«Я от дедушки (Верлрока) ушел и от бабушки (Грабса) ушел, от тебя, волчара, и подавно уйду!» – мог бы спеть Степан в подражание знаменитому Колобку, который, как известно, плохо кончил. Вот и у Степана возникла мысль, что, чем примитивнее оружие, тем оно должно быть надежнее. Так что «ТТ» вполне мог сработать. Но, следуя дальше той же логике, лучше бы уж сосед припас булыжник – универсальное оружие пролетариата, безотказное для всех времен: ни тебе в нем спин-батареи, чтобы садиться, ни пули, чтобы заклинивать.

Мысль оказалась в руку: вместо того чтобы выстрелить, сосед – как был, с плевком в глазу, резко отвел руку со стволом для удара. Этак бы в свое время Грабсу догадаться – не убил бы «везунчика», так, может, хоть память бы ему отшиб. Опять же Экс, бедняга, был бы спасен… «Совсем они там в своем космосе размякли, ушли от корней!..» – подумал Степан, инстинктивно зажмуриваясь и не сомневаясь, что на сей раз его песенка спета. Допрыгался, неуязвимый: в лицо ему летел пистолет одного соседа, клешня другого сжималась на его горле, и он еще успел поймать бешеный взгляд водителя, всей душой готового, несмотря на свое предыдущее замечание, присоединиться к избиению сверхнаглого клиента. Серый корпус «семерки», идущей в тот момент на обгон, всплыл из подсознания несколько позже. Но было очевидно, что именно она да еще их раззява-водитель, не глядевший в тот момент на дорогу, явились причиной того, что произошло дальше.

Вместо ожидаемого удара рукояткой в голову зажмурившийся Степан ощутил другой, более глобальный удар, сорвавший его с дивана. Со страшной силой его швырнуло обо что-то, к счастью, относительно мягкое, перевернуло и вновь приложило – пожестче, но боком, потом опять кинуло – тут он успел закрыть голову руками, – но угодил опять во что-то податливое. Раздался оглушительный хлопок. Степана еще раз кувыркнуло и в довершение бросило задницей на вполне удобную пружинящую поверхность, снабженную к тому же спинкой.

Ощутив по воцарившейся гробовой тишине, что очередное мероприятие «зверя» по его спасению закончилось, Степан осторожно поднял голову. Первое, что он увидел, был руль. Похищенный объект, как выяснилось, сидел теперь на месте водителя. За лобовым стеклом, на самом деле теперь отсутствующим, наблюдалась нижняя часть развязки. Слева шла гора, покрытая травкой, – стелившаяся по ней широкая полоса с вывороченными кусками дерна наглядно указывала тернистый путь, проделанный только что «Лендкрузером» – видимо, акробатическим методом под названием «кувырок через крышу», с приземлением в конце упражнения на все четыре колеса.

Как раз когда Степан поднял взгляд к исходной точке их головокружительного полета, наверху, у самого края, появилась человеческая фигура. Пару секунд любопытный глядел вниз, а потом быстренько исчез из поля зрения. Сверху взрыкнул мотор, послышался звук быстро удаляющегося автомобиля. Понятное дело – какому владельцу «Жигулей» охота связываться с начинкой «Лендкрузеров»? А вот посмотреть, как его там расколдубасило до полной неузнаваемости, – это непременно! Это прямо бальзам на душу простому человеку. Может, и взрыв посчастливится увидеть. Но на сей раз коварного автовладельца постигло разочарование – цел остался чертов мудовоз, и пассажиры его скорее всего живехоньки, так что лучше улепетывать от греха во все лопатки и колеса, пока они там не оклемались и не бросились вдогонку, растопырив пальцы.

Степан убедился, что машина с честью выдержала испытание, оставшись только без стекол и перетасовав заодно экипаж таким образом, чтобы в дальнейшем ей подобных испытаний избегать: управление она вроде как доверила Степану, а что касается криминального элемента, то есть своих непосредственных владельцев, – их она свалила «на галерку» в кучу-малу, как при игре в «дурака» кидают лишние карты в раздел «бито».

Обернувшись, Степан увидел, что побило его похитителей действительно изрядно: из троих, расположившихся, в отличие от Степана, в весьма неудобных позах, признаки жизни подавал только водитель, лежавший более или менее сверху. С его подельниками было что-то совсем худо: тот, кого Ладынин раньше называл про себя «левым» (не по политическим взглядам, а по его расположению на диване), торчал сейчас головой вниз, ногами кверху, правая рука его, неестественно вывернутая, но по-прежнему сжимавшая ствол, вклинилась меж двух передних сидений, словно выцеливая неприятеля из хитрой засады. Второй как бы стоял на коленях, завалившись верхней частью туловища на диван, где его придавил собой водила, на что бывший «правый» (тоже не по убеждениям) совершенно не реагировал.

Очередное доказательство существования «зверя» громоздилось перед Степаном на заднем сиденье и выглядело более чем убедительным. А ведь они вряд ли собирались его убивать, ведь часть требуемой с него суммы наверняка причиталась им за работу – а Степан знал не понаслышке, что такого рода братва процент берет солидный. Чего ему было точно не миновать – так это ТТП, то есть тяжких телесных повреждений.

Итак, наличие «зверя» могло считаться доказанным. Отныне следовало принять как факт то обстоятельство, что «зверь», по сути, заставляет его жить. Это в первую очередь. А во вторую – он бережет от инвалидного кресла, так что Степан по крайней мере может быть спокоен за свое телесное здоровье. И горе тем, кто рискнет на него, здоровье это, посягнуть – посредством ли кулаков, утюгов или тем паче паяльников: той же монетой им воздается, а то, глядишь, и чем похуже.

Но пора была действовать, пока соседи находились в ауте: очухаются ведь и, как пить дать, сразу возьмутся за старое – дай им да подай наглого пассажира, чтобы учинить над ним, безоружным, суд неправедный, с попутным мордобоем и членовредительством. Тогда не миновать новой беды – сковырнется сверху еще какой-нибудь бедолага, аккурат на заднюю часть «Лендкрузера», до кучи. А машина Степану, между прочим, была необходима в целости – не пешком же домой топать, денег-то он с собой не брал, думал дойти до помойки и сразу назад. А оно вон как обернулось. И домой ему теперь лежала не прямая дорога, а с крюком – через кредитора: стоило, пожалуй, Степану с этим делом разобраться, объяснить там все по-хорошему, раз уж выдался такой случай.

Для начала он отобрал пистолет у торчавшей поблизости руки – она держалась за оружие, на удивление, цепко, и палец плотно лежал на спусковом крючке, словно вот-вот шмальнет. Так что перед изъятием Степан сдвинул предохранитель, опасаясь не за себя, а за сохранность автомобиля: и без того неясно, заведется ли он после такого сальто-мортале, а уж с пулей в двигателе и подавно далеко не уедешь. Завладев стволом, Степан тут же вернул предохранитель в прежнее положение (чтобы уважали) и обратился к водиле – тот как раз поднял голову, обозревая мутным взглядом прискорбные результаты своего халатного обращения с рулем. Самым плачевным для него последствием аварии было изменившееся положение Степана – не в смысле смены им места, а в смысле пистолета в его руке.

– Оружие сюда, быстро! – велел бывший пленник, направляя ствол в лоб бывшему главарю компании. Водитель молча повиновался с выражением презрительного недоумения на лице: что это, мол, за Рэмбо нам сегодня попался, с самого начала с ним такое лихо, будто не по профилю работаешь, а пашешь каскадером в каком-то гребаном приключенческом кино.

– И у этого пушку забери! Живы они там, что ли? – полная неподвижность двух бывших соседей начинала тревожить Степана, хоть и была ему в какой-то мере на руку: одного легче держать на мушке, втроем они наверняка снова попытались бы с ним справиться – все последствия, естественно, опять на его совести.

Когда водитель сместился, Степану в глаза бросилось сначала обширное темное пятно на дорогой обивке. Спустя секунду стало ясно, что второй парень мертв, для этого даже не требовалось его переворачивать – рубашка на спине ближе к основанию шеи была пробита, открывая полную черной крови дырку. «Пулевое ранение, кажется – навылет…» – подумал Степан, вспомнив хлопок, раздавшийся во время аварии. Похоже, что выстрел был произведен случайно – скорее всего из того самого оружия, которое он сейчас держал в руке.

– А что со вторым? – холодея, спросил Степан, все еще в надежде, что тот просто находится без сознания – в конце концов выстрел-то был один, а кувыркание в машине вряд ли могло угробить такого здорового мужика, наверняка привыкшего к разного рода жестоким месиловам. Разве что… В памяти всплыла строка из популярной в народе песни: «И одною пулей он убил обоих…»

Но нет – как они вскоре убедились, пуля прошила лишь одного братка и покинула салон, продырявив крышу. А у второго, торчавшего сейчас ногами кверху – того самого оплеванного, представлявшего для Степана в этой компании наибольшую опасность – оказалась сломана шея.

Поняв, что оба его подельника мертвы, водитель поднял глаза на неуязвимого пассажира, занявшего к тому же теперь его место. Не вызывало сомнений, кого он считает виновником аварии, а также смерти своих друзей. Волчий, жаждущий крови взгляд наткнулся на дуло пистолета.

– Свали их там на пол, потом иди за руль, – распорядился Степан.

– Все равно тебе, падла, теперь не жить, – глухо отозвался водитель.

– Это ты их угробил, а не я, – заметил Степан справедливости ради. – На дорогу надо было лучше смотреть. Ты не справился с управлением, а мне просто больше повезло в этой свалке.

Водитель, сгружая тела, угрюмо молчал: крыть ему, естественно, было нечем, тем не менее весь вид его говорил: ты, мол, гад, виноват, и ты за все поплатишься – дай только срок. А свой просчет он полностью списывал на ситуацию, спровоцированную позади этим психом – разве нормальный станет рыпаться на братков, сидя между ними, в их тачке, с пушкой у виска? Раньше и без пушки никто на такое не осмеливался.

Закончив кантовать дружков, он пересел на освобожденное ему Степаном водительское место и устало оперся локтями о руль.

– И что теперь?..

– А теперь поехали, – приказал Степан, державший сейчас пистолет у коленей так, чтобы его было не видно снаружи. Он вовсе не желал подключать к этому делу милицию – и без того разбитые окна привлекут к машине лишнее внимание, – но убрать ствол пока не мог, не без основания опасаясь нападения водилы – исключительно из страха потерять последнего.

– Куда? – буркнул тот, включая зажигание. Мотор завелся, что слегка порадовало обоих.

– А к кому мы раньше ехали? – спросил Степан, надеясь получить подтверждение своим первоначальным догадкам.

– К кому надо! – огрызнулся бандит вместо ответа.

– Вот туда и вези.

Водила зловеще хмыкнул, но от замечаний воздержался. Степан понял, почему: таким образом ему могла очень скоро предоставиться возможность отомстить, и он повременил с угрозами, опасаясь, как бы пассажир не передумал насчет маршрута.

Авария произошла на подходе к МКАДу – хорошо, что уже стемнело, да и трасса не принадлежала к числу основных магистралей: помятая машина, лишенная стекол, представляла собой лакомый кусок для гаишников, чье общество сейчас им было вовсе не на руку – как ни странно, – обоим.

Ехали молча. Степана покалывали угрызения совести: водила даже не подозревал, насколько был прав, обвиняя во всем сегодняшнего клиента. Мысль о том, что сваленные позади отмороз-ки получили от него рикошетом заряд собственного зла, почему-то не приносила облегчения. При жизни убитые и сами по себе были злом – не только неизбежным, но и востребованным в нынешних экономических условиях. Однако обращение к подобным структурам часто бывало единственным способом восстановить справедливость – в чем Степан, кстати, не раз имел возможность убедиться. Но с этой точки зрения выходило, что он угробил двух правдоборцев. Ерунда, конечно, но вся беда в том, что сделал-то он это без особой необходимости, а единственно ради эксперимента, для проверки своего дара: ну сидел бы он действительно между ними тихо, не рыпался, и доехали бы они спокойно все живехонькими туда, куда, собственно, все равно теперь едут.

Попутно Степан размышлял и о том, насколько он теперь должен быть осторожен и, главное, сдержан, особенно в мелочах: не имеет он больше права необдуманно тыкать локтями, плевать, в кого захочется, будь это хоть распоследний подонок, и даже посылать куда подальше придется с оглядкой – народ вокруг стал нервный, вспыльчивый, пойди среди него гулять вечерком с этаким даром – пожалуй, штабелей навалишь!..

Вскоре после Кольцевой свернули на дачный проселок – Степан понял только, что его не завезут черт знает куда, за тридевять километров от Москвы, и порадовался хотя бы этому: он все еще не терял надежды вернуться сегодня домой – не с чего ему было тут особо задерживаться. Кстати, вспомнил про тетушку, накликавшую беду на дорожку и сейчас наверняка сходившую с ума от беспокойства – куда это племянничек подевался, выйдя из дому под вечер на пару с помойным ведром.

Наконец остановились напротив капитального вида ворот и посигналили. Тяжелые створки почти сразу стали открываться – очевидно, тут ждали гостей, и, вероятно, с нетерпением: первое же нарисовавшееся за воротами мурло встретило их поначалу отборной бранью – где это, мол, вас носит, когда чай давно простыл. Разглядев состояние «Лендкрузера», оно выразило свое потрясение сакраментальной фразой про мать.

«Ты еще не видел, что у нас тут позади лежит», – подумал Степан, между тем как они миновали ворота и подъехали к двухэтажной вилле, выглядевшей в целом весьма роскошно, если бы не видневшиеся вокруг во множестве следы строительных работ – особняк, видимо, ремонтировали, подгоняя к евростандартам, что, впрочем, мало занимало Степана. Он в эту минуту был занят тем, что тщательно вытирал рукоять пистолета – на всякий случай, чтобы ему потом, чего доброго, не пришили убийства.

– Ну, веди, – сказал он водиле и, уже выходя, оставил «ТТ» на сиденье: в дальнейшем оружие ему было ни к чему, ведь он не собирался кого-то убивать. Не хотел и запугивать, а что касается самообороны – на то у него, как теперь уже окончательно выяснилось, имелась собственная охранная система – по прозвищу «зверь».

Водитель молча повел его в дом, игнорируя вопросы двоих встречающих, объявившихся на крылечке – ясно было, что он выжидает минуты, когда сможет предъявить взятому сегодня голубчику счет за многочисленные потери.

Хозяин дачи ожидал их в гостиной, расположившись в кожаном кресле возле бара. Перед ним на столике лежал закрытый «дипломат», рядом стояла початая бутылка запредельно дорогого коньяка.

Вот Степан и убедился в правильности своих догадок – этот спортивного вида блондин, гладко прилизанный, неизменно одетый в белое, действительно был не кто иной, как самый «серьезный» из его кредиторов – Валентин Хольц. долгожданному гостю, появившемуся на пороге в сопровождении одного бандита и двоих из его охраны, Хольц присесть не предложил – будем надеяться, потому, что вся остальная мебель была закрыта чехлами: дом и впрямь находился в состоянии ремонта.

– Добро пожаловать, Степа! – радушно начал Хольц, пребывавший слегка навеселе. Его мнимое добродушие, не таившее под собой на самом деле ни грамма дружеских чувств, ничуть не обмануло Степана. – Сожалею, что для нашего свидания пришлось прибегнуть к таким крайним мерам, – продолжал Хольц, вальяжно разваливаясь в кресле. – Но у меня создалось впечатление, что ты хочешь меня кинуть. А, Степа? Признайся, ведь хочешь? Или ты скажешь, что я слишком мнителен?

– Я не собирался тебя кидать. – Степан вовсе не желал оправдываться, но, увы, любое объяснение это как бы подразумевает. В результате так и вышло: – Просто я пока не могу вернуть тебе деньги. Ты же знаешь, что я на этом деле вообще полностью погорел…

– Меня не интересуют твои проблемы, – сообщил Хольц елейным тоном. – Я, помнится, назначил тебе срок – и он давно вышел.

– Но я же не брал у тебя в долг! – всерьез разозлился Степан. – Ты вложил в наш проект деньги, идя на определенный риск…

– Я так и думал, – перебил Хольц, скроив обиженную мину. – Как быстро мы докопались до истины! Ты не собираешься мне ничего возвращать, верно? Считаешь, что финансовый крах вашей конторы освобождает тебя от ответственности?

– Будь у меня деньги, я бы их тебе отдал, – сказал Степан честно, хотя в этом прогоревшем деле его собеседник являлся таким же ловцом удачи, как остальные трое учредителей, с той только разницей, что Хольца вместе с его капиталом привлек лично Степан. На свою голову. – Но, – продолжал он, – поскольку денег у меня нет и взять их негде, то в какой-то мере да – ты прав, – я так считаю.

– И очень напрасно! – воскликнул Хольц с крокодильей улыбкой, одновременно набульки-вая себе коньяка в рюмку. – Начнем с того, что ты заморочил мне голову, втянул в это провальное дело. Стало быть, с тебя и спрос. А насчет отсутствия финансов – ну зачем же так категорично? У тебя ведь, кажется, есть квартира?

– Квартира не моя, – процедил сквозь зубы Степан, внутренне закипая, но пока еще сдерживаясь. – Она принадлежит моей тете.

– Так неужели тетушка не выручит любимого племянника? Или она предпочтет получить его голову почтой? – тут Хольц резко посуровел. – Запомни, Степа, я не шучу – со мной это кидалово не проходит! Да, и кстати, – вдруг вспомнил он, – не забудь про двойные проценты! – с этими словами он опрокинул в рот коньяк.

Воспользовавшись паузой, в разговор вступил доставивший Степана водила– единственный, о чем Хольц пока не подозревал, оставшийся в живых браток из сегодняшней «группы захвата».

– А ты знаешь, что этот гад, – зловеще начал он, – положил по дороге сюда двух моих ребят и покалечил мне машину. Так что ты уж не обессудь, но условия нашего договора придется изменить: сначала он расплатится с нами по полной программе, а уже все, что от него останется, – твое.

Хольц в недоумении воззрился на братка, потом перевел взгляд на вздыхающего Степана, недоверчиво вздернув белесые брови:

– Два трупа, плюс машина?.. – такого сюрприза он явно не ожидал. – Как же это ты умудрился, Степа, а?..

– Да никак, – Степан усмехнулся, – Валя. Просто этот придурок пялился на меня, вместо того чтобы смотреть на дорогу – вот мы и сковырнулись. И я, конечно, теперь у него во всем виноват. А ты, выходит, внакладе, – подсыпал он перцу в разногласия, наметившиеся во вражеском лагере.

– Ты у меня, гнида, сейчас узнаешь, кто виноват! – рассвирепел браток до такой степени, что людям Хольца пришлось придержать его за локти.

– Я и так знаю, – заверил Степан, подразумевая, между прочим, себя, о чем бандит, естественно, не догадывался. Хольц в своем шикарном кресле только поморщился:

– Да у тебя, как я погляжу, просто дар наживать на свою задницу проблемы!

– На самом деле все это не имеет значения, – решительно заявил Степан и выдал, как припечатал: – Никто из вас ничего не получит. Потому что квартиру моя тетя продавать не будет!

– Почему же? – приторно улыбнулся Хольц, становясь похожим на зверя из породы кошачьих: внешняя леность и хищный огонек в глазах, свидетельствующий о желании сожрать наглую мышь, не брезгуя шкуркой, коготками и хвостиком.

– Я буду последним кретином, если ей это позволю, – сказал Степан. – Так что можешь убить меня прямо сейчас – отсрочка все равно ничего не даст.

– Зачем же убивать? С мертвого тебя и взятки гладки, а? Это всегда успеется, – констатировал Хольц, поселив в Степане опасение, что в данный момент ему не удастся задействовать «зверя», поскольку ни на жизнь его, ни на здоровье здесь пока никто не посягал. Но дальнейшая речь Холь-ца вселила в него надежду на обратное: – А сейчас ребятки немного тебя поучат. Наглотаешься своей кровушки и, глядишь, поумнеешь. А заодно представишь на своем месте бедную тетю – с ней ведь тоже может такое произойти, а? Бандиты распоясались, совсем не уважают старость, сегодня каждый может пострадать, просто выходя на улицу.

Только теперь Степан впервые подумал о том, что под удар может попасть его тетушка – невинное создание, божий одуванчик, не огражденный от внешних бурь никакими таинственными полями, единственно своим преклонным возрастом. При одной только мысли о намерениях этой сволочи Хольца причинить его старушке какой-то вред Степана окатила волна жгучего бешенства.

– Только посмей ее тронуть! – рыкнул он и кинулся к Хольцу, собираясь сцапать его за грудки и как следует встряхнуть. Остановить его если и могли, то не успели, поскольку бодигарды Хольца, рыпнувшись одновременно все втроем вперед, помешали при этом друг другу. Так что Степан практически беспрепятственно достиг их хозяина, однако намерение свое осуществить не смог: Хольц, будучи, как уже было отмечено, мужчиной спортивным, успел вскочить на ноги, схватив при этом со стола бутылку коньяку – разумеется, не для того, чтобы предложить гостю выпить мировую, а с другой, сразу выявившейся целью – запаять ему этой дорогой стеклотарой в лоб. Степан вынужден был сдержать свой первоначальный порыв и загородился первым, что попалось под руки – а попался лежавший на столе «дипломат», он и принял на себя осколочный удар. После чего события, абсолютно вроде бы не благоприятствовавшие Степану (кругом враги и их дача, где они властны сотворить над ним любой произвол), внезапно приобрели новый, совершенно неожиданный колорит.

Не успели еще отзвенеть осколки, осыпавшись с металлизированного «дипломата», как боковую дверь гостиной, ведущую, очевидно, во внутренние покои, потряс мощнейший удар. Содрогнулся, кажется, и сам фундамент, а все участники «дружеской разборки» замерли, глядя, как тяжелую итальянскую дверь, словно в замедленной съемке, выбивает с мясом из косяка, и она, пролетев пару метров, верноподцанно падает на пол к ногам Степана. Подняв затем взгляды на осиротевший дверной проем, большинство из присутствующих тихо оторопели: оттуда струился синий призрачный свет, и на его фоне четко, словно в последней серии «Секретных материалов», обрисовались три загадочные фигуры.

Степан был единственным в гостиной, кто при виде этого, невесть откуда взявшегося трио избежал состояния легкого ступора: данный вид открылся перед ним сегодня уже не впервые. Ссутулившийся силуэт в центре фантастической композиции принадлежал, безо всякого сомнения, Грабсу. Очевидно, что Грабе, в отличие от своих коллег, давно уже понял, чем чреваты попытки уничтожить Степана, и панически боялся возложенной на него миссии. Однако не один только страх заставлял его на сей раз горбиться: плечи Грабса оттягивала здоровенная бандура, не оставлявшая сомнений в своем предназначении – это было орудие уничтожения, видимо, крупных формирований врага, чтобы сразу всех скопом.

Примерно догадавшись, что сейчас должно произойти, Степан – убежденный гуманист и, как он понял только что, по отношению к подонкам тоже сделал попытку спасти окружающую его свору от неминуемой смерти:

– Уходите все отсюда! Быстро! – велел он, обозвав при этом себя мысленно великодушным ослом.

На что Валентин Хольц, не представлявший себе грядущей катастрофы даже абстрактно, произнес сипло:

– Какого дьявола?..

Тут Степан перестал заботиться об их спасении, уже ожидая гибельной вспышки – сам он улепетывать не собирался, а всякая доброта, особенно по отношению к вымогателям, имеет свои пределы.

Грабе в проеме пошатнулся, словно теряя сознание. Коллеги подхватили его и выпрямили – эта небольшая заминка дала возможность Хольцу слегка оправиться и высказаться более конкретно:

– Кто вы такие?! – заорал он на троицу внезапно прорезавшимся командным голосом, затем, осмелев, подпустил грозовую ноту: – И кто вам позволил врываться в мой дом?!!

Вместо ответа Грабе поднял ствол своего агрегата и выстрелил.

Все-таки выстрелил!!! Однако Степан и на сей раз не уловил визуального эффекта от действия их инопланетного оружия – все правильно, так и должно было произойти, если бы он оказался в ту же секунду убит. Но вот что поразительно – судя по собственным ощущениям, он по-прежнему оставался жив! А не увидел ничего потому, что непосредственно в момент выстрела по нему шарахнуло чем-то, и только мгновение спустя он понял, что это был не то чтобы снаряд или что-либо на него похожее, а та самая выбитая дверь, в единый миг сорвавшаяся с пола, ударившая плашмя по Степану, подхватившая и понесшая его с собой на волне неведомой силы.

Дальше, по идее, его вместе с дверью должно было бы влепить в стену и расплющить, как таракана, под беспощадной тапкой судьбы. Но – о чудо! Не влепило и не расплющило, потому что стены рухнули, тут же перемешавшись в диком вихре со всем тем, что они до сей поры надежно окружали. Степан ошалело крутил головой, пытаясь разглядеть в ревущем месиве людей, но напрасно – их словно бы пожрало и переварило буйствующей вокруг стихией.

Он не сразу заметил руку, вцепившуюся в край дверной панели – так в бурю тонущий матрос хватается за обломки разбитого корабля. Степан подался вперед, чтобы подсобить гибнущему человеку – все разборки, вся ненависть отошли сейчас на второй план, – и замер, встретившись с безумным взглядом – обладателем руки оказался Валентин Хольц, и он, похоже, спятил.

Другая его рука, вместо того чтобы спасать бренное тело, сжимала пистолет.

– Бросай пушку! – крикнул ему Степан, на что Хольц, по-волчьи ощерясь, прохрипел:

– Ты мне, скотина, сейчас за все заплатишь!

С этими словами он направил оружие на проклятого должника – а тот и не думал уклоняться, лишь мимолетно удивился про себя, как это они угадывают в нем причину своих бедствий – интуитивно, что ли?.. Или по привычке во всем находить козлов отпущения, на которых можно свалить неудачи и потребовать ответа (желательно в финансовом эквиваленте). Хотя у подлецов, как правило, бывает отменно развита интуиция. Но – до определенного предела: рано или поздно неизбежно наступает катарсис, события выходят из-под контроля, и насмешница-судьба отворачивается от своих недавних любимцев.

Иначе бы Хольц не совершил последней и самой большой в своей жизни глупости: он выстрелил.

Именно в этот миг его пальцы соскользнули с края – он дико завизжал, отрываясь от единственного, быть может, спасительного островка среди всеобщей дикой заверти, и провалился куда-то вниз – в бурлящую клоаку, бывшую так недавно его загородной резиденцией.

Пуля, естественно, просвистела мимо, быть может, лишь срезав у Степана клок волос. Ошеломленный происходящим, он не заметил этой мизерной потери.

Между тем его, оседлавшего кусок итальянского дерева, возносило все выше. Глянув за край, он напрасно надеялся увидеть где-то там Хольца. Тот бесследно канул в воронку, похожую на жерло маленького вулкана, разверзшегося, словно сатанинский зев, среди мирных дачных участков: поселок дремал под сенью летней ночи, ничего пока не подозревая о плачевной участи соседа-миллионщика.

«То-то будет наутро шороху! То-то злорадства!» – подумал Степан, уже находившийся вместе со своей дверью в состоянии падения – неизвестно еще, кстати, в удачное ли место.

Оказалось – в то еще «удачное», хотя сама посадка вышла относительно мягкой: он рухнул с темных ночных небес, причем дверью вниз на кучу какой-то ветоши и по запаху, сразу ударившему в нос, безошибочно определил, что приземлился он на местной помойке. Но выбирать не приходилось, да и выбор под ним в последние секунды пронесся не особо богатый – все же свалка была лучше, чем чья-нибудь крыша или, того паче, шипастый стальной забор. Избегнуть двойной гибели – от рук мафии и разрушительного оружия ГСС, чтобы в довершение всех подвигов повиснуть, как какое-то глупое мочало, на заборе? Не самая удачная, согласитесь, получилась бы точка под занавес такой сногсшибательной карьеры.

Тут Степан впервые обратил внимание, что левая его рука держит что-то мертвой хваткой: как тут же выяснилось, она продолжала сжимать ручку «дипломата» – единственного, что удалось спасти из погибшего дома. За исключением себя самого. И итальянской двери, разумеется. Степану ничего другого не оставалось, кроме как открыть тот из спасенных предметов, что поддавался открытию – ясное дело, что дверь к этому моменту полностью утратила данную функцию.

Итак, он открыл «дипломат» – делать это пришлось на ощупь и потом шарить в нем рукой, поскольку тьма вокруг стояла кромешная, хоть глаз коли. Степа был почти уверен, что нащупает сейчас нечто металлическое и скорее всего огнестрельное, но внутри оказались пачки. Чтобы понять – чего именно, не требовалось особого света. Неясным оставался лишь цвет самих купюр, в плане выяснения их страны-производителя.

Но при таком количестве это уже не имело принципиального значения.

У Степана в руках оказалось наследство Хольца, целиком, выходит, доставшееся его должнику. И любой другой на его месте пустился бы в пляс от радости, получив вместо гибели, уже стучавшейся у порога, реальный допуск ко всем без исключения мировым соблазнам.

Единственный мощный соблазн, возникший у нашего героя, был – закинуть чемодан куда-нибудь подальше в глубь помойки и отряхнуть после него руки, а потом, придя домой, хорошенько их помыть. Но Степан почему-то не торопился ему уступать, продолжая сидеть неподвижно с распахнутым «дипломатом» на коленях.

Что его останавливало?.. Возможно, мысль о тетушке, получившей в благодарность за жизнь, отданную каторжному труду, нищенскую пенсию, не познавшей из всего многообразия мира ничего краше своей ткацкой фабрики, набитого в часы «пик» муниципального транспорта и тесной кухни. А еще о друге Ромке, оставшемся на нуле после их общего краха и подвизавшемся сейчас за гроши оператором-программистом в трамвайном депо, чтобы хоть как-то кормить семью. И о Светке – совсем еще юном создании, обреченном на горькую долю матери-одиночки: что тут поделаешь, ну не пожелала девчонка после гибели в Чечне их третьего напарника Бориса делать аборт. И о Борькиных стариках, оставшихся на склоне лет без опоры…

Надрывно вздохнув, Степан закрыл «дипломат» и, крепко взяв его за ручку, принялся выбираться со свалки.

Прошло, наверное, больше часа, прежде чем он оказался на шоссе, и еще полчаса ушло на то, чтобы поймать машину. Домой он приехал засветло, расплатившись с водителем стодолларовой купюрой – денег помельче, на счастье «бомбилы», у него попросту не нашлось.

Лифт пребывал все в том же состоянии, являясь для кого-то просто поломанным, а для Степана – наглядным свидетельством существования Галактической Службы Спасения. Сами спасатели больше пока никак себя не проявляли – должно быть, решили, что там, где оказался бессилен бластер, сработала аннигиляционная (или, может, дезинтеграционная) «бандура» – последнее слово их инопланетной техники, обеспечившее стопроцентную ликвидацию чертовски везучего «объекта» заодно с окружавшим его на тот момент строением.