Глава XXXVIII

«Мне необходимо поговорить с вами»… В этих словах не было ничего особенного, но лорд Лестер пребывал в том тревожном и лихорадочном состоянии духа, когда самые обычные явления кажутся полными грозного смысла, и он быстро обернулся, чтобы взглянуть на того, кто заговорил с ним. Внешность говорившего оказалась ничем не примечательной — на нем были черный шелковый камзол и короткий плащ, лицо его скрывала черная маска; по-видимому, он проник в залу вместе с толпой масок, составлявших свиту Мерлина, хотя на нем и не было фантастического одеяния, каким отличалось большинство из них.

— Кто вы такой, и что вам от меня угодно? — быстро спросил Лестер, невольно выдавая свое смятение.

— Ничего дурного, милорд, — ответила маска. — Я желаю вам только добра, если вы правильно поймете мои намерения, но говорить с вами я бы хотел в более укромном месте.

— Я не могу разговаривать с неизвестным, — возразил Лестер, сам не зная почему страшась требования незнакомца. — Те же, кого я знаю, могут выбрать другое, более подходящее, время для беседы со мной. — Он хотел быстро отойти, но маска удержала его.

— Те, что говорят о делах, касающихся вашей чести, милорд, имеют право на ваше время, и, чем бы вы ни были заняты, вы обязаны выслушать их.

— Что? Моей чести? Кто смеет брать ее под сомнение?

— Только ваше поведение может дать повод к тому, и именно об этом я желал бы поговорить с вами.

— Вы наглец и злоупотребляете законами гостеприимства, не позволяющими мне наказать вас. Я требую, чтобы вы назвали себя!

— Эдмунд Тресилиан из Корнуэлла, — ответила маска. — Мой язык был связан обещанием в течение двадцати четырех часов. Время истекло, теперь я могу говорить и считаю своим долгом обратиться прежде всего к вам, милорд.

Лестер задрожал от изумления, услышав ненавистное имя человека, которого он считал виновником нанесенного ему тяжкого оскорбления. Он словно окаменел, но спустя мгновение его охватила жажда мести, столь же неистовая, как жажда, испытываемая путником в пустыне при мысли о ручье. У него, однако, хватило здравого смысла и самообладания, чтобы удержаться и тут же не поразить в сердце дерзкого негодяя, который, причинив ему столько страданий, осмелился обратиться к нему с такой непоколебимой уверенностью.

Лестер, решив подавить охватившее его возбуждение с целью проникнуть в самую глубину замыслов Тресилиана и надежно подготовить свое мщение, ответил невнятным от сдерживаемого гнева голосом:

— Чего же требует от меня мистер Эдмунд Тресилиан?

— Правосудия, милорд, — отвечал Тресилиан спокойно, но твердо.

— Правосудия? — повторил Лестер. — Все люди имеют на него право… особенно вы, мистер Тресилиан, и, можете быть уверены, вы его получите.

— Я ничего иного и не ожидал от вашей светлости, — сказал Тресилиан, — но время не терпит, и сегодня же вечером я должен поговорить с вами. Могу я прийти в вашу комнату?

— Нет, — сурово ответил Лестер, — не под кровлей, тем более не под моей кровлей… Мы встретимся под открытым небом.

— Вы не в духе или недовольны, милорд, — ответил Тресилиан, — но никаких оснований для гнева, право, нет. Впрочем, место мне безразлично, лишь бы вы уделили мне полчаса для объяснения.

— Надеюсь, нам не понадобится столько времени. Ждите меня в «Забаве», когда королева отправится в свои покои.

— Прекрасно, — ответил Тресилиан и удалился.

Дикая радость на мгновение овладела Лестером.

«Небо наконец смилостивилось надо мной, отдав в мои руки негодяя, который навлек на меня тяжкий позор и причинил жестокие муки. Я больше не виню судьбу, ибо теперь мне представилась возможность узнать, какие еще подлости замышляет он против меня, а затем сразу осудить и покарать его преступления. Итак, за дело! За дело! Теперь мне нетрудно притворяться. Полночь не за горами, и близок час отмщения!»

В то время как эти мысли теснились в голове Лестера, подобострастная толпа почтительно расступалась, чтобы пропустить его; наконец он снова занял свое место рядом с государыней, вызывая всеобщую зависть и восхищение. Но если бы перед теми, кто заполнял сейчас великолепную залу, раскрылась душа человека, служившего предметом этой зависти и восхищения, душа, в которой, как духи в магическом кругу, начертанном злой волшебницей, теснились и сталкивались самые разные страсти — преступное честолюбие, разбитая любовь, жажда мести и обдуманная жестокость, — кто из них, от самых гордых вельмож до самых жалких слуг, подающих на стол, пожелал бы поменяться ролями с фаворитом Елизаветы, владельцем Кенилворта?

Новые пытки ожидали его, когда он вернулся к Елизавете.

— Вы пришли как раз вовремя, милорд, — сказала она, — чтобы разрешить спор между нами, дамами. Сэр Ричард Варни просил нашего разрешения покинуть замок вместе со своей больной женой; он сообщил нам, что заручился вашим согласием, так что мы можем дать и свое. Конечно, мы не имеем ни малейшего желания удерживать его от нежных забот об этой бедной молодой особе, но вам следует знать, что сэр Ричард Варни сегодня был так пленен некоторыми нашими дамами, что, по мнению графини Рэтленд, он не увезет свою бедную помешанную жену дальше озера. А там он погрузит ее в волны и поселит в хрустальном дворце, о котором рассказывала нам очарованная нимфа, и вернется сюда веселым вдовцом осушать свои слезы и искать утешения у наших дам. Что вы на это скажете, милорд? Мы видели Варни в двух-трех разных обличьях — вам, наверно, лучше известно, каков он на самом деле. Как вы считаете, способен он сыграть со своей леди такую гнусную шутку?

Лестер смешался, но положение создалось чрезвычайно опасное, и ответить надо было во что бы то ни стало.

— Ваши дамы слишком невысокого мнения об одной из представительниц своего пола, если предполагают, что она может заслужить такую участь, — либо они слишком несправедливы к нам, мужчинам, считая нас способными погубить ни в чем не повинную женщину.

— Послушайте его, милые дамы! — воскликнула Елизавета. — Подобно всем мужчинам, он готов извинить их жестокость, обвиняя нас в непостоянстве,

— Не говорите «нас», государыня, — возразил граф, — речь идет о более скромных женщинах. Так мелкие небесные светила могут уклоняться от предначертанного им пути, но кто обвинит в непостоянстве солнце или Елизавету?

Вслед за тем разговор принял менее опасное направление, и Лестер оживленно поддерживал его, хотя это и стоило ему мучительного напряжения воли. Беседа, видимо, доставляла Елизавете большое удовольствие, и, лишь когда часы на башне пробили полночь, она удалилась к себе, что немало поразило всех, ибо королева обычно вела размеренный и строгий образ жизни.

Уход ее послужил сигналом для всего общества, которое вслед за ней разбрелось по своим комнатам, где каждый либо вспоминал события истекшего дня, либо предвкушал предстоящие развлечения.

Злополучного же владельца замка, вдохновителя этого пышного праздника, одолевали совсем иные мысли. Он приказал лакею немедленно прислать к нему Варни. Несколько минут спустя лакей вернулся и доложил, что сэр Ричард Варни час тому назад покинул замок через боковые ворота с тремя другими особами, одну из которых везли в конных носилках.

— Как мог он покинуть замок, когда стража уже стояла на местах? — спросил Лестер. — Я думал, он не уедет до рассвета.

— Он, должно быть, представил веские основания дозорным, — объяснил слуга, — и, как я слышал, предъявил перстень вашей светлости.

— Верно, верно… — подтвердил Лестер. — Все же он поторопился. Кто-нибудь из его людей остался здесь?

— Когда сэр Ричард Варни уезжал, милорд, никак не могли найти Майкла Лэмборна, и сэр Ричард очень гневался. Я только что видел, как Лэмборн седлал коня, чтобы поскакать вдогонку за хозяином.

— Зови его сейчас же сюда: у меня есть поручение к сэру Варни.

Слуга удалился. Лестер некоторое время расхаживал по комнате в глубоком раздумье. «Варни слишком уж усерден, — думал он, — и чересчур настойчив. Он, видимо, любит меня, но преследует свои собственные цели и, чтобы достичь их, не остановится ни перед чем. Возвышусь я — возвысится и он; мне кажется, что он слишком уж горячо стремится устранить препятствие, которое, по его мнению, стоит между мной и короной. Все же я не унижусь до такого позора. Она будет наказана, но сделаю я это более обдуманно. Уже сейчас я предчувствую, что чрезмерная поспешность зажжет в душе моей адский огонь. Нет, одной жертвы на сей раз достаточно, и эта жертва уже ждет меня».

Он схватил перо и торопливо набросал несколько строк.

Сэр Ричард Варни, мы решили отложить дело, порученное вам, и строго приказываем ничего не предпринимать по отношению к графине впредь до получения наших дальнейших распоряжений. Вам надлежит также незамедлительно вернуться в Кенилворт, как только вы благополучно доставите на место вверенную вашим попечениям особу. Если же заботы о безопасности этой особы задержат вас при ней дольше, чем предполагалось, мы приказываем вам в таком случае немедленно прислать нам обратно наш перстень с надежным нарочным, ибо в настоящий момент он необходим нам. Уверенный в вашем беспрекословном повиновении и поручая вас господу, мы остаемся вашим добрым другом и господином.

Р. Лестер

Дано в нашем Кенилвортском замке 10 июля 1575 года от рождества Христова.

Едва успел Лестер окончить и запечатать это послание, как в комнату вошел Майкл Лэмборн — в ботфортах, дорожном камзоле, подпоясанном широким кушаком, в войлочной шляпе, какие носили тогда курьеры.

— В какой должности ты состоишь? — спросил граф.

— Я конюший вашего шталмейстера, милорд, — ответил Лэмборн с обычным нахальством.

— Попридержи свой дерзкий язык, — оборвал его Лестер, — шутки, уместные в присутствии сэра Ричарда Варни, неуместны в моем. Скоро ли ты нагонишь своего хозяина?

— Надеюсь, через час, милорд, если всадник и лошадь выдержат, — ответил Лэмборн, мгновенно перейдя от фамильярности к глубочайшей почтительности. Граф смерил его взглядом с головы до ног.

— Я слыхал о тебе, — сказал Лестер. — Говорят, ты малый расторопный, но слишком любишь попойки и драки, чтобы в важном деле можно было на тебя положиться.

— Милорд, я был солдатом, моряком, путешественником и искателем приключений, а тот, кто этим занимается, живет сегодняшним днем, потому что у него нет уверенности в завтрашнем. Но хотя я иной раз плохо распоряжаюсь своим досугом, я никогда не пренебрегал обязанностями по отношению к моему господину.

— Смотри, чтобы так было и на этот раз, и ты не пожалеешь. Доставь как можно скорее это письмо сэру Ричарду Варни в собственные руки.

— И это все?

— Да, но мне чрезвычайно важно, чтобы мое поручение было выполнено точно и быстро.

— Я не пожалею ни своих сил, ни боков лошади, — ответил Лэмборн и поспешно удалился.

— Вот тебе и секретная аудиенция! — бормотал он себе под нос, спускаясь по задней лестнице галереи. — А я-то ожидал от нее невесть чего. Думал я, черт побери, что граф хочет использовать мои услуги для какой-нибудь тайной интриги, а все дело в том, чтобы передать письмо! Ну что ж, желание его будет исполнено, и, как говорит милорд, впоследствии я об этом не пожалею. Ребенок, прежде чем пойти, ползает, с этого надо начинать и вашему младенцу-придворному. А все же я загляну в это письмо, благо оно так небрежно запечатано.

Осуществив свое намерение, Лэмборн в восторге захлопал в ладоши.

— Графиня! Графиня! В моих руках тайна, которая осчастливит меня или погубит! Вперед, Баярд! — крикнул он, выводя свою лошадь из стойла, — бока твои познакомятся сейчас с моими шпорами!

Лэмборн прыгнул в седло и выехал из замка через боковые ворота, где его беспрепятственно пропустили, ибо такое распоряжение оставил сэр Ричард Варни.

Как только Лэмборн и слуга удалились, Лестер переоделся в очень простое платье, набросил плащ и, взяв в руки фонарь, спустился потайным ходом и вышел во двор замка, неподалеку от входа в «Забаву». Теперь его мысли были более спокойными и ясными, чем прежде, и он даже пытался представить себя человеком, против которого грешили больше, чем грешил он сам.

«Мне нанесено глубочайшее оскорбление, — убеждал он себя, — и все же я воздержался от поспешной мести, которую волен был свершить, и ограничился человечными и благородными мерами. Но неужели союз, опозоренный коварством этой лживой женщины, по-прежнему будет сковывать меня и не позволит достичь величия, уготованного мне судьбой? Нет, я найду средства расторгнуть эти узы, не разрывая нити жизни. Она нарушила свой обет, и перед богом я больше не связан с ней. Целые королевства разделят нас, океаны лягут между нами, и волны их, поглотившие целые флотилии, поглотят и нашу ужасную тайну».

Такими доводами Лестер пытался успокоить свою совесть и оправдать поспешность, с которой он принял решение мстить. Честолюбивые замыслы так неразрывно переплелись с каждой его мыслью, с каждым поступком, что он уже был не в силах отказаться от них и сама месть приняла теперь в его глазах обличье правосудия и даже великодушной умеренности.

В таком настроении мстительный и тщеславный граф вошел в свой великолепный сад, освещенный сиянием полной луны. Повсюду разливался ее желтоватый свет, отражаясь в белом камне ступеней, балюстрад и архитектурных украшений. Ни одно кудрявое облачко не нарушало синевы небес, и было так светло, что казалось, будто солнце только что скрылось за горизонтом. Бесчисленные мраморные статуи мерцали в бледном свете, подобно закутанным в покрывала призракам, только что поднявшимся из гробниц; прозрачные струи фонтанов взлетали в воздух, словно стараясь вобрать в себя лучи лунного света, прежде чем снова упасть искрящимся серебряным ливнем в бассейны.

Минувший день был знойным, и дыхание нежного ночного ветерка, пролетавшего над террасой «Забавы», колыхало воздух не больше, чем веер в руках юной красавицы. Певцы летней ночи, свившие множество гнезд в саду, вознаграждали себя за дневное молчание, разливая свои ни с чем не сравнимые трели, то радостные, то печальные, которые то перекликались друг с другом, то звучали стройным хором, словно восхищаясь безмятежной прелестью ночи.

Погруженный в размышления, не имеющие ничего общего ни с журчанием воды, ни с сиянием лунных лучей, ни с пением соловьев, Лестер, закутавшись в плащ и сжимая рукоять шпаги, медленно шагал по террасе, но не мог обнаружить ничего похожего на человеческую фигуру.

«Я был одурачен из-за собственного великодушия, — думал он, — я дал этому негодяю ускользнуть от меня, и теперь он, наверно, бросился на выручку к изменнице, а она едет почти без охраны…»

Однако его подозрения мгновенно рассеялись, когда, обернувшись, он увидел медленно приближавшегося человека, тень которого поочередно падала на окружающие предметы.

«Не поразить ли его, прежде чем я снова услышу этот ненавистный голос? — подумал Лестер, сжимая рукоятку шпаги. — Но нет! Раньше я выпытаю все его гнусные намерения. Я посмотрю, как будет ползать и извиваться эта отвратительная гадина, а уж потом пущу в ход силу и раздавлю ее».

Он снял руку с эфеса и, собрав все свое самообладание, медленно двинулся навстречу Тресилиану.

Тресилиан отвесил низкий поклон, на который граф ответил высокомерным кивком головы.

— Вы добивались тайной встречи со мной — я здесь и слушаю вас.

— Милорд, — сказал Тресилиан, — то, что я должен вам сказать, столь важно, а мое стремление найти в вас не только терпеливого, но и благосклонного слушателя столь велико, что я попытаюсь рассеять предубеждение, которое ваша светлость может иметь против меня. Вы считаете меня своим врагом?

— Разве у меня нет для этого достаточной причины? — спросил Лестер, чувствуя, что Тресилиан ждет ответа.

— Вы несправедливы ко мне, милорд. Я друг, но не вассал и не сторонник графа Сассекса, которого придворные называют вашим соперником. Уже немало времени прошло с тех пор, как я перестал интересоваться придворной жизнью, придворными интригами, ибо, они не соответствуют моему характеру и складу ума.

— Несомненно, сэр, есть другие занятия, более достойные ученого, каковым слывет мистер Тресилиан. Любовные интриги, пожалуй, не уступят придворным.

— Я вижу, милорд, вы придаете слишком большое значение моей прежней привязанности к несчастной юной особе, о которой я собираюсь говорить. Уж не думаете ли вы, что я защищаю ее интересы из чувства ревности, а не из чувства справедливости?

— То, что я думаю, вас не касается, сэр. Продолжайте. До сих пор вы говорили только о самом себе — бесспорно, это важная и достойная тема, но, поверьте, она не настолько интересует меня, чтобы я ради этого жертвовал своим отдыхом. Избавьте меня от дальнейших предисловий, сэр, и говорите, что вам нужно от меня. Когда вы кончите, я, в свою очередь, тоже кое-что вам сообщу.

— Хорошо, милорд, в таком случае я буду говорить без дальнейших предисловий. Поскольку то, что я должен сказать вам, касается вашей чести, я уверен, вы не сочтете потерянным время, которое потратили, чтобы выслушать меня. Я должен потребовать у вашей светлости отчета о судьбе несчастной Эми Робсарт, история которой вам слишком хорошо известна. Я глубоко сожалею, что не сразу избрал этот путь и не сделал вас самих судьей между мною и мерзавцем, который причинил ей столько зла. Милорд, она спаслась бегством из противозаконного и опаснейшего заточения, надеясь, что ее недостойный супруг не останется глухим к справедливому протесту, и вырвала у меня обещание, что я не выступлю в ее защиту, пока сама она не использует доступные ей средства добиться признания ее прав.

— Ах вот что! — перебил Лестер. — Да вы помните, с кем говорите?

— Я говорю о ее недостойном супруге, милорд, — повторил Тресилиан, — и, при всем уважении к вам, не могу найти более мягких выражений. Я потерял из виду бедную молодую женщину, ее спрятали в каком-то тайнике замка, а быть может, даже перевели в другое место заточения, более удобное для осуществления злодейских замыслов. Этого не должно быть, милорд! Я говорю от имени ее отца — и требую, чтобы этот злополучный брак был признан и объявлен в присутствии королевы, а Эми Робсарт получила право и возможность жить там, где она того пожелает. Позвольте мне заметить, что выполнение этих моих справедливейших требований не касается ничьей чести столь близко, сколь чести вашей светлости.

Граф словно окаменел, пораженный крайним хладнокровием человека, который нанес ему столь глубокое оскорбление, а теперь защищал свою преступную любовницу, словно она была невинной женщиной, а он — ее бескорыстным заступником. Изумление графа не уменьшила и настойчивость, проявляемая Тресилианом, чтобы добиться для нее титула и положения, которые она опозорила, и преимуществ, которые она, несомненно, намеревалась разделить с любовником, так бесстыдно отстаивающим ее права.