Шутка была с бородой отсюда и до Костромы, но в тему. Мы посмеялись. Танука расстелила на журнальном столике газету, расставила чашки и теперь нарезала сыр и батон. Её ногти издалека казались маслинами на фоне сырной желтизны.
      — Арк-кадий, — представился хозяин, протягивая мне руку.
      Я назвался.
      — Иг-граешь?
      Я не сразу понял, о чём речь, потом покачал головой:
      — Нет. Как говорится: «Тильки трохы и для сэбэ».
      Сито улыбнулся и покивал.
      — Это ничего, — сказал он и повернулся к девушке: — Д-давно тебя не видел. Что нового?
      — Игнат погиб, — сухо сказала та. Тот покивал:
      — Я знаю, мне уже ск-казали.
      Журчание чайной струйки оборвалось. Танука явно удивилась.
      — Кто?
      — П-плохие новости летают быстро… А вы поэтому п-пришли?
      — Вот. — Она указала на меня. — Жан просил поговорить с тобой насчёт Игната.
      — Жан? — Он посмотрел на меня. Я кивнул. — А… а о чём?
      Сито двигался, жестикулировал, протягивал руку, скрёб подбородок, а я не мог отвести взгляда от его пальцев — мосластых, всё время чуть согнутых, с шишками в суставах. Как он с такими руками играет на гитаре, да ещё преподаёт?
      — Он брат моей подруги, — сказал я, решив не уточнять, что подруга бывшая.
      — О… Т-тогда ладно.
      Мы сели за столик (хозяин — на табуретку, Танука и я — на диван), Сито свернул колпачок с «Боровинки» и разлил себе и мне. Завернул обратно. Стаканов было только два — Танука с самого начала сказала, что пить не будет.
      — «Б-боровинка» — это хорошо, — похвалил Ситников. — Я сам собирался сходить, да некогда. Угадала ты, п-прямо как чувствовала. Ну, п-помянем парня. Хороший был чувак, жаль его.
      Я давно заметил — жаргон пластичен, но привязан к определённому времени. До тех пор, пока Сито не назвал меня чуваком, я не мог определить его возраст. После — сразу определился: где-то 35–40. Помните — у «Звуков Му»: «Муха — источник заразы, сказал мне один чувак»… Будь он постарше, назвал бы Сороку кентом, помладше — челом. А если идти в прошлое, всё повторяется в обратном порядке. Танука молча кивнула, подобрала под себя ноги и уткнулась в кружку, словно её тут нет. Вообще, я успел заметить, что между ними существовала молчаливая договорённость. Сито никак не отреагировал, когда увидел, что она кого-то привела, словно это обычное дело — прийти с незнакомым парнем, оставить его с хозяином один на один, а самой устраниться. Как знать, кто ещё побывал тут до меня…
      Мы выпили не чокаясь. Терпкая черёмуховая сладость проскользнула в горло, растеклась по желудку, и я почувствовал, что дневной кофе мне мало помог: я здорово проголодался. «Боровинка» сильно отдавала химией. Я запихал в рот бутерброд и потянулся за чаем.
      — Ну, это… Что ты хотел сп-просить?
      Я медленно жевал, собираясь с мыслями.
      — Игнат учился у тебя? — спросил я.
      — Б-было дело, — помрачнел Аркадий.
      — Он способный был?
      Сито глотнул из стакана, поскрёб в голове и уставился в стену, мимо меня.
      — Схватывал б-быстро, — признал он. — Правда, потом тормозил: б-беглости не хватало. Но это м-мелочи, скорость — не главное. С душой играл — это важнее. Т-только всё равно не катило.
      — Почему? — Я посмотрел на Тануку и осторожно кинул пробный шар: — Мне сказали, он искал звук.
      — Звук? Не знаю. Саунд, м-может быть? Он блюз любил. А чуваки г-готику играли.
      — Ну и что?
      — П-послушай, — Сито заглянул мне в глаза, — ты хоть немного в музыке рубишь?
      — Ну, сколько-то, — осторожно сказал я. — А что?
      Не говоря ни слова, Ситников поставил стакан, встал, принёс футляр, утвердил его на полу и щёлкнул замками. Извлёк блестящую вишнёвым лаком гитару и протянул мне:
      — Сыграй.
      — Что сыграть?
      — Что хочешь играй. П-покажи, что умеешь.
      Я осторожно принял инструмент. Тронул струны. Даже по виду гитара была очень дорогая, какой-то известной фирмы. Классическая шестиструнка, полуакустика. Звучала она великолепно, хотя, на мой взгляд, несколько глуховато. Я похрустел пальцами, взял для пробы несколько аккордов, поиграл арпеджио. Хвастать мне особенно нечем. Я сыграл вступление и первый куплет из «Музыканта» Никольского, потом перешёл на Митяева, а под конец выдал импровизацию на тему «Дыма над водой», на полминуты, очень быструю. Честно говоря, я гордился, что могу чисто, без помарок сыграть эту вещь. Сито слушал, подперев голову рукой и задумчиво полуприкрыв глаза. Казалось, он где-то далеко.
      — Ну, что ж, — сказал он, когда я закончил. — П-пальцы бегают, слух есть… Т-техники, конечно, не хватает, но… учиться можешь. Д-должен понимать. Где учился?
      — У друзей, — признался я. — Вообще-то, я врач. У меня была травма. — Я показал рубец на правой. — На восстановиловке хирург велел разрабатывать пальцы, приятель посоветовал играть на гитаре. Ну, я попробовал и почувствовал, что пальцы стали гибче, ловчее… вот и не бросаю.
      — Т-ты хирург?
      — Терапевт.
      — Инт-тересно… Дай-ка мне. И послушай.
      Он взял гитару, пристроил её между колен почти вертикально, грифом вверх, как делают музыканты с классическим образованием, положил руки на струны и выдал лёгкий пассаж, зацикленный сам на себя. Мелодия ходила по кругу. Не переставая играть, музыкант посмотрел на меня.
      — Что я играю?
      — Что-то из классики, — неуверенно предположил я.
      — П-правильно. А сейчас?
      Пальцы его двигались в прежнем темпе, мелодия осталась та же, но звучание неуловимо изменилось, совсем чуть-чуть — сменились какие-то оттенки, может, Сито просто перешёл в другую тональность, я в этом не разбираюсь, только звук стал другим — растянутым, плывущим, мягким. Если раньше мелодия была отчётливо холодной и бесчувственной, то сейчас будто солнце выглянуло из-за туч. Ошибиться было невозможно.
      — Блюз, — определил я. — Это блюз.
      Почему-то, разговаривая с ним, тоже хотелось начать заикаться.
      — Верно. — Сито отложил гитару, взял бутылку и разлил по второй. — А тема-то та же. Это и называется саунд. Общая к-картина звука.
      — Это её искал Игнат?
      — Н-не обязательно эту, — уклончиво ответил он. — Говорю ж тебе: те парни г-готику играли. А она от симфонизма. Европейская традиция. К-классика в основе. Блюзу там не место. А у Сороки был талант нэ-а… находить границу. В-вот назови мне хоть одну г-готическую группу, которая играет блюз? Назови!
      — «Пикник», — подумав, уверенно предложил я.
      — Ну, это ещё как сказать. А ещё?
      — Ник Кэйв.
      Я сказал и понял: десятка! Яблочко! Ник Кэйв, несомненно, проходил по ведомству готики, но основой его стиля всегда были дельта-блюз, криминальное кантри и госпел.
      Сито надолго задумался, потом тряхнул головой.
      — Ну… всё равно, — продолжал упорствовать он, хотя чувствовалось, что мне удалось пробить брешь в его рассуждениях. — Это ед-диничные примеры, можно их не считать. А Сорока… Т-ты ведь слышал их? Ведь дрянь команда! Одна долбёжка и много д-дешёвого понта. Только морды к-красить мастера. Но… — Он прищёлкнул пальцами. — Что-то в них б-было. Никто этого не понимал, а у них фишка была: пацаны клепали к-каркас: классику, индастриэл, немного хэви, а п-потом, поверх всего, Игнат накладывал живой блюз. От этого пёрло, понимаешь? Группа играла попсу. А Игнат — не попсу. Вот увидишь: без него они ничего не будут стоить. Он был как бог. Душу в них вд-дыхал. Я задумался. Вечный спор насчёт «попса — не попса» меня, если честно, всегда раздражает. Что характерно — у каждого свои критерии этой самой «попсы».
      — Не понимаю, — признался я. — То есть готика — это попса, а блюз — нет?
      — Да нет же! — Сито завертел руками. — Блин, как тебе объяснить… П-песня может быть хорошей или плохой, это б-без разницы — попса или не попса. Но песню можно просто собрать на заказ. У музыки свои законы, если их знаешь, сочинить песню — п-плёвое дело. П-приходит какая-нибудь Маша Распутина и говорит: хэ-ачу песню про Г-гималаи… Автор ей: о'кей, но проблем, через неделю п-приходи. Садится за рояль и лепит песенку конкретно под неё. Но бывает, когда песня сама идёт, рождается в-вот здесь. — Он постучал себя по груди. — И тогда это — не попса. Даже если по всем другим п-признакам она попса. П-понял?
      Я ни хрена не понял, но для виду кивнул.
      — Так что же, все эти неврозы, дёргания — от поисков саунда? Может, он и в реку сиганул от этого?
      — Н-не смейся, чувак, — серьёзно сказал Сито, глядя мне в глаза. — На этом многие с ума сходили. Д-держи. П-пей.
      Он протянул мне стакан.
      Ну не бред ли? У моей подруги брат погиб, а мы сидим и треплемся о природе поп-музыки! В своём советском детстве одно время я думал, что термином «поп-музыка» называют церковные песнопения. Ладно бы так — сейчас вообще хрен разберёшь, что им называют…
      Пока мы пили, Танука встала, вышла, погремела на кухне, вернулась забрать чайник и снова ушла.
      — Вот, слушай, что скажу. — Сито наклонился ко мне и понизил голос, словно опасался, что девушка нас услышит. — Бывает так: живёт-живёт чувак и вдруг однажды понимает: всё, что он до этого мгновения делал, — полное говно! Понимаешь? Всё — говно. Во всём нет смысла. И хуже того — не будет. Это нельзя объяснить, это просто сразу становится ясно. Это как откровение. Б-бац! — и ты всё понял. Что тогда? Один махнёт рукой. Второй за что-нибудь д-другое возьмётся. А третий подумает-подумает, потыкается носом и решает: хватит жить. Всё равно ни хера не получается. На кой тогда?
      — А почему не получается?
      — А хрен его знает. Потому, что нот всего семь, или струн шесть, или потому, что до тебя уже всё сделали… А м-может, потому, что это на фиг никому не нужно.
      — Что не нужно?
      — Да всё не нужно… — Он махнул рукой.
      — Погоди, погоди, — осадил его я. — Как так? Ты ж сам говорил, что у Игната получалось. Они даже в Москву собирались ехать!
      — Да не поедут они ни в какую М-мэ… Москву, — равнодушно сказал Сито и потянулся за бутылкой. — А поедут, так ни фига не получится. К-кому они там нужны? Будут играть в к-кабаке за харчи. Назови мне хоть одну известную группу из Перми. Не можешь? Это п-потому, что в Перми нет хороших групп. А знаешь, почему в Перми никогда не было и не будет нормального рок-н-ролла? П-потому, что в этом городе н-никому ничего не нужно.
      — Но у Игната получалось! — продолжал настаивать я.
      — Да толку… — Ситников съёжился, будто из него выпустили воздух, осунулся и погрустнел. — Один в поле не воин. У них у всех одна беда — они сперва начинают бабки делить и только потом песни сочинять. Слушай, врач, т-ты кем вообще работаешь, а?
      — Фотографом. — Я указал подбородком на кофр.
      — А т-твои фотографии тут многим нужны? П-пойми, ты ж не знаешь, сколько музыкантов травится, спивается и с ума сходит, особенно г-гитаристов…
      — Да отчего гитаристов-то?
      — Слушай, чувак, я наверняка не скажу, у каждого свои тараканы, — резонно заметил Сито. — В каждой профессии есть свой бзик. Наверно, уже в Египте была такая работа, от которой люди сходили с ума, т-только там это по-другому называлось. Представь, сидит к-какой-нибудь мудак, день за днём долбит в камне иероглифы, или воду черпает, или, там, мумии пеленает, потом в один прекрасный день — раз! — и чокнулся. А с г-гитарой шутки плохи. Ей надо душу продать, а иначе и начинать не стоит. Пока ты тренькаешь п-песни у костра — это одно, а глубже нырнёшь — совсем другое. Знаешь, что это? — Он тронул стоящую возле дивана гитару, и та отозвалась мягким звоном. — Это жизнь. Шесть струн и двенадцать ладов. А между ними — вся жизнь.
      Сито подержал стакан, подумал и очень осторожно поставил его обратно.
      — Мне иногда кажется, что я вижу, к-кто чем кончит, — серьёзно сказал он. — П-приходит ко мне пацан, ему т-тринадцать, он сидит, играет Цоя, знаешь, морда такая серьёзная, одухот-творённая, поёт: «Белый сне-ег… серый лё-о-од…», а я смотрю на него и думаю: блин, куда ж ты лезешь, сопляк, ты же через год с моста сиганёшь, если играть не бросишь… Д-держи.
      Я тоже взял стакан и вдруг задумался. Сказать, что разговор принял странный оборот, значит ничего не сказать. Я посмотрел на занавешенное окно. Вдруг дико захотелось посмотреть, как там, снаружи.
      — А те… в которых ты это видишь, — вдруг спросил я, — их ты тоже берёшься учить?
      Сито помотал головой:
      — Б-было пару раз. Б-больше не хочу.
      — Кто?
      — Т-ты их не знаешь.
      Пока мы говорили, на кухне снова засвистел чайник. Через минуту вернулась Танука с чаем и свежими бутербродами, посмотрела на меня, на Аркадия, снова на меня, сделала бровями: «Ну, как?» Я пожал плечами, дескать, сам пока не знаю.
      — Я вот иногда думаю, — вдруг абсолютно трезвым голосом сказал Сито, — если в раю играют на арфах, то на чём играют в аду? Так прикину и этак, всяко получается — на электрог-гитарах… А?
      Он подмигнул и криво ухмыльнулся. А у меня по спине побежал холодок. На миг возникло чувство продавливания реальности. Мы оба явно были не в себе. Должно быть, «Боровинка» виновата. И то сказать — полбутылки на голодный желудок… Жуткая дрянь!
      Я замахнул последний стакан, заел сыром и вспомнил ещё одну вещь.
      — А Игнат?
      Сито поднял голову:
      — Ч-что Игнат?
      — Когда ты брался его учить, у тебя было то чувство? Возникло? А?
      Аркадий задумался. Потёр лоб.
      — Не помню, — наконец признался он. — Вроде да, а вроде и нет… Точно помню, будто что-то промелькнуло, но я не понял, что это. Сейчас, если бы ты не спросил, даже и не вспомнил бы. Я ещё тогда подумал: далеко пойдёт. Он ведь шарил в музыке, Сорока… по-настоящему шарил.
      Мы ещё о чём-то говорили, но ничего существенного я больше не услышал. Напоследок, уходя, я решился спросить, что за дурацкий пенопластовый шар у него на серванте.
      — Это буй, — ответил Сито. — От кошелькового трала. М-морского. Мне его один друг подарил, художник-к-концептуалист. Ты его не знаешь.
      — А он-то где его взял?
      — Н-нашёл. На Дэ-альнем Востоке. Его на берег выбросило. А он там практику проходил или ещё что. Д-давно, лет десять назад. Говорит, самое прикольное было, когда в аэропорту таможенники пытались запихнуть его в просмотровый аппарат.
      Тут неожиданно оживилась Танука, поинтересовалась, есть ли у меня компьютер и работает ли, потом повернулась к Ситникову:
      — Аркаш, у тебя ведь есть «Мертвец» на DVD?
      — Кто? А… Д-да. Зачем тебе?
      — Дай посмотреть, я занесу через недельку.
      — Бери.
      Напоследок Сито собрался проводить нас до остановки.
      — Схожу до м-магазина, — объявил он, влезая в брюки и застиранную джинсовую куртку. — Вдруг чего…
      К моему удивлению (и немалому облегчению), на улице распогодилось. Тучи ещё остались, но дождь прекратился. На востоке уже синело ясное вечернее небо. Я глянул на мобильный — полвосьмого.
      Автобуса ждать почти не пришлось.
      — Ну, б-будь здоров, — сказал на прощание Сито, протягивая руку. — Надумаешь поучиться или к-кто знакомый захочет — приходи. Возьму недорого. Ну, м-мочи краба…
      Народу почти не было, мы спокойно уселись. Автобус ехал быстро, через остановку.
      — Держи. — Танука протянула мне компакт. — Посмотришь дома.
      — Слушай, может, завтра? — вяло запротестовал я. — Вымотался я, да пил ещё…
      — Как хочешь. — Она пожала плечами. — Как тебе Сито?
      — Аркаша? Занятный тип, — признал я. — Он действительно хороший гитарист?
      — Классный, — подтвердила Танука.
      — У него ж пальцы почти не гнутся. Артрит в начальной стадии, зуб даю. Как он играет?
      — Ну да, долго не может. Да долго и не надо — не на сцене же. Он когда-то выступал, у него своя группа была, потом заболел и стал преподавать. Он рассеянный. Сядет играть — и обо всём забывает. Даже о еде. Этот его ремонт уже два года тянется. А видел чайники на шкафу? Он себе нарочно чайник со свистком купил — я посоветовала, а то они у него всё время выкипали и сгорали… Раньше лучше было. А сейчас от него жена ушла.
      — Он поэтому пьёт?
      — Да не пьёт он! Чего пить-то? Это так — для разговора и вообще. Что двум мужикам сделается с бутылки «Боровинки»… Помирятся. Лучше скажи: ты что-то разузнал?
      — Ты ведь всё слышала, — буркнул я. Танука сердито надула губки.
      — Я на кухне была, — объявила она. — Нарочно вышла, думаю, вдруг он меня стесняется… Так что?
      — Ничего. Если он не врёт, Игнат был способный малый. Мне теперь понятно, почему они так поднялись. Но, знаешь, есть кое-что… Хотя… Нет.
      Я умолк. Не говорить же ей, в самом деле, что Ситников уверен, что Игнат ни в коем разе не мог сам прыгнуть со скалы или утопиться.
      — Что-то не так?
      — Так, ничего. Ерунда.
      Девушка пристально посмотрела мне в глаза.
      — Дай свой номер.
      Мы обменялись телефонами.
      — Позвони, если что надумаешь, — сказала она.
      — Завтра тоже куда-то пойдём? — поинтересовался я. — Мне взять отгул?
      — Как хочешь, — отрезала та, — всё зависит от тебя. Промолчишь — пойдём в одну сторону. Скажешь что-нибудь — пойдём в другую.
      Я опять почувствовал раздражение.
      — Слушай, я не понимаю, чего ты добиваешься? Игната уже не вернуть.
      Танука прищурилась:
      — Ты уверен?
      Так… Я откинулся на спинку сиденья. Всё ясно! Меня окружают сумасшедшие. Надо скорее кончать с этим делом, иначе я и сам тронусь. Танука сказала: не больше недели. Ну что ж, неделю я потерплю. Посмотрю, как будут развиваться события. Я сунул диск в кофр, меланхолично подумал, что за весь день не достал камеру из сумки, и до самого города продремал под мокрый шелест колёс. Танука не стала меня тревожить, лишь разбудила, когда мы подъезжали к ЦУМу.
      — Я домой, — объявила она. — Придёшь завтра?
      — К тебе, что ли?
      — Ты же адрес не даёшь.
      — Ладно. Во сколько?
      — Чем раньше, тем лучше. Только с утра не звони: я поздно встаю.
      — Ты «сова»?
      — Я не сова! — отчего-то опять рассердилась девушка. Посмотрела в окно. — Моя остановка. Обязательно позвони! Или лучше нет, я сама тебе позвоню. Пока-пока.
      И она вышла. Дверь зашипела, хлопнула, и автобус покатил дальше. Некоторое время я ещё видел среди прохожих спину Тануки, обтянутую чёрным и блестящим, потом она пропала из виду, а я стал бороться со сном, чтобы, не дай бог, потом не проснуться без денег, без камеры и телефона.
      Вечерний город с подозрением заглядывал в автобусные окна.
      Дома я для начала забрался в ванну, потом сварил макароны, залил их яйцом и соорудил простенький ужин. На глаза попалась жёлтая обложка «Дэнс, дэнс, дэнс». Герой Харуки Мураками в перерыве между рефлексией и банальным ничегонеделанием готовит зверские, чудовищные блюда и закуски — мясо вперемешку с рыбой, овощами, морепродуктами… Когда я это читал, мне вспоминался наш пермский баламут Капризка и его «французский суп бурдэ». М-да, ничто не ново под луной… Однако не по нашим кошелькам такие кулинарные извраты. Вот разве только соевый соус…
      Я добавил соевого соуса. Аппетит был просто волчий. Я слопал всё, почистил зубы и полез под одеяло. Однако только моя голова коснулась подушки, сон исчез. Я лежал, ворочался и размышлял.
      Дневной разговор, казавшийся ещё недавно пустым и бессмысленным, вдруг начал раскрываться, как чемодан с двойным дном. Нельзя не признать, что Сито в чём-то прав насчёт души и расчёта. Конечно, смастерить хорошую песню тоже надо уметь. И «вкладывать душу» можно по-разному. Я думаю, бывает, в процессе «сборки» песни в ней происходит «самозарождение» жизни — люди ж сочиняют-то, в конце концов! И насчёт группы Игната он, пожалуй, тоже слишком резок: в готике главное — выдерживать стиль, а уж в этом они преуспели.
      Я задумался, почему в последние годы я совсем перестал слушать наши новые группы. До того я списывал всё на годы — говорили же, что с возрастом душа просит другой музыки, но сейчас я поймал себя на мысли, что старые записи любимых групп — того же «Пикника», «Кино», «Калинова моста», «Аквариума», «Нау» я по-прежнему слушаю с удовольствием. Последней была «Агата Кристи» — эти нарушали все правила, таскали мелодии, идеи и слова у всех, до кого могли дотянуться, поднимали жуткие темы — каждая их песня была как подпись под новым диагнозом, но сквозь эту маску проступал гештальт, от которого мурашки шли по коже. Вся эта дичь, недофашизм, антиэстетика и высокоорганизованная пошлость, декаданс и садо-мазо слушались на порядок интереснее всего, что делали другие. Но почему? Не потому ли, что их демоны были реальны, а в песнях нынешних ребят слишком много той самой расчётливости? Ведь какую группёху сейчас ни возьми — всё без труда раскладывается на кирпичики, так и видится, как музыканты сидят и говорят: «А давайте напишем обалденный хит и загребём кучу бабок!»
      Пишут, гребут… Огребают. А музыка где?
      Интересно, если подумать, когда началась эта бодяга. Наверное, с появлением FM-радиостанций, когда одни мэтры «забронзовели», зажрались и впали в манию величия, другие — побились, потравились или спятили, а на их место пришли энергичные молодчики с пачками баксов, прошедшие лондонские студии, не пишущие песни, а знающие, как сделать хороший хит. Ага. Know how. И вот результат: в считанные годы радиостанции затопило качественное звуковое дерьмо — любовницы бандитов и банкиров, серенький блатняк, богатенькие панки и воинствующие лесбиянки, клоуны-травести, матерящиеся мудаки и «сессионные эмигранты», неспособные связать два слова в осмысленный текст, — пустые, выверенные, бездушные поделки. А может, первой ласточкой был еще тот безобидный «Форум», для которого писал Морозов — профессиональный композитор-попсовик? Кто знает…
      И второй довод не давал мне покоя. У Игната Капустина, Сороки, был талант. Он слышал музыку, чувствовал её. И если он зашёл в тупик, это не тот тупик, от которого бросаются с моста. Он в любой момент мог уйти и начать всё сначала: девятнадцать лет — не тридцать пять, время есть.
      Я лежал и думал о гитаристах, сходящих с ума — поодиночке и группами. Я даже представил себе особый дурдом для гитаристов… Полный бред, если вдуматься.
      Или не бред?
      Я посмотрел на часы: 10:32. Сон ушёл окончательно.
      Я встал, включил компьютер и достал из кофра диск с «Мертвецом». DVD был пиратский. На обложке — сидящий Джонни Депп в какой-то дремучей, невообразимой шубе, в цилиндре, с револьвером в руке. Выглядел он сущим дистрофиком. У фильма был эпиграф из Генри Митчелла: «Желательно никогда не путешествовать с мертвецом».
      Я сварил кофе, надел очки и с чашкой в руке уселся смотреть. Пошли титры. Что-то было не так — цвет почему-то пропал. Я поиграл с настройками и вскоре понял, что компьютер тут ни при чём: это сам фильм чёрно-белый, сепия, вроде «Девушки на мосту». И с первых кадров стало ясно: я его смотрел. Не полностью, урывками и действительно где-то в компании (вспомнилось, как девчонки нудили, чтоб мы выключили «это»). В самом деле, не каждый сможет вынести полтора часа этой притчи, как бессмысленная жизнь превратилась в осмысленную смерть, тем более — без перерыва на рекламу и попкорн. В наше время, когда кино превратилось в непрерывный экшн, для большинства народа это просто чёрно-белая тягомотина. Но, раз посмотрев, невозможно забыть потом этот поезд, эту поездку главного героя в город Мэшин и его дальнейшие злоключения. Операторская работа тоже впечатляла: видеоряд необычный и запоминающийся — рваная, клипообразная эстетика. Но сейчас я обращал внимание в первую очередь на музыку. Странно, что я не запомнил её, не иначе, звук мы тогда приглушили. Весь фильм фоном шла одна тема в разных вариациях — сырой, тяжёлый гитарный блюз без всяких слов и признаков аранжировки — практически сплошное соло (именно его играл Игнат на той кассете, разве что в оригинале низов больше). Пробирало до дрожи, местами становилось просто не по себе. Нейл Янг творил чудеса — если на экране были поступки героев, их действия, мысли, то музыка передавала, что творится в их душе. Я дважды делал паузу, варил свежий кофе, потом возвращался — и намертво влипал в экран.
      Несомненно, без музыки фильм много потерял бы. Я досмотрел до конца и задумался вот о чём: как часто музыка незаметно делает просто хорошую картину культовой. Музыка Джеймса Барри, например, во многом предопределила успех «бондианы», звуковые медитации Эннио Морриконе придали особую атмосферу спагетти-вестернам Серджио Леоне. А уж «Розовая пантера»… Да и наши «Джентльмены удачи». А «Ирония судьбы» и «Семнадцать мгновений весны» с музыкой Таривердиева? Даже чтобы просто найти этот прозрачный, плывущий но воздуху звук, уже необходимо озарение. И наши «Приключения Шерлока Холмса» сильно проиграли бы без музыки Дашкевича. А «Ёжик в тумане» — сколько бы он стоил без звуковой дорожки?
      Иногда до смешного доходит. Скажем, «Серенада Солнечной долины» — так себе фильмец, слабый во всех отношениях, уже никто и не помнит, о чём он, а музыка оттуда популярна до сих пор. И перебирать подобные случаи можно часами.
      Кстати, вдруг ни с того ни с сего вспомнил я: а ведь Гленн Миллер — автор музыки к «Серенаде» — погиб, и погиб при достаточно невыясненных обстоятельствах. До сих пор неизвестно, кто сбил его самолёт.
      В голове у меня забрезжила ещё одна мысль. В принципе, я уже думал о чём-то подобном в гостях у Ситникова, теперь она оформилась окончательно. Я потянулся к телефону, минуту поколебался (всё-таки уже первый час), но потом вспомнил, что Танука ложится поздно, и решительно набрал её номер.
      Трубку взяли сразу, после первого гудка, будто девушка сидела возле телефона и тренировалась отвечать на скорость.
      — Алле.
      — Это Жан, — сказал я.
      — Я поняла, — сказала Танука и пояснила: — У меня твой номер высветился.
      Я закряхтел и мысленно выругался: никак не могу избавиться от привычки представляться, звоня на мобильный.
      — Что звонишь? «Мертвеца» досмотрел? — тем временем осведомилась та.
      Блин, да что она, мои мысли читает?
      — В общем, да, — признался я. — Но звоню не поэтому. Я вот чего подумал: все эти музыканты, гитаристы, рок-н-ролльщики… Как бы мне узнать, кто где играл, когда и не случалось ли с ними чего необычного?
      — Чего необычного?
      — Ну-у, — неопределённо протянул я, — необычного. Странного чего-нибудь. Гибели, травмы, увечья.
      Танука помолчала.
      — Посмотри в Нете, — неуверенно предложила она.
      — Долго возиться. Мне б поговорить с кем-нибудь, кто интересуется. Припомни, среди твоих знакомых есть такой? Какой-нибудь музыкант, тот же Сито, кто-нибудь ещё… Есть?
      — Не знаю, — задумчиво сказала та. — Вряд ли… Хотя, постой. Кажется, есть один… Точно, есть. Только он не музыкант.
      — А кто?
      — Писатель.
      — Писатель? — Я удивился.
      — Ну, писатель, писатель. Ты что, оглох?
      — А… при чём тут музыка? Он тоже где-то играет?
      — Нет, у него просто бзик такой, он типа меломан. Кучу всякой хрени помнит и хранит. Я, когда у него была в последний раз, стащила дисков десять или двадцать. Так что есть повод зайти отдать.
      — Ага. Так с ним можно встретиться? Можешь нас свести? Завтра или послезавтра.
      — Завтра? — переспросила Танука, после чего в разговоре опять возникла пауза: девушка сосредоточенно о чём-то думала. — Ну, можно попробовать, если он ещё не съехал.
      — С чего съехал? С ума, что ли? — совершенно искренне не понял я.
      — С квартиры, дурак!
      Я снял очки и потёр усталые глаза. Нет, всё-таки пора спать, пора…
      — Тогда до завтра, как договаривались. Я зайду?
      — Хорошо.
      И она повесила трубку.
      Сколько-то ещё я сидел и тупо пялился в экран. Какая-то мысль не давала мне покоя. Наконец я вспомнил про Танукину куртку и сегодняшний ливень, вышел в Сетку и скачал метеопрогноз «на вчера» — есть там такая дурацкая опция, очевидно, чтобы проверять — сбылось, не сбылось. Днём в Перми уверенно обещали +25…28, без осадков. Да… Жаль, что прошли времена, когда метеорологов за неправильный прогноз сжигали на костре. Оставалась сущая мелочь — понять, откуда эта девица не предполагала — знала, что в середине дня польёт дождь.
      В преддверии завтрашнего разговора я попытался отыскать информацию о гибели музыкантов — имена и даты, обстоятельства смертей и всё такое, и получил на руки пару-тройку списков. Цифры впечатляли, но подробности по-прежнему оставались за кадром. Я распечатал результаты (получилось три листка), просмотрел, отметил случаи, которые мне показались наиболее странными, и запихал всё в карман.
      Раз уж я дорвался до Интернета, следовало проверить ещё кое-какие гипотезы. Зная о пристрастии бэбиготов к «романтичному умиранию», я залез на пару сайтов, где потенциальные самоубийцы искали себе пару, жаловались на жизнь и всё такое, и просмотрел информацию за последние месяцы, ориентируясь на возраст, пол и место жительства. Никого похожего на Игната в списках не нашлось, утешения мало, но всё же…
      Из любопытства — чисто ознакомительно — я вышел на поисковик и набрал в окошке: «танука». Программа с ходу выдала 21 306 ссылок на различные страницы, в числе коих упоминались: библейский город Ханаан, турецкий деятель по фамилии Танук, рецепт лапши с хлопьями, мультик «Пом-Поко: война тануки в эпоху Хэнсэй», оборотни «хэнгэёкай», сеть ресторанов японской кухни, какая-то лошадь из романа Жюля Верна, анимэшное общество из Чебоксар, нападающий литовского «Жальгириса» Танука Бёрд — плюс куча отсылок на разные форумы и море порнографии. Ворошить этот термитник не было ни сил, ни желания. Я выключил машину и лёг спать.

3
ТРИ АККОРДА