Бригадир державы (№17) - Грешница

Тот понял, что отвертеться ему будет трудно, и очень этим огорчился. Идти в баню ему было лень, и отвечать он тоже не спешил, он еще не придумал, за что можно потребовать с лекаря деньги и, пока суд да Дело, прикидывался дурачком. Однако Алеша смотрел ему прямо в глаза, и не собирался отставать. Парень так ничего толкового не придумал, тяжело вздохнул, и ответил:

– Как не быть, есть.

– Топлена? – продолжил допрос лекарь.

В голове у бедного банщика начали твориться всякие безобразия. Он даже вспотел от напряжения мысли. Баня была протоплена еще с утра, и получалось, как ни ответь, потребовать деньги было не за что. Он все-таки придумал острожный, уклончивый ответ:

– Кто ж её топить-то будет?

Мужа ответ не очень удивил, он уже привык к показной народной глупости защищающей от произвола господ и нежелания работать. Узник не дождавшись решения своей участи, от слабости уже опустился на землю.

– А где человеку помыться? – насмешливо спросил Алеша.

Банщик отодвинулся на шаг назад, выбрав из двух зол меньшее, остаться без денег, но избежать лишних хлопот.

– В бане, где же ещё, – устало, объяснил он глупому лекарю, удивляясь как такой дурак смог вылечить их барина.

– Так она же не топлена! – начал сердиться Алеша.

– Она ещё со вчерашнего дня не простыла, и с утра ее опять топили, – подсказал какой-то доброхот из-за спины банщика.

– Не простыла она, – подтвердил и он, – мы, что же, сами не понимаем…

Иван помог подняться острожнику и повел его в баню, а мы с Алешей пошли в барский дом, больше напоминавший дворец. Во дворе мужа остановил давешний старичок, взявший на себя управление хозяйством. Мне их разговор был не интересен, и я вернулась одна. В гостиной ко мне сразу подошла молодая девушка в господском платье и, сделав книксен, представилась племянницей Василия Ивановича Марьей Ивановной Трегубовой.

Ее, как всех в доме, волновало здоровье помещика, но про себя она думала не о нем, а о нас с Алешей. В Завидовском доме откуда-то уже все знали историю нашей любви и даже, то, что венчал нас не кто-нибудь, а сам епископ. Марья Ивановна сгорала от любопытства доподлинно узнать нашу историю. В ее мыслях не оказалось никакой подлости, и я не стала дичиться. Мы сели поболтать на диване, но тут вернулся Алеша и сразу же направился в покои Василия Ивановича. Не могу сказать почему, но мне очень захотелось еще раз увидеть Трегубова, и я не спрашивая разрешения, пошла следом за ним.

Василий Иванович уже оправился от недавнего потрясения, и полусидел в постели, опираясь спиной на взбитые подушки. То, что Алеша пришел не один, а со мной, его обрадовало.

Он посмотрел на меня своими ласковыми глазами и подумал, что никогда раньше, даже при дворе не встречал такой красивой женщины. Мне это было так приятно узнать, что я почувствовала, как у меня забилось сердце и вспыхнуло лицо. Дальше обо мне он думал то же что и другие мужчины, но я уже к такому привыкла и на них не обижалась. Если говорить честно, то и мне еще не приходилось видеть таких красивых мужчин как Василий Иванович. Конечно, если не считать Алешу.

– Я вам так благодарен за свое спасение, – томно, сказала Трегубов, стараясь смотреть только на Алешу, но против воли не сводя с меня глаз, – только я так, и не понял, как вы узнали, что меня хотят отравить?

Алеше, в отличие от меня, помещик совсем не понравился. Кажется, он начал замечать, что тот произвел на меня приятное впечатление и теперь придумывал ему всякие недостатки. Чтобы не слышать пустых наветов, я впервые перестала слушать, о чем думает муж.

– Это очень странная история, – ответил Василию Ивановичу Алеша. – Мне с самого начала не понравился ваш управляющий. Тем более что он все время старался меня оскорбить, чтобы заставить отказаться от вашего лечения.

– Да, да Иван Иванович очень хитрый человек, – подтвердил Трегубов. – Мы с ним были в юности друзьями, а когда меня отметила матушка императрица и наградила за заслуги перед отечеством имением, Иван Иванович оставил службу в полку и поехал вместе со мной сюда в Завидово. Позже к нему приехала сестра, впрочем, я теперь уже и не знаю, кем она ему на самом деле приходится.

По своей деликатности Василий Иванович не стал рассказывать ни о своих успехах при дворе, ни о том что, подчиняясь настояниям Вошина, собирался жениться на его фальшивой сестре.

– Очень вам сочувствую, – довольно небрежно сказал Алеша, на самом деле, не испытывая к бедному страдальцу никакого сочувствия.

– Так как же вам удалось распознать его интриги и козни?! – опять спросил Василий Иванович.

Я посмотрела на мужа. Он слегка замялся, явно не собираясь рассказывать Василию Ивановичу как все было на самом деле, и, не моргнув глазом, соврал:

– Это все моя жена, – без тени улыбки сказал он, – ей приснился вещий сон о том, что вам грозит смертельная опасность. Тогда она погадала на кофейной гуще и поняла, что вас кто-то хочет извести ядом. Пришлось срочно закладывать лошадей и сломя голову скакать сюда.

Когда Алеша заговорил обо мне, У Василия Ивановича появилась возможность открыто любоваться мной, и я поняла, что он не просто благодарен мне за спасение, а страстно вожделеет меня как женщину. Он даже незаметно сунул руку под одеяло и поменял позу, чтобы Алеша ничего у него не заметил.

– Ах, если бы вы только знали, как я вам благодарен, – сказал мне Василий Иванович, со слезами на глазах. – Вы спасли меня не только от тирана, вы вернули мне душу!

Алеша скептически хмыкнул, но я доподлинно зная, что он имеет в виду, тоже чуть не прослезилась.

– Теперь вы мне самые близкие люди и я хочу, чтобы вы все знали обо мне, – продолжил Трегубов. – Я ничего от вас не утаю!

Все-таки, какими мужчины бывают разными! Василий Иванович был сама чувствительность, а Алексей Григорьевич, вместо того, чтобы с сочувствием выслушать исповедь страдальца, подавил зевок и про себя назвал Трегубова сентиментальным придурком и тунеядцем.

Мне стала так неприятна его черствость, что я впервые серьезно на него обиделась. Чистая душа Василий Иванович, сам, до слез умиляясь своему простосердечию и благородству, повел рассказ о своей тяжелой юности, притеснениях, которые претерпел по малолетству и доброте великой государыни, отметившей его скромные таланты.

Он говорил так хорошо и искренно, что в самых чувствительных местах рассказа, я невольно проливала слезы. Я была готова рыдать, над его тяжелой судьбой, но меня все время отвлекал Алеша, возмущая, полным непониманием того, что слышал. И вдруг, когда Василий Иванович повествовал о самом трудном моменте своей жизни, о том, как Вошин коварно принуждал его жениться на Аграфене Михайловне, он вдруг его прервал, встал с кресла и сказал, что ему нужно осмотреть комнату злодея, возможно в ней отыщутся еще какие-нибудь следы готовящегося преступления.

Не стану спорить, я много почерпнула у Алеши из его памяти, образа мышления, но при том я смогла не потерять свого самого главного достоинства, я осталась возвышенной и доброй! Мало того, тонкой, чувствительной и благородной! От обиды за бедного Трегубова у меня, сами собой потекли из глаз слезы.

Неприятно-пораженный черствостью Алексея Григорьевича, Василий Иванович, не подавая вида, как ему больно равнодушие к своему искреннему рассказу, тотчас отдал необходимые распоряжения. Алеша со старичком Платоном Карповичем и двумя лакеями пошли в комнаты Вошиных, и мы с Василием Ивановичем на несколько минут осталась вдвоем, с глазу на глаз! Я точно знала, чего он более всего в жизни хотел в ту минуту, но не подала даже вида что понимаю и даже вижу его страсть, и скромно опустила глаза.

– Ах, голубушка моя, Алевтина Сергеевна! – заговорил он своим нежным голосом. – Мы с вами так мало знакомы, но мне кажется, что я знаю вас целую вечность! А вам так не кажется?

– Кажется! – против своей воли, воскликнула я, и покраснела.

– А вы верите в любовь с первого взгляда?

– Верю, – ответила я и добавила, – но я замужем!

– Да, да, я знаю, Алексей Григорьевич прекрасный, достойный человек. Я сознаю, как много ему обязан… Но лишь я увидел вас… Ах, оставьте мне надежду, когда-нибудь потом, когда мы станем старыми, и вдруг, вы окажетесь свободны, считать вас своею!

От волнения он задохнулся и его прекрасное бледное лицо, обрамленное темно-русыми кудрями, смертельно побледнело. Я, испугавшись за его здоровье, бросилась к нему и на какое-то мгновение наши руки встретились, и меня всю словно пронзила стрела Амура. Василий Иванович попытался меня удержать, потянул к себе, но силы его были на исходе, и я вырвалась.

– Ах, Василий Иванович, прошу вас, заклинаю, никогда так больше не делайте, – воскликнула я. – Я люблю своего мужа и на век останусь ему верна!

– Да, да, конечно, – ответил он, – вы в своем праве Алевтина Сергеевна, но я молю вас подарить мне только один невинный поцелуй! Всего лишь братское совмещение уст!

Однако я была достаточно опытна, чтобы не верить лживым мужским посулам и, хотя в мыслях Василия Ивановича не было особенного коварства, он был так слаб, что и правда мечтал только о поцелуе, но я отступила в глубину комнаты и опустилась в дальнее от него кресло.

– Ах, Алевтина Сергеевна, зачем вы казните меня своей холодностью, – грустно сказал он, но я осталась непреклонной и правильно сделала…

Вдруг, в спальню без стука ворвался старичок Кузьма Платонович с известием, что в сундуках Вошина нашли несметные сокровища. Василию Ивановичу в ту минуту было не до бывшего товарища, он мечтал совсем о другом сокровище, но известие его все-таки взволновало.

Тотчас кликнули лакеев и те перенесли его в комнаты бывшего управляющего в кресле.

В роскошно обставленных покоях Вошиных, собрались все чистые обитатели дома. Кузьма Платонович торжественно вынимал из сундуков злато и серебро и показывал завороженным чужими богатствами зрителям. Мне все это было не очень интересно, больше занимало давешнее признание хозяина в любви. После жизни в людской, где до меня никому не было дела, и даже собственный муж побрезговал моими ласками, два прекрасных человека один за другим, влюбились в меня без памяти! Было от чего закружиться бедной девичьей головушке!

Когда Кузьма Платонович вытащил на свет божий лаковую шкатулку полную драгоценностей, легкий вздох вырвался из грудей обитательниц поместья.

Дочь бригадира и горничной девушки, дама, с которой мы недавно говорили о родословиях, решила показать свое положение и, взяв в руки алмазную диадему, начала ее расхваливать на очень плохом французском языке.

– Ах, мадам, – не в силах терпеть ее стремления быть первой и на виду, вмешалась я, – эта диадема не многого стоит, вот тот гарнитур, действительно, заслуживает всяческого внимания.

Только я похвалила действительно прекрасный гарнитур из красного золота с изумрудами, Василий Иванович решил мне его непременно подарить. Не знаю, как, но Алеша что-то почувствовал и посмотрел на меня излишне пристально. Я состроила невинное личико и ласково ему улыбнулась.

Разобравшись с найденными богатствами, домочадцы разбрелись по своим углам. Мы с Алешей тоже отправились в отведенные нам гостевые покои. Не успели мы там осмотреться, как в два часа по полудни, нас пригласили на обед. Василий Иванович к столу не выше, он вынужден был остаться в своей комнате. Алеша опять привязал к его ноге груз, чтобы правильно срослась сломанная кость, и бедный страдалец терпел большие неудобства.

За столом собралось всего несколько завидовских обитателей. Разговор, как водится, касался лишь последних событиях, но на самом деле, все больше думали не о «негодяе» Вошине, а о себе. Любые изменения в жизни поместья могли драматически сказаться на судьбе этих бедных людей, дальних родственников хозяина, полностью зависимых от расположения барина или его фаворитов. Я сама жила в людской и вполне понимала, волнение обитателей Завидова.

Отобедав, мы пошли отдохнуть в свои покои. По пути, Алеша остановился возле шкафа набитого книгами и прихватил с собой несколько томов. Меня литература тогда не интересовала. Моя жизнь теперь сама напоминала захватывающий рассказ, и на чужие истории времени совсем не оставалось.

– Как тебе понравился Трегубов. – спросил Алеша, когда мы остались одни.

– Он добрый и хороший человек, – искренне, ответила я. – Только ему не повезло в жизни!

– Это точно, – согласился муж, искоса оглядывая наши комнаты, обставленные роскошной заграничной мебелью, – Трегубов, типичный неудачник.

Мне очень не понравился его тон и еще больше то, что он подумал о самом Василии Ивановиче, но я сделала вид, что не обратила внимание.

– Ты, оказывается, говоришь по-французски? – вдруг спросил он.

– Да, когда со мной заговорил виконт де Шантре, я сразу его вспомнила, – ответила я.

– Хорошо тебе, – сказал Алеша и посмотрел на меня с завистью, – а у меня с языками большая напряженка, – слушай, а может быть, ты у меня и правда аристократка?

Мы еще какое-то время обсуждали мое знание французского языка, потом он вспомнил о принесенных книгах и решил, как он сказал, приобщить меня к высокой поэзии. Я не стала возражать, и мы сели рядом на мягкий диван.

Алеша открыл какую-то книгу, долго листал страницы, подыскивая подходящее стихотворение и начал нараспев читать. Я терпеливо слушала, не очень понимая, что мне должно нравиться. Он время от времени бросал на меня испытующие взгляды и когда поймал на зевке, засмеялся и захлопнул книгу.

– Будем считать, что Гаврила Державин тебе не подошел, – сказал он.

– Ну, почему, – возразила я, – про то, как с алмазной горы сыплется жемчуг и серебро, понравилось. Только так в жизни не бывает.

– Ладно, подождем пока ты научишься воспринимать образные выражения, а пока попробуем прозу. Слушай «Бедную Лизу» Карамзина.

Я не поняла, что это за Лиза Карамзина, но спорить не стала, уютно устроилась в уголке дивана и приготовилась терпеть культурную пытку.

Однако с первых же слов меня захватила эта грустная история. Мы с Лизой жили в разных местах, у нее была ласковая матушка, она была свободной, но судьбы у нас с ней оказалась чем-то похожа, и щемящее чувство жалости к бедной девушке, так сжало мне сердце, что слезы сами собой тихо покатились по щекам.

Алеша читал с чувством, не прерываясь и не поднимая глаз от страниц книги. Я слушала, тихо плакала и была ему благодарна, за то, что он не смеется надо мной, тоже сочувствует бедной Лизе и, кажется, понимает всю беспросветность неправильной любви, и тяжелой женской доли. Когда он кончил читать и закрыл книгу, я не заметила. Я все еще была там возле пруда с вместе бедной девушкой такой трогательной и несчастной.

Алеша молча смотрел на меня и даже не спросил, понравился ли мне рассказ. Видно, все понял без слов и теперь ждал, когда я успокоюсь.

– Милый, Алеша, – тихо сказала я, – спасибо тебе за все.

Он смутился и нежно, взял меня за руку. Не знаю почему, но мне так захотелось спрятаться на его груди, чувствовать его любящие губы, что я сама бросилась ему в объятия.

– Ну, что ты, Алечка, что ты, – шептал он, осыпая мое мокрое от слез лицо поцелуями. – Это ведь не взаправду, все это придумал писатель Карамзин! Лиза выплыла из пруда, осталась жива и потом вышла замуж за квартального надзирателя.

Я понимала, что он хочет меня утешить и впервые сама начала расстегивать его одежду. Мне так хотелось укрыться в его любви от всех бед и несчастий, что я не нашла никакого другого способа, быть совсем близко с ним, моим любимым и единственным.

Трегубов, весь остальной мир словно перестали существовать. Для меня, осталась только наша любовь.

Глава 14

Утром следующего дня я долго не могла проснуться. Это и не удивительно, мы очень поздно заснули. После чтения, Алеша был со мной так нежен и неистово ласков, что у меня ныло все тело. Он тоже не выспался, зевал и ругал дворовых, чем-то громыхавших возле наших дверей.

О Трегубове мы с ним больше не вспоминали. Вчерашний разговор с Василием Ивановичем наедине, казался мне теперь чем-то несущественным. Тем более что я ведь так и не позволила ему себя поцеловать и потому вины перед мужем не чувствовала.

– Ты еще полежишь или встанешь? – спросил меня Алеша, когда понял, что спать нам все равно не дадут.

– А как ты хочешь? – спросила я и приняла соблазнительную позу.

– Ну, ты даешь! – засмеялся он и начал расстегивать панталоны.

– Встаю, встаю! – испугалась я. – Мы, между прочим, вчера остались без ужина!

Когда я вышла в залу, там уже толпились все обитатели дома. Ночью из темной слышались крики, и никто не знал, как поступить, пойти проведать узников или дождаться пристава, за которым послали еще с вечера. Решили сначала позавтракать, а потом действовать по обстоятельствам.

Завтракали в завидовском доме по-барски. Лакеи разносили кофий в кувшинах и разливали его в большие кружки. Мне он совсем не понравился, я предпочла пить сливки, но Алеша с удовольствием выпил черную жижу, правда, потом сказал, что такой дряни еще никогда не пробовал.

Не успели мы позавтракать, как верхами приехали пристав и два урядника. Им рассказали о вчерашнем происшествии, и пристав пошел на поклон к Василию Ивановичу. Алеша в дела начальства не вмешивался и попытался заманить меня в наши покои. Однако я твердо сказала, что любви с меня на сегодня хватит. Он сделал вид что обиделся и вышел во двор, наблюдать как будут развиваться события. Я хотела пойти следом, но столкнулась с Марьей Ивановной и немного задержалась. Милая девушка спросила, здорова ли я.

– Вполне, – ответила я.

– У вас усталый вид, синяки под глазами и вы вчера не вышли к ужину, – объяснила она свое беспокойство.

– Ах, – ответила я, – весь вчерашний вечер я читала «Бедную Лизу» и плакала!

– Так вы тоже любите читать книги?! – обрадовалась Марья Ивановна. – Знаете, я тоже такая чувствительная!

Мы с ней как родственные души обсудили замечательную повесть, всплакнули над судьбой бедной утопленницы и только после этого пошли во двор, смотреть, как будут выводить преступников. Возле темной уже собралось много народа. Я подошла к мужу и встала рядом с ним и Иваном. Алеша зачем-то взял с собой саблю, а Иван пистолеты.

Кажется, мы с Марьей Ивановной поспели к самому интересному. Пристав с приготовленным к стрельбе пистолетом стоял перед открытыми дверями темной, а урядники застыли возле дверей. Он не спешил входить в вонючую темноту острога и крикнул Воину, чтобы тот вышел сам. Бывший управляющий не послушался, что заставило пристава нахмурить брови, и он громко приказал урядникам вывести арестантов. Те отдали ему честь и исчезли за дверями.

Мы застыли на своих местах, ожидая, что сейчас увидим раскаявшихся злодеев. Однако вместо Вошина из острога вдруг выбежал урядник и, пробежав несколько шагов, упал на землю. Из его шеи струей била темно-красная кровь. От ужаса, кроме страшной раны на шее этого человека, я вообще, перестала, что-нибудь видеть. Урядник катался по земле и старался ладонями сжать разорванное горло, но кровь просачивалась между пальцами, и он понимал, что умирает, и смотрел на нас, умоляющим, полными муки и страха глазами.

Я впервые в жизни услышала мысли умирающего человека. Они были обрывочны, и он больше думал о том, что смешно выглядит с разорванной шеей, а не о смерти.

– А я ведь так и не успел получить со Стеньки должок, – вдруг подумал он. – Я помру, а он теперь нипочем деньги жене не вернет! Знаю, я его подлеца!

Уряднику стало так жалко пропавших денег, свою овдовевшую жену, что он всхлипнул от обиды, и сильная струя крови вырвалась между его пальцами. Последнее, что он подумал, это то, что умирать даже летом очень холодно.

Когда я пришла в себя и смогла видеть, что вокруг происходит, мертв был не только урядник, но и пристав. Он неподвижно лежал на спине с залитой кровью грудью. Только руки и ноги у него дрожали, будто он пытается встать, но на это у него не хватало сил. Мозг его уже потухал, и я ничего не услышала.

Все это произошло так быстро, что никто из зрителей не двинулся с места. Я посмотрела в сторону острога и увидела там большого волка с окровавленной пастью. Он смотрел на нас. Мне почему-то сделалось любопытно, пойму ли я о чем он думает.

– Аля, уходи, только медленно, – отчетливо то ли подумал, то ли сказал Алеша.

Но я не смогла сдвинуться с места. Меня буквально придавила к земле волна нечеловеческой, звериной ненависти исходившей от волка. Не думаю, что обычный зверь может испытывать такое чувство к определенному человеку. Волк вышел из острога, и уже был готов к прыжку, но тут раздался общий крик и все зрители бросились прочь.

Я от ужаса закрыла глаза и не видела, что происходило дальше. Пришла в себя, только тогда когда прозвучало несколько выстрелов. Алеша лежал на земле, и я решила, что он убит. Ко мне разом вернулись силы. Я бросилась к нему, опустилась рядом с ним на землю. Он посмотрел на меня перевернутыми глазами. В них была какая-то непонятная тоска и боль.

– Ну, что ты уже все кончилось, – сказал он, пытаясь улыбнуться.

– Я так испугалась, – прошептала я с огромным облегчением. – А где волк?

Он посмотрел в сторону забора. Серый разбойник лежал там. Возле него уже собирались любопытные.

– Откуда он мог там взяться? – спросила я, помогая Алеше встать на ноги.

Ран на муже не было, но то, что ему очень больно я чувствовала и старалась действовать осторожно.

– Пойдем, посмотрим, что там делается, – сказал он и, придерживая больную руку, пошел к острогу.

Там уже стояло несколько мужиков и с опаской заглядывали внутрь. Сторож крикнул в дверь тоскливым голосом:

– Есть там, кто живой, выходи!

Сторожу было так страшно, что заглянуть внутрь он не согласился бы ни за какие деньги.

– Ну, что ты попусту кричишь, сходил бы лучше за фонарем, – приказал ему Иван.

Тот поклонился и довольный побежал прочь от страшного места.

Оставшиеся дворовые мужики стояли так, чтобы не поворачиваться к острогу спиной.

– Ну, что ты вся дрожишь, – ласково сказал мне Алеша, – ничего страшного не произошло. Сейчас зайдем и посмотрим, что там внутри.

– Только ты, пожалуйста, туда не ходи, – попросила я. – У тебя болит рука, если там на вас кто-нибудь нападет, ты ничего не сможешь сделать.

– Все страшное уже позади, – сказал он. – К тому же я не один.

– Если так, то я пойду с вами, – твердо сказала я.

– Там сильная вонь, – предупредил Алеша.

– Ничего, я и не к такому привыкла, как-нибудь выдержу!

– Как знаешь, – согласился он, и мы вслед за Иваном вошли внутрь острога.

Алеша был прав, вонь там была ужасная. Я даже не могу передать, что это был за запах. Меня сразу же начало тошнить, но из упрямства я не вернулась. Иван, сделал несколько шагов вглубь помещения, остановился и осветил фонарем какие-то окровавленные тряпки. Я присмотрелась и увидела, что из остатков платья торчит человеческая рука.

– Аля, тебе лучше уйти, – сказал Алеша, сдавленным голосом.

– Нет, я с тобой! – отказалась я, прижимаясь к нему, но он обнял меня за талию и насильно отвел к выходу.

– Уходи, тебе здесь нечего делать!

Уже во дворе мне стало совсем худо: не хватало воздуха и казалось, что смрад пристал ко всему телу. За всю свою жизнь я не видела ничего подобного. Меня тут же окружили любопытные и засыпали вопросами. Я только отмахивалась и старалась отдышаться. Выручил меня Алеша. Он скоро вышел из темной и подошел ко мне. Лицо у него было бледным и мокрым от пота.

Вслед за ним показались Иван с тюремным сторожем. Тот был напутан до полусмерти и клялся, что никого в острог не пускал. Его успокоил Иван, сказал, что в случившемся его вины нет. Однако сторож продолжал твердить одно и то же, теперь обращаясь не только к нам, но и ко всем кто здесь собрался. Алеша со значением посмотрел на меня, и я проверила, говорит ли старик правду. В его мыслях не было ничего кроме страха перед будущим незаслуженным наказанием. Я посмотрела на Алешу и отрицательно покачала головой. Он кивнул и успокоил старика, что его за то что случилось, сечь не будут. Сторож ему не поверил и продолжал причитать и божиться. Мы отошли от него, чтобы он успокоился.

– У меня что-то с плечом, кажется вывих, – пожаловался нам с Иваном Алеша. – Руку не могу поднять.

– Это ничего, ваше благородие, – успокоил его Иван, схватил за запястье и сильно дернул руку.

Алеша закричал и, не сдержавшись выругался. Зрители, услышав народные слова от ученого лекаря, одобрительно зашумели. Алеша попенял Ивану за то, что тот его не предупредил, пошевелил вправленным плечом и поблагодарил костоправа. Мы теперь стояли втроем и старались надышаться свежим воздухом.

– А ведь это он тебя, Алёша, хотел загрызть, – вспомнив, звериную ненависть волка, сказала я.

– Почему именно меня? Кто подвернулся, того бы и загрыз, – ответил он.

Я не согласилась и объяснила.

– Он, почему-то, именно тебя больше всех ненавидел.

Если бы мне пришлось объяснять, почему я так твердо в этом уверена, я бы не смогла этого сделать. В тот критический момент, ко мне в голову со всех сторон поступало очень много информации. Я не все поняла и запомнила и не могла так сразу разложить по полочкам. Но две самые сильные эмоции, перебили остальные. Ненависть волка к Алеше и его страх за меня. Все это я ему и рассказала.

– Такого быть не может, – покачал головой муж. – Зверь он и есть зверь. Он кого-то конкретного ненавидеть не может, я оказался у него на пути, поэтому он на меня и напал.

Неожиданно в разговор вмешался Иван.

– Братцы, вы, что не понимаете! Это же был оборотень, как пить дать, оборотень!

– Что значит, оборотень? – удивился Алеша. – Оборотней не бывает.

– То и значит, что давешний барин в остроге обернулся в зверя, порвал свою бабу, а потом пытался отомстить тебе! – уверено сказал Иван.

– Да брось ты, это все сказки! – вслух сказал Алеша, а сам подумал, – Мне еще только оборотней не хватает! И так кругом сплошная мистика, – потом, вслух, спросил Ивана, о спасенном узнике.

– Плох, отходит, – коротко ответил тот.

– Что же ты мне раньше не сказал, – рассердился Алеша. – Где он сейчас?

– Где ему быть, в моей каморке на конюшне.

– Пойдем, скорее, может быть, я сумею ему помочь, – сказал Алеша.

Они отправились в конюшню, а я вернулась в дом. Там все чистые обитатели толклись в парадной зале и обсуждали последние события. Было, похоже, что гибель Вошиных разбудила их сонное царство. Мелкие дрязги и счеты были забыты и приживалы с дармоедами обсуждали героический поступок моего мужа. Оказывается, когда волк бросился на людей, Алеша не испугался и отрубил ему саблей лапу, а Иван смертельно ранил его из пистолета. О погибших полицейских никто и не вспомнил. Зато все ругали Вошина и его сестру и радовались, что они погибли.

Мне в доме никто кроме Трегубова и Марьи Ивановны не нравился, но их в зале не оказалось и я, не задерживаясь, вернулась в наши покои. Там я села в кресло, закрыла глаза и только тогда поняла, как напугана и устала. За последнее время со мной произошло так много событий, что не оставалось времени не только оглянуться назад, но просто отдохнуть и выспаться. Моя прежняя жизнь начинала казаться спокойной и едва ли не счастливой. Когда пришел Алеша, он сразу увидел в каком я состоянии и испугался, что я заболела. Забота всегда приятна, и я позволила себе немного покапризничать.

К обеду в Завидово начали съезжаться гости со всей округи. Весть о произошедшем здесь преступлении распространилась на весь уезд, и все кто был вхож в дом Василия Ивановича, спешили приехать и выразить ему свое сочувствие. Ожидался парадный °бед. Когда я узнала, что здесь будет едва ли не все местные помещики с женами и детьми, пришла в неописуемый ужас.

В той одежде, в которой я приехала в Завидово показаться на людях, было совершенно немыслимо! Теперь-то я уже понимала, почему Алеша не разрешал мне надевать платья генеральши без соответствующий обуви и прически. Я металась по покоям, с отчаяньем рассматривая, свой убогий, нищий гардероб! Сарафаны сшитые Котомкиным не выдерживали никакой критики, в таких можно было выйти в скотный двор, но не к столу. Генеральшино платье было поношено и скромно до неприличия!

Алеша отнесся к моему несчастью спокойно и сказал, что мы, просто, можем не выходить к общему столу, и тем решить все мои проблемы. Конечно же, я не могла заставить его пойти на такую жертву. Все-таки мы с ним были одними из главных участниц трагических событий! И теперь, когда кругом все веселятся, остаться сидеть взаперти, было, верхом несправедливости и выше моих сил.

Пришлось искать помощь на стороне. Я вызвала к себе Марью Ивановну и с ее помощью кое-как привела себя в божеский вид. Мы с ней потратил много сил, но зато, во время обеда я не чувствовала себя замарашкой.

Однако общение с местной знатью мне совсем не понравилось и оказалось для меня мучительным испытанием. Весть о том, что богатый столичный доктор, к тому же дворянин, женился на простой дворовой девушке, занимала умы всех уездных дам и девиц. Я, сама о том не ведая, невольно оказалась в центре всеобщего внимания.

Критическое ко мне отношение многократно усилилось, когда Василий Иванович, которого вынесли к столу в кресле, начал оказывать мне особые знаки внимания. Тут началось такое злословие, от которого у меня испортилось не только настроение, но и аппетит. Как я жалела, что не могу слышать только то, что дамы говорят мне в глаза! Меня все так хвалили и превозносили! Но вот за глаза и в мыслях, буквально смешивали с грязью. Каких только гадостей и мерзостей не сочиняли обо мне злоязычные матери благородных семейств и их благонравные дочери!

Я, чтобы прекратить с ними всякое общение, на русскую речь не откликалась, и говорила за столом только по-французски. В конце концов, от меня отстали, и я общалась только с Алешей и Трегубовым, который своим вниманием и восторженными комплиментами, не уставал ставить меня перед мужем и присутствующими дамами в неловкое положение.