– Сразу же после завтрака, – ответила я, намазывая на кусок печеного пшеничного хлеба ароматное коровье масло.

– А если он узнает, что я уже… Ну, была с Василием Ивановичем? – покраснев, спросила новоявленная невеста.

Этот вопрос мы с Костюковым не обсуждали, и я только пожала плечами. Однако Машу, он, видимо, очень занимал.

– А ты, Алевтинушка, как, девушкой замуж выходила? – неожиданно, спросила она.

Отвечать мне не хотелось, но она так умоляюще на меня смотрела, что я не смогла ее не поддержать.

– Нет, не девушкой. Так получилось…

– Вот и у меня, тоже получилось, – горько вздохнула он. – Ну, ты наелась? Пойдем?

– Потерпишь, я еще кофий с молоком не допила, – сказала я, – у вас свадьба еще не сегодня.

Кончилось все тем, что поторопиться мне все-таки пришлось, правда, не на конюшню. В доме поднялся крик, запричитала женщина и мы вышли узнать, что еще случилось. Оказалось, что в селе волк среди бела дня загрыз двоих детей. Мы с Машей выскочили во двор. Тела убитых мальчика и девочки лежали в телеге, закрытые рогожей. Возле нее на земле бились в истерике две крестьянки, как мне подсказали дворовые, матери погибших. Со всех сторон к подводе стекались люди. Мы с Машей тоже подошли, увидели торчащие из-под рогожи голые детские ножки, и перекрестились. Это было уже чересчур.

– Как ты думаешь, это оборотень? – тихо, с ужасом в голосе спросила Маша.

Я под влияние Алеши не очень верила в нечистую силу, но когда видишь такое, страх невольно закрадывается в сердце. Кто кроме страшного зверя мог посягнуть на жизнь таких маленьких детей!

– Пошли отсюда, спросим у твоего жениха, может быть, он что-нибудь знает, – ответила я и потянул девушку за собой. Смотреть на такой ужас я не могла. К горлу подкатывался горький ком. Маша послушно последовала за мной, и мы отправились в конюшню. Здесь никого, кроме Ильи Ефимовича, не оказалось. Все конюхи, побежали к страшной подводе.

– Знает, что случилось? – сразу же с порога, спросила я прорицателя.

Костюков, видимо нас ждал, переоделся в белую рубаху, причесал волосы на голове и коротко обстриг бороду. Выглядел он, против моего ожидания, неплохо.

– Слышал, – ответил он, – ничего, скоро все это кончится.

– Неужели детей загрыз волк-оборотень? – спросила я.

– Волк, только двуногий, – ответил он и перевел взгляд с меня на Машу.

Я опомнилась, что еще не представила их друг другу и исправила оплошность. На мой взгляд, теперь, когда он привел себя в порядок, в паре они вполне смотрелись, но мне в тот момент было не до сватовства и я, извинившись, ушла к себе. Марья Ивановна, в нарушении принятых приличий, осталась с Костюковым.

Возле страшной подводы по-прежнему толпились зеваки. Настроение у большинства людей было подавленное. Вчерашние герои, приехавшие участвовать в большой облаве на оборотня, срочно, собирались разъезжаться по домам. Если кто-то ставил целью запутать местное население, ему это вполне удалось. Меня не переставало угнетать беспокойство за Алешу. Где сейчас они с Иваном, и что с ними я не знала. Оставалось ждать возвращения и надеяться, что с ними ничего не случится.

Время приближалось к обеденному, но никаких приготовлений к застолью, подобному вчерашнему, заметно не было.

В наших покоях я надежно заперла дверь и свалилась на кровать. Только теперь, когда я оказалась одна, из глаз полились слезы. Я не знала погибших ребятишек, но детская смерть так на меня подействовала, что я, не переставая, рыдала, пока нечаянно не заснула.

Сколько времени я проспала, не знаю, думаю, довольно долго. Когда открыла глаза, солнце уже заглядывало в окна нашей спальни, выходящей на закат. Я почувствовала, что возле входных дверей кто-то стоит и, прижавшись ухом к дверной щели, пытается понять, что здесь происходит. Почему-то этого человека очень интересовало, жива ли я или умерла.

Почему я должна была умереть, я поняла, когда неизвестный подумал, что нужно обязательно забрать из комнаты стакан с остатками клюквенной воды. Почему он должен был быть здесь, я поняла, когда посмотрела на стол. Стакан с прохладительным напитком в теплый летний день, ждал того, чтобы его выпили.

Кажется, в этом доме все кому не лень владели секретами ядов. Сначала Вошины пытались отравить Василия Ивановича, теперь кто-то неизвестный, скорее всего, по приказу Трегубова пытается отравить меня.

Ни пить кислый напиток, ни умирать мне совсем не хотелось. Потому я вытащила из потайного места пистолет, взвела курок, и бесшумно подойдя к входной двери, широко ее распахнула.

– Ой, как вы меня напугали! – взвизгнула моя старая знакомая, дочь бригадира и горничной. – А я шла мимо…

Договорить она не успела, я схватила ее за руку, приставил ко лбу дуло пистолета, и силком втянула в комнату.

– Что, что вам от меня надо? – стуча от страха зубами, спросила она. – Как вы смеете, я благородная девушка…

Я не ответила и повела в спальню.

– Кто тебе приказал меня отравить? – прямо спросила я.

– А-а-а-а, – начала бормотать она, стуча зубами и сведя глаза к переносице, чтобы видеть страшное, смертоносное оружие, – а-а-а-а…

Больше ничего интересного дочь бригадира не сказала и упала в обморок. Конечно, приводя ее в чувство, я могла дать девице испить ее же клюквенной водицы, но вместо этого оставила лежать на полу, и приходить в сознание самостоятельно.

Что мне делать с отравителями и как жить здесь дальше я не знала, и не было мужа спросить совета. Мне уже было не в радость ни это имение, ни мифическое богатство, так неожиданно свалившееся на голову и, похоже, очень опасное для жизни. Слишком много вокруг оказалось людей, желающих нам с Алешей зла.

Пока я думала, о тяжелой судьбе состоятельных людей, дочь бригадира пришла в себя, села на полу и удивленно осмотрелась.

В голове у нее была такая каша, состоящая из незаконченных коротких мыслей, что я ничего не могла понять.

– Как я сюда попала? – спросила она меня. – Вы, сударыня, кто? Позвольте рекомендоваться, я благородная девица…

Я не знала, что ей ответить. Было, похоже, что дочь бригадира от пережитого страха тронулась умом.

– А почему я сижу на полу? – так и не назвавшись, подозрительно, спросила она. – По какому праву вы надо мной заноситесь?

То, что она не прикидывается, а действительно ничего не помнит и не понимает, я знала совершенно точно. Потому, не вступая в разговор, подала девице руку, помогла встать на ноги и ласково сказала:

– Вам лучше пойти к себе и отдохнуть.

– Вы так думаете? – переспросила она, потом прищурилась и погрозила мне пальцем. – Я чувствую, вы хотите меня обидеть!

Лицо ее стало неузнаваемым. Щека дергалась, и изо рта потекла слюна. Она смотрела сквозь меня и верхняя губа поднимаясь, обнажала мелкие, острые зубы.

– Напротив, я всецело на вашей стороне, – стараясь не показывать, как напугана, отвечала я, пряча пистолет за спину и незаметно, подталкивая ее к выходу.

– Вы меня не обманываете? – рассеяно, спросила благородная девица, оказавшись в коридоре.

– Нет, не обманываю, – ответила я, захлопнула дверь и привалилась к ней всем телом. В коридоре сначала было тихо, потом послышалось протяжное пение, больше напоминавшее вой. Все это было так необычно и страшно, что теперь не только у отравительницы, но и у меня от ужаса дрожали ноги. В гостиной я подошла к красному углу и опустилась на колени перед ликом Спасителя:

– Господи, за что мне такие напасти? Чем я провинилась? Прости мне грехи мои! Отче наш, иже еси на небесех, – с трепетом, произносила я главную христианскую молитву, принятую церковью из уст Самого Господа Иисуса Христа, – Яко Твое есть царство, и сила, и слава Отца и Сына и Святого Духа. Аминь.

После молитвы мне сразу стало легче. Теперь я решила больше никогда не грешить и праведной жизнью искупить все свои недостойные поступки. Начала их вспоминать, чтобы за одно, покаяться во всех прегрешениях, но ничего преступного, кроме слабости плоти, да и то с венчанным мужем, припомнить не смогла. Это меня немного утешило. Оказывается, я была не такой уж закоренелой грешницей.

Помолившись за себя, я попросила у Бога защитить от опасностей Алешу. Мне было понятно, что он ввязался во что-то очень опасное, но делает это не ради собственной корысти и блажи, а для воцарения справедливости.

Внутренне очищенная и просветленная я встала с колен. Жизнь больше не казалась мне страшной и безысходной. В конце концов, если не сидеть, сложа руки, можно победить почти любое зло. Для этого против него нужно бороться. Мы же привыкли жаловаться на несправедливость, сетовать на судьбу, проливать слезы и при этом ничего не делать.

В том, что отравить меня приказал Трегубов, я не сомневалась, но доказать это как и покарать преступника, пока не могла. К тому же, скандал мне был не нужен по многим причинам. Василий Иванович после вчерашнего обеда объявил себя больным и никуда из своих покоев не выходил. Вызнавать его коварные замыслы было можно, но на расстояние мысли Трегубова я слышала плохо, для этого мне пришлось бы гулять у него прямо под окнами. Это обязательно вызвало бы ненужные разговоры и все равно не давало гарантии безопасности.

Первым делом, я вылила в помойное ведро ядовитое питье, чтобы кто-нибудь им случайно не отравился, и решила пойти за советом и сочувствием к Костюкову. Надев свое самое затрапезное платье, я вышла из наших покоев.

Обстановка в имении была не самая хорошая. Слуги бродили по дому и двору как сонные мухи, многие были откровенно пьяны, гости разъехались, приживалы сидели по своим комнатам.

– Барыня, слышали, бригадирская дочь умом тронулась? Совсем рехнулась, бегает по усадьбе и песни поет! – остановил меня во дворе знакомый лакей. Он был в приличном подпитии, и искал себе собеседника.

– С чего бы это? – делано, удивилась я.

– С того, у нас тут нечистый завелся, – таинственно, сказал он, – проклятое место! А я против него заветное слово знаю, хочешь, скажу?

– Хочу, – ответила я.

– А что за это дашь?

– А что тебе нужно?

– Известно что, – грустно сказал он. – Душа у меня горит!

– А не много тебе будет, ты вон и так еле на ногах стоишь.

– Много? – удивился он. – Да я как стеклышко! Прикажи буфетчику мне налить, сама посмотришь.

– Сначала слово скажи.

– Какое еще слово? – не понял он.

– Ты же обещал заветное слово сказать против нечистого.

– Какого еще нечистого? – он уже забыл, о чем только что говорил, но твердо помнил о выпивке. – А хочешь, я тебе танец станцую, а ты мне за это прикажешь налить?

Смотреть танец я не захотела, но поняла, что в имении действительно начинается разброд и шатание.

В конюшне не оказалось ни одного конюха. Скучающие лошади при виде меня всхрапывали, поворачивали головы и стучали в пол копытами. Я добралась до закутка Костюкова и потянула дверь. Она оказалась запертой изнутри. Такого еще ни разу не случалось, и я удивилась. Постучав, я позвала волхва:

– Илья Ефимович, это я Алевтина!

Он не откликнулся.

– Илья Ефимович, вы спите?

В каморке было тихо, но там явно происходило что-то плохое. Я почувствовала, за дверями, непонятные всплески страха. Я испугалось, что с Костюковым случилось несчастье, и заколотила в дверь кулаком. В каморке что-то упало, и недовольный голос спросил:

– Ну, кто там еще?

– Это я, Алевтина, у вас все в порядке?

– В порядке, в порядке, я сплю, ко мне сейчас нельзя, – после долгого молчания, ответил предсказатель. – Потом поговорим.

– Меня пытались отравить, я хотела с вами посоветоваться, что делать, – объяснила я прорицателю причину своего неурочного прихода.

Костюков опять не ответил, Я удивилась такому странному поведению, и повернулась, чтобы уйти, но услышала, о чем думают в коморке, и невольно осталась на месте.

– Господи, какой стыд, она теперь все узнает! Ах, дура я, дура! Когда я, наконец, поумнею!

– Понятно, у вас Марья Ивановна, – сердито сказала я, – тогда не буду вам мешать.

– Ладно, чего уж там, заходите, если пришли, – ответил Костюков и открыл дверь.

Кругом прямо на земляном полу вперемешку валялась мужская и женская одежда. Илья Ефимович, отперев засов, юркнул под свой тулуп, и натянул его до подбородка, а Маши вообще не был видно, она спряталась под него с головой.

Быстро же они спелись, всего несколько часов знакомы и уже… А я еще считала себя закоренелой грешницей, подумала я, оставаясь за порогом.

– А мы тут с Марьей Ивановной решили немного отдохнуть, – не глядя в глаза, объяснил предсказатель. – Так что у вас случилось?

– Пока ничего, но мне одна здешняя девушка подсунула отравленное питье. Я пыталась у нее узнать, по чьему указу она это сделала, а она вдруг сошла с ума.

– Не иначе как бригадирская Катерина, она всегда была с придурью, – подумала Марья Ивановна. – Господи, какой стыд, кем теперь меня Алевтина посчитает. Ведь и в мыслях ничего такого не было, а он только обнял, я как будто поплыла и не смогла устоять.

Костюков, словно понял, о чем думает Маша, и объяснил:

– Вы, Алевтина Сергеевна, ничего такого не думайте. Я погадал Марье Ивановне, и вышло, что она все равно за меня замуж выйдет, вот мы и решили, чего ждать…

– Я и не думаю. Дело живое, с кем не бывает. Если конечно замуж, то о чем разговор, – не зная чем успокоить Машу, не очень вразумительно ответила я. – Как говорится совет, да любовь.

– Правда, ты Алевтинушка меня не осуждаешь? – высунулась из-под душного тулупа, раскаивающаяся блудница. – Ты знаешь, я сама не знаю, как все получилось, только мне Илья Ефимович как-то сразу на душу лег!

И не только на душу, подумала я. Ну отчего мы бабы такие глупые и доверчивые!

– А отравы, вы не бойтесь, Вас никакая отрава никакая не возьмет, это я точно знаю. Вам нужно бояться маленького человека, – успокоил меня Костюков.

– Почему маленького? – не поняла я.

Трегубова маленьким посчитать было трудно, скорее большим.

В этот момент Илья Ефимович неловко повернулся, и я увидела, что они с Машей под тулупом лежат совсем голыми. Я удивилась, обычно русские девушки, ну, тогда, когда бывают с мужчинами, рубашки не снимают. Особенно днем.

– Так твоя жизненная линия говорит, – очень серьезно объяснил Костюков, – от маленьких людей в ближайшее время, будет тебе большая досада. Особенно опасайся одного с пронзительным взглядом. Больше ничего на твоей руке я не увидел, узнал бы кого тебе точно опасаться, то предостерег.

– А с Алешей, то есть, с Алексеем Григорьевичем, все в порядке? Они с Иваном…

– О них не думай. Живыми и здоровыми вернутся завтра к полуночи. О себе беспокойся. Тебя ждет трудная ночь. Пистолет не потеряла?

– Нет, он лежит у меня в комнате под подушкой.

– Вот и хорошо, а ты этой ночью лучше вовсе не спи. Я бы тебе помог, только, сама видишь, хвораю. Да и не способен я к ратным делам.

– Спасибо, за предупреждение, постараюсь, как-нибудь справиться сама, – стараясь, чтобы голос прозвучал уверено, сказала я, на самом деле, чувствовала, что мне делается очень страшно.

Мне оставалось только пожелать им спокойной ночи и уйти. Два человека, которым я могла здесь доверять, Костюков и Марья Ивановна, ради греховных занятий, фактически бросали меня на произвол судьбы. Но я помнила слова, не судите, и не судимы будете, и не возроптала.

Когда я вышла из конюшни, было еще светло, но солнца уже не было видно, начинались длинные летние сумерки. Вечер был душный, и чувствовалось приближение грозы. На задней части усадьбы, где располагался скотный двор и конюшни, я не увидела ни одного человека. Меня это удивило. Раньше вечерами здесь было многолюдно.

Стараясь не путаться собственной тени, я пошла в сторону господского дома. Оказалось, что там, возле красного крыльца, собрались все обитатели усадьбы. Сначала я решила, что это какой-то сход, но, подойдя ближе, увидела, что люди стоят разрозненными кучками и чего-то ждут. Я медленно прошла через толпу и узнала, о чем они думают и разговаривают. Мои самые неприятные предположения подтверждались, Василий Иванович замышлял что-то мутное. Он объявил, что в честь своего выздоровления жалует дворовым десять ведер водки. Думаю, любому русскому человеку не трудно представить, чем такой праздник должен кончиться.

Разговоры о предстоящем празднике были самые радостные. Особенно всех впечатляло количество водки. Такой щедрости помещика радовались почти все, ну, может быть, за исключением нескольких женщин. Однако в лихорадочном ожидании предстоящего веселья, их никто не стал бы и слушать.

– Вот, барыня, значит, будет нынче и на нашей улице праздник! – радостно сказал мне незнакомый мужичок, с тощей, сивой бороденкой. – Наш барин не промах, недаром о нем говорят: душа человек!

– Это как есть, – поддержал его тощий, беззубый скотник, – барин – голубь, он знает, что простому человеку нужно. Да я за него жизни не пожалею! Ох, уж нынче и выпьем за его здоровье. Пусть сто лет живет, нам на радость!

– Вам бы только вино пить! – сердито сказала пожилая женщина. – Хорошо ли дело, невинных деток волк зарезал, а вы в будний день праздник празднуете!

– Ты, тетка Матрена, дура баба и понятие не имеешь! – набросился на нее молодой мужик с подбитым глазом. – Мы же теперь можем выпить не только за здравие, но и за упокой. Деткам что, хуже не том свете будет, если мы немного порадуемся? Они и так уж, небось, стали ангелы небесные, пока мы, сироты, тут на земле мучаемся.

Парень был уже пьян и от жалости к себе заплакал. Остальные, те, кто слушал этот разговор, согласно кивали. Я не стала задерживаться и быстро ушла в свои покои. У нас в деревне особых пьянчуг не водилось. В святые праздники мужики выпивали, порой сильно. Бывали, конечно, и драки, не без этого, но чтобы в будний день пожаловать дворне сразу десять ведер водки, о таком я никогда и не слыхивала.

– Кузьма Платонович, – окликнула я управляющего, задумчиво смотревшего в окно зала, – это что же Трегубов такое придумал? Разве можно народ спаивать?

Он обернулся, посмотрел на меня слезящимися глазами и махнул рукой:

– Ваське теперь сам черт не брат. Сам пьян и народ допьяна, напоить хочет. Ушла бы ты, матушка, отсюда от греха подальше. Не равен час, мужички перепьются, и безобразничать начнут.

– Так куда уйти? – спросила я. – Не в лес же на ночь глядя. Может запретить попойку?

– Тогда еще хуже будет. Что обещано, вынь да положь. Уже и так пьяных много, а всем поперек пойдешь, взбунтуются и бед натворят. Твой-то супруг, не обещался к вечеру?

– Может и вернется, – осторожно ответила я. – Не знаю, как у них там получится.

Кузьма Платонович против меня ничего плохого не замышлял, но и не смотрел как раньше с откровенным вожделением. Видно было, что ему не до нежностей. Общая пьянка его пугала не меньше чем меня. Он-то, видно, еще лучше меня знал, чем обычно кончается наше национальное веселье.

– Дай-то бог, а то и не знаю, у кого помощи просить, – грустно сказал он. – Васька-то совсем обезумел, грозился все имение пропить и разорить, чтобы тебе ничего не досталось. Только, мне кажется, все он врет. Похоже, что-то подлое замышляет.

Я хотела ему сказать, что меня сегодня бригадирская дочь уже пыталась отравить, но не стала. Пустые разговоры и подозрения все равно ни к чему не вели.

– Пойду, пройдусь перед сном, – сказала я, собираясь погулять под окнами Трегубова, вдруг удастся услышать что-нибудь полезное.

– Не стоит, – покачал головой Кузьма Платонович, – вам сегодня одной не нужно гулять. Теперь можно всякого подарка ожидать. Нападут из-за угла – ищи виноватого! Потом отправят вместо душегуба какого-нибудь бесполезного человечка на каторгу в Сибирь, и все наказание.

– Наверное, вы правы, – согласилась я, пожелала управляющему покойной ночи и вернулась к себе.

Очень не вовремя мой Алеша занялся борьбой с оборотнями! Я согласна, он не виноват в том, что здесь происходит. Я сама от него все скрыла, но почувствовать, что мне грозит опасность, он мог бы!

Пока же ничего необычного в доме не происходило. Из зала я быстро пошла к себе и сразу же заперла на крюк дверь. В спальне вынула из-под подушки пистолет, еще раз его проверила и положила на видное место. Очень хотелось есть, но на ужин рассчитывать не стоило, кухонная прислуга в ожидании попойки вместе со все дворней была во дворе. Ко всем неудобствам добавилась приближающаяся гроза. Невдалеке сверкнула молния, раскатами прогремел гром, и порыв ветра, хлопнув створкой окна, едва не загасил свечу на столе.

В прежние времена я так боялась грозы, что пряталась от нее под печь или лавку и там тряслась от страха. Теперь благодаря Алеше знала, что молния это всего лишь электрический разряд, правда толком не понимала, что он такое, как попал на небо и почему так страшно блещет и громыхает. Гроза между тем приближалась, небо раскалывалось все громче, молнии освещали спальню быстрым голубым светом, и я, на всякий случай, помолившись Матушке Заступнице и архангелу Михаилу, легла в постель и закрылась с головой одеялом.

Молитва помогла. Гроза затихла, ливень скоро кончился, и тучи вместе с электричеством унесло ветром в сторону Троицка. Теперь можно было не опасаясь, что оно случайно в меня попадет, встать и хорошо запереть двери. Я уже знала, как легко снаружи поднять ножом дверной крюк, потому накрепко привязала его к проушине шелковой лентой. Теперь если кто-то даже попытается его поднять, у него все рано ничего не получится.

На этом подготовку к обороне я окончила, разделась и легла в постель. В доме и во дворе было тихо, и я заснула. Однако кто-то, громко стуча сапогами по полу, пробежал мимо дверей, пронзительно закричала женщина, и я проснулась. После грозы нёбо развиднелось, взошла луна, и в комнате стало так светло, что можно было обойтись без свечи.

Лежать без сна и слушать, как в усадьбе гуляет дворня, мне скоро прискучило. Я встала, накинула на себя рубашку, села к столу и решила почитать книгу. Но не успела ее открыть, как возле моей двери началась свалка. В перегородку глухо бились тяжелые тела, слышались ругательства, и тяжелое дыхание драчунов. Конечно, я и не подумала выйти смотреть, что там происходит. Особого страха я не испытывала. Драка была самая обычная, пьяная и неинтересная. Я на всякий случай контролировала, ее участников, они сводили свои старые счеты, и обо мне никто даже не вспомнил. Скоро драчуны устали, помирились и снова пошли пить барскую водку.

Скоро на смену им явились какие-то парни и начали ломиться ко мне в дверь. Это мне не понравилось, я придвинула к себе пистолет и все тот же нож, для резки бумаги. Впрочем, и парней интересовала не я, они искали своих девок. Скоро те нашлись сами и они все вместе ушли.

Время шло к полуночи. Праздник и шум во дворе постепенно стихали, я решила, что для меня все обошлось, и снова легла в постель. И вот тут-то произошло нечто совсем необъяснимое. Непонятно почему, на меня вдруг напала охота. Алеша такое состояние называет красивым словом «либидо». Такого сильного либидо со мной еще никогда не случалось. Мне вдруг захотелось быть не с любимым человеком, не с мужем, а просто с мужчиной. Захотелось так остро, что все тело обмякло, в груди и животе началось сладкое свербление и томление, так что даже сверху ноги начала сводить судорога. Состояние было по-своему приятное, но слишком мучительное.

Вдруг, почувствовала, что надо мной наклонился кто-то необыкновенно добрый и любимый и ласково посмотрел в лицо. Сердце сильно замерло в предчувствии счастья. Потом легкая, теплая, долгожданная рука опустилась мне на грудь и начала ее сжимать и поглаживать. Я вся напряглась и конвульсивно свела ноги, зная, что сейчас последует, боясь и в то же время, желая этого. Разглядеть наклонившееся надо мной лицо, я даже не пыталась. Чтобы ничего не видеть и не знать, я плотно сжала веки, и отдалась ощущениям. Мне стало так хорошо, что не было силы и желания противиться наплывающему блаженству.

Чуткие и умелые руки невидимого человека все нежнее ласкали кожу, нескромно притрагиваясь к самым чувствительным местам. Мне под сердце подкатился ком, я потянулась навстречу сладкой муке и подо мной закачалась земля…

Где-то краешком сознания я понимала, что это, скорее всего, какое-то колдовство, что в жизни не может быть такого блаженства и на меня хотят напустить порчу, или принудить подчиниться чужой сладостной воле.

Я попыталась очнуться, вернуться в реальность, но желание наслаждения было сильнее меня и, пока надо мной не прошла обволакивающая и захватывающая волна утоленной страсти, я ничего не могла с собой поделать. Когда блаженная острота утихла, я открыла глаза, но никого над собой не увидела.

Ох, как в тот момент мне хотелось повторения чудного сна! Я встала с постели и, даже не накинув на себя платка, шлепая босыми ступнями по прохладному полу, пошла к входной двери. И тогда я услышала незнакомый ласковый голос. Он был такой сладкий, нежный, что напоминал ангельский.

– Хорошая моя, красавица, иди скорее к нам. Ты так хороша, а тебя никто не хочет понять и оценить, ты все время одна и одна, – жалел меня он. – Иди скорее к нам мы все будем тебя любить. Тебе одной так плохо и грустно, а с нами будет хорошо и весело, мы такие добрые, такие ласковые. Тебе здесь все будут рады. Ты такая замечательная, лучше тебя нет на всем свете! Отопри дверь и выйди к нам.

Я хотела возразить, что меня ценит и любит муж, и я его тоже ценю и люблю. Еще я могла сказать, что у нас все хорошо и нам никто больше не нужен, но голос не смолкая говорил и говорил, и я не смогла в его речь вставить в ответ свое даже самое короткое слово.

– Зачем ты грустишь в одиночестве? – шептал он. – Ты такая нежная и прекрасная, тебя ждет большая любовь, прекрасный юноша, он будет ласкать твое прекрасное тело, целовать сахарные уста, нежить прекрасную лилейную выю…

Честное слово, если бы он не злоупотреблял словом «прекрасный» и не назвал мои губы сахарными устами, а шею лилейной выей, не знаю, как бы я поступила. Вполне возможно, отперла дверь и отправилась искать обещанного царевича. Но слащавые слова мне не понравились, наваждение прошло само собой, а голове, что-то щелкнуло, и я удержала тянущуюся к дверному запору руку.

– Скорее, скорее, потом будет поздно, ты ведь хочешь чтобы тебя любили? Тогда поторопись, – бубнил искуситель, но я уже не слушала и вернулась назад в спальню.

Либидо прошло и в теле осталось только ощущение приятной усталости.

– Все сказал? – перебила я ангельский голосок. – Теперь выходи, где ты там прячешься, давай поговорим.

Невидимый говорун замолчал, будто споткнулся на бегу.

– Ну, где ты там? – позвала я. – Покажись, а то я спать хочу.

Он долго не отвечал, потом тяжело вздохнул:

– Ну, почему ты меня не слушаешь? Я только хочу, чтобы тебе стало хорошо!

– Мне и так хорошо, – ответила я.

– Неправда, людям никогда не бывает хорошо, вы все такие несчастные, и одинокие, вас никто не понимает и не ценит.

Я подумала, что он в чем-то прав, меня действительно не всегда понимают и не достаточно ценят. Даже Алеша бывает невнимательным и черствым. Однако говорить на эту тему я не хотела. Перевела разговор на него.

– А кто ты такой? – спросила я.

– Неужели, ты еще не догадалась? – удивился он.

Я догадывалась, кто это может быть, но произносить имя нечистого боялась и ответила обиняком:

– Ты змей-искуситель?

– Ну, зачем так! Я совсем наоборот. Я твой ангел-хранитель, – обижено сказал голосок.

– Ангел? Если ты ангел, тогда почему хотел заставить меня без одежды выйти к пьяной дворне? – подозрительно, спросила я.

– Чтобы спасти твою жизнь, – сердито ответил он. – Тебе грозит смертельная опасность! Открой глаза и сама увидишь.

Я послушалась и открыла глаза. На столе догорала оплывшая свеча. В ее мерцающем свете, из окна на меня в упор смотрело заросшее до глаз волосами страшное лицо с блестящими глазами. Меня охватил ужас. Такого страшилища я никогда в жизни не видела. Я попыталась сесть в постели, но не смогла. В отчаянье, я сунула под подушку руку, вытащила пистолет и, не целясь, нажала на курок. Сухо щелкнули кремни, и раздался выстрел. Спальню затянуло дымом и страшная рожа исчезла. Тотчас за окном что-то громко затрещало, после чего наступила тишина.

– Господи, прости и помилуй, – прошептала я, чувствуя, что все тело у меня в холодном поту и всю бьет внутренняя дрожь.

В носу у меня защекотало, и я громко чихнула. Едкий пороховой запах помог окончательно проснуться. Оказалось, что я спала под пуховым одеялом в душную июльскую ночь, была вся мокрая от пота, но ни прекрасного любовника, ни ангела-искусителя рядом не оказалось. Остальное, правда, было, любовная истома, открытое настежь окно и дымящийся пистолет в руке.

Страх постепенно проходил, я заставила себя встать, подошла и захлопнула створки. Небо уже было серым, на нем светилось лишь несколько самых ярких звезд. Ночь прошла, и я почти успокоилась.

Какая же я дура, легла спать с открытыми окнами да еще в ночь полнолуния, подумала я. Хорошо, что хоть ангел вовремя разбудил. Я решила, что страшная рожа, как и все остальное, мне просто приснились, и выстрелила я непонятно куда и в кого просто с испуга.

Однако снова лечь я не решилась, налила в туалетную лоханку холодной воды и смыла с себя любовный пот и ночные страхи.

Когда привела себя в порядок, на улице совсем рассвело. Я выглянула и посмотрела, что такое могло трещать во дворе после выстрела. Прямо под моим окном лежала сломанная лестница. Клумба с цветами и так пострадавшая от недавних ночных похождений, оказалась окончательно затоптанной. Похоже, что волосатый страшила мне не привиделся, а действительно пытался пробраться в комнату, и стреляла я в него не просто со сна.