Глава 11

Свобода по контракту

Неподвижность может дарить наслаждение.

Сова без сил рухнула на пол и некоторое время просто лежала, раскинув руки и разглядывая рисунок из черточек и дырочек на потолке спортзала. Мышцы горели, кровь стучала в висках.

После шести месяцев, потраченных на предписанные ей в Ордене тренировки, она лишь утвердилась в своем убеждении: единственным результатом этих занятий могло стать уничтожение у нее способности к любой интеллектуальной деятельности. Успех был налицо. Дрессура в Ордене была поставлена на крепкие рельсы, накатанные не одним поколением новобранцев, не задававших, в отличие от Совы, ненужного вопроса «зачем».

Надо. Необходимо.

Теперь она с закрытыми глазами могла собрать и разобрать несколько видов огнестрельного и лазерного оружия, комментируя по ходу дела весь процесс сборки. Плохо поддающиеся запоминанию термины снились ей под утро, будто мозг не желал переваривать всю мешанину названий и отторгал ее в каких-то странных абстракциях: вот без всякой связи с предметом выплывало в полусонном мозгу странное слово «казенник». Слово было огромным, надутым и неповоротливым, как доисторический дирижабль. Оно распухало и никак не желало лопаться и исчезать. Несколько дней назад Сове приснилось, что она стреляет по мишени из бластера, но разряд из импульсного вдруг становится непрерывным, мишень плавится и дымится. Во сне Сова пыталась отвести руку от белого круга с черной паутиной, и тогда луч принимался резать мир вокруг на ломаные квадраты с рваными, как у раны, краями. За разрезами неожиданно проступала черная пустота, и Сове мерещилось, что она уже режет не мир, а свой корабль в открытом космосе – изнутри. И в панике не может найти кнопку блокировки разряда, которая почему-то пропала с рукояти бластера. А потом паника исчезла и осталось одно холодное осознание: через несколько мгновений – смерть. Сова проснулась в кровати одна, и ей снова некого было разбудить, чтобы рассказать о своих кошмарах. Некому было обнять ее и успокоить, погладить по голове и наговорить ободряющих глупостей.

Какой смысл обижаться на человека, если в его поступках нет вины? Но обида не проходила. Да, у Дара служба, но именно сейчас он должен был быть рядом. Когда ей трудно. Когда ей страшно. Когда ей ничего не понятно и нужны ответы на множество вопросов. А вместо ответов ей предлагают лишь бессмысленные тренировки.

Как, например, успешно пройти испытание на очередном симуляторе, на который ее запустили только после изрядной физической подготовки? Первый раз занятие показалось Сове забавной игрой – надо было бегать и стрелять. Ее «убили» на второй минуте. Третий день занятий уже не казался ей развлечением. Ночью– стоило только закрыть глаза– и под сомкнутыми веками мгновенно оживала картинка, осточертевшая днем – мелькающие темные коридоры, фигуры противников, вспышки света, к которым никак не желали привыкать глаза. Ей снилось, что она выключает симулятор, чтобы, наконец, заснуть нормально. Через четыре дня она уже ненавидела ни в чем не повинную машину всей душой. Через пять дней она прошла только половину необходимого маршрута. Через восемь дней не выдержал симулятор.

Как только дорогостоящая аппаратура после вспышки ее гнева отказалась работать, из-за стены повыскакивали люди в белых комбинезонах, и с криками «Мы засекли волну!» принялись радостно хлопать друг друга по плечам. Сова стянула с себя осточертевший шлем, содрала датчики, облепившие тело и на спор предложила еще что-нибудь сломать, чтобы они совершенно уже точно засекли свою волну – и прекратили ставить над ней опыты, не сообщив ей предварительно об их цели.

Упражнения на симуляторе ей больше не предлагали.

Впрочем, она напрасно досадовала на изматывающие физические тренировки: от них, по крайней мере, уставало только тело. Когда дело дошло до биоэнергетиков, Сове стало казаться, что у нее обессилел даже мозг. Боевой симулятор был, по крайней мере, понятен: и по поставленной задаче, и по результату. Понять, зачем в воображении нужно выстраивать зеркальные мозаики, было невозможно. Особенно когда через каждые пять минут лаборант печальным голосом сообщал, что у нее ничего не получается, потому что их приборы, видите ли, не фиксируют никакой активности ее головного мозга. Сова предложила лаборанту проверить исправность приборов, и хотя бы на время прекратить нудные комментарии.

Нельзя сказать, что она сопротивлялась любому заданию. Иногда аргументы тех, кто ее учил, казались убедительными, и она смирялась перед их очевидной логикой – и старалась. Старалась, например, свить кокон из зеркальных нитей вокруг себя. Зачем? Чтобы защититься. От чего? Свой кокон Сова видела отлично, но увидеть то, от чего предстояло защищаться, никак не могла. А они не видели ее кокон и утверждали, что она халтурит и притворяется. Спорить было бесполезно.

Иногда терпение ей изменяло. Сова злилась, вспыхивала, и тогда в лаборатории ломался очередной прибор. Через два месяца она могла вывести из строя любую электронную вещь в пределах непосредственного визуального контакта. Пожалуй, это был единственный эксперимент, результаты которого были очевидны всем.

Когда она в очередной раз потребовала разъяснений, начальник лаборатории, уставший от ее бесконечных вопросов, швырнул ей прямо в лицо какой-то приборчик и крикнул: «Лови!» Сова поймала, недоумевая.

– Как ты это сделала? – требовательно спросил он.

– Что именно?

– Как ты поймала психтрограф?

– Рукой! – огрызнулась Сова.

– Ничего подобного! Твои глаза увидели летящий неопределенный предмет, а уши услышали мой приказ. Твой мозг получил данные от органов чувств, обработал их, учел скорость приближающегося предмета, дал команды через нервную систему по спинному мозгу к твоей руке, которая выполнила эту команду, двинувшись навстречу летящему предмету в вероятную точку столкновения. А пальцы, опять-таки выполнив команду головного мозга, схватили этот предмет. Могу объяснить еще скучнее, со всяческими терминами. Еще больше времени займет, замечу! Тебе стало легче, оттого что ты поняла – как? А зачем? Если ты будешь теоретически продумывать в голове этот процесс, ты не поймаешь ни черта! То же самое и с тренировками! Ответ на вопрос «как» тебе только помешает! Когда ты научишься обращаться со своим мозгом так же, как ты обращаешься сейчас со своей рукой, объяснение «как» тебе уже не понадобится!

– Но чтобы научиться, я должна понимать! – попыталась возразить Сова.

– Ерунда! Сколько лет ты училась управлять своей рукой? Человек рождается с хватательным рефлексом. Младенец тянется ко всему, что видит. Это ежедневная тренировка, о которой ты давно забыла. Природа сама позаботилась о множестве вещей. Сейчас твоей природе надо только помочь. Развить то, что уже есть. Натренировать мозг так же, как ты натренировала когда-то пальцы. Только это ты делала давно и непринужденно, в младенческом возрасте. Тебя поздно учить, уже лет десять, как упущены все сроки. Тебя давно уже пора выбраковать как профнепригодную. А с тобой возятся несколько месяцев ради твоих малопонятных способностей. И тебе надо работать, работать много и сознательно. А не выискивать причины, почему ты этого не можешь!

И все-таки ничего не понимать было чертовски обидно: Сова не привыкла чувствовать себя глупой. Попытки хоть что-то вычитать из книг особенного результата не принесли. Серьезная научная литература была ей недоступна: специальная терминология только ухудшала ситуацию. Тогда она попросила подобрать ей хотя бы научно-популярные брошюрки. Полночи она теперь тратила на их изучение. После пары недель ее наблюдающий врач, обнаружив хроническое недосыпание, чтение после полуночи запретил.

Ежедневные медицинские осмотры тоже большой радости не приносили. Когда ее врачом был Лорис, Сове легко было мириться с его дружеской заботой, проявлявшейся пусть даже в профессиональной сфере. Но Лорис не мог безвылазно сидеть на базе Ордена: его ждала Земля и отложенная из-за всего случившегося сессия в Медицинской Академии, его ждали дом и работа, его ждали пациенты, которым он был нужен гораздо больше, чем Сове. Ей с трудом удалось убедить Лориса в том, что теперь с ней все будет в порядке и настоять на его возвращении домой.

Командор улетел еще раньше. Убедившись, что контракт исполняется Орденом скрупулезно, до последней запятой, он немного успокоился, хотя роль надзирателя ему, несомненно, нравилась и играл он ее с азартом. Но уже через две недели вынужденное безделье погнало его назад, к работе: институт предложил ему принять участие в очередной космологической экспедиции. «Ты довольна?» – спросил он Сову накануне отлета. Сова кивнула. Все обернулось куда лучше, чем она могла предполагать, к тому же теперь у нее был Дар. Командор взял с нее обещание в случае любых осложнений немедленно вызывать его из любой экспедиции. Сова дала слово. Раз в день, обычно под вечер, она добиралась до компьютера, чтобы поболтать с ним и рассказать все дневные новости. Итак, Лорис улетел на Лоданис, Командор – на Землю, а Сова осталась на двадцать второй базе Ордена, на Агавро.

Столица Ордена располагалась на планете-метрополии, расположенной в центре Федерации и носящей аналогичное название. Но помимо этого Орден владел базами и колониями, как естественными, так и искусственными, разбросанными по всей обжитой части галактики. Первое время Сова полагала, что ей придется безвылазно сидеть на Агавро, во всяком случае – до тех пор, пока не закончится обучение, но она ошиблась. На время реабилитации ее отправили еще дальше – на Гренолу, в отдаленную колонию Ордена, город-курорт. Обучение она начала уже на Ракастле, где располагались военные учебные заведения. Чтобы попасть в царство биоэнергетиков, ей снова пришлось сменить место жительства: научно-исследовательские лаборатории базировались на Лакиоте. Впрочем, ее организм, созданный по заказу, был изначально приспособлен к постоянным перемещениям из порта в порт и к быстрой акклиматизации. Тратить много времени, чтобы обжиться на каждом новом месте, ей тоже не приходилось: военные городки Ордена поражали своей типовой архитектурой, так что даже планировки квартир, в которых она жила, практически не отличались друг от друга. Единственным эффектом от этих переездов было то, что Сова уверовала в абсолютную свободу перемещения в пространстве, которой теперь было даже с избытком. Ей это нравилось.

Вначале Сова не могла понять, почему всякий раз, сообщая о необходимости продолжить обучение на новом месте, перед ней извинялись так, будто смена места жительства должна была причинять ей какое-то особое неудобство. Со временем пришло понимание: в Ордене процветал «культ дома». Родовые гнезда, расположенные в основном в метрополии, передавались по наследству из поколения в поколение. Единственный дом, которым Сова владела, располагался на Лоданисе и был куплен только потому, что в средневековом обществе жить на постоялом дворе больше недели было не принято: бездомных подозревали в бродяжничестве. Содержать собственный дом поначалу было интересно – для Совы это был новый опыт. До этого у нее никогда не было дома – недвижимости, предназначенной для постоянного жительства. Интернат, школа космонавигации, жилая каюта на корабле... Ее жизнь изначально не предполагала постоянного проживания где бы то ни было. Экипажи Торгового флота – вечные бродяги. Ее имущество всегда умещалось в одну сумку. В Ордене к месту жительства относились иначе: дом был обиталищем семьи, неприкосновенным и стационарным.

Несмотря на переезды, ее день везде начинался одинаково – с физподготовки. Четыре часа в день приходилось отдавать своему телу, обросшему мышцами и снискавшему совершенно ненормальный для прежней Совы аппетит. Бег, плавание, тренажерный зал долгие и тошнотворные пытки на специальных стендах, учебный бой, с оружием и без, техника вождения, стрельба и взрывное дело... Если так готовили всех солдат Ордена, то теперь Сова готова была поверить, что это самые подготовленные бойцы во всей Федерации.

«Офицер Ордена должен быть готов ко всему!» – эту фразу ей приходилось слышать довольно часто. Раньше она и не пыталась предполагать, в чем будет заключаться ее работа в Ордене, удовлетворившись общим обещанием работы в соответствии с ее способностями. Теперь, когда ее способности принялись развивать столь разносторонне, строить какие-либо предположения стало и вовсе невозможно. Если даже это разнообразное обучение и имело какую-то цель, то Сове не дано было догадаться, какую именно.

Ее день был расписан по минутам: за каждое опоздание – устный выговор. Час отдыха после физических упражнений ей разрешалось проводить за чтением, но Сова засыпала уже на первой странице. А после отдыха в нее мертвой хваткой вцеплялись биоэнергетики.

Поначалу они встретили Сову с энтузиазмом: наверное, им казалось, что стоит только обложить ее со всех сторон датчиками, как все станет ясно. Через неделю их научный порыв несколько поутих – сложнейшая лабораторная техника Сову как биоэнергетический объект просто не фиксировала. Переделать ее странный организм они не имели никакой возможности, а значит, все изменения приходилось осуществлять в самой измерительной технике, подстраивая ее под Сову, что их почему-то особенно огорчало.

Наверно, они просто не знали, что с ней делать, и потому завалили ее малопонятными заданиями по построению воображаемых зеркальных мозаик и заворачиванию в воображаемые энергетические коконы. Но вот уже три недели работа явно не ладилась, и отсутствие результатов не улучшало настроение. Недовольство накапливалось, Сова чувствовала, что поиск причин неудачи превращается в поиск виноватых, а кандидатов на эту роль было не так уж много. Точнее, она одна.

– Ты не работаешь!

Начальник лаборатории, амбициозный и властный, подавлял Сову одним своим присутствием. Она отчаянно сопротивлялась.

– Я работаю, – упрямо возразила она. – Я уже сто раз строила ваш зеркальный кокон.

– Значит, придется построить его в сто первый раз.

– Зачем? Если ваши приборы все равно ничего не фиксируют.

– Они ничего не фиксируют, потому что ты не работаешь!

– Может, они сами не работают?

После этих вспышек ее на некоторое время оставляли в покое – техникам требовалось время, чтобы отбраковать сломанное оборудование. Зато пока младший состав лаборантов возился с аппаратурой, чтобы не терять времени, они охотно просвещали Сову в теории.

– Человеческое биополе качественно отличается от всех других известных физике полей, – печально глядя внутрь какого-то сложного агрегата, вещал ей один из биоэнергетиков, маленький, кругленький, добродушный. – Его проникающая способность исключительна и фактически не встречает препятствий: ни стальных, ни свинцовых, ни водных, ни иных. Отражающим экраном для биополя человека может служить только мысль, то есть только другое биополе.

Сова кивала.

– Поэтому когда тебя заставляют строить зеркальные мозаики, ты фактически занимаешься конструированием внешнего экрана для собственного биополя. Защитные методики очень разнообразны и не универсальны. Когда ты научишься, у твоего мозга образуются свои приемы. Образное мышление у всех разное. Нет абсолютных кодировок, способных запрограммировать твой мозг идеально точными образами. Всех учат одинаково, но ты не найдешь двух одинаковых записей ментосканирования.

– А если нейрооблучением?

– Можно. Но нейрооблучение – это костыли для ленивых. Оно в сотни раз снижает вариативность твоих собственных умственных способностей. Оно хорошо тогда, когда нужно быстро усвоить большой объем информации. Но научиться управляться с этим объемом мозг должен самостоятельно. Информация без умения ее использовать – мертвый для сознания груз. Будь иначе – у нас все уже давным-давно были бы гениями со всемирной энциклопедией в голове. Но для простого хранения информации есть более удобные носители.

– У меня все в порядке с образным мышлением. Почему же у меня не получается?

– У тебя получается, только пока исключительно деструктивно. Но зато гораздо эффективнее, чем у других. Вот, например, известно, что биополе человеческого мозга влияет на компьютеры. Это открытие сделали очень давно. Чтобы проверить степень этого влияния, есть простой опыт: в компьютер закладывают простейшую программу, ну, например, подбрасывание монетки, орел или решка. Сажают рядом человека и заставляют его думать, желать, предугадывать падение монетки только орлом вверх. Тогда результаты падений монетки отклоняются от нормальных. Чтобы увидеть этот результат, нужно набрать довольно большой статистический материал, но обычные отклонения, которых способен добиться нетренированный человек, составляют не более полпроцента.

– А тренированный?

– До трех.

– Так мало?

– Так много. Есть люди, у которых этот процент значительно выше. Говорят, у нашего Магистра – около двадцати пяти процентов.

– А зачем? Что полезного в таком влиянии? Ну, упадет эта монетка в трех четвертях случаев орлом вверх. Какая в этом польза?

Ее собеседник посмотрел на Сову с жалостью:

– Вот ведь дерево, – незлобно ругнулся он на нее. – Это ж только опыт. Его суть в том, что мозг способен подстраивать под себя реальность. Представь, что значат даже три процента в успешности, скажем, военной операции. А двадцать пять процентов? Это же почти уровень демиурга, человека, способного изменять мир вокруг себя усилием мысли.

– А какой процент у меня? – с любопытством спросила она.

– У тебя пока нет положительного процента. У тебя пока только отрицательный. Ты ломаешь компьютер. А я его чиню.

И все начиналось заново.

Сова старалась, даже если лабораторные компьютеры по-прежнему не фиксировали никакой активности ее мозга. Старалась уже для себя, чтобы доказать – она не глупее их, она тоже сможет заставить свой мозг гибкой послушной плетью поражать любую цель, даже если никто кроме нее не видит результатов.

Она научилась строить защиту, так и не поняв, от чего именно она защищается. Научилась строить нападение, не понимая, на кого ей придется нападать. И через полгода усилий, часто казавшихся ей самой бесполезными, она наконец увидела! Их биополя светились тепло-красным, их активность бывала густо-малиновой. Их гнев варьировался в диапазоне от темно-бордового до черного включительно, а радость светилась бледно-розовым и искрящимся перламутром. Сова пыталась хоть как-то связать свои новые ощущения с цветовой гаммой, понимая всю ограниченность оглушенного наплывом новых чувств сознания в попытке систематизировать неизведанное. Так невозможно объяснить слепому, что представляет собой синий цвет. Она и была тем самым неожиданно прозревшим слепым, который тут же зажмуривает глаза, чтобы не сойти с ума от избытка впечатлений.

Интересно, сколько лет учился всему этому Дар? Пять? Десять? С рождения? Ее никогда не тренировали совместно с другими курсантами, поэтому ей не с кем было себя сравнивать. Нормативов для женщин в Ордене просто не существовало, так же как и самих женщин в погонах. Патриархальные обычаи, которых придерживались не в каком-нибудь отсталом деградировавшем мирке на задворках Федерации, а в самом центре современной цивилизации, шокировали Сову.

В те редкие дни, когда ее освобождали от тренировок, она отправлялась на прогулки по военному городку, расположенному на изрядном отдалении от базы и лабораторий. Первым ее впечатлением было то, что городок населен исключительно женщинами и детьми разных возрастов. На нее смотрели с любопытством, но в целом доброжелательно. Всем было известно, чья она жена. Женщины, не знавшие даже ее имени, охотно заговаривали с ней, называя ее «миссис Зорий», что изумляло Сову чрезвычайно. В отличие от Земли, где институт брака давно изжил себя и где отношения между полами не регулировались никакими законами, общественная мораль Ордена проповедовала семейные ценности, а его законодательство строго регламентировало порядок заключения и расторжения брака. Сова долго не могла понять, в чем суть брачного предложения Зория. Для землян выбор партнера был делом исключительно личной симпатии. Зачем эту симпатию нужно официально подтверждать в муниципалитете? С какой стати государство должно вторгаться в личную жизнь своих граждан? Не то чтобы ее очень сильно раздражали чужие обычаи: Федерация состояла из разных миров и мешанина традиций, верований и культур была привычным явлением. К тому же Сова три года прожила в отсталом мире и научилась не удивляться чужим вкусам, насколько странными они бы ей не казались. Но называть себя чужим именем? Она предпочитала оставаться Лаэртой Эвери.