– Эй Джи просил меня поговорить с тобой кое о чем, а я не хочу, чтобы Хэтэуэй это слышала. Он предлагает тебе спуститься вниз и вскрыть саван Стивена. Он хочет знать, есть ли хоть какой-нибудь шанс, что Стивен все еще жив – под коконом.

– С чего он так решил? – спросила Софи, скрывая свое волнение. Ей хотелось эксгумировать хотя бы одно из тел, покрытых коконом, еще после первой смерти, но за каждой могилой на кладбище кто-нибудь присматривал, и родственники умерших вовсе не желали выносить свое горе на всеобщее обозрение.

Морган рассказал ей о лесном пейзаже, реалистичном, словно фотография, который вдруг изменился ночью. Он рассказал ей о записях Стивена, о снах, которые, судя по всему, не были снами, о том, какое ощущение Стивен испытывал, прижимаясь лицом к аргиллиту – словно тот притягивал его.

– А ты сам ничего такого не чувствовал? – нахмурившись, спросила Софи.

Он покачал головой.

– А Хэтэуэй?

– Она говорит – нет.

– Ну-ну, – протянула Софи, рассматривая черно-бурые, черно-красные и синие диаграммы в своих книгах, изображавшие нейронные структуры и соединяющие их связи. Модели, теории, схемы; вершина человеческого знания. Как странно, подумала Софи, что до последнего времени эти знания почти не применялись на практике. А ведь практическое применение – лучшее доказательство любых теорий. Что, любопытно, известно инопланетянам? Действительно ли благодаря своим микрочастицам они уже имеют полное представление о структуре и функциях человеческого тела и мозга?

– Как ты думаешь: она не врет? – спросил Морган. Софи отрешенно посмотрела на него, пытаясь ухватить нить разговора. Не успела она толком вспомнить, о чем они беседовали, как Морган добавил:

– Я не хочу, чтобы они контактировали с ней. И тем более не хочу, чтобы они контактировали исключительно с ней одной. – Он пожал плечами. – Я чувствую себя, словно кот с котенком, Софи. Ей-богу!

– Вряд ли Хэт можно назвать котенком, – сухо возразила Софи. – И, конечно же, она не будет единственной.

– Откуда ты знаешь?

Софи набрала в легкие воздух – и осеклась, поскольку до нее дошло, что она действительно сказала это, основываясь лишь на собственных представлениях о том, что должно быть, а чего быть не должно. Она просто не могла себе представить, что корабль хочет разговаривать с плохо образованной Хэтэуэй, а не с ней самой.

Морган слегка улыбнулся.

– Было бы неплохо, – мрачно сказала Софи, – если бы она поделилась с нами своими знаниями.

– По-твоему, такое возможно? Я имею в виду, возможно ли, что корабль умеет устанавливать прямую телепатическую связь? И что Стивен Купер – или какая-то часть его – все еще существует? Он не мог выжить, Софи! – Морган приложил к груди кулак, демонстрируя место и размер раны. – Но не исключено, что они сумели реструктурировать его сознание по образцу сознания живых людей. Хотел бы я знать, что нужно для того, чтобы поддерживать мозг живым, пока не выкачаешь из него всю необходимую информацию? – Явно сбитый с толку, Морган, как истинный ученый, пытался найти убежище в размышлениях. – И как эту информацию сохранить? Может, они разобрали на части и сохранили всех наших умерших?

– Не советую говорить об этом слишком громко, – пробормотала Софи и принялась собирать инструменты.

Встав на колени перед серым саваном, Софи разом потеряла всю свою уверенность. У нее был рациональный ум патологоанатома. Даже девочкой в отличие от своих подруг она никогда не любила ужастики с опустевшими могилами и разгуливающими мертвецами.

Софи чувствовала, что за ней наблюдают. И не просто наблюдают – охраняют. Двое мужчин, сидевших по обоим краям савана, отошли по ее просьбе чуть дальше, но оружия не спрятали. Остальные зрители стояли полукругом еще дальше – по настоянию Лоуэлла, который хотел, чтобы его люди были на расстоянии выстрела. Софи это казалось нелепым и даже обидным. А пошли они все! Это, в конце концов, обыкновенная эксгумация.

Но если это обыкновенная эксгумация, почему у нее такие холодные руки? Она делала немало вскрытий и привыкла расчленять тела и вырезать органы. И даже если что-нибудь оказывалось не так, как она ожидала, что с того? У нее хватит сил, чтобы с достоинством перенести отвращение публики. К тому же ей не верилось, что она разрежет саван – и Стивен Купер откроет глаза и сядет.

Хотя сцена была бы захватывающая, ничего не скажешь. Софи позволила себе немного подумать об этом, пока натягивала перчатки, надевала целлофановый передник и завязывала под собранными в узелок волосами маску. Затем она разложила инструменты – один набор для того, чтобы разрезать саван, второй – для вскрытия тела; расставила стеклянные колбы с физиологическим раствором и консервирующими веществами, маленькие пластмассовые бутылочки с серебряной краской и чернилами и пакетики для образцов. Большинство из них уже были использованы, а затем промыты водой или спиртом и высушены.

– Будь любезен, Морган, – сказала она, протянув ему свою тетрадь с заметками. – Смотреть не обязательно. Сядь, пожалуйста, подальше. У меня нет для тебя защитных средств.

Морган изумленно посмотрел на нее: дескать, что за странная просьба? Софи сама не знала, что она имеет в виду; она сказала это больше по привычке, поскольку вскрытие трупа всегда таило в себе опасность. Она выдержала его взгляд – и он уступил, отойдя на несколько шагов назад.

Софи вытащила гибкую линейку и измерила саван в длину, ширину, высоту и по диагонали. Потом воткнула в него термометр. Софи продиктовала результаты, слушая слабое поскрипывание карандаша Моргана, похожее на жужжание мухи. Нагнулась пониже, чтобы обследовать кокон. Сначала невооруженным глазом – никаких изменений, затем под микроскопом, раздвигая тонкие переплетенные волокна, точь-в-точь такие же, как и в других саванах и мусорных шарах, которые она видела в пещерах с зеленым покрытием на полу.

Лицо, грудь или живот? Опыт подсказал решение, и Софи сделала первый надрез в том месте, где, по ее мнению, должна была находиться грудная клетка. Она орудовала больше ножницами и пальцами, чем скальпелем. Кокон под перчатками напоминал на ощупь стекловолокно. Кончики пальцев зудели, но не от того, что волокна проникали сквозь резину, а скорее от страха пораниться. У нее всегда зудели пальцы, когда она работала в перчатках, чтобы не подхватить какую-нибудь инфекцию. Софи подумала немного, что лучше: вскрыть довольно большую поверхность или же сделать глубокий и узкий разрез, и в конце концов выбрала первый вариант, поскольку свет был не таким уж ярким, и разглядеть все как следует ей мешала ее собственная тень, Саван снимался слоями. Кое-где переплетения волокон были не такими густыми, образовывая отдельные пласты.

Софи снимала их по очереди, отделяя слой от следующего слоя бритвой, ножницами и руками. Никакого смрада разлагающейся плоти – только душноватый тминный запах кокона. Надо отметить.

Внутренний саван облегал тело Стивена более плотно. Софи увидела сквозь кисею волокон очертания кисти и рваный край рубашки в красную клетку. Она сделала паузу, села на корточки и медленно продиктовала Моргану все, что делала до сих пор, ощущая растущее нетерпение публики за спиной. При вскрытии дублей не бывает; патологоанатом, как и сапер, никогда не знает, что ждет его в следующую минуту.

Софи просунула пальцы под внутренний слой и сжала кисть Купера. Та даже не пошевелилась – очевидно, волокна проросли вглубь. Разрывая все еще густую волокнистую кисею, Софи сжала кисть посильнее и попробовала подвигать ее из стороны в сторону. Ей это удалось, но совсем чуть-чуть. Она приложила пальцы к лучевой артерии покойного, посмотрела на часы и стала ждать: десять секунд, тридцать, шестьдесят, девяносто. Через две минуты она сказала Моргану:

– Запиши: пульса нет.

Морган взглянул на нее с большим сомнением, но записал.

Софи осторожно сбрила серые волокна с кисти, отметив про себя жемчужный оттенок кожи. Прошло уже три дня, но ее естественный цвет не изменился. И нет запаха гниения. Софи задумчиво вскрыла пакетик с тампонами, вынула стерильный пинцет и взяла с кожи мазок. Морган открыл пакетик для образцов; Софи жестом велела ему взять стерильный.

– Ну как? – спросил он.

– Пока сама не знаю, – неуверенно ответила она.

Ее неуверенность возросла еще больше, когда Софи потрогала кожу пальцами и почувствовала ее твердость. Чуть побелевшая, кожа практически не изменила цвет, а небольшая вмятинка от нажатия понемногу разгладилась.

– Никаких признаков капиллярного наполнения. На коже остаются вмятины от давления, однако ненадолго.

Софи вспомнила одну из бессонных ночей, когда они с двумя техниками и интерном обсуждали проблему идеального преступления и вопрос о том, как можно стерилизовать тело, чтобы скрыть признаки разложения-. Жидкий азот, автоклавы, введенные заранее дозы антибиотиков, гамма-радиация – обсудили все варианты. Но несмотря на то, что они не спали несколько ночей и накачались кофе до одурения, им даже в голову не пришло рассмотреть возможности инопланетной нанотехнологии.

– При такой температуре процесс разложения должен был зайти гораздо дальше. Кожа должна была обесцветиться, но она осталась нормальной. Тело должно быть мягким на ощупь, однако оно сохранило упругость. Быть может, у волокон есть вяжущие свойства, тем не менее…

Она говорила, одновременно освобождая от волокон указательный палец Стивена.

– Сейчас эта высохшая рука взметнется вверх и схватит тебя за горло, – улыбнулся Морган.

Софи обернулась и посмотрела на него с немым укором. Она не выносила дурацких шуточек во время вскрытия. Морган прочел невысказанный упрек и пробормотал:

– Извини.

Софи освободила указательный палец, подрезав серую паутину между ним и большим пальцем кончиком скальпеля. Серый пушок казался более густым на кончике пальца, где виднелась старая ранка с запекшейся кровью. Софи отложила скальпель, сжала палец Стивена левой рукой и попыталась согнуть верхнюю фалангу правой. Палец не поддался.

Скорее всего это просто аномалия, подумала она. Но лицо у нее под маской вспотело и ладони в перчатках тоже. Она взяла в руку сразу все пальцы Стивена, окутанные серым пушком, и попыталась их согнуть. Ничего не вышло.

– Он все еще твердый. По крайней мере его кисти. Возможно, это трупное окоченение – или же инфильтрация. Я не могу сказать, пока не возьму образец ткани для исследования. Если это окоченение, доказательством будет служить деградация энзимов и изменение ткани после смерти – и в то же время тогда понятно, почему нет следов разложения. Но я думаю… Я думаю, прежде чем брать образец, мне нужно взглянуть на рану на груди.

За спиной Софи послышались приглушенные голоса.

– Доктор Хемингуэй…

– Позже, пожалуйста.

Она взяла ножницы и начала снимать слои покрова на груди. Прошло какое-то время, прежде чем она поняла, что ей кажется странным – на волокнах не было темных пятен. Софи легонько покачала головой. Орудуя скальпелем, ножницами и руками, она сняла саван с груди Стивена рядом с раной.

– Морган! Кто-нибудь расстегивал ему рубашку?

– Нет, – ответил Морган, пряча глаза.

Софи просунула пальцы между коконом и грудной клеткой и провела рукой вперед, следуя за изгибом ребра к грудине. Здесь волокна были гуще, и пальцы практически не проходили сквозь них. Однако Софи удалось нащупать дырку в стенке грудной клетки – отверстие, оставленное пулей.

Она взяла инструменты и начала резать волокна вдоль линии, которую прощупала пальцами, увязая в густой и спутанной поросли. Разрезав верхний слой, Софи увидела, что под ним волокна толще и словно причесаны. Ее подозрения подтвердились: волокна уходили в глубь раны. Она продолжала резать и подстригать, пока не показалась бледная полоска кожи – обескровленной, но не разложившейся. И какой-то странно гладкой, словно вылепленной из размягченного воска.

Софи нажимала сильнее, несмотря на сопротивление плоти, пока не нащупала более твердую поверхность, поддававшуюся нажиму, однако не такую мягкую, как окружающие ткани. Софи нагнулась поближе, но ничего особенного не увидела, кроме небольшого пятна, густо поросшего серыми волокнами. И никакого запаха, кроме знакомого тминного аромата, легкого и пряного. Софи доверилась своему осязанию, прощупав пальцами твердую поверхность вплоть до края раны, где они наткнулись на ребро. Легкими, почти неосязаемыми движениями добралась до места, где пуля раздробила ребро, и вновь почувствовала под кончиками пальцев затвердевшую ткань.

Она села на корточки, держа перед собой скальпель. Услышав, как Морган окликнул ее, сказала: – Минуточку! Дай мне подумать.

Софи чувствовала легкое сопротивление материала, когда разрезала покров на уровне кожи, но не придала этому особого значения, поскольку работала с незнакомыми тканями. Действительно ли это кожа, ребра… или же заменители? А может, это просто каркас, на котором должны были вырасти новые ткани, и под призрачно-серыми ребрами скрывается серый призрак сердца? Возможностей для изучения было пруд пруди, но она боялась даже выговорить их вслух. Для продолжения исследований необходимо с уверенностью констатировать смерть, убедиться в том, что Стивену Куперу нечего больше терять. А Софи чувствовала себя потерянной, как будто неожиданно оказалась без карты и опознавательных знаков в стране, которую знала раньше как свои пять пальцев.

Да мертв ли Стивен Купер? Дыхания нет, сердцебиения нет, рефлексов тоже нет. Если бы сделать электрокардиограмму, энцефалограмму и даже электромиелограмму, чтобы проверить состояние окоченевших мускулов!.. Если бы, да кабы, да во рту росли грибы… В любом случае вопрос не в этом. Вопрос не в том, мертв Стивен или нет; он мертв – или был мертв, это точно. Вопрос в том, останется ли он мертвым. А в этом Софи уже не была так уверена, как прежде. И смущали ее не только белизна кожи, твердость мускулов и явная стерильность – которую, как надеялась Софи, обследование не нарушило; ее смущала главным образом поросль серых волокон внутри раны, о которой, не будь она раной на теле покойника, можно было сказать, что она начинает затягиваться. Чем-то она отличалась от обычных предсмертных ранений на разлагающемся трупе и от заживающих ран у живых – если предположить, что у живого человека такую рану оставили бы открытой. Похоже, самое главное заключалось в этом сопротивлении тканей на уровне кожи и слегка выступающих ребер.

Но, подумала Софи, глядя на бледную застывшую кисть, одно дело – реконструировать структуру, а совсем другое – восстановить функции. Одно дело – воссоздать строение сердца, а другое – заставить его биться, снова сделать жидкой свернувшуюся кровь или ресинтезировать ее, расположить в определенном порядке молекулы кислорода, ионы, АТФ, актины, миозины… собрать все элементы вместе и подготовить их к тому, что они получат один-единственный импульс оживления. А как же мозг, который начинает умирать через четыре минуты после нарушения кровообращения? С какой скоростью могут волокна проникнуть внутрь и сохранить ткань? А если они не успели ее сохранить и теперь должны ее реконструировать – откуда им знать, какова должна быть структура живого мозга, если всю свою информацию они получали, разбирая на молекулы трупы? Хотя… У них есть и живые модели, подумала Софи. Мы сами. И сам Стивен, пока он был живой.

Софи слегка поежилась, ощутив, как влажный и прохладный завиток волос упал ей на шею.

А как же обследование? Что, если, открыв саван, она тем самым положила начало процессу гниения? И если продолжать резать серые волокна до самого сердца – быть может, она перережет жизненно важные… что? Связи? Проводники? Структуры? Вдруг нарушится сложный танец молекул? Она шагнула за пределы компетенции врача – на неизведанную территорию, населенную учеными. Но ее этические ограничения остались при ней – ограничения, не позволяющие продолжать, если работа представляла риск для любого живого человеческого существа, пусть даже не вписывающегося в общепринятые представления. В том, что Стивен Купер не был сейчас живым, Софи почти не сомневалась. Но относилась ли к нему заповедь “не навреди” – этого она не знала.

Решение Софи приняла внезапно, словно в самих вопросах уже таился ответ. Она аккуратно уложила разрезанный саван, слой за слоем, на раненую грудь. Когда она дошла до первого сделанного ею надреза, то увидела, что волокна между бледными пальцами уже проросли заново, закрыв пушком выбритую ею дорожку. Софи положила срезанные слои на место и снова села на корточки.

– Я не понимаю, что творится. – Она поднялась и подошла к толпе зрителей, наблюдавших за ее работой. – Его сейчас нельзя назвать живым – я уверена настолько, насколько это возможно без биоэлектронного наблюдения. Но я не могу с уверенностью сказать, что он никогда больше не будет жив.

Софи сделала паузу, чтобы до них дошел смысл этой странной фразы.

– Тело не разлагается. Есть универсальные признаки процесса разложения, основанные на разрушении бактериями тканей, и этих признаков у него нет совершенно. Мускулы все еще твердые, как при трупном окоченении, а кожа побледнела, хотя и осталась упругой на ощупь. Живот тоже не раздут. Тело покрыто очень плотным коконом, причем волокна проросли также внутрь. Одежду, похоже, они поглотили, но кожа и те органы, что я обследовала – кисть и часть груди, – выглядят нетронутыми. Правда, раньше у меня не было возможности вскрыть саван, так что я не знаю, нормально это или нет на данной стадии процесса. Знаю одно: саваны в течение пяти-шести дней значительно уменьшались в размерах. Впрочем, необходимо учесть, что все прочие коконы формировались вокруг тел, лежавших на зеленом покрытии, а не на аргиллите, так что характеристики могут быть различными, несмотря на то что под микроскопом – правда, низкого разрешения – они выглядят структурно одинаковыми.

Слушатели Софи начали перешептываться, считая, что она отклоняется от темы, поэтому она сказала им то, что они хотели услышать:

– Я проверила рану. По краям видны признаки реабсорбции, однако она распространяется лишь на раздробленные кости и поврежденные ткани. Волокна, растущие из пола корабля, гуще всего как раз в месте ранения и, судя по всему, они растут, повторяя анатомическую форму кости и тканей, травмированных пулей. Признаков регенерации тканей пока не наблюдается. И я должна признать, что многие вопросы остались без ответа. Но продолжать обследование мне просто совесть не позволяет. Я боюсь, как бы мое вмешательство не нарушило процесс… воссоздания.

Все словно затаили дыхание – такая наступила тишина.

– Вы хотите сказать, что корабль каким-то образом его реконструирует ?

Вопрос задал мужчина средних лет, который спорил о правосудии с Амандой Самнер, – тоже адвокат Лоренс Чандлер.

– Я не исключаю такую возможность.

– Нельзя же так взять и все бросить! – Он махнул рукой в сторону савана. – Режьте дальше!

– Я должна это прекратить, – сказала Софи, стараясь не выдать своего раздражения; в конце концов, оно вызвано не столько его словами, сколько бесцеремонным тоном. – Я понятия не имею, что случится, если я разрежу саван или возьму образцы. Быть может, я нанесу Стивену непоправимый вред. Похоже, он находится в абсолютно стерильных условиях. А вдруг я уже занесла бактерии, которые вызовут разложение тела?

– Да и мы сами – разве у нас нет бактерий? – заметил Морган за ее спиной.

– Бога ради! – Чандлер повернулся к Арпаду. – Этот человек мертв! Она сама так сказала.

– Сейчас – да, мертв, – спокойно проговорила Софи. –Но я хотела бы посмотреть, что делает с ним корабль. Поскольку мы не понимаем, что происходит и насколько чувствительны эти процессы к вмешательству извне, я предлагаю оставить его в покое. И не просто предлагаю, а с точки зрения этики даже настаиваю.

~ А я считаю, что приобретение новых знаний для нас сейчас более важно, чем жизнь отдельного человека.

Напрашивался естественный вопрос: даже твоей? Но Софи не хотелось переходить на личности.

– Тело, лежащее в этом саване, нельзя назвать живым, но не исключено, что у него есть возможность вернуться к жизни.

– Откуда вы знаете?

– А откуда вы знаете, что нет? Если Купер умер, пускай покоится с миром. А если его восстанавливают, у него есть такие же права, как у плода в утробе матери. Это самая близкая аналогия, если не считать того, что в отличие от плода у Стивена нет матери, чьи интересы могут противоречить его интересам…

– Вы не юрист, доктор, – заметил Чандлер.

– А я не обсуждаю законы, – сухо отозвалась Софи. – Может, вы заявите, что я также не специалист по врачебной этике? Но я хоть и ученый, у меня медицинское образование, и поэтому я знакома с принципами, регулирующими опыты на людях. У меня есть основания для спора с вами – и аргументы тоже.

– А как же права общества, которое, возможно, не хочет, чтобы ему возвращали опасного преступника?

– Насколько я знаю, когда человек умирает, все обвинения с него снимаются автоматически. Или я не права? Хотя не исключено, что в этом смысле нам тоже придется пересмотреть земные законы.

– Если вы считаете…

– Подождите, пожалуйста! – сказал Арпад. И добавил, обращаясь к Софи: – Вы хотите сказать, что смерть Купера может быть обратимой?

– У нас нет доказательств, – вмешался Чандлер, – что корабль способен создать что-либо более сложное, чем простая органика, не говоря уже о молекулах ДНК или белках. А утверждение, что нас исцеляют от всех наших болезней, так и осталось голословным.

– Мы просто не успели вынести наши открытия на обсуждение общественности, – возразила Софи. – Если хотите, вы можете прийти и посмотреть наши данные.

– Меня ваши данные не интересуют, – проворчал Чандлер. – Мне нужны объяснения!

“Да он просто боится!” – внезапно осенило Софи. Ей даже стало жаль его. Она подняла руку и смахнула на лоб пряди зачесанных назад влажных волос.

– Все это довольно просто, – сказал Морган. – Корабль делает с нами все, что может. Но для нас он делает только то, что мы можем у него попросить. Если вы сидите на полу и играете в кубики с трехлетним ребенком, это еще не означает, что вы не способны обучить его бухгалтерии. Однако бухгалтерия трехлетнему малышу не нужна. Он ничему не сможет научиться, если увидит, как вы выполняете сложную задачу. Зато складывая кубики один на другой, он действительно чему-то учится.

– Стало быть, мы сейчас на стадии складывания кубиков, – произнес Чандлер уже менее враждебно.

– Да. Я думаю, что корабль – или те, кто им управляет, – пытается объяснить нам себя, отвечая на стимулы, которые получает от нас.

– Иными словами, – очень сухо заметил Доминик, – эдакий межпланетный Монтессори*.

– Но почему корабль пытается вернуть к жизни именно Купера, а не других? Многие из них принесли бы и обществу и самому кораблю куда больше пользы! – С этими словами Чандлер бросил вызывающий взгляд на Викторию, которая вынесла его с видимым спокойствием.

– Судя по некоторым записям в блокноте, – сказал Морган, – Купер сумел установить с кораблем непосредственный контакт. Тому свидетельство и картина на стене. Возможно, Стивена пытаются вернуть к жизни, поскольку корабль хочет сделать его своим посредником.

– Доктор Морган, к сожалению, упускает из виду тот факт, – почти нежно проговорил Эй Джи Лоуэлл, – что “посредничество” Купера выразилось в использовании возможностей рубки управления против нас. Возможно, то, что здесь происходит, действительно чудо, однако это чудо может быть опасным.

* Марид Монтессори (1870—1952) – итальянский педагог, создатель системы развития творческих способностей детей.

– Короче, – решительно сказал Арпад, – вы должны наблюдать за процессом. Тут нечего обсуждать. Если здесь и вправду что-то произойдет, у нас будет время, чтобы решить, что делать. А если нет, зачем поднимать лишний шум? Будьте добры, доктор, как только вы узнаете что-то новое, известите нас.

Софи кивнула. Все, кроме медиков и ученых, ушли вместе с Арпадом. Оставшиеся окружили Софи, засыпая ее вопросами, трогая пальцами саван, всматриваясь в быстро затягивающиеся порезы на нем. Софи отвечала им, одновременно собирая инструменты и образцы. Она забрала у Моргана свою записную книжку. Молодой ученый был потрясен. Софи чувствовала себя примерно так же, хоть и не подавала виду.

Подошла Виктория Монсеррат.

– Мой муж… – промолвила она тихо и медленно, словно подбирая слова, – его они так не сохранили…

– Я пока ничего не могу сказать, – откликнулась Софи. – Посмотрим, что из всего этого получится.

Виктория покачала головой:

– Через три дня холмик Эллиса выглядел значительно более плоским.

Голова у нее была маленькая и очень красивой формы, что стало заметно теперь, когда она сделала короткую стрижку. Волосы обрамляли ее лицо короткими двухцветными прядями, потемневшими возле корней. Виктория больше не красила волосы, не укладывала их в прическу, перестала носить строгие аккуратные костюмы и вообще следить за собой. “Мне некого больше обольщать, – сказала она как-то, когда одна из женщин сделала ей замечание. – И не на кого производить впечатление”.

– Странно все-таки, что мелкого преступника удостоили такой чести. В то время как куда более достойные мужчины, да и женщины тоже, были разобраны на части. – Виктория посмотрела на Моргана и мрачно усмехнулась. – Хотя, наверное, вы правы. Надо сперва посмотреть, что “Теваке” собирается с ним делать, а уж потом попрекать корабль за несправедливое отношение к моему мужу. – Она вздохнула. – Он был бы от всего этого в восторге! И помогал бы вам чем мог – или же вы помогали бы ему… Он был лидером по натуре, особенно в том, что касалось его интеллектуальных пристрастий. – Она смотрела вниз, и Софи ни минуты не сомневалась, что Виктория видит сейчас перед собой тот первый саван. – А я, наоборот, боюсь хаоса. – Она вздохнула и улыбнулась. – Поэтому и занимаюсь законотворчеством. Как ни дико это звучит, нам действительно придется подумать о тем, должны ли обвинения сниматься с преступника после его смерти, если смерть станет временным явлением. Что ж… Главные твои судебные процессы еще впереди, как говаривал мой отец.

Вернувшись в лабораторию, Софи, не обращая внимания на толпу возбужденных коллег, начала рыться в запасах химикатов, лекарств и пищевых продуктов, которые не были ресинтезированы. Ей хотелось найти такую культурную среду для бактерий, которая не была бы создана кораблем – и в идеале даже не соприкасалась с ним, то есть такую среду, в которой на Земле обычно хранили полученные с тела мазки или образцы.

– Есть среди вас микробиологи? – спросила она, не вставая с колен и пытаясь перекричать общий гам. – Я взяла несколько стерильных мазков. Хочу знать, есть ли там бактерии.

– Конечно же, есть. Разве может быть иначе? Софи покачала толовой.

– Нет никаких признаков разложения…

Вперед вышла Эмили Линн, много лет назад занимавшаяся микробиологией. Софи сказала, что ничего сложного от нее не требуется; просто надо выяснить, есть ли у Стивена Купера какие-то бактерии, а если есть – то какие именно. Может, его законсервировали потому, что тело не начало разлагаться после смерти?

Эмили Линн принялась копаться в пакетиках с сахаром и перетряхивать витамины, бурча себе под нос что-то о головоломках, которые ей задают. Софи оставила ее и подошла к спорящей толпе:

– Кто-нибудь видел Стэна Моргана?

Кто-то видел: на обратном пути его перехватили, сунули в руки записку и увели по одному из коридоров. Софи вздохнула. Морган вцепился бы в ее идею, как щенок в новые тапки, и носился бы с ней взад-вперед до головокружения. У него был дар задавать нужные вопросы, которые могли прояснить ее мысли. Всех остальных гораздо больше занимало решение Софи не вскрывать саван Стивена, и споры вертелись в основном вокруг этого. Призыв Арпада хранить тайну, с которым в принципе все были согласны, на деле совершенно не соблюдался.

Вскоре пришел сам Арпад, и все они – ординаторы, доктора наук и заведующие больничными отделениями – виновато умолкли, как нашкодившие ребятишки. Арпад обвел их сердитым взглядом, хотя лицо его было совершенно спокойным, как и всегда в минуты кризиса.

– Доктор Морган здесь? А девушка? И мисс Уэст? Ихтут нет, – бросил он через плечо, и Софи увидела за ним сержанта Лоуэлла.

Арпад повернулся. Софи, с силой расталкивая коллег, бросилась к нему и спросила, догнав его в коридоре:

– Что стряслось?

Арпад глянул на Эй Джи.

– Возьмем ее с собой, – бросил тот. – Они так и так скоро все разболтают.

Лоуэлл слегка скривил рот, так и не сказав, что он думает об умении врачей хранить секреты.

Они прошли по лабиринтам цитадели, не выходя на открытое пространство, очевидно, чтобы не привлекать к себе внимания. Хотя скауты, стоявшие у всех подходов к бухте и заворачивавшие любого, кто пытался подойти к ней, естественно, не могли не возбуждать всеобщего любопытства. Впрочем, даже если бы кто-то услышал их разговор, вряд ли из него можно было что-то понять.

– Как называлось это стихотворение, в котором парень идет по пригорку и размышляет о своей загадочной девушке?

– Ките, – ответил Эй Джи; – “Жестокая и прекрасная дама”.

В бухте собрались все члены отряда. Они сидели кто на корточках, кто на полу, кто на выступах – и излучали такую энергию, что Софи даже поежилась.

– Точь-в-точь как моя знакомая из Бостона, – заметил Грег Дровер.

– Точь-в-точь как все девушки из Бостона. Они почти все жестокие.

Эта реплика вызвала короткое оживление. Кент Хьюс и Эдвард Иллес встали, уступая Софи место на сиденьях, вылепленных из аргиллита. Софи села на ближайшее, а Эд Иллес примостился рядом с Дровером на полу. Арпад уселся в свое кресло и сложил кончики пальцев вместе, безмятежный и недвижный, словно его самого тоже вылепили из аргиллита.

Софи заметила два новых лица среди военных. Заряд энергии, исходивший от этой группы, был настолько сильным, что превращал ее в единое целое, и Софи было трудно даже сосчитать, сколько их здесь. Но этих она точно раньше не видела – черноволосого мужчину с тонким семитским профилем и долговязого типа с короткими светлыми волосами. Над ухом у него красовалась татуировка – не то гриб, не то роза. Софи вдруг вспомнила эту татуировку. Она видела ее в первый день, когда голова у него была выбрита наголо. Это была роза.