Отмечалось, что их создание направляется из Турции, а руководство осуществляется из единого центра - турецкого общества "Ниджат". А 5.9.1911г. Особый отдел канцелярии наместника на Кавказе представил доклад, посвященный панисламизму как новой опасности, угрожающей этому краю. "Учение панисламизма представляет при многочисленности магометанского населения края несомненную политическую опасность для России, так как он идет к нам из Турции и находится в самой тесной связи с успехами младотурецкого движения в Османской империи". Отмечалось, что эмиссары в ряде случаев возбуждали население против России и немусульманских народов, "что угрожает общественному порядку". Указывалось, что пропагандой занимаются мусульманские газеты "Ени Хагигат", "Сада", журналы "Ени Феюзат", "Шехаби Сагиб".
      Дальше засылка агентов приняла еще более массовый характер. 14.1.12 прошел доклад, что турецкий консул в Карсе ведет шпионаж и панисламистскую пропаганду, получая на это крупные суммы. 2.2.1912 г. жандармское управление представило сообщение о панисламистской деятельности владельца "татаро-турецкой типографии" в Тифлисе, некоего Кемаль-эффенди Гусейне, 6.2.12 - о такой же работе бакинского фабриканта Сулейман-бека, 6.6.12 - о том, что в Петровске обосновался турецкий эмиссар Емен Хайрула-оглы, под именем Омри-эфенди. 13.2.13 губернаторам было разослано сообщение российской разведки, что влиятельные младотурки "Мезар Аркали Мевглю и Риза, брат Акифа-аги" должны посетить русский Кавказ с целью сбора денег для борьбы с "неверными". 3.3.13 прошло предупреждение, что офицеры турецкого генштаба Али Фуад-бей и Исмаил Хакки-эфенди, "переодетые в лазские костюмы, перейдут границу у Ольты, Карсского округа, и направятся затем в г. Тифлис" для подрывной работы. 15.5.13 начальник Тифлисского жандармского управления сообщает: "Из Константинополя в Батум прибыло около 15 человек офицеров турецкой службы". Разъехались они кто куда - в Сухум, Одессу, Тифлис, Баку, Дагестан. В портах Батума и Поти систематически обнаруживались ящики с панисламистскими прокламациями. 7.3.1914 г. Кутаисское жандармское управление докладывало о широкомасштабном распространени из Турции упоминавшихся книжечек для сбора средств на флот. А в докладе наместнику на Кавказе от 23.3.1914 г. говорилось о распространяемых слухах о близких осложнениях между Турцией и Россией. Сообщалось, что влиятельный курд из Стамбула шейх Абдул Кадыр-эфенди разослал письма бекам в Персии, чтобы готовили свой народ к нападению на русские отряды, когда начнется война. При этом обещалась помощь из Турции деньгами и оружием. В других сообщениях отмечалось, что Турция усиливает приграничные гарнизоны. И Сазонов при переговорах с Вильгельмом в Берлине указал на это явление, которое беспокоит Россию.
      Но немцев планы "туранизма" вполне устраивали. Морской атташе Щеглов еще в мае 1912 г. докладывал из Константинополя: "Живя здесь, можно наблюдать факты, доказывающие, что задача германской дипломатии состоит в том, чтобы отвлечь силы и помыслы России от внутреннего культурного устроения своего и толкнуть на внешние осложнения с Турцией..." Конечно, к умопомрачительным идеям турок дойти до Желтого моря немцы вряд ли относились серьезно. Но возможность отторжения от России Кавказа считали реальной. А перейдя под владычество турок, он попадал и под германское влияние, мог стать отличным объектом колонизации. О выгоде такого приобретения писали Рорбах, Грейнфельд, а видный экономист Г. Гроте указывал: "Овладение Арменией даст нам большое преимущество для овладения Месопотамией... для господства даже над всем Ближним Востоком".
      Самые горячие головы в Германии раскатывали губы и на большее. Скажем, адмирал Лобей и его сторонники считали, что "Черное море должно стать немецким озером", а для этого следовало захватить "мост" на Кавказ через Украину - поскольку это ближе, чем через Балканы и Константинополь. Другой идеолог, Де Лагард, был вполне с ним согласен и указывал, что от русских надо очистить Польшу, Прибалтику и черноморское побережье. Дескать, это "миссия Германии" и ради этого немцы "имеют право применить силу". Граница, по его разумению, должна была установиться по линии Нарва - Псков Витебск, но кроме того, к Рейху надо присоединить Украину, Крым и район Саратова, где проживают "этнические немцы". Теориями, кстати, дело не ограничивалось. Перед войной на Кавказ вдруг хлынули не только турецкие агенты, но и немецкие геологи, археологи, востоковеды, туристы. Сам Рорбах предпринял путешествие по России, исследуя разные районы на предмет сепаратистских настроений. Была создана "Лига инородческих народов России" во главе с бароном Экскюлем. А общее руководство этой подрывной деятельностью было возложено на статс-секретаря германского МИДа Циммермана. И, по сообщению русской разведки от 16.9.13, немецкий консул в Эрзеруме Андерс потратил на шпионаж и подобную деятельность 10 млн. марок.
      Правда, более трезвые берлинские политики все же учитывали силы России и глобальные проекты, вроде Украины, оставляли "про запас". Не для ближайшей войны, а для следующих. Но сама необходимость и близость войны сомнений не вызывала. В 1912-1913 гг. донесения русских военных агентов в Германии и Швейцарии Базарова и Гурко сходились на том, что война начнется в 1914 г. и начнется со стороны Германии. Гурко сообщал: "Насколько я лично убежден в том, что Германия не допустит войны до начала 1914 г., настолько же я сомневаюсь в том, чтобы 1914 год прошел без войны". И к этому были все основания. Германские военные расходы с 1909 по 1914 г. возросли на 33% и составили 2 млрд. марок в год. В 1911-1912 гг. были приняты законы о чрезвычайном военном налоге, увеличении армии и программа модернизации вооружений. Рассчитана она была на 5 лет, до 1916 г. Но вскоре было решено, что программа должна быть выполнена раньше - к весне 1914 г. А в 1913 г. к прежним был добавлен ряд новых законов - о повышении расходов на вооружения путем введения налога на доходы и об очередном увеличении набора в армию ее состав мирного времени возрастал на 200 тыс. чел.
      Наложился и ряд дополнительных факторов. Трения между англичанами и русскими в Иране кайзер воспринял как окончательную их ссору. А после принятия Францией в 1913 г. закона о трехлетней службе, который к 1916 г. значительно увеличил бы ее армию, и принятия Россией военной программы в марте 1914 г. соотношение сил грозило измениться, и военно-технический перевес Германии и ее союзников мог сойти на нет. Мольтке писал, что "после 1917 г. мощь России окажется неодолимой", она будет "доминирующей силой в Европе", и "он не знает, что с ней делать". Откуда следовало - начинать надо быстрее. В мае 1914 г. в Карлсбаде состоялось совещание между начальниками генштабов Германии и Австро-Венгрии, где произошло окончательное согласование планов, а насчет сроков их осуществления Мольтке заявил Конраду: "Всякое промедление ослабляет шансы на успех союзников". Впрочем, была еще одна важная причина, требовавшая поскорее начинать войну. Как подсчитал профессор Лондонского университета Джолл: "Стоимость вооружений и экономическое напряжение германского общества были так велики, что только война, при которой все правила ортодоксального финансирования останавливались, спасла германское государство от банкротства". В общем, причина та же самая, которая в 1939 г. торопила и Гитлера, также находившегося на грани дефолта.
      Проводилась уже и психологическая подготовка. Так, ген. Брусилов, приехавший в мае 1914 г. на курорт в Киссинген, вспоминает городской праздник, когда на площади был построен большой макет московского кремля, а затем подожжен под восторженный рев толпы. Причем в 1914 г. война должна была начаться обязательно на Балканах - немцам это требовалось, чтобы Австро-Венгрия опять в последнюю минуту не смогла вильнуть в сторону. Еще в 1913 г., когда Бетман-Гольвег представил доклад о балканской ситуации, Вильгельм на полях написал, что требуется хорошая провокация, дабы иметь возможность нанести удар. "При нашей более или менее ловкой дипломатии и ловко направляемой прессе таковую (провокацию) можно сконструировать... и ее надо постоянно иметь под рукой".
      Но от "конструирования" провокации немцев избавили сербские заговорщики, также рвущиеся к войне. 28.6.1914 г. в боснийском городе Сараево от рук террористов погибли эрцгерцог Франц Фердинанд и его жена София Хотек. Кстати, и сербский премьер Пашич, и российская дипломатия сумели по своим каналам добыть сведения о готовящемся покушении и пытались предотвратить его, предупредив Австро-Венгрию. Пашич - через посланника в Вене Иовановича, глава российского МИДа Сазонов - через румынского министра Братиано. Но до Франца Фердинанда эти предупреждения то ли не дошли, то ли он пренебрег ими... Вильгельм узнал о теракте во время празднования "Недели флота" в Киле. И на полях доклада начертал: "Jetzt oder niemals" - "Теперь или никогда". Он любил фразы "для истории". А банкир М. Варбург, тоже приглашенный на праздник, был крайне удивлен, когда кайзер, узнав о выстрелах в Сараево, заговорил вдруг о "предупредительной" войне... против Франции.
      10. НАЧАЛОСЬ...
      Хотя о большой войне рассуждали в Европе постоянно, но о ее приближении даже после Сараева знали лишь единицы. Все вроде успокоилось ведь террористы были даже не сербскими, а австрийскими подданными. Настолько успокоилось, что министр иностранных дел Сазонов даже взял отпуск и уехал на дачу на пару недель. Но пружины уже начали раскручиваться. Только скрытно, в глубокой тайне. В Вене канцлер Бертольд заявил венгерскому премьеру Тиссо: "Необходимо использовать сараевское преступление, чтобы свести счеты с Сербией". Здесь даже шутили, что убийцам надо поставить памятник за такой "подарок". Правда, все зависело от позиции Германии, но надеялись, что она опять цыкнет на Россию и та спасует. Германский посол Чирчки сперва осторожничал, предостерегая австрийцев от необдуманных шагов, однако получил вдруг нагоняй от самого кайзера, наложившего на доклад о его действиях резолюцию: "Кто его на это уполномочил? Это глупо! Это вовсе не его дело!... Если дела потом пойдут неладно, будут говорить, что Германия-де не захотела! Пусть Чирчки изволит бросить эти глупости. С сербами нужно покончить, и чем скорее, тем лучше".
      Начались встречи и совещания. В Берлин прибыл глава тайного кабинета граф Хойош с личным посланием Франца Иосифа, где говорилось: "Нужно, чтобы Сербия, которая является нынче главным двигателем панславянской политики, была уничтожена как политический фактор на Балканах". И в ходе переговоров 5-6 июля Вильгельм заверил: "Если бы дело дошло даже до войны Австро-Венгрии с Россией, вы можете быть уверены, что Германия с обычной союзнической верностью встанет на вашу сторону... Если в Австрии признается необходимость военных действий, было бы жалко упустить столь благоприятный случай". Немцы зондировали и позицию других стран. 6.7 посол в Лондоне граф Лихневский "совершенно доверительно" сообщил главе МИДа Грею, что в Германии, "пользуясь слабостью России, считают необходимым не сдерживать Австро-Венгрию". Грей ответил уклончиво, а о разговоре известил русского посла Бенкендорфа, заверив, что в случае конфликта "Англия займет позицию, благоприятную для России". А 9.7 германский посол в Риме подкатился к министру иностранных дел Санджелиско, намекая, что за помощь в грядущей войне "не совсем невозможно" получить австрийские Триест и Трентино. Но и Италия не дала определенного ответа - она решила выждать и поторговаться с обеими сторонами.
      Засуетилась и Турция, прикидывая возможные выгоды от готовящегося конфликта. И весь ее правящий триумвират разъехался вдруг с визитами: Джемаль - в Париж, Талаат - в Петербург, Энвер - в Берлин. Тоже вынюхивая, кто может больше посулить за союз. Но в отличие от Италии, они не выжидали, а сами напрашивались на контакты, и попытки торга получались явно провокационными. Ну что могла туркам обещать Россия, которая вообще не собиралась еще воевать? И Франция тоже. Так что визиты в эти страны были лишь маскировкой для союза с немцами или игрой, чтобы Германия была пощедрее. Реальные обещания мог дать лишь тот, кто готовил войну, и не случайно в Берлин отправился Энвер, глава триумвирата. Имел беседы с членами правительства, с Мольтке, и 23.7, когда кризис только начинался, германский посол в Стамбуле Вангенгейм говорил о турецко-германском соглашении уже как о решенном вопросе.
      Австрия тем временем вырабатывала текст ультиматума, и 10.7 Чирчки докладывал из Вены, что условия будут чрезвычайно тяжелыми. "Если сербы согласятся выполнить все предъявленные требования, то такой исход будет крайне не по душе графу Бертольду, и он раздумывает над тем, какие еще поставить условия, которые оказались бы для Сербии совершенно неприемлемыми". И кайзер тоже участвовал в творческом процессе, подсказывая неприемлемые пункты. Окончательный текст был утвержден 14.7. От Сербии требовали чистки офицеров и чиновников, замеченных в антиавстрийской пропаганде, ареста подозреваемых в содействии терроризму. Причем предусматривалось привлечение Австро-Венгрии в подавлении подрывных действий против себя и ее участие в расследовании на сербской территории. Но вручение ультиматума преднамеренно отложили до более удобного момента, и в Европе сохранялась иллюзия затишья. Точнее, относительного затишья. В июле разразился кризис в Ирландии - вооруженные националисты высадились в Дублине, там начались бои. Американские ирландцы даже призывали немцев к вторжению на их остров, но при господстве британского флота десант не имел шансов на успех, и приглашение отклонили. Англичанам удалось подавить восстание, однако ситуация оставалась напряженной. Ну а французам в это время не было дела ни до Сербии, ни до Ирландии. Все их внимание занимало сенсационное дело мадам Калло, жены министра финансов - она застрелила редактора газеты "Фигаро", обвинив его в клевете на мужа. Суд начался 20.7, и материалы о нем занимали первые полосы газет, оттеснив даже начавшийся в этот день визит в Россию президента Пуанкаре и премьера Вивиани.
      Но и в Петербурге их приезд пришелся очень некстати, так как в России разразились революционные беспорядки, по размаху сравнимые разве что с 1905 г. Начались забастовки без видимых причин или по поводам совершенно пустяковым. В столице шли массовые демонстрации и митинги, толпа опрокидывала трамвайные вагоны, валила столбы, строила баррикады, так что полиции для разгона не хватало и потребовалось вмешательство армии. Была ли причастна Германия к июльским событиям в Британии и в России? К волнениям в Ирландии - однозначно. И оружие закупалось, и суда для повстанцев фрахтовались в Германии. Что касается эксцессов в России, то председатель Думы М.В. Родзянко также считал их результатом агитации "несомненно германского происхождения". С ним был согласен и Пуанкаре - возможно, располагавший какими-то данными французских спецслужб. И все же визит французов прошел более-менее гладко. При встрече с дипломатическим корпусом президент Франции намекнул послу Австрии, что "у Сербии много друзей", а посла Сербии успокоил - дескать, может, и обойдется. Но не обошлось. Корабли французской эскадры, с президентом и премьером на борту, отчалили 23.7. И тогда-то австрийцы вручили сербам ультиматум. Дождавшись момента, когда Франция осталась фактически без руководства, а русские не могли с ней проконсультироваться. Кайзер прокомментировал вручение ноты: "Надо покрепче наступить на ноги всей этой славянской сволочи". А Сазонов, узнав о требованиях, сразу сказал: "Это война в Европе".
      Сербы это тоже поняли. На ответ было дано всего 48 часов, что заведомо не оставляло времени на дипломатическое урегулирование. Страна начала мобилизацию, а принц-регент Александр обратился к царю, указывая, что время коротко, а требования унизительны: "Мы не можем защититься сами. Поэтому умоляем Ваше Величество оказать нам помощь как можно скорее. Ваше Величество столько раз раньше уверяло в своей доброй воле, и мы надеемся, что это обращение найдет отклик в Вашем благородном славянском сердце". Николай ответил: "Пока остается хоть малейшая надежда на избежание кровопролития, все мои усилия будут направлены к этой цели. Если же... мы ее не достигнем, Ваше Высочество может быть уверенным, что Россия ни в коем случае не окажется равнодушной к участи Сербии".
      Правда, и Австрия предпочла бы обойтись без столкновения с Россией, и Бертольд попытался заверить Петербург в отсутствии у Вены "захватнических планов". Кайзера это разозлило, и он написал: "Совершенно излишне! Создается впечатление слабости... Этого нужно избегать по отношению к России." 25.7 Германия начала скрытую мобилизацию - без официального ее объявления рассылались повестки резервистам. А флоту, совершавшему плавание в Норвежском море, кайзер в этот день приказал возвращаться на базы, намереваясь бросить все корабли на Балтику, против России. От Вены немцы требовали начинать боевые действия немедленно, указывая, что "любое промедление можно рассматривать как величайшую опасность вмешательства других держав". Посол в Берлине граф Сечени сообщал: "Нам советуют выступить немедленно, чтобы поставить мир перед свершившимся фактом". 26.7, не дожидаясь ответа на ультиматум, Австрия объявила частичную мобилизацию, а посол в Белграде Гизль получил инструкции - если не будут безоговорочно приняты все пункты, считать это поводом к разрыву отношений.
      Другие державы действительно пытались вмешаться. Грей выступил с инициативой конференции и мирного урегулирования при посредничестве Англии, Франции, Германии и Италии. Франция и Италия сразу дали согласие - Германия отказалась. И что особенно любопытно, в этот же день, 26.7, когда ни одна из держав Антанты еще не приступала к военным приготовлениям, германское правительство заранее выработало и подписало ультиматум... Бельгии. В котором говорилось - дескать, Германия, получила "надежную информацию", будто Франция намерена напасть на нее через Бельгию. А поскольку бельгийская армия французов остановить не сумеет, то Германия вынуждена "в целях самосохранения предвосхитить вражеское нападение" и ввести войска в Бельгию. Если та согласится, немцы обещают уйти с ее территории после войны и возместить убытки. А если не согласится, то "будет считаться врагом" Германии.
      Ответ на ультиматум Вены премьер Пашич дал очень примирительный. Он принял все условия, кроме пункта об участии Австро-Венгрии в следствии на сербской территории и в наказании виновных. Но этот пункт и невозможно было принять. Формально - потому что он нарушал суверенитет Сербии. А фактически из-за того, что за терактом и в самом деле стояли высокопоставленные авантюристы из сербской армии. Пашич это знал. И знал, что австрийцы это знают - в их руках были все исполнители. Поэтому и принятие указанного пункта Сербию от удара не избавляло - она сразу получила бы новый ультиматум, по результатам следствия. И давала согласие на собственную оккупацию в порядке наказания со стороны Австрии. Однако и тут Пашич выкрутился - по совету Николая II он предлагал передать расследование международному трибуналу в Гааге, и Сербия обещала подчиниться его решению. Ведь трибунал мог свести вопрос к персональной ответственности заговорщиков, а покровители Сербии успели бы сорганизоваться и не допустить ее уничтожения как государства.
      Но посол Гизль инструкции имел четкие. Придрался к тому, что хоть что-то не принято и покинул Белград. В Берлине, кстати, узнав текст ответа, были разочарованы. Кайзер счел, что "полнейшая капитуляция налицо" и желанный предлог для войны исчез. Впрочем, все же советовал "оккупировать Белград, чтобы заставить сербов выполнить свое обещание" и дать войскам "моральное удовлетворение". Англия и Россия склоняли Вену к переговорам на базе сербского ответа. Однако посол в Петербурге Сапари получил инструкции "вести разговоры, ни к чему не обязывающие, отделываясь общими местами". А формальностями Австрия решила пренебречь и все же нанести удар.
      К сожалению, кризис выявил и всю непрочность союзных связей Антанты. Англия, например, от просьб Сазонова и Пуанкаре сделать официальное заявление, которое однозначно определило бы ее позицию, долго уклонялась. Грей действовал вполне в духе традиций британской дипломатии воздерживаться от определенных обязательств - и повторял: "Мы должны сохранять полнейшую свободу действий исходя из сложившихся обстоятельств в развитии настоящего кризиса". Но на самом деле, единой позиции в британском руководстве в это время и не было, шла борьба нескольких точек зрения. Большинство предпочло бы вообще остаться в стороне от европейской войны. На это было настроено и общественное мнение. Причем глава лондонских Ротшильдов, связанных с австрийскими Ротшильдами, использовал все свое влияние и финансовые вливания, чтобы самые популярные газеты, вплоть до "Таймс", активизировали пропаганду невмешательства. И если бы германо-австрийская агрессия была нацелена только против Сербии и России, то Британия скорее всего и не вмешалась бы. Но все более отчетливо проступало другое направление агрессии - на Запад. Российский посол докладывал из Лондона: "Англию страшит не столько австро-венгерская гегемония на Балканах, сколько мировая гегемония Германии".
      И часть политиков приходила к выводу, что воевать придется. В Британии только что завершились летние маневры флота с участием резервистов, но первый морской лорд Баттенберг и первый лорд адмиралтейства Черчилль, пока еще на свой страх и риск, отдали приказ резервистов по домам не распускать и корабли по местам мирной дислокации не рассредоточивать - чтобы "дипломатическая ситуация не определила военно-морскую". То бишь чтобы не оказаться неготовыми перед внезапным нападением. Однако большинство в правительстве не разделяло их опасений. И немцы, кстати, расценили колебания Англии по-своему - Бетман-Гольвег сделал откровенное предложение купить ее нейтралитет. Заведомо подразумевалось, что война будет с Францией - еще абсолютно не причастной к "сербскому вопросу", и Берлин обещал, что при невмешательстве Британии он не позволит себе приобретений за счет собственно французской территории. Ну а колонии, дескать, могут стать предметом раздела. Тут немцы, конечно, допустили грубую ошибку. На такое Англия не пошла, и помощник подсекретаря британского МИДа А. Кроу прокомментировал: "Единственный вывод, который необходимо сделать, что эти предложения дискредитируют тех государственных деятелей, которые их выдвинули".
      Россия в данный период тоже вела себя чрезвычайно осторожно. У царя в течение нескольких дней шли непрерывные совещания с Сазоновым, с военным министром Сухомлиновым и морским - Григоровичем, с начальником Генштаба Янушкевичем. Николай опасался спровоцировать столкновение собственными военными приготовлениями, и меры предпринимались лишь предварительные. 25.7 были отозваны из отпусков офицеры. А 26.7, когда Австрия разорвала отношения с Сербией, царь согласился на подготовку к частичной мобилизации. Но только к частичной - соответствующие мероприятия начинались в Киевском, Казанском, Московском и Одесском округах. Но не в Варшавском, который граничил с Австро-Венгрией и одновременно с Германией. И пока разрешались только подготовительные мероприятия, а не сама мобилизация. Николай все еще не терял надежды на мирный исход и пытался использовать свою, как он считал, личную дружбу с "кузеном Вилли". Одну за другой слал ему телеграммы, умоляя помешать австрийцам "зайти слишком далеко".
      На самом же деле ни сдержанность Англии, ни сдержанность России уже ничего не определяли. Все решалось в Берлине. Германский посол Лихневский впоследствии признавал: "Конечно, достаточно было одного намека из Берлина, чтобы побудить графа Бертольда, успокоившись на сербском ответе, удовлетвориться дипломатическим успехом. Этого намека, однако, не последовало. Напротив, настаивали на войне". Кайзер уже закусил удила, его пометки на полях докладов в это время приобретают почти "ленинский" стиль: "Ага, обычный обман!", "Он лжет!", "Грей - лживая собака", "Болтовня!", "предатели-славяне", "предатели-англичане", а на предупреждениях Сазонова, что Россия не оставит Сербию на растерзание - "Что ж, валяйте" и "Это как раз то, что нужно!" Бертольду он пишет: "Славяне рождены для того, чтобы повиноваться!" А министр Ягов успокаивал Вену: "По существу, Россия теперь небоеспособна".
      И колебания царя как раз и становились для кайзера лучшим доказательством слабости России. Причем казалось, что вся Германия стремится убедить в этом себя и свою союзницу. Из Петербурга шли доклады посла и военного атташе, что царь боится войны, что "в русской армии настроение больного кота" и она "планирует не решительное наступление, а постепенное отступление, как в 1812 г.". Немецкая пресса вопила о "полном разложении" в России. Поэтому разногласия в германском руководстве тоже существовали, но другого рода, чем в Петербурге или Лондоне. Мольтке требовал от Конрада: "Всякая потерянная минута усиливает опасность положения, давая преимущества России. Отвергните мирные предложения Великобритании. Европейская война - это единственный шанс на спасение Австро-Венгрии. Поддержка Германии вам абсолютно обеспечена". А канцлер Бетман-Гольвег, наоборот, за 2 дня направил в Вену 6 телеграмм, чтобы не отказывались безоговорочно от любых мирных предложений, а делали вид, что собираются их рассмотреть, иначе "будет трудно возложить на Россию вину за пожар в Европе". И Бертольд разводил руками - кто же, мол, возглавляет германское правительство, Бетман или Мольтке?
      28.7 Австро-Венгрия объявила Сербии войну. Британский посол докладывал: "В Вене царило такое всеобщее настроение, что сообщения вызвали всеобщее ликование, толпы народа заполонили улицы, распевая патриотические песни до утра". То же происходило и в Будапеште. Царила атмосфера настоящего праздника, горожане устраивали патриотическое гуляния, а дамы засыпали цветами и знаками внимания военных, которым предстояло пойти и побить проклятых сербов. В принципе такая война воспринималась как недолгая, и конечно же, заведомо успешная прогулка. К наступлению австрийцы были еще не готовы, но 29.7 началась бомбардировка Белграда кораблями Дунайской флотилии и батареями крепости Землин, расположенной на другом берегу Дуная.
      И в этот же день германскому послу в Брюсселе фон Белову был доставлен пакет с ультиматумом Бельгии. Но вскрыть его следовало позже, по особому указанию. А Франции и России Бетман-Гольвег направил угрожающие ноты. В Париж - что "военные приготовления, которые Франция собирается начать, вынуждают Германию объявить состояние угрозы войны". А нота в Петербург "очень серьезно уведомляла", что "если Россия будет продолжать свои военные приготовления, даже не приступая к мобилизации", то эти меры "заставят нас мобилизоваться, и тогда едва ли удастся избежать европейской войны". В общем, стало ясно, что Германия опять задирает соседей и ищет предлога для ссоры.
      Лишь тогда, с 29.7, начали происходить сдвиги в позиции стран Антанты. Грей предложил новый план урегулирования - "занятие Австро-Венгрией части сербской территории в качестве залога" с последующим посредничеством великих держав. Намекая, что при отказе даже от такого варианта возможно более решительное вмешательство Англии. Черчилль приказал флоту перебазироваться на север, в Скапа-Флоу, чтобы корабли были подальше от баз немецких миноносцев и подводных лодок, и уговорил премьера Асквита подписать приказ о "предварительном военном положении". Хотя в целом мнение правительства еще не определилось. На очередную просьбу Пуанкаре "сказать свое слово" Англия не отреагировала. Асквит, докладывая королю, пояснял: "Кабинет считает, что вопрос, если он возникнет, скорее вопрос политики, чем законных обязательств". А сотрудник МИДа А. Кроу рассуждал: "Англия не могла участвовать в большой войне, ибо это означало отказ от независимости" - под независимостью понималось следование собственным интересам, а не союзническим.
      Во Франции правительственный кабинет заседал непрерывно. Начальник Генштаба Жоффр, еще в отсутствие президента и премьера, провел подготовительные меры к началу мобилизации, убеждал привести войска в готовность и занять позиции на границе. Положение усугублялось тем, что по французским законам солдатам предоставлялись отпуска на время жатвы! И половина армии разъехалась по деревням. Жоффр докладывал, что немцы могут начать вторжение без единого выстрела: "Любое промедление с мобилизацией во Франции будет означать, что начало войны пройдет с потерей французской территории". Но даже такие сторонники войны, как Пуанкаре, когда эта война грозила из теоретических рассуждений обратиться в реальность, растерялись. Снова вставали призраки Седана, и казалось необходимым использовать все шансы на мир. Убедить в своем миролюбии Англию - чтобы не бросила в беде, Италию - чтобы не ударила в спину. Поэтому Жоффру разрешили лишь отозвать солдат из отпусков и мобилизовать 5 приграничных корпусов. Но одновременно приказали отвести их на 10 км от границы. Чтобы случайный выстрел не спровоцировал конфликт и чтобы доказать миру - Франция атаковать первой не будет.
      Сходная ситуация была и в Петербурге. Правда, после объявления Австрией войны сербам царь согласился на частичную мобилизацию. Однако это оказалось невозможным. В Генштабе существовали планы частичной мобилизации против Турции, против Швеции, но не против Австро-Венгрии. И не по какой-то оплошности, как это порой представляют малокомпетентные авторы,- просто военные специалисты и политики отлично знали, что в одиночку, без Германии, Вена против России не выступит. А сама Россия нападать на Австрию не собиралась. Вариант частичной мобилизации рассматривался на заседании правительства в 1912 г., и точку в обсуждении тогда поставил премьер Коковцов. Он сказал, что это просто не имеет смысла, потому что враги, если уж захотят придраться, то все равно придерутся. "Наши противники расценят как саму войну все наши подготовительные действия, как бы мы их ни назвали - мобилизация остается мобилизацией".
      Но царь настаивал, чтобы мобилизация была только частичной. И начальник Генштаба Янушкевич доказывал, что если не мобилизовать Варшавский округ, останется неприкрытым как раз тот участок, где, по разведданным, должен быть сосредоточен ударный кулак австрийцев. И что если начать импровизированную частичную мобилизацию, это сломает все графики железнодорожных перевозок - и при необходимости объявить потом общую мобилизацию все окажется скомкано и перепутано. Тогда Николай решил пока вообще не приступать к мобилизации - ни к какой. Информация к нему стекалась самая противоречивая. Приходили обнадеживающие телеграммы от Вильгельма, посол Пурталес передавал, что Германия склоняет Вену к уступкам, и Австрия, вроде, соглашалась. Но тут же прикатилась упомянутая выше нота Бетман-Гольвега. Стало известно о бомбардировке Белграда, о придирках к Франции. А Вена после всех виляний наотрез отказалась от любого обмена мнениями с Россией.