Смыв с себя пот, я спросила:

– У вас есть мыло?

Ломакин засуетился, опустил ковш в ведро и метнулся к своему дорожному багажу.

– Как же-с, я всегда все с собой вожу, мало ли в какое дикое место попадешь, – говорил он, разбрасывая свои вещи. – Есть, знаете ли, места, где вообще ничего нет. Вот оно, нашлось. Мыло у меня, Алевтина Сергеевна, преотменное!

Я приняла в руку душистый кусок и принялась намыливаться. Ломакин уже не скрываясь, любовался мной, как-то, даже, не отрывая взгляда и не моргая. Мне от такого пристального внимания, стало неловко и чтобы его как-то отвлечь, я попросила:

– Вы мне не поможете вымыть спину?

Иоаким Прокопович открыл рот, что бы ответить, но слова у него застряли где-то в горле, так что он смог только пискнуть. Он разом вспотел еще сильнее, чем давеча в душной карете. Я уже была не рада, что его попросила, хотела отказаться, но он уже вынул у меня из руки скользкий кусок и начал водить им по спине. Рука у него была большая, шершавая, но и нежная. Мне невольно вспомнился муж, но и руки, и мысли у них были совсем разные. Я представила, чем бы уже все кончилось, будь на месте Ломакина Алеша…

Иоаким Прокопович добросовестно намыливал мне спину, даже не помышляя о том, чтобы попасть рукой куда-нибудь не туда, куда следует. Он был так осторожен, что мне стало смешно и захотелось пошалить. Когда его рука опустилась чуть ниже талии, я быстро изогнулась в пояснице. От неожиданности, рука у него дернулась и, он, видимо, пытаясь меня поддержать, подхватил снизу.

Этого не ожидала я и невольно вскрикнула, а он, вместо того чтобы отпустить меня и извиниться, крепко прижался к себе мокрой, намыленной спиной и обнимая нежно и крепко, горячо зашептал прямо в ухо, обдавая запахом дешевого нюхательного табака:

– Алевтина Сергеевна, голубушка, хотите вместе бежим?! Бог с ней со службой, я за вас всех кирасиров перебью! Спрячемся в Сибири, или за границу сбежим. Я ведь все умею! Будем жить, как у Христа за пазухой! Знали бы вы, что мне приказали против вас сотворить!

– Ну, что вы, что вы, Иоаким Прокопович, – растеряно ответила я. – Мы же с вами всего ничего знакомы, вы меня совсем не знаете. К тому же я замужем.

– Знаю я вас, сердцем понял! – почти плача ответил он. – Вы хорошая, добрая, мне без вас больше нет жизни!

То, что бывает любовь с первого взгляда, я знала, но не предполагала, что она может быть быстрая и сильная. Я все время следила, о чем думает Ломакин, и все-таки пропустила момент, когда он влюбился. Самое удивительное, что Иоаким Прокопович совсем не хотел меня как женщину, такое я бы, конечно, заметила и не допустила. Он меня не желал, а жалел, причем так остро и отчаянно, как будто мне в эту минуту угрожала смертельная опасность.

– Ну, что вы, дорогой, зачем вы меня так сильно прижали, – прошептала я, пытаясь выскользнуть из его крепких рук. – Вы же со мной и сможете меня защитить. Не нужно так спешить.

– Да, да, конечно, простите, – приходя в себя, проговорил он, и опустил руки. – Знаете, Алевтина Сергеевна, на меня вдруг словно наваждение нашло. Конечно, со мной вы в безопасности. Я никому не дам вас обидеть. Но, поверьте, вас подстерегает большая опасность. Все-таки, нам лучше было бы податься в Сибирь. Там всегда можно спрятаться у раскольников.

– Хорошо, поговорим об этом позже, – пообещала я, не зная, что и думать о такой непонятно откуда возникшей привязанности, – а вы пока успокойтесь. Полейте еще, я смою мыло.

Ломакин безропотно слил мне воду, я быстро ополоснулась, вытерлась его же полотенцем и оделась. Он был таким трогательно-растерянным, что теперь уже мне стало его жалко. Захотелось сделать ему что-нибудь приятное, и я предложила:

– Хотите тоже помыться? Я вам тоже полью.

– Буду благодарен, – ответил он, отирая с лица пот. – Очень жарко…

Я думала, что Иоаким Прокопович разденется до пояса, но он быстро снял с себя всю одежду, и теперь уже мне пришлось отводить от него взгляд. Было видно, что Ломакин очень силен. Когда он двигался, под тонкой белой кожей перекатывались мощные мускулы, и мне тоже хотелось его потрогать.

Какой же я стала, бессовестной, огорченно, подумала я. Не успела расстаться с мужем, как уже смотрю на другого мужчину. Правда, делаю это не по своей воле, успокоила я себя. Просто так складываются обстоятельства.

Иоаким Прокопович, между тем, встал в корыто и оглянулся на меня, в ожидании, когда я ему полью. Стараясь на него не смотреть, я зачерпнула ковшиком воду и, встав на цыпочки, начала лить струйкой на голову. Он радостно зафыркал и начал смывать с себя соль и пот.

– Как хорошо, – благодарно сказал он. – Я очень люблю чистоту, а в поездках редко удается помыться.

Я подала ему мыло, и он намылил голову и грудь. Пока он стоял в пене, с закрытыми глазами, я не удержалась и внимательно его осмотрела. Несмотря на старый возраст, телом он был совсем молодым мужчиной. И вообще, все у него оказалось в полном порядке.

– Ну, вот, теперь у меня чувство, что я заново родился, – сказал он, надевая запасное исподнее белье. – Сейчас закажу ужин, поедим и можно ложиться спать.

Я не возразила, и пока он распоряжался по хозяйству, смирно сидела на лавке возле окна. Удивительно, но он перестал мечтать. Теперь он думал только обо мне, любовался мной и удивлялся, что раньше никогда не обращал внимания на женщин. Единственное, что я не могла в нем понять, это то, что он ни разу не подумал обо мне как о женщине. Вернее будет сказать, не думал о том, чтобы быть со мной как с женщиной.

Я уже так привыкла к тому, что мужчины глядя на нас, только об этом и думают, что такое странное поведение никак не могла объяснить. Он так раздразнил мое любопытство, что когда мы сели ужинать, я не удержалась и спросила, был ли он когда-нибудь с женщиной.

– Да, я в молодости был сильно влюблен в дочь своей квартирной хозяйки Лизаньку, но мы с ней едва обмолвились несколькими словам. Я тогда служил в четырнадцатом чине, и жалованье коллежского регистратора не позволяла мне даже помыслить о женитьбе. Она скоро вышла замуж за богатого пекаря, и больше я никого не любил.

– Как же вам тогда было больно, – посочувствовала я, так и не получив ответ на свой вопрос.

– Ничего я после ее как-то видел, она стала некрасивой, толстой и на носу бородавка, в точности, как у ее матери.

– И больше у вас никаких амуров не было? – задала я наводящий вопрос.

– Нет-с, после я рьяно служил, и мне было не до того. А когда получил достойный чин, решил что для амуров устарел. Да я и не встречал никогда ранее женщин подобных вам, Алевтина Сергеевна.

Более прямо я спросить не осмелилась, и мы опять говорили просто так, в основном о детских воспоминаниях и сиротских обидах. Иоаким Прокопович ел мало, скорее задумчиво ковырялся в тарелке. Ничего интересного, кроме, конечно, как обо мне, он за столом не думал.

– Ну, вот можно и ложиться спать, – сказал он, когда мы покончили со скудным станционным ужином.

Время было еще раннее, не начало даже смеркаться, и ложиться спать было рано. Однако делать в пустой комнате было решительно нечего. Разговор наш постепенно заглох. Иоаким Прокопович сидел за столом и смотрел на меня виноватыми собачьим глазами, не зная, что еще о себе рассказать.

– Да, конечно, давайте ложиться. После сегодняшних волнений отдохнуть никак не помешает, – согласилась я.

Он встал, снял свой теплый шерстяной сюртук и повесил его на гвоздь. Я продолжала сидеть за столом и никак не могла придумать, как мне поступить. Ложиться совсем без одежды я не хотела, мало ли что ночью могло прийти в голову Ломакину. Остаться в платье, значило, что оно скоро обветшает, и я буду выглядеть оборванкой и бродяжкой.

– Что-нибудь случилось? Вы расстроены? – верно, заметив мое состояние, спросил Иоаким Прокопович.

Я объяснила, показала, что платье у меня не ново и если в нем спать, оно долго не протянет.

– Вы меня так внезапно увезли, что я оказалось безо всего, – с легким упреком, добавила я.

– Это можно поправить, – подумав, пообещал он. – Когда приедем в какой-нибудь город, я велю вам купить ночную рубаху.

– А сейчас мне что делать?! – с отчаяньем воскликнула я.

– Нынче можете спать и так, благо, ночи теперь теплые, – предложил он. – Обо мне вы уже составили мнение. Я отнюдь не зверь, так что бояться вам совершенно нечего.

С этим я не могла не согласиться, но все равно, спать голой в одной комнате с посторонним мужчиной мне очень не хотела.

Впрочем, другого выхода у меня не нашлось, я вынуждено, согласилась и опять начала раздеваться. Теперь Ломакин не смущался, с удовольствием за мной наблюдал, отмечая у меня все новые достоинства. Что обо мне мог подумать Алеша, если бы все это увидел! – ужасалась я. Однако получалось, что теперь у меня просто не было другого выхода.

Дождавшись, когда я разденусь и лягу, он начал расстегивать панталоны, что опять оказалось для меня полной неожиданностью. Заподозрить его в коварных планах, я не могла, у него и в мыслях не было ничего такого, просто он снял с себя всю одежду, не обращая на меня никакого внимания. Только встретив мой недоуменный взгляд, объяснил:

– Я всегда так сплю, привык еще в Воспитательном доме.

– Да, конечно, если привыкли, тогда другое дело, – вынуждено согласилась я, не представляя, как он ляжет голым на грязный, не метеный пол.

Однако Ломакин, судя по всему, уже забыл свое обещание и, аккуратно сложив платье, спокойно лег рядом со мной.

– Думаю, ночью непременно будет гроза, – сказал он, глядя в потолок. – Летом в такую пору, когда особенно жарко, всегда ночами бывают грозы. Вы, Алевтина Сергеевна, боитесь грозы?

– Нет, не боюсь, – ответила я, отодвигаясь от него на противоположную часть постели.

– Значит, я был прав, вы совершенно удивительная женщина!

– Вы, Иоаким Прокопович, преувеличиваете, мне кажется, я самая обыкновенная.

Он не стал возражать и, закрывая глаза, попросил:

– Ежели я буду храпеть и вам мешать, то троньте меня за плечо, я и перестану.

– Хорошо, – растеряно сказала я.

Мне казалось, что после чувств, которые недавно у него выплеснулись с необыкновенной силой, он должен был вести себя со мной как-то иначе.

Ломакин опять, как утром в карете, притворился спящим, и начал воображать себя то действительным статским советником, то владельцем роскошной кареты, о которой с завистью, судачит весь Петербург. Мне это показалось немного странным, но беспокойства не вызвало. Мало ли о чем мечтают люди. Мне он не мешал, в мою сторону не смотрел, и я решилась сбросить теплое оделяло, спать под которым в такую теплынь, было совершенно невозможно.

Так мы и лежали на разных концах широкой кровати и думали каждый о своем. В маленькое окошко надоедливо бились мухи. Со двора временами слышались громкие голоса, проезжие требовали у смотрителя лошадей и ругали дорожные беспорядки. Незаметно для себя, я уснула.

Проснулась я внезапно, посреди ночи. За окном было темно и где-то далеко, громыхал гром. Дышать было тяжело, на грудь навалилась тяжесть, и учащенно билось сердце. Я отдышалась, успокоилась и вспомнила разбудивший меня сон. Опять ко мне явился ангел-искуситель. Снова нежный голосок звал меня к каким-то друзьям и смущал душу посулами и комплиментами.

Интересно, кто теперь за мной подсматривает, подумала я, вспомнив малорослого бородача. Иоакима Прокоповича в темноте видно не было, он лежал на прежнем месте, так же как и раньше, на спине. С трудом, отогнав наваждение, я попыталась снова уснуть. Однако вместо сна, услышала мысли своего вынужденного соседа. Ломакин тоже не спал и думал обо мне. Я прислушалась к его неторопливым размышлениям, и после этого мне сразу стало не до того.

– Что ей, бедняжке, долго мучиться, – думал он. – Хоть все равно один конец, но смерть смерти рознь. Если сразу точно ударить, она не успеет ничего понять и испугаться. Подушкой тоже можно, но умирать будет долго. Пока задохнется, ей, милой, будет очень страшно.

Господи, он же меня собирается убить, с ужасом поняла я. И теперь придумывает способ убийства, чтобы я меньше мучилась! У меня от страха замерло сердце. Я представила, что со мной будет, если Иоаким Прокопович просто сдавит меня руками, и невольно вздрогнула от страха и отвращения. Он что-то почувствовал, повернул в мою сторону голову, прислушался и подумал, что скоро рассвет и все нужно кончить еще до восхода солнца.

– Тогда она, милая, попадет прямо в рай, и может быть, когда-нибудь замолвит за меня словечко перед Господом, – умиляясь, думал он. – Пусть пока еще поспит, сердечная, не буду спешить, дождусь, когда подойдет гроза, тогда и управлюсь…

Словно в продолжении его плана, совсем близко ударил гром и за окном порывами зашумел ветер. Я поняла, что жить на этом свете мне осталось всего несколько минут. В тот момент мне нельзя было даже пошевелиться, чтобы не подтолкнуть к действию своего сумасшедшего поклонника. Я замерла. Вдруг, близко сверкнула молния, осветив комнату призрачным, голубым светом. Ломакин приподнял голову над подушкой и повернулся темным лицом в мою сторону.

Мне уже казалось, что выхода нет, но тут явственно, словно он говорил совсем рядом, прозвучал знакомый тонкий голосок ангела-хранителя. Я не поверила своим ушам. То, что он мне предложил, было отвратительно. Я подумала, что если даже это выход, единственная возможность спастись, я все равно не стану им пользоваться! Пусть даже Костюков предсказал, что такое со мной должно случиться, я даже во имя сохранения жизни, не изменю мужу!

Ломакин кашлянул и медленно повернулся на бок. Я поняла, что сейчас он протянет руки и сдавит мне шею. Опять молния осветила комнату и большого голого мужчину рядом со мной. И все-таки я опередила его, первой протянула к нему руку и нежно притронулась к его крайней плоти.

Иоакима Прокоповича вздрогнул от неожиданности, не понимая, что происходит. Я тихо попросила:

– Лежи и не двигайся.

Он послушно замер, а я, сдерживая в руках противную дрожь страха, продолжила нежно его ласкать. В голове у него начало происходить что-то совсем не понятное ни ему, ни тем более мне. Он даже не понял, чего ради, я его трогаю и решил, что мне что-то такое приснилось. Он попытался отодвинуться, но вдруг замер и застыл на месте. Я, наконец, почувствовала, что в нем начинает крепнуть мужчина. Он сначала не понял, что с ним происходит, а потом удивился и встревожился.

– Что вы делаете, Алевтина Сергеевна? – наконец спросил Ломакин, перехватывая мою руку и до боли сжимая пальцы.

– Тебе разве не приятно? – спросила я.

– Приятно, – неуверенно ответил он. – Но ведь так делать грех!

– Если ты не хочешь, не буду!

– Я не знаю, если только недолго, – неуверенно ответил он, отпуская мои пальцы.

Я уже почувствовала свою власть над ним, успокоилась, рука у меня окрепла, и дело пошло быстрее. Ломакин стонал от удовольствия и больше остановить меня не пытался.

Над нами раскалывались тучи, молнии сверкали одна за другой, по крыше почтовой станции отчаянно барабанил ливень, но осчастливить меня легкой смертью Ломакин больше не собирался. В голове у него все окончательно переклинило. Разобраться, что и о чем он думает я, больше не могла, да и не пыталась. Просто старалась спасти свою жизнь, используя уроки любви, полученные у мужа.

Сначала все складывалось удачно, и я уже надеялась, что на одной прелюдии вся моя измена и кончится. Однако у Иоакима Прокоповича на мое несчастье оказались нормальные инстинкты, и он по наитию нашел у меня то, что всю жизнь даже не пытался отыскать у других женщин.

Сначала я пыталась выползти из-под него, оттолкнуть, но когда поняла, что это просто невозможно, расслабилась и поплыла по течению. А оно было бурным и безостановочным.

Казалось, мой убийца-любовник хочет за один раз получить все, что не получил от жизни за весь свой век. Если бы я его любила, эта ночь стала бы самой яркой и запоминающейся в жизни.

Он был неутомим и просто меня не покидал, когда даже в этом для него наступала нужда, не давая ни минуты отдыха. Я пыталась отвлечься, расслабиться, но это было невозможно сделать. Я задыхалась, под тяжестью беспрерывно движущейся горы натренированных мышц.

Давно кончилась гроза, рассвело, потом взошло солнце, а он все не хотел остановиться. Я уже думала, что ни одним так другим способом, но он добьется своего, сведет меня в могилу. И вдруг Ломакин замер, стал неимоверно тяжел и перестал дышать. Это было так неожиданно и странно, что если бы не огромная усталость, я бы, наверное, засмеялась или заплакала. Но в тот момент мне было не до него. Я собрала последние силы и столкнула с себя его тяжелое тело. Иоакима Прокоповича перевернулся на бок, ткнулся лицом в постельный тюфяк и обмяк.

Я опустила ноги с постели, села и бездумно смотрела на свое оскверненное тело и на грязноватую убогость станционной комнаты.

Потом мой ищущий взгляд нашел ведро и корыто, в котором мы мылись. В ведре еще оставалась вода и, когда у меня достало сил, я встала, добрела до корыта, встала в него и смыла с себя все чужое.

На мертвого Ломакина я даже не оглянулась.