Сегодня комиссар пришел на стоянку в приподнятом настроении, построил эскадрилью и объявил:
      - Приятная новость, друзья! Получаем самолеты МиГ-3. - Акимцев умолк, улыбаясь, подождал, пока стихнет буря оваций, и продолжал: - Наша задача освоить их в самый короткий срок.
      Мы уже слышали, что скоро получим новую технику, ждали ее со дня на день и вот наконец дождались Во второй половине дня в небе послышался гул, и девятка длинноносых машин, звено за звеном, бреющим прошла над стартом. Я сразу узнал их Это они 25 июля пришли нам на помощь, когда мы вели бой с "хейнкелями". Тонкие, длинные, с непривычным шумом моторов "миги" взмыли вверх, затем один за другим зашли на посадку Планируют, выпускают щитки-закрылки, садятся. И вот они уже на стоянке, большие, отливающие зеркальной полировкой машины, с гордыми, благородными формами
      - Ничего не скажешь, во! - говорит Шевчук и обращается к летчику, только что вылезшему из кабины: - А как они в воздухе? В сравнении с "Чайкой", И-16?
      - Никакого сравнения, - отвечает пилот, - аппарат сильный Большая высотность, огромная скорость. Хорош для боя с бомбардировщиками: достанет и догонит. Но есть недостаток - тяжел на малых высотах. Не мешало бы и оружие иметь помощнее: "ВС" и два "ШКАСа", конечно, не гром и молния.
      Старательно изучаем МиГ-3. Преподаватель свой - техник звена Иван Иванович Ермошин. Он только что возвратился с завода, где изучал новую технику. Машина, несомненно, сложная. Но какова она в пилотаже? Строгая? Для летчика это один из важнейших вопросов.
      Когда говорят, что самолет очень строгий, не прощает ошибок, это значит, что он, независимо от желания летчика, при его малейшей ошибке, легко срывается в штопор. А штопор опасен, особенно на малых высотах. Но если машина, вращаясь в бешеном ритме, сразу по воле пилота выходит из штопора, она прекрасна. В такой машине пилоты не чают души. За это летчики любят самолет И-16, несмотря на то, что он строг и капризен. Любят и "Чайку". Она проста и послушна, прощает ошибки, а в штопор ее, как говорят, не загонишь. Каков же МиГ-3?
      - Идите сюда! - зовет нас Ганя Хозяинов. Встали на плоскость, смотрим в кабину. На приборной доске укреплена памятка летчику для вывода самолета из штопора. Все вроде обычно. "Определить направление штопора. Против вращения ногу. Вслед за ногой - вперед до отказа ручку..." Но последний абзац настораживает: "Если до высоты 2000 метров самолет не вышел из штопора, летчик обязан его покинуть".
      - Миша, можем поменяться, - смеется Хозяинов, - ты оставайся в первой, а я уйду во вторую эскадрилью, к Максиму Максимовичу Кулаку.
      Ганя смеется, а в глазах печаль: друга его, Мишу Питолина, переводят во вторую эскадрилью. И моего друга - Карасева Федю. Убитый горем, рядом стоит Володя Леонов - его переводят в другую часть. Ничего не поделаешь - служба. В эскадрилью дали только девять "МиГ-3", а пилотов у нас больше. Многие поэтому оказались лишними.
      - Не бойся, Ганя, - шутя, успокаивает друга Питолин, - в штопор не упадешь. Для таких вот, как ты, толстокожих, предкрылки придумали. Вот он, спаситель твой. - Миша покачал и ласково погладил предкрылок на левой плоскости "мига". - Верь в него, Ганя, не подведет, предупредит о том, что в штопор срывается.
      Шутка шуткой, но "Памятка летчику" нас, конечно, насторожила. Осторожничали. В первом самостоятельном вылете Иван Малолетко, опасаясь глубоких кренов, только с четвертого раза зашел на посадку. Но сел хорошо. И вообще, все вылетали неплохо, несмотря на то, что контрольные полеты получили на самолете Ути-4, учебном варианте истребителя И-16. А что общего между И-16 и "мигом"? Ничего.
      В чем же тут дело? В опыте. К началу полетов на "мигах" мы немало полетали на "Чайках", а от этого только польза. Контрольные полеты по кругу каждому дал лейтенант Томилин. Взлет, построение маршрута, расчет на посадку он показал приближенно к полету на новой машине, хотя сам на ней еще не летал и ее пилотажные свойства и особенности знал только теоретически. Для Опытного инструктора этого, очевидно, достаточно. После полета, не вылезая из задней кабины, Томилин каждому из нас говорил: "Отлично, можешь лететь на "миге". Так он выпустил всех, потом вылетел сам и, как это ни странно, при посадке всех удивил: дал такого "козла", что Писанко, находящийся здесь же, на старте, присел, вскочил и, потрясая кулаком в сторону прыгающего самолета, громовым голосом прокричал:
      - Вам бы на телеге ездить!
      И добавил что-то еще не особо разборчиво, но не менее громко. Повернувшись к группе стоявших пилотов, спросил:
      - Кто это там?
      - Томилин... - ответил Шевчук, Писанко на секунду смутился; в присутствии подчиненных обругал командира. Но, освоившись, спросил:
      - Ну как самолет, хорош?
      - Самостоятельный, товарищ майор, - сказал Ганя Хозяинов.
      - То есть?
      Не моргнув глазом, Ганя пояснил:
      - Не считается с рангами.
      Все рассмеялись.
      Через несколько дней МиГ-3 был испытан в бою с "мессерами". Неожиданно и совершенно случайно.
      День стоял яркий, солнечный. Наша эскадрилья летала по кругу для отработки взлета, расчета, посадки. Ходили и в зону - на пилотаж. Чтобы не демаскировать аэродром, в воздух одновременно поднимали не более двух самолетов.
      Примерно часов в двенадцать с курсом на запад над нами прошел Пе-2.
      - Разведчик, - догадался Томилин.
      Минут через пятнадцать, когда мы уже забыли о нем, с запада, со стороны Яропольца, неожиданно послышались гул моторов, стрельба, и на "точку" выскочили бомбардировщик и два истребителя.
      - Смотрите! "Миги" гонят Ме-110, - закричал кто-то из летчиков.
      Экипаж "мессершмитта" попал в тяжелое положение. Истребитель, зайдя в хвост бомбардировщику, работал будто на полигоне. Второй его прикрывал. Картина наблюдалась в профиль. Самолеты бреющим неслись над северной стоянкой и деревней Суворове.
      Меня поразила легкость, с какой маневрировал истребитель около цели. Неглубокий крен в левую сторону, резкий бросок машины вправо и вверх, доворот в сторону цели, короткая, гулкая очередь. И так же опять. И опять.
      - Вот как надо летать! - возбужденно крикнул Акимцев, хлопнув меня по плечу. - Но ты не завидуй Научишься! Не боги горшки обжигают...
      Между тем, гремящий, стреляющий смерч унесся от нашей "точки" километра на три-четыре, и там, распуская шлейф черного дыма, бомбардировщик метнулся вверх. И сразу на фоне синего неба заколыхались три парашюта. Кто-то радостно закричал:
      - Сбили! Сбили! Ура... а-а!
      Все захлопали в ладоши, приветствуя победителей.
      - Товарищи! - перекрывая всех, начал Акимцев. - Мы были свидетелями мастерства наших пилотов.
      - Митингуете? - послышался бас командира полка. В пылу восторга мы не заметили, как он подъехал, остановился сзади нас. - По какому поводу, спрашиваю? Врагу рукоплещете?
      Наступила жуткая тишина. Мы поняли. И кому кричали и чьим мастерством восторгались. Выждав, командир негромко сказал:
      - "Мессершмитты" сбили Пе-2.
      Однако на этом дело не кончилось. Сделав круг над местом упавшей "пешки", "мессершмитты" полезли вверх, в зону, где лейтенант Илья Бочаров осторожно прощупывал новую технику. Что и говорить, для фашистских асов это была находка. Конечно, они не знали, что лейтенант Бочаров еще ни разу не пилотировал на новой машине, но могли догадаться: опытному летчику незачем выполнять мелкие виражи. И еще, что больше всего соблазняло фашистов, советский самолет был один и расправиться с ним не составляло большого труда.
      Но Бочарову на этот раз повезло. Да и сам он не оплошал. Увидев пару Ме-109, Илья начал выписывать такие фигуры, на которые в другой обстановке вряд ли отважился. И этим, безусловно, сорвал фашистам план молниеносной победы. Помогло ему и еще одно немаловажное обстоятельство.
      "Клюнув" на Бочарова, гитлеровцы не заметили, что на тысячу метров выше и чуть в стороне находился еще один наш самолет - "Чайка", барражирующая над Волоколамском. Ее пилотировал командир звена второй эскадрильи лейтенант Петр Александров - смелый и опытный летчик, бывший инструктор Борисоглебской авиашколы, хороший товарищ Томилина.
      Петр Иванович спикировал и дал залп сразу двумя эресами. Снаряды разорвались невдалеке от закрутившейся карусели, и этого было достаточно: фашисты моментально оставили поле боя. Мы не на шутку перепугались, увидев явно неравный Бочарова с парой Ме-109. Успокоились только когда Миг-3 зашел на посадку Красный, будто вышел из бани, Илья с минуту молча сидел в кабине. Потом вылез, с трудом стащил одну за другой промокшие от пота перчатки, перевел дух. Теплый сентябрьский ветер, будто успокаивая, ласково теребил его светлые волнистые волосы.
      - Ну как, Илья Иванович? - спросил Максимов.
      - Вы же видели, - устало ответил Илья. - О чем еще рассказывать.
      Он молча шагнул вперед. Мы расступились. Бочаров отошел в сторонку, сел на траву, достал из кармана блокнот, карандаш, посмотрел в нашу сторону и попросил:
      - Пока не подходите ко мне.
      Мы недоуменно переглянулись: человек вернулся из боя, едва остался в живых, и вдруг "не подходите к нему". Непонятно.
      Напряжение постепенно сошло, можно было и пошутить, посмеяться.
      Пока мы балагурили, Бочаров что-то писал. Закончив, позвал нас всех к себе. "
      - Вот я подсчитал тут, сравнил вираж Me-109 и "мига", - сказал Илья. - На высоте три тысячи метров "мессер" сильнее, вернее сказать, маневреннее. Но знаете на каком вираже он зашел бы мне в хвост? - Вопросительно глядя на нас, Илья помолчал и сам же ответил: - Только на пятом!
      - А если учесть, что ты виражил впервые, - тут же нашелся Ганя, - то, пожалуй, только на шестом или седьмом.
      Не обратив на Ганю внимания, Бочаров продолжал:
      - На высоте около пяти тысяч метров мы будем бить "мессершмитта" довольно легко. Даже на виражах.
      - Какой же вывод? - спросил подошедший Томилин.
      - Завязав бой, на средних высотах, надо тащить "мессера" на большую высоту, - сказал Бочаров.
      - Логично, - согласился Виктор Матвеевич.
      - А если он не захочет? - выразил сомнение Ганя.
      Томилин не любит, когда летчики что-то не понимают или, хуже того, не хотят понимать. Не глядя на Ганю, цедит сквозь зубы:
      - Кто? И чего не захочет?
      - Фашист, говорю, не захочет, - горячится Хозяинов.
      Характер Гани явно не соответствует внешности. Невысокого роста, толстый, медлительный Ганя вспыльчив, невыдержан, груб. А вообще, весельчак и шутник. И товарищ хороший, преданный. Питолин теперь в другой эскадрилье, но Ганя часто ему звонит по телефону, старается встретиться с ним при каждом удобном случае, поговорить о своем, сокровенном.
      - Не захочет и все, - повторяет он, распаляясь, - "мессер" силен на средних высотах, а "миг" - на больших. Фашист это знает. Ты его наверх потянешь, а он возьмет да и не пойдет. Как тогда? К нему спускаться? А внизу ты - утюг...
      - Верно, - недовольно говорит Томилин, - утюгом и останешься, если потеряешь главное преимущество - высоту. Особенно, если еще в вираж встанешь.
      - А что делать? Как же все-таки драться с "мессером"? - не унимается Ганя.
      - Сверху бить надо. Вот так, - левая рука Томилина опускается ладонью вниз, изображая полет Ме-109, правая от плеча, наискосок режет пространство, настигая воображаемого врага. - Пикируешь. Разгоняешь скорость. Прицеливаешься. Бьешь. Снова уходишь вверх...
      Любят летчики работать руками, изображать жестами эволюции самолета в полете. И надо сказать, что это наглядно, доходчиво и весьма динамично. Интересно наблюдать это со стороны, когда не слышишь, а только видишь. И особенно, когда инструктор разбирает ошибки летчика после полета на спарке, как изображает он взлет, полет по маршруту, в зону, фигуры высшего пилотажа. Потом, бросив на землю перчатки, будто посадочный знак, начинает строить заход на посадку, изображая руками крены, развороты и другие маневры.
      Позже мне доведется видеть артистов эстрады, изображающих жестами, мимикой рыболова, охотника или кого-то еще, я буду восхищаться их мастерством, легкостью исполнения, но вспомнив инструктора-летчика, его жесты и мимику, невольно подумаю: "Далеко артисту до летчика".
      И вот теперь, наблюдая стремительный взлет правой руки Томилина, будто воочию вижу атаку МиГ-3; Нанеся быстрый и точный удар, летчик правым разворотом стремительно уносится вверх, кренит машину влево, следит за противником, готовясь к повторной атаке...
      Ничего не скажешь, наглядно. Но Хозяинов все-таки не унимается:
      - Не так-то просто попасть в самолет с пикирования!
      - Правильно, - неожиданно соглашается Виктор Матвеевич, - поэтому с сего же дня займемся тактикой воздушного боя. А то мы, чего доброго, "мессера" примем за "як", если немцы, не дай бог, звезду на нем намалюют. Будем изучать силуэты машин, размеры, положение их в прицеле... Врага надо уничтожать, а не хлопать в ладошки, когда гибнут наши товарищи. А чтобы уничтожать, надо уметь. Все! - заключил Томилин не терпящим возражения голосом и окинул всех твердым холодным взглядом.
      Кто-кто, а я-то знаю его...
      Впервые мы встретились с Виктором Матвеевичем в Борисоглебской авиашколе. Среди инструкторов он выделялся и внешностью и характером. Среднего роста, худощавый, подвижный, подчеркнуто аккуратный. Темные гладкие волосы. Бледное, чуть удлиненное лицо, толстые губы. Больше всего меня поразили его глаза: светлые, внимательные, очень холодные. Он казался властным, даже надменным. Я очень боялся попасть в его летную группу. И вдруг в начале этого года он приехал к нам на должность командира звена.
      Мы, молодые летчики, размещались в общежитии, и у нас был старшина. Эту нештатскую должность исполнял пилот Сережа Максимов, высокий, рыжий и немного чудаковатый парень. Он очень любил командовать, даже писал приказы. Сам писал и сам зачитывал перед строем на вечерней поверке. Известно, что право писать приказы дано только командиру полка и вышестоящим начальникам. Сережа об этом, конечно, знал, но тем не менее....
      По приказу Максимова мы ходили в наряд, дежурили в столовой, по его команде ложились спать. Одним словом, Сережа был нашим ближайшим начальником, непререкаемым авторитетом, сам же признавал лишь командира полка.
      Но вот волей судьбы Сережа попадает в звено лейтенанта Томилина. Кто же старший? Томилин, у которого в подчинении только звено, или Максимов, у которого - полк. Максимов решил, что старший, конечно, он, и не преминул показать свою власть: в присутствии летчиков эскадрильи сделал своему командиру звена замечание.
      - Встать! - тихо, но жестко сказал Томилин, и Максимов безропотно встал. Я тебе покажу, кто из нас старший. Все время будешь в правом нижнем углу...
      - "В правом нижнем углу" - это значит на последнем месте в плановой таблице полетов. Таблица, составленная на летный день, рассчитана с точностью до минуты, но выдержать время до конца летного дня всегда что-то мешает. То погода, то еще что-нибудь. Тем, кто запланирован в последнюю очередь, как правило, в этот день летать не приходится. Зато в другой раз они начинают с утра летного дня. Иначе можно отстать от товарищей, выбиться из колеи подготовки.
      Но Томилин сказал: "Все время..." Сказал не предвещавшим хорошего тоном, и Сережа, поняв, что это значит, изменился в лице. Он знал Томилина еще по Воронежскому аэроклубу, где тот был инструктором-летчиком, знал по авиашколе. Томилин на ветер слов не бросал...
      Однако Сереже было известно и то, что Виктор Матвеевич любит людей волевых, энергичных и, как сам, независимых. Поправив ремень, гимнастерку, глядя Томилину прямо в глаза, Максимов сказал:
      - Виноват, товарищ лейтенант. Прошу извинить.
      С минуту Томилин смотрел на Максимова, стараясь понять, чистосердечно ли раскаялся его подчиненный.
      Затем угрюмо выдавил:
      - Ладно. Впредь не ошибайся.
      И все свободно вздохнули. И мы, свидетели этого случая, и Сережа Максимов. Инцидент был исчерпан. Такой он, Виктор Матвеевич.
      Итак, лейтенант Томилин сказал, что тактикой воздушного боя займемся с сего же дня. Как сказал, так и сделал. В тот же день мы приступили к работе. На поле недалеко от стоянки врыли столбы, десять в ряд по размаху крыльев Хе-111, самого большого из немецких бомбардировщиков. На метр от земли протянули несколько рядов колючей проволоки. Получилось что-то вроде забора.
      - Теперь ты, наверное, объявишь наш замысел? - деликатно осведомился Стунжас, обращаясь к Шевчуку.
      - Теперь можно, - ответил Анатолий. - Основная работа выполнена.
      Действительно, пока мы не знали, что делаем. А все из-за Гани.
      Прямо на старте, разобрав воздушный бой Бочарова, Томилин сказал, что надо подумать, как лучше сделать макет самолета-цели. Загоревшись идеей, Ганя сразу начал вносить свои предложения, начисто отвергая другие. Он шумел, горячился, что-то доказывал и слушать никого не хотел, считая, что лучше его никто ничего не придумает. Томилин сначала сердился, потом, слушая Ганю, смеялся и наконец принял решение:
      - Думать будем втроем: Стунжас, Шевчук и я. Через час соберемся вместе.
      И действительно, через час приступили к работе, но замысел пока оставался тайной.
      - Теперь можно, - сказал Шевчук, - но прежде всего скажу, что автор проекта - Стунжас, а я всего лишь технический исполнитель...
      Шевчук посмотрел на Ганю, и тот улыбнулся:
      - Сказали бы сразу, и никто не стал бы оспаривать.
      Шевчук дал Малолетке и Хозяинову длинный мелованный шнур, и через десять минут на столбах и проволоке появился контур Хе-111: крылья, повисшие на них моторы, между ними овальный, яйцеобразный фюзеляж с наростом внизу радиатором и пикой вверху - рулем высоты.
      - Очерченный контур оплетем ветками и силуэт бомбардировщика будет готов, - любуясь работой, говорит Анатолий Шевчук. - Сейчас отсчитаем от него расстояния, обозначим каждую сотню метров...
      - Это, конечно, неплохо, но "хейнкель" не единственный бомбардировщик Германии. Есть еще и "дорнье" и "юнкерс"... - говорит Максимов.
      - Ты прав, Сережа, - отвечает Стунжас. - Но это легко поправить. Очертания "юнкерса", "хейнкеля" или "дорнье" при ракурсе в ноль четвертей, то есть при атаке в лоб или хвост, почти одинаковы, разница только в размахе крыльев. Поэтому мы сделаем не одну линию расстояний, а три.
      - А "мессер"! - восклицает молчаливый Иван Малолетко. - "Мессера"-то забыли...
      - И, верно. Мы поместим его на силуэте "хейнкеля", - предлагает Шевчук, внакладку побелим и все.
      - Вариант не годится, - возражает Илья Бочаров, - "мессер" уплывет с первым дождем.
      - Силуэт "мессершмитта" надо сшить из старых чехлов, - предлагает Хозяинов.
      - Лучше, пожалуй, ничего не придумаешь, - соглашается Стунжас, и Ганя сияет от удовольствия.
      Наследующий день все было готово. На стоянку принесли тренажер - прицел на треноге, схемы с изображенными на них силуэтами вражеских самолетов с секторами обстрела, "мертвыми" зонами, наиболее уязвимыми при атаке местами...
      И учеба пошла полным ходом.
      Вскоре мы научились сразу распознавать тип неприятельской машины, брать нужное упреждение для стрельбы, точно "вести огонь", орудуя прицелом с любых расстояний. Оставалось проверить уровень нашей выучки в настоящем воздушном бою.
      Случай вскоре представился. С курсом на запад над нами прошел фашистский разведчик. Вдогон взлетело звено: Стунжас, Малолетко, Максимов. Великое дело скорость, если ею умело пользоваться. Истребители настигли врага настолько стремительно, настолько неожиданно для себя, что оказались в крайне невыгодном положении: они неудержимо неслись вперед, а разведчик будто застыл на месте.
      Такой самолет, как "Чайка", буквально "ходит за сектором газа". Подавая сектор вперед, летчик видит, как стрелка указателя скорости быстро идет в правую сторону - на увеличение. Убирая сектор назад, видит, как стрелка движется влево - на уменьшение. А на "миге" иначе: сектор газа и скорость работают не так согласованно. Машина тяжелая, инертная, скорость нарастает медленно, постепенно. Так же и гаснет. Но от "Чайки" мы еще не отвыкли, а к "мигу" привыкли еще недостаточно, по-настоящему его не освоили.
      Командиру звена надо было заблаговременно уменьшить обороты мотора, уменьшить скорость ровно настолько, чтобы не вырываться вперед, а свободно маневрировать сзади цели, на нужной дистанции. Он и хотел это сделать, но было поздно: "миг", как одержимый, стремительно несся вперед. Для звена сложилась весьма неудачная ситуация. Куда деваться? Уйти вверх - значит влететь в облака, потерять цель, а то и столкнуться друг с другом. Отвернуть вправо, влево? Тоже нельзя: пока погасишь скорость, пока довернешься в сторону "юнкерса", он успеет нырнуть в облака. Убрать обороты мотора - значит выскочить по инерции в переднюю полусферу разведчика и, оказавшись без скорости, превратиться в мишень. Оставалось одно, единственно правильное в той обстановке решение: атаковать, ошеломить экипаж огнем и проскочить мимо него на повышенной скорости.
      Наши летчики так и сделали. Правда, открыть огонь успел только Стунжас. Немец тоже послал одну короткую очередь, зацепив при этом руль глубины на машине Максимова. На этом схватка закончилась. Не дожидаясь, пока истребители развернутся и пойдут в лобовую атаку, фашист ушел в облачность.
      - Тактика - дело хитрое, творческое, - сказал командир полка на разборе этого боя, - иметь огромную скорость - это еще не все, надо уметь ею пользоваться.
      Через день Писанко снова зашел к нам в эскадрилью. Улыбаясь, спросил:
      - Может, из вас кто стрелял по "юнкерсу"? Признавайтесь, ругать не буду.
      Максимов и Малолетко молча пожали плечами, а Стунжас признался.
      - Сколько дал очередей? - спросил командир.
      - Одну, коротенькую. Правда, из всех пулеметов.
      - А чего же молчал? - нахмурился Писанко.
      - А что говорить? Если бы сбил...
      - Черт вас возьми, - неожиданно вспылил командир. - Что вы за люди! "Юнкерс", атакованный вами, упал, не долетая до Яропольца. Все получилось, как в сказке. Наземный пост сообщил об этом в Москву. Командир авиакорпуса полковник Климов вызвал к телефону командира полка, спросил:
      - Почему не докладываете? Ваши летчики сбили "Юнкерс".
      - Где?
      - В районе Яропольца.
      - Но они никого не сбивали?
      - Как не сбивали? С поста наблюдали бой. Три остроносых истребителя атаковали бомбардировщик, он ушел и облака, а когда "миги" развернулись и взяли курс на восток, упал и взорвался.
      - Может, это соседи? - предположил Писанко.
      - В этом районе и в это время никто, кроме ваших летчиков, не был, сказал полковник и сердито добавил: - Разберитесь получше и доложите. Не знаете, что творится в полку.
      Молчит Писанко. Недоволен. И сейчас не может забыть последнюю фразу Ивана Дмитриевича. А что больше всего удручает - он оказался прав. Стунжас тактично пытается загладить свою вину:
      - Какая разница, товарищ майор, мы сбили или не мы? Важно, что сбили.
      Писанко недоуменно смотрит на нас.
      - Да, что вы, товарищи! Огромная разница. Во-первых, по количеству сбитых машин оценивается работа полка Сбиваем - значит воюем. Не сбиваем - значит утюжим воздух, на ветер бросаем народные деньги. А за это спасибо не говорят. И меня уже приглашали в райком партии. Стыдно смотреть людям в глаза. Во-вторых, чтобы хорошо воевать, надо учиться. Как? Анализировать каждую встречу с противником, каждый бой, каждую атаку. Выявлять ошибки свои и ошибки противника. А что получается? Кохан сбил - и молчит. Стунжас сбил, и молчит. Почему? Не убедились. Не видели. Вроде бы проявление скромности, а на самом деле - недисциплинированность. Не доложили о проведенном бое, не рассказали, как заходили в атаку, как из нее выходили, как прицеливались, с какой дистанции открывали огонь. Взяли и скрыли. Скромность - дело хорошее, но она здесь ни к чему. Прошу понять это, товарищи.
      Командир помолчал, подумал, глядя в окно штабного автобуса, спросил:
      - Знаете что нескромно? - И сам же ответил: - Не видеть, а сказать, что видел. Не сбить, а сказать, что сбил. Надеюсь, среди вас не будет таких...
      Поднялся, шагнул к двери. Вспомнив, остановился, протянул Стунжасу руку:
      - Извини, Ульяныч, чуть не забыл. Поздравляю с первой победой. И надеюсь, не с последней.
      Уже с подножки автобуса повернулся и погрозил пальцем:
      - Учтите. Хорошо то, что хорошо кончается...
       
      Под городом Белым
      2 октября. Ясное осеннее утро. Летчики собрались на командном пункте. Капитан Топтыгин стоит у карты района. С минуту он молчит, будто от него зависит, сказать или не сказать нам о новом тревожном событии. Немецко-фашистские войска прорвались в районе города Белый. Большая колонна мотопехоты идет по шоссе. Советское командование создало специальную авиагруппу, насчитывающую около ста самолетов различных типов
      - Пе-2, И-16, И-153, МиГ-3. В нее вошли и две эскадрильи нашего полка - 22 экипажа "Чаек". Боевая задача: помочь своим наземным войскам закрыть брешь в обороне, нанести по колонне мотопехоты штурмовой удар.
      - Нанести штурмовой удар, - повторяет капитан Топтыгин.
      Каждый из нас невольно задумывается. До этого мы охраняли железные дороги и станции, переправы и населенные пункты, прикрывали аэродромы, дрались с бомбардировщиками и разведчиками. А теперь вот штурмовки... Для нас, истребителей, - новое, необычное дело. Встает капитан Боровский, покашливая, подходит к карте. Евгений Францевич немного волнуется. В первом вылете на штурмовку ему поручено быть ведущим: он теперь заместитель командира полка.
      Евгений Францевич подробно объясняет порядок взлета, полет по маршруту до полевой площадки в районе Ржева. Он называет ее аэродром "подскока". Здесь надо подвесить "эрэсы", там - бомбы и дозаправиться горючим и маслом. Боровский называет фамилии летчиков, вошедших в состав группы, объясняет порядок действий экипажей и звеньев над целью, схему самой атаки.
      Говорит он доходчиво. По крайней мере мы теперь ясно представляем, что такое штурмовка. По сравнению с ней патрулирование выглядит прогулкой. Даже воздушный бой и то вести, пожалуй, легче. Там можно, используя облачность или солнце, незаметно подкрасться к врагу и ударить внезапно. Здесь не схитришь. Звук мотора ничем не заглушишь. Его услышат еще до твоего подхода к цели, и тебе придется прорываться сквозь огонь зениток. А до этого могут напасть "мессершмитты". Отражать их атаки очень трудно, если твой самолет нагружен бомбами. Мужество и железная воля штурмовику нужны, пожалуй, даже больше, чем истребителю. И все-таки завидую летчикам Михайлову, Карасеву и Питолину, уходящим на такое задание. Смотрю на них, стараюсь поймать их взгляд. Куда там! Даже не повернутся. Сидят гордые, серьезные. Еще бы: идут на большое дело.
      Когда Боровский объяснял боевую задачу, Писанко не проронил ни слова. Но мы-то знаем, что он тщательно продумал весь полет от начала до конца. Дело это для него не новое: в 1939 году он штурмовал японцев у реки Халхин-Гол. За собой командир полка оставил только последнее слово - напутствие перед вылетом.
      - Самое главное, - говорит он, - осмотрительность.
      Не думайте, что если нас много, то "мессеры" не решатся напасть. Скорее наоборот: учтут слабую сторону большой группы - неповоротливость. Особенно надо опасаться охотников - отдельных специально подготовленных пар. Действуют они хитро: внезапный удар и быстрый уход. Как правило, атаку не повторяют, сбивают с первой. Могут подловить на маршруте, а скорее всего при атаке цели.
      Майор Писанко говорит спокойно, неторопливо, держится так, будто все полетят, а он останется на земле, и никто по нему не будет стрелять. Спокойствие командира передается " сидящим рядом со мной пилотам.
      - Пикируя на цель, - продолжает командир полка, - надо зорко следить за впередиидущим: не крадется ли к нему "мессершмитт"... Выходя из атаки боевым разворотом, посмотри, нет ли в хвосте у тебя фашиста. Завершение штурмовки еще не конец опасностям. Скорее - напротив: оказавшиеся поблизости фашисты не упустят момента связать нас боем, зная, что горючее на исходе...
      Писанко нас не пугает. К чему скрывать: враг силен и коварен. Его хитрости надо противопоставить свою, силе - мастерство и отвагу, взаимную выручку.
      - Нет страшнее момента, - продолжает наставлять командир, - когда самолет подбит, а летчик не знает, куда идти, чтобы выбраться на свою территорию. От умения ориентироваться нередко зависит жизнь. И последнее - считайте, что это закон: лучше быть убитым, чем попасть в плен.
      Писвнко сказал все, что надо для "первого случая". Теперь он начинает давать вводные, стараясь максимально приблизить их к настоящей боевой обстановке. Он хочет проверить, как летчики будут действовать в тех или иных сложных условиях, как они в конце концов соображают.
      - В районе цели линии фронта нет, - говорит командир полка, - противник движется узким клином. Вас подбили в момент перехода в атаку. Куда отвернете? - Сделав небольшую паузу, чтобы люди подумали, он вызывает: - Младший лейтенант Питолин!
      Питолин моментально встает и кратко отвечает:
      - Вправо, на север.
      Правильно он решил: севернее - наши войска.
      - Молодец, соображаешь быстро, - хвалит его Писанко и дает "новую вводную: - По какой-то причине ты оторвался от группы. Ориентировка потеряна, компас разбит. Решение? Младший лейтенант Михайлов.
      Встает наш Аркадий Григорьевич. Как и Стунжаса мы взываем его по имени-отчеству. Большинству из нас по девятнадцать - двадцать лет, а ему двадцать шесть. Окончив аэроклуб, мы сразу пошли в военные школы а он еще был инструктором, учил курсантов. Когда его призвали в армию, летал в одной из частей на Востоке, в авиашколу поступил только в 1937 году.
      Михайлов - парень серьезный, остроумный, начитанный. до воины мы служили с ним в одной эскадрилье Молодежь очень часто обращалась к нему по различным вопросам. Отвечал он всегда вдумчиво, толково.
      Поправив светлый волнистый чуб, Михайлов говорит:
      - Развернусь на север по солнцу. Во второй половине дня оно будет слева и сзади. Этим курсом выйду на железную дорогу и дальше - по шпалам