38. Стивен

Вняв его призыву, свет появился – но гаснуть не хотел, хотя Стивен, положив ладонь на аргиллит, изо всех сил представлял себе тьму. “Ты не любишь тьму”, – прошептал голос Флер.

– Я хочу спать! – вслух ответил ей Стивен. – Я тут как в камере, черт бы их…

“Ничего подобного!” – рассмеялась Флер.

Она права. Здесь даже ругательства как-то не хотели срываться с языка. Это было чудесное место, вновь превратившее его в мальчугана, который увидел в деревьях собор. Свет был мягче, чем в главной пещере, с желтоватым оттенком, словно он сиял сквозь густое облако или истонченную почти до прозрачности морскую раковину, заливая огромное помещение. Оно тоже походило по форме на раковину – на громадного одностворчатого наутилуса с сердцевиной и параллельными завитками на стенах. Помещение уходило ввысь метров на пятьсот, где стены смыкались в крышу над сердцевиной; сама же сердцевина была подвешена в воздухе, так что ее закругленное основание висело над полом метрах в двадцати. По форме напоминавшая веретено, она то расширялась, то сужалась, а в более толстых местах, как отметил про себя Стивен, от нее отходили мостики. Все поверхности в пещере были покрыты переплетениями жил – тонких на сердцевине, толстых и узловатых на полу, – очень похожих на корневища.

В первый же день Стивен начал осматривать свои новые владения, совершив долгий подъем по винтовому пандусу, становившемуся все круче. Там, на солидной высоте, он пригнулся и сумел шагнуть с внешней спирали на внутреннюю, опоясывавшую веретено, и немного спустился по ней. Он попривык к окружающей обстановке и уже не перешагивал через переплетения корней, а наступал на корневища, как в детстве в лесу. Почти упираясь головой в верхний виток пандуса и свесив ноги вниз, он достал свой блокнот и впервые в жизни попробовал описать все увиденное словами, как это делала Хэтэуэй. Он завидовал ей. Ей было кому писать. А он один; у него только мертвая женщина, с которой он разговаривал во сне.

Стивен не знал, как описать словами окружавшие его чудеса. Он положил голову на аргиллит, обводя пещеру рассеянным взглядом.

“Не урони свой блокнот”, – донесся голос Флер, такой ясный, словно она стояла за спиной.

Он резко поднял голову – и почувствовал, что его тянут назад, выдирая из затылка волоски. Стивен обернулся и посмотрел на выступ – серые волоконца быстро втянулись в аргиллит, утащив с собой прядку темных волос. Стивен вскочил как ужаленный. Блокнот выпал у него из рук, запрыгал по внутренней спирали и остановился, зацепившись за корневище метрах в восьми-девяти. Стивен еле сдержал желание броситься за ним, сбежать от щупальцев корабля – прыгнуть вниз и навсегда освободиться от всех мучений, разбившись насмерть.

Он посмеялся над собой мгновение спустя, хотя его всего трясло. Казалось, вот-вот корабль доберется до него сквозь одежду или обрушится ему на голову. Но ничего не случилось. Флер, которая на самом деле не была Флер, больше не заговорила с ним.

Бросив мельком взгляд на стену, Стивен увидел ярко-зеленое пятно. Воспроизведение образа, жившего в его памяти, было настолько точным, что он не мог внушить себе, будто инопланетяне просто скопировали картинку, сфотографированную зондом на Земле. Это изображение явно взято из его мозга. Стивен почувствовал себя униженным и несчастным – в точности как тогда, когда он рассказал о своих заветных надеждах и чаяниях сотруднице социальной службы. Она увезла его на природу, подальше от кабинетов и папок, и в первый раз в жизни выслушала его как человека, а не как очередное “дело”. Придя к ней в следующий раз, он увидел среди ее бумаг листок, на котором в деталях были записаны все его слова. Больше он никому из них душу не раскрывал, придя к выводу, что в чужих глазах он просто малолетний преступник, асоциальный элемент.

Однако корабль вовсе не унижал его… Эта мысль поразила Стивена, и он осторожно стал думать дальше. Если корабль нарисовал эту картину, значит, он знает все, что хранится у него в памяти. И тем не менее из всех накопленных Стивеном в течение жизни образов корабль выбрал самый прекрасный – и превратил его в еще более прекрасную картину.

Стивен оставил блокнот лежать на месте; его слишком трясло, и он не решился спускаться. Натянув рукава на ладони так, чтобы не прикасаться больше к аргиллиту, он прополз одним витком ниже, туда, где пандус расширялся настолько, что можно было встать, не опасаясь свалиться вниз. Потом он встал, спустился по спирали еще ниже и сел, скрестив под собой ноги, напротив картины, глядя вверх, как он смотрел на деревья в тот первый дечь, голодный, холодный, но уже не чувствуя ужаса… а главное, освободившись от страха, что для него нигде не найдется места.

Какой же он был дурак, подумал Стивен, что ушел в город и попытался жить городской жизнью. Он не винил себя – он по-прежнему не чувствовал себя виноватым в том, что в конце концов не вынес и попытался бежать из города. Но это ведь они, порядочные люди, превратили город в такую клоаку. Его вина только в том, что он ушел из родной лесной чащобы, которая действительно была его домом.

Больше он этой ошибки не повторит, подумал Стивен и медленно, собрав все свое мужество и не отрывая глаз от любовного послания корабля, положил ладонь на аргиллит.

“Ты не Флер. Ты инопланетянин? Или Корабль?”

“Мне нужно время”, – услышал он наконец.

“Время у меня есть”.

39. Софи

– Привет, Ханна. Привет, киска!

Утро, красный вымпел. Софи фильтровала в лаборатории синтеза только что полученный краситель. Услышав голос Хэтэуэй, она подняла голову и увидела в дверном проеме Ханну. Мелисанда спрыгнула с ее рук, словно взбитые сливки. Кошка проигнорировала кроссовку Хэтэуэй, стукнула лапкой по шнуркам на теннисных тапочках Мариан, обнюхала края брюк Моргана и подняла заостренную мордочку к Софи с обиженным видом: “Где же ты была?” Софи лихорадочно бросилась к раковине, возбужденная, как всякий, кто когда-либо терял любимую кошку.

– Я должна сперва сполоснуть руки, не то я тебя запачкаю, – сказала она Мелисанде. – И не ругай меня за то, что я тебя бросила. Ты сама ушла.

Она вымыла руки, стряхнула с них воду и обтерла ладони о джинсы. Мелисанда уселась у ее ног, вылизывая лапу розовым, как лепесток, язычком и выражая таким образом свое терпеливое презрение к непроходимой человеческой тупости. Она увертывалась от мокрых пальцев Софи до тех пор, пока та не вытерла их насухо, и лишь затем позволила себя погладить.

– Должна сказать, – заметила Ханна, оглядываясь кругом, – ваш продуктовый завод выглядит очень внушительно.

Софи впервые увидела ее без обычной юбки и блузки. На Ханне были джинсы в заплатках и старая мужская рубашка. За спиной у нее маячил туго набитый рюкзак.

– Да, – подтвердила Хэтэуэй, – только не пробуйте наш кайенский соус, просто отрава. Зато другие приправы у нас получились очень даже ничего – перечная мята, ваниль и другие специи – все, что можно растворить в воде. Возьмите пончик! – Она протянула Ханне свое собственное изобретение – пончик из имбирного хлеба, оставшийся после утреннего совещания медиков и ученых: Ханна немного недоверчиво взяла его и надкусила. – Как дома, да? Мы сейчас пытаемся синтезировать кофе. Послушайте, вы можете взять с собой все, что захотите. А вы у себя в пещере не пробовали что-нибудь воспроизвести?

– Попробуем, когда устроимся на новом месте. Я пришла сказать вам, что некоторые из нас решили уйти из пещеры.

– Уйти?..

Кент Хьюс прошел за спиной у Ханны, поприветствовав их кивком. Она подождала, пока он скрылся из виду, и положила рюкзак на пол.

– Мы переселяемся в Эревон – Мэгги, я, Астарта, Барретт, Лилиан и еще человек десять. Голубка, Лиза, Хелен и дети решили остаться.

– А что случилось? – спросила Софи, отгоняя Мелисанду от стола, на который та намеревалась запрыгнуть.

– Я и сама об этом думаю. Быть может, мы слишком разошлись во мнениях. А может, просто неудачно выбрали место – слишком близко от такого многочисленного, централизованного и стремящегося к расширению территории соседа. Некоторых из нас тревожит присутствие военных, других – тот факт, что мужчины, похоже, взяли власть в свои руки. И вы постоянно давите на нас. – Она глубоко вздохнула. – Мы только начали устраивать свою жизнь по собственному разумению, как перед нами встал вопрос: ассимилироваться или нет, а если да, то до какой степени, пускать вас делать обыск или нет… Вчерашний инцидент был последней каплей. Мы не спали практически всю ночь, пытаясь договориться, но под конец те из нас, кто не хочет жить по вашей указке, решили, что есть только один выход – уйти. Эревон живет согласно провозглашенным им принципам анархии. Там есть несколько групп, сосуществующих друг с другом, в том числе группа лесбиянок-сепаратисток. Возможно, мы присоединимся к ним, а может, и нет. Но у нас по крайней мере будет выбор.

Софи молчала, однако молчание затянулось, и она поняла, что ей придется что-то сказать.

– Я вам не судья. Я человек аполитичный.

– Аполитичных людей не бывает, – сказала Ханна. –Каждый поступок – это политика. – Она протянула маленький листок бумаги. – Здесь указано, где мы обоснуемся. Мы будем рады видеть всех вас. Вы все, так сказать, ассоциированные члены нашего сообщества. – Ханна из вежливости не стала подчеркивать, что к Моргану это не относится. – Знаешь, Софи… Я хотела бы напоследок кое в чем тебе признаться. – Голос у нее был виноватый, но уже не такой напряженный. – Во-первых, Мелисанда начала есть имбирный хлеб. Мы даже не заметили, как она нашла новый источник; он совсем не такой сладкий. Мы надеемся, что раз корабль заботится о нашем пропитании, он позаботился о ней тоже. Мне кажется, никаких побочных эффектов у нее нет. А во-вторых… у нее начался период сексуальной активности, и она сбежала… – Ханна печально улыбнулась. – Ты не единственная, кто взял с собой на борт кота или кошку. Я знаю, как ведут себя животные женского пола, когда они беременны. У меня в колледже была соседка по комнате, которая вела себя точно так же. И Барретт тоже говорит, что Мелисанда, как и моя соседка, забеременела. Конечно, я должна была сказать об этом раньше, но мы так закрутились… Извини. Я понимаю, что мы за ней не уследили, хотя ты доверила нам ее…

– Котята? – сказала Хэтэуэй, опустившись на колени и протянув к Мелисанде руку. – Вот здорово! Иди ко мне, кисонька! Кис-кис-кис!

Мелисанда бросила на нее взгляд, исполненный крайнего презрения, и пристроилась рядом с Софи. Она явно не выглядела больной или голодной; ее кремовая с темными пятнами шкурка была гладкой, глаза блестели. Кошка вытянула передние лапы, выставила коготки, подняла свой зад с хвостом к потолку и довольно замурлыкала.

– Мелисанде удалили яичники, – сказала Софи, – она не могла забеременеть.

– Барретт совершенно уверена, что она беременна, – ответила Ханна. – Все признаки налицо. Если ей сделали операцию недавно, у нее могло остаться…

Она осеклась, увидев, как Софи решительно покачала головой.

– Это было почти три года назад.

– Здесь происходят и более странные вещи, – мягко заметила Ханна.

Софи нагнулась и протянула руки. Мелисанда потерлась о них своей шелковистой шерсткой. Софи провела ладонью по мягкому кошачьему животу с двумя рядами сосков. Ее знания о кошачьем воспроизводстве ограничивались информацией из книг, прочитанных давным-давно. Она прижала к себе кошку, нащупала послеоперационные шрамы, а затем нажала на живот посильнее, пытаясь понять, есть ли там что-то или нет. Мелисанда сердито зашипела и сомкнула зубы на руке Софи, не кусая, а просто выражая неудовольствие, пока Софи не отпустила ее. Затем уселась и стала вылизывать шерстку.

– Софи! – раздался чей-то голос.

Софи спокойно встала, не сознаваясь самой себе в той мысли, что пришла ей в голову, и подошла к Мариан. Старая дама по-прежнему писала на своей “доске”, на сей раз более тонкой кисточкой. Ее буквы уменьшались в размерах и становились с каждым днем все аккуратнее, а вчера вечером Софи заметила, что Мариан прищурила слепой глаз, пытаясь рассмотреть карты.

– Можно? – спросила Софи.

Она взяла лист бумаги, сложила его и прикрыла зрячий глаз Мариан. Поврежденный глаз старой дамы явно начал различать свет, тьму и движения. А зрячий, ранее способный только к периферическому зрению, стал способен видеть и то, что находилось прямо перед ним, поскольку Мариан без усилий прочитала фразы, написанные Софи на доске под ее собственными.

Софи положила кисточку, потянулась к руке Мариан и снова спросила:

– Можно?

– Она не изменилась, – сказала Мариан. – Только глаза.

Софи обследовала покалеченную руку Мариан. Все вокруг напряженно застыли, не сводя с них глаз. Кисть у старой дамы действительно не изменилась. Софи вновь глянула на Мариан: ее маленькие голубые глазки довольно долго смотрели прямо, и лишь потом поврежденный глаз отвернулся в сторону. Софи показалось, что она балансирует на краю пропасти или небоскреба. Оставалось лишь поверить, что гравитация над ней не властна, – и прыгнуть…

– Мне надо глотнуть свежего воздуха, – сказала она и быстро прошла мимо Ханны, машинально пробираясь по лабиринту коридоров. Выйдя на склон массива, Софи остановилась.

– Софи! – окликнул ее Морган.

Они все последовали за ней и теперь стояли, глядя на нее: Морган – с беспомощным изумлением, Ханна просто с изумлением, Мариан – с озабоченным выражением, а Хэт – с таким видом, словно хотела сказать: “Да у нее же крыша поехала, ребята!”

– Мне кажется, тебе надо присесть, Софи, – сказала Ханна.

– Нет, – ответила Софи. – У меня нет времени.

Она почувствовала легкое прикосновение на своем плече. Ханна стояла у нее за спиной, поддерживая ее обеими руками. Софи посмотрела на широкое зеленое пространство перед собой, на кладбище с пологими холмиками, на серую, похожую на соты стену, блестящую от воды. То, чго казалось ей таким странным, вдруг стало очевидным и понятным.

Тихий глубокий голос Ханны переспросил:

– Почему у тебя нет времени?

– Не было, – сказала Софи. – А теперь, может быть, и есть. Не знаю. Мне казалось, я должна что-то сделать – и тогда я пойму. Быть может, я действительно поняла. Я не знаю.

– Не понимаю тебя, – растерялась Ханна.

– Наследственная болезнь Альцгеймера. Слабоумие, передающееся по наследству. Это наш фамильный недуг; он поражает людей в возрасте сорока лет. Моя мать тоже заболела. Нашу семью обследовали, но я не позволила делать мне анализы. Я не хотела знать. Все говорили: “Сделай анализы!”, как будто это спасение… А вдруг анализы подтвердят, что я больна? Так мои шансы пятьдесят на пятьдесят – все равно что наполовину полный стакан. А если я узнаю, что этот стакан разбит и его невозможно склеить – мне что, легче станет? “Сделай анализы, – твердили они. – Лучше знать наверняка. Ты же ученый!” Нет, не лучше! Уж лучше постоянно наблюдать за собой, стараться уловить изменения, которые не увидишь в зеркале, стараться понять, что происходит с моим мозгом… И все время видеть перед глазами больного с повреждениями височной и лобной долей мозга и понимать, что, быть может, то же самое происходит со мной… – Софи повернулась к Моргану. – Я поменяла камни, белый на черный, чтобы попасть в контрольную группу. Я думала, так мне будет легче… Я никому не говорила о том, что мне угрожает. Это портит отношения. Люди невольно начинают воспринимать тебя по-другому, когда узнают, что ты обречена… Особенно мужчины. Они сразу начинают думать о том, как это отразится на детях… о том, что тебе понадобится ежедневный уход, сиделки…

Морган явно не понял ее. Он был еще слишком молод, чтобы думать о детях или о том, каково ему будет в пятьдесят лет с больной женой на руках. Для него это была абстракция.

– Значит, ты полетела, чтобы вылечиться? – промолвила Ханна.

– Мелисанда, возможно, беременна, хотя у нее вырезаны яичники. Мариан начинает видеть глазом, который много лет был слепым. Есть и другие хронические больные – мы можем собрать данные… – Софи тихо рассмеялась при виде того, как Морган пытается переварить эту идею, слишком смелую даже для него: в точности как питон, старающийся заглотнуть свинью. Ханна положила руку ей на плечо и начала легонько массировать. Софи села, обняв ладонями колени. – О Господи! Я думала, что сумею сделать здесь какое-то открытие. Я думала, это будет вознаграждением за мои труды. Мне казалось, я почувствую, когда это случится. – Она вдруг уставилась на свою руку, рассматривая ее так же внимательно, как до того – уродливую руку Мариан с узловатыми пальцами. Мысль о том, что она будет жить и сохранит способность думать ясно и четко, наполнила ее душу бурной радостью. Ей хотелось перелететь через года и посмотреть на конец своей жизни, как на конец романа. Прочесть последнюю страницу и узнать, чем же все закончилось. Раньше у нее никогда не возникало такого желания. Все эти годы она мужественно сражалась с судьбой, совершенствуя свои знания и оттачивая интеллект. Все эти годы она верила, что ничего не боится, и жила одним днем, не смея думать о будущем. – Нужно доставить это на Землю!

– Слишком рано, – спокойно возразила Ханна. – Мы пока не знаем…

– И никогда не узнаем без земного оборудования и земной науки! – выпрямившись, сказала Софи. – Мы должны исследовать этот корабль на молекулярном уровне. Необходимо выяснить, что с нами происходит. Я уверена: это как-то связано с насекомыми. Именно поэтому нам не сделали прививки с помощью пищи или воды. Им требовался какой-то рекомбинантный вирус, возможно, приспособленный к нашим организмам. Несмотря на то что каждый из нас был укушен лишь один раз, мы все время выделяем клетки с фекалиями, через кожу… Проблема только в том, чтобы определить, чьи это клетки…

Софи немного задыхалась, словно ей трудно было угнаться за собственными мыслями. Она всегда была последовательна в своих размышлениях, тщательно разбиралась во всех деталях и совершенно не верила в интуицию. Ей было некогда переделывать плохую работу. Она не могла тратить время на бредовые идеи и научные капризы. И она знала, случайно услышав чей-то разговор, – что ее методичность и нежелание отдаться полету фантазии мешают ей выбиться в ряды светил в избранной ею области науки.

Они бы сейчас не узнали ее, эти критики. У Софи было такое ощущение, что сама форма ее мозга меняется, хотя она пыталась образумить себя, напоминая, на каких шатких основаниях зиждется ее гипотеза. Но надежда, которую она отвергала всю жизнь, подхватила ее, окрылила и понесла вдаль.

– А может, это вовсе и не вирус, – сказал Морган. –Что, если они воздействуют не на генетическую, а на молекулярную структуру? Возможно, они – кто бы это ни был, корабль или инопланетяне, – подправляют нас молекула за молекулой, атом за атомом, фактически перестраивая нас изнутри с помощью знаний, которые они получили, расщепив на молекулы тела умерших и сконструировав для себя образец, каким должно быть человеческое тело…

– Но на коже Мелисанды остались шрамы, хотя она забеременела, а рука Мариан по-прежнему…

– Вы говорите так, словно они машины, – прервал ее Морган, – а не мыслящие существа, способные оценить, что в человеческом теле важно, а что – нет. Они наверняка уже все знают и понимают…

– После смерти разложение организма наступает почти мгновенно – разрушаются энзимы, ДНК, в то время как саван растет не так быстро…

– Нет, нет! Вы полагаете, что саван – главная составляющая, но это не так. Они способны извлекать информацию из живых. Да, черт возьми, из живых! Индивидуальные ассемблеры могут быть внутри нас, изучая нас прямо сейчас. Это ведь часть вашей концепции! Медицина на наноуровне…

– В таком случае точно таким же способом нас могут обучать, – сказала Софи. – Если они досконально изучили нашу физическую и психическую структуру и в состоянии ее изменять…

Она второй раз увидела, как Моргана ошеломила идея, слишком радикальная даже для него. Поддавшись порыву чувств, Софи шагнула вперед и поцеловала ученого. Он так и застыл как вкопанный, с широко раскрытыми глазами.

Хэтэуэй, стоявшая у входа в массив, захлопала в ладоши.

– ….конечно, если они достаточно хорошо нас понимают, – закончила Софи, оторвав свои губы от его.

Морган положил ей руки на плечи.

– Тогда почему они не сделали этого с самого начала?

– Возможно, им нужно было время для анализа. Для того, чтобы изучить – если это вообще можно назвать изучением… Ладно, будем пользоваться этим термином для удобства. Для того, чтобы изучить физические корреляты образов, содержащихся в памяти. Ты же сам выдвинул гипотезу, что окружающая среда воздействует на нас с какой-то целью – или по каким-то причинам хочет, чтобы мы изменяли ее…

– Ты права! Вали все на меня, – рассмеялся Морган. Дыхание его было сладким и немного пахло травой или имбирным хлебом. Он легонько и непринужденно, без обычного пиетета, потряс Софи за плечи. Черные глаза его сияли от восторга. – Значит, ты говоришь, что, заставляя нас учиться, корабль, или инопланетяне, или кто там управляет ассемблерами, исследует, какие изменения происходят в нашей памяти по мере обучения…

– Да, биохимические и биофизические корреляты памяти. Быть может, даже электрофизические корреляты мыслей…

– Чтобы затем использовать эту информацию и обучать нас напрямую… Софи, ты гений!

– Ты тоже не дурак.

Они стояли и улыбались друг другу, пока Морган вдруг не смутился и не отпустил ее. Они отошли друг от друга на шаг, снова улыбнулись, начали разом говорить – и умолкли.

Наконец Софи сказала:

– Таким образом объясняется летальная форма болезни, похожей на энцефалит, с судорогами и опухолью в височных долях мозга, где находится центр человеческой памяти. Однако в образцах, взятых у погибших, я ничего необычного не нашла. Хотя, конечно, эти образцы были далеко не идеальны…

– Ты и не могла найти, если ассемблеры настолько малы. А может, они просто проделали свой обычный фокус и рассыпались в прах при соприкосновении с воздухом…

– …или после того, как выполнили свою задачу. Что заставляет меня вновь вернуться к мысли о букашках. Они рассыпались в прах после укуса, а следовательно, можно предположить, что они должны были доставить нам что-то, а не взять пробы.

– Замаркировать нас. Или внедрить в нас ассемблеры.

– Или же ввести нам какое-то вещество, препятствующее иммунологической реакции на ассемблеры. Быть может, болезнь просто означала, что эта попытка не удалась, и когда ассемблеры включались, организм просто не выдерживал…

– Знаешь, Софи, а ведь в таком случае становится понятно, почему отказала вся наша электроника – помимо теории о нежелании инопланетян, чтобы мы общались с Землей. Ведь многие из нас принесли с собой информацию, записанную на силиконе, то есть ту же память. Потеря данных заставила работать наши мозги, так что наблюдающие за нами устройства видят, как мы стараемся возместить утраченные знания, и если их конечная задача – внедрить в нашу память физические корреляты, необходимые, чтобы мы научились управлять кораблем, значит, им нужна именно эта информация.

Хэтэуэй тихо, но многозначительно откашлялась. Морган с Софи наконец оглянулись и увидели вокруг множество озабоченных и внимательных лиц – Ханны, Мариан, Хэтэуэй, Доминика, Виктории, Альтмана Мейера, врачей, ученых, Эй Джи Лоуэлла и трех его сотоварищей по отряду.

Морган скрестил на груди руки.

– У нас есть теория!

40. Хэтэуэй

Ну и безумный был денек! Они у нас все сумасшедшие – деньки, я имею в виду, – но сегодняшний был хуже обычного. Я сейчас в лаборатории. Здесь такие симпатичные лампы на стенах, сделанные из бутылок с отбитыми горлышками. Мариан отвергла идею жечь масло прямо в стенах – горение вызывает канцерогены, а она не хочет, чтобы корабль их воспроизводил. Поэтому мы делаем лампы из бутылок в ободках из аргиллита.

Дурдом начался, когда Ханна сказала Софи, что Мелисанда беременна, а Софи заявила, что этого не может быть, поскольку ее кошка стерилизована. И вдруг глаза у Софи сделались отрешенными и почти безумными, и она ощупывала Мелисанду, пока та ее не укусила, а потом начала рассматривать глаз Мариан (Софи, а не Мелисанда), который стал гораздо лучше видеть, а потом заговорила о том, как она думала, что умрет от генетической болезни, но теперь больше так не думает, а потом они с дядей Стэном заговорили о маленьких частичках, которые корабль внедряет, исправляя наши дефекты и заодно обучая нас, как управлять им. Где-то посреди диалога она его поцеловала (он такой лапочка, когда краснеет, хоть и мой дядя), и они заговорили взахлеб, словно пели песню о любви, перебивая и подхватывая реплики друг друга. Естественно, это привлекло внимание, и они начали рассказывать о своей теории всем окружающим, хотя Доминик, когда до него дошло, о чем речь, попытался заткнуть им рот. Мне кажется, он испугался, что люди взбесятся при мысли о том, что корабль что-то в нас внедряет. Но было уже поздно: другие тоже врубились, а поскольку далеко не всем здесь нравится, что Доминик и Арпад забрали власть в свои руки, дяде Стэну и Софи устроили пресс-конференцию.