Пани колдунья

Лиза, в бархатной зеленой амазонке и берете с пером, была чудо как хороша. Она скакала рядом с мужем, он время от времени посматривал на ее разгоряченное розовое личико и вдруг шепнул:

— Давай убежим?

Он кивнул на увлекшихся охотой друзей. После чего супруги Поплавские отъехали в сторону — подтянуть подпругу у лошади княгини, как объяснил Станислав.

— Езжайте, мы вас догоним! — крикнул он, и охота умчалась вдаль.

— Я покажу тебе одно красивейшее местечко в наших владениях, дорогу к которому знаем только мы с Казиком. Хочешь?

— Хочу! — ласково улыбнулась ему Лиза, и супруги свернули в лес, по которому пришлось ехать очень медленно — так узка и неприметна была тропа.

Станислав действительно привез Лизу в некое заветное местечко, которое называлось почему-то Змеиной пустошью.

Оно находилось на невысоком пригорке, с двух сторон который окружало болото, с третьей — высокая гора, с четвертой — тот самый лес.

Это была огромная поляна, поросшая густой мягкой травой, и Лизе отчаянно захотелось на этой траве полежать. На всякий случай она спросила:

— Здесь действительно водятся змеи?

— Нет здесь никаких змей, — засмеялся Станислав, — а почему она так называется, спроси у Казика, он как-то пытался мне об этом рассказать, а я, каюсь, его перебил.

Станислав спрыгнул с коня и ссадил с лошади Лизу, так на руках и неся ее по поляне.

— Давай немного полежим? — предложил он, и она по его взгляду, по хриплому голосу поняла, чего муж хочет, но в этот раз его желание не вызвало у нее ни страха, ни отвращения. Она ощутила, что и сама этого хочет.

Станислав расстелил на траве свой охотничий камзол и стал раздевать ее, но не рвал, как обычно, на ней одежду, не рычал, в глазах его светилась лишь бесконечная нежность. Как будто сам воздух Змеиной: пустоши успокаивал его, снимал колдовские чары, превращал злобного садиста в доброго, любящего мужчину.

Никогда до этого Лизе не было так хорошо. Мир плыл и качался перед нею так, что захватывало дух, и она с удивлением услышала, как кричит от восторга и повторяет его имя. И снова кричит:

— Я люблю тебя, Станислав!

А потом она лежала на его плече, смотрела вместе с ним на небо и была счастлива как никогда. Наверное, от того, что в это не верилось, или она почувствовала, как по его телу пробежала дрожь, но Лиза повернула голову, приблизила губы к его губам, и на ее глазах, словно в волшебном фонаре[38], кто-то невидимый сменил одну картинку на другую: ясные, чистые глаза Станислава будто подернулись пленкой, а затем полыхнули дьявольским огнем.

— Нет, — прошептала Лиза, — нет, только не это!

И она горько зарыдала.

Лиза отчего-то знала, что именно тогда, в солнечный день, на нежной и мягкой как шелк траве в ней зародилось и стало расти маленькое существо, появления которого на свет она теперь ждала и боялась.

А Станислав с того дня как с цепи сорвался. Он будто мстил себе, а заодно и Лизе за то, что ненароком показал свое подлинное лицо. Это была какая-то сказка наоборот. Если в сказках заколдованные принцы мечтали, чтобы прекрасная принцесса влюбилась в них и расколдовала своим поцелуем, то в этой сказке принц упорно не хотел менять шкуру чудовища на человеческий облик.

Причем для принцессы, роль которой как бы исполняла Лиза, с каждым разом становилось все опаснее пытаться страшное чудовище расколдовать. Оно не только не давалось в руки, но и в ответ на ее усилия старалось причинить вред той, которая подступалась к нему с самыми добрыми намерениями.

В конце концов жизнь на краю пропасти Лизе надоела. А теперь, когда она носила под сердцем сына, ей хотелось по возможности обезопасить его от отца, который мог нанести ребенку непоправимый вред, и не допустить в его судьбе повторения отцовской.

Василиса оказалась для Лизы добрым ангелом; если бы ее не было рядом, молодая княгиня совсем потеряла бы голову от отчаяния.

Правда, у Лизы теперь была еще одна подруга…

Нет, скорее, наставница, о которой она не могла сказать даже Василисе. Добрая женщина наверняка подумала бы, что для Лизы не прошло даром общение со Станиславом и у нее не все ладно с головой.

Иной раз в минуты отчаяния Лиза слышала голос. Голос молодой женщины из своего сна по имени Любава, которая жила давным-давно, когда Русь только приняла христианство. А если точнее, то приняли не все, и государи насаждали его среди своих подданных с помощью огня и меча.

Так, в один из дней, когда Лиза в очередной раз попыталась поговорить со Станиславом, он не очень вежливо отодвинул ее со своего пути, перехватив что-то на кухне, ускакал верхом и в этот день не вернулся.

Лиза тогда беспомощно упала в кресло, сжала голову руками и в отчаянии подумала: «Что же делать?

Что делать?»

«Уходить!» — ответила ей далекая Любава.

«Как — уходить? — не поверила Лиза. — Мы ведь со Станиславом в церкви венчаны. На всю жизнь!»

Она явственно услышала, как Любава неуважительно фыркнула.

«А как поступали наши предки, которые не знали Христа? Которые не были связаны заветами, а лишь слушали голос сердца… Впрочем, такое ты, пожалуй, не осмыслишь. Скажу только: ежели подле него останешься — погибнешь. И сына погубишь. Ничем ты ему не сможешь помочь. Станислав обречен. Он сам не хочет спасения, а ведь его насильно не дашь!»

Вскоре после этого Поплавские получили приглашение в усадьбу Янковичей на день рождения Теодора, которому исполнялось двадцать два года.

Не пойти Станислав не мог, потому что все еще считал Теодора своим лучшим другом. Раньше у Поплавского было больше друзей, так как прежде он не выказывал свои дурные наклонности на людях. Или почти не выказывал. Выход своим диким вспышкам он давал в пределах замка. Теперь же безумие охватывало его все крепче, и он стал под тем или иным предлогом набрасываться на друзей. Теодор — единственный, кто продолжал попытки хоть чем-то помочь ему.

Была тут еще одна причина, о которой Станислав не догадывался, а Теодор скрывал даже от самого себя: он полюбил Лизу. И хотя он старался видеть ее пореже, а на балах держался от нее подальше — ничего не помогало. Чем больше Теодор тратил усилий на избавление от преступного, как сам считал, чувства, тем больше в него погружался.

Но если Янкович пытался обмануть себя, то Лизу он обмануть не смог. Ей было приятно его обожание, и она с улыбкой наблюдала его ухаживания за юными девицами, но стоило ему оказаться рядом с нею, как его, точно магнитом, не просто влекло к ней, а тащило с неудержимой силой… Словом, Теодор был обречен.

Поклонников у Лизы было много. Ничуть не меньше, чем в Петербурге. Даже напротив, тот факт, что она была замужем за Поплавским, а следовательно, недоступна, привлекал к ней сердца мужчин. Она было попыталась поставить Теодора в общий ряд, но с удивлением поняла, что он из этого ряда выбивается.

То есть при полном составе поклонников, ежели отсутствовал Теодор, у нее портилось настроение.

Лиза поймала себя на том, что невольно ищет взглядом по залу его фигуру, и, как бы она себя ни уверяла, что его поклонение какой-то другой женщине ей безразлично, долгое пребывание Теодора подле одной и той же красавицы ее откровенно огорчало.

Лиза свой столь явный интерес к Теодору от других тщательно скрывала, а себя оправдывала тем, что она по природе человек нормальный, ей хочется обычных человеческих отношений, без надрыва и истерии. И что Янкович как раз подходит для таких отношений.

А еще она знала, что никогда в отношениях с ним не переступит черты и не забудет свой долг жены.

Что же делать, если судьба так распорядилась…

Но как бы то ни было, дальше тянуть не имело смысла, и однажды Лиза, выходя к завтраку, буквально поймала Станислава за полу сюртука. Вторую неделю он спал в своей комнате, забыв о том, что обещал никогда не оставлять ее одну. В общем, она остановила его и сказала:

— Постарайся выделить сегодня для меня немного своего драгоценного времени — мне необходимо с тобой серьезно поговорить.

— Меня ждут дела! — резко возразил он.

— Ну раз все, что касается нашей с тобой жизни, не стоит даже получаса, уложусь в полминуты.

— Начинай, — снисходительно кивнул Станислав, облокотясь о перила — они с Лизой стояли на площадке второго этажа у лестницы.

— Я беременна. У тебя скоро будет сын, а значит, ты станешь отцом. Спасибо, что выслушал. Счастливого пути!

Она стала спускаться по лестнице и, полуобернувшись, добавила:

— Не правда ли, понадобилось еще меньше времени, чем я просила.

Он на мгновение застыл, а потом бросился следом за нею.

— Я стану отцом? Ты говоришь это серьезно?

— Не понимаю твоего удивления. — Лиза продолжала спускаться, не сбавляя шага. — Разве ты не знаешь, что женщины иногда беременеют и у них рождаются дети?

— Перестань притворяться, будто это ничего не значащее событие! — закричал Станислав и уже посреди гостиной схватил жену за локоть и развернул лицом к себе:

— У меня будет сын?

— Не понимаю, в чем ты сомневаешься: в том, что у тебя будет сын, или в том, что этот сын — твой?

Лиза потом не могла понять, что заставило ее произнести эти роковые слова? Она хотела пошутить, но объект для шутки выбрала неудачно. Вернее, она пошутила так, как на ее месте пошутил бы Станислав: зло и не слишком остроумно. Или это выплеснулось наружу раздражение, владевшее ею уже много дней? Как бы то ни было, ей хотелось уязвить Станислава, и она своего добилась.

Этот опасный опыт еще раз убедил Лизу в том, что одержимость бесом проявляется в Поплавском безо всякой подготовки, моментально. Достаточно одного слова, одного прикосновения, чтобы в его глазах зажегся дьявольский огонь, от которого бросит в страх и более опытного и знающего человека, чем восемнадцатилетняя женщина.

Дальше, с точки зрения Лизы, начался ужас: Станислав схватил с подставки, на которой перекрещивались лезвиями два турецких кинжала, один из клинков и бросился к Лизе.

— Ты посмела? За моей спиной? Значит, это было не только кокетство, как ты пыталась меня в том уверить? Значит, то, что мне говорили, правда…

Она не стала рисковать и гадать, пустит он в ход кинжал или нет, а просто выставила навстречу ему ладонь и сказала:

— Стой!

Станислав замер. Все его члены странным образом перестали его слушаться, кинжал со стуком упал на пол, а он не мог пошевелиться, как ни старался.

Лиза и сама удивилась собственной силе: вот, оказывается, что она может!

Она не спеша обошла его, села в кресло и заговорила:

— Я не знаю, кто тебе сплетничает обо мне и что.

Я не хочу допытываться, что вмиг испортило наши и без того прохладные отношения. Но я хочу поставить тебя в известность, что ты никогда не сможешь впредь не только меня ударить, а и вообще поднять на меня руку.

Лиза не спеша села за стол, налила в кофе сливки и небрежно махнула рукой:

— А теперь иди. Ты, кажется, куда-то торопился?

Станислав осторожно оторвал одну ногу от пола, потом другую, шагнул. Посмотрел на свои руки, которые опять стали его слушаться, и вполголоса проговорил с долей презрения:

— Ведьма!

16

Он медленно вышел, по-прежнему осторожно ступая, словно боялся, что его тело опять ему откажет. Вскоре Лиза услышала топот копыт его коня, и тут же выражение некоторой бесшабашности исчезло с ее лица, уступая место досаде и разочарованию: не таким она представляла себе его отклик на свое сообщение. Как будто он вновь ее провел, повернулся стороной, еще хуже прежней, и опять у нее от бессилия опустились руки.

Ей казалось, что она день за днем бьется в стенку лбом, но, конечно же, не может ее пробить, а лишь набивает себе шишку за шишкой.

Как княгиня ни старалась выглядеть безразличной, словечко, которым стегнул ее Станислав, еще долго стояло у нее в ушах. Дело даже не в том, какой он смысл в него вложил, а каким тоном произнес.

Полдня она слонялась по замку, не в силах взяться за какое-нибудь дело, пока наконец Василиса не позвала ее в свою комнату, где напоила горячим чаем с травами, которые сама собирала.

И когда Лиза блаженно откинулась на спинку стула, чувствуя, как покидает ее тяжесть, из-за которой для нее померкли даже краски солнечного летнего дня, Василиса шутливо спросила:

— Ну как, Елизавета Николаевна, пришли ли вы в себя настолько, чтобы поведать своей экономке, что опять произошло между вами и князем, отчего он выехал из замка в самом дурном расположении духа?

— Я бы давно рассказала вам обо всем, Василиса Матвеевна, — с тяжелым вздохом проговорила Лиза, — но мой рассказ скорей напугает вас, чем развлечет…

— Не такая уж я охотница до веселья, — покачала головой Василиса, — а что может напугать меня после стольких лет жизни под одной крышей с князем Поплавским-старшим, трудно и придумать.

— Все совпадает, как нарочно! — Лиза сжала перед грудью руки, будто собралась молиться. — Если вы исследовали генеалогическое древо Поплавских с целью выявления безумцев, то мой род славился людьми, склонными ко всяческим фокусам, умению, другим недоступному, вроде ясновидения и ведовства, всему тому, что темные люди объявляли не иначе как колдовством…

— Это же очень интересно! Княгиня, прошу вас, не стесняйтесь и выкладывайте мне как на духу, что вас тревожит и какой из ваших фамильных трюков вы применили сегодня к Станиславу?

— Значит, вы догадались…

— Я догадалась, что вы показали мужу нечто, чего он не ожидал и чего испугался, и опять оказались выше его, встали над ним, а такого принимать он не хочет!

— Никакое это не колдовство! — возмутилась Лиза. — Просто… обычный магнетизм!

— Магнетизмом владеют, как я понимаю, далеко не простые люди, — заметила Василиса, — а очень в этой области способные, знающие, как свои способности правильно применять… И Станислав решил, что вы его заколдовали?

— Он прямо обозвал меня ведьмой, — пожаловалась Лиза. — Петруша Жемчужников… я хочу сказать, мой бывший жених тоже изредка пользовался этим словом, но выходило это у него не только не обидно, а как-то даже авантажно… И потом, получилось это у меня само собой. Я немного испугалась. И разозлилась…

— Договаривайте, раз начали: что вы с ним сделали?

— Я заставила его стоять на месте и не двигаться, когда он кинулся на меня с кинжалом…

— Только и всего? — подивилась Василиса. — Как в детской игре, приказали: «Замри!» — и он замер? Хотела бы я посмотреть в это время на князя. Не способного ни к каким дерзостям и своей невыносимой язвительности… Однако, если дело дошло до кинжала, Станислав становится опасен…

— Понимаете, Василиса Матвеевна, я никак не могу предугадать, как Станислав ответит на то или иное мое слово. Вроде все время слежу за своей речью, но он всегда старается меня раздражить, вывести из себя, и тогда получается… Что поделаешь, я тоже не ягненком уродилась… В общем, шутка, которую я себе позволила, была не слишком удачной, и Станислав разъярился. Я не знала, что делать, и в порыве отчаяния пригвоздила его к месту, как говорится…

— Неужели это все правда? — будто разговаривая сама с собой, заметила Василиса. — То, что я считала сказками: ясновидение, внушение, чтение мыслей…

— Нет, мысли читать я не умею, — призналась Лиза, — но иной раз просто чувствую, что человек хочет сделать.

— А папенька ваш умеет? — осторожно поинтересовалась экономка.

— Думаю, мысли он тоже не читает, но он может заставить человека говорить… Все как на духу, понимаете?

— Вряд ли это можно назвать колдовством.

— Я тоже так считаю. Папа знает, как это делать. но меня отчего-то никогда не учил. Говорит, боялся…

Вначале он заставляет человека смотреть на какую-то блестящую вещь, так что тот устает, внимание его рассеивается, и человек поневоле как бы для него раскрывается. Впадает в этакий полусон, в котором вопросы слышит и на них откровенно отвечает. И, знаете… однажды у меня тоже такое получилось. Нечаянно. Со Станиславом. Он признался мне, что убил свою мать…

— Что вы сказали?! — Василиса в ужасе вскочила. — Этого не может быть! Врач, который осматривал Екатерину Гавриловну, не нашел никаких следов насилия: ран, царапин, синяков. Единственное, что он заметил: такое впечатление, что княгиню чем-то напугали, от страха у нее случился разрыв сердца…

— Станислав так и сказал. Совершенно случайно княгиня увидела, как он издевается над прислугой…

— Наверное, над Агнешкой? Она долго болела, а через полгода после смерти крестной тоже умерла.

Представляю, что пережила Екатерина Гавриловна: случилось то, чего она так боялась…

Василиса осеклась на середине фразы.

— Княгиня, так же как и я, боялась, что сын у нее родится с задатками отца? — договорила за нее Лиза.

— Бедный мальчик! — прошептала Василиса. — В детстве он был как маленький ангелочек: такой ласковый, добрый, ко всем ластился. Конечно, крестная и подумать не могла, что такое случится. Я ведь ей не все рассказывала, боялась, что сердце у нее не выдержит, но, как видите, не уберегла…

— Вы жалеете княгиню, жалеете Станислава, — удивилась Лиза.

— Он достоин жалости, потому что несчастен не по своей вине. И обречен.

— Я уж было хотела попробовать… Внушить ему, что он ни в чем не виноват…

— Думаю, уже поздно, — покачала головой Василиса. — Может, я знаю не очень много, но что-то мне подсказывает, что Станиславу теперь ничем не поможешь, как ни страшно это звучит.

— Так же, наверное, обидно бывает врачам, когда они бессильны излечить болезнь, которая развивается на их глазах, — со вздохом сказала Лиза. — Но мы по-прежнему не знаем, как быть с малышом, который растет у меня под сердцем и так мал, что еще не может сам решать свою судьбу… Мне пришла в голову одна мысль: а что, если я умру?

— Что вы такое говорите, Елизавета Николаевна, — не на шутку испугалась Василиса. — Этим вы погубите сразу три души.

— Свою, неродившегося малыша, а чья душа третья?

— Моя, — тихо сказала Василиса. — Я привязалась к вам, маленькая княгиня, и, если вы уйдете, мне тоже станет незачем жить.

— А как же Игнац?

— Он и после моей смерти будет выращивать цветы. Разве что назовет какую-нибудь особенную орхидею моим именем…

Лиза в порыве благодарности обняла свою нечаянную подругу.

— Так получилось, что я невольно испытывала вас, — призналась она. — Я говорила совсем о другом — умереть для света. Поселиться в каком-нибудь маленьком домике вдали от людей, с вами и сыном.

Заняться всерьез медициной. Поучиться у вас собирать травы и потихоньку лечить тех, кто потерял уже надежду на излечение…

— Однако вы тщеславны, княгиня, — улыбнулась Василиса. — Излечивать безнадежных… Но отчего-то ваша задумка мне нравится. Вряд ли удастся ее осуществить, но отчего не помечтать… Кстати, если я не ошибаюсь, назавтра вы приглашены к Янковичам, а сами еще не разобрали сундуки, которые вам прислали из Санкт-Петербурга.

Лиза предложению Василисы обрадовалась — вряд ли что вернее отвлечет от мрачных мыслей, чем одно лицезрение ее привычных вещей.

Но когда она открыла один из сундуков, в который до сих пор не удосужилась даже заглянуть, то увидела наверху большую коробку — прежде такой в ее вещах не было. В коробке оказалось новое бархатное платье — одежду такого цвета Лиза еще никогда не носила — насыщенный цвет спелой вишни — и письмо подруги Людмилы Милорадович.

— Милочка, — растроганно пробормотала Лиза, целуя письмо, — ты вспомнила обо мне, недостойной, а я и не подумала написать тебе ни строчки!

Словно враз забыла и о нашей дружбе, и о мечтах, как мы выйдем замуж и станем ездить друг к другу с визитами, а наши мужья тоже будут дружны между собой… Не только тебе, папеньке и то написала под нажимом — Станислав за плечом стоял…

А в самом деле, почему она прекратила всяческое сношение со своей родиной? Наверное, оттого, что всегда была откровенна и честна с друзьями и близкими. Ей не хотелось писать им не правду, а правда была слишком неприглядна, чтобы выставлять ее на всеобщее обозрение.

Конечно, если бы Милочка была поблизости, она могла бы шептать ей на ушко такие странные, а на взгляд благонравной девицы — непристойные подробности ее отношений со Станиславом, но поверять подобное бумаге…

Писать же папеньке, как ей хорошо живется, она тоже не хотела, потому что он еще более других чуял фальшь в ее словах и сразу понял бы, как ей плохо, а то и примчался бы на выручку.

Нет, уж лучше промолчать, и пусть близкие считают тебя забывчивой и неблагодарной, чем жалеют и оплакивают погубленную судьбу.

«Посылаю тебе платье, сшитое по последней парижской моде, — писала Милочка. — Модистка слишком убавила его в талии, так что мне не надеть, а тебе в самый раз…»

Хитрая лисичка! Лиза всплакнула. Милочка о чем-то догадывается, хочет поддержать подругу и вот выдумала про какую-то глупую модистку. Талия, видите ли, у Лизы потоньше! От письма повеяло таким теплом, такой трогательной заботой, что Лизе пришлось прервать чтение, чтобы справиться со своим волнением.

«Сегодня из Польши вернулся Петр Жемчужников в сопровождении брата Алексея. Откуда-то все знают, что он дрался на дуэли с твоим мужем. Я ездила к нему с визитом, думала, смогу узнать что-то о тебе, но Петруша еще слишком слаб, хотя уже сидел. Да и лицом худ и бледен. А глаза грустные. Я декламировала ему Грибоедова Александра Сергеевича, мол, когда постранствуешь, воротишься домой, и дым отечества нам сладок и приятен, только тогда он все-таки улыбнулся…»

Лиза отложила письмо — оно оказалось неожиданно длинным — и решила примерить платье, чтобы потом читать весточку от подруги медленно, смакуя каждую строчку. Значит, Петруша поправляется.

Слава богу! Если у Лизы когда-нибудь родится дочка, она расскажет ей, что выходить замуж лучше за таких вот славных, добрых молодых людей, которых ежели не любишь теперь, то непременно полюбишь после… Она остановила сама себя: какая дочка, от кого?

Муж оставил ее, да она и сама не хочет продолжать с ним интимные отношения. А, как известно, в таком случае о детях не стоит и думать… Лизе опять захотелось заплакать, но она запретила себе это делать: на сегодня слез достаточно!

К вечеру Станислав вернулся в замок странно успокоенным. Когда Лиза осознала эту свою мысль, она вздохнула: ей кажется ненормальным спокойствие мужа!

Однако шутки шутками, а спокойствие князя, похоже, действительно было ненормальным. Он вошел, не постучав, в гардеробную, где она как раз примеряла присланное Милочкой платье. Оно удивительным образом преобразило Лизу: сделало чуть старше и величественней и бросало на лицо — или на душу — особый отсвет. Хотелось не втягивать голову в плечи, на чем она себя в последнее время ловила, а, наоборот, подняв подбородок, смотреть на других сверху вниз, даже если они выше на голову.

Станислав глянул на платье мельком, словно его одолевали мысли куда значительней, чем какое-то платье, да и сама Лиза. И смотрел при этом в глубь себя, но помнил при том, что воспитанным людям надобно поддерживать разговор с женщиной. Тем более с женой…

— Разбираешь вещи? — поинтересовался Станислав, усаживаясь в кресло, рядом с которым на банкетке она неосмотрительно оставила недочитанное письмо; муж тотчас протянул к нему руку. — Чей-то эпистолярный экзерсис. Пришел с сегодняшней почтой?

— Письмо адресовано мне, — сухо заметила Лиза.

— Разве между нами могут быть тайны, дорогая? — укоризненно заметил он.

— Могут! Например, для меня тайна, где ты провел прошлую ночь?

— Какие пустяки! Если бы ты меня спросила, я бы тебе сразу ответил: был в гостях у Евы Шиманской.

Представляешь, у бедняжки горе: ее дочь, которую она оставила в одном итальянском монастыре, умерла от холеры. Такая жалость! В тех краях как раз случилась эпидемия.

— Но разве она не была также и твоей дочерью?

— Ева говорила, что это так, — кивнул он. — Тебе, кстати, очень идет это платье. На его фоне твои глаза — как два изумруда… Обещай, что выполнишь мою просьбу.

— Но как я могу обещать заранее? — не согласилась Лиза. — А вдруг я не смогу ее выполнить?

— Ты слишком независима, урожденная Астахова.

Другая на твоем месте больше доверяла бы своему супругу… Не снимай платье, я сейчас приду!

Она стояла перед зеркалом, не зная, что и думать.

Письмо, как бы по рассеянности, Станислав положил в свой карман. Лиза может так и не узнать, о чем написала ей Милочка, ведь оно состояло из нескольких страниц. Мелькнула мысль: «Сейчас возьмет и уйдет куда-нибудь, а я буду стоять здесь, как памятник…» Но почти тут же она услышала шаги возвращающегося мужа.

Он протянул Лизе не что иное, как диадему — даже на первый взгляд такую дорогую, что Лиза не решалась протянуть к ней руку. Но и хороша она была несказанно. По тонкой вязи платинового узора были рассыпаны бриллианты, к центру диадемы все увеличивающиеся в размерах. В середине этого диковинного украшения светился рубин размером с лесной орех.

— Эта диадема стоит половины Кракова! — вырвалось у Лизы.

— Она — дорогая, — кивнул Станислав, опять усаживаясь в кресло. — Надень, я хочу посмотреть, к лицу ли она тебе?

Лиза послушно надела и повернулась к зеркалу.

Теперь, с диадемой, она и вовсе выглядела королевой.

— Мы пойдем на день рождения Теодора? — осторожно спросила она, встречая взгляд мужа в зеркале.

— Он ведь пригласил нас? Я уже купил подарок, — медленно проговорил Станислав. — Оставил его в гостиной. Пойдем к ужину, ты сможешь посмотреть… Однако диадема все же очень тебе к лицу.

Лиза мучительно подыскивала слова, чтобы обратиться к нему с очередной фразой, потому что он мог усмотреть в них что угодно: и непочтение, и намек, и обиду, а ей так не хотелось нарушать это хрупкое согласие.

— Станислав, — сказала она, — это письмо от моей петербургской подруги, я не успела его прочесть.

— Какое письмо? — вроде не понял он.

— То, что у тебя в кармане, — ответила Лиза, против воли опять теряя терпение.

— Но-но, — шутливо замахал он руками, — только, пожалуйста, без колдовства! Я даже прочту его тебе вслух. Твоя подруга пишет о вашем, о женском, это я пропущу, а вот интересно: «Объявился в Петербурге твой брат Николай. Приехал с женой. Не то с казашкой, не то с туркменкой. Говорят, дочь тамошнего хана, если я правильно разбираюсь в азиатских титулах… Отец твой, кажется, уезжает в Италию. Обещался написать тебе оттуда…» Уверяю тебя, Лиза, больше здесь нет ничего интересного…

Он опять спрятал письмо в карман и проговорил:

— Прошу тебя, иди к ужину в этом платье и в диадеме. Я буду чувствовать себя как на приеме в королевском дворце.

Он предложил ей руку, которую она приняла.

И теперь шла рядом с мужем, но чувствовала себя так, будто играла в спектакле и при этом совершенно не знала своей роли.

Стол им опять накрыл Казик. Станислав отослал его, и Лиза, вглядываясь в по-прежнему спокойное лицо Станислава, сказала:

— Мне бы хотелось поговорить с тобой.

— Непременно сейчас? — скривился он.

Лиза подумала, что ей стоит поторопиться, пока раздражение не разгорелось в нем, как костер от сухих дров.

— Ты стал избегать меня… Нет, нет, я не хочу просить тебя опять ко мне вернуться…

— Вот как? — Он как-то странно усмехнулся. — Ты больше не испытываешь потребности в моем обществе?

Она могла бы сказать, что ей был навязан союз, который она приняла… Кстати, а за что она его приняла? За любовь? Остренького ей захотелось, приключений, роковой страсти. С Жемчужниковым этого бы не было, там все выглядело слишком ясно и просто, благообразно, что ли… Значит, она получила то, что хотела. Даже с избытком.

— Ты ведь не любишь меня. Стас, не так ли? — Она сказала это утвердительно.

— Стас! — повторил он. — У тебя не нашлось для меня ни одного ласкового слова.

— Это потому, что ты в них не нуждался.

— Ласки хочется каждому человеку.

Странный между ними происходил разговор.

Оказывается, супружеская жизнь у Поплавских не задалась… из-за Лизы, оттого, что она неласковая, неуступчивая, нечуткая…

Ей представился клубок, в котором замотаны обрывки разных мыслей, высказываний, и из него Станислав дергает фразы для поддержания разговора, нисколько не заботясь об их связности и вообще соответствии действительности. И зря Лиза ищет какой-то смысл там, где его нет и не может быть. Равно как и причину такого его отношения к ней.

— А Ева Шиманская ласкова? — вдруг спросила она.

Станислав несколько смешался, но потом все тот же дьявольский огонек зажегся в его глазах — это означало, что он переставал говорить экивоками, переставал быть деликатным и собирался сделать ей больно.

— Ева чересчур ласкова. Мужчину она обмакивает в сосуд своих приторных нежностей, как муху в патоку, так что если он зазевается, то уже не сможет взлететь. С сахаром-то на крыльях! А значит, и покинуть ее не сможет.

— И ты зазевался, — сказала Лиза.

— Ну разве я похож на муху? — снисходительно улыбнулся он и налил ей в бокал вина.

— Я думала, ты сам скажешь мне это, — заговорила Лиза. — Подождала, но ты молчишь, потому я набралась смелости…

— А мне казалось, что тебе вовсе не нужно ее набираться. Ты и так смела, я бы сказал, не по-женски.

— Пусть будет так, — согласно кивнула Лиза. — Значит, ко всему прочему, тебя раздражает и моя смелость. Получается, у меня нет ни одного достоинства…

— Отчего же, у тебя неплохие корни. Если бы князь Николай Николаевич относился к обществу, в котором живет, с большим уважением…

— Давай не будем обсуждать моего отца, тем более что он не может защититься и защитить меня.

— Ничего, у тебя и самой это неплохо получается.

— Но ведь тебя и это раздражает?

— Раздражает. Женщина не должна быть сильнее мужчины. Ни в чем.

— Иными словами, наш с тобой брак неудачен…

— Я такого не говорил, — не согласился он.

— Разве так уж обязательно высказывать вслух то, что и так ясно нам обоим?

— Допустим. И у нас есть какой-то выход?

— Есть. Мы можем расстаться.