А австро-германские и болгарские войска в Сербии переждали неблагоприятную погоду, перегруппировались и 8.1 начали новое наступление. На Черногорию. С ней покончили в несколько дней. 11.1 пала ее столица Цетинье, а 18.1 король Никола подписал акт о капитуляции. Остатки армии или сдались или отступили на побережье. Но этот акт драмы подтолкнул и страны Антанты к активным действиям. Возникли опасения, что и правительство вымирающих в Скутари сербов капитулирует, что официально утвердило бы на Балканах позиции Центральных Держав. Италия, претендовавшая на Албанию, забеспокоилась, что ее займут австрийцы. А там, глядишь, и Греция выступит на стороне немцев. И Франция с Россией совместными усилиями добились решения, чтобы сербскую армию эвакуировать на о. Корфу, а оттуда, реорганизовав и восстановив ее боеспособность, направлять на Салоникский фронт.
      Только Италия все же настояла, чтобы порты для обслуживания сербских беженцев определить поюжнее - подальше от баз австрийского флота и поближе к зоне "итальянских интересов", чтобы сербы прикрыли ее хотя бы временно. И измученные, солдаты и беженцы зашагали еще дальше, на юг. Тех, кто дошел, спасение ожидало в гавани Сан-Джиованно ди Медуа. Сюда прибыли пароходы с продовольствием - люди ели муку горстями, некоторые тут же умирали. Отсюда началась и эвакуация уцелевших. Большинство вывозили на Корфу, часть в Бизерту (Тунис). Всего, по разным источникам, было эвакуировано 120 - 150 тыс., оставшихся от сербской и черногорской армий. Сколько гражданских лиц, данные отсутствуют (детей-сирот набралось свыше 10 тыс.). Но и на Корфу больные и надорвавшие силы изгнанники в первое время умирали во множестве. Кладбищ не хватало, и их хоронили в море... А в Албании высадились 3 итальянских дивизии, заняв Валону и укрепившись в албанской столице Дураццо. Англо-французская группировка из Салоник под общим командованием ген. Саррайля, усилившись за счет частей, эвакуированных с Галлиполи, снова начала продвигаться на запад, в Македонию. Сомкнулась с итальянцами, и образовался новый сплошной фронт, протянувшийся от Эгейского моря до Адриатического. Сюда же стали посылать и сербов по мере выздоровления бойцов и переформирования частей.
      В целом же по итогам кампании 1915 г. западные лидеры очень повесили носы. Надежды на русский "паровой каток" испарились, в Дарданеллах и Ираке - поражения, во Франции и Италии - бесплодные потери, Сербия и Черногория вышли из игры, а противник усилился болгарской армией. Сохранилось много высказываний британских и французских политиков и военачальников, свидетельствующих о весьма мрачных настроениях этого периода. Хотя на самом деле, как это ни парадоксально, но несмотря на столь "очевидные" победы Центральных Держав, кампания завершилась... в пользу Антанты. В ее пользу работало время - при неравенстве ресурсов обеих сторон. И то, что значительную долю этих ресурсов противники израсходовали, так и не добившись ни одной из стратегических целей. Не сокрушили Россию. Вместо Сербского фронта получили Салоникский - где и увязла свежая болгарская армия. И даже пробитый коридор к Турции принес пользу лишь туркам, но не Германии и Австро-Венгрии. Сырья, пополнений и продовольствия они с Востока получить не смогли. Вообще. Поскольку кампанией геноцида христиан, которую столь неосмотрительно поощрял Берлин, Турция сама вогнала себя в глубочайший кризис.
      С уничтожением армян была подорвана торговля, остановились фабрики они были, в основном, армянскими. Остановилась добыча полезных ископаемых их некому стало добывать. Армянами была значительная часть технического персонала, квалифицированных рабочих, ремесленников. Было разрушено высокопродуктивное хозяйство армянских сел - за счет которых в прошлом как раз и шел экспорт продовольствия. А турецкие, курдские и арабские деревеньки жили натуральным хозяйством и не могли обеспечить даже потребности самой Турции - к тому же одни крестьяне были в армии, других косили болезни, третьи, забросив летом поля, предпочли грабить и резать христиан. По идее иттихадистов, предполагалось, что в экономике армян заменят турки - избавятся от конкурентов и получат возможность богатеть и развиваться. Но получилось другое - начали "новую чингизиаду" с собственной страны, и она действительно выглядела как после нашествия кочевников. Многие села и города лежали в руинах, поля в запустении. Инфляция взвинчивалась чудовищными темпами. На базарах уже отказывались брать бумажные деньги, требовали золото и серебро. К расползающимся от концлагерей и трупных рек эпидемиям добавилось нашествие саранчи. В еще недавно изобильной Османской империи, богатые ресурсы которой немцы считали панацеей от всех бед, началась разруха. И голод.
      50. ВЛАСТЬ И ИЗМЕНА
      Конституция! Как же мало весит это слово по сравнению с безопасностью и спокойствием, восстановленными в интересах народа!
      Король Альфонс XIII Испанский, 1924 г.
      Нет, Россию губили не самодержавный "деспотизм" и военное перенапряжение, а наоборот, слабость и беззубость власти, благодушие и беспечность. Ну посудите сами - во всех прочих воюющих государствах тыл был фактически мобилизован. Россия же оставалась единственной страной, которая позволяла себе роскошь воевать с "мирным" тылом. Учащимся, как в мирное время, предоставлялись отсрочки по призыву в армию - чем и пользовались все кому не лень. Во всех тыловых учреждениях, не только гражданских, но и военных, работали "от и до", сохранялись все выходные, отпуска, многочисленные праздники, "льготные дни". И оформление каких-то важных дел могло задержаться только из-за этого. Во Франции все увеселительные заведения были закрыты с начала войны - в России рестораны и кафешантаны сверкали огнями и гремели музыкой. И когда по случаю фронтовых неудач Священный Синод призвал народ к трехдневному посту и молитве, вопрос о том, чтобы закрыть такие места на время покаяния, пришлось решать Совету министров!
      В отличие от "реакционной" России, западные демократии для защиты своей государственности не деликатничали.. Так, во Франции в 1914 г. при наступлении немцев на Париж полиция расстреляла в Венсенском лесу несколько сот рецидивистов, бандитов, воров и воровок - вообще без суда, в порядке "военного положения". Просто вывозили пачками и уничтожали, чтобы "очистить" столицу перед возможной осадой. Все так же существовал план превентивного ареста, при необходимости, всех радикальных оппозиционеров. Вся печать была взята под жесткий контроль. А значительная часть рабочих сперва попала под призыв в армию - когда же выявилась необходимость перевооружения, их стали возвращать на заводы, но они продолжали считаться военнослужащими и обязаны были подчиняться военной дисциплине. В Англии ее пресловутые свободы были на время войны практически упразднены "Законом о защите королевства", вводился государственный контроль за транспортом, заводами, допускалась конфискация любых вещей, строго запрещались стачки, вводился принудительный арбитраж по трудовым конфликтам. В 1915 г. был принят "Закон об обороне Индии", вводивший строжайшую цензуру и учреждавший специальные трибуналы, приговоры которых не подлежали обжалованию. В России же рабочие могли бастовать и митинговать сколько угодно. Во время войны! Вопрос об их мобилизации правительством поднимался, но... только развели руками. Потому что такой закон не могли принять без Думы, а все сознавали, что в Думе у него нет никаких шансов на прохождение.
      А между тем, не сумев сокрушить Россию военными средствами, немцы сделали упор именно на подрывную работу. Возглавил и централизовал ее российский революционер Израиль Лазаревич Парвус (Гельфанд), занимавший "по совместительству" должность финансового эксперта в младотурецком правительстве. Еще весной он изложил немцам свою программу: "Русская демократия может реализовать свои цели только посредством полного сокрушения царизма и расчленения России на малые государства. Германия, со своей стороны, не добьется успеха, если не сумеет возбудить крупномасштабную революцию в России. Русская опасность будет, однако, существовать даже после войны, до тех пор, пока русская империя не будет расколота на свои компоненты. Интересы германского правительства совпадают с интересами русских революционеров". Его идеи понравились в Берлине. И он составил подробный план подрывной деятельности, сторонником которого стали Бетман-Гольвег, Ягов, Циммерман, Фалькенгайн, Гинденбург, Людендорф, одобрил и сам кайзер. МИД сразу же выделило Парвусу 2 млн марок на работу по разрушению России, потом еще 20 млн, а осенью 15-го еще 40 млн.
      Для достижения поставленных целей предусматривалась консолидация всех антироссийских сил. Были проведены переговоры с Лениным, и в сентябре в Циммервальде прошла конференция, способствовавшая объединению под пораженческими лозунгами большевиков, троцкистов и части меньшевиков. В Копенгагене возник штаб, направлявший и координировавший социалистическую пропаганду. (Да, эта "маленькая демократическая страна" уже и в те времена готова была предоставить приют любой сволочи, действующей против России и полагала, что таким способом приобретает собственных друзей). Посол в Дании Брокдорф-Ранцау писал: "Если мы вовремя сумеем революционизировать Россию и тем самым сокрушить коалицию, то призом победы будет главенство в мире". Парвус установил рабочие контакты с националистами: с еврейским "Бундом", с "Союзом вызволения Украины", с грузинскими сепаратистами. С армянскими, правда, эффективной связи не получилось - по причине геноцида. Важной базой для проникновения в Россию стала Финляндия. Она в эти годы вообще вела себя двусмысленно. Расходов на войну не несла, призыву ее граждане не подлежали. Прежде нищая российская окраина сказочно богатела за счет спекуляций, транзитной торговли. И обнаглела, чуть ли не в открытую "перекидывала мосты" к немцам, играла на понижение рубля по отношению к шведской марке. А призвать ее к порядку нерешительное царское правительство не могло - за соблюдением финской конституции ревниво следили шведы. Нейтральные, но настроенные прогермански. И Швеция с Финляндией стали открытыми воротами в российские тылы.
      Результаты сказывались в полной мере. В августе министр внутренних дел Щербатов докладывал правительству: "Агитация идет вовсю, располагая огромными средствами из каких-то источников... Не могу не указать перед лицом Совета Министров, что агитация принимает все более антимилитаристский или, проще говоря, пораженческий характер". А в сентябре: "Показания агентуры однозначно сводятся к тому, что рабочее движение должно развиваться в угрожающих размеров для государственной безопасности". А насчет экономических требований уточнял: "Все это, конечно, только предлоги, прикрывающие истинную цель рабочих подпольных руководителей использовать неудачи на войне и внутреннее обострение для попытки совершить социальный переворот и захватить власть". Морской министр Григорович сообщал: "Настроение рабочих очень скверное. Немцы ведут усиленную пропаганду и заваливают деньгами противоправительственные организации. Сейчас особенно остро на Путиловском заводе".
      Впрочем, германо-большевистская пораженческая агитация не давала бы такого эффекта, если бы не падала на почву, подготовленную легальной и "патриотической" по формам либеральной агитации. С которой царь не боролся. Он вообще по своей натуре не хотел касаться этой грязи, пытался оставаться в стороне от склок и интриг. Очень четко его характеризуют слова, сказанные после одного из докладов председателю Думы Родзянко: "Почему это так, Михаил Владимирович? Был я в лесу сегодня... Тихо там, и все забываешь, все эти дрязги, суету людскую... Так хорошо было на душе... Там ближе к природе, ближе к Богу..." Царь по-прежнему был противником серьезных мер противодействия подрывной работе. Разумеется, он не хотел пустить политику в гибельное либеральное русло разлада и хаоса, но вместе с тем делал все, чтобы не прослыть "реакционером". Хотел быть "над политикой" для всех, желал некоего общенародного единства, которое связало бы и "правых", и "левых". А его уже не было. Пытался лавировать между крайностями, держаться золотой середины - а вместо этого получались лишь дергания туда-сюда, вносившие дополнительную дезорганизацию.
      Например, решительно распустив в сентябре скандальную Думу, Николай тут же стал опять искать компромиссы с присмиревшей общественностью, идти ей на уступки. И самых крайних оппозиционеров, Гучкова и Рябушинского, с его благословения кооптировали в Госсовет. Удовлетворились ли они повышением? Напротив, приободрились и получили новые возможности для противоправительственной деятельности. Для налаживания "взаимопонимания" с либералами царь сменил и ряд министров. Причем на этот раз были сняты действительно толковые и честные работники - Щербатов, Рухлов, Харитонов, Самарин. После чего сам ушел в отставку Кривошеин. И опять ничего хорошего не получилось. Заговорили, что Самарин снят по воле Распутина ("Старец", кстати, действительно охамел и, набивая себе цену, во всеуслышанье заявлял, будто это он "снял" Главковерха Николая Николаевича). Вместо Щербатова министром внутренних дел был назначен А.Н. Хвостов (племянник министра юстиции) - депутат Думы. Из желания угодить общественности. И он сразу же заявил, что главное - это "не вносить излишнего раздражения частыми и массовыми арестами". Мог ли такой министр навести порядок в сложившейся ситуации? А вместо Рухлова министром путей сообщения стал Трепов наоборот, по признаку "верности" царю. Но по собственному признанию, он никогда не имел отношения к железным дорогам...
      Словом, в тяжелой ситуации Николай не усиливал, а ослаблял свое правительство. И при этом сам находился в Ставке, оставив на попечение этого правительства весь больной тыл страны. И старик Горемыкин, прежде решавший многие вопросы лишь после личного доклада царю, теперь оказался беспомощным. Взять на себя ответственность в каких-либо кардинальных решениях он не мог. И начал ездить на доклады к царице, чтобы заручиться ее мнением. Но чем могла ему помочь слабая и больная женщина, задерганная клеветой и совершенно не готовая к решению сложных задач? В итоге получилось не "регентство" о котором судачили оппозиционеры, а взаимное дерганье по треугольнику: правительство - императрица - государь. А оппозиция, между тем, быстро оправилась от "первого блина" и готовилась к следующим атакам. Правда, со сменой руководства в Ставке все же удалось отчасти активизировать военную цензуру. Но газетчики нашли прекрасный выход - оставлять вместо запрещенных мест пустые купюры, порой нарочно увеличивая их размеры. В общем, чем больше купюр, тем издание оказывалось "прогрессивнее". С немым обращением к читателю - глядите, что мол, творят, ироды! А неизвестные лица вовсю продавали из-под полы оттиски самых скандальных статей, где эти купюры заполнялись самым произвольным образом, на порядок перехлестывая настоящие вычеркнутые абзацы. Горемыкин во избежание таких явлений сумел добиться через Алексеева запрета оставлять пустые купюры. Но возопили газетные магнаты - дескать, переверстка стоит дорого, задерживает выход прессы. И отменили...
      Организации, создававшиеся вроде в помощь фронту, все больше переориентировались на оппозиционную деятельность. Так, Гучков и Рябушинский образовали при ВПК "рабочие секции" - якобы для лучшей мобилизации рабочих на выполнение оборонных заказов. Но настоящая цель была хорошо известна. Как докладывал начальник Московского охранного отделения, либералы "думали, что таким способом будет достигнуто приобретение симпатий рабочих масс и возможность тесного контакта с ними как боевого орудия в случае необходимости реального воздействия на правительство". Впрочем, их надежды не оправдались. "Рабочие секции" (к тому же выборные!) стали отличной "крышей" для большевиков вместо их разгромленной фракции в Думе. Другой "крышей" стал для них Земгор. Он вообще превратился в сборище уклоняющихся от фронта и сомнительных деляг, наживавшихся на посредничестве в поставках. Но был запретной территорией и для полиции, и для контрразведки - по принципу "не трожь, оно и не воняет". Чем и пользовались революционеры всех мастей. Так, на Западном фронте среди сотрудников Земгора работали столь видные агитаторы как Фрунзе, Мясников, Любимов, Кривошеин, Могилевский, Фомин.
      И мудрено ли, что в октябре 15-го произошел первый серьезный инцидент в вооруженных силах? На Балтфлоте, стоявшем в Гельсингфорсе и подвергавшемся наиболее массированному воздействию германской и большевистской пропаганды. 19.10 случился бунт на линкоре "Гангут". По совершенно пустяковому поводу - вместо макарон, которые полагались после угольного аврала, но отсутствовавших на складе, матросам дали кашу. Команда разбушевалась, арестовала офицеров, обратилась с призывами к другим кораблям. Но гангутцев не поддержали, и мятеж ликвидировали быстро и бескровно - окружили линкор миноносцами и заставили сдаться. А при расследовании обнаружились нити обширной организации. На "Гангуте" арестовали 95 чел., на крейсере "Россия" 16, в Кронштадте накрыли "Главный судовой комитет РСДРП". Состоялся военно-полевой суд. И что же? По законам военного времени... лишь двоих руководителей, Ваганова и Янцевича, приговорили к смертной казни, да и то царь помиловал, заменил пожизненной каторгой. Другие отделались разными сроками заключения, а то и ссылки (в мирный и безопасный тыл!)
      А большинство арестованных и их выявленных пособников вообще не судили, свели в матросский батальон и отправили искупать вину под Ригу, в состав 12-й армии. Кстати, в их числе находился и будущий офицерский палач Дыбенко. Однако на фронте батальон отказался воевать, приказа об атаке не выполнил. И начал разлагать солдат соседнего 2-го Сибирского корпуса. И... как думаете, наказали их? Расстреляли? Нет. Просто расформировали батальон, а матросов... вернули на свои корабли. Вот и судите сами, может ли выиграть войну государство, действующее подобным образом? А в апреле 16-го Дыбенко снова поймали на агитации. Приговорили к... 2 месяцам заключения и перевели в разряд "штрафников". Что на деле реализовалось в переводе с боевого крейсера "Диана" на вспомогательный транспорт "Ща". Беззубость власти проявилась сплошь и рядом. Скажем, в конце 1915 г. лидеры легальных социалистических групп устроили в столице тайный съезд под председательством Керенского. На нем говорилось, что неудачи на фронте, беспорядок, слухи об императрице и Распутине уронили царскую власть в глазах народа. Но если будет заключен мир, он "будет реакционный и монархический". А нужен "демократический". Откуда следовал вывод: "Когда наступит последний час войны, мы должны будем свергнуть царизм, взять власть в свои руки и установить социалистическую диктатуру". Обо всем, что происходило на этом совещании, было хорошо известно не только Охранному отделению, но даже иностранным послам! Однако никаких мер не последовало.
      Или взять случай другого рода. Промышленник Путилов, владелец крупнейшего оборонного завода, являлся и директором Русско-Азиатского банка. И решил урвать субсидию в 36 млн. Русско-Азиатский банк "закрыл кредит" Путиловскому, а дирекция завода обратилась к правительству, грозя остановить производство. Афера была настолько явной, что возмутила даже таких же промышленников и финансистов в Особом Совещании по обороне. И оно приняло решение о секвестре Путиловского. Что заодно нанесло бы удар по важному центру революционного движения - рабочие становились государственными, признавались военнообязанными и лишались возможности бастовать. Но от царя поступило указание пересмотреть решение. Все члены Особого Совещания, все министры были против, однако Николай повелел - и отменили. Говорили, что Путилов действовал через Распутина, умаслив его и Симановича взятками. Хотя возможно, царь просто не хотел ссориться с промышленниками.
      Он вообще не хотел ссориться ни с кем. Но в итоге становился мишенью для всех. Что характерно, даже для союзников, для которых столько сделал. И либеральная оппозиция приобретала надежную поддержку в лице иностранных послов. Западные державы разочаровались в России, сочли, что спасать их от германских ударов она больше не сможет, и их отношение к царю менялось. Тем более что о России они судили по собственным психологическим стереотипам и строили подозрения: не клюнет ли царь и в самом деле на сепаратный мир? И получалось, что подобные подозрения вызывали "цепную реакцию". Лондон и Париж обращали внимание своих послов на возможность поисков русскими такого мира. И послы старались вовсю, начиная трактовать в данном ключе любые факты. И делились подозрениями с "общественностью", которая иностранцам в рот заглядывала. Соответственно, раздувала слухи о готовящейся "измене" союзникам. А эти слухи усиленным эхом возвращались к тем же послам и передавались ими своим правительствам уже как достоверные "сигналы" из русских источников. В общем, накручивали друг друга. Например, в декабре опять заболел главком Северного фронта Рузский, и царь заменил его одним из лучших полководцев - Плеве. "Общество" тут же перевернуло по-своему дескать, "герой Львова" Рузский "пал жертвой немецкой партии". И назначен "немец", который уж точно сдаст и Ригу, и Петроград...
      Настоящая же опасность оставалась "за кадром". Хотя первую попытку начать революцию Парвус назначил на 9(22).1.16 г. По его плану предполагалось в годовщину "кровавого воскресенья" начать всеобщую забастовку в Петрограде, митинги и демонстрации. Когда их станут разгонять, оказать сопротивление, чтобы пролилась кровь и возникло ожесточение. И произойдет взрыв, который перекинется на другие города, охватит железные дороги и вызовет паралич страны... Действительно, волнения в этот день превзошли прежние стачки. В Питере бастовало 45 тыс., в Николаеве 10 тыс., а всего по стране около 100 тыс. Но до революции все же не дотянуло. Раскачка еще не зашла так далеко, помитинговали - и улеглось.
      Однако теперь общественность обрушилась на слабого Горемыкина. Его называли "виновником разрухи" (называли те, кто о настоящей разрухе даже представления не имел - кто сам привел страну к разрухе в 17-м). Однако и для царя январские события не остались незамеченными. Он тоже пришел к выводу, что правительство нужно усилить, и в феврале Горемыкин был отправлен в отставку, а на его место назначен Б.В. Штюрмер. Николай снял и бездеятельного министра внутренних дел Хвостова - этот пост тоже совместил Штюрмер. Выбрал его государь по нескольким причинам. Штюрмер был в прошлом земским деятелем, а к 16-му стал церемониймейстером двора. То есть был и из "верных", и должен был найти общий язык с общественностью. Царь считал его достаточно энергичным, но и деликатным человеком. Говорил, что это будет "крепкая рука в бархатной перчатке".
      Но жестоко ошибался. Штюрмер так и остался именно на уровне земского деятеля, крупных постов в правительстве никогда не занимал и в вопросах государственного управления был абсолютно не компетентен. Да и энергичность его была чисто внешней. А уж получив сразу два высших поста, он почувствовал себя крайне неуверенно. Но и общественности Николай абсолютно не угодил. Она увидела в новом премьере не земца, а немца. Правда, немцем он был только по фамилии, обрусевшим в нескольких поколениях и православного вероисповедания, но какая разница? Объявили - раз назначен Штюрмер, то это и есть лучшее доказательство подготовки сепаратного мира. Его с ходу заклеймили "изменником", а его правительство подвергли обструкции. Хотя со своей стороны он очень настойчиво пытался наладить связи с общественностью. Но куда там! И у него, как и у Горемыкина, оставалась одна опора - столь же беспомощная царица. Что оборачивалось новыми волнами злопыхательства и сплетнями о "немецком заговоре". Кстати, и западные послы пришли к выводу, что их целью должно стать "свержение Штюрмера". Неплохо для союзных дипломатов по отношению к главе правительства, правда?
      Царь тоже продолжал искренние попытки восстановить "дружбу" с общественностью. Например, в феврале приехал на открытие очередной сессии Думы. И все вроде было прекрасно. "Поздоровавшись, государь прошел в Екатерининский зал под неумолкаемый крик "ура" и приложился ко кресту. Государь был очень бледен, и от волнения у него дрожали руки. Начался молебен: хор пел великолепно, все было торжественно и проникновенно. "Спаси, Господи, люди твоя", пели члены Думы, даже публика на хорах. Вся эта обстановка, по-видимому, успокоительно подействовала на Государя, и его волнение сменилось довольным выражением лица. Во время провозглашения "Вечной памяти всем на поле брани живот свой положивших" Государь встал на колени, а за ним опустилась и вся Дума". Но... оборачивалось так, что царь хотел взаимопонимания, а общественность - уступок и только уступок. Прибывшего с ним Штюрмера думцы встретили подчеркнуто враждебно, а Поливанову устроили демонстративную овацию. А прогрессисты не преминули тут же напомнить о своих требованиях - насчет "министерства, пользующегося доверием".
      Стоит ли удивляться, что вскоре царь обратил внимание на Поливанова? Наконец-то заметив, что его поведение, мягко говоря, не соответствует должности военного министра. Его кипучая энергия в основном расходовалась на интриги и распространение сплетен, а если выплескивалась на служебные надобности, то слишком уж бестолково. Взять хотя бы такой случай - военное интендантство по указаниям и понуканиям Поливанова заготовило в Сибири огромное количество мяса. По его же указаниям перевезли в столицу, но из-за нехватки холодильников мясо негде было хранить, и оно испортилось. Так сам же Поливанов поднял шум, объявив перед думцами эту историю "спланированной немецкой акцией". Разумеется, осуществленной "немецкой партией" в правительстве! В марте царь его снял и заменил ген. Шуваевым. Очень толковым специалистом, прежде главным военным интендантом. Он, кстати, как и Алексеев, Деникин, Корнилов был выходцем из низов и, по собственному признанию, учился на медные деньги. На скользких интендантских должностях выделялся кристальной честностью. И на новом посту в политику не лез, а занялся делом - в частности, выправляя многочисленные "ляпы" Поливанова. Но... ведь тот был другом общественности! И соответственно, Шуваев сразу стал для нее "врагом". Родзянко в своих мемуарах писал: "Стоило появиться на высоком государственном посту талантливому и честному деятелю, как сейчас же из распутинских сфер начинались на него гонения, и он бывал удаляем со стремительной быстротой и без объяснения причин". Что ж, все верно - но только если внести поправку. О том, что "видящий соломицу в оке ближнего в своем глазу не видит бревна". Поскольку гонения куда чаще начинались не из "распутинских сфер", а со стороны либералов. И сам же Родзянко не без гордости указывает, что с весны в Особом Совещании развернулась ожесточенная "борьба с председателем, министром Шуваевым". Что ж тут еще добавить?
      51. ЧАРТОРЫЙСК И СТРЫПА
      На русском фронте так же, как и на Западе, устанавливалась позиционная война. Но там, где еще не возникло сплошных линий укреплений, порой еще вспыхивали жаркие схватки. Так было, например, в Полесье. Там между флангами 8-й армии Юго-Западного и 3-й армии Западного фронтов, как и противостоящих им вражеских войск остался промежуток в 60 км. И в октябре немцы, державшие позиции в районе местечка Колки на север от Луцка, решили продвинуться еще севернее вдоль р. Стырь и заняли городок Чарторыйск, что создало опасность выхода во фланг Брусилову. У него в это время был сформирован новый 40-й корпус ген. Воронина, в который вошли 2-я стрелковая дивизия Белозора и 4-я Деникина. И командующий решил нанести противнику встречный удар. Причем предлагал осуществить крупномасштабную операцию сокрушить фланговым маневром противостоящую ему группировку и взять Ковель, что создало бы угрозу охвата всему австро-германскому фронту на Волыни и вынудило бы его отступать. Однако Иванов в успех не верил. Он все еще думал, как отстоять Киев и затеял строительство грандиозных оборонительных полос для его прикрытия. И не от фронта, отступая в глубину - а от Днепра, постепенно приближаясь к фронту (до передовой так и не дошли). Строил уже и мосты через Днепр - на случай отступления с Правобережной Украины. И дополнительных сил Брусилов не получил.
      Поэтому задачу войскам он поставил более скромную - группировке из 30-го, 40-го и конного корпусов взять Колки и Чарторыйск, улучшить свои позиции, а противника выбить из населенных пунктов и понастроенных им капитальных блиндажей, затруднив ему условия зимовки. 16.10 наступление началось. 30-й корпус Зайончковского, которому была придана и большая часть артиллерии, атаковал в направлении на Колки. Но здесь происходили сильные бои еще с конца сентября, немцы успели как следует укрепиться. И после мощной артподготовки их удалось лишь потеснить к западу, взять передовые позиции, а прорвать фронт не получилось. На Чарторыйском участке дело пошло лучше. Тут противник еще не успел создать долговременную оборону, а выдвижение 40-го корпуса к северу, через леса и болота, было произведено скрытно, и удар стал для немцев совершенно внезапным. Дивизии Воронина форсировали Стырь и опрокинули врага. К 19.10 здесь обозначился прорыв в 18 км по фронту и 20 км в глубину. Одна колонна 4-й Железной дивизии развернула наступление на Чарторыйск в лоб, вторая вышла с тыла, и город был взят. При этом была наголову разгромлена 14-я германская дивизия, а 1-й Гренадерский Кронпринца полк был уничтожен полностью - частично погиб, частично сдался. Захватили и тяжелую гаубичную батарею. Поражение немцев было настолько полным и неожиданным, что германское командование не сразу о нем узнало, и еще двое суток в Чарторыйск приходили обозы, транспорты с боеприпасами и почта для уже не существующих частей. А 4-я стрелковая, углубляя прорыв, двинулась во вражеские тылы.
      Однако вскоре противник опомнился. Резервов у австро-германцев поблизости не оказалось, и они стали спешно перебрасывать сюда надерганные отовсюду отдельные полки и сборные команды. Но и у Брусилова резервов не было, развить успех оказалось нечем. Он смог прислать сюда лишь одну 105-ю дивизию из ополченцев, которая не устояла и побежала при контратаках врага. В результате Деникин попал в тяжелую ситуацию. Против одной его дивизии было стянуто 15 австрийских полков. Причем части 4-й Железной в ходе наступления оторвались друг от дружки, а неприятель, тоже отдельными частями, вошел в промежутки и теперь тоже атаковал, оттесняя русских в леса. Образовалась полная мешанина. И командир 13-го полка Марков кричал по телефону: "Очень оригинальное положение. Веду бой на все четыре стороны. Так трудно, что даже весело!" Потом и телефонная связь прервалась. И Деникин понимал, что стоит многократно превосходящему противнику сорганизоваться, как дивизии придет конец. Тогда он додумался использовать музыку. Чтобы собрать воедино свои полки, разбросанные по здешней глухомани, а заодно ошеломить врага, приказал дивизионному оркестру играть марш, и музыканты возглавили атаку.