— Ты…Сол? — я поднял на него глаза. И понял, что к горлу подкатывается тошнота. Я не верил. Я не хотел верить. Опять обман, опять чей-то агент, прячущийся за маской, опять преследующие какие-то далеко идущие цели. Я не чувствовал Рейна, не чувствовал своего Стража. Это означало одно — он мертв.

Я вскинул руку с мечом…

— Знаешь, что говорят у нас? — его рука стальной хваткой схватила мою занесенную для удара руку. — Не играй с судьбой, она может и ответить.

— Кто ты?

— Ну кем же я еще могу быть? — он устало прикрыл глаза. — Кем?… Если тебя волнует то, что ты меня не чувствуешь, могу утешить — я тебя не чувствую тоже. Паутинные звезды выжигают не только нити судьбы. Они выжигают все нити. Все связи. Ничего — восстановим. Было бы время.

— Ты не можешь им быть… — шептал я, уже не зная, кого убеждаю. Между ними не было ничего общего. Только рост. Только глаза. Только какой-то странный, птичий наклон головы. И взгляд. Взгляд, который не подделать. Я посмотрел ему в глаза, и его фигура, абсолютно человеческая фигура у меня в сознании начала одеваться в чешую. Стали массивней кости, выпустились когти, упали шелестящей пеленой крылья. Покрылось костяными щитками изуродованное лицо. И слева на щитке было четыре лишние борозды. Как я и помнил. Рейн… — Тебя должны были убить.

— Ворон вернулся…вовремя.

— Ворон не мог сделать тебя солом.

— Я прекрасно справился сам. Не так уж сложно сбросить шкуру, если организм запрограммирован на это. Ты как-то спрашивал меня о Последней войне. Вот сейчас я, пожалуй, тебе отвечу, — он замолчал, а потом снова заговорил, медленно и четко. — Я был на десять лет старше тебя. И в той войне я потерял напарника-Стража и половину себя. А вот вторая половина досталась мне на память от т,хора, располосовавшего лицо. И жизнь, долгая-долгая. Почти вечная. Они оказались заразны, знаешь ли.

— И все это время…

— Да. Спячка. Обычная спячка. Точно такая же, как и каждые пять лет. — он прищурился и тихо сказал: — Я едва нашел тебя. Только когда ты бессознательно начал тянуть из меня силы, я понял где ты. Никогда, слышишь, никогда не думай, что можешь просчитать все. Никогда не думай, что все идет по плану. И никогда не думай, что мы оставим тебя, — он помолчал. — Поднимай людей, Хранитель. Теперь это единственное, что тебе остается.

— Главное — прикрывай мне спину, Рейн. В остальном я разберусь сам. И еще, — я сделал глубокий вздох. — Не забывай, что Хранителя ты тоже потерял.

— Цена победы…

— Цена победы, — отрезал я. — Я знаю.

Знаю… Знаю, черт подери, и мне уже до этого дела нет! Все, прочитан старый фолиант, прочитан и забыт. Я исчерпал свой лимит сделок с судьбой. А потому… Я сделал глубокий вздох и выбросил из сознания все и всех, кто мешал думать о деле. К черту Рейна, к черту дождь, к черту судьбу с Паучихой заодно.

Я окинул взглядом галерею. Не чтобы понять, что происходит, а как именно происходит. Да, атаки отбивались. Но как? Взгляд вычленил из массы одного мужчину, тихо стонущего в углу, вокруг которого суетился лекарь, перевязывая раны вместо полотна полосами сорванного со стены гобелена. Потом — еще одного, у которого руки висели плетьми. Потом еще одного и еще… Пол щедро полит дождем, потом и кровью, не раненных не было. Вообще. На залпах стояли в три линии, только одна из которых действовала. Но даже так не все в свою очередь поднимали руки. Люди устали. Смертельно.

Никто не разговаривал, не делал лишних движений. Только предельно сосредоточенные лица без выражения. И никаких мыслей. Вообще никаких. И это — все наши шансы?

Справа послышался хрип. Я оглянулся. Стоящий рядом храмовник заметно покачивался, конвульсивно дергая руками. А потом вдруг рухнул на светлый мраморный пол, закатив глаза. Подбежавший лекарь оттащил его к стене, где кучей лежали еще дюжина таких же. Ментальные резервы вычерпываются до донышка. Люди дают больше, чем могут. И получают кровоизлияние в мозг. И даже у патрульных силы тают поразительно быстро. Я прикрыл глаза. Последний залп прозвучал едва слышно. Не открывая глаз, рубанул вперед и вниз Лучом. Залп не дошел, распался слишком рано, и теперь они лезли по балкону. Торопливая смена линии отбросила их назад. Все, это предел. Дальше мы покатимся вниз.

Я отошел от перил, посмотрел на то, что осталось от трети гарнизона замка, и заговорил, перекрывая и дождь, и ветер, и то, что раньше было бурей:

— То, что мы делаем сейчас — прямой путь в могилу. Посмотрите правде в глаза. И спросите у себя, хотите вы этого или нет, — я медленно переводил взгляд с одного на другого. И то, что я говорил, ввинчивалось в каждый мозг, хотели меня слушать или нет. Некоторые физически меня уже не могли понять. Другие подумали и мысленно ответили. И лишь единицы сказали что-то в слух.

— Мы не побежим!

— Да некуда уже…

— Это наш дом, мы не оставим его…

— А нужно? — спросил я ровно. — Вы боретесь не с причиной, а со следствием. Нужно, чтобы… — я говорил, говорил недолго, но для меня эти минуты растянулись в часы. Я излагал план, сплавившийся из надерганных за последние сутки мыслей, воспоминаний и слепой веры. Мыслей и веры — их, каждого из тех, с кем спорил, дрался и просто шел рядом. И сейчас я хорошо знал этих людей, не каждого, но — всех. И знал, что и как сказать, чтобы меня слушали. Знал, как подать каждое слово так, чтобы в него поверили. Бессознательно, но — беспрекословно, так, как будто каждое из этих слов возникло сперва в их собственных головах. Я создавал иллюзию, самую сладкую и самую убедительную из всех иллюзий. Иллюзию того, что решают — они.

И люди слушали. И люди верили — мне, только мне и никому больше. Слушали и верили даже те, кто в полузабытьи валялся у стен.

И они пойдут за мной, мной и светом, который несет мой меч.

Когда люди очень хотят верить, нужно дать только повод. В остальное они поверят сами. Даже маги очень хотят верить, что у них впереди — жизнь. И люди вставали и шли за мной.

И я знал, что это навсегда. Они видели не меня — а образ, сплетенный из слов. И никакая сила уже не сломает его в их головах и сердцах.

Я повернулся лицом к горизонту. Сознание распалось на тысячи граней, а потом сложилось вновь, став четким, как никогда. Я потянулся к своим теням, и потянул их силу к себе. Она взбурлила, встала на дыбы, могучая, безудержная и заполнила каждую клетку до отказа. Я схватил в горсть россыпь призрачных, не видимых больше никому нитей и дернул.

Для нескольких десятков людей мир замер на полушаге. Замер весь, вместе с призрачными порождениями бури. И люди бросились вперед, теперь уже не просто веря — зная.

Я ощущал спиной тяжелый взгляд черных глаз, но не чувствовал ничего. Не тебе выговаривать мне. Твое место — за моей спиной. Оставайся там.

А они… Пусть верят в своего мессию.

Мир расплывался в мозгу в серое, ничего не значащее пятно. Он медленно проплывал внизу, не задевая отупевшее сознание, которое заволокло густым и липким, как патока, туманом. Мысли лениво ворочались в нем, все медленнее и медленнее, пока не застыли слипшимися леденцами.

В ушах звучал мерный, гулкий и очень, очень медленный стук. Сердце. Тихий шелест, все длящийся и длящийся. Без конца. Без начала. Это вдох.

Легкое напряжение в мышцах — и огромные, непомерно огромные крылья делают взмах. И легкое тело несется вперед.

И снова проплывает внизу мутно-серый от непогоды мир. И маленький его кусочек, окруженный тысячами сверкающих огоньков. И вдруг — вспышка, слепящая вспышка боли волной прокатывается по правому крылу, подхлестывая разум раскаленным кнутом.

Мотаю головой, слишком тяжелой, и сознание наконец проясняется. Животная форма всегда пытается подгрести сознание под себя, а я слишком давно ее не принимала. Замок, темная серая куча камня, казалась именно кучей. Темной. Серой. Я забрала влево и облетела ее с юга. Снова и снова, бесконечные круги в надежде хоть на что-то… За внешним периметром было пусто. Внутри него — только трупы и никого, кого можно было бы назвать живым. Опять. Снова. Как и как и час, и два, и три назад.

Я удивлена? Уже в который раз — нет. И, возьми меня Бездна, очень об этом жалею.

Слишком многое повернулось бы по другому, если бы…

ЕСЛИ БЫ.

Ненавижу сослагательное наклонение. Не ложка, а целая бочка бесконечных, черных, вязких и ядовитых, как сотня кобр, «если бы». Нет, не было и никогда не будет уже ничего по другому. Переиграть историю не могут даже титаны, что уж говорить о нас, полжизни проводящих в сослагательном наклонении.

Я скорчила гримасу на воображаемом лице. Не удержалась, и еще раз глянула вниз. По двору бродили разрозненные кучки крошечных, почти неразличимых сверху огоньков. В груди бродила злость пополам с горечью. Сухая, глухая, циничная. Это бывает с теми, кого лишают последних иллюзий. Ох уж эти наши иллюзии…

Чертовы титаны. Чертова война! Я почувствовала, как воздушные потоки снизились и понеслись над землей. И я неслась вместе с ними, а к горлу подкатывался крик — такой же сухой, горький и звенящий. Ледяной ветер обдувал крылья, крупные капли барабанили по толстой коже. А я неслась вперед, глядя, как мелькают внизу скалы, как сливается в одну неровную, неряшливо-бурую полосу зубцы обоих периметров. А впереди меня неслась ударная волна крика, звучащего на всех волнах разом. Сперва все они шли вместе, парализуя, оглушая, прижимая к земле. Потом одно горло сменило частоту колебаний. Следом другое. Потом третье, четвертое, пятое, десятое… Звуковые волны вздыбились, вошли в диссонанс и реальность стало крошить и корежить, как лист фольги. И первыми разметало в пыль выродков Паучихи. Я захлопнула пасть тут же — каменные стены уже начинали дрожать.

Я с силой взмахнула крыльями и поднялась выше. Это не панацея. Через сколько-то времени то, во что переплавилась душа, совьет новое тело. Это злоба, горячая детская злоба на затеявших все это, требовала выхода и находила его. Восточная башня выросла на пути черным узким огрызком, безлюдным и разоренным. Здесь тоже бродили мелкие светящиеся точки, но разрушить их — значит разрушить замок. Я обогнула башню со стороны двора и полетела дальше. Я возвращалась обратно, так и не найдя того, что искала.

Того, что много раз уж клялась защищать. Чего они стоят, все эти клятвы? Чего они стоят без смысла, что когда-то их наполнял? Я мотнула головой. Нельзя мне думать. Сейчас. Потом. Никогда. Это будет подобно смерти. Я кружила над стенами, высматривая людей, а тихий шепоток все твердил и твердил: «Ты сможешь? Разве?».

Смогу. Я все смогу. Я выживу. Но это буду уже совсем другая я.

Но я изо всех сил вцепилась в это свое старое «я». И не выпущу его до тех пор, пока это будет возможно. А потому — не думать.

На стене… Совсем рядом вспыхнула молния, яркая, ветвистая. Я шарахнулась в сторону. Внезапно мелькнула мысль, что меня здесь быть не должно. Не здесь, не сейчас, не в этом обличье, в котором я даже не могу удержать дождь, льющий в глаза. Но инстинкт, вбитый за много веков в подкорку, искусственный до последней мыслишки инстинкт не просто требовал, он орал и визжал над ухом. Ты должна его найти. Просто должна. Найти, вытащить из погибшей уже груды камня, и оттащить туда, где он, по крайней мере, останется жив.

Ох уж эти наши долги… А я задолжала, ох как задолжала. Все свои тысячи лет — все в долг. Все…

Я вскинула тяжелую голову и медленно снизилась. В который раз. Бои идут в трех местах. И люди прячутся, прячутся за стенами, пропитанными магией больше, чем сама Меркала, и под этими стенами не распознать ничего.

Уставшие глаза вглядываются в мутные слабые вспышки, идущие то ли из пролома, то ли из слишком большой арки. А внизу колышется расцвеченное звездами месиво из… всего лишь из мелкой водяной пыли. Смешно? Ни капли. Все это существует, действует и убивает. Крылья натужно работали, борясь с ветром, в пасть стекала вода. И ничего. Пора признать, что это бесполезно. Так я ничего не узнаю.

Даже остался ли он в живых. Я сделала долгий-долгий вдох. Да, необходимо перекидываться и обходить всю не захваченную часть замка, каждую комнату, где мог остаться живой человек. И прежде всего — места боев. Но сначала… Я слишком часто закрывала глаза и отодвигала на задний план вас, Сумерки. Вы — мой народ. Прежде всего. Перед вами у меня тоже долги. Быть может, самые большие в этой жизни. Я рванулась вперед, низко-низко над землей, и снова передо мной летел крик, сбивая уже готовую захлестнуть пролом буро-багровую волну. Я зашла на разворот и поняла, что слабею.

Нет, не так. Силы утекали тонкой струйкой, почти незаметной, но утекали. У меня перехватило дыхание. Из меня их тянули. И я поняла, что это означает. Силы утекали, почти осязаемо струились на север. Крылья сами, еще до того, как решило сознание, подхватили и понесли туда, со скоростью, которую только буря и могла дать. А с души свалился очень, очень большой булыжник. И оттого, как задрожали пальцы, как захотелось облегченно вздохнуть, я поняла — я в который раз лгала сама себе. Для меня этот парень давно перестал быть долгом. И уже никогда не будет, сколько бы раз меня не корежила правда. Есть вещи, не подчиняющиеся разуму, особенно для меня, думающей сердцем.

Северная башня мелькнула размытой тенью, за ним последовало примыкающее крыло… Я резко взмахнула крыльями, будто налетев на невидимую стену. Конец нити терялся, растворяясь между северо-западным крылом и западной башней, самой широкой и приземистой. Я снизилась. Внизу, у башни, метались с невозможной скоростью четыре птицы, даже не птицы — сизые пятна, настолько размытые движением, что я не могла понять, есть на них всадники или нет.

Знакомое покалывание в висках и мелькание снаружи периметра там и сям живых человеческих аур, не тел, ибо тел я не смогла бы увидеть физически, а вот ауры тех, кто двигался медленно или стоял… Да, предельно ясно. Лис здесь. И пытается что-то отбить в этой битве. Боги тебе в помощь, Хранитель. Они-то знают, что рушится одна из немногих наших опор в будущей войне.

Это я понимаю как лиан. Но как Страж — хочу одного: крикнуть — «Уходи! Это не стоит твоей жизни!». Но решать, боюсь, не мне…

Я кружила на месте, даже не пытаясь вникнуть в суть действий людей. Слишком быстро. Минута проходила за минутой, поток уходящей от меня силы все ширился, а движения людей замедлялись. Я наконец смогла рассмотреть, что на птицах есть седоки, и везут они нечто… Странное. Тревожащее. Ауры людей стали появляться все чаще и чаще. Лис устает, и быстро устает. Но я по-прежнему не могу понять, где он.

Я полетела вдоль стены. Быстро, быстрее ветра, ревущего между стен. Но медленно, слишком медленно, чтобы сравнится с этими людьми даже сейчас. Что происходит? Не знаю. Но очень, очень хотелось бы это знать.

Где-то здесь должен был быть еще один очаг сопротивления. Если Алекс не остался там, а вышел наружу, значит…в этой войне он продержится недолго. Или… Я начала лихорадочно копаться в памяти. Какое расстояние он может контролировать? Черт, мы никогда не практиковались на больших площадях. Но он никогда не тянул мои силы. И возможно…

Я оборвала себя. Сила — моя, Рейна — это лишь костыли, дающие поддержку. Толчок он должен давать своей силой. Открытый ряд каменных столбов парадной галереи делался все ближе и ближе с каждым взмахом крыла. А поток уходящих от меня сил приобретал все более четко очерченную конечную точку.

Это могло означать только одно — специально или нет, но поток он выпускает. Я замерла над полем во внезапно наступившей тишине, глядя на людей внизу.

На. Людей.

Я видела их.

ВИДЕЛА.

Секунду, даже больше, глаза тупо смотрели, а мозг не реагировал. Мир застыл на стоп-кадре, когда два потока схлестнулись в один. Но уже через секунду он взорвался.

И я поняла, что он не успел.

Люди, застывшие посреди колышущегося марева сотен огоньков во дворе. И он… Среди тех же огоньков, как всегда, чуть в стороне от людей. Грязный, вымокший, и вроде бы даже в крови. Сердце заколотилось часто-часто. Что же ты наделал, мальчик…

Ведь жизнь твоя сейчас дороже десятка таких замков.

Я ведь не успею. Не успею…

А тело уже само собой разворачивалось и бросалось вниз. И каждая секунда вдруг стала бездной времени. Но только для разума — тело двигалось во все том же обреченно-медленном темпе. Вот вздрогнуло, выгнулось навстречу внезапно возникшим живым душам туманное марево. Вот засвистел ветер в ушах, зашелестело в горле долгим, невыносимо долгим хрипом вдыхаемого воздуха. Вот ты сам опомнился, очнулся после перехода и медленно поднял глаза. Вот вылепившаяся из общей массы клыкастая тварь снесла голову первому из твоих людей. Вот душа его, тонкое голубоватое сияние, почернела в отодравших ее от тела когтях и вдруг вспыхнула, распадаясь на две половинки. На две звезды. Вот расправляются мои легкие, чудовищные воздушные мешки, заполняющие каждую полость тела. И длится, длится нескончаемый вдох, отдаваясь свистом в груди. Вот стоят твои люди, беззвучно исчезающие один за одним под накрывающей их с головой волной нелюдей. И где-то там, в глубине этой волны, вспыхивают новым светом их души. И никто не шевелится, не может очнуться, пока основной поток не нагонит их ручейки. Я знала это по нашим многократным тренировкам, знала по себе, объекту этих тренировок. Но почему это не предвидел ты?!

Или сознательно пошел на это?… Тело падало вертикально вниз, пасть хватала последние граны воздуха. А ты все стоял и стоял на месте, безучастно глядя вперед. Боги мои, сколько же ты держал поток?… Один взмах крыльев, одно слитное движение — и тело извернулось в пространстве, несясь теперь параллельно земле. Горла дрогнули и выпустили крик, метнувшийся вперед, одним мощным, тяжелым накатом сметающий, размалывающий на молекулы призрачные тела. Но один только взгляд, брошенный вниз, заставил сердце пропустить удар, а крик — захлебнуться. Тяжелое туманное покрывало уже сомкнулось над твоей головой.

Опоздала…

Опять. Тело по инерции продолжало двигаться вперед, глухой уже крик продолжал лететь впереди него, мысли возникали и падали в пустоту. Сознание не реагировало.

Не среагировало оно и тогда, когда под рассыпавшимися в мелкую водяную пыль тварями в нужном месте я не увидела тела. Зато почувствовала. Знакомую до боли, родную ауру самого близкого мне после брата существа. Рейн.

Рейн…

Я закрыла глаза. Спасибо вам, Боги. Спасибо вам, мерзавцы вы эдакие.

Я готова была разрыдаться от облегчения. С ним Рейн… В этой ситуации он убережет тебя лучше, чем я и все маги Безымянной. Телепорт вывезет даже со дна адского пекла. А это сейчас — важнее всего. А Хан? Тоже здесь?… Не знаю, не чувствую. Есть ли в этой дыре хоть один портал в Безымянную? Рейн не прыгнет сквозь миры.

Господи, что я горожу. Хоть один портал, да есть, иначе их обоих здесь не было. Я потянулась к напарнику — и с огромным трудом пробилась сквозь пропитывающую стены магию. Магию такой силы и древности, что она глушила половину сигналов. И это между нами-то! На короткий вопрос — где вы? — был получен не менее краткий, глухой и трудноразличимый ответ — балкон, галерея. Я изогнула шею назад, в сторону каменных опор, мимо которых уже пролетала. И ответ — скорее положительный импульс, чем подтверждение.

Я не нужна там. А здесь, во дворе — да, нужна. Пока вырезали не всех. Я глянула вниз — десятка полтора людей бежали, спотыкаясь, к стене, первые уже начинали подниматься по веревочной лестнице на балкон. Одного взгляда хватило, чтобы понять — не успеют. И вот поэтому я и нужна. Чтобы успели.

Я развернулась и звуковым накатом прошлась по начинающим свивать новые тела нелюдям. Один раз, другой, третий… Люди сбивались, зажимали руки ушами, но карабкались, карабкались вверх. Я пошла на новый разворот, быстро оглядывая двор. Последний человек скрылся за бортиком балкона.

Я облегченно вздохнула.

Совсем рядом грохнуло, молния оплавила зубец на северной башне. Дождь хлынул не каплями — струями, безумно тяжелыми, частыми, ледяными. Вода плеснула в незащищенные веками глаза, и я на мгновение ослепла. Крылья сделали один неловкий взмах, другой. Я замотала головой, стряхивая воду. На балконе завели мерным речитативом мантру заклинания в несколько десятков голосов. Крылья стремительно тяжелели, уставая. Дождь лил не переставая, и по-моему, делался все сильней, если это было вообще возможно. Мышцы заныли, не справляясь с хлещущими на тонкие перепонки потоками. Мантра стала громче, перекрывая дождь. Я изогнула шею под самое брюхо, защищая голову от воды и попыталась оглядеться. Ничего. Одна сплошная, серая, движущаяся пелена.

Резкий порыв поднявшегося вновь ветра встопорщил гребни на спине, а в следующую секунду падающее под тяжестью дождевых струй крыло подломилось и вывернулось под неестественным углом. Резкая короткая вспышка боли — и падающая с крыла вода окрасилась алым: лопнула часть перепонки. Ураганным порывом меня швырнуло на стену и проволокло. Острые кромки камня чувствительно врезались в шкуру, оставляя на чешуе глубокие борозды. Я оттолкнулась от стены ногами, и впервые поняла, насколько стала слаба. Крылья силились сделать взмах, но не могли — льющая сверху лавина воды давила их к земле. Перепонки по краю покрылись мелкими разрывами. Тонкие кости гнулись под натиском ветра, грозя сломаться. Я поймала момент между двумя порывами и нырнула вниз, под защиту крепостных стен. Ветер взвыл, протяжно, глухо.

Крылья онемели, отказываясь повиноваться саднящим мышцам. Я спускалась все ниже и ниже, больше оттого, что воздух уже не держал. Перекинуться. И срочно. В глазах мутнело, но до галереи с остатками людей нужно было долететь. Нужно. Слышишь, нужно! Тело — частности, тебе ли это говорить! Мало ли что оно не может. Ты — можешь! Пошла!… Крылья развернулись наполовину, взмахнули раз, другой… Я била крыльями на месте, а ливень сбивал меня все ниже. Я выдохнула облачко пара и решительно…

Боль. Взрывная, резкая, вцепилась в ноги. Я задохнулась, хватая ртом воздух и не могла вдохнуть. Ноги рвали на лоскуты, сдирая кожу и вспарывая мышцы. Дура, дура, дура!… Ты спустилась слишком низко, и тебя достали. И теперь не отпустят. Я рванулась вверх, заколотила крыльями, но меня тащили, тащили вниз, к земле. Медленно, будто играясь, всаживали когти в бока, в хвост, в крылья, и тянули вниз, нет, не весом, которого не было, а вспышками дикой боли, полосовавшими тело. Инстинкт еще пытался что-то сделать, а сознание уже мутнело. От нехватки воздуха, от горла, перекрытого спазмом, от ломающихся в попытке вырваться костей, от первобытного, древнейшего, перекрывающего всякий разум чувства — боли, прожигающей тело насквозь. Доводы, логика, планы, мысли — все утонуло в диком инстинкте. Тело забилось в бессмысленных, беспорядочных движениях, скидывая с себя нелюдей, пытаясь еще что-то сделать.

Пытаясь жить.

А разум, безучастный и безразличный, наблюдал, как черное чешуйчатое тело засасывает в багровое клубящееся море восставших призраков. Тело зажмуривалось, еще помня, что смотреть им в глаза — значит умереть. Мысли застыли, парализованные болью. Нет, уничтоженные. Напрочь.

Тело слабело. С каждым неловким взмахом крыла, с каждым дерганным, судорожным движением оно опускалось все ниже. И понимать это становилось все тяжелее — сознание затягивалось мутной горячечной пленкой.

Меня подбросило от удара, слишком сильного, слишком обжегшего сознание, но сделавшего его снова ясным. И спазм наконец отпустил связки и горло. Я вдохнула — и завизжала во всю ту силу, которую могло себе позволить искромсанное тело. Врезающиеся в шкуру когти мгновенно распались, и крылья, с бешеной скоростью разбивающие ветер и ливень, понесли вверх. Я рванулась за стены. Боги, дайте мне сил…

Одна секунда, десяток, дюжина… На рывок ушло последнее. Взмахи делались все реже, дыхание сбивалось. С каждой каплей крови, которая теперь хлестала на землю вместе с дождем, я использовала все больше и больше ресурсов, которых и без того оставалось слишком мало. Голова кружилась. Несколько раз я подхватывалась в последний миг перед тем, как начинала падать. И когда мысли снова начали мутнеть и расплываться, я поняла — не дотяну. Стиснула, сжала в кулак то, что осталось, запоздало, как-то пьяно изумившись тому, как невероятно этого мало, и как быстро оно убывает, натужно, дергано, рывками погнала полумертвое тело к единственной доступной мне башне. Самой низкой.

Да, я была пьяна.

Пьяна от истощения, истощения, заставляющего даже мысли пьяно шататься ему в такт. Я была пьяна, когда рухнула на крышу башни всем телом, вывернув крыло за спину. Я была пьяна, когда валялась под дождем кверху брюхом и глотала свои жалкие пьяненькие слезы. Я была пьяна, когда уже мои, родные, так похожие на человеческие, колени оперлись на мокрый ледяной камень. Я была чертовски пьяна, когда поняла, что силу из меня продолжают качать.

И протрезвела. Разом. Будто только что ощутила лавину ледяной воды, падающей на голову. Она струилась по лицу, затекала за шиворот и выплескивалась грязно-розовой. А где-то, где-то высоко вверху, там, откуда эхо доносило ровный, однообразный речитатив, раздался крик. Не боли — предупреждения. В ушах шумело, голова налилась свинцом. Я стала на четвереньки и поползла. Медленно, оставляя за собой буро-красный след, но я ползла. Я должна убедиться. Должна. Навалилась грудью на низкий парапет и перегнулась. Мир будто провалился вниз на тысячи световых лет. Тихо, тихо, это только кажется. Кажется…

Я сфокусировала взгляд, и расплывающиеся бесформенные пятна стали именно тем, чем и должны были быть — новой волной, новым возрождением. Боги, как я устала… Волна наползала на стену, как десятки, сотни раз до этого, грозя скоро перехлестнуть через балкон. Справятся. Их пока немного. Плечи опустились, и я сконцентрировалась на слаженной работе мышц. Но не встала. Меня грызло ощущение, что что-то неладно. Я вгляделась в густой сумрак балкона. И испугалась.

У перил стояло пять человек.

Остальные, взявшись за руки, плели Круг Силы. А значит — рук уже не разомкнуть. И мальчик, мой Хранитель, стоял во главе. И тянул силы из меня, чтобы нечто , ревущее внутри живого кольца так, что резонанс докатывался даже до меня, не разорвало Круг из слабых, неопытных, израненных магов.

Рейн, как ты допустил?! Как?!… Ты же мог…

Но ставшее вдруг ясным сознание отозвалось — не мог. Теперь приказывает он. Он, уже Высший, стоящий на ступень выше нас, уже перешагнувший что-то, что делало нас равными. Теперь — да. И мы будем стоять за его спиной. Молча. Потому что он будет прав. И то, что сейчас происходит — спланировано четко и до мелочей, и оно разом разрубит все узлы.

Я надеюсь.

Я отчаянно верю и надеюсь, ибо так должно быть. Пусть вера, отчаянная вера в тебя людей сделает невозможное. У тебя ведь тоже появились долги. Помни об этом. Помни… Вся наша сила — в долг. Вся наша жизнь — в долг. Нас подбирают, как барахтающихся в море щенков, выдирают у смерти. Я не знаю, у которой из смертей вырвали тебя. Знаю только — тебя бы убили в ту ночь. И жизнь, вся жизнь, что у тебя будет — служение. Не потому, что так захотели высшие силы. А потому что — вся она не твоя. Так или иначе.

Я оперлась на дрожащие руки в мелких порезах. Два пальца отозвались резкой болью — сломаны. Меньшее тело — меньшие повреждения. Но как же тяжко… Ноги не хотели держать, хотя бы потому, что крови я потеряла непосильное даже для моего организма количество. А волна внизу заволновалась, вздыбилась и пошла на приступ. Первый из пятерых защитников упал. Я все-таки была права. Что-то важное происходит. И они это чувствуют.

Я всегда буду заслонять тебя собой. До тех пор, пока жива. И пусть жива сейчас от силы наполовину, я еще многое смогу до того, как над головой сомкнется тьма.

Я оттолкнулась от парапета, сделала несколько шагов назад и осела на колени. Закрыла глаза, застывая, входя в глубокий, отрешающий от всего транс. От звуков. От боли. От мыслей. От существования. Потянулась к своему, родному, сущному, тому, чем я живу — воде. И к тучам, громадным чернильно-багровым массивам густого, почти осязаемого водяного пара. И к тяжелым, полновесным водяным струям, хлещущим с небес. И к тонким испарениям внутри стен. Громадное подземное озеро, холодные капли пещерного конденсата, мелкие водные пылинки, носящиеся в воздухе, лужи под ногами — все смешалось в одно в безумном ералаше, перетерлось, переплавилось, слилось — и дало власть. Власть над тем, что ушло под чужой контроль, но не могло уже противиться зову исходной стихии. Полновесные, искусственно связанные и втиснутые в нужные рамки молекулы воды, составляющие основу призрачных тел. И я дернула их на себя. Заставила волну застыть, уже перехлестывая через край.

Я держала их тела, бодрясь, но ощущала, как в сердце заползает ледяной ужас. Я остановила зверя в прыжке, и стоит лишь ослабить хватку — и он рухнет на людей. И Рейн ничего не сможет сделать — разорванный посреди обряда такой мощности круг убьет людей, его образующих. Что же ты делаешь…

Хотя… Да. Наверное, есть правда, которой я не знаю. Наверное, так. Но я, пожалуй, лучше всех знаю другую правду, о которой, быть может, еще не подумал Алекс.

А сознание тихо шепнуло — подумал… Давно, мимолетно, и вполне определенно. И сделал выводы.

И самое скверное — он прав. Прав от начала до конца. И он действует , исходя из всех фигур. Наверное, это правильно. Разумно. Логично. Спасительно для всех, в конце концов. Наверное, я бы сама так сделала.

Но отчего же так гадко внутри? Отчего в пустой душе гулко гуляет эхо? Отчего хочется упасть на каменную крышу, и лежать, подставив ледяному дождю лицо, лежать, лежать и лежать, не думая о судьбах мира, бездумно глядя в свинцовое небо? Отчего хочется завыть в голос, в сиплый, глухой, скулящий голосок?

Душа, душа, почему тебе вздумалось повыть на луну?

Потому что тебя предали. Опять.

Пусто внутри. Пусто. И тишина… Я сжала зубы. Это — правильно. Ты живешь, чтобы служить. На конце короткого поводка дергается смерть твоего Хранителя и одной из важнейших наших опор в будущей войне. Держи ее. Только не выпускай. Ты должна.

Должна!

Потому что есть долг сильнее жизни… Потому что… Я закрыла глаза и привалилась боком к зубцу. Просто потому, что во мне сидит слишком много чести. Даже зная, что меня намеренно убивают, выжимают досуха, меня, фигуру слишком опасную своей известностью, чтобы дальше оставаться в игре, я все так же буду стоять на страже.