- Смотрите и запоминайте.
      Голова Маркса была сфотографирована сбоку, чтобы показать, как поврежден нос, а по гранитному постаменту, как пауки, ползли свастики.
      Среди толпившихся у могилы англичан мы увидели хмурого дядю Алешу. Он о чем-то беседовал с пожилым человеком в допотопных круглых очках и такой же допотопной черной, с загнутыми вверх полями шляпе. Дядя Алеша делал заметки в блокноте. Видимо, он готовился написать о совершившемся здесь преступлении.
      В воздухе все еще чувствовался запах масляной краски. Мы обошли вокруг оскверненного памятника. Массивная бронзовая голова покоилась на прямоугольном гранитном постаменте с выбитыми на нем словами Маркса: "Ученые пытались объяснить мир, а дело заключается в том, чтобы его изменить".
      - Памятник стоит на месте перезахоронения. Первоначально могила была там, - папа указал на травянистую площадку метрах в десяти позади памятника.
      У его подножия лежала груда свежих цветов, которая продолжала расти на наших глазах: то и дело подходили люди и клали новые букетики. Под ними очень скоро совершенно скрылись наши розовые гвоздики.
      Подошел дядя Алеша и, как всегда, погладил меня по голове, будто мне все еще пять лет.
      - Напишешь? - спросил папа.
      - Короткую информацию я уже передал, чтобы успеть в завтрашний номер. А сейчас я говорил с председателем комиссии по наблюдению за могилой, хочу подробно написать об истории создания памятника и обо всех случаях, когда его хотели уничтожить.
      - Хоть раз кого-нибудь поймали?
      - Скотленд-Ярду некогда заниматься такими "пустяками".
      - Значит, и сейчас все пройдет безнаказанно?
      - Скорее всего. Хотя, если бы полиция всерьез проявила усердие, этих мерзавцев нашли бы в два счета. Сыщики у них в самом деле классные, да и по почерку сразу видно, где нужно искать. Убежден, что тут действуют не отдельные выродки, а организация. Вполне возможно, что виновных следует искать неподалеку от вашего дома.
      - То есть?
      - Штаб-квартира английской фашистской партии находится в десяти минутах ходьбы от вас.
      - Значит, они действуют легально? А я, признаться, думал, что после войны они уже не смеют поднять голову. Это что же, осколки старой банды Мосли или что-то новое?
      - Пап, а кто такой Мосли? - спросил я.
      - Маленький английский Гитлер, который перед войной создал здесь фашистскую партию и получил за это благодарность от настоящего Гитлера. Сообщники Мосли носили форму гитлеровских штурмовиков и нарукавную повязку со свастикой.
      - Так вот прямо и ходили по Лондону?
      - Нет, конечно. В форме они маршировали на парадах, которые Мосли устраивал в своем поместье. Он был богатым.
      - И даже лордом, - подсказал дядя Алеша. - Нынешние фашисты к Мосли прямого отношения не имеют. Эта шайка возникла уже после войны. Их первым фюрером был мелкий клерк по фамилии Джордан. Никто бы о нем никогда не услышал, но за него вышла замуж французская баронесса из миллионерского семейства, оголтелая поклонница Гитлера. Вместо креста на золотой цепочке носила золотую свастику. Но потом Джордан ей надоел, и она уехала обратно во Францию. А его сместили сообщники.
      Дядя Алеша посмотрел на часы, помолчал, что-то прикидывая, и предложил:
      - Знаете что? Мне все равно ехать в посольство, сделаем небольшой крюк, и я вам покажу это осиное гнездо.
      Дядя Алеша не преувеличивал - фашисты окопались совсем рядом с Холланд-парком. Мне казалось, что их штаб должен быть черного или коричневого цвета, а он оказался ядовито-синим, я такого оттенка домов больше не видел. Окон на первых двух этажах не было, их прикрывало листовое железо. На третьем этаже окна прятались за толстыми решетками. Под ними тянулись красные, будто выведенные кровью буквы: "Национал-социалистская партия". По обеим сторонам надписи кровянели две огромные свастики.
      Предосторожности фашисты предпринимали не напрасно. Все четыре незащищенных окна четвертого этажа зияли разбитыми стеклами. И, похоже, случилось это недавно: на тротуаре валялись неубранные осколки и половинки кирпича. По синему фасаду расплылись неправильными звездами разноцветные пятна, - видно, кто-то кидал бутылки с краской. Первый этаж украшало гигантское черное слово "рэтс" - "крысы".
      - Свеженькие, - указал на стекляшки дядя Алеша.
      - Думаешь, успели им отплатить? - спросил папа.
      - Ну, разве это отплата за то, что они натворили! Просто кто-то засвидетельствовал, что называется, свое почтение.
      - Что-то не похоже на англичан, а?
      - А окна, по-твоему, ветром выдуло?
      - Тоже не похоже, - засмеялся папа.
      - То-то и оно-то. Состоять в этой вот, с позволения сказать, партии - это, ты считаешь, на англичан похоже? Ты говоришь об англичанах как едином целом, а они, как и все прочие, представляют собой спектр. От коммунистов до, как видишь, национал-социалистов.
      - Убедил. А все-таки любопытно было бы посмотреть, что там внутри этого синюшного сооружения.
      - Я там был, - просто сказал дядя Алеша.
      Пока мы шли к машине, дядя Алеша рассказал о своей встрече с живыми английскими фашистами. Их было двое - один пожилой, уже плешивый, а второй совсем юный, лет восемнадцати. Оба в форме коричневая рубашка, кожаная портупея через плечо, бриджи с сапогами и красная нарукавная повязка с черной свастикой. Дядя Алеша выдал себя за скандинавского журналиста, иначе его не впустили бы внутрь.
      Видел он лишь кабинет на первом этаже, который был у них вроде приемной. Там пол, мебель, письменный стол - все черного цвета. А на стенах - портрет Гитлера и картина с марширующими штурмовиками. Дядя Алеша сказал, что ему все время казалось, что какая-то машина времени взяла и забросила его лет на тридцать пять назад. Плешивый штурмовик, не моргнув глазом, признал, что, в общем, они ученики немецкого фюрера.
      - Просто не верится, - развела руками мама. - В наше время.
      14. РЕЗИНОВЫЕ ПУЛИ
      Как я уже упоминал, кроме учительницы английского языка, приехавшей, как и остальные, из Москвы, с нами раз в неделю занимался настоящий англичанин мистер Хатчинсон. Он должен был помочь нам усвоить английскую разговорную речь, поэтому на его уроках мы почти не писали, а только беседовали на самые разнообразные темы. Мистер Хатчинсон предпочитал, чтобы ученики сами что-нибудь рассказывали, а он поправлял ошибки в произношении фраз. Не возражал он и если мы начинали осаждать его вопросами.
      Думаю, что мистера Хатчинсона не приняли бы за француза или, скажем, немца, было в нем что-то, сразу выдававшее его английское происхождение. А может, мне так стало со временем казаться. Свои довольно длинные рыжеватые, как у многих англичан, волосы он зачесывал набок, а сзади они закрывали почти весь воротничок. Лицо у него худое, со впалыми щеками, но свежее. Одет он обычно в зеленоватый твидовый пиджак с зеленым же, в коричневую полоску галстуком. За весь год я не слышал ни разу, чтобы он повысил голос на кого-то из своих учеников, хотя, честно говоря, мы, пользуясь его невозмутимостью, не раз устраивали из уроков базар. Однажды даже директор поставила вопрос о дисциплине на уроках мистера Хатчинсона на родительском собрании.
      Я слышал, как папа рассказывал маме об этом собрании. Он спросил мистера Хатчинсона, не нужна ли ему какая-то конкретная помощь родителей, а тот ему сказал: "Благодарю вас. По сравнению с теми, кому я преподаю остальные пять дней, ваши дети - ангелы". И наши собеседования по-прежнему проходили шумно, но в самой дружелюбной обстановке.
      Вот к нему-то мы с Вовкой и обратились, когда ни его, ни мои родители не смогли нам толком объяснить, кто и зачем взрывает в Лондоне бомбы замедленного действия. То есть такие, в которых есть часовой механизм, позволяющий назначить взрыв на любой час. Такие вот устройства начали все чаще калечить лондонцев, их дома и машины. То вдруг грохнет в огромном универсальном магазине "Харродс", который называют королевским, потому что королевская семья перед рождеством покупает там подарки друг другу. То взлетает на воздух начиненный взрывчаткой автомобиль на людной улице. То в обеденный час взорвется цветочный горшок в переполненном кафе. А еще до нашего приезда кто-то заминировал лондонскую телевизионную башню, и у нее вырвало бок.
      Мама сказала: "Спроси папу, он у нас политик".
      Папа ответил: "Взрывы? Это работа ирландских экстремистов. Настоящие ирландские патриоты от них отмежевываются", - и убежал на службу.
      "Что значит - отмежевываются?" - размышлял я.
      Вовка у себя дома добился примерно таких же результатов. И когда на следующее утро мы узнали, что очередной взрыв произошел в гостинице "Хилтон" и что серьезно ранено несколько человек, Вовка предложил:
      - Давай сегодня спросим у мистера Хатчинсона.
      Англичанин, выслушав меня, обвел класс взглядом:
      - Это интересует только Виктора или всех?
      - Всех! Всех! - закричал класс.
      - Хорошо. Это должно интересовать всех, - сказал мистер Хатчинсон, делая ударение на "должно".
      Вот что мы узнали на этом уроке.
      Остров Ирландия англичане в давние времена присоединили к своему королевству, истребив претендентов на отдельный ирландский трон. Хотя древний ирландский язык сочен и богат, сказал мистер Хатчинсон, но, как всегда бывало в колониях, - а Ирландия, по существу, стала колонией, - местное наречие оттеснено языком пришельцев. Если ирландец не знает английского языка, он просто-напросто не сможет получить мало-мальски приличную работу. Когда после упорной, длившейся веками борьбы с англичанами ирландские патриоты по окончании первой мировой войны добились права создать собственное государство, республику, северная часть острова, примерно четверть его, осталась за Англией и стала называться Ольстер.
      Ольстер остался в составе королевства вот почему. Еще в шестнадцатом веке те края заселяли шотландцы, исповедовавшие протестантскую религию. Их становилось все больше, они осваивали все новые земли и в конце концов превратились в национальное большинство на севере Ирландии. И не только национальное, но и религиозное. Местное население принадлежало к католической церкви. А между католиками и протестантами всегда существовала вражда. Например, во Франции при короле Карле XII католики за одну ночь перебили много тысяч ненавистных им протестантов, которых они называли гугенотами. А сколько этих несчастных протестантов сожгла на кострах римская инквизиция лишь за то, что они отрицали католическую веру.
      Нам сейчас, говорил мистер Хатчинсон, трудно понять, как это люди могли убивать друг друга лишь по той причине, что одни из них крестились тремя пальцами, а другие двумя. А ведь средневековые религиозные войны унесли миллионы человеческих жизней.
      Но, продолжал учитель, предостерегающе грозя нам пальцем, не верьте, если вам будут доказывать, что ныне в Ольстере тоже происходит религиозная война. Такое впечатление действительно может возникнуть, если судить по внешним признакам, разделяющим враждебные стороны. По одну сторону баррикад - в буквальном смысле - находятся католики, то есть коренные жители, по другую - протестанты, выходцы из Шотландии. Но при всем том война между ними - а происходящее там можно определить таким словом, - это война гражданская, а не религиозная.
      После того как север остался за пределами Ирландской республики, вся власть оказалась в руках протестантов - местных или прибывших из Англии, страны протестантской. Католики попали в положение африканских негров. Им доставалась самая плохая работа, самое плохое жилье, все самое плохое. В конце концов им это надоело. Нашлись люди, которые создали сначала политические, а потом и военные организации, чтобы добиться равноправия для коренных жителей-католиков. С недовольными жестоко расправлялись - полиция-то тоже целиком состояла из протестантов. Положение все больше обострялось, и к началу семидесятых годов дело дошло до настоящих боев с применением автоматов и пулеметов.
      Английское правительство ввело в Ольстер специальные войска, что еще сильнее обозлило католиков, которые, конечно, не могли надеяться, что солдаты, англичане или шотландцы, сочувственно отнесутся к их борьбе, и рассматривали их как оккупантов.
      Мистер Хатчинсон, как он сам о себе сказал, чистокровный англичанин и не коммунист, но он был на стороне коренных ирландцев, "потому что долг каждого честного человека, к какой бы национальности он ни принадлежал, - поддерживать угнетенных против угнетателей. Великобритания несколько веков выступала в качестве угнетателя ирландского народа, но больше этот национальный позор не должен повторяться".
      Наш учитель состоял в комитете солидарности с патриотами Ольстера и вместе с другими организовывал шествия через весь Лондон к парламенту.
      Мистер Хатчинсон объяснил, что в таких комитетах - и в Англии, и в самом Ольстере - участвуют как католики, так и протестанты, все разумные люди, желающие справедливости и прекращения братоубийственного кровопролития. А ирландские профсоюзы начали движение под лозунгом "За лучшую жизнь для всех!", к которому тоже примкнули наиболее сознательные люди враждующих лагерей.
      Однажды, когда мой папа вез нас с Вовкой на мультипликационный фильм Уолта Диснея "Книга джунглей", мы простояли у светофоров на площади Марбл-арч не меньше часа, потому что ее пересекала бесконечная колонна людей, несших плакаты "Мир Ольстеру!" и вырезанные из чего-то огромные зеленые трилистники - символ Ирландии. Они шли и скандировали: "Хей - хей, Ай-Эр-Эй! Хей - хей, Ай-Эр-Эй!" "Ай-Эр-Эй" - это первые буквы слов "Ирландская республиканская армия", названия подпольной военной организации католиков, то есть, говоря словами мистера Хатчинсона, угнетенных.
      Кстати сказать, он самолично побывал в Белфасте, столице Ольстера, и в Лондондерри, где столкновения были особенно кровопролитными. Мистеру Хатчинсону было необходимо "увидеть собственными глазами трагические последствия традиционной британской политики "разделяй и властвуй". Ибо все, что происходило и происходит на ирландской земле, - непосредственный результат этой политики".
      На этом месте мистер Хатчинсон прервал свое повествование и осведомился, достаточно ли ясно он излагает свои мысли, ухватили ли мы "политическую и нравственную суть" сказанного им. Если не совсем, то лучше сейчас же переспросить, потому что, поняв роль британского империализма в судьбе ирландского народа, нам будет легче понять его роль в судьбе африканских и азиатских народов.
      Возможно, мы и не до конца поняли "политическую и нравственную суть", но одно мы усвоили твердо: в Ольстере идет не религиозная, как в средние века, война, а гражданская, война угнетенных против угнетателей. Что такое гражданская война, это мы уж как-никак понимали почти с дошкольного возраста.
      А как же бомбы замедленного действия, от которых страдают ни в чем не повинные люди, в том числе старики и дети? Нет, сказал мистер Хатчинсон, это делает не настоящая Ирландская республиканская армия, а отколовшееся от нее так называемое "временное" крыло. Настоящие борцы за свободу осуждают этот террор. Экстремисты не верят в действительность мирных средств, не хотят видеть, что даже простые домохозяйки как из католических, так и из протестантских кварталов Белфаста сообща делают все, чтобы восстановить нормальную жизнь для своих детей.
      После этой лекции у меня в голове все стало на свои места.
      Меня так распирали мысли и чувства после всего услышанного от мистера Хатчинсона, что я в тот же день накатал огромное письмо Леньке. Но отправил его, добавив еще столько же, только после следующего урока мистера Хатчинсона, когда он, как обещал, принес и показал нам черный резиновый цилиндр с заостренным концом, длиной и толщиной как хороший огурец.
      - Вот, извольте полюбоваться. Самое свежее достижение британской технической мысли - так называемая резиновая пуля. Исключительно гуманное изобретение: не убивает, а лишь калечит.
      Кто-то спросил, зачем, собственно, понадобилось изобретать резиновые пули, разве у английских солдат нет настоящих, свинцовых? Мистер Хатчинсон одобрительно кивнул:
      - Хороший вопрос. Резиновые пули облегчают совесть наших солдат. Все-таки стрелять приходится не в чернокожих, к чему английское сознание привычно, а в белых, да к тому же изъясняющихся на том же английском языке. Впрочем, когда прикажут, они стреляют и настоящими. И довольно часто. Но вот эту вещь можно считать вещественным олицетворением британской политики в Северной Ирландии.
      Он поднял высоко над головой черную резиновую пулю. В его тоне звучали печаль и горечь, ведь он же тоже был англичанин.
      15. ШАХТЕРЫ ПОВОРАЧИВАЮТ ВЫКЛЮЧАТЕЛЬ
      На углах многих лондонских улиц стоят крашеные фанерные ящики, которые служат прилавками для продавцов газет. Это странные люди в кепках и старых плащах до пят, все время что-то выкрикивающие на своем особом языке. Сколько я ни вслушивался, так ни разу и не смог разобрать смысл в этих гортанных звуках.
      К ящикам всегда прислонены один-два щита с листами бумаги газетного размера, на которой широким фломастером в нескольких словах сообщается последняя важная новость. За день надписи на щитах меняются много раз.
      В начале ноября на щитах газетчиков все чаще начали появляться слова "шахтеры" и "забастовка". Что такое забастовка, я уже знал. У английских рабочих они случались часто, прямо-таки каждую неделю, и я, конечно, просто должен был разузнать про все, что с ними связано. И опять пришлось прибегнуть к помощи мистера Хатчинсона, он ведь все это знал лучше всех.
      - Система, которая существует в Англии, - сказал он, - известна под названием "частное предпринимательство". Каждый предпринимает все возможное для того, чтобы обогатиться. Поэтому было бы просто противоестественно, если бы владельцы заводов добровольно увеличивали зарплату своим рабочим. Ведь тем самым они уменьшали бы свой доход. По собственному почину они увеличивают лишь цены на свои товары, которые покупают те же рабочие. Угнаться за ценами невозможно, но и жить без еды и одежды тоже нельзя. Для того чтобы обеспечить свои семьи самым необходимым, рабочие, объединенные в профсоюзы, время от времени требуют от хозяев увеличения оплаты их труда. Хозяева, как правило, не соглашаются. Тогда начинается забастовка, то есть работа останавливается.
      Тут я встал и спросил:
      - Мистер Хатчинсон, а вы правда не коммунист или вы находитесь в подполье, как большевики при царе? Мистер Хатчинсон улыбнулся:
      - Нет, я действительно не коммунист, я вообще не принадлежу ни к какой политической партии. А почему у тебя возник такой вопрос?
      - Вы же не за хозяев, а за рабочих.
      - Для того чтобы видеть истинное положение вещей, достаточно быть просто честным человеком. И еще - уметь думать. Если сейчас английские рабочие трудятся не по двенадцать - четырнадцать часов в день, то это потому, что многие предшествующие поколения били в одну и ту же точку. Более того, дети, я полностью согласен с писателем Джеймсом Олдриджем, однажды сказавшим, что на каждых переговорах рабочих с капиталистом незримо присутствует Советский Союз. Любой капиталист понимает: нельзя озлоблять рабочих беспредельно, иначе они могут поступить так, как поступили русские рабочие в 1917 году. Хотя я, Виктор, к твоему разочарованию, не нахожусь в подполье, но, как и любой мыслящий человек, понимаю: Советский Союз действительно помогает рабочим всех капиталистических стран уже самим фактом своего существования.
      Я спросил, помогаем ли мы своим существованием и английским шахтерам.
      - Конечно. Но если бы нашим шахтерам платили столько, сколько они на самом деле заслуживают, то это было бы не капиталистическое, а какое-то иное хозяйство. Говоря о влиянии самого факта существования социалистических государств - теперь уже системы таких государств, я имею в виду нечто более важное, чем просто размер зарплаты. Когда-то против бастующих выставляли солдат, которые, если им приказывали, добывали уголь, водили поезда, грузили суда, а случалось - и стреляли в рабочих. В наше время ни одно самое консервативное английское правительство не решится раздражать рабочих до такой степени. Приведу пример. Несколько лет назад бросили работу докеры во всех наших портах одновременно, а Англия, как вам известно, не может жить без морских перевозок. Убытки судовладельцев исчислялись сотнями миллионов фунтов стерлингов, но и в этом случае правительство не посмело послать в порты солдат. То же правительство консервативной партии попыталось запретить забастовки законодательным путем, но возмущение достигло столь опасных пределов, что от этого закона пришлось отказаться, отменить его. Так что ответ на твой вопрос, Виктор, заключается в том, что шахтеры, которые, видимо, скоро остановят всю добычу угля, начнут свое выступление с уверенностью, что никакой премьер-министр сегодня не рискнет заменить их солдатами или тем более отдать приказ стрелять. Ты удовлетворен?
      Я сказал, что да, удовлетворен, но тут же задал еще один вопрос:
      - А как же вы будете жить без угля?
      - Все зависит от продолжительности конфликта. Если он затянется надолго, будет трудно. В частности, нам с вами.
      - Почему?
      - Потому что большинство английских электростанций все еще работает на угле, включая и те, что снабжают энергией Лондон. Как только иссякнет запас угля на складах, мы с вами будем готовиться к урокам при свечах. Образно говоря, шахтеры держат руку на выключателе.
      Мистер Хатчинсон предсказал все правильно. Прошло еще недели полторы-две, забастовка шахтеров уже шла полным ходом, и у нас дома вдруг погас свет - как раз когда мы сели ужинать. Мама пошла за дядей Глебом, он у нас в доме был за монтера, но он куда-то уехал вместе со всем семейством. Мы стали ужинать в темноте, почти ощупью, и тут папа звонко шлепнул себя по лбу.
      - Это же не пробки, это забастовка! Писали же в газетах, что в целях экономии угля районы будут поочередно отключаться на какое-то время ежедневно.
      В последующие дни и недели перебои стали повторяться все чаще, а промежутки без электричества делались все длиннее. Мы, как и другие семьи в доме, обзавелись свечами и фонарями. Комнаты при таком никогда мною не виданном освещении принимали таинственный вид - по стенам и потолку метались большие черные тени, казалось, что все вокруг двигается, перемещается с места на место.
      Мама стала готовить обед утром, а не накануне вечером, как прежде, и в магазин за продуктами ходила каждый день: набивать холодильник было глупо при такой нерегулярной подаче электроэнергии. Маме это, конечно, не нравилось. А папа шутил:
      - Ничего, ничего, товарищи, надо иметь классовую сознательность. Какие-то у вас, понимаете, мелкобуржуазные настроеньица. И это, Тоня, при твоем сугубо пролетарском происхождении.
      - Классовая сознательность у меня есть, - вздохнув, ответила мама, - а вот обедов у вас, кажется, скоро не будет.
      - Будем обедать в посольстве, только и всего. Отдохнешь от кухонных забот.
      В посольствах электричество, конечно, не отключалось. Зато уж во всех прочих местах, которые нам время от времени приходилось посещать, нормальная жизнь нарушилась. Собрались мы посмотреть один кинофильм, приехали на площадь Лейстер-сквер, где сосредоточены лучшие кинотеатры, а там все закрыто, в районе нет электричества. Поехали покупать мне брюки, а в магазине приходится передвигаться, держась за стены: вместо люстр горят свечи в стаканчиках - по пять-шесть на каждом прилавке. Папа вычитал в газете, что для магазинных жуликов наступил настоящий праздник - при таком освещении разве за ними уследишь.
      За это газеты тоже ругали шахтеров. Вот, мол, какие эгоисты: им захотелось побольше денег, а страдать должны все англичане.
      Папа, читая газету, как-то подумал вслух:
      - Ничего, ничего... Ишь, какие гуманисты нашлись!.. Довели подземных рабочих до того, что они меньше почтальонов получают, и еще обижаться изволят...
      - Пап, а почему они получают меньше почтальонов?
      - Тут, видишь ли, целый комплекс причин, но основное то, что за последние десятилетия уголь превратился во второстепенное промышленное топливо, главное место заняли нефтепродукты. Самих шахтеров в Англии стало вдвое меньше, чем, скажем, двадцать лет назад, да и они тоже ждали, что многих из них вот-вот сократят за ненадобностью. Вот с ними и делали что хотели, да и профсоюз у них долгое время был ни рыба ни мясо.
      - А теперь?
      - Профсоюз стал боевым при новом руководстве, а нефти не хватает, кончилась для них дармовая нефть: арабы сами хотят ею распоряжаться. Вот уголек, стало быть, опять в гору пошел. Так что шахтеры очень правильно момент для забастовки избрали.
      - Значит, они победят?
      - Пролетариат, Виктор, всегда побеждает, когда он действует единым кулаком, а не растопыренными пальцами. Историческая истина.
      В эту секунду все лампочки опять погасли. А я как раз остановился на том месте "Трех мушкетеров", где Фелтон явился к герцогу Букингемскому. Так я в тот вечер и не узнал, убил Фелтон, подосланный коварной миледи, ее врага, герцога, или нет.
      В такие вечера мы с Вовкой устраивались во дворике, если было достаточно тепло, или на лестнице, если было холодно, и тихо беседовали о всякой всячине, пока нас не звали спать.
      - Эх, жалко, ты кристмасовскую иллюминацию не увидишь, посочувствовал он один раз.
      - Какую, какую иллюминацию?
      Он сказал, что англичане празднуют не Новый год, а рождество, по-ихнему "кристмас", которое бывает 25 декабря. Задолго до него на центральных улицах Риджент-стрит и Оксфорд-стрит зажигаются повешенные поперек улицы фигурные гирлянды из цветных лампочек. Каждый большой магазин устраивает на своем фасаде собственную световую картинку. На одной Санта-Клаус, английский Дед-Мороз, мчится на санях, запряженных оленями, на другой какие-нибудь ангелочки с крылышками порхают, на третьей еще что-нибудь. А на Трафальгарской площади, по соседству с колонной адмирала Нельсона, устанавливают елку высотой метров в двадцать. Ее каждый год дарят лондонцам норвежцы, это уже тоже традиция. Когда начинает темнеть, елка вспыхивает электрическими украшениями, и к ней приходят гулять точно так же, как москвичи ходят гулять к елке на Пушкинскую площадь. В этом году елку тоже, наверное, привезут, только она уже не засверкает огнями.
      Мы с Вовкой говорили между собой: как же это люди жили, когда не было электричества? То есть, значит, без настоящего освещения, без кино, без телефона, без метро, без телевизора, без электроутюгов, без пылесосов и холодильников. Повезло нам все-таки, что мы живем не тогда, а сейчас.
      Но вот приблизился Новый год, и на щитах продавцов газет появилось слово "виктори!". Победа! Шахтеры победили! Папа не ошибся. И мистер Хатчинсон тоже: правительство, сколько ни грозило, так и не посмело двинуть против бастующих войска.
      Но понадобилось еще немало времени, прежде чем огни Лондона совсем перестали гаснуть, а если гасли, то уже действительно потому, что где-то перегорели пробки.
      16. ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ ПРИ СВЕЧАХ
      Один эпизод, происшедший во время шахтерской забастовки, я сознательно пропустил. Он заслуживает того, чтобы я о нем рассказал особо, не смешивая его ни с чем другим.
      Однажды в субботу все старшие классы вместо урока физкультуры погрузились в автобус и поехали в закрытый бассейн. Так бывало через раз: одна суббота нормальная, другая - плавание. Школа арендовала бассейн на целых два часа. Всякий раз у входа мы сталкивались с "красными пиджаками" - с соседней школой.
      Так случилось и в ту декабрьскую субботу. Вхожу вместе со всеми и слышу:
      - Вик! Вик!
      И бросается ко мне Клифф. Протягивает руку и говорит радостно:
      - Ух, до чего здорово, что я тебя встретил! А то уж я собирался после школы завернуть к тебе домой. На перемене не мог тебя найти.
      - Зачем я тебе так срочно понадобился?
      - Понимаешь, Вик, из-за этой забастовки мои родители все колебались, праздновать мой день рождения или нет. А тут неожиданно приехала бабушка, папина мама, и велела обязательно праздновать. Она уже подарок заготовила, и вообще, мол, раньше целые балы в Букингемском дворце устраивали без электричества, свечи в люстрах торчали вместо лампочек. Так что завтра в два часа дня приходи ко мне. Я надеюсь, будет весело.
      - А твои родители? - осторожно намекнул я.
      - Что - мои родители?
      - Они не рассердятся, что ты советского мальчишку пригласил?
      - Наоборот! Папа давно хочет с тобой познакомиться.
      - Ну да! - не поверил я: чего бы мистеру Дэю-старшему, богатому врачу, знакомиться с обыкновенным советским шестиклассником?
      - Честное слово! - сказал Клифф. - Я ему про тебя часто рассказывал, про наши споры у забора.
      Он выдернул из тетрадки лист, написал свой адрес и сказал, что это совсем близко от моего дома, и что пусть мой папа только доставит меня, а обратно всех развезет его папа.
      - Что это вы с Клиффом шептались? - спросил Вовка, когда я присоединился к классу.
      Я сказал, и он откровенно позавидовал:
      - Здорово! Везет тебе. Я уж сколько здесь живу, а никогда у англичан на дне рождения не был. Папа говорит, что они вообще к себе домой звать не любят, не принято у них. Если зовут, то в кафе или ресторан... А что ты Клиффу подаришь?
      Что можно подарить мальчишке, у которого с одной стороны богатый папаша, а с другой - он сам разносит газеты, чтобы заработать себе на велосипед? То ли у него все на свете, кроме велосипеда, есть, то ли ничего нет.
      Папа, услыхав о приглашении, прореагировал совсем как Вовка:
      - Везет тебе.
      Мама же обеспокоилась:
      - В чем же мы его пустим? Рубашки-то, слава богу, есть, а из парадных брюк он вырос. Надо срочно ехать покупать новые. Рубашку наденешь с галстуком, который я тебе подарила.
      - Ну да, больно мне надо в галстук наряжаться! - забунтовал я.
      - Именно в галстуке и пойдешь. Или никак.
      Папа небольно шлепнул меня по затылку:
      - Не сопротивляйся, Виктор-помидор. Они, может быть, вообще живого советского человека не видали, а ты хочешь в лаптях явиться. И вообще - держи марку.
      Пришлось нацепить галстук. С подарком же ломали голову до тех пор, пока мама не вспомнила, что у нее еще не вынуты из какого-то чемодана советские грампластинки и деревянные расписные матрешки, среди них одна очень большая. Ее-то мне и завернули в специально купленную яркую бумагу, приложив еще пластинку с "Подмосковными вечерами".