Я ткнулась лбом в холодный камень и бездумно уставилась вперед, где, нависшее над балконом, колыхалось ощерившееся когтями месиво. Стоит лишь ослабить контроль… Не могу. Не хочу и не буду. Каким бы он ни был, это мой волчонок, и я буду за него до конца. Ведь есть еще мой народ — то, за чье существование я билась всю жизнь. То, ради чего я жива. То, ради чего все это затевалось. И для Сумерек мой волчонок — шанс выжить.

Значит — он выживет. А я… Я устала.

До злобы, до боли, до сухого терпкого и колючего комка в груди устала от жизни. Я сгорбилась под лупящим по скрюченной спине дождем, и чувствовала, что и сейчас жалкие огрызки сил моих утекали к Хранителю. Я держала часть сознания непрерывно работающим, удерживающим нити контроля над стихией. Это почти не требовало энергии. Алекс это знал.

Я уронила голову на грудь. Кровь струилась по бокам, ногам, пальцам. Тело вспыхивало болью на каждое движение. Сил остановить кровь не было. Сил отсечь боль не было. Они все уходили на галерею.

Голова наливалась свинцом, руки застывали, а сердце билось редко, натужно, пытаясь вытянуть кровь оттуда, где ее уже давно не было. Тук… Тук…… Тук… Перед глазами замельтешили разноцветные дуги. Тук… Я устала. Я безнадежно, безмерно устала. Слишком, чтобы жить. Тук… Сознание подернулось липкой паутиной горячки, вязкой, клейкой, опутывающей мысли коконом бреда.

Навязчивого плаксивого бреда, в котором билось только одно: почему? Нелогичная, абсолютно непостижимо откуда взявшаяся боль. Почему душу мою залила пустота не сейчас, а много раньше?

Отчего больно? До пустоты, до безразличия, до того, что от жизни остается одно — усталость? Отчего катятся по щекам слезы? Отчего я зла на тебя? До ненависти, до крика, до желания убить?…

Тук… В ушах зашумело, а потом вдруг наступила тишина.

Тихо-тихо-тихо. Тихо…

И каменные плиты стремительно понеслись навстречу. Такие крас…

А потом я лежала, долго-долго, бездумно глядя в бездонные небеса. А потом вдруг поняла, что темное облако — не облако, а человек. До звериного рыка знакомый белокурый вампир. Стоящий рядом уже бог знает сколько. Ну вот и оно. Одно жаль — обряд не завершен. Все погибнет, и только потому, что я слишком многим мешаю. А на вампира я не смогу поднять даже палец. Не хватит сил.

Он рывком наклонился надо мной, окинул быстрым взглядом и сунул руку за пазуху. И за узким прищуром я разглядела очень, очень много тьмы. Но обряд… Я должна.

Попробовала пошевелить рукой.

Не могу…

Я смотрела на неподвижные, застывшие, заледеневшие пальцы, уже не чувствующие ничего, и кричала про себя — давайте же, давайте!… А они все лежали под стучащим дождем, уже почти мертвые отростки. А где-то совсем рядом не могли разомкнуть Круг десятки людей. И Хранитель… На глаза выступили злые, горячие слезы. Единственное горячее, что во мне осталось. Значит, сейчас. Я пошевелила вдруг поддавшимися одеревеневшими губами и прохрипела:

— Добивай.

Он резко развернулся на звук. Ко мне метнулась рука с кинжалом. Не ждал, что жива? Только, ради богов, одним ударом. Ну и… И вдруг я увидела, как у него кривятся губы. Оскалился, бросил:

— Дура!

Меня схватили горячие, ослепительно горячие для моего заледеневшего тела руки, сгребли в охапку и… притянули к другому телу и прижали, прижали так, что я забыла, что надо дышать. И чувствовать, и думать, и понимать… И только шепот, твердящий, как заклинание:

— Дура, дура, дура!

И только ладонь, зарывшаяся мне в волосы. И дождь, дождь, дождь… Сквозь туман, туман и дождь, я начала понимать, что он сидит жестком камне под зубцом, что я свернулась у него на коленях, что голова моя прижата к его груди, где бешено колотиться сердце, ненормальное, неправильное сердце. А потом… В меня потоком хлынуло тепло. Я зарылась в него пальцами, лицом, всем телом. Чьи-то пальцы что-то рвали, пытались что-то убрать, и я отбрасывала их, эти мешающие мне пальцы. И впитывала, впитывала жар, накрывший меня горячим одеялом. И вдруг почувствовала, что с теплом в меня струиться сила. Инстинкт рванулся к ней, потянул на себя, заполняя резервы. А потом проснулся разум.

Куртка, укутывающая теплым коконом. Разорванная рубашка и мои руки, пробравшиеся под воротник к живительно теплой коже. Весьма далеко пробравшиеся. О боги, боги, боги…

— Почему?… — один короткий вопрос. Один быстрый выдох. Но в нем было все.

— Ты как думаешь, Волчица? — один короткий, быстрый, злой ответ. И в нем тоже было все.

— Ответь…

— А что ответил бы твой Волк?! Что ответил бы твой Вожак, великий и ужасный, могучий Белый Волк, который таскался за тобой как собачонка?!! — он бросал фразы сквозь сжатые зубы, выплевывал их, глядя прямо перед собой стеклянными глазами. — Таскался по пятам, прыгал у твоих ног и вилял хвостом, высунув язык от восторга, если удавалось ткнуться носом в твою руку. Ненавижу тебя!!! — рыкнул он так, что я отпрянула. А потом тихо, едва слышно сказал: — Потому что сам хожу за тобой тенью, готовой валяться в ногах у последней шавки за возможность просто быть с тобой. За то, чтобы дать тебе выход из лабиринта, в котором тебя могли сожрать. За то, чтобы сейчас ты осталась жива. Такой же слепой идиот. С той лишь разницей, что ты была — его. Ненавижу!…

Он говорил, тихо, горько, а руки его, словно и не замечая слов, обнимали все сильнее, прижимали к груди, судорожно, резко, будто боялись, что сейчас я исчезну. А я лежала в кольце этих рук и чувствовала, как исчезает звенящая пустота в душе. Как уходит куда-то боль. Как комок из горечи и глухой тоски распадается, растворяется, исчезает.

И губы, горячо, торопливо, почти украдкой, но нежно-горько целующие. В мокрые от дождя щеки, веки, губы, нос, и снова в губы… И мои губы, открывающиеся навстречу, и целующие точно также торопливо, нежно, украдкой от богов. Пальцы, скользящие по шее, гладким щекам, зарывающиеся в волосы. И разум, вдруг рыбкой скользнувший в чужой, не встретив никак заслонов.

И слова вдруг перестали быть нужными. И из его глаз вдруг ушла копившаяся месяцами боль и злоба, а из поцелуев — осенне-горький привкус. И мне вдруг — вдруг захотелось жить. Все случилось разом, и именно вдруг. И все потому, что мы — быть может за все века, что знакомы — рассмотрели друг друга и себя самих до конца. И поверили тому, что увидели.

И любовь Волка, которая проходила — теперь уже проходила — мимо меня, не задевая. И пустота в моей душе от того, что посчитала тебя по ту сторону баррикад. И все мелкие мысли и мыслишки, в которых сама себе не признавалась, и которые все это время вопили — ты мне нужен. И то, что камнем лежало у тебя на душе, саднило и рвало сердце в кровь. Это была любовь, страстная, безрассудная, не ведающая рассуждений. Эта была ревность, жгучая, едкая, с сотней ядовитых жал, заставляющая терять всякий разум. И наш давний, такой странный разговор… Твое желание оградить меня, дать в руки ключ, за который уплачено столько… Блаженная прохлада моей ладони на лбу, ее одуряющий запах, безумное желание прижать к себе и целовать, целовать, целовать… попытку что-то говорить, врать, оправдываться, когда забываешь слова только от возможности взглянуть в глаза, коснуться руки, когда тонкие пальцы так близко и возможность дотронуться до них губами заслоняет весь свет. И то, как ходил за мной следом, прикрывая спину, потому что просто не мог иначе. И то… Как час назад стоял на коленях перед четверокрылым ястребком, умоляя вмешаться, открыть портал сюда, потому что знал, что я умираю…

Я ткнулась ему в шею, как слепой котенок. Хотелось рыдать. Просто от счастья. Ян, любимый, за что ж мне столько… Но не зарыдала. Просто потерлась щекой, коснулась губами еще не до конца зажившего шрама от моей же глупой руки и тихо шепнула:

— Прости… — и за рану эту, и за несправедливость, и просто за то, что я такая… Дура.

— Прощаю. Все… — он грустно улыбнулся и поцеловал меня в макушку. Я посмотрела ему в глаза. Светлая-светлая, счастливая-счастливая грусть. Грусть. Грусть… Не бывает столько счастья. Боги завидуют тем, у кого его с избытком и отбирают все. И я чувствовала, как из глаз катятся слезы. Боги, боги, что же ты сделал…

Не заслужила… Дождь вдруг прекратился. И я почувствовала, что снаружи что-то происходит. Напряжение, гигантское напряжение, которое я не замечала только потому, что в душе мой носились бури. И настойчивое желание кого-то ко мне прорваться, и невероятное по силе возмущение энергетического поля, все нарастающее и нарастающее. Я бросила один короткий взгляд за зубцы. За то время, что я провалялась почти без сознания, волна выросла. И продвинулась. Один короткий взгляд… А сколько он захватил. И съежившегося последнего защитника Круга, и огромный столб пульсирующего воздуха, и волну, уже переползшую на балкон, и о боги, Рейн…которого тоже втянули в Круг. Я наконец опомнилась и вцепилась в уже ускользающий от меня контроль стихии. И вдруг в сознании зазвенело от ощущения опасности. Ко мне кто-то рвался, рвался так, что голову сжимала ноющая боль, но не мог пробиться. До меня донесся только смутный отголосок со значением — отпусти. Кого я должна отпустить? Что?… А потом в голову ворвался четкий, ровный, уверенный голос. Знакомый до боли.

Ты все еще служишь Закату? Я никогда не перестану ему служить. Ты клялась защищать Хранителя, любой ценой? Я давала клятву. Ты ее сдержишь? Я не имею права ее не сдержать. Зачем эти вопросы, Хронос? Что вы хотите от меня?

Молчание. Боги, боги… Ян сжал мою руку. Наши пальцы переплелись. Я чувствовала — что бы сейчас не бродило в Кругу, дело идет к завершению. Слишком близко к своему пику подошло напряжение. Поэтому я прикрыла глаза и сосредоточилась на контроле. Главное — удержать. Совсем немного осталось. Потерпи совсем чуть-чуть, пока все не завершиться и не разомкнется Круг… Совсем чуть-чуть…

Энергетические токи уже не просто подрагивали, они извивались бешеными петлями, и сияли так, что было больно глазам. Воздух пропитало не просто напряжение — раскаленная, взрывоопасная смесь, от которого волнами исходило дрожащее марево. Время потекло будто сквозь патоку, переходя не на минуты, а на удары сердца.

Удар…Удар… Медленные, глухие, растянутые толчки будто останавливающегося сердца. Один. Два. И тишина…

Мертвая, тяжелым занавесом рухнувшая тишина.

Я вцепилась в тонкие нити стихий. Только не выпускать. Держать-держать-держатьдержатьдержать…

И я держала. Держала один миг удушающей, дрожащей от напряжения тишины. Держала, глядя, как выпрямляется столб пульсирующего воздуха, взрываясь тысячью мерцающих осколков. Держала, когда над Кругом завертелся в сумасшедшей пляске гигантский вихрь. Держала, когда струйки зеленого пламени перекрестили воронку и слились в центре в широкое кольцо. Кольцо светлело, ширилось, теряло зеленый цвет, становясь молочным туманом и наплывало на края воронки. Я держала, когда туман заполонил ее всю и… сама материя, сначала медленно, а потом все быстрей и быстрей завертелась вокруг него. Я держала, когда воронка безжалостно начала затягивать в себя первых нелюдей. Нашли выход. Действительно нашли! Я держала… а стихия начала схлопываться вокруг.

Тихо, без звука. Ее всю, без остатка, затягивало в вихрь. Я рванулась прочь, слишком поздно поняв, ЧТО это. Рванулась, разбиваясь в кровь, выдираясь из сети, которую сама же сплела. Сети, которая теперь поймала меня саму. Я билась в ней, отчаянно, зло, безнадежно…

Я рвалась прочь от смерти, первый раз поняв, что хочу жить. Жить. Не ради долга, а просто — жить.

Жить…

А меня тянуло в смерть всей силой древней магии, которая была неизмеримо сильнее меня. Вместе со стихией, с которой я слилась. Ради контроля. Ради твоей жизни, Хранитель! Ты бросишь меня?!…Алекс…

И легкое, легчайшее касание — да…

И отчего-то —слезы. Горячие, злые. На завистливых богов, на бездушную правду.

На себя, поверившую, что все еще может быть.

Гигантская, непосильная тяжесть. Безжалостная сила, вырывающая разум. И горячая рука, сжимающая мою руку. Я так хотела жить.

Всего лишь жить!

Ничего больше…

Я стиснула чужую руку, этот якорь, еще удерживающий в теле. Вздохнула, глубоко, ровно. Без слез. И почувствовала, как накатывает, прошивает тело и разум жгучая, пылающая древней магией волна. Выжигает, оплавляет свечой тело. И бешеным, яростным огнем выпущенного на волю демона времен сотворения мира сжигает…душу.

И в последний миг, за криком, за дикой болью, прошивающей тело, в последний миг перед тем, как душа почернела и рассыпалась, я поняла — я переиграла богов.

Я была счастлива.

Один раз в жизни, но я была счастлива так, как не сможете никогда вы, Всемогущие.

Я, Скайлин.

Сердце океана.