Хроники Маджипура (№2) - Хроники Маджипура

Он не спал большую часть ночи, обдумывал всевозможные способы борьбы с нежданным противником.

Утро внесло новый цвет в окружающие водоросли. Они сделались бледно-зелеными с желтыми полосами под обремененным редкими облаками небом. Вдали виднелись крылья пяти или шести огромных морских драконов, которые создавали широкие проходы в окружающем ковре, пожирая водоросли. Как было бы хорошо, размышлял Лавон, умей «Спьюрифон» проделывать то же самое!

Он встретился с офицерами. По их докладам, ночь прошла спокойно, и большая часть экипажа была даже очарована необычностью пейзажа, но к утру начало нарастать напряжение.

— Люди и так расстроены и тоскуют по дому, — сказал Вормеехт, — а теперь еще новая задержка на несколько дней или недель.

— А может, месяцев, лет или навсегда, — проворчал Калимойн. — Как по-вашему, мы когда-нибудь выберемся отсюда?

Голос штурмана был сварливым, напряженным, и голосовые связки, казалось, выступают по обеим сторонам толстой шеи. Лавон давно уже чуял нарастающий нервный срыв, и все равно оказался не готов к той быстроте, с какой сломался его штурман.

Вормеехт тоже выглядел удивленным.

— Вы же сами только вчера убеждали нас: «Это всего лишь водоросли. Мы прорвемся!» — помните?

— Вчера я не понимал, с чем нам пришлось столкнуться, — рыкнул в ответ Калимойн.

Лавон взглянул на Джоахил Нур.

— Есть вероятность, что эта дрянь движется и рано или поздно взломается и выпустит нас?

Биолог покачала головой.

— Вероятность, конечно, есть, только не стоит на это надеяться. Скорее всего, перед нами квазипостоянная экосистема. Течения, разумеется, могут отнести ее в иные районы Великого Моря, но в данном случае они понесут и нас вместе с ней.

— Видите? — мрачно прокомментировал Калимойн. — Безнадежно.

— Пока нет, — оборвал его Лавон. — Вормеехт, сможем мы смонтировать экраны вокруг винтов с помощью «Ныряльщика»?

— Можно попробовать.

— Попробуйте. Пусть наши умельцы поработают над конструкцией экранов. Джоахил Нур, как насчет химических средств воздействия на водоросли?

— Проверяем, — ответила биолог, — но я не могу обещать.

Никто не мог ничего обещать. Им оставалось лишь размышлять, действовать, верить и надеяться.

На разработку защитных экранов для винтов ушло два дня. Делали их еще пять дней. Тем временем Джоахил Нур экспериментировала, отыскивала средства уничтожения водорослей вокруг корабля, но пока без результата.

Замер, казалось, не только «Спьюрифон», замерло само время. Ежедневно Лавон продолжал наблюдать, производил замеры лагом, вел записи, фактически корабль не стоял — он двигался точно на юго-юго-запад, проходя по несколько миль в день. Но это был путь в никуда. Связанные массой водорослей, они могли до бесконечности дрейфовать в океане, не встречая земли.

Лавон чувствовал, что вот-вот сорвется. Он с трудом сохранял прямую осанку, плечи его поникли, голова свешивалась на грудь, словно на нее положили тяжкий груз. Он чувствовал старость, чувствовал, как она разъедает его. На нем и только на нем лежала вся ответственность за то, что они не убрались из зоны морских водорослей в ту минуту, когда опасность стала очевидной. Ведь можно же было убедиться в этом за несколько остававшихся часов, твердил он себе, но он наслаждался видом морских драконов и своей дурацкой теорией, будто немного опасности добавит перца в смертную скуку путешествия. Он безжалостно терзал себя, виня за то, что вовлек свою команду в абсурдное и ненужное путешествие. Путешествие в десять или пятнадцать лет, из ниоткуда в никуда. Зачем? Для чего?

Тем не менее, он поддерживал остальных, не давая им пасть духом. Порции вина, выдававшегося в ограниченном количестве во время путешествия, были удвоены, устраивалось множество вечеринок, развлечений. Лавон распорядился каждой вахте заниматься изучением океанографии, считая, что сейчас не время для ленивой и праздной жизни. Бумаги, заполненные наблюдениями и отложенные для неторопливого изучения в ходе дальнейшего путешествия, начали дорабатываться сейчас. Работа была лучшим средством от скуки, нервных срывов и нового, нарастающего фактора — страха.

Когда были готовы экраны, добровольцы отправились под воду в «Ныряльщике» приваривать их вокруг винтов к корпусу судна. Задача осложнялась необходимостью сделать все крохотными захватами манипуляторов подводного суденышка. После гибели двух ныряльщиков Лавон не рискнул посылать кого-либо под воду в обычных масках. Под присмотром искусного механика Дэройна Клауса работы продолжались день за днем, но, к сожалению, шли слишком медленно — тяжелые массы травы били о корпус, ломая хрупкую сварку, и дело продвигалось с трудом.

На шестой день Дэройн Клаус принес фотографии оранжевых пятен на тускло-сером фоне.

— Что это? — спросил Лавон.

— Коррозия корпуса, капитан. Я обратил на нее внимание еще вчера, а нынче утром провел серию подводных съемок.

— Коррозия корпуса? — Лавон заставил себя усмехнуться. — Едва ли такое возможно. То, что вы мне показываете, скорее всего прилипшие к корпусу губки, моллюски или…

— Нет, — возразил Дэройн Клаус, — возможно, тут не очень-то хорошо видно, но вы сами можете убедиться: достаточно спуститься вниз на «Ныряльщике». Это как маленькие рубцы на металле. Я совершенно уверен, капитан.

Лавон отпустил механика и отправился к Джоахил Нур. Она долгое время изучала фотографии и наконец сказала:

— Очень похоже.

— Неужели морская трава разъедает корпус?

— Вероятность этого мы подозревали уже несколько дней. Одна из первых наших находок имела рп-градиент, сильно отличающийся в этой области океана от открытого моря. Мы влезли в кислотную ванну, капитан, я убеждена, что водоросли выделяют кислоты. Мы знаем, что они накапливают тяжелые элементы. Обычно они получают металл из морской воды, но могут уважить и нас, приняв «Спьюрифон» за гигантский банкетный стол. Не удивлюсь, если как раз по этой причине водоросли так быстро окружили судно — спешили со всей округи на пир.

— В таком случае надеяться, что они добром отпустят нас, просто глупо.

— Вот именно.

Лавон заморгал.

— Значит, останься мы здесь подольше, эта дрянь проест дыры в нашем корпусе?

Биолог засмеялась.

— Ну, до этого не меньше сотни лет, — сказала она. — Голод, по-моему, более насущная проблема.

— Почему?

— Сколько мы продержимся, не пополняя запасов?

— Несколько месяцев, я полагаю. Вы же знаете, что рыбу мы можем ловить только на ходу. Вы думаете…

— Да, капитан. Все в окружающей корабль экосистеме для нас наверняка яд. Водоросли поглощают из воды металлы, а маленькие ракообразные и рыбы питаются водорослями. Большие твари пожирают мелких. Концентрация солей металлов все повышается, если идти по цепочке, и мы…

— Вряд ли разжиреем на диете из рения и ванадия.

— А заодно и молибдена с родием. Вот так, капитан. Кстати, вы просматривали последние медицинские отчеты? Настоящая эпидемия тошноты и лихорадки — как вы сами себя чувствуете, капитан? И это только начало. Пока еще ничего серьезного, но неделя-другая, и…

— Защити нас, Леди, — вздохнул Лавон.

— Благословения не простираются так далеко на запад, — заметила Джоахил Нур и холодно улыбнулась. — Рекомендую прекратить всякую ловлю рыбы и сидеть на наших запасах до тех пор, пока не выберемся из здешних вод. Необходимо также закончить работы по экранированию винтов, и как можно скорее.

— Согласен, — кивнул Лавон.

Выйдя от биолога, он поднялся на мостик и уставился на покрытую травой колышущуюся воду. Цвета сегодня были сочнее, чем когда-либо — янтарные, цвета сепии, красновато-коричневые, индиго. Водоросли подрагивали. Лавон представил себе мясистые пряди, присосавшиеся к корпусу и разрушающие его кислотными выделениями, молекула за молекулой превращающие корпус в ионы супа и выпивающие его. Он содрогнулся. Он больше не мог видеть красоту в путанице заполонивших море водорослей, теперь непроницаемая, плотно сплетенная масса означала для него лишь зловоние и разложение, опасность и смерть, пузырящиеся гнилые газы и невидимые клыки разрушения. Час за часом борта гигантского корабля становились тоньше, а он не мог двинуться, беспомощный посреди ранящих его врагов.

Лавон постарался сохранить эту новую напасть в тайне, не вынося ее на всеобщее обсуждение, но тщетно: никакие секреты в закрытом мирке, вроде «Спьюрифона», долго не сохранишь. Но он настоял на секретности, желая, по крайней мере, свести до минимума открытые разговоры, которые быстро могли привести к панике. В итоге знали все, и все притворялись, будто он один знает, насколько скверно обстоят дела.

Тем не менее, возбуждение нарастало. Разговоры стали натянутыми и резкими, пальцы дрожали, невнятно произносились слова, все валилось из рук. Лавон держался в стороне от остальных, насколько позволяло положение капитана. Он молил об избавлении и искал выход в снах, но Джоахил Нур, кажется, была права: сюда не проникали послания возлюбленной Леди Острова Сна, чьи советы несли утешение страждущим и мудрость колеблющимся.

Один проблеск надежды подарили биологи. Джоахил Нур предположила, что можно нарушить электрическую систему морской травы, пропуская ток через воду. Предложение показалось Лавону сомнительным, но он уважал мнение биолога и распорядился готовить нужное оборудование.

В конце концов последний из защитных экранов был установлен вокруг винтов. Произошло это к концу третьей недели.

— Запускайте двигатель, — приказал Лавон.

Корабль вздрогнул, пробуждаясь к жизни, как только заработали винты. Офицеры на мостике — Лавон, Вормеехт, Калимойн — замерли в напряженном молчании, едва дыша. Крошечная рябь вырвалась из-под носа судна — «Спьюрифон» двинулся! Медленно, упорно корабль начал продвигаться сквозь спутанную массу корчившейся морской травы, прошла минута, другая и… дрожь винтов прекратилась.

— Экраны не выдержали! — с болью воскликнул Калимойн.

— Посмотрите, что там произошло, — бросил Лавон Вормеехту, потом обернулся к трясущемуся и потному Калимойну, стоявшему с таким видом, будто ноги его приросли к палубе.

Первый штурман плотно поджал губы, из-за чего на щеках образовались желваки.

— Скорее всего, задержка будет недолгой, — мягко произнес Лавон. — Пойдемте-ка со мной, у меня осталось немного вина, и как только корабль снова тронется, мы…

— Нет! — взревел Калимойн. — Я чувствую, экраны сорвало. Водоросли сожрали их!

— Экраны на месте, — проговорил Лавон более настоятельно. — Завтра к этому времени мы будем далеко отсюда, и вы снова проложите нам курс к Алханроелю.

— Мы погибли! — выкрикнул Калимойн и вдруг метнулся прочь. Размахивая руками, он сбежал вниз по трапу и исчез из виду. Лавон колебался. Вернулся Вормеехт, выглядел он мрачнее тучи. Экраны действительно сорвало, винты запутались, и судно вновь остановилось.

Лавон пошатнулся, чувствуя, как заражается отчаянием своего штурмана. Мечта всей жизни завершилась неудачей в нелепом, катастрофическом фарсе.

В этот момент на мостик поднялась Джоахил Нур.

— Капитан, вы знаете, что Калимойн скоро спятит? Он забрался на наблюдательную вышку, плачет, кричит, танцует и призывает к мятежу.

— Я пойду к нему, — сказал Лавон.

— Я почувствовала, как заработали винты, но потом…

Лавон кивнул:

— Запутались снова. Сорвало экраны.

Уже уходя, он услышал, как биолог заговорила о своем электрическом проекте и о том, что готова провести первую пробу в полном масштабе. Он ответил, чтобы она начинала немедленно и сразу доложила, если будут результаты, но все ее слова проходили мимо сознания — его полностью поглотила мысль, что делать с Калимойном. Первый штурман находился на высокой площадке правого борта, где обычно проводил наблюдения и вычисления широты и долготы. Сейчас он то прыгал, как помешанный, то гордо расхаживал взад и вперед, размахивая руками, то распевал непристойные отрывки баллад, то вопил, обвиняя и понося дурака Лавона, который умышленно завлек их в ловушку. Человек десять команды собрались внизу, слушая полунасмешливо, полуодобрительно. К ним быстро присоединялись остальные — все-таки развлечение. К своему ужасу, Лавон вдруг заметил, как к площадке Калимойна пробирается Майкдал Хац. Подойдя, он позвал штурмана и заговорил низким басом, спокойно уговаривая того спуститься. Калимойн поглядывал на летописца и то и дело прерывал, бормоча в его адрес угрозы. Но Хац продолжал подниматься. Теперь он уже находился в двух ярдах от штурмана, продолжая говорить и улыбаться, протянув вперед раскрытые ладони, словно показывая, что у него ничего нет.

— Убирайся! — взревел Калимойн. — Пошел вон!

Лавон, сам было шагнувший к площадке, жестом дал понять Хацу, чтобы тот держался подальше от штурмана. Слишком поздно! В одно мгновение взбешенный Калимойн прыгнул к Хацу, облапил маленького летописца, поднял, как куклу, вверх и швырнул через поручни в море. Крик ужаса вырвался у зрителей. Лавон метнулся к поручням и успел увидеть, как Хац, колотя руками, рухнул в воду. По водорослям пронеслась мгновенная судорожная дрожь. Подобно угрям, мясистые пряди шевелились, изгибались и вертелись. Море, казалось, вскипело на миг — затем Хац исчез.

У Лавона от ужаса голова пошла кругом. Сердце словно целиком заполнило грудь, раздавив легкие, а мозг завертелся в черепной коробке. Он никогда не видел насилия раньше. За всю жизнь ему ни разу не доводилось услышать о намеренном убийстве одним человеком другого. И вот это произошло на его корабле и совершено одним из его офицеров — невыносимая, смертельная рана!

Как во сне, он двинулся вперед, руки его легли на мускулистые плечи Калимойна, и, не задумываясь, с силой, которой у него не было никогда прежде, он легко перекинул штурмана через поручень. Послышался приглушенный вой, потом всплеск. Пораженный, он посмотрел вниз и увидел, как море вскипело во второй раз, и морская трава сомкнулась над бьющимся телом Калимойна.

Медленно, оцепенело Лавон спустился с площадки.

Чувствовал он себя ошеломленным и трясся, как в лихорадке. Казалось, что-то надломилось внутри. Кольцо расплывающихся в глазах людей окружило его. Постепенно он различил глаза, рты, знакомые лица. Он хотел что-то сказать, но не смог произнести ни слова — только выдавливал неразборчивые звуки. Потом рухнул вниз, не почувствовав удара о палубу. Чьи-то руки поддержали его за плечи, кто-то поднес ему вина. «Посмотри на его глаза, — услышал он чей-то голос, — он в обмороке». Лавона затрясло. Не сознавая как, он оказался в своей каюте, где над ним склонился Вормеехт, остальные толпились вокруг.

Первый помощник тихо произнес:

— Корабль движется, капитан.

— Я убил его, Вормеехт.

— Мы бы все равно не смогли держать сумасшедшего под замком последующие десять лет. Он был опасен для всех. У вас все права, и вы поступили совершенно правильно.

— Мы не убийцы, — пробормотал Лавон. — Давным-давно наши варварские предки отнимали жизни друг у друга, но мы не убийцы и не убиваем. Я никогда никого не убивал. Мы были дикарями раньше, но теперь-то мы живем в иной эпохе и на другой планете. А я убил его, Вормеехт.

— Да, капитан. И были правы. Он угрожал успеху путешествия.

— Успеху? Какому успеху?

— Корабль снова движется, капитан.

Лавон не сводил с него глаз.

— О чем вы?

— Пойдемте, убедитесь сами.

Четыре массивные руки обняли его, и Лавон ощутил резкий запах шкуры скандара. Гигант-матрос подхватил его, вынес на палубу и заботливо опустил. Лавон пошатнулся, но рядом были Вормеехт и Джоахил Нур. Первый помощник указал на море. По всей длине корпуса «Спьюрифон» окружала чистая вода.

— Мы опустили в воду кабели, — рассказывала Джоахил Нур, — и тряхнули эту дрянь доброй порцией тока. Это взорвало всю систему… Ближайшие водоросли погибли мгновенно, а прочие начали отодвигаться. Перед нами чистый проход до самого горизонта.

— Путешествие спасено, капитан, — сказал Вормеехт. — Теперь мы вновь пойдем вперед.

— Нет, — Лавон покачал головой. Сознание мутилось и туманилось. — Мы остались без штурмана. Чтобы найти нового, придется повернуть назад к Цимроелю.

— Но…

— Поворачивайте!

Сбитые с толку, пораженные, они смотрели на него с раскрытыми ртами.

— Капитан, вы все еще не в себе. Отдать такой приказ, когда все обошлось благополучно… Вам просто нужно отдохнуть, и тогда…

— Путешествие закончено, Вормеехт. Мы идем назад.

— Нет!

— Нет? Это что, бунт? — Их взгляды скрестились. — Вы действительно хотите продолжить плавание? — спросил Лавон. — На борту обреченного корабля с убийцей-капитаном? Вас ведь тошнило от путешествия, прежде чем все это произошло. Вы думали, будто я не знал? Вы жаждали вернуться домой, только не решались сказать вслух… Ну, так теперь я удовлетворю ваши желания.

— Мы пять лет в море, — проговорил Вормеехт. — Вполне возможно, что мы уже одолели половину пути, и добраться до противоположного берега ближе, чем возвращаться.

— Или мы можем навечно уйти в никуда, — возразил Лавон. — Но дело не в этом. Просто у меня не лежит сердце идти вперед.

— А если завтра решите по-другому, капитан?

— И завтра у меня на руках останется кровь, Вормеехт. Я обязан был провести корабль через Великое Море в полной безопасности. Мы уже заплатили за нашу свободу жизнью четырех; путешествие закончено.

— Капитан…

— Поворачивайте судно, — приказал Лавон.

Когда они на следующий день пришли к нему хлопотать о продолжении путешествия, упирая на вечную славу и бессмертие, ожидающее их в Алханроеле, Лавон холодно и решительно отказался от какого-либо обсуждения. Продолжать путешествие теперь, сказал он, невозможно. Они смотрели друг на друга: те, кто прежде ненавидел плавание и стремился избавиться от него, и тот, кто в эйфорический миг победы над водорослями изменил решение. В конце концов им пришлось согласиться с Лавоном о невозможности продолжения плавания. Они взяли курс на восток, и больше не заговаривали о том, чтобы пересечь Великое Море. Весь год они с трудом пробивались сквозь штормы, на следующий год у них произошло столкновение с морскими драконами, чуть не повредившими кормовую часть судна, но тем не менее они продолжали плыть, и из ста шестидесяти трех путешественников, в свое время покинувших Тил-Омон, более ста — и среди них капитан Лавон — были живы, когда «Спьюрифон» вошел в родной порт на одиннадцатый год путешествия.

ОБЪЯСНЕНИЯ КАЛИНТАНА

Четыре дня после этого Хиссуне владела меланхолия. Разумеется, он знал, что путешествие завершилось неудачей — ни одному кораблю так и не удалось пересечь Великое Море ни в прошлом, ни, очевидно, в ближайшем будущем. Но эта неудача!.. Зайти так далеко, а потом вернуться, причем не из трусости, болезней или голода, а только от морального отчаяния — Хиссуне с трудом мог понять это, сам бы он никогда не повернул назад. Все пятнадцать лет своей жизни он упорно шел к тому, что понимал как свою цель, а те, кто колебался идти по избранному пути, всегда казались ему лентяями и слабаками. Но с другой стороны, он не Синнабор Лавон, и ни у кого не отнимал жизнь, а ведь такое насилие может потрясти любую душу. Он испытывал к капитану смешанное чувство жалости и презрения. А потом… он понял, что Синнабор Лавон был не слабым человеком, а личностью с колоссальной моральной ответственностью. Мое образование, подумал он, продолжается.

Затем юноша принялся отыскивать записи приключенческие и развлекательные, не столь философского смысла, но находил не совсем то, что искал. Однако за столько лет, проведенных под землей, он узнал, что был невероятный случай в самом Лабиринте, сильно позабавивший бы любого, и даже сейчас, более чем через шесть тысячелетий, о нем рассказывали как об одном из самых необычных происшествий, виденных на Маджипуре.

Дождавшись подходящего времени, Хиссуне провел кое-какие исторические исследования, а затем с помощью Счетчика Душ вошел в сознание некоего юного офицера при дворе Понтифекса Ариока, человека с эксцентричной репутацией.

Наутро после того дня, когда кризис достиг кульминационной точки и всеми овладело настоящее безумие, в Лабиринте воцарилась непривычная тишина, поскольку все были слишком поражены, чтобы даже разговаривать. Удар от вчерашнего был слишком ошеломителен, и даже имевшие к случившемуся прямое отношение никак не могли поверить. По приказанию нового Понтифекса сегодня утром собрались все чиновники — высокопоставленные и рангом пониже, — участвовавшие в недавней перестановке. Сидели свободно, отгоняя сон, пока новые Понтифекс и Коронал — каждый как громом пораженный нежданным получением царственного сана — удалились в личные покои поразмыслить над своим внезапным превращением, что дало наконец Калинтану возможность повидаться с Силимэр. Занятый делами, он не виделся с нею целый месяц, а она была не из тех, кто легко прощает. Теперь он сумел переправить ей записку, в которой написал: «Каюсь, я виновен в постыдном пренебрежении, но, возможно, теперь ты начинаешь понимать, почему. Встретимся в полдень за ленчем у Двора Шаров, и я все объясню».

За время их знакомства он уже разобрался в ее темпераменте, бывавшем довольно бурным и в лучшие минуты встреч; фактически это был ее единственный, зато сильный недостаток, и Калинтан побаивался ее гнева. Уже год они были любовниками, и дело шло к обручению. Все высшие сановники двора Понтифекса соглашались, что он поступит хорошо, женившись. Силимэр была прелестна, разумна и образованна в политических делах. Она принадлежала к хорошей семье, среди предков которой были три Коронала, включая самого легендарного Лорда Стиамота, и было ясно, что она станет идеальной женой для молодого человека, судьбой предназначенного для высоких постов в государстве, ведь уже сейчас, незадолго до тридцатилетия, Калинтан достиг внешнего края внутреннего круга двора Понтифекса, неся на своих плечах ответственность, какая не многим дается в его годы. Именно ответственность и удерживала его не только от объяснений, но даже от встреч с Силимэр. Без особой уверенности он надеялся, что она простит его.

Всю прошлую бессонную ночь он повторял в уме заготовленную речь, желая уменьшить свою вину: «Ты ведь знаешь, в последние недели я был занят делами государственной важности, слишком щекотливыми, чтобы обсуждать их даже с тобой, и…» Он продолжал обкатывать фразы, поднимаясь по ярусам Лабиринта ко Двору Шаров на встречу с Силимэр.

В то утро привычная тишина Лабиринта заставляла воспринимать все окружающее очень отчетливо и остро. Нижние уровни, где находились правительственные учреждения, казались вымершими и опустевшими, а на расположенных выше этажах ему встретилось всего несколько человек, собиравшихся небольшими хмурыми группками в темных уголках и перешептывающихся с таким видом, будто произошел государственный переворот. И все пристально разглядывали Калинтана, а некоторые тыкали пальцами. Калинтан удивлялся, как они узнают в нем официала Первосвященного, пока не сообразил, что так и не снял маску. Он носил ее на всякий случай, якобы для защиты от яркого искусственного света воспаленных от бессонницы глаз.

Сегодня Лабиринт выглядел холодным и гнетущим, и он поспешно покинул эти мрачные подземные глубины, чьи колоссальные многоэтажные залы спиралью уходили вниз и вниз. За одну-единственную ночь это место стало для него отвратительным.

На уровне Двора Шаров Калинтан сошел с подъемника и наискось пересек его огромный, украшенный тысячами непостижимым образом подвешенных в воздухе сфер зал, направляясь к маленькому кафе на противоположной стороне. Полдень пробило как раз в ту минуту, когда он входил внутрь. Силимэр уже сидела здесь — он не сомневался, что так и будет, поскольку она всегда была пунктуальна, когда хотела устроить ему неприятности, — за небольшим столиком у задней стены.

Она встала, но не подставила губы, а протянула руку, как он и ожидал. Улыбка ее была четко отмеренной и холодной. Измученному Калинтану она показалась поразительно красивой: уложенные короной короткие золотистые волосы, вспыхивающие бирюзовые глаза, полные губы, высокие скулы, вся ее стройная фигурка.

— Я виноват, — хрипло пробормотал он.

— Конечно. Столь долгая разлука, должно быть, была для тебя непосильной ношей…

— Последние недели я был занят делами государственной важности, слишком щекотливыми, чтобы обсуждать их даже с тобой… — Слова звучали невероятно глупо, и Калинтан испытал облегчение, когда она прервала его ровным голосом:

— У нас еще будет время, милый. Может быть, пока выпьем?

— Пожалуй, да.

Она махнула рукой. Одетый в ливрею официант — надменно державшийся хьорт — подошел, принял заказ и гордо удалился.

— Ты не снимаешь маску? — поинтересовалась Силимэр.

— Ох, прости… Последние дни была такая неразбериха… — Он сорвал ярко-желтую тряпицу, которая скрывала глаза и нос и четко определяла в нем человека Понтифекса. Выражение лица Силимэр изменилось, когда она увидела его лицо, яростные огоньки в глазах погасли, сменившись заинтересованностью, почти жалостью.

— У тебя глаза красные, словно кровью налились, — заметила она, — а щеки бледные-бледные и натянутые…

— Я не спал. Сумасшедшее время.

— Бедняжка Калинтан!

— Думаешь, мы не виделись, потому что я так хотел? У меня просто не было времени.

— Знаю. И вижу, чего тебе это стоило.

Внезапно до него дошло, что она не насмехается над ним, а искренне сочувствует, и что все, возможно, окажется легче и проще, чем он себе представлял.

— Проклятые дела вздохнуть не дают. Ты слышала, что выкинул вчера Понтифекс Ариок?

Силимэр задохнулась от смеха:

— Разумеется. До меня ведь доходят все слухи. Так это правда? Это действительно произошло?

— К несчастью, да.

— Какое чудо! Какое изумительное чудо! Но случившееся перевернет мир вверх дном. Это подействовало на тебя так ужасно?

— На меня, на тебя, на каждого, — буркнул Калинтан, жестом охватывая Двор Шаров, Лабиринт, окружающую планету за этим ограниченным подземельем

— от внушающей благоговение Замковой Горы до дальних городов на западном континенте. — Я сам с трудом понимаю. Но лучше начать сначала…

— Возможно, ты не знаешь, что последние месяцы Понтифекс Ариок вел себя необычно. Я полагаю, напряжение, испытываемое человеком на высоком посту, зачастую сводит людей с ума, или они становятся немного сумасшедшими, стремясь добиться высот. Но, как ты знаешь, Ариок тринадцать лет был Короналом и более десяти лет Понтифексом, а этого времени хватит, пожалуй, чтобы научиться держать себя в руках. Особенно, если живешь здесь, в Лабиринте. Должно быть, Понтифекс просто затосковал по весеннему ветру с Замковой Горы, по охоте на гихорн на Цимроеле или просто захотел поплавать где-нибудь по настоящей реке, а ему приходилось торчать глубоко под землей и до конца жизни возглавлять армию своих чиновников.

Около года назад Ариок начал поговаривать о грандиозном шествии по Маджипуру. Я был в тот день при дворе с герцогом Гиделоном. Понтифекс попросил карты и стал рассказывать о замысле путешествия по реке к Алайсору, затем он хотел отправиться на Остров Сна — навестить во Внутреннем Храме Леди, после чего пересечь весь Цимроель, останавливаясь в Пилиплоке, Ни-Мойе, Пидруиде, Нарабале — в общем, везде. Поездка эта заняла бы по меньшей мере пять лет. Гиделон бросил на меня странный взгляд и указал Ариоку, что столь грандиозные шествия устраивают Короналы, а не Понтифексы, и Лорд Струин вернулся из подобного всего два года назад.

«Выходит, мне запрещено это делать?» — осведомился Понтифекс.

«Не запрещено, ваше величество, но обычай требует…»

«Чтобы я оставался узником Лабиринта?»

«Нет-нет, вовсе не узником, но…»

«Но мне не дано выходить во внешний мир».

Должен заметить, мои симпатии были на стороне Ариока, но не забывай, что я, не в пример тебе, не уроженец Лабиринта, а лишь один из тех, кого долг и обязанности перед Маджипуром привели сюда, поэтому жизнь под землей для меня немного необычна. И когда Гиделон убедил Ариока в невозможности грандиозного шествия, я не мог не заметить неуспокоенности в глазах Понтифекса.

А затем произошло то, чего никто не ожидал — его величество начал удирать по ночам и слоняться по Лабиринту. Никто не знал, часто ли он поступал так прежде, до того как мы обнаружили, что происходит, хотя до нас доходили слухи, будто закутанную в плащ, носящую маску фигуру, сильно смахивающую на Понтифекса, изредка видели то у Двора Пирамид, то в Зале Ветров. Мы относились к ним безразлично до той ночи, когда по счастливой случайности постельничему Ариока не почудилось, будто Понтифекс требует его к себе, он отправился взглянуть, что тому надо, и нашел комнату пустой. Ты должна помнить ту ночь, Силимэр, потому что мы были вместе, когда вперся один из людей Гиделона и увел меня с собой, заявив, что созывается срочная встреча высших советников, и необходимы мои услуги. Ты была тогда расстроена, вернее, в бешенстве. Разумеется, причиной встречи послужило исчезновение Понтифекса, хотя мы скрыли это, объявив, что обсуждали последствия от гигантской волны, опустошившей Стоензар.

Ариока нашли в четыре часа утра. Он был на Арене — ты знаешь, что это идиотское пустое место было создано по одному из безумных указов Понтифекса Дизимейла. Ариок сидел на корточках у дальней стороны, играл на зутибаре и пел песенки аудитории из пяти-шести оборванных мальчишек. Мы доставили его домой. Через несколько недель он снова удрал и ухитрился добраться до Двора Колонн. Гиделон много говорил с ним; Ариок настойчиво утверждал, что монарху важно побродить среди народа, послушать его горести, и ссылался на прецеденты в далеком прошлом Старой Земли. Гиделон принялся втихомолку расставлять охрану в его покоях — предположительно от наемных убийц, но кому нужно убийство Понтифекса? Стража не давала — не физически, нет! — Ариоку убегать, но хотя Понтифекс и странный человек, он отнюдь не дурак, и вопреки охране за последующие два месяца ускользал раза два-три. Положение становилось критическим: а если он вдруг исчезнет на неделю или вообще покинет Лабиринт и отправится погулять в пустыню?

«Раз мы не в силах воспрепятствовать его скитаниям по Лабиринту — почему бы тогда не дать ему напарника, который сопровождал бы его и заодно присматривал, чтобы с ним ничего не случилось?» — сказал я как-то Гиделону.