18

Вопреки ожиданиям, Гарамонд собрал два экипажа по четыре человека и возобновил перелет. На рассвете обе машины поднялись в воздух и, не сделав прощального круга, не помахав даже крыльями, беззвучно ушли на восток.

День 193-й. Около 2.160.000 километров Вероятно, это последняя запись в моем журнале. Слова утрачивают свое значение. Мы заметно меньше разговариваем друг с другом. Но молчание не вызвано отчуждением, напротив, мы стали единым организмом. Поэтому странно, когда кто-нибудь вдруг начинает шевелить губами и языком, вызывая бессмысленные звуковые колебания. Произнесенные фразы рассыпаются на отдельные слова, слоги, звуки, услышанное больше не воздействует на работу мысли.

Порой мне кажется, то же самое происходит и со зрением. Мыслительный процесс никак не связан со зрительными образами. Мы пронеслись над тысячью морей, десятком тысяч горных стран. Возникнув на горизонте, они каждый раз поражают своей одинаковостью. Необычной формы вершина, излучина реки, причудливая группа островов появляются, суля новизну, однако тут же превращаются в банальные, безликие географические детали рельефа и бесследно исчезают. Я бы назвал это явление обманчивым разнообразием монотонности. Не будь у нас инерциальных датчиков курса, мне бы казалось, будто мы кружим на одном месте.

Впрочем, это не совсем так, поскольку мы научились ориентироваться по дневным ребрам на небе. Забавно думать о себе как о микроскопической мошке, залетевшей в сферический купол гигантского собора. Все наше сомнительное преимущество перед нею — это умение держаться постоянного направления по граням подвешенной в центре купола хрустальной люстры. Ведя машину под одним углом к прозрачно-голубым полоскам, я могу полчаса лететь, ни разу не услышав зуммера черного ящика, требующего поправки. Второй черный ящик, портативный детектор дельтонов, по-прежнему молчит, хотя мы в пути уже полгода. Деннис был прав: нам повезло с первой дельта-частицей.

Обратный прогиб, горизонта позволяет на глазок поддерживать постоянную высоту полета. Недавно мне пришло в голову, что при размерах Орбитсвиля у линии горизонта не должно быть никакого заметного изгиба, но Деннис, как всегда, сумел придумать правдоподобное объяснение. На самом деле горизонт прямой, а его вогнутость — это оптический обман. По его словам, еще древние греки учитывали подобный эффект при строительстве храмов.

Обе машины показали себя с лучшей стороны. Летим без непредвиденных поломок. На обоих самолетах имеется по запасному двигателю, что намного увеличило нагрузку, но это необходимо. Главный блок гиромагнитного двигателя — просто металлическая болванка, в которой большинство атомов кристаллической решетки колеблются в унисон и резонируют. Однако атомный оркестр способен без предупреждения разладиться и зазвучать в диссонанс. Тогда мощность упадет до нуля, и единственный выход — замена двигателя. Нам дано воспользоваться такой возможностью лишь дважды.

К счастью, пока возникают только незначительные технические трудности. Серьезных неполадок, из-за которых пришлось бы пойти на вынужденную посадку, до сих пор не возникало, хотя они могут произойти в любой момент и с каждым днем все с большей вероятностью.

Наибольшее опасение вызывает не техника, а биологические автоматы, то есть сами люди.

Все, кроме молодого Бронека, страдают мигренями, головокружениями, морской болезнью, запорами. Отчасти этим мы обязаны, по-видимому, затяжному нервному напряжению, но из-за растущей ненадежности авиации не решаемся прибегать к транквилизаторам. Особенно меня тревожит Деннис. Наверное, не следовало брать его с собой. День ото дня он седеет, дряхлеет, с трудом выдерживает вахты за штурвалом. Протеин и лепешки из дрожжевого теста даже в лучшие времена не вызывали аппетита, теперь желудок Денниса напрочь отказался их принимать. О'Хейган быстро теряет в весе.

Приходится признать, что затея с самого начала была неудачной, и игра не стоит свеч. Продолжать авантюру значит рисковать человеческими жизнями.

Совсем недавно я ни за что не признался бы себе в этом. Но тогда мы еще не начали расплачиваться за вызов, брошенный Большому О. Пусть расстояние, которое мы взялись преодолеть, составляет сотую долю окружности О, но позади — лишь малая часть этой доли. Сам я тоже наказан за самонадеянность: я спокойно думаю о погибшей жене, о ребенке, без эмоций вспоминаю Дениз Серра и равнодушно произношу имя Элизабет Линдстром…

Ничего не происходит. Я ничего не чувствую.

Это моя последняя дневниковая запись.

Писать больше не о чем. Мне больше нечего сказать.

Пол вибрировал. Стоя на коленях у койки О'Хейгана, Гарамонд сказал:

— Тут лето, Деннис. Мы влетели прямо в лето.

— Не все ли равно?

Казалось, под простыней ничего нет. Тело старика стало почти бесплотным, словно мумия ребенка.

— Я уверен, здесь растут фруктовые деревья.

Усмешка Денниса напоминала оскал черепа.

— Шел бы ты со своими фруктовыми деревьями… сам знаешь куда.

— Если вы сумеете что-нибудь поесть, то поправитесь.

— Я так отлично себя чувствуют Вот только отдохнуть не помешает. — О'Хейган вцепился в запястье Гарамонда. — Брось, Вэнс. Обещай, что не прервешь из-за меня экспедицию.

— Обещаю. — Капитан разжал его прозрачные пальцы и встал с колен. Теперь, когда решение созрело, выполнить его было на удивление просто. — Прекратить перелет — в моих собственных интересах.

Не слушая протесты старика, он двинулся по тесному проходу к затемненной кабине. За штурвалом сидел Бронек. Рядом, в кресле второго пилота бодрствовал Сэмми Ямото. Отвинтив крышку, он ковырял отверткой во внутренностях детектора дельтонов. Гарамонд хлопнул его по плечу.

— Не спится, Сэмми? Ведь ты полночи продежурил.

Ямото поправил на носу дымчатые очки.

— Лягу через несколько минут, только разберусь с этой рухлядью.

— Почему рухлядью?

— Эта дрянь, сдается мне, не действует.

Капитан посмотрел на панель прибора.

— Судя по индикаторам, детектор исправен.

— Сам вижу, но взгляните сюда. — Ямото три раза щелкнул тумблером питания. Оранжевые буквы индикатора «Готов к работе» светились не мигая. — Халтура, — с горечью констатировал астроном. — Я сам никогда не догадался бы проверить, если бы сегодня ночью не вырубил из экономии генератор напряжения. Сижу себе, смотрю вперед, мечтаю, и вдруг меня словно током ударило: на всех панелях лампочки погасли, а те горят!

— Разве это доказывает, что детектор не фурычит?

— Не обязательно, однако вызывает подозрение. Возможно, допущена ошибка при сборке. Тогда Литмена расстрелять мало.

— Ладно, не кипятись. — Гарамонд занял запасное кресло. — Сейчас чинить без толку, все равно нужно приземляться.

— Деннису так плохо?

— Да. Полет убивает его.

— Не хотелось бы казаться бессердечным, но… — Ямото замолчал, вставляя на место плату. — А если он вообще обречен?

— Не хочу об этом думать.

— Тогда придется мне. Кроме него нас еще семеро… — Детектор издал громкий щелчок, как упавший на металлическую пластину стальной шарик. Ямото непроизвольно отдернул руку от оголенных проводов.

— Что вы с ним сделали? — поднял брови Гарамонд.

— Подчистил и укрепил контакты. — Астроном горделиво улыбнулся, услышав еще два щелчка.

— Что это?

— Это, друг мой, дельта-частицы проходят через мишени. И частота их говорит о близости источника.

— Насколько он близко?

Сэмми достал калькулятор.

— Пожалуй, тысяч двадцать-тридцать.

— Не хотите ли вы сказать, что Бичхэд-Сити где-то рядом?

— Я хочу сказать только то, что единственный известный нам источник — Окно.

— Но как же… — Слова капитана прервало новое стаккато, вырвавшееся из динамика детектора.

Гарамонд смотрел через переднее стекло кабины на низенькие горы, показавшиеся впереди. Они не выглядели более знакомыми, чем уже виденные раньше. До них оставалось около часа полета.

— Неужели это возможно? — недоумевал он. — Неужели, мы ошиблись на два года?

Ямото убавил громкость сигнализатора.

— На Орбитсвиле все возможно.

К вечеру следующего дня пара неуклюжих машин начала набирать высоту перед последним кряжом зеленых гор. Весь экипаж, включая О'Хейгана, собрался в кабине.

Когда дробь ударов слилась в сплошной гул, Ямото торжественно отключил детектор.

— От него теперь не будет толку. С точки зрения астрономии мы прибыли к месту назначения.

— Сколько, по-вашему, еще осталось, Сэмми?

— Километров сто, а то и меньше.

Бронек беспокойно ерзал в кресле.

— Значит, увидим Бичхэд-Сити вон за тем хребтом.

— Здесь не может быть города. — Подозрения Гарамонда переросли в уверенность. — Я не помню там ни одной горной цепи.

— Но это невысокие горы, — неуверенно возразил Ямото. — Вы могли не заметить…

Он замер на полуслове, потому что земля под ними словно вздыбилась и выровнялась снова, открыв бесконечный океан травы и деревьев.

— Что же теперь делать? — растерянно спросил Джо Бронек, оглянувшись на своих спутников. Надежда, помогавшая бороться с упадком душевных и телесных сил, вдруг оставила всех. — Лететь куда глаза глядят?

Один лишь Гарамонд, давно окаменевший сердцем, не испытал ни потрясения, ни разочарования.

— Включите-ка детектор, — повернулся он к Ямото.

— Пожалуйста, — пожав плечами, ответил тот, и черный ящик немедленно наполнил кабину треском барабанной дроби. — Но ничего не изменится, мы находимся практически над целью.

— Детектор направленного действия?

Ямото вопросительно взглянул на О'Хейгана, который устала кивнул.

— Поверни налево, — сказал капитан Бронеку, — только потихоньку.

Самолет начал плавно отклоняться к северу. Щелчки детектора становились реже и вскоре затихли совсем.

— Так держать! Сейчас мы летим перпендикулярно дельтонам.

Ямото направил бинокль туда, куда показывало правое крыло.

— Бесполезно, Вэнс, ничего там нет.

— Но что-то должно быть. Давайте снова изменим курс и полетим строго на источник. Глядите в оба, у нас есть час до наступления темноты.

Пока Ямото по светофону сообщал о намерениях Гарамонда экипажу второго самолета, Джо Бронек повернул машину и снизился до оптимальной пятисотметровой высоты, на которой они летели еще около часа.

О'Хейган вконец обессилел, и его пришлось проводить в салон.

— Мы загубили замысел, — сказал он Гарамонду, валясь на постель.

— Вы здесь ни при чем, — покачал головой капитан.

— Ошибочной оказалась основная идея, а это непростительно.

— Забудьте, Деннис. Ведь вы сами предупреждали меня, что первую частицу нельзя поймать так быстро. Вы были правы, как всегда.

— Не пытайтесь подсластить пилюлю. Мне это ни к чему…

О'Хейган закрыл глаза и, похоже, сразу впал в забытье. Капитан вернулся в кабину. Ему необходимо было взвесить все доводы за и против прекращения путешествия. Они слишком поспешно поддались обманчивой надежде, и Орбитсвилль наказал их за доверчивость, оставалось выбрать место окончательного приземления.

Сам Гарамонд отдал бы предпочтение подножию гор, где есть реки и разнообразие растений. Богатство пейзажа психологически важно для постоянной жизни на одном месте. Может, лучше вернуться к последней цепочке вершин, а не лететь дальше над бескрайней равниной, которая так жестоко обманула ожидания путешественников. Не дай Бог, что-нибудь случится с одним из самолетов, тогда придется сесть посреди безбрежного травяного моря. А за ним наверняка нет ничего нового. Все уже видано-перевидано.

— Кажется, прилетели, — бросил через плечо Бронек. — Я вижу кое-что прямо по курсу.

Капитан встал, вглядываясь из-за его спины в плоскую степь. Ровная и гладкая, она убегала в бесконечность.

— Ничего не вижу.

— Точно впереди, километров десять.

— Какая-нибудь мелочь?

— Мелочь? Я бы назвал это иначе. Вон там, смотрите на мой палец.

Гарамонд проследил направление и испугался за Бронека: впереди была все та же ничем не примечательная гладь.

В кабину протиснулся Ямото.

— Что происходит?

— Вон там, прямо по курсу, — повторил пилот. — Как думаете, что это такое?

Астроном прикрыл глаза от солнца и тихо свистнул.

— Не знаю, но кажется, чтобы посмотреть поближе, стоит приземлиться. Только сначала мне хотелось бы сфотографировать эту штуку в инфракрасном свете.

Гарамонд, скользнув взглядом по абсолютно голой прерии уже открыл было рот, чтобы возмутиться, но вдруг понял, о чем речь. Он выискивал неровности рельефа, или какой-то предмет, а тут оказалось иное. Среди монотонной степи выделялось, как заплата, поле травы более темного цвета. Изменение оттенка можно было объяснить, скажем, неоднородностью состава почвы, но заплата имела форму идеального круга. По мере приближения к ней она становилась все более неразличимой с высоты.

Ямото достал камеру, сделал несколько снимков, мельком взглянул на проявленную фотографию и показал ее остальным. На оранжевом фоне выделялось темное пятно.

— Этот круг значительно холоднее. На несколько градусов. Тепло уходит неизвестно куда, не излучаясь в атмосферу.

— Что означает?.. — вопросительно продолжил капитан.

— Цвет травы указывает на другой состав почвы, то есть в земле присутствует посторонняя примесь. Тепло уходит, из Вселенной проникают космические лучи. Следовательно, можно сделать единственный вывод.

— Какой?

— Мы обнаружили второе Окно в Орбитсвиль.

— Не может быть! — Хотя капитан уже привык к неожиданным открытиям, голос его задрожал. — Мы же облетели по экватору… В оболочке больше не было отверстий.

— Вот оно, отверстие, — спокойно произнес Ямото. — Только его давным-давно заткнули. Зачем — неясно, а чем — сейчас узнаем.

Посадив самолеты у самой кромки заплаты, люди нетерпеливо принялись рыть широкую яму. Через несколько минут стемнело, но никто и не подумал отложить работу до утра. Слой почвы оказался метра два толщиной, однако не прошло и часа, как лопаты наткнулись на вязкую линзу силового поля, а чуть позже в свете переносок появилась массивная заслонка из ржавого железа.

Взрезав ее невидимым ланцетом валентного резака, землекопы отогнули прямоугольный лист и по очереди заглянули вниз.

Там горели звезды.

19

— «Север Десять» — самая удаленная наша база, — сказала Элизабет Линдстром. Ее голос потеплел от гордости. — Осмотрев ее, вы убедитесь сами, сколько в нее вложено труда и средств.

Они стояли на крыше административного здания. Шарль Деверо подошел к парапету и окинул взглядом панораму. Где-то на юге, в четырехстах километрах отсюда, находился Бичхэд-Сити, а во все стороны простиралась бескрайняя равнина, которую рассекало прямое шоссе. По нему сновали автомобильчики поселенцев, тяжелые фургоны, груженные продовольствием и оборудованием. Последние километры шоссе тянулось через промышленный ранен, застроенный предприятиями по производству пластмасс. На прилегающих лугах тарахтели сенокосилки. Пластмасса, в которую превращалась трава, использовалась в строительстве. Сразу за ацетатными заводами и лугами начинались фермерские усадьбы. Шоссе упиралось в базу «Север Десять», а дальше в прерию расходился веер грунтовых дорог, терявшихся за горизонтом.