Кенилворт

В девичьих думах, от любви вдали,

она уронила в Темзу прошение Орсона Пиннита, сторожа королевских медведей, и оно поплыло искать более благоприятного приема в Ширнессе или там, куда его могли занести волны прилива.

Успех выступления юного кавалера подхлестнул Лестера — так старый скакун взбадривается, когда мимо него проводят игривого жеребенка. Он стал говорить о театральных зрелищах, пирах, празднествах и о посетителях этих увеселений. Он излагал свои меткие наблюдения с примесью легкой иронии, впрочем в той должной степени, которая одинаково далека и от злостной клеветы и от безвкусной лести. Он удивительно точно воспроизводил манеры жеманных умников и неотесанных невежд, и от этого его собственный тон и манеры казались вдвое изящнее, когда он вновь к ним возвращался. Чужие страны, их обычаи, нравы, придворный этикет, моды и даже дамские туалеты — он не забыл ничего. И редко обходился он без того, чтобы не ввернуть какой-нибудь весьма утонченный и приличествующий случаю комплимент королеве-девственнице, ее двору и ее правительству. Так шла беседа во время этой увеселительной поездки. Оживленный разговор поддерживали и другие приближенные королевы. Наряду с этим можно было услышать замечания о древних классиках и современных авторах, афоризмы о политике и нравственности, обычно из уст государственных деятелей и ученых, которые сидели тут же и то и дело вторгались со своими мудрыми изречениями в легкомысленную болтовню придворных дам.

Когда они возвращались во дворец, Елизавета приняла — или, скорее, сама избрала — руку Лестера, чтобы опереться на нее во время перехода по лестнице от пристани к воротам дворца. Ему показалось даже (впрочем, возможно, что это была лишь его фантазия!), что в эти краткие минуты она опиралась на его руку несколько тяжелее, чем это вынуждалось скользкостью дороги. Но, конечно, во всех ее поступках и словах чувствовалось такое дружеское расположение, какого он не достигал ранее и в дни своих наивысших успехов. Правда, и его соперник неоднократно удостаивался внимания королевы. Но это был не стихийный порыв влечения, а скорее признание его личных заслуг. И, по мнению многих опытных придворных, все милости, расточаемые ему, перевешивала одна фраза, шепотом сказанная на ухо леди Дерби:

— Теперь я вижу, что болезнь — лучший алхимик, чем я раньше думала: ведь она превратила медный нос лорда Сассекса в золотой.

Шутка эта вскоре стала известна всем, и граф Лестер торжествовал, ибо он был одним из тех, для кого успех при дворе был первым и главным стремлением в жизни. В упоении триумфом он на время забыл даже о всей сложности и опасности своего положения. Как ни странно, но в этот момент он меньше думал о возможных гибельных последствиях своего тайного брака, чем о знаках внимания, коими Елизавета время от времени удостаивала юного Роли. Правда, они были мимолетны, но зато обращены к тому, кто был умен, красив и наделен изяществом, придворным тактом, знанием поэзии и доблестью. Вечером произошел еще один случай, приковавший внимание Лестера к этому персонажу.

Вельможам и придворным, сопровождавшим королеву в увеселительной поездке, было оказано королевское гостеприимство — они были приглашены на великолепный пир в одной из зал дворца. Сама королева, однако, не соизволила появиться за столом. Полагая, что следует вести себя скромно и достойно, королева-девственница в таких случаях обычно вкушала легкий и весьма умеренный завтрак в уединении или в обществе двух-трех своих любимых фрейлин. После короткого промежутка придворные снова собрались в великолепных садах королевского дворца. И случилось так, что королева вдруг спросила у одной из дам, которая была ее любимой фрейлиной, что сталось с молодым рыцарем Лишенным Плаща.

Леди Пэджет ответила, что несколько минут назад она видела, как мистер Роли стоял у окна маленького павильона, или увеселительного домика, выходившего фасадом на Темзу, и что-то писал на стекле кольцом с алмазом.

— Это кольцо я дала ему в возмещение за испорченный плащ, — сказала королева. — Пойдем-ка, Пэджет, посмотрим, как он им воспользовался. Я вижу его насквозь. Это удивительно остроумный мальчишка.

Они подошли к павильону, невдалеке от которого задумчиво стоял юноша, как птицелов, притаившийся около расставленных им сетей. Королева подошла к окну, на котором Роли начертал ее подарком следующую строку:

Хотел бы ввысь, да вниз боюсь свалиться.

Королева улыбнулась, дважды перечла строку, один раз вслух для леди Пэджет, а другой раз про себя.

— Очень милое начало, — подумав, сказала она, — но, очевидно, муза покинула юного поэта, как только он приступил к делу. Надо бы оказать ему милость — как вы думаете, леди Пэджет? — и кончить стишок за него. Испробуйте-ка ваши поэтические способности.

Леди Пэджет, самая прозаическая из всех когдалибо существовавших придворных дам, решительно объявила о своей полной неспособности помочь юному поэту.

— Ну что ж, значит мы сами должны возложить жертву на алтарь муз, — сказала Елизавета.

— Никакой иной фимиам не может быть им приятнее, — льстиво сказала леди Пэджет. — И ваше величество окажете такое одолжение парнасским дамам…

— Замолчите, Пэджет, — прервала ее королева, — вы кощунствуете по отношению к бессмертным девяти сестрам. Впрочем, они тоже девственницы и должны быть милостивыми к королеве-девственнице. А посему… как это там у него первая строка?

Хотел бы ввысь, да вниз боюсь свалиться.

Может быть, за неимением лучшего, дать такой ответ:

Что ж, робкому не стоит ввысь стремиться.

Фрейлина даже вскрикнула от радости и изумления, услышав такое удачное завершение. И, конечно, одобрением встречались иной раз и худшие стихи, даже если они принадлежали и менее высокопоставленным авторам.

Королева, ободренная похвалой, сняла свое кольцо с алмазом и сказала:

— Вот удивится-то этот кавалер, когда увидит, что стишок закончили без его участия.

И она нацарапала под строкой Роли свою собственную строку.

Королева вышла из павильона. Медленно удаляясь и оглядываясь, она заметила, что молодой кавалер с резвостью чибиса бросился к месту, где она только что стояла.

— Мне хотелось увидеть, что моя шутка удалась, — сказала королева. Затем, вдоволь посмеявшись с леди Пэджет по поводу этого эпизода, она медленно отправилась во дворец. Елизавета просила свою спутницу никому не говорить о помощи, которую она оказала юному поэту, и леди Пэджет обещала ей хранить тайну самым строжайшим образом. Но, видимо, она сделала исключение для Лестера, которому сразу поведала о происшедшем; однако это не доставило ему никакого удовольствия.

Тем временем Роли прокрался к окну и с упоением прочитал поощрительные слова, обращенные к нему королевой и призывающие его следовать по пути честолюбия. Затем он вернулся к Сассексу и его свите, которые уже готовились отплыть назад. Сердце у него сильно билось. Он был полон удовлетворенной гордости и надежд на будущие успехи при дворе.

Из уважения к графу никаких разговоров о приеме при дворе не последовало, пока все не высадились и не собрались в большой зале замка Сэйс. Лорд, измученный недавней болезнью и треволнениями дня, удалился в свои покои и приказал, чтобы к нему немедленно явился его искусный врач Уэйленд. Кузнеца нигде не нашли, и пока одни с чисто военным нетерпением везде искали и проклинали его. Другие столпились вокруг Роли, чтобы поздравить его с успехами при дворе.

У него хватило такта и ума промолчать о решающем эпизоде со стишком, к которому Елизавета соизволила придумать рифму. Но стали широко известны и другие обстоятельства, из которых явствовало, что он весьма продвинулся на пути к королевским милостям. Все спешили пожелать ему, как баловню фортуны, дальнейших успехов: одни — вполне искренне, другие — надеясь, что его удача поможет и им, а у большинства сочеталось и то и другое вместе с сознанием, что милости, оказанные кому угодно из свиты Сассекса, были в конце концов общим триумфом. Роли любезно благодарил всех, отметив с подобающей скромностью, что один благожелательный прием еще не означает, что он уже стал любимцем, ибо одна ласточка лета не делает. Но он заметил, что Блант не присоединялся к хору восторженных поздравлений, и, несколько уязвленный этим, откровенно спросил его, почему он так поступил. Блант так же откровенно ответил:

— Дорогой Уолтер, я желаю тебе добра не меньше всех этих трещащих сорок, которые насвистывают и нащелкивают тебе в уши свей поздравления, потому что тебе повезло. Но я боюсь за тебя, Уолтер (тут он утер слезу со своих честных глаз), боюсь ужасно. Эти придворные штучки, всякие выверты и прыжки, блестки благосклонности разных там красавиц — все это только фокусы и мишура, превращающие в гроши целые состояния и ведущие миловидные мордочки и щеголей-остроумцев к знакомству со страшными плахами и острыми топорами.

Сказав это, Блант встал и вышел из залы. А Роли глядел ему вслед с выражением, на минуту омрачившим его смелые, полные веселья и жизни черты.

В это время в залу вошел Стэнли и обратился к Тресилиану:

— Милорд зовет к себе этого вашего Уэйленда, а этот ваш Уэйленд только что приехал сюда в какой-то шлюпке и не хочет идти к милорду, не повидавшись раньше с вами. Он, кажется, чем-то встревожен. Вам надо бы с ним немедленно повидаться.

Тресилиан сразу же вышел из залы и приказал, чтобы Уэйленда привели в соседнюю комнату и зажгли там свет. Затем он вошел туда и был поражен его расстроенным видом.

— Что с тобой, Смит? — спросил Тресилиан. — Уж не повстречался ли ты с дьяволом?

— Хуже, сэр, гораздо хуже, — ответил Уэйленд. — Я видел самого василиска. Слава богу, что я первый увидел его. Раз он меня не углядел, то и зла от него будет меньше.

— Да говори ты толком, бога ради, — взмолился Тресилиан. — Что все это значит?

— Я видел своего прежнего хозяина, — сказал кузнец. — Вчера вечером один приятель, которого я здесь подцепил, взялся показать мне дворцовые часы. Он знает, что я интересуюсь такими вещицами. У окна башни, что рядом с часами, я увидел своего старика.

— А может быть, ты обознался? — предположил Тресилиан.

— Нет, не обознался, — возразил Уэйленд. — Тот, кто хоть раз видел его лицо, узнает его даже среди миллиона людей. Одет он был как-то чудно, но, благодарение богу, я могу узнать его в любой одежде, а он меня — нет. Однако я вовсе не желаю искушать провидение, болтаясь вблизи него. Даже, актеру Тарлтону не удастся перерядиться так, чтобы Добуби раньше или позже его не узнал. Завтра же я должен уехать. При наших отношениях оставаться тут рядом с ним означает для меня пойти на верную гибель.

— А как же граф Сассекс? — спросил Тресилиан.

— После принятых лекарств опасность ему уже не грозит. Конечно, если он будет принимать каждое утро натощак кусочек орвиетана величиной с боб. Но пусть остерегается вторичного припадка.

— А как от него уберечься? — спросил Тресилиан.

— Да так же, как берегутся от дьявола, — пошутил Уэйленд. — Пусть повар лорда сам убивает животных, мясо которых подается к столу, и сам его готовит, да притом все приправы должны быть получены из самых верных рук. Пусть кравчий сам подает блюда, а дворецкий должен следить, чтобы повар и кравчий отведывали кушанья, которые один готовит, а другой подает. И пусть милорд не покупает никаких духов, кроме как от самых надежных людей, никаких мазей и помад. Ни под каким видом нельзя ему пить с незнакомыми людьми или есть с ними фрукты — за завтраком либо как иначе. Особенно пусть он соблюдает все эти предосторожности, если поедет в Кенилворт. Его болезнь, предписанная ему диета — все это извинит в глазах людей странности его поведения.

— А ты, — сказал Тресилиан, — ты сам-то что собираешься делать?

— Удрать во Францию, Испанию, Индию — все равно, в Западную или Восточную, скрыться куда угодно, — ответил Уэйленд. — Ведь я рискую жизнью, оставаясь вблизи этого Добуби, Деметрия, или как там он сейчас себя называет.

— Ну что ж, — сказал Тресилиан, — это, пожалуй, будет кстати. У меня есть для тебя поручение в Беркшир, но не в той стороне, где тебя знают, а в противоположной. Еще прежде чем ты придумал себе этот новый предлог, чтобы уйти от меня, я решил послать тебя туда по секретному делу.

Кузнец выразил полную готовность выполнить поручение, и Тресилиан, зная, что он уже хорошо знаком с целью его пребывания при дворе, откровенно рассказал ему все остальные подробности. Он упомянул и о своем соглашении с Джайлсом Гозлингом и сообщил о том, в чем сегодня признался Варни в аудиенц-зале и что было потом подтверждено самим Лестером.

— Ты видишь, — добавил он, — что в создавшихся обстоятельствах я вынужден зорко наблюдать за каждым шагом этих бесчестных, бессовестных людей — Варни и его сообщников Фостера и Лэмборна. Да и за самим лордом Лестером надо следить: он и сам, как я подозреваю, скорее обманщик, чем обманутый, во всем этом деле. Вот мой перстень, как условный знак для Джайлса Гозлинга. А вот вдобавок и деньги — эта сумма будет утроена, если ты будешь мне верно служить. Итак, отправляйся в Камнор и разузнай, что там происходит.

— Я еду тем более охотно, — сказал кузнец, — что, во-первых, я служу вашей милости, а вы всегда были так добры ко мне. А во-вторых, потому что я удираю от своего старого хозяина. Он если и не воплощенный дьявол, то, во всяком случае, по своим замыслам, речам и поступкам шибко смахивает на демона-искусителя. Но пусть и он бережется меня. Сейчас я бегу от него, как бежал раньше. Но если постоянное преследование доведет меня до ярости, я, как дикий шотландский скот note 79 , могу наброситься на него в припадке ненависти и отчаяния. Не соизволит ли ваша милость приказать, чтоб мне оседлали лошадку? Мне остается только дать милорду лекарство, разделив его на должные дозы с предписанием как и когда принимать. Его безопасность будет теперь зависеть от осторожности его друзей и слуг. От прошлого он уже спасен, но пусть бережется в будущем.

Уэйленд Смит нанес прощальный визит графу Сассексу, оставил инструкции по поводу режима и указания относительно диеты и, не дожидаясь утра, покинул замок Сэйс.

Глава XVIII

Приходит час,

Он наступил, и вот теперь ты должен

Большой итог всей жизни подвести.

Уж над тобой победные созвездья,

Планет благоприятны сочетанья,

И говорят они тебе: «Пора!»

«Валленштейн» Шиллера в переводе Колриджа

Когда Лестер вернулся к себе после столь знаменательного и столь тревожного дня, в течение которого его корабль, преодолев так много ветров и миновав так много мелей, достиг наконец с развевающимся флагом гавани, он испытывал усталость, как моряк, благополучно прошедший сквозь гибельную бурю. Он не произнес ни слова, пока его камердинер снимал с него богатый придворный наряд и облачал в подбитый мехом ночной халат, а когда это должностное лицо доложило, что господин Варни желал бы поговорить с его сиятельством, он ответствовал лишь недовольным кивком. Тем не менее Варни, приняв этот знак за позволение, вошел, а камердинер удалился.

Граф сидел в кресле молча и почти неподвижно. Опершись головой на руку, а локтем на стол, он, казалось, не замечал, что его доверенный вошел и уже находится рядом с ним. Варни подождал несколько минут — не заговорит ли граф. Ему хотелось узнать, в каком же он наконец настроении после столь многих и серьезных волнений этого дня. Но он ждал напрасно, граф продолжал безмолвствовать, и Варни понял, что ему придется начать разговор первому.

— Могу ли я поздравить ваше сиятельство, — сказал он, — с заслуженной победой, которую вы сегодня одержали над столь грозным соперником?

Лестер поднял голову и ответил мрачно, но без гнева:

— Варнн, ты, чья хитрость вовлекла меня в паутину самой низменной и опасной лжи, ты прекрасно понимаешь, как мало сейчас оснований поздравлять меня по этому поводу.

— Неужели вы осуждаете меня, — возразил Варни, — за то, что я сразу же не выдал тайны, от которой зависит ваше благополучие и которую вы так часто и так настойчиво увещевали меня хранить? Ваше сиятельство присутствовали там лично, вы могли опровергнуть меня и погубить себя, открыв истину. Но, право же, верному слуге не подобает поступать так без вашего приказания.

— Я не могу отрицать этого, Варни, — сказал Лестер, вставая и прохаживаясь по комнате. — Мое собственное тщеславие сыграло предательскую роль по отношению к моей любви.

— Скажите лучше, милорд, что ваша любовь оказалась предателем по отношению к вашему величию и стала преградой на таком пути к почестям и власти, какой не открывали еще никому другому. Чтобы сделать высокочтимую леди графиней, вы упустили возможность самому стать…

Он умолк, как бы не желая заканчивать начатую фразу.

— Стать кем? — спросил Лестер. — Договаривай, Варни.

— Стать королем, милорд, — ответил Варни, — и притом королем Англии! Сказать это — не означает измену королеве. Ей повезло бы, если бы она приобрела то, чего ей желают все ее верные подданные, — цветущего, благородного и доблестного супруга.

— Ты с ума сошел, Варни, — отвечал Лестер. — А кроме того, в наше время мы навидались всего достаточно, чтобы получить отвращение к венчальной короне, которую мужчина хватает с колен своей жены. Вспомни Дарнлея в Шотландии.

— Кого? — переспросил Варни. — Да это болван, дурак, трижды отупевший от пьянства осел, который позволил, чтобы его запалили в воздух, как ракету в праздничный день. Если бы Марии довелось выйти замуж за благородного графа, некогда предназначенного судьбой разделить с ней трон, у нее был бы супруг совсем иного рода. И этот супруг нашел бы в ней жену такую же покорную и любящую, как подруга самого скромного сквайра, которая скачет верхом за охотничьими псами и держит мужу уздечку, когда он садится на лошадь.

— Могло бы быть и так, как ты говоришь, Варни, — сказал Лестер, и при этом самодовольная улыбка промелькнула на его встревоженном лице. — Генри Дарнлей плохо разбирался в женщинах. Мужчина, который постиг женщин, мог бы надеяться поладить с Марией. Но Елизавета… это совсем другое дело, Варни. Я думаю, что бог, наделив ее сердцем женщины, дал ей еще и разум мужчины, чтобы сдерживать безумные порывы сердца. Да, я знаю ее. Она будет принимать знаки любви и даже возвращать их, всей душой внимать сладостным сонетам и отвечать ими же, она способна довести любезности до той грани, где они становятся взаимным обменом нежных чувств. Но она начертала nil ultra note 80 всему, что может последовать за этим, и не пожертвует даже крохотной частицей своей верховной власти за всю азбуку Амура.

— Тем лучше для вас, милорд, — ответил Варни, — то есть, как можно предполагать, если таково ее настроение, раз вы думаете, что вам нечего надеяться стать ее супругом. Вы ее любимец и можете им остаться, если леди в Камнор-холле будет по-прежнему пребывать во мраке неизвестности.

— Бедная Эми, — сказал Лестер с глубоким вздохом, — ей так хочется, чтоб ее признали перед богом и людьми!

— Да, но вот что, милорд, — промолвил Варни, — разумно ли ее желание? Вот в чем дело. Ее религиозные сомнения устранены, она — высокочтимая и любимая супруга, наслаждающаяся обществом своего мужа, когда более важные обязанности позволяют ему уделить ей некоторое время. Чего же ей еще надо? Я уверен, что столь кроткая и любящая леди согласится лучше прожить всю жизнь несколько уединенно — впрочем, не в большей степени, нежели в Лидкот-холле, чем хоть на йоту уменьшить честь и величие своего супруга, пытаясь разделить их с ним раньше, чем это возможно.

— В твоих словах есть доля истины, — ответил Лестер, — ее появление здесь сейчас было бы просто роковым. И, однако, ее должны увидеть в Кенилворте. Елизавета не забудет, что отдала такое приказание.

— Разрешите мне отправиться спать сейчас, когда мы столкнулись с этой сложной задачей, — попросил Варни. — Иначе я не смогу довести до конца замысел, который мне предстоит выковать. Я полагаю, что он удовлетворит королеву, понравится высокочтимой леди и при этом оставит роковую тайну нераскрытой. Будут ли у вашей милости еще какие-нибудь поручения ко мне в эту ночь?

— Я хочу побыть один, — сказал Лестер. — Уходи, но поставь на стол мою стальную шкатулку. Будь поблизости, чтобы я в любой момент мог тебя позвать.

Варни удалился, а граф, открыв окно, долго и с тревогой всматривался в блистающую россыпь звезд, мерцавших в великолепии летнего небосвода. Как бы невольно у него вырвались слова:

— Никогда еще я так не нуждался в благосклонности небесных светил, ибо мой земной путь омрачен тьмой и туманом.

Хорошо известно, что в те времена существовала глубокая вера в нелепые предсказания общепризнанной астрологии, и Лестер, хотя и далекий от суеверий, в этом отношении был не выше своей эпохи, — напротив, о нем говорили, что он покровительствует представителям этой мнимой науки. Действительно, желание заглянуть в будущее, столь свойственное всем людям, особенно часто встречается среди тех, кто связан с государственными тайнами, опасными интригами и коварством придворной жизни.

Внимательно осмотрев стальную шкатулку, как бы желая убедиться в том, что ее никто не открывал и что замок не поврежден, Лестер повернул ключ и вынул из нее сначала горсть золотых монет, которые он положил в шелковый кошелек. Затем он извлек пергамент, испещренный знаками планет, линиями и цифрами, употребляющимися при составлении гороскопа, и в течение нескольких минут пристально разглядывал его. Наконец он достал большой ключ, раздвинул ковер, покрывающий стены, и вложил ключ в замок маленькой потайной двери в углу комнаты. Он открыл дверь, и там обнаружилась лестница в стене.

— Аласко, — произнес граф, повысив голос, чтобы его мог услышать обитатель башенки, куда вела лестница. — Аласко, ты слышишь меня, спустись ко мне!

— Иду, милорд, — отозвался голос сверху. Затем на узкой лестнице послышались медленные старческие шаги, и в покои графа вошел Аласко. Астролог был крохотный человечек; он казался очень старым из-за длинной белой бороды, струившейся по черной одежде до шелкового пояса. Почтенная седина убеляла его голову. Но его брови были столь же темными, как и оттеняемые ими острые, пронзительные черные глаза, и эта особенность придавала облику старика дикий и своеобразный характер. Щеки его были свежи и румяны, а глаза зоркостью и даже свирепостью напоминали крысиные глазки. Его манеры были не лишены достоинства, и звездочет, хотя и держался почтительно, по-видимому чувствовал себя весьма свободно и даже позволял себе наставительный и повелительный тон в разговоре с первым фаворитом Елизаветы.

— Ваши предсказания не сбылись, Аласко, — сказал граф, когда они обменялись приветствием, — он поправляется.

— Сын мой, — ответствовал астролог, — позвольте напомнить вам, что я не давал ручательства в том, что он умрет. А кроме того, нет таких предсказаний, основанных на внешнем виде и сочетании небесных тел, которые не были бы подвластны воле небес. Astra regunt homines, sed regit astra Deus. note 81

— Что толку тогда в вашей магии? — спросил граф.

— Толку много, сын мой, — ответил старик, — ибо она может предсказать естественный и вероятный ход событий, хотя он и подчинен высшей власти. Так, например, взглянув на гороскоп, который ваша милость предложила мне изучить, вы заметите, что Сатурн, находясь в шестом доме и в противостоянии Марсу и уйдя из Дома жизни, обязательно означает долгую и опасную болезнь, исход коей во власти небес, хотя может последовать и смерть. Однако если бы я узнал имя этого лица, я составил бы еще один чертеж.

— Его имя — тайна, — сказал граф, — хотя должен признаться, что твое предсказание не было ложным. Он был болен, и притом опасно, но не умер. А составил ли ты мне еще один гороскоп, как тебе приказал Варни, и готов ли ты сообщить, что говорят звезды о моем теперешнем положении?

— Мое искусство повинуется вам, — сказал старик. — Вот, сын мой, карта твоей судьбы. Как указывают эти благословенные знаки, влияющие на нашу жизнь, твоя судьба блистательна, хотя и не свободна от тревог, трудностей и опасностей.

— Будь это иначе, мой удел не был бы уделом всякого смертного, — возразил граф. — Продолжайте, отец мой, и поверьте, что вы беседуете с тем, кто готов покориться своей участи и в делах, и в любви, как это подобает английскому вельможе.

— Твое мужественное стремление действовать и страдать должно подвергнуться еще большему испытанию, — ответил старик. — Звезды указывают на еще более величественный титул, на еще более высокий сан. Ты сам должен угадать, что это означает, и я не должен говорить тебе об этом.

— Скажи, заклинаю тебя, скажи, я приказываю тебе! — воскликнул граф, и взор его заблистал.

— Я не могу и не хочу, — ответил старик. — Гнев сильных мира сего подобен ярости льва. Но внемли и суди сам. Вот Венера, восходящая в Дом жизни и сочетающаяся с Солнцем, струит вниз поток серебряного света с оттенками золота, и это предвещает власть, богатство, почет — все, чего жаждет гордое сердце мужчины, да притом в таком изобилии, что никогда будущий Август древнего и могущественного Рима не слышал такого предсказания славы от своих гаруспиков, как моя магия может поведать моему любимому сыну, прочитав эти щедрые письмена.

— Да ты просто смеешься надо мной, отец мой, — произнес граф, изумленный пафосом, с которым астролог изложил свое предсказание.

— Пристало ли шутить тому, кто уже возводит взоры к небу, стоя одной ногой в могиле? — торжественно ответствовал старик.

Граф сделал два или три больших шага, протянув вперед руку, как бы следуя за призывным знаком некоего призрака, манящего его к величайшим подвигам. Но, обернувшись, он поймал пристально устремленный на него взгляд астролога. Этот взгляд как бы сверлил его острой проницательностью из-под мохнатых темных бровей. Надменный и подозрительный Лестер мгновенно вспыхнул. Он ринулся было на старика из дальнего угла высокой залы и остановился только на расстоянии вытянутой руки от астролога.

— Несчастный! — воскликнул он. — Если ты осмелишься хитрить со мной, я велю, чтобы с тебя живого содрали кожу. Признавайся: тебя подкупили, чтобы обмануть и предать меня. Ты шарлатан, а я твоя глупая жертва и добыча!

Старик несколько смутился, но не слишком. Сама невинность вряд ли была бы в большей степени смущена такой яростью графа.

— Что означает этот неистовый гнев, милорд? — спросил он. — Чем мог я его заслужить?

— Докажи мне, — яростно крикнул граф, — что ты не в тайном сговоре с моими врагами!

— Милорд, — с достоинством возразил старик, — вы сами избрали себе лучшее доказательство. Я пробыл в этой башне взаперти последние двадцать четыре часа, а ключ от нее хранился у вас. Ночные часы я провел, созерцая небесные светила вот этими слезящимися глазами, а днем напрягал свой старческий мозг, чтобы завершить вычисления сочетаний небесных тел. Я не вкушал земной пищи, я не внимал земным голосам. Да вы и сами знаете, что не мог я этого сделать. И все же я говорю вам, я, который был замкнут здесь в уединении и упорном труде, что в течение этих двадцати четырех часов ваша звезда ярче всех других заблистала на небосводе! И либо светящаяся книга небес лжет, либо в вашей земной судьбе произошел значительный перелом. Если за это время не случилось ничего такого, что еще больше утвердило ваше могущество или умножило расточаемые вам милости, тогда я действительно шарлатан, а божественное искусство, которое впервые возникло на равнинах Халдеи, не что иное, как наглый обман.

— Это верно, — сказал Лестер, немного поразмыслив, — ты был накрепко заперт. Верно и то, что в моей судьбе произошла перемена, на которую, по твоим словам, указывает гороскоп.

— Откуда такое недоверие, сын мой? — спросил астролог, вновь обретая свой назидательный тон. — Небесные светила не терпят недоверия даже от своих любимцев.

— Ну, успокойся, отец мой, — ответил Лестер. — Я вижу теперь, что ошибся, заподозрив тебя. Ни смертному человеку, ни силам небесным — за исключением, конечно, высшей из них — уста Дадли не сказали бы больше в знак благоволения или в виде извинения. Давай-ка лучше поговорим о деле. Ты сказал, что среди этих лучезарных предвозвещений промелькнула какая-то угрожающая тень. Может ли твое искусство поведать, откуда или от кого угрожает такая опасность?

— Мое искусство, — ответил астролог, — дает мне возможность ответить на ваш вопрос только одно. Несчастье угрожает вам, вследствие неблагоприятного и враждебного расположения светил, посредством некоего юноши, и, как я полагаю, соперника. Но я не знаю, касается ли это любовных дел или королевских милостей. Не могу я также сообщить о нем каких-либо других сведений, за исключением того, что он прибыл с запада.

— С запада? Вот оно что! — промолвил Лестер. — Этого достаточно. Буря действительно надвигается с той стороны. Корнуэлл и Девон, Роли и Тресилиан — звезды указывают на одного из них, но мне должно опасаться обоих. Отец мой, если я несправедливо оценил твое искусство, я щедро возмещу тебе этот убыток.

Он взял кошелек с золотом из шкатулки, стоящей перед ним.

— Вот тебе — вдвое больше, чем обещал Варни. Будь верен, будь молчалив, повинуйся указаниям моего шталмейстера и не ворчи, что тебе из-за меня приходится побыть немного в уединении и подвергнуться некоторым неудобствам. Все это будет щедро вознаграждено. Эй, Варни! Проведи этого достойного старца к себе. Обращайся с ним как можно лучше, но смотри, чтобы он не вступал ни с кем ни в какие разговоры,

Варни поклонился. Астролог в знак прощания поцеловал графу руку и последовал за шталмейстером в другое помещение, где для него уже были приготовлены вино и закуска.