— И собирать ракушки с помощью господина Купидона? — поинтересовался Варни.

— Что ты хочешь этим сказать? — спросил граф несколько более поспешно, чем можно было ожидать.

— Вот что, милорд, — объявил Варни, — не сердитесь на меня. Если ваша милость счастливы с женщиной столь редкой красоты, что ради того, чтобы безмятежно наслаждаться ее обществом, вы готовы охотно расстаться со всем тем, чему была до того посвящена ваша жизнь, то от этого, может быть, и пострадает кое-кто из ваших ничтожных слуг. Но ваши благодеяния вознесли меня столь высоко, что у меня всегда найдется достаточно средств вести жизнь бедного дворянина, не роняя достоинства, приличествующего тому высокому положению, которое он занимал в семействе вашей милости.

— Ты все-таки, видимо, недоволен, что я собираюсь прекратить опасную игру, которая может закончиться нашей общей гибелью?

— Кто? Я, милорд? — удивился Варни. — Да нет у меня никаких причин сожалеть об уходе вашей светлости от светской жизни. Не Ричард же Варни навлечет на себя гнев ее величества и насмешки придворных, когда изящнейшая ткань, созданная милостями монархини, развеется и растает, как тают утром узоры мороза на стекле. Я хотел бы только, чтобы вы, милорд, все тщательно обдумали, прежде чем предпримете шаг, коего уже назад не вернешь, и не забыли о своей славе и счастье на пути, который вы предполагаете избрать.

— Тогда продолжай, Варни, — предложил граф. — Говорю тебе, ничто еще окончательно не решено и я взвешу все доводы и соображения с обеих сторон.

— Ну что ж, тогда, милорд, мы предположим, что шаг сделан, чело нахмурилось, смех прозвенел и стон прозвучал. Вы удалились, скажем, в один из самых отдаленных ваших замков, так далеко от двора, что уже не слышно там ни рыданий ваших друзей, ни ликования ваших врагов. Предположим также, что ваш счастливый соперник удовлетворится (впрочем, это весьма сомнительно!) тем, что обкорнает и пообрежет ветви могучего дерева, столь долго затмевавшего ему солнце, и не будет настаивать, чтобы его вырвали прочь с корнями. Превосходный финал! Бывший первый вельможа Англии, властвовавший над армией и надзиравший за действиями парламента, превратился теперь в сельского магната. Он охотится с собаками и соколами, распивает густой эль с местными помещиками и собирает своих людей по приказу главного шерифа…

— Варни, воздержись от дальнейшего! — воскликнул граф.

— Нет-с, милорд, вы уж должны позволить мне завершить мою картинку с натуры. Сассекс управляет Англией… Здоровье королевы слабеет… Необходимо установить права престолонаследия… Открываются возможности для честолюбия столь блистательного, что и во сне никому не снилось. А вы слышите обо всем этом, сидя у пылающего огонька, под сенью вашего камина. И тогда вы начинаете соображать, с небес каких надежд вы низверглись на землю и в какое ничтожество впали. И все это только для того, чтобы иметь возможность созерцать глазки своей прелестной супруги чаще, чем раз в две недели.

— Послушай, Варни, — прервал его граф, — довольно об этом. Я не сказал, что шаг, на который меня толкает стремление к свободе и покою, будет предпринят поспешно, без должного внимания к нуждам общества. Будь свидетелем, Варни, что я подавляю свое желание удалиться в частную жизнь не потому, что я влеком честолюбием, а потому, что мне надо сохранить такое положение, в котором я лучше всего в должный час могу быть полезным своей стране. Поскорее отдай приказ седлать лошадей. Я, как и раньше, надену плащ ливрейного лакея и поеду с вещами. А ты будешь на этот день господином, Варни; не упусти из виду ничего, что могло бы усыпить подозрение. Мы будем в седле раньше, чем все в доме проснутся. Я только пойду проститься с миледи и сразу же буду готов тронуться в путь. Я обуздываю желания своего бедного сердца и наношу рану сердцу, еще более для меня дорогому. Но патриот должен победить во мне супруга.

Произнеся эту речь печальным, но твердым тоном, он вышел из комнаты.

«Я рад, что ты удалился, — таков был ход мыслей Варни, — а то еще, хоть я и навидался людских безумств, я расхохотался бы тебе прямо в лицо. Тебе, вероятно, скоро наскучит твоя новая игрушка, лакомый кусочек размалеванной дочери Евы, — тут я тебе не помеха. Но тебе никогда не наскучит твоя старая игрушка — честолюбие. Ведь, карабкаясь на гору, милорд, ты должен волочить за собой Ричарда Варни, и если он способен подхлестывать тебя, чтоб ты лез все выше и выше, что ему должно быть весьма выгодно, то, поверь, он не пощадит ни хлыста, ни шпор. А что до вас, моя красавица, которая так жаждет стать графиней, то лучше вам не преграждать мне путь, иначе при новой схватке я припомню вам и старые счеты. Ты будешь господином, — так, кажется, он сказал? Клянусь, он скоро может обнаружить, что в этих словах больше правды, чем он думает. И вот тот, кто, по мнению стольких умных людей, способен тягаться в политических делах с Берли и Уолсингемом, а в делах военных — с Сассексом, становится учеником своего же собственного слуги, и все это ради карих глаз, из-за бело-розовой плутовки — так рушится в бездну честолюбие! Однако же если чары смертной женщины могут служить оправданием того, что у политического деятеля башка закружилась, то это оправдание сидело по правую руку от милорда в благословенный вчерашний вечер. Ну что ж, пусть события движутся вперед своим ходом — либо он возвеличит меня, либо я сам сделаю себя счастливым. А что до этого нежного создания, то ежели оно не разболтает о своей встрече с Тресилианом, а я так думаю, что она не осмелится, ей тоже придется поладить со мною, чтобы скрыть тайну и действовать сообща, несмотря на все ее презрение ко мне. Однако надобно идти в конюшню. Ну что ж, милорд, сейчас я собираю вашу свиту. Но скоро может наступить время, когда мой шталмейстер будет собирать ее в путь для меня. Кем был Томас Кромвель? Сыном простого кузнеца, а умер лордом, правда на эшафоте, но это было характерно для того времени. А кем был Ралф Сэдлер? Простым писцом Кромвеля, а пережил восемнадцать великих лордов. Via!note 7 Я могу править рулем не хуже, чем они».

С такими мыслями он вышел из комнаты.

Тем временем граф вернулся в спальню, чтобы наскоро проститься с прелестной графиней. Он боялся даже остаться с нею наедине, чтобы не выслушивать ее настойчивых просьб, от которых ему было так трудно уклоняться, но которые он, после недавнего разговора со своим шталмейстером, решил ни в коем случае не удовлетворять.

Он нашел ее в белом шелковом халате, опушенном мехом. Ее босые ножки были наскоро всунуты в туфли, распущенные волосы выбивались из-под ночного чепчика. Она блистала лишь собственной красотой, которая казалась еще более могущественной, а отнюдь не поблекшей, от печали, владевшей ею в мгновения наступающей разлуки.

— Ну, да хранит тебя господь, моя самая любимая и самая прелестная! — прошептал граф, едва высвобождаясь из ее объятий, чтобы опять и опять сжать ее в своих, и снова распрощаться с нею, и снова вернуться и расцеловать ее, и еще раз сказать ей: «Прощай!» — Солнце вот-вот взойдет над голубым горизонтом, мне нельзя больше медлить. С восходом я уже должен быть на десять миль отсюда.

Вот какими словами он наконец нашел в себе силы прервать их свидание перед разлукой.

— Значит, ты не хочешь исполнить моей просьбы? — спросила графиня. — Ах, недостойный рыцарь! Ужели когда-нибудь дама, босая, в ночных туфлях, прося милости у славного рыцаря, получала отказ?

— Все, чего бы ты ни попросила, Эми, все я исполню, — ответил граф. — За исключением, — добавил он, — того, что может погубить нас обоих.

— Ну хорошо, — сказала графиня. — Не буду я больше настаивать, чтобы меня признали в той роли, которая заставила бы всю Англию завидовать мне, то есть в роли супруги моего славного и благородного мужа, первого любимца среди английских вельмож. Позволь мне лишь поделиться тайной с моим дорогим отцом! Позволь мне положить конец его горестям из-за таких недостойных слухов обо мне. Говорят, что он болен, мой славный, старый, добрый отец!

— Говорят? — нетерпеливо прервал ее граф. — Кто это говорит? Разве Варни не сообщил сэру Хью все, что мы смеем сейчас поведать ему, о вашем счастье и благополучии? И разве он не рассказал вам, что славный старый рыцарь в добром здравии и расположении духа предается сейчас своим излюбленным обычным занятиям? Кто посмел внушить вам иные мысли?

— О нет, никто, милорд, никто! — возразила графиня, несколько встревоженная тоном, каким был задан этот вопрос. — Но все-таки, милорд, мне хотелось бы собственными глазами удостовериться, что мой отец здоров.

— Успокойся, Эми! Сейчас тебе пока нельзя еще видеться с отцом или с кем-то из его дома. Не говоря уже о том, что было бы крайне неразумно разглашать тайну большему числу людей, нежели того требует необходимость, сейчас достаточным основанием для сохранения тайны является этот корнуэллец, этот Треванион, или Тресилиан, или как там его зовут, который наведывается в дом старого джентльмена и должен поэтому знать все, что там известно.

— Милорд, — возразила графиня, — я этого не думаю. Мой отец известен как человек достойный и уважаемый. Что же касается Тресилиана, то, если мы можем простить себе все то зло, что мы ему причинили, я готова прозакладывать графскую корону, которую мне предстоит в один прекрасный день разделить с вами, что он не способен платить злом за зло.

— И все-таки, Эми, я ему не доверяю, — упрямствовал ее супруг. — Клянусь честью, не доверяю я ему — и все! По мне, пусть о нашей тайне лучше дьявол пронюхает, чем этот Тресилиан!

— А почему же это, милорд? — спросила графиня, даже вздрогнув слегка от решительного тона, которым все это было произнесено. — Позвольте узнать, почему вы так худо думаете о Тресилиане?

— Сударыня, — объявил граф, — одна моя воля уже должна была быть для вас достаточной причиной. Но если вам нужно нечто большее, то посудите сами, как этот Тресилиан настроен и с кем он в союзе. Высокого мнения о нем держится этот Рэдклиф, этот Сассекс, в борьбе с которым я едва-едва удерживаю свои позиции в глазах нашей подозрительной властительницы. А если он добьется передо мной такого преимущества, Эми, получив сведения о нашем браке, прежде чем Елизавета будет к этому должным образом подготовлена, я навсегда лишусь ее милостей, я, может быть, даже потеряю сразу все — и почет и богатство, потому что ведь в ней есть черты характера ее отца, Генриха, и стану жертвой, и, быть может, даже кровавой жертвой, ее оскорбленного и ревнивого чувства.

— Но почему же, милорд, — продолжала настаивать графиня, — вы так худо толкуете о человеке, о котором знаете так мало? Все, что вам известно о Тресилиане, вы знаете от меня. А именно я и уверяю вас в том, что он ни в коем случае не разгласит вашей тайны. Если я поступила с ним дурно ради вас, милорд, то тем более я теперь забочусь о том, чтобы вы отдали ему должное. Вы рассердились, как только я заговорила о нем. Что же вы сказали бы, если б узнали, что я с ним виделась?

— Если это так, — вымолвил граф, — вам бы лучше держать это свидание в тайне, как нечто, высказанное на исповеди. Я не стремлюсь никого погубить, но тот, кто сунет свой нос в мои личные дела, пусть бережется. Медведь note 8 не допустит, чтобы кто-нибудь преградил ему его грозное шествие!

— И вправду грозное! — прошептала графиня, страшно побледнев.

— Ты больна, моя крошка, — сказал граф, стараясь поддержать ее в своих объятиях. — Лучше тебе снова прилечь, нельзя вставать так рано. Есть у тебя еще какие-нибудь просьбы, не затрагивающие моей чести, моего благополучия и моей жизни?

— Нет, никаких, мой повелитель и возлюбленный, — пролепетала графиня. — О чем-то еще я хотела вам сказать, но вы разгневались, и я все забыла

— Отложи это до нашей следующей встречи, милочка, — сказал граф с нежностью, снова обнимая ее. — Воздержись только от просьб, которые я не могу и не смею исполнить. А если все остальное, что ты пожелаешь, не будет выполнено с буквальной точностью, то это уж будет такое желание, которого не в силах удовлетворить даже сама Англия со всеми своими заморскими владениями.

С этими словами он наконец распростился с женой. У лестницы он получил от Варни широкий плащ с ливреей и шляпу с полями и закутался так, что его нельзя было узнать. Во дворе его и Варни ждали оседланные лошади. А накануне вечером уже отправились в путь двое-трое слуг, посвященных в тайну лишь настолько, чтобы знать или догадываться об интриге графа с красивой дамой в этом замке, хотя ее имя и звание были им неизвестны.

Энтони Фостер сам держал поводья графского жеребца, крепкого и выносливого, а его старик слуга держал за уздечку более нарядного и породистого коня, на котором в качестве господина должен был воссесть Ричард Варни.

Однако, когда граф подошел к ним, Варни выступил вперед, чтобы взять под уздцы лошадь хозяина, не давая Фостеру оказать графу эту услугу, которую он, видимо, считал своей привилегией. Фостер бросил на него злобный взгляд за подобное вмешательство, лишавшее его возможности услужить графу, но уступил Варни место. Ничего не заметив, граф вскочил на лошадь и, забыв, что в роли слуги он должен был следовать за мнимым господином, выехал, погруженный в свои мысли, из четырехугольного двора, махнув несколько раз рукой в ответ на прощальные приветствия платком, которые графиня посылала ему из окна своей комнаты.

Когда его стройная фигура исчезла под темными сводами ворот, Варни пробормотал: «Вот вам превосходная политика — слуга впереди господина!» А когда граф совсем скрылся, он улучил момент перемолвиться словечком с Фостером.

— Ты бросаешь на меня такие угрюмые взгляды, Энтони, — сказал он, — как будто я лишил тебя прощального кивка милорда. Но зато я побудил его оставить тебе на память кое-что получше за твою верную службу. Взгляни-ка сюда! Кошелек с таким замечательным золотом, какое вряд ли когда-нибудь бренчало между большим и указательным пальцами скряги. Ну-ка, брат, пересчитай их, — добавил он, в то время как Фостер с угрюмым видом взял золото, — да приобщи к ним то, что он вчера вечером так любезно дал на память Дженет!

— Что такое? Что такое? — взволнованно заговорил Фостер. — Разве он дал Дженет золота?

— Конечно, чудак ты этакий, а почему бы и нет? Разве ее уход за прелестной госпожой не заслуживает награды?

— Она его не возьмет, — решительно сказал Фостер. — Она должна вернуть его. Я знаю, что он влюбляется в девичьи личики хотя и пылко, да ненадолго. Его любовь непостоянна, как луна.

— Ну, знаешь, Фостер, ты попросту с ума спятил. Неужели ты надеешься на такое счастье, что милорд удостоит Дженет своим милостивым взглядом? Да кто, черт подери, заслушается дрозда, когда рядом распевает соловей?

— Дрозд ли, соловей ли, для птицелова все одно. А вы-то сами, мистер Варни, — небось мастак наигрывать на дудочке, чтобы завлечь резвых птичек в его сети. Не желаю я совсем такого дьявольского предпочтения для Дженет, какое вы уже устроили не одной несчастной девушке. А, вы смеетесь? Нет, я спасу от когтей сатаны хоть одну ее из своей семьи, можете быть спокойны. Она вернет назад это золото.

— Да, или же отдаст тебе на хранение, Тони, это ничуть не хуже, — возразил Варни. — Ну ладно, а теперь я должен сообщить тебе кое-что поважнее. Наш лорд возвращается ко двору не в очень-то приятном для нас расположении духа.

— Что вы имеете в виду? — спросил Фостер. — Уж не наскучила ли ему его миленькая игрушечка, его забава? Он заплатил за нее королевскую цену и, бьюсь об заклад, уже жалеет о своей покупке.

— Ни чуточки, Тони, — ответил шталмейстер. — Он в ней души не чает и готов ради нее расстаться со двором. А тогда — прощай надежды, владения и спокойное житье. Церковные земли отберут, и хорошо еще, Тони, если нас не потащат отчитываться перед казной.

— Тогда мы пропали, — пробормотал Фостер, меняясь в лице от тревожных предчувствий, — и все из-за женщины! Будь это ради спасения души — еще куда ни шло! Нет, иногда мне хочется отшвырнуть от себя все земное и стать одним из беднейших прихожан нашей общины.

— Ты на это способен, Тони, — заметил Варни, — но, думаю, что дьявол вряд ли уверует в твою вынужденную бедность и ты кругом будешь в накладе. А вот послушайся-ка моего совета, и Камнор-холл останется за тобой. Ни слова о том, что Тресилиан был здесь, ни слова, пока я тебя не предупрежу.

— А почему, позвольте узнать? — подозрительно спросил Фостер.

— Олух ты этакий! — воскликнул Варни. — При теперешнем настроении милорда это лучший способ утвердить его в решении удалиться от двора, чуть он узнает, что его леди преследуют подобные призраки, да еще в его отсутствие. Он сам захочет стать драконом, стерегущим золотое яблочко, и тогда, Тони, ты можешь убираться прочь. Умный да внемлет! А теперь — прощай! Я должен скакать за ним!

Он повернул коня, вонзил в него шпоры и исчез под сводом вслед за лордом.

— Сам бы ты убрался прочь или сломал себе шею, сводник проклятый! — пробормотал Фостер. — Но я должен плясать под его дудку, потому что выгода у нас одна и он вертит надменным графом, как хочет. Все-таки Дженет должна отдать мне эти золотые монеты: они будут отложены на дела богоугодные. Я замкну их особо в крепкий ларец, покуда не приищу им должное употребление. Дуновение тлетворного вихря не должно коснуться Дженетона должна остаться чистой, как ангел, чтоб молиться богу за отца. Мне нужны ее молитвы, я на опасном пути. О моем образе жизни уже ходят самые дикие слухи. Прихожане посматривают на меня косо, а когда мистер Холдфорт говорил, что лицемер подобен гробу повапленному, который внутри завален костями мертвецов, он вроде как посмотрел прямо на меня. Римская вера была удобнее, Лэмборн верно говорил. Человеку надо только было следовать предуказанным путем — перебирать четки, слушать мессу, ходить к исповеди да получать отпущение грехов. А эти пуритане идут более трудным и тернистым путем. Но я попробую — буду каждый раз читать библию целый час перед тем, как открою свой железный сундук.

Тем временем Варни устремился за своим хозяином и вскоре догнал его. Лестер ожидал его у задних ворот парка.

— Ты зря теряешь время, Варни, — сказал граф. — А оно не ждет. Только в Вудстоке я смогу в безопасности переодеться, а до этого моя поездка сопряжена с опасностями.

— Туда всего лишь два часа быстрой езды, милорд, — ответил Варни. — Что до меня, то я задержался лишь для того, чтобы еще раз напомнить ваши приказания об осторожности и сохранении тайны этому Фостеру и узнать, где обретается джентльмен, которого я предложил бы в свиту вашего сиятельства вместо Треворса.

— Ты думаешь, что он подходит для моей передней? — спросил граф.

— Как будто бы да, милорд, — ответил Варни. — Но если ваше сиятельство соблаговолит поехать дальше один, я могу вернуться в Камнор и доставить его к вашему сиятельству в Вудсток, прежде чем вы встанете завтра утром.

— Да, как тебе известно, я уже сейчас сплю там, -сказал граф. — И, пожалуйста, не щади лошадиной шкуры, чтобы утром ты был при мне, когда я буду вставать.

Сказав это, он пришпорил лошадь и помчался дальше. А Варни поехал назад в Камнор, минуя парк, по большой дороге. Он спешился у двери славного «Черного медведя» и выразил желание побеседовать с мистером Майклом Лэмборном. Эта достойная личность не преминула предстать перед своим новым хозяином, но на этот раз с видом довольно унылым.

— Ты потерял след своего дружка Тресилиана, — сказал Варни. — Я вижу это по твоей виноватой харе. Так вот каково твое проворство, бесстыжий! Ты плут!

— Черт его раздери совсем! — воскликнул Лэмборн. — Уж как я за ним охотился! Я выследил, что он укрылся здесь у моего дядюшки, прилип к нему, как пчелиный воск, видел его за ужином, наблюдал, как он шел к себе в комнату, и presto!note 9 На следующее утро он уже исчез, и даже сам конюх не знает куда.

— Ты, очевидно, вкручиваешь тут мне, любезный, — прошипел Варни. — Если так, то, клянусь, тебе придется раскаяться.

— Сэр, и самая лучшая собака может дать промашку, — заныл Лэмборн. — Ну какая мне выгода с того, что этот молодчик вдруг испарился неведомо куда? Спросите хозяина, Джайлса Гозлинга, спросите буфетчика и конюха, спросите Сисили и кого угодно в доме, как я не спускал с Тресилиана глаз, покуда он не отправился спать. Ей-ей, не мог же я торчать у него всю ночь, как сиделка, когда увидел, что он спокойненько улегся в постельку. Ну, сами посудите, разве я виноват?

Варни действительно порасспросил кое-кого из домашних и убедился, что Лэмборн говорит правду. Все единодушно подтвердили, что Тресилиан уехал внезапно и совершенно неожиданно рано утром.

— Но не скажу ничего худого, — заметил хозяин. — Он оставил на столе в своей комнате деньги для полной оплаты по счету и даже еще на чай слугам. Это уже вроде бы и ни к чему: он, видимо, сам оседлал своего мерина, без помощи конюха.

Убедившись, что Лэмборн вел себя вполне честно, Варни начал говорить с ним о его будущей судьбе и о том, как он хочет устроиться, намекнув при этом, что он, Варни, дескать, уразумел из слов Фостера, что Лэмборн не прочь поступить в услужение к вельможе.

— Ты бывал когда-нибудь при дворе? — спросил он.

— Нет, — ответил Лэмборн, — но, начиная с десятилетнего возраста, я не меньше раза в неделю вижу во сне, что я при дворе и моя карьера обеспечена.

— Сам будешь виноват, если твой сон окажется не в руку, — сказал Варни. — Ты что, без денег?

— Хм! — промычал Лэмборн. — Я люблю всякие удовольствия.

— Ответ вполне достаточный, да к тому же без обиняков, — похвалил его Варни. — А знаешь ли ты, какие качества требуются от приближенного вельможи, значение которого при дворе все возрастает?

— Я сам представлял их себе, сэр, — ответил Лэмборн. — Ну вот, например: зоркий глаз, рот на замке, быстрая и смелая рука, острый ум и притупившаяся совесть.

— А у тебя, я полагаю, — заметил Варни, — ее острие давно уже притупилось?

— Не могу припомнить, сэр, чтобы оно было когда-либо особенно острым, — сознался Лэмборн. — Когда я был юнцом, у меня случались кое-какие заскоки, но я их маленько поистер из памяти о жесткие жернова войны, а что осталось — выбросил за борт в широкие просторы Атлантики.

— А, значит, ты служил в Индии?

— И в восточной и в западной, — похвастался кандидат на придворную должность, — на море и на суше. Я служил португальцам и испанцам, голландцам и французам и на собственные денежки вел войну с шайкой веселых ребят, которые утверждали, что за экватором не может быть мирной жизни. note 10

— Ты можешь хорошо послужить мне, и милорду, и самому себе, — помолчав, сказал Варни. — Но запомни: я знаю людей. Отвечай правду: можешь ты быть верным слугой?

— Ежели бы вы и не знали людей, — сказал Лэмборн, — я счел бы своим долгом ответить — да, без всяких там прочих штучек, да еще поклясться при сем жизнью и честью и так далее. Но так как мне кажется, что вашей милости угодна скорее честная правда, чем дипломатическая ложь, я отвечаю вам, что могу быть верным до подножия виселицы, да что там — до петли, свисающей с нее, если со мной будут хорошо обращаться и хорошо награждать — не иначе.

— К твоим прочим добродетелям ты можешь, без сомнения, добавить, — сказал Варни издевательским тоном, — способность в случае необходимости казаться серьезным и благочестивым.

— Мне ничего не стоило бы сказать — да, — ответил Лэмборн, — но, говоря начистоту, я должен сказать — нет. Ежели вам нужен лицемер, можете взять Энтони Фостера. Его с самого детства преследует нечто вроде призрака, который он называет религией, хотя это такой сорт благочестия, который всегда оборачивался для него прибылью. Но у меня нет таких талантов.

— Ладно, — сказал Варни. — Если нет в тебе лицемерия, то есть ли у тебя здесь хоть лошадь в конюшне?

— Как же, сэр! — воскликнул Лэмборн. — Да такая, что потягается с лучшими охотничьими лошадками милорда герцога в скачке через изгороди и канавы. Когда я маленько промахнулся на Шутерс-хилл и остановил старика скотовода, карманы которого были набиты поплотнее его черепной коробки, мой славный гнедой конек вынес меня прочь из беды, несмотря на все их крики и улюлюканья.

— Тогда седлай его сейчас же и поедешь со мной, — приказал Варни. — Оставь свое платье и вещи на хранение хозяину. А я определю тебя на службу, где если сам не приложишь стараний, то не судьбу вини, а пеняй на себя.

— Сказано превосходно и по-дружески! — воскликнул Лэмборн. — Я буду готов в одно мгновение. Эй, конюх, седлай, болван, мою лошадку, не теряя ни секунды, если тебе твоя башка дорога. Прелестная Сисили, возьми себе половину этого кошелька в утешение по случаю моего неожиданного отъезда.

— Нет, уж это к дьяволу! — вмешался ее отец. — Сисили не нуждается в таких знаках внимания от тебя. Убирайся прочь, Майк, и ищи себе милость божью, если можешь, хотя не думаю, чтобы ты отправился туда, где она тебя ожидает.

— Позволь-ка мне взглянуть на твою Сисили, хозяин, — попросил Варни. — Я много наслышан о ее красоте.

— Это красота загорелой смуглянки, — возразил хозяин. — Она может устоять против дождя и ветра, но мало пригодна, чтобы понравиться таким вельможным критикам, как вы. Она у себя в комнате и не может предстать пред светлые очи такого придворного кавалера, как мой благородный гость.

— Ну, бог с ней, добрый хозяин, — согласился Варни. — Лошади уже бьют копытами. Счастливо оставаться!

— А мой племянник едет с вами, позвольте спросить? — осведомился Гозлинг.

— Да, намерен как будто, — ответил Варни.

— Ты прав, совершенно прав, — сказал хозяин, — говорю тебе, ты совершенно прав, родственничек. Лошадка у тебя бойкая, смотри только ненароком не угоди в петлю. А уж если ты непременно хочешь достигнуть бессмертия посредством веревки, что весьма вероятно, раз ты связался с этим джентльменом, то заклинаю тебя найти себе виселицу как можно дальше от Камнора. Засим вверяю тебя твоей лошади и седлу.

Шталмейстер и его новый слуга тем временем вскочили на лошадей, предоставив хозяину извергать свои зловещие напутствия наедине сколько ему вздумается. Они поехали сначала быстрой рысью, и это мешало их беседе, но когда они стали подниматься на крутой песчаный холм, разговор возобновился.

— Ты, стало быть, доволен, что будешь служить при дворе? — спросил Варни.

— Да, уважаемый сэр, ежели вам подходят мои условия так, как мне подходят ваши.

— А каковы твои условия? — поинтересовался Варни.

— Ежели я должен зорко следить за интересами моего покровителя, он должен глядеть сквозь пальцы на мои недостатки, — объявил Лэмборн.

— Ага, — сказал Варни, — значит, они не слишком бросаются в глаза, чтобы ему переломать о них ноги?

— Верно, — согласился Лэмборн. — Далее, ежели я помогаю травить дичь, мне должны предоставить глодать косточки.

— Это разумно, — признал Варни. — Сначала старшим, потом тебе.

— Правильно, — продолжал Лэмборн. — Остается добавить только одно. Ежели закон и я поссоримся, мой покровитель должен вызволить меня из тенет. Это самое главное.

— И это разумно, — подхватил Варни, — если, конечно, ссора произошла на службе у хозяина.

— О жалованье и прочем таком я уже не говорю, — добавил Лэмборн. — Я должен рассчитывать на всякие секретные награды.

— Не бойся, — успокоил его Варни. — У тебя будет достаточно платьев, да и денег тоже вполне хватит на всякие твои развлечения. Ты поступаешь в Дом, где в золоте, как говорится, купаются по уши.

— Вот это мне по душе, — обрадовался Майкл Лэмборн. — Остается только, чтобы вы сообщили мне имя моего хозяина.

— Меня зовут мистер Ричард Варни, — ответил его спутник.

— Но я имею в виду, — сказал Лэмборн, — имя того благородного лорда, к кому на службу вы хотите меня определить.

— Ты что, мерзавец, слишком важная персона, чтобы называть меня господином? — запальчиво прикрикнул на него Варни. — Ты у меня можешь дерзить другим, а наглости по отношению к себе я, знаешь ли, не потерплю.

— Прошу прощения у вашей милости, — присмирел Лэмборн. — Но вы, кажется, на дружеской ноге с Энтони Фостером. А мы теперь с Энтони тоже друзья.

— Я вижу, ты хитрый плут, — смягчился Варни. — Так заруби себе на носу: я действительно собираюсь ввести тебя в свиту вельможи. Но ты будешь находиться всегда при мне и должен выполнять мои распоряжения. Я его шталмейстер. Скоро ты узнаешь его имя. Перед этим именем дрожит Государственный совет, оно управляет королевством.

— С таким талисманом вполне можно производить магические заклинания, — заметил Лэмборн, — ежели кто хочет отыскать тайные клады!

— Если подойти к делу с умом, то да, — согласился Варни. — Но запомни: если сам полезешь творить заклинания, то можешь вызвать дьявола, который разорвет тебя на мелкие кусочки!

— Все ясно, — объявил Лэмборн. — Я не преступлю должных границ.

Тут путешественники, закончив разговор, опять помчались вперед и вскоре въехали в королевский парк в Вудстоке. Это старинное владение английской короны тогда сильно отличалось на вид от того, чем оно было, когда в нем обитала красавица Розамунда и оно служило ареной для тайных и весьма непозволительных любовных интрижек Генриха II. Оно еще меньше похоже на то, чем стало в нынешние времена, когда замок Бленхейм напоминает о победе Марлборо и не в меньшей степени о гении Ванбру, хотя при жизни его осуждали люди, значительно уступавшие ему по тонкости вкуса. Во времена Елизаветы это было старинное, весьма запущенное здание, давно уже не удостаивавшееся чести быть королевской резиденцией, вследствие чего последовало совершенное обнищание окрестных деревень. Жители их, однако, несколько раз подавали прошения королеве о том, чтобы она хоть изредка удостаивала их чести лицезреть ее царственный лик. По этому самому делу, по крайней мере на первый взгляд, благородный лорд, которого мы уже представили читателям, и посетил Вудсток.