Никто из родных Теодора не знает, где он находится. Но, едва придя в себя, он написал письмо родным, что с ним все хорошо, чтобы они не волновались. Василиса отправила его почтой из Кракова. Почему же Лиза живет как человек без родины и без родных? Наверное, отцу, брату и друзьям сообщили, что она умерла…

Мысли текут в ее голове лениво, медленно, она ничем не напоминает прежнюю, живую и беспокойную Лизу. У нее будто вынули душу…

— Тедди, вы так и не сказали, как меня здесь нашли.

— Я говорил.

— Вы отделались шуткой: мол, сюда вас привела любовь.

— Но это правда.

— Хорошо, любовь, а еще кто?

— Придется быть откровенным, Елизавета Николаевна… Прошу прощения, пани Ванда! Один из строителей вашего дома был членом нашего общества. Нас арестовали в один день. Мы сидели в одной камере, и он рассказывал, как неизвестно для чего строил дом в такой глуши, как Змеиная пустошь… Когда мама в одно из посещений тюрьмы сказала, что вы умерли, я отчего-то не поверил…

— И потому сбежали из тюрьмы, чтобы это проверить?

— Вы шутите, пани Ванда, и это меня обнадеживает.

Они говорили перебрасываясь шутками, но Теодор был всерьез озабочен странным состоянием Лизы. Словно здесь, в этой глуши, в которой он, в отличие от остальных ее жителей, вовсе не чувствовал себя уютно, в ней погас природный огонь и осталась одна оболочка. Она улыбалась, хмурилась, ела, но делала это машинально, пользуясь привычными жестами и движениями.

Василиса ей ничего не говорила, никаких разговоров о будущем не заводила, но однажды Лиза неожиданно вошла в кухню и застала ее и Теодора о чем-то живо спорящими. При виде княгини оба замолчали, и она услышала лишь конец фразы, которую произносила Василиса:

— Я думаю, надо подождать. Это — нервное потрясение…

Очевидно, Теодор больше ждать не захотел, потому что неделю спустя Лиза, постучав в его комнату, вошла и увидела, как он складывает в небольшой дорожный баул те немногие вещи, которые по согласованию с нею Василиса купила ему в магазинах Кракова.

Лиза почувствовала, как у нее екнуло сердце.

— Вы куда-то собрались, Теодор? — тем не менее безмятежно спросила она.

— Простите, Елизавета Николаевна, — проговорил он глухо, не глядя на нее, — но я вас покидаю.

— Вам здесь плохо? — удивилась она.

— Плохо. Я не создан для того, чтобы вести растительное существование, сколачивая лавки и табуретки. Я закончил Сорбонну. Хочу и дальше учиться, жить среди людей и делать для своей родины все, что в моих силах… Я мечтал жениться на вас, усыновить вашего ребенка, увезти вас отсюда во Францию, чтобы там начать новую жизнь, но жить в Змеиной пустоши выше моих сил!

Значит, она ведет растительное существование?

И собирается похоронить себя здесь под предлогом того, что давала слово Станиславу? Вот сейчас Теодор соберется и уйдет, а она будет сидеть и успокаивать себя мыслями о том, что кто-то поедет в Англию и привезет ей оттуда сына?

Лиза сжала ладонями голову: неужели она позволит Станиславу и после смерти распоряжаться ее жизнью? Нет, она должна освободиться! Вырваться!

Стать прежней Лизой Астаховой, которая гордилась своими предками и ощущала в себе их кровь…

«Наконец-то! — хмыкнул голос, и Лиза вспомнила: это же Любава, ее дальняя прабабка. — Давай, девочка, освобождайся от пут!»

И тут же Лиза почувствовала, словно внутри ее лопнул какой-то нарыв, который закупоривал ее сосуды, и потому кровь по ним текла тонкой струйкой — ее хватало лишь на поддержание в ней жизни. Той самой, растительной, о которой сказал Теодор.

В одно мгновение кровь хлынула по жилам горячим потоком, бросила на бледные щеки розовый отсвет, мир вокруг приобрел яркие, живые краски…

— Тьерри, останьтесь еще на денек, — сказала по-французски Лиза, — я тоже люблю вас и согласна ехать с вами хоть на край света.

Он упал перед Лизой на колени и прижался лицом к ней. Она вздрогнула и почувствовала, как слабеют ее ноги. Теодору передалась ее дрожь, и он поднял на любимую женщину счастливые глаза:

— Как долго я ждал этого мгновения!

Лиза опустилась рядом с ним на ковер в небольшой комнате для гостей, рядом с ее спальней, в которую он до сего дня не смел ступить, и отдала себя его горячим, нетерпеливым рукам.

Примечания