— Ну, одно дело всыпать безвестному лекаришке, и совсем другое — аристократу, пусть и с купленным титулом. Кроме того, мои слуги сумеют меня защитить. Все они имеют немалый опыт уличных потасовок. А с них какой спрос? Слугу ведь не вызовешь на дуэль.
— Зато можно привлечь к суду, — опять вмешался доктор Поклен. Он уже проявлял нетерпение, только не знал, как напомнить хозяину, что они посетили его вовсе не за тем, чтобы вести за столом подобные беседы.
А Соня, казалось, увлеклась игрой.
— А какой субстанции был бы ваш эликсир, паче чаяния вам и в самом деле удалось бы его изобрести?
— Думаю, воздушной.
— То есть вы хотели сказать: понюхал, и все?
— Я хотел сказать, воздух — он и есть воздух.
— То есть… вы имеете в виду… надувательство?
Или просто то, чего быть не может? Так называемый философский камень…
— Конечно же. Ведь то, чего не может быть, должно и быть невидимо глазу…
— Боже мой, о чем вы говорите! — не выдержал Поклен. — Что подумает княжна! Наверное, она представляла себе талантливого хирурга вовсе не таким… легкомысленным.
— Главное, я не представляла его таким молодым.
Я думала, Жан Шастейль — крепкий старик, у которого пока не дрожат руки, когда он берет в руки хирургический нож.
— Все! Еще немного, и я разочаруюсь в себе самом.
Граф обратился к безмолвно стоявшему за его спиной лакею:
— Вот что, Лион, приведи служанку княжны в ту комнату, в которой я обычно осматриваю больных, и скажи Люсьену, чтобы он приготовил все необходимое. — Затем он повернулся к Соне:
— Желаете осмотреть мою картинную галерею или оранжерею?
— Желаю смотреть на вашу работу, — в тон ему ответила Соня.
Хирург усмехнулся.
— Я наблюдал, как при виде крови здоровенные мужчины падали в обморок. Быть врачом может не каждый, — К сожалению, — тяжело вздохнула Соня.
Она поднялась из-за стола, потому что мужчины сидели и ждали, пока она встанет.
— Вы что же, хотели стать врачом? — проговорил Шастейль, словно удивляясь самому себе: глупо предположить такое.
Женщина, с ее слабостями, с ее мозгами, для которых латынь — слишком трудная наука… Ему доводилось встречать женщин, умеющих хорошо ухаживать за больными, но это были женщины из простонародья. Он мог бы еще кое-что добавить к Сониному описанию слабых сторон аристократов. Женщины благородного происхождения слишком хрупки и не готовы к трудностям. Под жизненным напором они ломаются, как сухой лист…
Но он не станет возражать. Хочет себя попробовать — пусть, ее дело. В отличие от некоторых других врачей посторонние люди его не отвлекали. Он просто забывал о них, едва приступал к своей работе.
Надо будет лишь предупредить Люсьена, чтобы держал под рукой нюхательную соль, когда эта русская княжна грохнется в обморок.
Соня все поняла по улыбке графа-медика, промелькнувшей на губах, по снисхождению в глазах. Надеется, что она опозорится, когда увидит, как он будет резать по живому… Не дождется!
До сегодняшнего дня Соне не доводилось бывать в больницах. Сама она никогда серьезно не болела, да и матушка ее болела и умерла дома. И княжна не знала, как должны выглядеть помещения, в которых хирурги делают операции. Наверное, поэтому то, что она увидела в особняке Шастейля, воспринималось ею как само собой разумеющееся. Отделанные мраморными плитками полы, белые стены, посредине огромный стол. Окно чуть ли не в полстены, начищенная до блеска медная плевательница на изогнутых ножках. Тут же, у окна, стоял небольшой, похоже, серебряный столик, на котором были разложены хирургические инструменты.
Хирург сбросил на руки Люсьену свой расшитый золотом камзол и переоделся в нечто однотонное, наглухо застегнутое, и надел на голову такого же цвета шапочку. Это одеяние сразу словно добавило ему возраста.
Шастейль усадил Мари на стул возле окна и сел напротив, вглядываясь в наверняка испуганную девушку так, словно хотел укусить. Служанка держалась мужественно, стараясь не смотреть на столик с его страшными орудиями. «Будто в пыточной камере», — подумала Соня.
— Браво! Великолепно! — неожиданно воскликнул Шастейль.
Соня вздрогнула. Что за великолепие он увидел?
— Никогда прежде я не видел, чтобы так явно ощущалось вмешательство дьявола в божественное творение. Эта женщина была задумана вседержителем как красавица, но в последний момент он будто отвлекся или передоверил свою работу кому-то злому и неумелому. Посмотрите, княжна, какой великолепный овал лица и тут же — настоящие клыки вместо зубов. Чтобы прикрыть их, у творца не нашлось даже лишней плоти — они полностью не закрываются губами. Присутствуй я при ее рождении, это все можно было бы легко исправить, а сейчас…
Трудненько придется, милая, отвоевать у природы то, что она сама должна была тебе дать… Боишься, девочка?
— Н-нет, — как обычно неразборчиво прошамкала Мари.
Он приподнял верхнюю тубу девушки и показал доктору Поклену на ее зубы.
— Резцы придется удалять. Слишком много пришлось бы пилить. Но взгляни, что у меня есть.
Он протянул руку к столику и взял с него похожую на табакерку металлическую коробочку.
— Посмотри, какие прекрасные зубки я поставлю тебе вместо этого ужаса.
Он показал Мари два великолепных белых зуба.
— Хочешь такие зубки, милочка?
— Хочу, — прошелестела Мари.
— Но платить за это красоту придется дорого.
Болью. Сильной болью. Она не покажется тебе невыносимой?
Девушка судорожно сглотнула и отрицательно помотала головой.
— Так, а теперь открой рот.
Далее он заговорил малопонятными Соне словами, которые зато внимательно слушал доктор Поклен.
— Тут придется подрезать. Дикцию восстановить нетрудно. В уголках рта, возможно, останутся небольшие шрамики. Все же лучше, чем этот чудовищный оскал… Вы не продадите мне, дружище Поклен, немного вашей чудо-мази для заживления ран? Помнится, благодаря ей фурункул на щеке маркизы де Фонтанж почти не оставил следа. Кто знает, может, и у этой девчонки швы рассосутся…
— Конечно-конечно, мне самому интересно проверить ее действие, прежде чем я получу патент от наших въедливых столичных медиков.
Доктора говорили между собой так, словно ни Сони, ни Мари, ни молчаливого слуги по имени, кажется, Люсьен в комнате не было. Но пациентке хирурга, видимо, было не до того. Она вся внутренне сжалась — переживала то, что ей предстояло. А Соня решила и не напоминать о себе. В конце концов, она всего лишь зритель.
Вообще зачем ей это понадобилось — присутствовать на операции? Себя, что ли, проверить? Насколько она выдержанна, насколько может управлять собой… Или ее привлекает медицина?
Нет, чего уж выдавать желаемое за действительное. Такой, как ее далекие прабабки, Софье не стать.
И медицина, откровенно говоря, вовсе Соне неинтересна. Ей бы что-то повеселее. Куда-то ехать, что-то такое необычное делать… Участвовать в захватывающих дух приключениях…
Ах да, не женское это дело! Но кто ей может в том помешать? Общество ее осудит? Но здесь, во Франции, Соня ни к какому обществу не принадлежит. За все время к ней никто не наведался с визитом. Да и она сама никуда не выезжала.
По сути дела, она — такой же изгой, как этот внезапно разбогатевший доктор. Может, им в таком случае объединиться? Но, кажется, подобная мысль не приходит ему в голову. Он совершенно перестал Соню замечать, как только вплотную занялся Мари. Теперь он рисует карандашом какие-то линии на лице бедняжки, которая, кажется, умирает от страха, как бы она внешне ни храбрилась.
Между тем Шастейль налил в небольшой стеклянный сосудик некой темно-коричневой жидкости и подал ее Мари:
— Выпейте, милочка. Благодаря этому боль будет переноситься не так тяжело.
Мари покорно выпила и невольно оглянулась на Соню.
— Я здесь, — ободряюще улыбнулась та. — Красота требует жертв, не так ли?
Бедняжка затравленно кивнула.
— Все будет хорошо, — сказал граф, на глазах сбросивший расслабленно-разнеженную маску, которую он считал обликом аристократа, и превратившийся в собранного делового врача. — Ну что ж, княжна, благословите.
Люсьен по его знаку повязал Мари на грудь салфетку и откинул ее голову на спинку стула.
Соня посмотрела на металлические щипцы — как она поняла, для удаления зубов — и почувствовала, что сердце ее ухнуло куда-то вниз, а во рту появился неприятный вкус. И это при том, что свои экзекуции хирург собирался производить вовсе не над ней! Потому Соня поспешно сказала:
— Если не возражаете, я, пожалуй, пройдусь по вашему дворцу, осмотрю его.
— С удовольствием бы сам проводил вас, — не оборачиваясь, пробормотал Шастейль, склоняясь над стулом с сидящей Мари, — но, думаю, Лион справится с этим не хуже.
Закрывая дверь. Соня услышала мычание, которое невольно издала Мари, и успокаивающий голос врача:
— Потерпите, милочка, ничего не поделаешь.
К сожалению, без боли никак не обойтись.
Соня быстро закрыла толстую дубовую дверь, ругая себя за трусость. Она так хотела посидеть рядом с Мари, чтобы успокоить ее, помочь перенести боль, но поняла, что еще немного, и Шастейлю придется заниматься уже ею. Она поспешила прочь от этой… пыточной камеры и едва не налетела на склонившегося в поклоне слугу по имени Лион.
— Вашему сиятельству что-нибудь угодно?
— Покажи мне комнатку поменьше, где есть кресло и небольшой столик, и принеси бокал того прекрасного вина, что ты подавал недавно. Я поняла: врача из меня не получится, даже если я очень этого захочу. Кстати, тебе не приходилось помогать своему хозяину при операциях?
Слуга чуть заметно улыбнулся.
— Один-единственный раз, и он же последний.
Самым постыдным образом я упал в обморок.
— А я поспешила уйти до того, как это случилось, — доверительно сообщила ему Соня.
— Я могу проводить госпожу в библиотеку, — предложил Лион.
— Хорошо. Для меня это будет самым удобным местом.
Слуга принес поднос с бутылкой вина и бокалом, сушеной дыней и засахаренной сливой, поклонился и исчез, а Соня, отпив глоток вина, стала просматривать стоявшие на полках книги. Их было много. Для любящего читать — море наслаждения, а для хозяина наверняка книги стоили целое состояние.
Она взяла наугад небольшой томик с золотым обрезом. Это оказались стихи на немецком языке. К счастью, Соня знала его чуть не в совершенстве, во всяком случае, изъяснялась на нем совершенно свободно. Однако фамилия поэта Соне ничего не говорила:
Гете. Должно быть, она просто невежественна, если до сих пор ничего не слышала о нем. Наверняка он знаменит, и, возможно, в Германии его знает каждый. Интересно, любит ли его Шастейль?
Но книга оказалась даже неразрезанной, так что Соне пришлось воспользоваться ножом для разрезания бумаги, который она нашла здесь же, на огромном письменном столе, стоявшем слева от полок, у окна.
В самом деле, каким образом хозяин приобретал все эти книги? Подбирал по вкусу или просто закупил все то, что считалось модным, в том числе и этого Гете?
Соня усмехнулась. Она пытается хотя бы за глаза новоявленного графа уязвить, в то время как сама пропустила так много в своем образовании. Если представить ее знания в литературе, не говоря уже о других науках; в виде некоего полотна, оно окажется все в дырках — пробелах невежества.
Как, ты прошла? А я не поднял глаз;
Не видел я, когда ты возвратилась.
Потерянный, невозвратимый час!
Иль я ослеп? Как это приключилось?
Но я могу утешиться пока,
И ты меня охотно оправдаешь.
Ты — предо мной, когда ты далека,
Когда вблизи — от взора ускользаешь.
Время за чтением пролетело незаметно. Когда Соня пришла в себя, ей показалось, что она слышит голоса. А потом и вправду дверь в библиотеку открылась. На пороге показался все так же, как в начале ее визита, разодетый граф, словно совсем недавно он не занимался многотрудным делом хирурга.
Соня поспешно вскочила — собственно, а вскакивать-то было зачем? — и спросила его:
— Ну, как все прошло?
— Великолепно!
— Я могу пройти к Мари?
— Нет. Она спит. Мне пришлось дать ей двойную дозу опия — любое терпение имеет свои пределы.
Хотя такой мужественной женщины я еще не встречал. Как она к вам попала? Вы знаете, кто ее родители?
— К своему стыду, я даже не знаю ее фамилию.
Мне известно лишь, что девушка — сирота, воспитывалась в приюте при каком-то монастыре. Люди ее не слишком любили…
— Я догадался. Что поделаешь, человек так устроен: на красоту ему нравится смотреть куда больше, чем на уродство…
Он сел в кресло напротив Сони.
— А где доктор Поклен? — спросила она.
— Он очень хотел посмотреть на то, что я буду делать, но до конца не смог остаться — ему надо было непременно поехать к своей больной. Поклен передал вам свои извинения и обещал завтра заехать…
Шастейль помолчал, глядя ей в глаза.
— Простите, — спохватилась Соня, — я должна с вами расплатиться, только вот как вы посмотрите на такую форму оплаты…
Собираясь ехать к врачу, Соня заглянула в свой кошель, где лежали деньги, оставшиеся от продажи ее последнего перстня. Денег било вовсе не так много, как она думала, и тогда Соня решила… А почему бы ей не попробовать расплатиться с доктором тем, что у нее имеется в таком изобилии?
Правда, в любом случае стоимости золотого слитка хватило бы не на одну операцию, да и рискованно было незнакомому человеку предлагать то, что законные власти уж точно бы не одобрили. Но с тех пор, как Соня увидела Жана Шастейля, как поговорила с ним, услышала, как откровенно признается он в покупке титула и своем отнюдь не высоком происхождении, она поняла: к нему с золотым слитком обращаться можно.
Она вынула из сумки слиток и подала хирургу.
— Как вы посмотрите на это?
— Он золотой?
— Конечно. Неужели вы могли подумать, будто я предложу вам какую-то фальшивку?
Шастейль ничего не ответил, а только покрутил слиток в руках. Соня вдруг испугалась. Сейчас он возмутится. Скажет: за кого вы меня принимаете?! Пригрозит полицией. Выгонит прочь. Пристыдит… В общем, она уже начала рисовать себе самые мрачные картины ожидающего ее будущего.
Он же вдруг сказал:
— А у вас есть еще такие слитки?
25
Сердце Сони зачастило от волнения: слишком неожиданным был отклик хирурга. Она думала, что граф — надо все же спросить, как величать его по титулу! — по крайней мере, удивится. Может, испугается. Но чтобы поинтересоваться, есть ли у нее еще слитки?
От неожиданности она, наверное, промедлила дольше обычного, так что он понимающе кивнул:
— Значит, есть.
— С чего вы взяли? — слабо запротестовала Соня. — Кстати (нет, это было вовсе не кстати!), как вас теперь величать по вашему титулу?
— Если мы станем друзьями, можете звать меня просто Жаном.
— А если не станем?
— Тогда будете звать меня граф де Вассе.
— Договорились, — сказала Соня.
— Но лучше нам все же стать друзьями.
Надо же, он продолжает настаивать… Соня с подозрением вслушалась в его слова: не звучит ли в них угроза? Но нет, граф смотрел на нее о ожиданием, и только.
— Вы еще пока не осознали, — пояснил он почти отеческим тоном, — что мы нужны друг другу. Для нашего высшего общества в вас есть недостаток — вы иностранка. Во мне — происхождение, которого не купишь. Но с другой стороны, ваш род, как я понял, настолько древний, что никто не сможет усомниться в вашей аристократичности, а я, как вы правильно заметили, буду всегда нужен, ибо умею делать то, что из моих коллег никто не умеет.
— Никто? — лукаво уточнила Соня.
— Никто, — твердо сказал он. И усмехнулся:
— А с золотом я, конечно, поторопился. То есть сразу кинулся выяснять, могу ли я рассчитывать… купить у вас еще несколько штук. Но я хорошо заплачу. Подумайте. Пока же пойдемте в мой кабинет, я верну вам часть, оставшуюся от вашего вклада в мой труд. Пока мы не друзья, будем продолжать отношения врача и…
О я чуть было не сказал «пациентки»… К счастью, судя по вашему румянцу и живому блеску глаз, надобность в моих врачебных услугах возникнет у вас не скоро.
— Прикажите отнести туда же ваше чудесное вино. Увлекшись чтением стихов Гете, я, кажется, забыла обо всем.
Граф подал ей руку и повел куда-то длинным, но хорошо освещенным коридором.
— Вы — удивительная женщина, — сказал граф, слегка пожимая ей руку.
— Потому что умею читать? — Соня повернула к нему смеющееся лицо.
— Вы тонко шутите, у вас веселые глаза, и, главное, вы умны, хотя некоторые считают, что красивая женщина непременно должна быть глупой.
— Можно подумать, вы влюбились в меня с первого взгляда, так охотно вы расписываете мои добродетели, — проговорила Соня, всегда чувствовавшая себя не очень уютно, когда ей в глаза говорили комплименты.
— Это так и есть, — тяжело вздохнул граф и поспешно добавил:
— Но вы не волнуйтесь, я вовсе не собираюсь досаждать вам своими охами-вздохами или знаками внимания, которые станут вас утомлять…
«Тем более что со времени смерти Патрика не прошло и девяти дней, — грустно подумала Соня. — Каково ему там, наверху, видеть, знать, что по нему не только не горюют, но и не чувствуют за собой никакой вины… Впрочем, какая вина! Смерть Патрика — всего лишь ужасный слепой случай, который почему-то зачастую выбирает самых достойных…»
— Прошу только мне верить, — говорил между тем граф. — Потому что ваше доверие мне ох как необходимо. Откровенно говоря, я бы предпочел вообще с вас денег за лечение вашей служанки не брать.
— Об этом не может быть и речи! — запротестовала Соня. — Мое доверие к вам — дело будущего, а ваша работа — вот она. То есть в скором времени ее результаты мы увидим. К тому же вы совсем не знаете меня.
Первое Впечатление бывает обманчивым, и вполне может так случиться, что мы с вами характерами не сойдемся или оба скоро поймем, что нам лучше держаться друг от друга на расстоянии.
— Я понимаю, вы хотите на досуге о моем предложении подумать.
— Вот именно. Так что давайте не будем торопить события… А насчет того, есть ли у меня еще слитки и сколько, скажу так: есть. Если они вам нужны, то прикиньте, сколько именно, и при следующей встрече мы поговорим подробнее.
— Вот вы, оказывается, какая… — протянул Шастейль. Отчего-то Соне хотелось называть врача так — никак не ложился ей на язык титул «де Вассе».
— Какая же?
— Не по-женски самостоятельная.
— Вас это огорчает?
— Скорее радует. Значит, при вас нет мужчины, который может решать подобные вопросы, и вам приходится делать все самой. Скажу больше: прежде вам это было несвойственно.
— Почему вы так решили?
— Хороший врач должен быть наблюдательным.
— А вы хороший врач?
— Самый лучший.
— Но не самый скромный.
— А какого бы вы врача для себя предпочли: скромного или лучшего? — граф лукаво взглянул на нее.
— Пожалуй, лучшего, — расхохоталась Соня.
— Да, — спохватился Шастейль, или де Вассе, хотя первая фамилия Соне больше нравилась, — я забыл вам сказать, что вашей служанке придется задержаться у меня. На недельку. Тяжелый случай, что ни говори. Даже для лучшего хирурга.
— Не везет мне со слугами, — вздохнула Соня. — Одна стала маркизой…
— Постойте, я и забыл, ведь это ваша служанка сделалась маркизой де Баррас?
— Моя.
— Так, а что случилось с другой? Она стала фрейлиной королевы?
— Всего лишь отравила моего дворецкого и теперь скрывается от полиции.
— А вы, оказывается, страшная женщина!
— При чем же здесь я? — обиделась Соня.
— Не боитесь принимать в дом слуг без рекомендаций — я правильно понял? А если все же ее кто-то рекомендовал, то спросить надо с того человека.
— В том-то и дело, что тот человек — точнее, та женщина — рекомендовал мне совсем другого человека.
— О, как вы интересно живете! — Соне показалось, что в голосе графа послышалась зависть. — Рекомендовали одного, а вы приняли другого. Вашего дворецкого отравили, ваши горничные… Впрочем, вы говорили. Ну и ну! Недаром я почувствовал к вам симпатию с первого взгляда.
— И какого рода эта ваша симпатия? — несколько холодно поинтересовалась Соня. Она никак не могла понять, говорит врач серьезности или посмеивается над ней.
— Почувствовал в вас родственную душу.
— То есть вы думаете, что из меня получился бы хороший врач?
— Что вы! — Шастейль даже всплеснул руками. — Нет, эта страсть совсем другого рода. Вы — авантюристка по натуре.
— Вот так комплимент! — теперь уже всерьез обиделась Соня.
— Погодите сердиться. Разве вас не тянет к приключениям? Разве вам не хочется расцветить свою жизнь событиями неординарными?
Соня вспомнила своего учителя латыни и решила кстати процитировать его любимый афоризм:
— Bene qui latuit, bene vixit[3].
Но Шастейль ее словами вовсе не впечатлился, а пренебрежительно взмахнул рукой:
— Ну, к нам это не относится. Да и человек, который так сказал, по-моему, сам в свое суждение не верил. Честнее было бы сказать, что любой человек, даже самый незначительный, всю жизнь мечтает именно о том, чтобы его заметили. К тому же я считаю, что незаметно — значит, скучно. Неужели вы хотите жить скучно?
— По крайней мере, пусть хотя бы судьба дает нам возможность перевести дух. Нельзя же все время бросать человека из огня да в полымя!
— Великолепно! Сегодня судьба преподнесла мне подарок. Мало того, что дала возможность употребить все свое мастерство, дабы справиться со сложной задачей, она привела к моему порогу необычную женщину.
Соня не совсем понимала, чего граф от нее хочет.
Дружбы? Доверия?
— Боюсь вас разочаровать, но я — самая обычная иностранка, которую события заставили приехать во Францию…
— Вот видите, события! И я отчего-то уверен, что это были захватывающие дух события.
— Вам таких я не пожелаю.
Соня не выдержала серьезности и улыбнулась.
Она представила, как старший брат выдает новоиспеченного графа замуж. Пардон, заставляет жениться, потому что одна из его поклонниц убила другую на дуэли.
— К тому же вы веселы, умеете пошутить и совершенно не кокетничаете, — продолжил Шастейль.
— Не думаю, что вы, сказав так, мне польстили.
Женщина должна кокетничать. Это, если хотите, модно.
— Правильнее бы сказать, что это было модно во все века. Со времен Евы и Адама. Вначале Ева кокетничала со Змеем, потом с Адамом, но при этом она была натуральна, а современным кокеткам как раз этого и не хватает…
Граф замялся, словно соображая, говорить ей то, что он хочет сказать, или нет, но потом решился, спросил:
— Вы согласны принять мою дружбу?
— Согласна. — Соня и вправду не стала отказываться. Мужчина-друг был ей очень нужен.
— А в знак нашей дружбы согласитесь принять от меня подарок?
— Но с какой стати! — почти возмутилась Соня.
Если у них во Франции принято дарить что-то женщинам малознакомым, то в России принять от мужчины подарок просто так согласится далеко не каждая женщина. Но, как выяснилось, любопытство оказалось сильнее. В самом деле, стоит ли отказываться, не зная еще, что за подарок собираются ей преподнести.
Но Шастейль произнес неожиданную фразу:
— Взгляните в окно.
Соня подошла и посмотрела на улицу. Снег теперь сыпал крупными хлопьями, словно где-то наверху ощипывали огромную курицу, отчего ее пух и перья летели почти сплошной пеленой и сугробы снега росли на глазах.
— Мамочки, но мы застрянем на пути домой!
— Хорошо, если только застрянете, а то ведь замерзнете.
Он позвал:
— Лион! — и появившемуся в дверях слуге приказал:
— Принеси княгине То, за чем я посылал тебя в магазин.
Слуга ушел и тут же вернулся с одним большим, но, судя по всему, легким свертком и другим, поменьше.
— Вы сказали «подарок», — заметила Соня, борясь с желанием протянуть к сверткам руку, — или «подарки»?
— Чтобы не пугать, сказал — подарок, а на самом деле — подарки. Развяжете сами? — невинно поинтересовался врач, протягивая Соне первый сверток.
— Сама.
Княжна нетерпеливо раскрыла большую картонную коробку. В ней лежала… шуба!
— А в маленьком… — растерянно проговорила она.
— Меховые ботинки, — докончил он за нее.
— Но я не могу принять это! — воскликнула Соня, мысленно изругав себя за желание немедленно шубу примерить. Раздавать авансы, принимая такие подарки, человеку, которого сегодня она видела впервые в жизни?
Шастейль понял ее колебания и предложил:
— Если не хотите принять от меня подарки, тогда предлагаю другое: я дам вам меньше сдачи со стоимости золотого слитка, чем собирался. Или вам купленное Лионом одеяние не нравится вообще?
— Нравится, — обрадовалась Соня и, уже не стесняясь, примерила меховое чудо. Ботинки, как ни странно, тоже оказались ей впору.
Впрочем, при расчете, принимая от хирурга деньги, она поняла, что Жан все же поступил по-своему: уменьшил сумму, которая причиталась ему. И ведь с этим не поспоришь! Врач сам назначает гонорар за свое лечение.
— Теперь у нас есть неплохой повод выпить моего вина, которое, как я понимаю, ваше сиятельство оценили.
— Не хватит ли мне пить сегодня? — нерешительно проговорила Соня, припоминая, как однажды ослабела от непривычной дозы грога. Настолько, что перестала быть сама себе хозяйкой.
— Неужели вы хотите, чтобы мое лечение закончилось для Мари не слишком успешно? — лукаво проговорил он.
— Нет, что вы, я вовсе этого не хочу!
— Или чтобы порвалась ваша новая замечательная шуба?
— Ни в коем случае!
— Тогда мы понемногу выпьем с вами и поговорим…
— О Мари? — на всякий случай уточнила Соня.
— Отнюдь. О нас с вами.
— Но мы едва знакомы, — снова запротестовала Соня, впрочем, довольно слабо.
— Вот и давайте поближе познакомимся. Не знаю, как у вас в России, во Франции не считается зазорным, что у женщины есть друг, который наносит ей визиты. Никто не посмеет ее за это осуждать.
— Вы думаете, что я долго проживу в Дежансоне? — нечаянно вырвалось у Сони. Она тут же прикусила язык, но было уже поздно.
— Так я и думал! — воскликнул Шастейль, откидываясь в кресле. — Значит, вы собираетесь куда-то ехать. Путешествовать?
Он принимает ее за легкомысленную, избалованную богачку.
— Нет, у меня есть дела.
— Блестяще! — опять воскликнул граф, и Соня не могла понять причин такого странного его оживления. При чем здесь ее предполагаемая поездка? — А не скажете, куда вы думаете направиться?
— Пока не знаю, — холодно ответила Соня, но вызвала лишь новый всплеск восторга с его стороны.
— Так я и знал! У меня сегодня на редкость удачный день! — новоиспеченный граф вскочил со стула — они сидели за столом — и горячо поцеловал Сонину руку.
— Не понимаю, чему вы радуетесь? — поинтересовалась она.
— Встрече с вами. С женщиной, которая собирается в поездку по делам, но пока не знает куда. Которая бескорыстна настолько, что оплачивает лечение своей служанки у самого дорогого хирурга Дежансона!
Наверное, он хотел посмотреть, как отзовется Соня на слова «самый дорогой», но она и глазом не моргнула, и Шастейль сразу пошел на попятную. Ему вовсе не нужно с нею ссориться.
Он даже взмолился:
— Пожалуйста, мадемуазель Софи, скажите мне, когда вы будете знать, куда направитесь.
— Как только куплю в магазине карту, — нехотя ответила она.
— Карту? — изумленно переспросил де Вассе — Шастейль и ошарашенно замолчал. Впрочем, хватило его ненадолго, потому что через мгновение он встрепенулся и спросил:
— Скажите, а глобус вам подойдет?
Желание Сони купить карту и ткнуть в нее булавкой, чтобы определить место для хранения сокровищ, пока оставалось неисполненным, так захлестнули ее события последних дней. К тому же она вовсе не собиралась делать это впопыхах, а хотела проделать задуманное именно не спеша, с трепетом от предвкушения своего, можно сказать, гадания. И уж тем более не в присутствии кого-то постороннего.
А тут Соню приперли к стенке и требуют, чтобы она определилась прямо сейчас. Словно ее новому знакомому это так важно. При чем вообще здесь он?!
Но если мысленно она и возмущалась, то все равно делала так, как предлагал ей граф.
А он нетерпеливо освободил место на столе, поставил на него принесенный откуда-то глобус. Дал ей в руки грифель и крутнул глобус.
— Вы ведь хотели определить цель путешествия именно так, наудачу?
С некоторой досадой Соня кивнула и ткнула грифелем в глобус, когда он остановился.
Шастейль наклонился и взглянул на него.
— Испания! — торжественно провозгласил он.
— Испания? — робко переспросила Соня. Княжна растерялась. Одно дело, когда она хотела делать свой выбор самостоятельно — с решением можно было и не торопиться, и совсем другое дело, когда ее к нему просто подталкивали.
— Теперь вы довольны? — язвительно спросила она. — Узнали, куда я поеду, и что дальше?
— Дальше? — переспросил, улыбнувшись, граф-хирург. — А дальше я вот что скажу: у меня вдруг возникло непреодолимое желание отправиться в Испанию.
Примечания
1
Повторение — мать учения (лат.).
2
Тантал — в греческой мифологии царь, обреченный на вечные муки. Стоя по горло в воде, он не мог ее пить, а свисающие ветки деревьев с плодами не мог достать и страдал от голода и жажды
3
Хорошо прожил тот, кто прожил незаметно (лат.).