— Все, все! Советую вам заручиться моей дружбой, пока я к вам отношусь благожелательно.

— И никого не было поблизости, когда милорд говорил с тобой?

— Ни единой живой души, — отрезал Лэмборн, — уж не думаете ли вы, что милорд станет посвящать в такие дела кого-нибудь, кроме испытанного и преданного человека вроде меня?

— Совершенно верно, — сказал Варни и, замолчав, стал смотреть на дорогу, залитую лунным светом. Они ехали по широкой безлюдной равнине, поросшей вереском. Носилки, опередив их по меньшей мере на целую милю, исчезли из виду.

Варни оглянулся назад, но и там простиралось залитое луной поле и вокруг не видно было ни души. Он снова обратился к Лэмборну:

— И ты пойдешь против своего хозяина, который открыл тебе дорогу к придворным милостям, учеником которого ты был? Пойдешь против того, кто указывал тебе глубины и мели дворцовых интриг, Майкл?

— Я вам не Майкл! — отрезал Лэмборн. — У меня, как и у других, есть имя, перед которым положено говорить «мистер». А что касается всего прочего, то если я и был учеником, так срок моего контракта с хозяином кончился, и я решил теперь работать сам на себя.

— Получи сперва расчет, дурак! — И с этими словами Варни в упор выстрелил в Лэмборна из пистолета, который уже несколько минут держал наготове.

Несчастный свалился с лошади без единого стона, и Варни, спешившись, обшарил его карманы и вывернул их, чтобы убийство могло показаться делом рук грабителей. Он забрал письмо Лестера, что было для него самым главным, но взял также кошелек Лэмборна с несколькими золотыми монетами, случайно уцелевшими после попойки. Побуждаемый необъяснимым чувством, он довез кошелек только до небольшой речушки, пересекавшей дорогу, и забросил его в воду так далеко, как только мог. Таковы непостижимые отголоски совести там, где она, казалось, навсегда умолкла. Этот жестокий и безжалостный человек счел бы унизительным для себя присвоить несколько золотых монет, принадлежавших несчастному, которого он только что так хладнокровно убил.

Убийца перезарядил свой пистолет, хорошенько продув его, чтобы скрыть следы выстрела, и спокойно отправился догонять носилки, очень довольный тем, что так ловко избавился от беспокойного свидетеля своих гнусных интриг. К тому же Варни не имел ни малейшего намерения повиноваться приказу, переданному через Лэмборна, а потому в его интересах было повернуть дело так, словно он вообще не получал его.

Остаток пути они проделали с такой поспешностью, которая явно показывала, как мало заботились они о здоровье несчастной графини. Они останавливались только в тех местах, где были полновластными хозяевами и где никому не пришло бы в голову усомниться в правдивости заготовленной ими басни о помешательстве леди Варни, даже если бы ей вздумалось попытаться воззвать к сочувствию тех немногих, кто увидит ее. Но Эми и не надеялась, что кто-нибудь выслушает и защитит ее; кроме того, она не смела нарушить заключенное условие, благодаря которому была избавлена в пути от присутствия ненавистного ей Варни.

Варни часто приходилось добывать лошадей для графа во время его тайных визитов в Камнор-холл, и теперь он легко справлялся с этим делом, так что они прибыли в Камнор на следующую ночь после того, как оставили Кенилворт.

Когда путешествие подходило к концу, Варни подъехал к носилкам сзади, как уже неоднократно делал в пути, и спросил:

— Как она?

— Спит, — ответил Фостер. — Скорее бы попасть домой, ее силы иссякли.

— Сон восстановит их, — заметил Варни. — Скоро она уснет крепко и надолго. Нам надо подумать, как понадежнее поместить ее.

— Конечно, в ее покоях, — решил Фостер. — Я отослал Дженет к тетке и дал ей хороший нагоняй, а старухи — сама верность, потому что ненавидят миледи от всего сердца,

— И все-таки мы не станем доверяться им, дружище Знтони. — Ее нужно упрятать туда, где ты держишь свое золото.

— Мое золото! — испугался Фостер. — Какое у меня может быть золото? Видит бог, никакого золота нет! Хотел бы я иметь его!

— Ах ты глупая скотина, черт бы тебя побрал! Кому нужно твое золото! Если бы оно мне понадобилось, разве я не нашел бы сотню способов добраться до него? Одним словом, твоя спальня, которую ты так хитро запираешь, должна стать местом заключения миледи, а ты, деревенщина, ты будешь покоиться на пуховых подушках в ее апартаментах. Беру на себя смелость утверждать, что граф никогда не потребует обратно роскошную обстановку тех четырех комнат.

Последнее соображение сделало Фостера сговорчивее; он попросил только разрешения поехать вперед, чтобы приготовить все необходимое, и, пришпорив лошадь, ускакал; Варни отстал от носилок шагов на сто, и возле графини остался один Тайдер.

Как только они прибыли в Камнор-холл, графиня тотчас же осведомилась о Дженет и очень встревожилась, когда узнала, что добрая девушка впредь не будет состоять при ней.

— Мне дорога моя дочь, миледи, — грубо сказал Фостер, — и я не желаю, чтобы ее впутывали во всякие придворные штучки с обманами и побегами; она и так уж научилась слишком многому, если вашей светлости угодно знать.

Графиня была очень утомлена и испугана, чтобы ответить на эту дерзость, и лишь кротко выразила желание удалиться в свою комнату.

— Вот-вот, — проворчал Фостер, — так-то лучше. Но, с вашего позволения, незачем вам идти в ваши разукрашенные комнаты-игрушки: сегодня ночью вы будете спать в более надежном убежище.

— Пусть бы оно оказалось моей могилой, — сказала графиня, — только очень страшно представить себе, что душа твоя расстанется с телом…

— Нечего вам этого страшиться, — возразил Фостер. — Милорд приедет сюда завтра, и, без сомнения, вы с ним отлично поладите.

— Он приедет сюда? Это правда, добрый мой Фостер?

— Вот как, теперь я «добрый Фостер»! А каким Фостером я буду завтра, когда вы будете жаловаться на меня милорду, хотя я всего-навсего исполнял его приказы?

— Вы будете моим защитником, правда суровым, но все-таки защитником! — ответила графиня. — О, если бы только со мной была Дженет!

— Ей лучше оставаться там, где она находится; и одной из вас достаточно, чтобы сбить с толку человека. Не хотите ли закусить?

— О нет, нет! Скажите, моя комната… Можно мне будет запереться в моей комнате?

— Сколько угодно, а я еще запру ее снаружи, — ответил Фостер и, взяв лампу, повел Эми в ту часть здания, где она еще никогда не бывала. Они поднялись вверх по высокой лестнице; впереди шла старуха служанка с лампой. Добравшись до конца лестницы, которая показалась Эми бесконечно высокой, они пересекли короткую и очень узкую деревянную галерею черного дуба, в конце которой находилась массивная дубовая дверь. Фостер открыл эту дверь, и они вошли в комнату скряги, в высшей степени неуютную и невзрачную; в сущности, она мало чем отличалась от тюремной камеры.

Фостер остановился у двери и передал лампу графине, даже не предложив ей воспользоваться услугами старухи. Эми не стала настаивать на соблюдении церемоний, схватила лампу и тотчас же заперла дверь, задвинув многочисленные засовы, находившиеся внутри.

Как только Варни, притаившийся на лестнице, услышал, что дверь захлопнулась, он поднялся на цыпочках наверх, и Фостер, подмигнув ему, самодовольно показал скрытый в стене механизм, который легко и бесшумно опускал часть галереи, примыкавшей к лестнице, наподобие подъемного моста. Таким образом, когда галерея была опущена, из спальни, где он обычно жил сам, невозможно было попасть на верхнюю площадку винтовой лестницы. Веревка, приводившая в действие механизм, обычно находилась в спальне, ибо Фостер боялся нападения и на ночь опускал галерею. Но теперь, когда надо было охранять узницу, запертую в комнате, веревку перетянули на площадку лестницы и закрепили там. С превеликой гордостью Фостер потянул за нее и опустил трап.

Барни внимательно осмотрел механизм и несколько раз заглянул в открывшуюся под трапом пропасть. Она была чернее ночи и казалась бездонной. Фостер шепотом сообщил своему соучастнику, что она доходит чуть ли не до самых глубоких подземелий замка. Варни еще раз устремил пристальный и долгий взгляд в эту черную бездну, а затем последовал за Фостером в жилую часть замка.

Войдя в уже знакомую читателям гостиную, Варни потребовал у Фостера ужин и вина получше.

— А пока я схожу за Аласко, — добавил он, — у нас есть для него работа, и нужно привести его в хорошее настроение.

Фостер тяжело вздохнул при этом намеке, но не стал возражать. Старуха служанка сообщила Варни, что Аласко со времени отъезда хозяина не притрагивался ни к еде, ни к питью: он безвыходно сидит в лаборатории, как будто судьба всего мира зависит от дел, которыми он там занимается.

— Сейчас я объясню Аласко, что мир предъявляет к нему иные требования, — заявил Варни, схватив фонарь и отправляясь на поиски алхимика. После долгого отсутствия он вернулся, очень бледный, но на губах его играла обычная саркастическая усмешка.

— Наш друг, — сказал он, — улетучился.

— Как! Что ты хочешь сказать?! — воскликнул Фостер. — Удрал?! Убежал с моими сорока фунтами, которые должен был умножить в тысячу раз! Я за ним отправлю погоню!

— Я укажу тебе более верный путь, — сказал Варни.

— Что? Какой еще путь? — причитал Фостер. — Я отберу свои сорок фунтов… Я был твердо уверен, что они умножатся в тысячу раз… А теперь вернуть бы по крайней мере свою ставку.

— Тогда ступай удавись и подай жалобу на Аласко в адово судилище, потому что он перенес тяжбу туда.

— Как? Что это значит?.. Он умер?

— Да, именно так, — подтвердил Варни, — и уже распух, как положено, и лицом и телом. Он смешивал какие-то свои сатанинские зелья, и стеклянная маска, которую он всегда надевал, свалилась с его лица, так что ядовитые пары проникли в мозг и сделали свое дело.

— Sancta Maria! note 117 — воскликнул Фостер. — Да сохранит нас господь от зависти и смертного греха! Как вы думаете, успел он совершить превращение? Вы не видели слитков золота в тиглях?

— Нет, я видел только мертвую тушу. Мерзкое зрелище — он распух, словно три дня проторчал на дыбе… Брр… Дай-ка мне кубок вина.

— Я пойду… посмотрю сам, — сказал Фостер.

Он взял фонарь и бросился к двери, но, дойдя до нее, остановился в нерешительности.

— А вы не пойдете со мной? — спросил он.

— К чему? — возразил тот. — Я насмотрелся и нанюхался достаточно, чтобы испортить себе аппетит. Однако я разбил окно и впустил свежий воздух — там воняло серой и удушливыми парами, словно дьявол побывал у него в гостях.

— А вдруг это дело рук самого нечистого? — проговорил Фостер, все еще не решаясь двинуться с места. — Я слыхал, что над такими людьми он имеет полную власть.

— Ну, если даже туда и наведался сатана, который так терзает твое воображение, то все равно тебе ничто не угрожает. Разве что уж он самый ненасытный из дьяволов и ему мало двух лакомых кусков, которыми он поживился.

— Как это двух кусков? Что вы имеете в виду?

— В свое время узнаешь. Да потом ему предстоит еще одно угощение. Или ты считаешь ее слишком изнеженным блюдом для пасти дьявола? Ей, видно, нужны псалмы, арфы и серафимы.

Энтони Фостер выслушал его и медленно вернулся к столу.

— Боже мой! Сэр Ричард, неужели это должно совершиться?

— Обязательно, Энтони, или не быть тебе владельцем замка, — ответил его неумолимый соучастник.

— Я с самого начала чуял, к чему все клонится! — сказал Фостер. — Но каким образом, сэр Ричард, каким образом? Я ни за что на свете не соглашусь поднять на нее руку.

— Не виню тебя, — заметил Варни. — Я и сам не хотел бы браться за такое дело. Вот уж когда нам не хватает Аласко с его манной, да и дурня Лэмборна тоже.

— Да, кстати, а куда же запропастился Лэмборн? — вспомнил Энтони.

— Не задавай вопросов; придет время, и ты увидишься с ним, если твоя вера истинна. Однако вернемся к нашему делу. Я научу тебя, Тони, как поймать птичку. Твоя западня — ну, этот твой трап, он ведь может держаться, даже если из-под него убрать опоры?

— Ну, ясное дело, может. Конечно, пока кто-нибудь не наступит на него, — подтвердил Фостер.

— Ну, а если бы леди вздумала убежать по нему, он бы выдержал ее тяжесть?

— Он не выдержал бы и тяжести мыши, — заверил его Фостер.

— Ну, так если она умрет, пытаясь бежать, то чем же мы с тобой виноваты, мой честный Тони? Пошли спать. Завтра мы приведем наш план в исполнение.

На следующий день, с наступлением сумерек, Варни потребовал, чтобы Фостер приступил к осуществлению их замысла. Тайдера и старого слугу Фостера услали в деревню с каким-то поручением, а сам Энтони, под предлогом, что хочет осведомиться, не нужно ли чего графине, зашел к ней в комнату. Однако кротость и терпение, с какими она переносила заточение, настолько растрогали его, что он не удержался и посоветовал ей ни в коем случае не переступать порога комнаты, пока не прибудет лорд Лестер.

— Бог даст, вам недолго ждать, — добавил он.

Эми смиренно обещала покориться судьбе, и Фостер вернулся к своему жестокому сообщнику, чувствуя, что сбросил по крайней мере половину тяжкого бремени, лежавшего на его совести.

«Я предостерег ее, — думал он. — Так что напрасно расставлены силки перед птичкой!»

Поэтому он не запер дверь спальни снаружи и, под присмотром Варни, отвел опоры, поддерживавшие трап, который теперь еле-еле держался на весу. Затем они спустились вниз и стали ждать исхода. Но ожидание оказалось напрасным. Варни долго шагал взад и вперед, укутав лицо плащом; наконец он резко отбросил плащ и воскликнул:

— Только самая последняя дура может не воспользоваться таким прекрасным случаем бежать!

— Может быть, она решила дождаться возвращения супруга, — предположил Фостер.

— Верно! Совершенно верно! — воскликнул Варни, выбегая из комнаты. — Мне это и в голову не пришло.

Минуты через две Фостер, оставшийся на месте, услышал во дворе конский топот, а затем свист, каким граф обычно извещал о своем прибытии. Спустя мгновение распахнулась дверь комнаты графини, и в тот же миг галерея рухнула. Послышался глухой удар — звук тяжелого падения, стон — и все было кончено.

Варни тотчас же показался в окне и тоном, в котором сквозила неописуемая смесь ужаса и насмешки, спросил:

— Попалась птичка? Готова?

— О боже, помилуй нас! — ответил Энтони Фостер.

— Ну и дурак же ты! Твой тяжкий труд окончен, и награда тебе обеспечена. Взгляни-ка вниз: что там видно?

— Я вижу только ворох белой одежды, словно снежный сугроб. О боже!.. Шевельнула рукой!

— Швырни в нее чем-нибудь. Сбрось свой сундук с золотом, Тони, он достаточно тяжел.

— Варни, ты дьявол во плоти! — отозвался Фостер. — Не нужно ничего больше — она скончалась.

— А с ней кончились и наши заботы, — сказал Варни, входя в комнату. — Я и не думал, что могу так хорошо подражать свисту графа.

— О, если только существует небесная кара, ты заслужил ее и она не минует тебя! Ты воспользовался ее любовью, чтобы убить ее! Это все равно что сварить козленка в молоке матери!

— Фанатик ты и осел, — ответил Варни. — Давай-ка лучше подумаем, как поднять тревогу; пусть тело пока остается на месте.

Но злодеяниям их пришел конец. Сообщники еще продолжали совещаться, когда к ним ворвались Тресилиан и Роли, которых впустили Тайдер и старик слуга, захваченные в деревне.

При их появлении Фостер пустился наутек. Ему были отлично известны все закоулки и запутанные ходы старого замка, и он сумел спрятаться так, что самые тщательные поиски не привели ни к чему. Варни был захвачен на месте; однако он не обнаружил никаких признаков раскаяния, а с дьявольским злорадством указал им на останки убитой графини. В то же время он категорически отказался признать себя виновным в ее смерти.

Безграничное отчаяние, овладевшее Тресилианом при виде обезображенного, еще не остывшего трупа любимой женщины, которая совсем недавно блистала красотой, было таким бурным, что Роли пришлось насильно увести друга от места катастрофы и самому решать, что делать дальше.

При вторичном допросе Варни почти ничего не утаил ни о самом убийстве, ни о его мотивах. Свою откровенность он объяснил тем, что хотя прямых улик против него не было, однако подозрение в убийстве тяготело бы над ним всю жизнь, и одного этого подозрения было бы достаточно, чтобы лишить его доверия Лестера и разрушить все взлелеянные им честолюбивые замыслы.

— Я был рожден не для того, — сказал он, — чтобы доживать жизнь отверженным изгнанником. И смерть моя не послужит развлечением для низкой черни.

Эти слова дали основание предположить, что он думает о самоубийстве, и потому его лишили возможности привести свой план в исполнение. Но, подобно героям древности, Варни всегда имел при себе небольшую дозу сильнейшего яда, приготовленного, вероятно, прославленным Деметрием Аласко.

Варни проглотил это зелье ночью, и наутро его нашли мертвым. Судя по всему, агония не была мучительной; на лице его даже после смерти застыла презрительная, саркастическая усмешка.

«Нечестивому нет оков в смерти», — гласит писание.

Судьба его соучастника в преступлении долго оставалась неизвестной. Сразу после убийства Камнор-холл опустел, ибо поблизости от места, которое называли комнатой леди Дадли, по уверениям слуг, слышались стоны, вопли и другие страшные звуки.

Спустя некоторое время Дженет, не получавшая никаких вестей о своем отце, была признана полноправной хозяйкой его имущества, которое и отдала вместе со своей рукой Уэйленду — он стал теперь человеком оседлым и занимал должность при дворе Елизаветы. И лишь спустя несколько лет после того, как оба они скончались, их старший сын и наследник, производивший какие-то раскопки в Камнор-холле, обнаружил потайной ход, упиравшийся в железную дверь. Ход этот начинался за постелью в комнате леди Дадли и вел в глухую каморку, где был найден человеческий скелет, простертый на железном сундуке с золотом. Судьба Энтони Фостера теперь перестала быть загадкой. Он бросился в свое тайное убежище, забыв ключ от пружинного замка, и путь к спасению ему отрезала железная дверь, предназначавшаяся для охраны его золота — золота, за которое он заплатил спасением своей души. Там он и скончался в страшных муках. Бесспорно, стоны и вопли, которые слышались слугам, были не только плодом воображения — их испускал несчастный Фостер, который в агонии молил о помощи и избавлении.

Известие об ужасной судьбе графини сразу прервало торжества в Кенилвортском замке. Лестер удалился от двора и долгое время предавался раскаянию. Но поскольку Варни в последнем признании старательно обошел молчанием роль своего господина в убийстве, графу скорее сочувствовали, чем осуждали его. Королева в конце концов опять призвала его ко двору; он снова возвысился как государственный деятель и вернул себе все преимущества фаворита. Остальная часть его карьеры хорошо известна из истории.

Но смерть его оказалась в какой-то мере возмездием. Согласно наиболее распространенному преданию, он случайно принял яд, который предназначал для другого.

Сэр Хью Робсарт скончался вскоре после гибели дочери, завещав свое состояние Тресилиану. Но ни возможность независимой сельской жизни, ни милости, которые сулила ему Елизавета, стремившаяся удержать Тресилиана при дворе, — ничто не могло рассеять его глубокую грусть. Где бы он ни был, повсюду ему мерещился обезображенный труп той, которой он отдал свою первую и единственную любовь.

Наконец, щедро обеспечив средствами к существованию старых друзей и верных слуг, окружавших сэра Хью в Лидкот-холле, он отплыл вместе со своим другом Роли в Виргинию и безвременно погиб на чужбине — молодой годами, но состарившийся от горя.

О второстепенных действующих лицах нашего повествования нужно сказать только то, что разум Бланта прояснялся по мере того, как блекли желтые розы на его башмаках. Выполняя свой долг на войне, он отличился в качестве военачальника и чувствовал себя в своей стихии гораздо лучше, чем когда состоял при дворе. А Флибертиджиббет благодаря своему острому уму удостоился милостей и отличий на службе у Берли и Уолсингема.