— Вот что, — продолжал Дикки с усмешкой. — Вы должны привязать свою лошадь вон к тому камню, где кольцо, затем свистнуть три раза и положить для меня вашу серебряную монетку на тот плоский камень, выйти из круга, сесть с западной стороны, вон под теми кустами, и постараться не смотреть ни направо, ни налево целых десять минут или даже больше, покуда будет слышаться стук молота. А как он замолкнет, прочитайте молитву длиной такую, сколько нужно, чтобы сосчитать до ста, или прямо считайте до ста — это все одно, а затем возвращайтесь в круг. Вы увидите, что ваши деньги исчезнут, а ваша лошадь будет подкована.

— Деньги-то исчезнут непременно, — сказал Тресилиан, — а вот что до остального… Слушай-ка, мальчуган, я ведь не твой учитель, но если ты начнешь тут разыгрывать свои штуки со мной, я возьму на себя часть его обязанностей и отлуплю тебя как следует.

— Только когда поймаете: — крикнул мальчишка и сейчас же помчался по вереску с такой быстротой, что Тресилиану в тяжелых ботфортах догнать его было совершенно невозможно. Особенно раздражало его то, что мальчишка отнюдь не стремился развить наивысшую скорость, как те, кто спасается от страшной опасности или перепуган до смерти, а все время держался такого темпа, что Тресилиан вновь и вновь возгорался желанием погнаться за ним, и когда преследователь уже полагал, что вот-вот схватит его, мальчишка опять припускал вперед со скоростью ветра, причем дико метался из стороны в сторону и откалывал такие зигзаги, что все время оказывался почти там, где начал свой бег.

Все это длилось до тех пор, пока Тресилиан в изнеможении не остановился, готовый уже отказаться от преследования и на все лады проклиная зловредного постреленка, который заставил его проделывать такие нелепые штуки. А тем временем мальчишка, взобравшись на пригорок прямо перед ним, начал размахивать длинными худыми руками, бить в ладоши, указывать на него костлявыми пальцами и корчить самые дикие и уродливые гримасы с таким несусветным выражением издевательства на харе, что Тресилиану невольно пришло на ум, уж не настоящий ли перед ним чертенок. Разъяренный донельзя и в то же время еле удерживаясь от смеха при виде фантастических ужимок и жестикуляции мальчишки, корнуэллец вернулся к своей лошади и вскочил в седло, чтобы продолжить погоню за Дикки в более благоприятных обстоятельствах.

Как только мальчишка увидел всадника на лошади, он заорал, что не след ему калечить своего белоногого коня и что он сам подойдет к нему при условии, что господин не будет давать рукам воли.

— Не буду я тут с тобой рассуждать об условиях, мерзкий уродец! — крикнул Тресилиан. — Вот сейчас ты будешь у меня в лапах!

— Эге-ге, мистер путешественник, — возразил мальчишка, — здесь рядом такая трясина, которая может засосать и утопить всю конницу королевиной гвардии. Я махну туда да погляжу, куда вы двинетесь. Вы всласть наслушаетесь крика выпи и кряканья диких уток, прежде чем схватите меня за шиворот без моего согласия, это уж будьте спокойны!

Тресилиан бросил вокруг себя взгляд и по виду местности за холмом понял, что мальчишка, пожалуй, говорит правду. Тогда он решил заключить мир со столь легконогим и хитроумным противником.

— Сойди оттуда, озорник! — сказал он. — Брось гримасничать и подойди ко мне. Я не трону тебя, даю слово джентльмена.

Мальчишка с полным доверием отнесся к этому приглашению. Весело приплясывая, он спустился с горушки, не сводя, однако, глаз с Тресилиана, который, снова спешившись, стоял с уздечкой в руке в полном изнеможении, еле-еле сумев отдышаться после своих бесплодных усилий. Зато ни одной капли пота не видно было на усыпанном веснушками лбу мальчугана, похожем на кусок выцветшего пергамента, туго натянутого на верхней части высохшего черепа.

— Скажи, пожалуйста, — промолвил Тресилиан, — зачем ты, зловредный чертенок, так ведешь себя со мной? На кой дьявол ты тут плетешь мне всякие нелепости и хочешь, чтоб я тебе поверил? Покажи-ка мне лучше без шуток, где эта кузница, и я дам тебе столько денег, что ты накупишь себе яблок хоть на целую зиму.

— Если бы вы даже дали мне целый фруктовый сад, — ответил Дикки Сладж, — я не смогу указать вам более правильного пути. Положите серебряную монету на плоский камень, свистните три раза, а сами спрячьтесь с западной стороны в зарослях дрока. Я буду сидеть рядом и охотно разрешаю вам открутить мне голову, если через две минуты вы не услышите, что кузнец приступил к работе.

— Меня так и подмывает поймать тебя на слове, — сказал Тресилиан, — если ты заставишь меня еще раз вытворять такие нелепости ради собственной забавы. Ну ладно уж, я выполню твои магические действия. Ну вот, смотри, я привязываю лошадь к этому высокому камню. Теперь ты говоришь, что надо положить сюда серебряную монету и трижды свистнуть — так, кажется?

— Да, только вам надо свистать погромче, чем неоперившийся дроздок, — съязвил мальчишка, когда Тресилиан, положив куда надо деньги и краснея за свое идиотское поведение, слегка присвистнул. — Погромче надо свистать, ведь кто знает, где сейчас этот кузнец? Он, быть может, в конюшне французского короля— откуда я знаю!

— Как же ты только что сказал, что никакой он не дьявол? — удивился Тресилиан.

— Человек он или дьявол, — возразил Дикки, — но выходит, что вызвать его сюда к вам должен я.

И тут он издал такой резкий и пронзительный свист, что у Тресилиана прямо в голове загудело.

— Вот это я называю свистнуть, — добавил Дикки, трижды повторив свой условный сигнал. — А теперь прячьтесь, прячьтесь скорее, не то Белоножка сегодня подкована не будет.

Гадая, каков может быть финал всего этого балагана, и в то же время надеясь на некий реальный результат, раз мальчишка с такой доверчивостью отдался ему во власть, Тресилиан позволил увести себя подальше от камней в заросли дрока к какой-то груде хвороста и там уселся. Но вдруг ему пришло в голову, что вся эта затея придумана, чтобы украсть его лошадь, поэтому он крепко держал мальчишку за шиворот в качестве заложника, обеспечивающего ее неприкосновенность.

— Теперь сидите тихо и слушайте, — шепнул ему Дикки. — Скоро вы услышите стук молота, выкованного совсем не из земного железа, а из камня, запущенного сюда с луны.

Тресилиан и впрямь услышал легкий стук кузнечного молота. Необычность такого звука в столь пустынном месте невольно заставила его вздрогнуть. Но, взглянув на мальчугана и поняв по лукавому и насмешливому выражению его мордочки, что озорник наслаждался его легким испугом, он уверился, что все это заранее придуманная хитроумная затея, и твердо решил узнать, кто и для чего сыграл с ним эту шутку,

Поэтому он пребывал в полной неподвижности, пока молот продолжал стучать ровно столько времени, сколько нужно, чтобы прибить подкову. Но как только стук прекратился, Тресилиан, вместо того чтобы выждать положенное время, назначенное его проводником, с мечом в руке вскочил с места, обежал вокруг зарослей и лицом к лицу столкнулся с человеком в кожаном переднике, но при этом фантастически облаченным в медвежью шкуру мехом вверх, и в такой же шапке, которая почти совершенно скрывала его покрытое сажей и копотью лицо.

— Назад, назад! — заорал на Тресилиана мальчишка. — Или вас разорвут на куски. Кто видел его — тому несдобровать!

И действительно, невидимый кузнец (сейчас, впрочем, полностью обозримый) поднял в воздух свой молот с явной целью вступить в бой.

Но когда мальчишка увидел, что никакие его мольбы и угрозы кузнеца, по-видимому, не заставят Тресилиана отступиться от своего намерения и что он, наоборот, отразил удар молота обнаженным мечом, он закричал кузнецу:

— Уэйленд, не трогай его, а то тебе будет худо! Это настоящий, храбрый джентльмен.

— Стало быть, ты предал меня, Флибертиджиббет! — рявкнул кузнец. — Это тебе, брат, будет худо!

— Кто бы ты ни был, — промолвил Тресилиан, — от меня тебе не угрожает никакой опасности. Объясни только, что все это значит и почему ты занимаешься своим ремеслом таким таинственным образом?

Однако кузнец, обернувшись к Тресилиану, воскликнул угрожающим тоном:

— Кто задает вопросы Стражу Хрустального дворца света, Властелину Зеленого льва, Всаднику Алого дракона? Прочь отсюда! Удались, прежде чем я призову Тальпака с его огненным копьем, чтобы поразить, сокрушить и уничтожить!

Эти слова он произносил с неистовой жестикуляцией, делая страшное лицо и размахивая своим молотом.

— Сам ты молчи, мерзкий обманщик, со своей цыганской тарабарщиной! — с презрением ответил Тресилиан. — Ты сейчас же отправишься со мной к ближайшему судье, а не то я проломлю тебе башку.

— Прошу тебя, потише, мой добрый Уэйленд! — вмешался мальчик. — Я тебе говорю, что нахальством и наглостью ты ничего не добьешься, — тут нужны мир и согласие!

— Вот что, ваша милость, — сказал кузнец, опуская молот и переходя на более любезный и смиренный тон, — когда бедняк свершает свою ежедневную работу, предоставьте ему делать ее на свой собственный лад. Ваша лошадь подкована, кузнецу заплачено, чего вам еще тут ломать голову? Садитесь на коня и продолжайте свое путешествие!

— Нет, дружок, ошибаешься, — ответил Тресилиан. — У каждого есть право сорвать маску с лица обманщика и шарлатана. А твой образ жизни наводит на подозрение, что ты и то и другое вместе.

— Если вы полны такой решимости, сэр, — сказал кузнец, — то мне остается только применить для защиты силу. Но этого мне не хотелось бы делать по отношению к вам, мистер Тресилиан. Не потому, что я боюсь вашего оружия, а потому, что знаю вас как достойного, доброго и образцового джентльмена, который скорее окажет помощь, чем причинит вред бедняку в нужде.

— Вот это сказано превосходно, Уэйленд, — снова вмешался мальчик, с тревогой следивший за исходом беседы. — Но пошли-ка лучше в твою берлогу, дяденька. Стоять да болтать на свежем воздухе будет, знаешь ли, вредно для твоего здоровья.

— Правильно, бесенок, — согласился кузнец. И, подойдя к другой заросли дрока, что поближе к камням и напротив той, где недавно скрывался его посетитель, он нащупал потайную дверь, искусно замаскированную в кустах, поднял ее и, спустившись под землю, исчез из глаз своих собеседников. Хоть ему и любопытно было знать, что произойдет дальше, Тресилиан с минуту колебался, пойти ли ему за кузнецом туда, где, может быть, скрыто разбойничье логово, — особенно когда он услышал голос кузнеца из недр земли:

— А ты, Флибертиджиббет, давай спускайся последним, да не забудь только закрепить дверь.

— Ну что же, встреча с Уэйлендом Смитом считается законченной? — ехидно шепнул мальчуган с хитрой усмешкой, словно заметив нерешительность Тресилиана.

— Пока что нет, — твердо ответил Тресилиан, И, стряхнув с себя мгновенную слабость духа, он стал спускаться по узкой лестнице, ведущей вниз от входа, а за ним полез и Дикки Сладж, который плотно прихлопнул потайную дверь, полностью закрыв доступ дневному свету. Спускаться пришлось, впрочем, только на несколько ступенек, а дальше вы попадали в некий коридор, длиной в несколько ярдов, в конце коего мерцал какой-то зловещий красноватый отблеск. Добравшись до этого места, все еще с обнаженным мечом в руке, Тресилиан увидел, что, повернув налево, они с бесенком, который следовал за ним, не отставая ни на шаг, очутились в небольшом, квадратном сводчатом помещении, где стоял горн с пылающим каменным углем. От удушливого дыма здесь можно было бы легко задохнуться, если бы кузница посредством какого-то скрытого отверстия не сообщалась с наружным воздухом. Свет, струившийся от раскаленного угля и от лампы, подвешенной на железной цепи, позволял рассмотреть, что, кроме наковальни, мехов, щипцов, молотов, целой груды готовых подков и других принадлежностей кузнечного ремесла, здесь были еще и печи, перегонные кубы, тигли, реторты и другие предметы алхимического искусства. Фантастическая фигура кузнеца и уродливая, но все же своеобразная мордочка мальчишки, озаренные тусклым и неясным светом пламени из горна и угасающей лампы, очень подходили ко всей этой таинственной атмосфере и в тогдашний век суеверия могли произвести сильное впечатление на многих храбрецов.

Но природа одарила Тресилиана крепкими нервами, а его воспитание, разумное уже с самого начала, было впоследствии достаточно тщательно усовершенствовано научными занятиями, чтобы он поддался каким-то иллюзорным страхам. Озираясь кругом он снова спросил у мастера, кто он и каким образом ему довелось узнать его имя.

— Извольте припомнить, ваша милость, — сказал кузнец, — что годика три назад, в канун святой Люции, в некий замок в Девоншире явился странствующий фокусник и показывал свое искусство в присутствии одного достойного рыцаря и целого знатного сборища. И вот, хоть здесь и темновато, а по лицу вашей милости я вижу, что моя память меня не обманывает.

— Ты уже сказал вполне достаточно, — вымолвил Тресилиан, отвернувшись и как бы желая скрыть от оратора вереницу печальных воспоминаний, которую тот невольно пробудил своей речью.

— Фокусник, — продолжал кузнец, — так здорово разыгрывал свою роль, что крестьянам и весьма простоватым джентльменам его искусство казалось чуть ли не волшебством. Но там была еще одна девица лет пятнадцати или около того, с прелестнейшим личиком на свете, и когда она увидела все эти чудеса, ее розовые щечки побледнели, а ясные глазки маленько помутились.

— Молчи, говорю я тебе, молчи! — еле выговорил Тресилиан.

— Не в обиду будь сказано вашей милости, — не унимался кузнец, — но у меня есть причины помнить, как вы, дабы рассеять страхи девицы, снизошли до того, чтобы разъяснить ей, как все эти ловкие штуки делаются, и тем привели в немалое смущение бедного фокусника, разоблачив перед всеми тайны его искусства так умело, как будто сами были одним из братьев его ордена. А девица-то и вправду была так прекрасна, что любой мужчина, чтобы заполучить ее улыбку, готов был…

— Ни слова больше о ней, заклинаю тебя! — воскликнул Тресилиан. — Я хорошо помню вечер, о котором ты говоришь, — один из немногих счастливых вечеров в моей жизни.

— Стало быть, ее больше нет, — сказал кузнец, по-своему истолковав вздох Тресилиана. — Ее больше нет — юной, прелестной и такой любимой! Прошу прощения у вашей милости, мне следовало бы стукнуть молотом по другой теме. Я вижу, что невзначай забил гвоздь в самое больное место.

В этих словах слышалось грубое, но неподдельное чувство, и это сразу расположило Тресилиана к бедному ремесленнику, о котором он склонен был сначала судить весьма сурово. Ничто не может скорее привлечь сердце несчастного, нежели подлинное или даже кажущееся участие к его горю.

— Помнится, — сказал Тресилиан после минутного молчания, — что ты был в те дни веселым малым, способным развлекать людей песнями, сказками и игрой на скрипке, а не только своими ловкими фокусами. Почему же я встречаю тебя здесь усердным ремесленником, который трудится в таком мрачном обиталище, да еще в такой необычайной обстановке?

— Историю мою рассказать недолго, — ответил мастер, — но вашей милости лучше бы присесть, покуда будете слушать.

Сказав это, он придвинул к огню трехногий стул и взял другой для себя. Дикки Сладж, или Флибертиджиббет, как его именовал кузнец, притащил к ногам кузнеца скамеечку, сел на нее и уставился ему прямо в лицо. Мордочка мальчугана, озаренная мерцанием углей в горне, выражала напряженнейшее любопытство.

— А ты тоже, — сказал ему кузнец, — должен узнать краткую историю моей жизни. На мой взгляд, ты это в полной мере заслужил. Да по правде говоря, уж лучше все это сейчас рассказать, чем предоставить тебе потом разнюхать все самому. Ведь матушке природе никогда еще не доводилось запихивать более проницательный ум в шкатулочку более неказистого вида. Итак, сэр, если мой скромный рассказ может доставить вам удовольствие, он к вашим услугам. Но не желаете ли вы испить кружечку живительной влаги? Позвольте заверить вас, что даже в этой жалкой келье у меня найдется небольшой запасец.

— Ах, не до этого сейчас, — сказал Тресилиан. — Продолжай свой рассказ, времени у меня очень мало.

— У вас не будет причины сожалеть о задержке, — возразил кузнец, — потому что ваша лошадка тем временем будет накормлена получше, чем утром, и будет бежать порезвее.

Тут мастер вышел и через несколько минут вернулся обратно. А мы здесь тоже немного отдохнем, чтобы рассказ начался уже в следующей главе.