Красное море

Нечто подобное Натан чувствовал и перед приступом эпилепсии. Только там все было по-другому, совсем другие ощущения. Он видел сверкающий голубой столб, мерцающий блёстками, который спускался откуда-то сверху. Предметы становились выпуклыми, словно оживали…Чужие мысли переставали быть тайными, он их даже не читал, он их видел… Цвета яркими, ослепляющими, и даже шёпот слышался так, будто вокруг него били барабаны… Ему начинало казаться, что он смотрит на себя со стороны, словно выходил из тела…Стен не существовало, он их не видел, не чувствовал преград…Но когда столб достигал головы, Натан проваливался в темноту. Он не знал, не ведал, что происходит с ним там, в бездне. Но когда возвращался, приходил в себя, ощущал огромную усталость, ломоту и боль во всем теле, будто его долго били ногами. Наверное, это единственная схожесть с «амоковой пляской». Но иногда, очень редко, в памяти возникали видения. Странные, непонятные, навевающие такой дикий страх, что хотелось, как страусу, зарыться в землю…Ничего не видеть, не знать, не слышать, не чувствовать… Он понятия не имел, откуда эти видения. Но они были очень яркими. Как-то Натан попросил друзей проследить и рассказать, что же все-таки происходит с ним в период приступа. Но они ничем не смогли ему помочь. Кроме пены изо рта, конвульсий рук и ног, закатившихся глаз, зубовного скрежета и страха за его жизнь, они ничего не видели и не чувствовали. Но однажды, из той чёрной бездны, Натан принёс предмет. Небольшая статуэтка женщины в позе лотоса. Когда он смотрел на неё, его пробирал такой жуткий страх, что хотелось выть, как собаке над трупом, спрятаться, забиться в угол, бежать из квартиры… В конце концов, он выбросил статуэтку. Но страх не ушёл, он только ещё глубже въелся в подсознание.

За то время, что Натан находился в этой израильской тюрьме, видения его не посещали, так же как и приступы эпилепсии, и взрывы дикой ярости. Только недоумение и полное равнодушие к будущему. Натан никак не мог понять, где же он «прокололся». Операция была продумана до мелочей. Конечно, это была чистой воды авантюра. Но зато какая! Агата Кристи могла бы им гордиться. По лицам следователей он видел, что его дело разваливается, доказательств нет, вещдоков нет, свидетелей нет.… Но израильская прокуратура не из тех, кто так просто отказывается от своих обвинений. Поэтому суд постоянно откладывался, дело отправлялось на доследование. И все-таки Натан чувствовал, что где-то был прокол. И чем дольше он тут сидит, тем больше возможностей у полиции найти концы. И черт его дёрнул ехать в этот Израиль, который давно уже перестал быть ИЗРАИЛЕМ, а стал просто израиловкой.

Из Киева он бежал так быстро, будто за ним гналась свора голодных собак. Собственно, так оно и было. И свора, и собаки в человечьем обличье. Благо, новые документы он приобрёл загодя. Разве что из Анатолия Тимощука превратился в Натана Гринберга. Его родители были евреями, но ехать по старым документам он не мог. Обложили его профессионально, охоту устроили, суки…

Первая жена Натана тоже была еврейкой. Все в ней было хорошо, начиная от зажиточных предков (папа работал директором ювелирного магазина), и заканчивая огромной пятикомнатной квартирой (папин подарок) на улице Артёма, в самом центре Киева. Одно страшно раздражала Натана в жене: волосы на груди. Жёсткие, чёрные, кучерявые… Она пыталась избавляться от них, но когда волосы начинали отрастать, он постоянно натыкался на их колючесть. В итоге, он вообще перестал с ней спать, даже перебрался в другую комнату. И все чаще подумывал о разводе. Но не так-то легко это было сделать. И проблема заключалась не в шикарной квартире, не в безбедной жизни. Все это Натан мог бросить даже, не задумываясь. Но отец Елены взял его в свой бизнес. А Натан чувствовал, что живым из этого бизнеса, по своей воле, никто не уходит. Поначалу он был на побегушках, отвезти, привезти…Он и не пытался глубоко вникать. Это потом, позже, Натан осознал весь масштаб дел. Ушлый был мужик, его тесть, Яков Моисеевич. За десятилетия работы ни одного прокола. Его уважали все, от «авторитетов» до первого секретаря киевского горкома. Любил Яков Моисеевич широко пожить, погулять на курортах, съездить в санаторий обкомовский, с «комсомолочками» покувыркаться… Не забывал и про подарки жёнам, дочерям и любовницам «сильных мира сего». Да и они его не забывали. За то и милиция закрывала глаза на некоторые его делишки. Имел Яков Моисеевич свой подпольный цех по обработке алмазов, считался одним из крупнейших «цеховиков». Бизнес Якова Моисеевича в конце 70-х явно попахивал колонией строгого режима с конфискацией. Или как тогда говорили «пятнадцать и пять по рогам». Из близких, правда, никто и не догадывался, чем занимается глава семейства. Жили в довольстве, отказа ни в чем не знали…Радостно, можно сказать, жили. Но всему приходит конец. К власти в СССР пришёл Андропов. И эйфория кончилась. Обкомовских, городских и республиканских работничков снимали, повышали, на их место присылали других… «Цеховиков» сажали пачками. Имущество конфисковывали…Яков Моисеевич одним из первых почувствовал конец вольготной жизни и однажды позвал к себе Натана.

— Вот что, Толя, поговорить я с тобой хочу. Парень ты неглупый, хоть и себе на уме. Я до сих пор в тебе не разобрался. Но речь сейчас не об этом. Я задницей чую: недолго мне на свободе гулять. Но, видишь ли, я уже не молод, вряд ли из тюрьмы выйду. Можно было бы скрыться, лечь на дно, уехать за границу…Но я хорошо известен в определённых кругах, все равно найдут. Поэтому я хочу передать тебе кое-какие дела, связи…Тебя никто не знает, а те, кто знает, считают за придурка. Я-то уверен, что это не так, но переубеждать никого не собираюсь. И тебе не советую.

— Яков Моисеевич, вы думаете, я справлюсь? Никогда не чувствовал в себе таланта к такому рода бизнесу.

— У меня нет наследников. Только жена и дочь. И ты! Я больше никому не верю. Друзья? Друзья для того и существуют, чтобы продавать и предавать. Причём, чаще всего, по мелочи. В бизнесе друзей не существует, запомни это. С врагами проще, всегда знаешь, что от них ждать. И запомни ещё одно: не верь, не бойся, не проси. И то, что нельзя взять за деньги, можно за большие деньги. Или силой. Есть в тебе искра божья, я вижу. Иначе бы не позволил Ленке за тебя замуж выйти. К ней многие сватались, на мой капитал надеялись. Но хрен им всем, фиг что они получат! Но если ты не позаботишься о моей жене и дочери, я тебя из тюрьмы достану. Или с того света. Учти!

И в ту же ночь вылетел Яков Моисеевич из окна. Вылетел как птица, да приземлился неудачно. Сломал позвоночник, парализовало его полностью. Но властей это не остановило. Хоть и не осудили Якова Моисеевича, но семью почистили основательно. Пришлось Натану с женой покинуть квартиру в центре, теперь в ней жил новый начальник милиции, и перебраться в двухкомнатную хрущевку в пригороде. Правда, и там они долго не задержались. Через несколько месяцев умерла свекровь, Ольга Михайловна. Не смогла привыкнуть к нищете. А Елена ударилась в загулы, начала путаться с заезжей кавказской публикой… Жизнь понеслась под откос. Несколько раз Натан заставал в квартире каких-то уродов, которые трахали его пьяную жену. Он не лез в драку. Сам себя боялся. Боялся, что прибьёт кого-нибудь, и, в первую очередь, эту шалаву, жену. Но однажды именно так и случилось. В ту ночь Натан вернулся поздно, в третьем часу. Сначала разгружал вагоны, потом выпил с приятелями — грузчиками, и, идя домой, надеялся, что непрошеные гости уже разошлись. Долго не мог открыть дверь, что-то подпирало её изнутри. Разозлившись, он врезал ногой по хлипкой двери и увидел, что в коридоре развалился голый мужик. Тот был настолько пьян, что даже не шелохнулся, когда на него свалилась выбитая дверь. Натан почувствовал нарастающую ярость, которая тисками сжимала виски. В мозгу что— то щёлкнуло, и наступила темнота. Он не помнил, что произошло дальше. Только когда пришёл в себя, увидел, что сидит на полу в спальне, а на кровати лежат два зарезанных тела: жены и какого-то мудака. Ни сожаления, ни страха Натан не испытывал. Скорее наоборот. Облегчение, избавление и полную ясность перед будущим. Он вытащил нож из тела Елены и вышел в коридор. Мужик лежал в той же позе, только из виска медленно вытекала кровь. Он был мёртв. Очевидно, Натан хорошенько приложился к его голове ногой. Он вложил в руку мертвеца нож. Огляделся. Подумал: не собрать ли вещи, не махнуть ли на все четыре стороны? Покачал головой. Нет, это не выход. Натан опрокинул несколько стульев, перевернул стол, разбил пару бутылок, сбросил на пол телевизор…И позвонил в милицию.

Дело закрыли быстро. Никто не стал глубоко копать. Друзья подтвердили, что он почти до утра разгружал вагоны, соседи, — что среди ночи слышали шум драки. Так что Натан даже не попал под подозрение. Правда, на допросы его потаскали. Но интересовались не столько убийством жены, сколько деньгами тестя. Но и тут Натан ничем не мог помочь. Он понятия не имел, куда Яков Моисеевич спрятал свой немалый капитал. Может прогулял, прокутил, потратил на любовниц, мало ли… От капитана милиции, Голобородько, с которым Натан был давно знаком, он узнал, что его парализованный и впавший в беспамятство тесть, пребывающий на данный момент в доме престарелых, оказывается, был держателем общака. Натан немного знал воровские законы, и потому был немало удивлён, что человек, ни разу не нюхавший зоны, может быть держателем общака. Хотя чем черт не шутит! Это говорит только об одном, что его тесть пользовался непререкаемым авторитетом у криминальных генералов и маршалов. Но он задумался. Яков Моисеевич был мужик умный, тёртый, даже по самым минимальным меркам, его капитал должен был перевалить за несколько миллионов. А если добавить сюда общак! От такой суммы у кого угодно голова закружиться. Не удивительно, что милиция рыла землю в поисках. Но Натана интересовал другой вопрос: почему до сих пор никто не пришёл к нему ни за общаком, ни за деньгами Якова Моисеевича? Или его действительно считали придурком, которому ничего нельзя доверить? Что ж, может оно и к лучшему. Скорее всего, милиция следит за каждым, кто приходит к тестю. Недаром его перевели в дом престарелых. Но ведь он, Натан, какой — никакой, а родственник, и вполне легально может навестить тестя.

С тех пор как Яков Моисеевич выбросился из окна, Натан его не видел. Не до того было. Несколько дней он колебался, ехать или не ехать. Не то, чтобы боялся слежки, просто не знал с чего начать разговор. С того, что он не уследил за женой и свекровью? Так его вины в этом нет. Или сразу начать с денег? Впрочем, разговор вообще вряд ли получится. От Голобородько он знал, что Яков Моисеевич не разговаривает, не двигается, и вроде как полностью потерял память.

Дом престарелых находился на Подоле, и внешне больше напоминал бомжатник, чем государственное заведение. Что как раз не удивительно: государственное, значит, ничье. Правда, Яков Моисеевич лежал в отдельной палате, небольшой, но довольно чистой, на втором этаже. Окно выходило во двор, где шумели тополя, доносился гомон обитателей дома, за дверью шуршали тапочки медсестёр…Несмотря на раздолбанный внешний вид, внутри было вполне уютно. Тесть лежал, прикрыв глаза и, казалось, спал. Вид у него был неважный. За то время, что Натан его не видел, он постарел лет на тридцать. Кожа покрылась пигментными пятнами, челюсть отвисла и слюна стекала по подбородку.

Натан присел рядом с койкой и взял тестя за руку. Его веки дрогнули, открылись, чёрные зрачки, немного поблуждав по комнате, остановились на Натане. Губы растянулись в улыбке.

— Здравствуй, Толик, — прошелестел шёпот. — Ты все-таки пришёл.

У Натана глаза полезли на лоб от удивления. Он уже открыл рот, но тесть приложил палец к губам.

— Дай бумагу и ручку, — он показал на тумбочку, — и говори что-нибудь, говори.

Натан начал нести какую-то чушь, про погоду, про новые веяния времени, про общих знакомых…Единственное, чего он не касался, это смерти Ольги Михайловны и Елены. Но оказалось, что Яков Моисеевич в курсе.

— Ты не вини себя, пацан. Это я виноват, — прошептал он. — Не уберёг. Думал, ещё успею. И вот ещё что, — тесть протянул ему записку. — Найди и передай. Поможет. И не ходи сюда больше. Подойди ко мне.

Натан наклонился к самым губам. Яков Моисеевич сказал всего одну фразу, но Натан почувствовал, как тело сразу охватил жар. Он кивнул головой в знак уважения и прощания, взял записку и вышел в коридор. Постоял у окна, теребя записку в руке. «Это невозможно! Этого просто не может быть! Значит, он все понимает»,

— Вы плохо себя чувствуете? Вам помочь?

Натан оглянулся. Рядом стояла пожилая медсестра.

— Нет, нет, спасибо. Все в порядке.

— Вы к Якову Моисеевичу?

— Да. Я уже был у него.

— Я давно знаю Якова Моисеевича, — сказала медсестра. Что-то в её голосе заставило Натана насторожиться. — Такой человек! И так не повезло! Вы его уже видели? Я думаю, что он ещё поправится.

Натан склонил голову в знак согласия и пошёл к выходу. У дверей он оглянулся. Медсестра смотрела ему вслед. Белый халат обтягивал её так прочно, будто под ним был офицерский китель. «Странная какая-то, — подумал он. — Может, следит за мной? Да нет, обычная медсестра, зачем ей это…».

Но чувство опасности не покидало. Тем более что он заметил за собой «хвост» ещё на Андреевском спуске. Необходимо проверить была ли это слежка или обычный прохожий, идущий тем же маршрутом. Благо, в этом районе много разных кафе, забегаловок и пивных. Он зашёл в первую попавшуюся, заказал сто грамм коньяка и сел у окна. Кафе было маленькое, на пять столиков, и совершенно пустое. Человек остановился у входа, завертел головой, раздумывая входить или нет. Потом перешёл на другую сторону улицы, сел на скамейку, закурил…Значит, это все-таки «хвост». И вели его от дома престарелых. Недаром медсестра показалась ему странной. Натан развернул записку. «Птенец! Есть время разбрасывать камни, и есть время собирать камни. Моё время пришло».

«Бред какой-то», — первое, что пришло в голову Натану. Но он помнил слова Якова Моисеевича, которые тот прошептал ему на ухо. И ещё адрес. Какая-то деревня под Киевом. Нефедовка, кажется. Он и не слышал о такой. Но тесть не тот человек, чтобы просто так посылать его к черту на рога. Что-то есть там, в этой забытой богом деревушке. Но сейчас главное уйти от слежки. Однако, вполне возможно, что этот «хвост» не один. Натан огляделся. За стойкой бара висела занавеска.

— Это у вас туалет? — спросил он у бармена. — Можно?

Бармен равнодушно кивнул. Рядом с туалетом находился запасной выход. Натан выглянул. Чисто. Можно уходить. Он пересёк поросший травой холм, вышел на маленькую улочку. Так, что же дальше? Домой возвращаться нельзя. Наверняка его там «пасут». Значит нужно найти эту чёртову деревню. Но где она находится? В какую сторону ехать? В принципе, можно на вокзале узнать. Нет, туда нельзя. Лучше всего поймать машину и, желательно, дальнобойщика. Водитель должен знать. В конце концов, дальнобойщики по всему Союзу мотаются. Чем черт не шутит, вдруг ему повезёт.

До Белой Церкви он добрался на попутках. Несколько раз пересаживался, кружил по Киеву и пригородам, но слежку так и не обнаружил. С водителем ему подфартило сразу. Парень оказался разбитной, говорливый, обрадовался случайному попутчику.

Нефёдовка? Знаю такую. Три дома, две берёзы… Зато лес вокруг!.. Закачаешься! Благодать! Только дороги туда нетути. Километров пять пешкодралом тебе придётся переть. Мой танк там не пройдёт. А тебе зачем туда? Зазноба, что ли? Так там, кроме старух, никого не осталось. Ладно, не хочешь говорить, не говори. Садись, домчу с ветерком.

Парень оказался прав. До Нефедовки пришлось идти пешком, через лес. Если здесь когда-то и была дорога, то она давно заросла травой и сорняками, покрылась рытвинами и колдобинами. На деревушку Натан наткнулся внезапно, как только вышел из леса. Уже взошла луна, и слабым, голубоватым сиянием осветила крыши домов. Издали деревня казалась нежилой. Собаки не лаяли, кошки не мяукали, свет в окнах не горел…Только цикады нарушали тишину. Натан осторожно подошёл к крайнему дому, заглянул во двор. Никого. Труп собаки, исклёванный птицами, валялся около забора. Дом скрипел и стонал, как старый столетний дед, но держался, не разваливался. Натан прошёлся по единственной деревенской улице. Вдоль неё стояло всего пять заброшенных домов, два с одной стороны, и три — с другой. Дальше, насколько он мог видеть, простиралось пепелище. Натан шёл тихо, постоянно прислушиваясь. Однако ничего не нарушало тишины. Он подумал, что Яков Моисеевич или что-то напутал, или просто подшутил над ним. Вот старый кретин! Натан уже готов был разозлиться и идти обратно, как сзади раздался голос:

Ты кто? Что делаешь на моей земле?

Голос прозвучал так неожиданно, что Натан чуть не обделался. От страха он присел, обернулся через плечо. Позади него стояло какое-то странное, маленькое существо, в темноте казавшееся лесным жителем из сказки. На нем была то ли овчина мехом наружу, то ли он сам так зарос…Не разглядеть. Натан видел только сверкающие живые глаза.

— Я… Мне… — от страха он забыл, зачем вообще оказался здесь. — Мне бы птенца…Птенца…

Птенца? — удивилось существо. — Ну, я Птенец.

3. КАМЕРА № 14.

(продолжение)

Снова заскрипела дверь. На этот раз принесли ужин. Что и говорить, кормили здесь неплохо.Правда, кусок не всегда лез в горло. Евгений даже смотреть не мог на еду.

— Ты жрать не будешь? — глядя на Журналиста, спросил Игорь Шульман. — Понимаю. Я первые дни тоже не хотел, — он взял поднос, — о, малява! — Игорь развернул записку. — Так, так…”От Теймура, Вовы, Ромы. Как дела, как жизнь, чего слышно? Там к вам посадили лоха, рыжего, с нашими часами и телекартом. Сними с него и передай нам сегодня. Загрузи его, как ты можешь. Бай! Одиннадцатая хата”. Бык! По-моему, это тебе малява. Только ты у нас «грузить» умеешь. А рыжий-то кто?

— Наверное, я, — сказал Евгений. — Часы, действительно, новые, «Ролекс», а телекарта у меня нет. А кто такие эти Теймур, Вова и Рома?

— Да так, отморозки, наркоманы законченные.

— И что, ты считаешь, часы нужно отдать?

— Это уже решать тебе. Отдашь — плохо, не отдашь — тоже не сахар.

— Нет, не отдам. Это подарок.

— Смотри сам. Тебе «дачку» принесут?

— Никто не знает, что я здесь. В полиции мне не дали позвонить по телефону.

— Плохо. Требуй, чтоб разрешили. Если тебе не будут носить передачи, ты быстро попадёшь к кому-нибудь в «должники». А хуже этого, как сам понимаешь, ничего нет. Де ржи пока сигарету.

— Завтра суд. Может мне и удастся связаться.

После ужина все разбрелись по своим местам. Бык с Лёшей затеяли игру в «буру». Карты были маленькие, вырезанные из твёрдого картона из-под чайных упаковок «Липтон».

— Слышь, Инженер, иди к нам, — позвал Бык Николая Борисовича. — Мы «под интерес» играем.

— Не слушай его, Коля, — сказал Боря Спиногрыз. — И вообще, никогда не садись играть, если не уверен. Бесплатной игры не бывает.

— Чо ты лезешь?! Чо лезешь?! — взбеленился Бык. — Я ж не с тобой разговариваю!

— Знаю я, что ты хочешь. Смотри, Бык, нарвёшься на правеж Дяди Боруха. Президент Израиля не поможет.

— Дядя Борух, Дядя Борух! Что ты заладил! В гробу я видел вашего Дядю!

— За базар отвечаешь, Бык? — плотоядно улыбнулся Спиногрыз.

Сергей Быков почувствовал, что зашёл слишком далеко, но обратной дороги уже не было. Вся камера ждала от него ответа, кто с любопытством, кто с сочувствием…Он махнул рукой, и снова взялся за карты. Его будущее было предопределено, и все это знали. За свои слова надо отвечать.

— Давайте, я с вами сыграю, — сказал Евгений, чтоб разрядить обстановку.

— Не боишься, Журналист? — спросил Лёша — убийца. — Продуешь, жалеть будешь.

Евгений взял колоду, перетасовал… Он сразу почувствовал подушечками пальцев булавочные наколки на рубашках карт. Перетасовал ещё раз, чтобы лучше запомнить. Когда-то, в армии, один дембель научил его блефовать. Сейчас это умение может пригодиться.

— Ставлю свои часы, — сказал он.

— Идёт, — обрадовался Бык.

Но доиграть им не дали. Дверь открылась, вошли двое полицейских.

— Так, — грозно произнёс Горкадзе, — кто тут у нас Евгений?

— Я.

— В Офаким поедешь. Вместе с румыном и… и… — он заглянул в бумажку, — со Спиногрызом, то есть, с Борисом.

— Эй, Горкадзе, ты, что, головой поехал? — приподнялся Натан. — Женьку только что привели, у него суд завтра.

— Завтра? — удивился полицейский и зашелестел листочками. — Во, блин! Точно! Сами не знают, что пишут. Бардак! Ладно, оставайся. Остальные за мной.

Полицейские вышли вместе с молчаливым румыном и Спиногрызом. В камере наступила тишина. Только Бык шуршал картами.

— Вот идиоты, — выругался Шульман, — таскают людей с места на место. Делать им нечего.

Натан снова улёгся на шконку, посмотрел на Евгения. Он думал о том, что никому не может довериться. Прав был Яков Моисеевич, ни с кем нельзя откровенничать. Продадут, оглянуться не успеешь. А может, поговорить с этим журналистом? На лоха вроде бы не сильно похож, а если даже и лох, что ж, тем лучше. Не будет лезть не в своё дело. Сделает то, что скажу, а там «трава не расти». Или, все-таки, лучше с Шульманом? Парень, чувствуется, битый, не промах, такой не подведёт. А если подведёт? К тому же с ним делиться придётся. Хотя, делиться нужно будет в любом случае. Главное, не прогадать. А если с Дядей Борухом? У него сила, авторитет, его слушают, ему верят! Нет, нельзя. Именно потому, что Дядя Борух — авторитет, вор в законе. Самого же Натана потом обвинят в связях с криминалом, и тогда не видать ему депутатского места в этом гребанном кнесете, как своих ушей. Черт, до выборов осталось всего ничего, а он торчит в этой камере, как последний фраер. Уже несколько дней Натан ломал голову над этой проблемой, и никак не мог придти ни к какому решению. Правда, у него один из лучших адвокатов Израиля, и он передал ему уже 50 000 шекелей, но тот что-то ни мычит, ни телется. Только пустопорожние обещания, Может, адвоката поменять? Нет, не имеет смысла. Адвокат говорит, что в прессе поднялась волна в защиту Натана. Если он в ближайшие дни отсюда выйдет, то на этой волне как раз и сможет попасть в кнесет. А если ещё и Эдик Либерзон поддержит!.. Не зря же Натан столько бабок вложил в его партию. На Щаранского с его «Исраэль ба алия» сейчас надежды мало. Удивительно, что его до сих пор не посадили. Ворюга, каких поискать! Сколько денег он снял со своего Сионистского форума! И быстренько ушёл. Потом создал свою партию, настриг купонов… Правильно говорят, хочешь разбогатеть, придумай собственную религию, или партию. Либерзон, правда, тоже не лучше. Когда он идёт, вокруг него охранники, прихлебатели, бабы глаза закатывают от восторга, толпа «кипятком писает»… Пахан паханом! Хотя «авторитеты» говорят про него — «честный пахан». А это чего-нибудь, да стоит. А был такой пай-мальчик…Кто бы мог подумать! Может создать свою партию? Объединить «кавказских», «горских», «бухарских», разбавить их бедуинами или друзами, добавить парочку «эфиопов», «марокканцев», и дело в шляпе. Все равно те деньги, которые лежат сейчас мёртвым грузом, нужно как-то легализовать. С другой стороны, ему пока нельзя «светиться», охота за ним и за «общаком» Якова Моисеевича ещё не закончилась. Тем более необходим человек, которому можно было бы довериться. Окончательно решившись, Натан спрыгнул с койки и направился в туалет, предварительно поманив за собой Евгения.

Эй, Дора, вали отсюда. Дай пописать по-человечески.

Дорман молча вышел. Он уже привык к такому обращению.

— Слушай, Жень, дело у меня есть. Надеюсь, тебе можно доверять?

— Я не знаю, о чем ты хочешь говорить. Ты меня видишь первый раз, я тебя тоже.

— У тебя завтра утром суд. Скорее всего, уже разнёсся слух, что ты арестован. Ты ведь не последний человек в этой стране. Наверняка кто-нибудь придёт тебя проведать.

— Быть журналистом, пусть даже известным, и быть зеком, две разные вещи. Здесь люди быстро забывают хорошее. Наоборот, радуются, если кому-то хуже. Так что рассчитывать на друзей не приходится. Ладно, говори, что ты хотел.

Натан задумчиво почесал нос, глядя на Евгения, потом сказал:

— То, что я тебе скажу, должно умереть вместе с тобой. Если откажешься, зла держать не буду, но если проговоришься, пеняй на себя.

— Не пугай, Натан, не такие пугали. Это, во-первых, а во-вторых, ты ещё ничего не сказал. Можешь молчать и дальше. Я не буду знать твоих тайн, а душа твоя будет спокойна.

— В том-то и дело, что мне нужна помощь. Сделаешь, озолочу. Я добра не забываю.

— Это не разговор. То пугаешь, то сулишь золотые горы… Может, закончим? Мои проблемы меня волнуют больше, чем твои.

— Хорошо, Женя. Значит, так. На воле остался мой компаньон, у которого находятся все документы. На фирму, на деньги… Я тебе дам записку, а ты уж постарайся передать её по назначению.

— Почему сам не передашь?

— Подозреваю, что за мной следят.

— Что ж ты такого натворил, что даже здесь за тобой следят?

— Потом расскажу.

Хорошо, передам, если получится.

Когда они вышли из туалета, вся камера грохнула от смеха.

— Ну? Что я говорил? — взревел от радости Бык. — Мужики, вы как, уже подружки? Что-то быстро справились.

— Заткнись, Бычара, — осадил его Натан. — Не забывай, что тебе ещё перед Дядей Борухом ответ держать.

Не смеялся только Игорь Шульман. Он как-то уж очень внимательно рассматривал Евгения. Под его взглядом Евгению стало неуютно, он поёжился. «Черт возьми, что-то здесь не так», — подумал он.

Камера готовилась ко сну. Выключили свет, арестанты разбрелись по своим местам. С уходом румына и Спиногрыза стало немного свободнее, даже Дора пытался перебраться на своё прежнее место, но Бык цыкнул на него и тот моментально убрался. Вскоре камера наполнилась вздохами, сонным бормотанием, храпом… Шульман не спал. Он думал. Фазиль затолкал его в это дерьмо, твёрдо пообещав, что решит все его проблемы, но только в том случае, если он, Игорь, вернётся с результатом. А как подкопаться под Натана? Под него многие копали, все напрасно. Фазиль почему-то думает, что в маацаре тот расколется и расскажет, где воровской общак. Как же, держи карман шире, расскажет! Интересно, каким образом Фазилю удалось засадить Натана? Впрочем, чего там думать, у него такие связи в полиции! Именно поэтому он до сих пор на воле гуляет. Даже когда сын Фазиля влип с проститутками, которых переправлял через египетскую границу, и то он его отмазал. А вместо сына посадили кого-то другого, который, якобы, и повесился в камере. Страшный человек — Фазиль! А с виду не скажешь. Высокий, красивый, подтянутый, всегда доброжелательный… Вот только доброжелательность его — крокодилья. Так зубами цапнет, что самому легче повеситься, чем ждать от него пощады. Вот и он, Игорь, попался к нему на крючок. А ведь так хорошо жил! Три магазина, ресторанчик, молодая жена, с которой уже в Израиле познакомился, она сейчас на седьмом месяце. Если бы не это, фиг бы он пошёл на поводу у Фазиля. Не шиковал, конечно, на мерседесах не ездил, за ручку с премьер-министром «не здоровкался», но жил нормально, имел свой постоянный доход. О прошлом давным — давно забыл, благо, напоминать было некому. А был Игорь в Одессе обыкновенным фарцовщиком. Начинал с сигарет и со шмоток, но быстро освоился, обрёл основательные связи, и ударился в спекуляцию валютой и аппаратурой. Деньги текли рекой. По молодости и глупости он не сильно заботился о конспирации, швырял купюры направо и налево, от сторублевок прикуривал…Но подловили его на самом пике удачи, и загремел Игорек в КПЗ. Однако быстро понял, что выбираться надо отсюда, выбираться любыми способами. И когда следователь предложил ему быть «стукачом», Игорь недолго раздумывал. Многих он знал из преступного мира, не только спекулянтов и валютчиков. Сталкивался он и с ворами, и с рэкетирами, и с цеховиками… И обрёл Игорь Шульман куратора — капитана Машукова, жуткого антисемита. Тот при каждом случае тыкал ему в нос национальность. И когда Игорь приносил ему бутылку виски или импортного коньяка, капитан разражался тирадой насчёт того, что «это вы, жиды, споили матушку — Россию и нэньку — Украину». Коньяком, однако, не брезговал, да и другими гешефтами тоже. Правда, и не зажимал его сильно, позволял заниматься спекуляцией, хотя и приговаривал при этом: «Ты, Шульман, работай, доносы, чтоб, каждую неделю, без вранья, без утайки, а то представляешь, что будет, если твои коллеги узнают». Игорь прекрасно понимал, что будет, что с ним сделают, если хоть одна живая душа даже не то, что узнает, просто начнёт догадываться. А потому все чаще хотелось ему задушить капитана Машукова. Но он считал, что из-за такой мрази не стоит садиться в тюрьму. И продолжал писать доносы. Однако надо отдать должное одесской милиции: берегли его, зря не подставляли. Игорь подозревал, что «сексотом» работает каждый второй спекулянт. И не понимал, почему же их всех до сих пор не арестовали. Потом понял: милиция на них делала свой бизнес. Как говорится, богу — богово, а кесарю — кесарево. Указания капитана Игорь выполнял беспрекословно, на совесть, за что тот скоро получил майора. Казалось бы, пей, гуляй, зарабатывай немыслимые бабки под защитой нашей «доблестной», но мешало Игорю сознание того, что он все время под «колпаком». Что мечта его уехать за границу, накрылась медным тазом. Правда, он не совсем понимал, чем будет там заниматься. Ведь невозможно спекулировать валютой там, где этой валюты навалом.

Но скоро пришла перестройка. То, что он делал, стало называться «честным бизнесом», хотя этот бизнес больше напоминал Чикаго 30-х годов. Деньги, которые он заработал, исчезли в вихре перемен, оставшееся вложил в МММ, и погорел, «как швед под Полтавой». Клял себя на чем свет стоит. Как он мог просмотреть, проморгать такой потрясающий «пирамидный» бизнес?! Вместо того чтобы вкладывать, сам бы мог делать нечто подобное. С его опытом, с его связями… Машуков больше не донимал Игоря, он перебрался в Киев и там стал каким-то большим начальником. Дорога за границу теперь была для Шульмана открыта. Но он не ехал. Какой смысл начинать новую жизнь без денег?