1

— А ты знаешь, что про него говорят? — вопрошал Джордж, исполнительный продюсер, в какой-то степени босс Дженни.

— Знаю, но он просто потрясающий.

— Его считают невыносимым, крайне требовательным. — А это уже Томас, ведающий распределением ролей в шоу. Они с Дженни были давними друзьями, еще с тех самых пор, как оба начинали скромными ассистентами режиссера.

— Может быть, люди, называющие его невыносимым, сами немногим лучше?

— Но ты никогда с ним не сталкивалась. Мы можем влипнуть в крупные неприятности. Овчинка выделки не стоит. — Это уже Брайан. Самый близкий друг Дженни.

К мнениям Джорджа, Томаса и Брайана стоило прислушаться. Дженни доверяла их суждениям и вкусу. Но ею руководил инстинкт. «Он — именно то, что нужно», — это было пронзительное чувство. И она вдруг ощутила себя энергичной, уверенной. Именно за это ощущение она обожала свою работу, да и всю свою жизнь.

— Не понимаю тебя, — продолжал Брайан. — Откуда такая уверенность?

— Мне нравятся его глаза.

…Два года назад одновременно состоялись премьеры сразу двух дневных телевизионных мыльных опер. Одна — с длинными сериями, эффектная, щедро финансируемая, именуемая «"Аспид" с Алеком Камероном в главной роли». А другая — спокойная, изящная, изысканная, под названием «Спальня моей госпожи». Никто, кроме создателей последней, не подозревал, что между ними возможна конкуренция. Слишком многое было против «Спальни». Каждая серия шла всего полчаса, да еще соседство в программе с ведущим дневного шоу, плюс исторический сюжет… «Донкихотство» — это слово чаще всего употреблялось для характеристики сериала. «Обречено» — звучало почти так же часто…

Но, вопреки предсказаниям, «паршивая овца» выжила и постепенно завоевала аудиторию. Большая историческая достоверность и элегантный стиль «Театра Шедевров Би-Би-Си» привлекали даже тех, кто никогда прежде не смотрел мыльных опер. Казенные юристы, профессора колледжей, художники-графики и музыканты, перебивавшиеся случайными заработками, включали телевизоры и смотрели «Спальню моей госпожи».

Ну, а «Аспид» с Алеком Камероном», съевший Бог знает сколько денег? Это была мина замедленного действия. Его никто не смотрел.

Алек Камерон никого не просил делать шоу лично для него. Когда телевизионщики подъехали к нему с этой идеей, он нашел ее не слишком удачной, в чем и признался откровенно. Он говорил, что мыльные оперы никогда не строятся на одном, пусть даже громком имени, и залог успеха — актерский ансамбль. Особенно это касается дневной передачи. Но, уже коль делать ставку на актера, то Алек считал себя подходящей кандидатурой. Исполнительные продюсеры соловьями заливались, расхваливая его несомненный талант, уверяя в зрительской любви… Идея постепенно стала казаться ему не столь дурацкой. И в конце концов Алек уверовал в то, что она великолепна. Но — увы — это было не так.

Телевидение на сей раз воспользовалось услугами нового сценариста, который прежде никогда ничего подобного не писал. Просто он в течение трех недель смотрел всевозможные мыльные сериалы и затем, полагая, что приобрел огромный опыт, объявил, что собирается произвести революцию жанра. В его произведении не будет семейства. Такие глупости, как образцовые пары, потеря памяти и прочее — в прошлом.

— Так что же, у моего героя семьи совсем не будет? — спросил Алек при первой же встрече с автором.

— Да, мы не собираемся обсасывать проблемы семьи! Семья нас больше не интересует.

Но какая же мыльная опера без проблем семьи? В этом жанре в центре внимания всегда семья, отношения внутри нее, голос крови… История семьи — краеугольный камень любой мыльной оперы. Без семьи никак нельзя!

Дженни Коттон это знала. Создательница и главный сценарист «Спальни моей госпожи», она разрабатывала именно эту тему. Время действия ее детища — далекое прошлое, персонажи носят замысловато повязанные галстуки и шейные платки и летящие струящиеся платья с высокими талиями. Но все они — члены семейств. Дженни не собиралась совершать никаких революций. Структура мыльной оперы ее вполне устраивала. Она работала по законам жанра. И «Спальня моей госпожи» была написана лучше, чем любой другой телесериал, а ее персонажи — живее и правдоподобнее.

Алек ежедневно получал рукописи новых сцен из «Аспида» и все меньше верил собственным глазам. Все было перевернуто с ног на голову! Начисто отсутствовали пересказы прошлых эпизодов, и зритель, пропустивший пару серий, ничего не понимал. Две, а порой и три сюжетных линии, завязывающиеся одновременно, развивались очень вяло. Герои, и даже обаятельные, навевали скуку. Ясно было, что писавший не имел ни малейшего понятия о мыльных операх.

Будь Алек просто одним из актеров, он помалкивал бы. Но его имя было как бы частью названия пьесы, лицо мелькало в рекламе, так что на кону была репутация. Да и другие артисты крепко приуныли… Он просто обязан был что-то предпринять!

Он попробовал играть с Полом Томлином, автором, в открытую. Не высказывая критических замечаний ни в артистической, ни в гримерной, ни в коридорах, где постоянно толклись артисты, он беседовал только с авторами текстов и продюсерами. Встречался с ними, спорил, умолял… Как-никак это было уже его четвертое шоу, все-таки он завоевал «Эмми» — самый престижный приз.

И прекрасно знал, что обеспечивает успех мыльной опере! «Вернитесь к основам!» — убеждал он. — Герои — любимчики телезрителей, душещипательные истории… И семейные драмы! Пожалуйста, вернитесь к делам семейным! Нам необходимы матери, дедушки, сводные сестры, кузины-воспитанницы, и все такое прочее».

— Семья — вчерашний день, — презрительно фыркнул Пол. — И давно никого не интересует.

Семейные дела-то не интересуют? Алек беспомощно уставился на Пола. Откуда свалился этот парень? Разве он не знает, кто смотрит телевизор в дневные часы?

И Алек не сдавался. Ведь он боролся не только за себя. В «Аспиде» с участием Алека Камерона» была занята уйма народу. И не только актеры, но и мастера по костюмам, художники и многие другие останутся без работы в случае провала. Алек чувствовал такую ответственность, будто увольнение грозило лично ему.

Через год на телевидении все уже отчаялись. Алек к тому времени работал по пять дней в неделю и заучивал по сорок страниц текста за ночь. Продолжались выездные съемки — дорогостоящие вояжи в Перу и Финляндию. Это не помогало. Скука — она и в Африке скука.

А действие «Спальни моей госпожи» на самом деле происходило далеко — в Англии эпохи Регентства, в начале девятнадцатого века! Но труппа не выезжала на съемки — средства не позволяли. Да и нужды не было.

Наконец, после изматывающих и отупляющих полутора лет, мучения Алека кончились. Название сменилось: вместо «Аспид» с Алеком Камероном в главной роли» шоу стало именоваться просто «Аспид!!» Герой Алека был похоронен под обвалом, катаясь на горных лыжах. Он был свободен.

Можно было перевести дух и, наконец, выбросить из головы, что ты за кого-то в ответе. Другой солдат подхватит древко, выскользнувшее из рук истекающего кровью знаменосца. «Вы достаточно долго боролись. — Доктор закрыл историю болезни. — Умрите с миром».

Месяц Алек спал без просыпа. Потом уехал домой, в Канаду, повидать семью. Вернувшись в Нью-Йорк обновленным, посвежевшим, готовым к новым свершениям, он с удивлением обнаружил, что с таким же успехом мог и не возвращаться. Его имя было запятнано — да что там, оно было грязно, как картофельные посадки отца! Никто теперь не пригласил бы его сниматься. Это был конец — в тридцать два года!

Алека обвиняли во всех злоключениях «Аспида». Газеты писали, что с ним трудно, что он чересчур темпераментен, упрям, что он максималист…

Он не верил своим глазам. Ведь он всегда считался хорошим парнем — пунктуальным, компетентным профессионалом, посвященным во все тонкости ремесла. Как они смеют называть его «трудным»? Он же канадец. А у его родной страны самая протяженная в мире открытая граница! Канадцы не бывают «трудными»!

— Но ведь все эти люди знают меня, — спорил он со своим агентом. — Им известно, что я не такой!

— Они знают также, что ты был частью бомбы, которая так громко взорвалась.

С этим нельзя было не согласиться. В действительности он был не просто «частью бомбы». Когда-то он играл в сериале «"Бомба" с участием Алека Камерона». Кстати, не самая удачная его работа.

Заработать на хлеб было несложно. Он озвучивал рекламу — работа не особенно приятная, но вполне прибыльная. Он получил приличную роль в хорошем кинофильме. Но ему никогда не нравилось работать в кино — Алек не любил слоняться без дела, дожидаясь, пока утихнут споры по поводу освещения съемочной площадки. Не по сердцу ему была и атмосфера киносъемок — нечто среднее между космическим кораблем и необитаемым островом. Алек любил мыльные оперы. Они вполне отвечали его стилю игры и присущему ему стремлению к регулярности во всем. Ему необходимо было каждое утро ходить на работу, видеть одних и тех же людей, быть частью коллектива. Мыльные оперы — вот то единственное, к чему он был профессионально пригоден. И вдруг в одночасье он лишился возможности этим заниматься.

Но вот в этом странном историческом сериале «Спальня моей госпожи» срочно понадобилось заменить актера, играющего Его Светлость Фредерика Чарльза Эдмунда Стейрза, Пятого Герцога Лидгейтского. Инстинкт подсказал Дженни, что здесь нужен именно Алек.

Работа над «Спальней моей госпожи» шла в Бруклине в старом трехэтажном кирпичном здании, где раньше располагался склад. Другие сериалы снимались в модерновых студиях Манхэттена, оснащенных всеми мыслимыми и немыслимыми удобствами. Но «Спальня моей госпожи» нуждалась в дорогих костюмах и декорациях, а бюджет был ограничен. Все — от старой мебели до старинной вышивки — в Бруклине было гораздо дешевле, чем в Манхэттене.

Телевидение обычно присылало за актерами лимузины, чтобы доставлять их в эту глушь, но Алек решил ехать своим ходом. Не стоило сразу же начинать с панибратства.

На этот раз все будет не как обычно: приехал, отработал и — домой. Не собирается он ни за что отвечать. Нечего взваливать на свои плечи тяжесть мироздания. Если две актрисы терпеть друг друга не могут — это, разумеется, неприятно, но он-то при чем? Не станет он сюда влезать. Если кто-то из режиссеров ненавидит голубых или, наоборот, людей с нормальной сексуальной ориентацией — что ж, прискорбно, но Алек останется в стороне. Пусть на этот раз кто-нибудь еще играет роль спасителя мира. Пускай распинают другого.

Охранник в холле студии сразу же узнал его:

— Мистер О'Нил просил, чтобы ему сообщили, когда вы придете, — он снял трубку внутреннего телефона. — Он хочет сам все вам показать.

— В этом нет необходимости.

Алек не желал, чтобы с ним нянчились, как с опальным принцем, наголову разбитым в крестовом походе. Это, между прочим, его пятая мыльная опера! И он как-нибудь отличит гримерную от костюмерной.

— Вы только покажите мне, где тут гардеробная.

— Но мистер О'Нил велел подождать его… — взволновался охранник. Он действовал согласно инструкции. Алек же заставлял его нервничать.

Агент предупреждал его, что необходима осторожность: «Все будут внимательно присматриваться к тебе. Только остановись у фонтана попить водички — тут же скажут, что ты трудный человек».

Как мерзко, что он должен ходить по струночке — и это в расцвете карьеры! Но у него нет другого выхода. И не стоит поддаваться самообману — все так и есть.

Алек лучезарно улыбнулся и произнес тепло и дружелюбно:

— Если мистер О'Нил велел ждать, то именно так я и поступлю. — Он скрестил руки на груди и прислонился к стене.

Он догадывался, что мистер О'Нил — это Брайан О'Нил, актер, с которым они пару раз вместе снимались. Алек не знал Брайана близко, но был наслышан о его репутации. О нем говорили, что он приятен во всех отношениях, трудолюбив и из любой, даже самой завалящей, роли может сделать конфетку…

И действительно, через пару минут к конторке охранника подошел именно Брайан О'Нил — худощавый, легкий и гибкий парень. Тонкие пальцы, совсем как на портретах эпохи Ренессанса, поражали своим изяществом. Светлая кожа эффектно контрастировала с темными волосами — типичный ирландец-брюнет.

Сам Алек был по происхождению шотландец — крепкий, широкоплечий, с чуть смуглой кожей и золотисто-каштановой шевелюрой. Его зеленые глаза были широко расставлены, а овал лица и гладкие крепкие скулы свидетельствовали о решительном характере.

Они пожали друг другу руки, и Брайан повел его знакомиться со студией. Ничего особенного. Гардеробная и артистическая — на первом этаже. Гримерная и костюмерная — на втором. Репетиционный зал и конторы продюсеров — на третьем. На стенах простенькие обои с кирпичиками, на полу — линолеум и синтетический кафель, простые бетонные ступени. Ясно было, что деньги тут идут только на костюмы и декорации, то есть лишь на то, что увидит зритель.

Брайан указал Алеку на гримуборную номер шесть.

— Это будет ваша общая с Рэем Бьянчетти, — сказал он, открывая дверь. — Славный парень.

— Не сомневаюсь, — ответил Алек.

— Знаешь, мы тут все прекрасно ладим друг с другом.

— Очень может быть.

Брайан сделал паузу.

— Это не «Аспид», — негромко произнес он. — У Дженни нет ничего общего с Полом Томлином.

— Еще бы, — немедленно откликнулся Алек. У него не было ни малейшего желания обсуждать «Аспида». — Она ведь пишет именно то, что нужно зрителю.

— И то, над чем хочется работать. — Голос Брайана был по-прежнему спокоен и тих, но в нем зазвучали нотки предостережения: «Не усложняй нам жизнь. Не создавай проблем. Здесь эти штучки ни к чему».

Алек с трудом подавил раздражение. Брайан имел право говорить с ним в таком тоне.

Он был не просто членом труппы. Он был ближайшим другом Дженни Коттон, более, чем другом. Они давно жили вместе. Это давало ему право на особое положение. Брайан О'Нил был как бы связующим звеном между сценаристом и актерами, регулируя их взаимоотношения. Он вел переговоры, давал советы и — предупреждал. Воистину неблагодарный труд. В таком положении был Алек в «Аспиде», и теперь он страшно радовался, что здесь эта роль принадлежит другому.

— Мы все надеемся, что тебе здесь понравится, — продолжал Брайан. — Но учти, что Дженни серьезно рискнула, пригласив тебя на роль Лидгейта.

Что? Кто-то подвергался риску, связавшись с ним? Ох, как это не понравилось Алеку!

— Ведь именно она протолкнула твою кандидатуру на эту роль, и теперь жаждет встретиться с тобой лично. Все посчитали, что вы уже знакомы — она так настаивала, так хотела… ну, ты понимаешь…

Да, Алек понял. Она хотела опровергнуть все то, что наболтал о нем Пол Томлин.

…Алек был четвертым из шести детей в семье. Первые трое родились один за другим. Затем, после шестилетнего перерыва — еще трое, и снова погодки. Алек был первым из «второй волны», старший из «малышей». Наверное, именно поэтому он так остро чувствовал ответственность за всех, занятых в «Аспиде» — ведь он всегда опекал Росса и Мэг.

Но несмотря на чувство ответственности, приличествующее старшинству, он абсолютно не был самоуверенным. То, что он опекал Росса и Мэг, не мешало ему постоянно сравнивать себя с Брюсом, Гордоном и Джин. Алеку было далеко до них — они ведь намного взрослее, — и это ему не нравилось. Еще ребенком он поклялся, что никогда не позволит покровительствовать себе и никому не придется делать ему никаких послаблений.

Но теперь, из-за проклятого «Аспида», именно это с ним и происходило.

— Я тоже очень хочу с ней встретиться, — сказал он, если и не вполне искренне, то, по крайней мере, ровно и спокойно. — По каким дням она здесь бывает? — Обычно авторы работали дома, появляясь в студии раз в неделю.

— Да она все время тут. Дженни любит находиться в гуще событий. — Брайан придержал дверь гримуборной, пропуская Алека. — Ей с утра надо сделать несколько деловых звонков, но она вот-вот освободится.

Алек без возражений последовал за Брайаном на третий этаж. Они прошли в холл. Брайан остановился около приоткрытой двери и распахнул ее без стука.

Алек быстро оглядел комнату. Первое, что поразило его — беспорядок: шкафы, битком набитые книгами и картами, стены, обклеенные рисунками, кипы старых бумаг с загнутыми уголками и груды цветных каталожных карточек. Но он лишь мельком окинул взглядом этот хаос. Гораздо больше его интересовала та, что сидела за столом.

Она даже не заметила вошедших. Ее взгляд не отрывался от экрана компьютера — сосредоточенный, внимательный. И хотя это было вполне взрослое занятие, сидела она как ребенок, поджав одну ногу, обняв коленку и положив на нее подбородок.

— Дженни, вот наш новый герцог.

Она подняла глаза. Нога тут же опустилась, подбородок оторвался от своей опоры, лицо озарила улыбка. Алек вынужден был признать, что это улыбка настоящей умницы — сияющая и слегка мальчишеская.

— Привет-привет! — Через мгновение она вскочила.

Она была крошечной. Светло-каштановые волосы, густые и короткие, слегка завивались около ушей. Все — и даже веснушки на переносице — искрилось неукротимой энергией. Алек знал, что ей двадцать восемь. Но выглядела она на восемнадцать.

Одета она была очень просто: легкие и свободные брючки пшеничного цвета, ворот белой рубашечки расстегнут, рукава закатаны. Все вещи были очень ладными, хорошо скроенными. Но она не носила никаких украшений — ни серег, ни браслетов. Отсутствовал даже пояс, хотя на брюках были петельки для ремешка. Понятно было, что она не любительница изысканных туалетов.

Она ткнула Брайана локтем в бок — милый жест, знак дружбы и близости. «Ты мне нравишься, — словно говорил он. — И я тебе рада». Затем протянула руку Алеку:

— Добро пожаловать в девятнадцатый век!

Ее кожа была слегка загоревшей, а голос звучал чуть хрипловато, словно она все утро проиграла в мяч на солнце и на ветру:

— Очень рада, что мы наконец-то встретились. Надеюсь, тебе здесь понравится. Тут все просто замечательно, мы…

— Дженни, — перебил ее Брайан, — ты хвастаешь.

— Нет! — запротестовала она. Потом состроила гримаску — сморщила носик, словно смеясь чему-то про себя. — А если и так? Получасовое шоу — это чудесно. А ты ведь до сих пор снимался только в «часовиках», правда?

Алек сообразил, что вопрос адресован ему.

— Совершенно верно. — Это были первые слова, которые он произнес.

— Ты наверняка удивишься тому, насколько актеру здесь вольготнее дышится, насколько больше возможностей…

Снова встрял Брайан:

— Да она просто обожает шоу, вот и все.

— Я понял.

Алек невольно улыбнулся. Когда он работал над «Аспидом», там всем было не до веселья. А Дженни Коттон явно получала удовольствие.

…Почему редко попадаются такие женщины? Вся она — простота и свежесть. Алек был очарован. Ее легко было вообразить этакой девчонкой-бесенком, шаловливой крошкой, сидящей, свесив ноги, на ветке дерева, а веснушчатый нос и ясные глаза мелькают среди листвы…

Он работал со многими талантливыми, преуспевающими актрисами, даже был женат на такой — одной из самых заметных звезд телешоу. Все они были удивительно хороши, а его жена — сверхъестественно великолепна, но ни одна из них не производила с первого взгляда столь чарующего впечатления.

Ну что ж, парень, если ты на пороге столь прихотливого поворота карьеры, уж коли лезть на дерево, то, по крайней мере, в компании девчонки, которая балдеет, болтая ногами в воздухе.

Работа над шоу шла одновременно с выходом материала в эфир. Отснятое за день назавтра уже было на экранах. И если в пятницу серия оканчивалась тем, что кто-то из персонажей вбегал в комнату с воплем «Дом горит!», то в понедельник все уже рвались прочь из этого самого дома.

Начинался день в репетиционном зале — актеры усаживались за длинный стол и читали текст. Обычно репетиционные залы — это почти пустые комнаты с полами, покрытыми какой-то дешевой синтетикой. Из мебели — лишь складные стулья, пара столов, да столик на колесиках для кофе. Студия «Спальни моей госпожи» не была исключением.

Сюжет сериала был закручен вокруг взаимоотношений двух семей — Варлей и Кортлэнд. У Варлеев воспитывались две племянницы, богатая и бедная. Богатую, Амелию, выдали замуж за герцога Лидгейта, героя Алека. Амелию играла Карен Мадригал, хорошенькая актриса с лебединой шеей и облаком темных волос. Этот образ был призван взывать к сочувствию зрителей, и они с ума по ней сходили. Сосед Алека по гримуборной, Рэй, играл младшего брата герцога, лорда Робина Стейрза, лихого и галантного кавалерийского офицера. Актриса по имени Трина Нельсон, блондиночка-очаровашка с земляничным румянцем, была горничной госпожи герцогини, а Брайан играл Гастингса, дворецкого семьи. Всего за столом в репетиционной собиралось одновременно до десяти актеров. Они устраивались поудобней и наливали кофе.

Алек ни с кем из них не был знаком. Кроме Брайана, здесь все были новичками.

Но, тем не менее, тут царила атмосфера дружелюбия. «О, вам обязательно понравится здесь!» «Да-да, правда, мы все — одна большая счастливая семья».

Одна большая счастливая семья… Почти все актеры имели весьма расплывчатые представления о том, что такое счастливая семья. С семейным благополучием у них обычно ассоциировались такие прелести, как отсутствие хлещущей кровищи. В семье Алека было четверо мальчишек. Там хватало и фонтанов крови, и прочих удовольствий, но семья-то продолжала существовать! Это ни с чем не сравнимо, а тем более с отношениями на работе.

И с чего они взяли, что получасовое шоу — это здорово? Они ведь и не нюхали работы над «часовиками»!

Но Алек старательно отгонял сомнения. Ведь так замечательно чувствовать, что ты снова работаешь, пьешь кофе, зажав под мышкой листки с текстом. Слышишь, как народ толкует об уик-энде… Нет, он не собирался становиться циником. И не хотел ощущать себя прожженным воякой в городе, полном мирных обывателей. Он просто хотел работать.

Алек уселся за стол. Через минуту режиссер, ответственный за сегодняшнюю съемку, Гил Норуэй, занял место на высоком стуле во главе стола. Он персонально приветствовал Алека, пусть мимоходом, но отдавая должное его опыту и заслуженной награде. День начинался.

Сюжет близился к кульминации на редкость страстной любовной интриги. Потрясающе красивая, но, увы, связанная узами брака, леди Джорджианна Кортлэнд пылко увлеклась сэром Перегрином Хенслоу, лихим молодцем, спустившим состояние за карточным столом. И вот теперь леди Джорджианна впервые в жизни забеременела, и всему благородному обществу было известно, что папочка будущего малютки — сэр Перегрин.

Вся эта история происходила в отсутствие главных действующих лиц — Перегрин удрал на континент, чтобы попытаться пополнить кошелек за столами казино, а Джорджианна была в деревне, в затворничестве переживая беременность. На самом же деле актер, играющий Перегрина, взял отпуск, чтобы сыграть в другой пьесе, а актриса и вправду находилась в отпуске по беременности. И большинство страниц сегодняшнего текста призваны были связать концы с концами.

В первой сцене (она называлась «Пролог А») были заняты Карен Мадригал, герцогиня, и ее горничная, Трина Нельсон. Алек слегка подался вперед, с интересом прислушиваясь. Его интересовала Карен — ему предстояло очень много играть с нею в паре.

Из просмотренного материала он понял, что Карен — первоклассная актриса. Но ему хотелось побольше узнать о ее манере игры. Любит ли она бесконечные репетиции? Или целый день ползает сонной мухой и взрывается энергией лишь под объективом телекамеры? Или она…

Как же хорошо снова работать! Озвучивание, которым он пробавлялся, — голая техника, эмоции отсутствовали начисто. До сегодняшнего дня Алек боялся себе признаться, насколько соскучился по работе! Он ощутил дрожь в ногах. Во всем теле была легкость, его захлестывало ликование, кипучая энергия… Он едва смог дождаться своего выхода.

Карен и Трина закончили репетировать сцену. Зашуршали листки с текстами. И тут открылась дверь репетиционного зала.

Обычно Алек не замечал таких мелочей, как скрип открываемой двери. Кто-то вечно сновал туда-сюда — ассистенты с записками к главному режиссеру, актеры второго состава, жаждущие еще чашечки кофе. Актеры со временем привыкали не реагировать на подобные вещи.

Но, несмотря на свою натренированность, Алек почему-то обратил внимание на этот звук и поднял глаза. В дверях стояла Дженни.

Уже начали читать текст «Пролога Б». Алек наблюдал за Дженни. Она уселась на стул не как все нормальные люди, а наклонилась вперед, зажав руки между коленями. Белая рубашечка слегка распахнулась на груди.

«Пролог Б» кончился. Щелкнул таймер ассистента режиссера. Пока Гил отмечал в блокноте, сколько времени шла сцена, Трина написала что-то огромными буквами на обороте своего листка с текстом. Потом подняла его, показывая Дженни. Алек подался вперед, чтобы прочесть. Написано было одно слово: «ПОЯС!!!»

Испуганная Дженни взглянула на свою талию и заметила пустые петельки для ремня. Потом вставила в них большие пальцы и улыбнулась Трине, ни в малейшей степени не смутившись.

— У меня проблемы с эпизодом 2В… — послышался голос Брайана с другого конца стола.

Алек обернулся. Вопрос адресовался Гилу. Но при чем здесь 2В? Они же закончили только с «Прологом А»!

— Я не врубаюсь в тот момент, когда Гастингс получает сведения от Джаспера.

— Что значит «получает»? — запротестовал исполнитель роли Джаспера, молодой актер. Алек еще не слишком хорошо представлял себе значение этого персонажа.

— По-моему, это вымогательство. И это мерзко, — парень явно пытался вызвать в себе ярость, — я просто убит!

— Так оно и есть, — согласился Брайан. Он не собирался заводиться.

— И ты всерьез считаешь, что дворецкий герцога может так себя повести? Разве это для него не вопрос чести?

Ха! Алек уселся поудобнее. Что, собственно, происходит?

Брайан мудрствовал лукаво по ничтожному поводу, занимался элементарной «ловлей блох», всех отвлекая. Подобные вещи могли превратить работу над мыльной оперой в сущий ад. Уж как ни плохи были дела с «Аспидом», но Алек никогда не позволял себе прервать репетицию. Он беседовал один на один с Полом, с продюсерами, с телевизионщиками. Но когда все потеряло смысл и Алек понял, что проиграл, он просто заткнулся и стал заниматься своими делами.

Он оглядел сидящих за столом. Какова будет их реакция? Если здесь это в порядке вещей, то они автоматически перестанут обращать внимание. По принципу «разбудите меня, когда все кончится». Кто-то нальет себе кофе, кто-то придвинется ближе к соседу и заведет разговор о погоде…

Но было очевидно, что поведение Брайана — нечто из ряда вон выходящее. Все насторожились, переглядываясь. Люди казались смущенными, взгляды были полны недоумения — никто не понимал, в чем дело.

Сколь важна была эта сцена? Алек пока не решался судить — ведь он здесь всего двадцать пять минут. Но вряд ли стоит тратить время на такую ерунду. Гил, режиссер — вот кто должен, держа ситуацию под контролем, оборвать пустые разглагольствования и восстановить прерванный режим работы.

Но, в общем-то, дело приобретало забавный оборот. Ведь недоволен не просто актер, а близкий друг автора. И выражает свое недовольство в ее присутствии.

Гил все выслушал, глядя на говорящих поверх узких стекол очков. И обратился к Дженни:

— А ты как думаешь? Он правильно понял?

— Конечно! Ведь хозяева всегда учиняют слугам допросы после званых вечеров. А это… раньше это называлось «чаевые», а попросту взятка.

— Но это же был не званый вечер, а обычный обед! — протестовал Брайан. Он передвинул стул, чтобы хорошо видеть Дженни.

Какая-то бессмыслица. Алек был стреляный воробей, и в его душе снова зашевелились подозрения. Брайан мусолил свой текст неделю, живя вместе с Дженни. Вполне мог бы все обсудить с ней один на один! Видимо, ему приспичило публично предъявить на нее свои права.

— Я знаю, — Дженни абсолютно не огорчилась. Пусть Брайан бросает вызов — она не собирается поднимать перчатку. — Именно поэтому Джаспер изумлен.

Может, она и вела себя глупо. Момент был достаточно напряженный — актер спекулировал близкими отношениями с автором, компрометируя ее и одновременно подрывая авторитет режиссера. А Дженни ничего не предпринимала. Она была такой же беззаботной, словно не понимая, что происходит. Проще всего считать ее дурочкой.

О нет, она далеко не глупа и прекрасно все понимает. Дурочка вряд ли стала бы главным сценаристом. На крошечных эпизодах строятся все мыльные оперы. Дженни не могла бы работать в этом жанре, не чувствуя себя среди тончайших нюансов как рыба в воде. Она должна хорошо отдавать себе отчет в происходящем. И наверняка разбиралась в этом куда больше Алека.

— Ну хорошо. Почему так реагирует Джаспер, понятно, — сказал Брайан. — А Гастингс? Не могу представить, что он на такое способен.

— Да, это не очень ему свойственно, — признала Дженни.

«Не очень ему свойственно». Что за чушь? Это же мыльная опера, черт возьми! Редкая неделя проходит без того, чтобы какой-нибудь персонаж не отколол чего-нибудь «не вполне в его характере». Не можешь с этим сжиться — меняй профессию.

— Если тебя это смущает, есть выход, — голос Дженни звучал так же дружелюбно и беспечно. — Джаспер на следующей неделе собирается в гости к леди Варлей, в сцене будет участвовать ее лакей. Мы поручим этот текст ему — уверена, парочка дополнительных страниц для него не составит труда.

Она спрыгнула со своей жердочки и нормально уселась на стул.

— Дай-ка сделаю себе заметку на память. Иначе забуду.

Алек старался не обнаруживать эмоций, но весьма порадовался. Пусть Дженни изображает девочку-полудурка сколько влезет, но сейчас она сделала единственно верный шаг. И это не случайность. «Не хочешь произносить такой текст — не произноси. Не хочешь играть — не играй. Мы поручим другому». Ведь любой актер не хочет терять ни минуты отпущенного ему экранного времени. Здорово она срезала своего дружка!

Брайан покраснел.

— Да ладно, у тебя и так много хлопот. Я сыграю все как есть. — Он говорил примирительно, словно великодушно делал ей большое одолжение. Вот уж хорошая мина при плохой игре!

Так-так… Алек отхлебнул из невесомой чашечки. Теперь ему и вправду стало интересно. Труппа, которой предлагалось поверить в безоблачное счастье этой парочки. Главный сценарист, изображающий простачка в стиле Гека Финна. Ее дружок, из кожи вон лезущий, чтобы что-то кому-то доказать… Работа здесь обещала быть захватывающей.

2

Алека полностью захватил ритм работы. После чтения вслух в репетиционной сцена «оживлялась» — режиссер делал мизансцену, показывал актерам, куда и как двигаться, под каким углом к ним будет находиться объектив телекамеры. Потом переходили на студийный этаж, где все сцены тщательно выверялись при помощи таймера и оговаривались детали костюмов. Затем начиналась работа над новой серией. Те, чьи сцены в списке стояли первыми, сразу шли в гримерную. Остальные отправлялись в гримуборные повторять текст. Ну, а те, кому делать было нечего, топали в актерскую — пить кофе и резаться в бридж.

Если работа над шоу поставлена кое-как, то день всегда совершенно непредсказуем и дико утомителен, а течение его подобно яростному потоку, несущему обломки коряг. Но если работа организована хорошо, то течение рабочего дня сродни полноводной реке, по фарватеру которой опытные пловцы и хорошие гребцы без труда продвигаются к желанной гавани.

Каждый день заканчивали серию. Причем на логической паузе. Алек уже снимался в кино, в рекламных роликах, в телеспектаклях — то есть перепробовал практически все, что может делать актер. И все-таки ничто не приносило ему такого удовлетворения, как удачный съемочный день в хорошей мыльной опере. Мыльные сериалы — не для тех, кто во всем стремится к совершенству или жаждет разнообразия. А для него — в самый раз.

В первой серии ему почти нечего было делать — он должен был просто мелькать в кадре, чтобы зрители привыкли к новому лицу. Замена актера — дело серьезное. Во всех сценах его партнером был лорд Робин, младший брат Лидгейта — его играл Рэй Бьянчетти. Робин рассказывал Лидгейту о печальном финале романа Джорджианны и Перегрина. Это называлось «пересказ» — с их помощью зритель, потерявший нить повествования или просто случайно взглянувший на экран, схватывал смысл происходящего.

Алек еще не вошел в роль Лидгейта. Но во взаимоотношениях братьев прекрасно разбирался. Он хорошо помнил, что Брюс, его старший брат, терпеть не мог, если младшие — Гордон, Алек или Росс знали что-то ему неизвестное.

Именно это и следовало играть! Лидгейту были интересны рассказы Робина, но он напускал на себя безразличие. Он не просто стыдился копаться в чужом грязном белье — герцоги выше этого, — он был элементарно раздражен. Младшему брату не пристало знать больше старшего! Так не положено, это нарушение субординации. Рэй, в свою очередь, стал подыгрывать Алеку и тоже изображал раздражение: «Тебе ведь любопытно! Почему бы не признаться в этом?» Сцена оживала на глазах. Это были настоящие братья — Лидгейт и лорд Робин. Казалось, через мгновение они, сцепившись, покатятся по полу детской, царапая и кусая друг друга…

— Я слышал, что ты классный актер, — сказал Рей. — Но это потрясающе. Что ж, буду у тебя учиться.

Те, кого Алек сыграл до сих пор, отнюдь не могли похвастаться изысканными туалетами. Первый его герой, Крис, лихой молодой строитель в сериале «День за днем», основное экранное время проводил без рубашки и в таких тесных джинсах, которые вряд ли позволили бы нормальному строителю что-либо построить. Доктор Роберт Олдфидд в шоу «Обрести и удержать» щеголял в белом халате, а в «Страстях» его Дерек носил костюм бедного адвоката. Кстати, эта роль принесла ему известность, именно за нее он был удостоен «Эмми». Ну, а Алан в «Аспиде» менял костюмы как перчатки. Впрочем, и личность его претерпевала значительные изменения через каждые три-четыре серии.

Костюм, приготовленный для герцога Лидгейта, был изумителен. Рубашка из тончайшего белого льна с тремя шейными пуговичками, скрытыми узкой оборкой кружев. Штаны, очень плотно облегающие фигуру. Темный камзол великолепно обрисовывал грудную клетку, спереди достигая талии, а сзади ниспадая двумя длинными округлыми фалдами. Прекрасные ткани словно ласкали кожу, а портновское искусство чудесным образом меняло фигуру. И неважно, что к утреннему кофе подаются грошовые пончики — костюм выглядел на миллион долларов.

— Здорово! — сказал он Рэю, когда они вдвоем рассматривали себя в зеркало гримуборной. — Неужели остальные костюмы такие же?

Рэй кивнул:

— Но нам с тобой особенно повезло. — На нем был поблескивающий камзол, черноту которого оттеняли позолоченные пуговицы и богатое шитье. Рэй был симпатягой лет двадцати с небольшим, с густейшей темной шевелюрой. — У ребят, играющих щеголей и денди — вот у кого потешные костюмы! Но их выручают шейные платки.

Шейные платки — предтечи галстуков, украшение мужчин эпохи Регентства. Ни один актер не смог бы самостоятельно соорудить столь замысловатый узел. Какая-нибудь девочка с легкими пальчиками, служащая гардеробной, зачастую, зажав под мышкой листки с указаниями, завязывала их перед самым началом съемки.

— Даже и не пытайтесь сами его развязать, — щебетала она Алеку, обматывая тщательно отглаженную муслиновую ленту вокруг его шеи. — Мы это сделаем сами. Недавно мы поймали лорда Варлея, он пытался освободиться при помощи ножниц, а ведь ленту ткали по специальному заказу.

— Да, мэм. — Давненько никто из гардеробной не читал ему лекций. В «Аспиде» он был звездой — никто из младшего состава просто не осмелился бы заговорить с ним.

— Вот это узел «восточный». Он очень тугой и строгий, совсем без складок, — продолжала девушка, не прерывая своего занятия, — а у «трона любви» сбоку впадинка. У «бального» две впадинки по бокам и пара складочек вот тут. «Почтовая карета» намного свободнее. Но это для сэра Перегрина — это не ваш узел.

Алек улыбнулся:

— Тебе здесь нравится, правда?

— Очень. Я уже работала в «Любовь никогда не кончается». Мне казалось, там отлично, но здесь гораздо интересней! — Она отступила, чтобы полюбоваться на дело своих рук. — Вы ведь даже не знаете, что эти высокие воротнички вошли в моду потому, что у принца постоянно опухали железки. И у него в любой момент могла развиться профирия, что сводило с ума бедняжку короля…

— Нет, разумеется, этого я не знал. — Что такое «профирия»? Алек понятия не имел.

— Вы здесь много всякой всячины узнаете. Вам очень понравится, — заверила его девушка. — Не стесняйтесь и спрашивайте, если что-то будет непонятно. В любое время.

— Обязательно, — пообещал он.

Местом действия трех сцен, в которых он участвовал, была библиотека герцога — темный, богато отделанный зал с множеством полок, заполненных фолиантами в кожаных переплетах с золотым тиснением. Один из младших декораторов вдруг заволновался, не сочтет ли Алек это анахронизмом.

— Видите ли, именно так и должно быть. Надо, чтобы казалось, будто эту комнату отделывали во вкусе вашего дедушки.

— Спасибо, вы сняли камень с моей души, — познания Алека в области декоративного искусства были не столь глубоки, как подумал этот милый парень.

— Вот подождите, скоро увидите комнату в китайском стиле, — продолжал парнишка. — Она великолепна. И когда-то была в большой моде. Кстати, в стиле Дворца Регентов — того, что в Брайтоне — очень много из того времени.

— Ну, а я, то есть лорд Лидгейт, дока по этой части?

— Ну, вам далеко до сэра Перегрина, но вы и не настолько отстали от моды, как лорд Кортлэнд. У него вкусы совершенно в духе эпохи Иакова Первого.

— Да ну? — притворно изумился Алек. — Иакова Первого? Ты шутишь? — он даже приблизительно представить не мог, с чем это едят.

Когда работали над «Аспидом», половина состава понятия не имела, в какой стране происходит действие. А здесь все, вплоть до самых молодых, изъяснялись как доктора исторических наук, чья специализация — история Англии девятнадцатого века.

Потрясающе! Расхаживая по библиотеке, Алек промерил шагами все расстояния, пытаясь освоиться в декорации. Ему хотелось вести себя здесь непринужденно, как и его герой. Он провел ладонью по украшенной причудливой резьбой спинке стула. Что ощущал Лидгейт, делая вот так? А вообще герцоги — отличные ребята. Лидгейт владеет десятками тысяч акров земель. Чувствует ли он себя баловнем фортуны? Или настолько высокомерен, что воспринимает это как должное? А, может, его тяготит груз ответственности? Ничего этого Алек пока не знал. Но со временем обязательно узнает. Он будет знать, как сердится Лидгейт, как выказывает нетерпение, что им движет. Ну, а потом… Потом будет сплошной кайф — он станет экспериментировать. Нет, все-таки здорово, что он снова на работе!

Через неделю Алек убедился на деле, что работа над «Спальней моей госпожи» — это здорово. Очень талантливая труппа, актеры энергичны, работящие. Никто не фальшивил, не ленился и не переигрывал. Каждый верил в свое детище и делал все для его успеха.

В студии царила атмосфера сердечного дружелюбия. Это было совсем не похоже на работу над «часовиками», где в каждом эпизоде снимались два состава — вечерний и утренний. Здесь же актеры встречались по утрам в репетиционной. Все были знакомы. На ленч, прервав работу, собирались в актерской и во время еды смотрели отснятый материал. Они были сплоченной командой, дружеской компанией. В «Аспиде» Алек работал так напряженно, что многих даже в глаза не видел. Как же славно было сейчас приобрести друзей!

Но за неделю восторги Алека ни на шаг не приблизили его к пониманию образа своего героя. И это его удивляло. Все остальное в сериале было так складно прописано, герои так убедительны и интересны. И — очень понятны. Даже леди Варлей, мать-наперсница (роли в этом амплуа обычно самые бледные и невыразительные) имела «зацепку», оживляющую образ. Она ненавидела надвигающуюся старость — это красной нитью проходило через весь сериал. А вот Алек не мог, как ни старался, подобрать ключ к своему герою.

У Лидгейта была всего одна сюжетная линия. В первый год жизни сериала Амелия, девушка из прекрасной семьи, красавица, к тому же невероятно богатая — любила сэра Перегрина, картежника без гроша за душой. Именно он позднее стал отцом ребенка леди Джорджианны. Опекуны Амелии, лорд и леди Варлей, пытаясь уберечь от этого повесы ее состояние, спешно организовали помолвку с герцогом Лидгейтом. Герцог, в отличие от Перегрина, был богат и не нуждался в деньгах невесты. Ему расхваливали Амелию как очень рассудительную и образованную молодую леди. Управлять герцогством непросто, и те, кто близко к сердцу принимал интересы дела, считали, что герцог, в силу особенностей характера, нуждается во влиятельной жене.

Итак, Лидгейт не слишком умен и холоден. Манеры его излишне официальны. Вот и все. Больше Алек ничего не знал. Прошла неделя, потом еще одна. Казалось, все довольны тем, как он работает. Кроме него самого.

Когда возникает подобная проблема, актер должен обратиться к режиссеру. В «Спальне моей госпожи» таковых было двое — Теренс Мэлард и Гил Норуэй. Они работали по очереди — каждый снимал по три серии на одной неделе и две на другой. Схожесть их взглядов — впрочем, как и их внеслужебные отношения (а они были прочной и дружной гомосексуальной четой) — обеспечивала «Спальне моей госпожи» успех и неповторимый аромат хорошей стилизации.

Но оба отличались меланхоличностью и некоторой замкнутостью. Они гораздо больше интересовались процессом съемок, нежели особенностями характеров персонажей. И если даже Алек заговаривал с ними о Лидгейте, его нраве или о том, что двигало им в тех или иных обстоятельствах, они отделывались невнятным бормотанием по поводу углов съемки и кинематографических планов. Так что помощи от них ждать не приходилось.

— А почему бы тебе не поговорить с Дженни? — предложил ему Рэй. — Все-таки именно она пишет твою роль.

— Да она, скорее всего, не захочет.

По опыту Алек знал, что сценаристы избегают общения с актерами. Обычно они объясняют это тем, что не хотят, чтобы у них в ушах звучали голоса актеров — им, видите ли, надо слышать только своих героев. Звучало правдоподобно. Алек верил этому весь свой первый месяц работы над мыльными операми. Теперь-то он знал правду: сценаристы избегали актеров потому, что «если дать им палец — всю руку отхватят». Ведь актеры — чуть ли не самые эгоцентричные существа на свете. Они замучают собеседника бесконечными разглагольствованиями о том, что касается только их самих.

— Нет-нет, — замотал головой Рэй. — Дженни не такая. Просто последнее время редко появлялась, потому что две недели готовилась к пресс-конференции, посвященной нашей «Спальне».

Это было обычным делом — сценарист и режиссер раза четыре в год проводили такие встречи с администрацией телевидения, чтобы обсудить планы на будущее и дальнейшее развитие событий в сериале.

— Но, как правило, ее двери всегда открыты. Она ничем не отличается от нас.

Этого Алек не одобрял. Негоже главному сценаристу ходить у актеров в приятелях. Сценарист должен работать для пользы дела, а не в угоду актерам. К тому же такое амикошонство затрудняет расставание с артистом, если сюжетная линия его персонажа подходит к концу. Но раз здесь в ходу политика открытых дверей, Алек не станет играть в благородство и воспользуется шансом. Пусть голова болит у Дженни Коттон — это ее личное дело.

На следующий день он поднялся на третий этаж. Его задержали газетные фотографы и отпустили лишь в шестом часу. Ассистент Дженни уже ушел, но дверь в ее кабинет была открыта. Она сидела за компьютером. Алек тихонько постучал, и она подняла глаза.

— Вот так сюрприз! — она легко вскочила со стула. — Входи!

— Мне сказали, что это удобно, — объяснил Алек. — Я имею в виду, врываться так запросто, без договоренности.

— Конечно, конечно, — она была жизнерадостна, как всегда. — На самом деле я провожу здесь гораздо больше времени. Эта пресс-конференция на прошлой неделе… Пришлось превратиться в человека-невидимку.

— И как успехи? — поинтересовался Алек. Подобные конференции иногда становились сплошным кошмаром. Ведь основная масса телевизионщиков разбиралась в делах сценарных, как заяц в геометрии.

— Пережила.

— А почему ты решила, что я спрашиваю о тебе? Для меня важнее, пережил ли это Лидгейт.

Ее смех был подобен звону серебряного колокольчика.

— И это как раз тогда, когда я начала верить, что ты не зациклен на себе, как все артисты.

— Уж и не знаю, с чего ты так решила. — Алек невольно улыбнулся. — Ты что же — вправду подумала, что я пришел потолковать с тобой о судьбах мира?

Она снова рассмеялась.

— А ты слышал, что на телевидении от тебя просто обалдели? Лидгейт, завидующий Робину, — это и впрямь здорово, а ведь идея-то твоя. Мне бы и в голову такое не пришло.

Алек довольно критически относился к своей игре, но с этим не без удовольствия согласился. Действительно, отличная мысль. Ведь Лидгейт унаследовал все цацки: титул, деньги, замок Лидгейт и Лидгейтское аббатство… Но герой Рэя жизнерадостнее и моложе, отважнее и удачливее в любовных интригах. О его военной карьере речь напрямую не шла, но ясно было, что он успел отличиться и на поле брани. Конечно, сэр Робин слегка самоуверен, но ведь он молод, и жизнь пока только испытывает его на прочность. Разумеется, герцог завидует. И Алек тоже. Он сыграл бы младшего Лидгейта куда с большим удовольствием, чем старшего.

— Спасибо, — оценил он комплимент Дженни. — Но я все же не совсем понимаю, что делаю. Я еще не вполне раскусил этого парня, старшего Лидгейта.

— Как и все мы, — подхватила Дженни. — Мы, сценаристы, терпеть не можем писать для него текст. Не за что зацепиться.

Дженни занималась тем, что разрабатывала основу сюжета, а также писала «разбивки» — детальные, сцена за сценой, планы каждой серии. На основе «разбивок» пятеро других сценаристов писали окончательные тексты. Кстати, все они прежде сочиняли любовные романы — исторические, времен Регентства.

— Но он нужен нам, чтобы бедняжка Амелия не имела шанса стать счастливой, — продолжала Дженни, — ведь зрители обожают ее и слезами обливаются. А этот Лидгейт как Бермудский треугольник, эдакая всепоглощающая прорва. Что ни придумай для него — все канет в бездну. В общем, очень скользкий персонаж. Поэтому-то нам и нужен был ты. Если ты с ним не справишься — не справится никто.

— Хочешь мне польстить? Не стоит. Именно из-за такого подхода героям обычно ничего не остается, кроме как погибнуть во цвете лет — авторы просто не знают, что с ними делать дальше.

— Ну-ну, продолжай. Я же сказала: без Лидгейта нам нельзя.

— Такое я и раньше слышал.

— Ну да, ты же уже в пятый раз снимаешься, чего ты только не слышал.

Это была сущая правда.

— Ну, скажи мне, — продолжала она, — умираю от любопытства. Что ты о нас всех думаешь? Тебе хорошо здесь? Ты счастлив? Тебе нравится работать в «получасовике»?

Алек снова невольно улыбнулся. Обычно артисты жить не могли без славословий в свой адрес. Но, судя по всему, Дженни из того же теста. Для нее жизненно важно, чтобы он захлебывался от восторга. Она этого жаждала.

— Честно говоря, в таком отличном месте я еще не работал. Народ здесь очень сердечный, дружелюбный. Тут можно рисковать, не боясь быть осмеянным.

— Я ужасно рада слышать это от тебя! — довольная, она примостилась на краешке стола как воробей на жердочке.

Она ждала таких слов. Поэтому Алек оставил при себе все, что собирался выложить, ради чего, собственно, и шел к ней.

— Но это и в самом деле так. Кстати, мне сказали, что когда понадобилось заменить актера, ты настояла, чтобы играл я. Спаси…

— Глупости! — прервала его Дженни. — Чего доброго, ты скажешь еще, что, пригласив тебя, я решила объявить миру, что наш сериал — конфетка, а шоу Пола Томлина — дерьмо!

Ее озорная улыбка положила конец спору. Но кто бы сомневался в том, что пригласила его именно она и именно с такой целью, хотя и скрывает это. Она в восторге от того, что «Спальня моей госпожи» утерла нос «Аспиду»! — Детская жизнерадостность прекрасно уживалась в ней с духом соперничества.

— Не будем об этом, ладно? — она не дождалась ответа. — А что ты думаешь о роли Колли Лайтфидца? Как ты считаешь, зрители понимают, что он голубой, хотя даже себе не признается в этом? Мы пока не можем решить, стоит ли вдаваться в подробности — гомосексуализм в те времена был под запретом. А как было бы интересно, если…

Она продолжала говорить о сериале, его персонажах. Казалось, это занимало все ее мысли, все время. Наверное, в нем была вся ее жизнь.

— Можно мне пока воздержаться от высказываний? Я же тут всего три недели.

— Знаю, — она скорчила гримаску. — Думаю, для зрителей ты до сих пор только Дерек.

Он кивнул. Действительно, на улицах и в метро люди видели в нем не Лидгейта или этого идиота из «Аспида», а Дерека — давнего персонажа из «Страстей».

— Приходится с этим считаться, — сказала она. — Но я уже воспринимаю тебя как своего и хочу, чтобы публика думала о тебе только как о лорде Лидгейте. Ты теперь наш…

Дженни осеклась, словно что-то вспугнуло ее. Алек оглянулся, но за спиной ничего особенного не было. Он снова повернулся к ней, но Дженни уже была на ногах и краска медленно сбегала с лица. Он вскочил, протянул руку.

— Что с тобой?

— Прости. Я… Подожди минутку, хорошо?

— Конечно, конечно…

Она выскочила из кабинета, не дав ему договорить. Алек вышел следом за ней в холл, но там уже никого не было — лишь хлопнула дверь дамского туалета. Теперь он уже ничего не мог поделать.

…Его сестренка Мэг была слабенькой и болезненной и всегда исчезала так же поспешно. «Я хочу немного побыть одна», — говорила она, если кто-то подходил к ее закрытой двери. Алек никогда не знал, почему она уединялась — хотела ли, будучи доброй девочкой, избавить домашних от хлопот или действительно просто желала одиночества. Он терпеть не мог эти «недомогания» именно потому, что ничем не мог ей помочь.

Он сунул руки в карманы. Дверь дамского туалета была тяжелой, деревянной, с массивной хромированной ручкой. Войти он не мог. Да и Дженни вряд ли бы это понравилось. Он взглянул на часы — половина седьмого. В здании не осталось никого, кроме охраны. Среди охранников не было женщин, и войти в дамский туалет, чтобы оказать ей помощь, было некому.

Возможно, ей это и не нужно. Он заставил себя вернуться в кабинет и сесть. Есть ли причина для беспокойства? Непонятно. Он встал, чтобы рассмотреть содержимое битком набитого книжного шкафа. Дневники, кучи писем, всевозможные исторические пьесы и толстая стопка любовных романов из времен Регентства, в дешевых мягких обложках. Две книжки стояли в глубине. Он вытащил одну. Художник, оформлявший обложку, понятия не имел, как правильно повязывают шейный платок.

…Мэг была не просто слабенькой. Поначалу все в семье лгали друг другу: «Когда Мэг поправится… когда Мэг станет лучше…» У Мэг была лейкемия. Она убила ее.

Алек достал с полки другую книжонку. На шее парня с обложки красовался цветастый галстук. Лорд Лидгейт никогда не надел бы такого.

…Он чувствовал ответственность за Мэг. Сестренка была на год моложе. Он обязан был сделать хоть что-нибудь — и не смог…

Услышав шаги, отложил книгу и вышел в холл. Дженни шла медленно, скрестив руки на животе, словно пыталась унять боль. Лицо было серовато-бледным. Увидев его, она моргнула и споткнулась.

— Ты до сих пор ждешь? — Она совершенно забыла о его существовании. — Не возражаешь, если мы договорим в другой раз?

Выглядела она хуже некуда.

— Что с тобой? Иди-ка сюда, сядь.

— Все хорошо, — она вошла в кабинет. — Честное слово. Сейчас пройдет. Все в порядке…

Алек никогда не слышал от Дженни таких коротких, отрывистых фраз. Долго общаясь с больной Мэг, он научился слышать правду сквозь всю эту ерунду. Похоже, дела Дженни были плохи.

Он не знал, что делать. Но Дженни явно хотела, чтобы он исчез, испарился, оставил ее одну. Она хотела справиться сама. Но если дело действительно обстояло серьезно, нужно же помочь ей!

…«Смотри правде в глаза». Так говорила Мэг. Это она положила конец семейным недомолвкам. Заставила всех взглянуть правде в глаза. Однажды вечером Алек помогал ей подняться наверх — у нее опухали и болели составы. На верхней ступеньке она повернула к нему бледное лицо с огромными темными глазами: «Можешь кое-что сказать маме и папе? Скажи, что я хочу поговорить с ними… обо всем…»

О чем? Не о чем тут говорить. Алек хотел произнести это вслух, но голос Мэг был так тих и слаб, а пальцы с такой силой вцепились в его руку, что он сглотнул слюну и молча кивнул. Да, Мэг, как захочешь…

Алек проводил Мэг в ее комнату и спустился. Он панически боялся идти на кухню. Первым заговорить об этом… Все равно что открыть дверь и впустить смерть.

Решиться было трудно. Ему было всего десять лет. Но Алек сделал это. Он же отвечал за Мэг. И дождавшись, когда родители остались вдвоем, произнес: «Мэг знает, что очень больна. Хочет поговорить».

Мать судорожно вздохнула, отец свинцовым взглядом уставился на пустую кофейную чашечку. Но они были люди что надо — сильные, мужественные, и знали, что делать. «Она права», — сказал тогда отец.

Семья сплотилась и встала лицом к лицу со страшной правдой. Следующий год был очень тяжел, но беда сплотила их еще сильнее, потому что они не обманывали друг друга. Именно тогда Алек поклялся никогда не лгать.

А теперь Дженни Коттон, бледная, взволнованная, скрывала от него правду.

С ней происходило что-то очень серьезное. Алек был уверен в этом. В сериале «Обрести и удержать» он играл акушера.

Ничего не оставалось, кроме как выпалить все начистоту, совсем как тогда на кухне, с родителями, двадцать лет назад.

— У тебя кровотечение? — может, прямолинейность и неуместна, но выхода не было.

— Нет. Скорее всего, нет. Ничего страшного. Ерунда…

Итак, у нее кровотечение. Пути для отступления отрезаны. Он обязан был договорить.

— Ты беременна?

Дженни кивнула.

— Немедленно к врачу! Где телефон? Давай позвоню, — бездействие угнетало его.

— Видишь ли, — Дженни, наконец, села и запустила пальцы в волосы, — у меня нет своего доктора. Срок небольшой, всего несколько недель… и еще эта пресс-конференция… У меня не было времени. Но больница здесь рядом. Я сейчас вызову такси. А может, быстрее дойти пешком?

Ей угрожал выкидыш, а она собиралась идти пешком!

— Ты никуда не пойдешь.

— Как глупо… Но, может быть, не из-за чего шум поднимать? Посижу немножко — и все пройдет… Я не знаю… — голос звучал неуверенно. Ах, как это непохоже на нее! — Не хочу в больницу! Может, это ложная тревога.

— Нет, — отрезал Алек. Дженни взрослая и имеет право решать сама, но бывают случаи, когда следует вмешаться и взять ответственность за себя. — Ты едешь в больницу. На такси, пожалуй, быстрее, но я вызову скорую, если ты не против.

Вот теперь пусть выбирает: такси или скорая. А ехать или не ехать в больницу — не ее дело. Его тон был неопровержимым тому доказательством.

— Ну, тогда на такси. Такси… да, замечательно. Не надо скорой… А тебе не стоит ехать. Правда…

Тут он мог ее понять. Она едва знает его, смущена, хочет справиться сама, и так далее, и тому подобное. Но он-то как оставит человека — женщину! — в такой момент. Он поднял телефонную трубку.

У ближайшей службы такси были довольно тесные связи с офисом шоу, и диспетчер пообещал, что машина прибудет немедленно.

Выйдя из кабинета, Дженни автоматически повернула налево, к лестнице. Алек взял ее за руку и повел направо, к лифту. Он предназначался исключительно для перевозки грузов, и это правило никто никогда не нарушал. Но никто и не позавидовал бы сейчас законному праву Дженни воспользоваться лифтом. Алек придержал рукой двери, пропуская Дженни вперед. Ее макушка не доставала до его подбородка. Трудно было представить ее беременной. Он привык думать о ней как угодно — девочка-сорванец, сказочный эльф Тинкер Белл [Тинкер Белл (колокольчик) — героиня сказки Дж. М.Барри «Питер Пэн и Венди». — Прим ред.] , в конце концов.

Ни то, ни другое, ни третье… Она — женщина, носящая под сердцем дитя.

Машина уже стояла у подъезда. Алек распахнул заднюю дверцу и уселся рядом с Дженни. Он бросил пару слов шоферу, и машина отъехала от края тротуара. Дженни сидела неподвижно, уставившись на свои руки. Она молчала и казалась очень одинокой.

Одинокой? Но ведь она не одинока. Алек обругал себя: «Позвоню Брайану, как только приедем в больницу». Почему он сразу этого не сделал? Ведь Брайан был отцом ребенка. И рядом с Дженни сейчас должен быть он, а не Алек.

— Извини. Надо было…

— Нет-нет! Не нужно. Брайан ужасно ведет себя в больницах. Он их ненавидит.

Она беспокойно пошевелилась. Мысль о звонке Брайану явно встревожила Дженни. Алек успокоил ее:

— Прекрасно. Как захочешь, так и будет.

Машина остановилась перед светофором.

— Ну вот, теряем целую минуту, — сказал Алек.

Она не ответила. Загорелся зеленый, машина тронулась. Алеку захотелось взять Дженни за руку, но он вдруг подумал, что ей это может быть неприятно.

— Наверняка они ничем не помогут.

— Не знаю.

— Ну, а я знаю, — только теперь она подняла голову. Ее безучастный взгляд был устремлен вперед, куда-то вдаль, сквозь толстую плексигласовую перегородку, отделявшую их от шофера. — Я пишу для мыльных опер уже десять лет и многое знаю о выкидышах. При восьминедельном сроке ничего сделать нельзя. Позже дают препараты, снимающие спазмы матки. А в восемь недель ничем помочь невозможно…

…В конце концов, Мэг тоже ничем нельзя было помочь. Его семья перепробовала все. Запасы их энергии и воли были неистощимы. Но они ничего не смогли сделать, чтобы Мэг жила…

— Ненавижу… — продолжала Дженни, — ненавижу беспомощность. Я могу работать на износ. Поставьте передо мной цель, и я ее достигну. Сделаю все, что положено. — Ее кулаки сжались. — А когда вот так сидишь и не можешь ничего сделать… Невыносимо!

Это Алек понимал. Его семья отказывалась признать свою беспомощность перед болезнью Мэг. Алек знал, что именно поэтому он всегда боролся и упорствовал, даже в таком безнадежном, заранее обреченном деле, как «Аспид» — он терпеть не мог ощущения беспомощности. Не в силах был видеть, как снова умирает Мэг…

Они уже ехали по территории больницы. Машина остановилась около белого навеса приемного покоя.

— Подожди, — велел Алек.

Он обошел машину, открыл дверцу и подал Дженни руку, чтобы помочь выйти. Ее губы были плотно сжаты, а лицо бледнее прежнего. Веснушки выступили резче, весенне-яркие крапинки словно подшучивали над ее несчастьем. Она споткнулась.

— Что такое?

— Не знаю, ничего… немножко нехорошо стало… вот и все.

Выглядела она хуже некуда. Алек инстинктивно подхватил ее одной рукой за плечи, другой — под коленки, поднял и понес к дверям приемного покоя. Совсем как Дерек нес на руках Джинджер в «Страстях». Когда с шипением раскрылись автоматические двери, он прижал ее к груди.

К ним бросились на помощь. Появился санитар с креслом-каталкой. Заторопилась сиделка в белом. Подбежала женщина из-за столика регистрации.

— Сможет она сидеть в кресле? — спросил санитар. — Или нужны носилки?

— У меня все в порядке. Отпусти меня! — протестовала Дженни. Ей было неприятно, что Алеку пришлось нести ее на руках. Он опустил ее в кресло и, выпрямляясь, услышал позади вздох, как будто у кого-то внезапно перехватило дыхание. Что это значило, знал любой актер, снимающийся в мыльных операх.

— Ей-богу, — за спиной стояла женщина с блокнотом регистратора, — я знаю вас. Вы же Дерек!

Дженни действительно потеряла ребенка. Пока ее осматривали в приемном покое, Алек позвонил Брайану. Они оба жили в Горвенте, в окрестностях Бруклина, совсем недалеко от студии. Буквально через несколько минут Брайан был в больнице. С очень озабоченным видом он пожал Алеку руку и пошел за медсестрой сквозь двойные двери, чтобы увидеться с Дженни. Алеку это было запрещено. Тем же вечером Брайан позвонил ему, еще раз поблагодарил и сообщил, что Дженни слегка лихорадит и ее задержат в больнице до утра. Но она не хочет, чтобы в студии узнали о случившемся. Может быть, Алек промычит там что-нибудь неопределенное?

Ну разумеется, промычит… Он все сделает так, как хочет Дженни.

На следующий день он не был занят в студии и поехал навестить ее. Дверь палаты, не в пример дверям кабинета, была закрыта. Алек тихонько постучался, опасаясь разбудить Дженни.

— Войдите, — последовал немедленный ответ. Но голос звучал вяло и устало.

Он вошел. Палата была полна цветов. На подоконнике в зеленой вазе стояли розы на длинных стеблях, на ночном столике — лилии и фрезии, тюльпаны — на прикроватном… Пол был расписан райскими птицами и виноградными гроздьями.

Чему удивляться? В мире шоу-бизнеса всегда встают рано и все делают быстро. Члены труппы, люди с телевидения и даже из других программ не теряли время зря и завалили ее своими цветочными дарами.

Предполагая это, Алек взял с собой огромный бутерброд.

Дженни, в линялой, застиранной больничной сорочке, приподнялась на постели. Около нее не было ни книг, ни журналов, даже телевизор был выключен. Похоже, она сидела просто так, без всякого дела. Он понял, что это редчайший случай в ее жизни.

Она явно не желала, чтобы кто-нибудь видел ее такой. Алек понял и это. Ей хотелось всегда выглядеть жизнерадостной, шустрой девчонкой, чтобы все верили, что у нее нет проблем. Но они были. Ей было больно. Она страдала.

Алек приблизился. Вручил ей небольшой белый пакетик.

— Это на случай, если твой завтрак оказался несъедобным.

Она приняла пакет молча, развернула его, извлекла бутерброд. Листок вощеной бумаги упал на пол. Дженни посмотрела на угощение и вдруг быстро заморгала, словно собираясь расплакаться.

Алек понял, что и это случается не часто.

— Спасибо тебе за вчерашнее, — Дженни не поднимала глаз. — Вообще-то я не считаю себя человеком, которого надо спасать…

— Очень может быть, — ответил он грубовато. Ей не понравилось бы его сочувствие. А ласка и теплота заставили бы разрыдаться. Но именно этого она и боялась. — Думаю, что во мне не было нужды вчера. Ты бы прекрасно справилась бы сама. — Пусть она по-прежнему в это верит. Он придвинул стул к кровати. — Как ты себя чувствуешь? Какая температура? Говорят, тебя из-за нее тут держат.

Она откашлялась.

— Нормальная. Если не подскочит, сегодня поеду домой.

— Вот и хорошо.

Зачем он это сказал? Почему его голос зазвучал сердечно и успокаивающе? А ей какой смысл притворяться спокойной и хладнокровной?

Он вспомнил доктора Роберта Олдфилда, своего героя из «Обрести и удержать». Хотя в конце сериала выплыло, что он практикует без лицензии, его манера обращения с пациентами была великолепна. Он хорошо знал, что в жизни бывают моменты, когда человеку отчаянно плохо.

— Надеюсь, тебя не очень удручают больничные стены?

Она пожала плечами.

— Дома, конечно, лучше, но в общем-то мне все равно.

— Мерзкая вещь с тобой случилась. Имеешь право чувствовать себя гадко.

— Не знаю, — она водила пальцем по краю бутерброда, разравнивая полоску сырного крема, видневшуюся между кусочками хлеба. — Это было бы нечестно. Я не умирала от счастья, узнав, что беременна. С какой стати мне теперь убиваться?

— Беременность не входила в твои планы?

Она покачала головой.

— Мы оба не очень-то этого хотели. Когда у меня возникли подозрения, мы решили, ничего не обсуждать, пока не узнаем наверняка. Зачем поднимать шум вокруг того, чего, может, вовсе и нет? А когда все стало ясно… не знаю… мы просто не стали ничего решать. Думали, что у нас вагон времени, чтобы десять раз все обдумать. Наверное, даже лучше, что все так вышло.

Она была в смятении. Алек взял ее за руку.

— Знаешь, иногда только теряя что-то, начинаешь взаправду этого хотеть…

Ладошка Дженни оставалась напряженной. Она не привыкла, чтобы ее утешали. Но Алек не ослабил пожатия. И все-таки через мгновение она высвободила руку.

— Лежу здесь и думаю: может, во всем виноват стресс? Только что закончилась пресс-конференция. Мой первый босс, милая дама, говорила, что от таких мероприятий у нее начинают лезть волосы. На ее щетке каждый день были клочья волос — я своими глазами видела… Это точно от стресса. И… — голос Дженни сорвался, — знаешь, лучше бы у меня все волосы выпали…

Алеку хотелось сказать какие-то слова, чтобы успокоить ее, унять эту невероятную боль. Но слов не было.

— Не вини себя. Не надо.

Она, казалось, не слышала.

— Я должна была предполагать, что такое может случиться, — она провела ладонью по своим стриженым волосам. — В женских делах я никогда особенно не разбиралась. — Она оттягивала концы волос вниз — отчаянно, бессознательно, словно желая, чтобы они скорее отросли.

— Короткая стрижка — мальчишество. У женщины должны быть длинные, струящиеся волосы.

Алек хотел возразить. Пусть она не считает себя непривлекательной. Да, у нее повадки девчонки-сорванца, но именно это ему безумно нравится. Он был женат на профессиональной красотке и часами стоял перед дверью их старого дома, пока Хлоя готовилась к выходу в свет. Она была ослепительной красавицей и всегда потрясающе выглядела, но ни ей, ни ему эта красота не дарила радости… С тех пор он терпеть не мог женщин, мечтающих стать красивыми.

Но он и рта не раскрыл. Если Дженни всегда ощущала себя неженственной, если она и впрямь очень переживала из-за этого, то слова, которые он ей скажет, не утешает ее. Тем более сейчас.

Стук в дверь избавил его от необходимости отвечать. Дверь распахнулась и вошел Брайан, не дождавшись приглашения.

— Алек? — было первым его словом. Странно. Ему следовало бы сначала поздороваться с Дженни. Наверное, его сильно удивила эта встреча. — Ты пришел навестить Дженни? Думаю, она рада.

Алек встал и подал Брайану руку, но у того руки были заняты. Он принес изящную цветочную композицию — три розоватые орхидеи, укрепленные на подставке из мха. Это будет чудесно смотреться на ночном столике, вернее, чудно смотрелось бы, если бы на нем еще оставалось место.

— Похоже, это лишнее, — голос Брайана звучал беспечно, он словно посмеивался про себя. — Следовало придумать что-нибудь пооригинальнее, — он сдвинул корзину с гиацинтами и водрузил свои цветы рядом с пластиковым кувшином для воды. Потом взглянул на Дженни: — Сколько они собираются томить тебя тут?

— Если не поднимется температура, выпишут после обеда.

Алек был в шоке. Если бы он был режиссером, а все происходящее — сценой из сериала, то Дженни полагалось растаять при виде Брайана. Она из последних сил сдерживалась при Алеке, которого едва знала. И вот, наконец, приходит любимый, отец утраченного ребенка. Она рыдает. Этот человек поддержит ее, утешит… С ним она в безопасности, при нем можно плакать.

Но Дженни почему-то не таяла. Она оставалась такой же собранной и вежливой, как и в присутствии Алека.

— Рад, что ты скоро выйдешь. Тут не слишком-то весело, — Брайан окинул взглядом палату. — Я бы и часу не вытерпел в больнице. Меня трясет даже когда прихожу кого-нибудь навестить.

«Господи, парень, да ведь она же только что потеряла твоего ребенка. Неужели тебе это безразлично?»

А Брайан продолжал болтать. Палата маловата, правда? Но, по крайней мере, нет соседей. А которые цветы с телевидения? Много баксов грохнули на букет? Но его слова звучали неестественно, натянуто, а голос был чересчур веселым.

Алек, кажется, все понял. У них с женой было заведено так: расстраиваться имела право только Хлоя. А у Алека все должно быть в порядке. Его обязанностью в их союзе было решать проблемы, а ее — их создавать. И обоим эти роли удавались, пока не появились проблемы, которые Алек оказался бессилен разрешить…

Может быть, нечто похожее происходит и у Дженни с Брайаном? Разрешать проблемы было делом Дженни. «Я не считаю себя человеком, которого надо спасать», — сказала она Алеку. Но вот она здесь, в отчаянном положении. У нее беда, а это против правил. И Брайан не знает, как себя вести.

— Скажи-ка, Алек, — Брайан указал Алеку на единственный стул, сдвинул вазу с цветами и устроился на подоконнике, — как тебе работалось со Стивом Нортлэндом?

Стив Нортлэнд? Он ставил фильм, в котором Алек успел сыграть между «Аспидом» и «Спальней моей госпожи». С какой стати сейчас говорить о нем?

— Замечательно.

— Мы с ним кое о чем поболтали перед тем, как он начал «Истсайд».

— Да? — Алек насторожился. «Кое о чем поболтали»? Наверное, собирались сотрудничать, а затем передумали. Или же просто ассистент режиссера сказал после кинопробы: «Не беспокойтесь, мы вам позвоним». Но Алека вовсе не волновало это. У Дженни выкидыш! При чем здесь дела?

Но, может быть, Брайан — человек такого сорта, который просто не может выказывать сердечной заботы в присутствии постороннего? И его словоблудие вовсе не свидетельствует о бесчувственности.

Пора уходить. Может быть, после его ухода Дженни станет легче? Он поднялся со стула. Брайан немедленно повернулся к нему, словно обрадовавшись. Опытные актеры, они недурно сымпровизировали сцену прощания.

Ожидая, пока откроются кремовые двери лифта, он гадал, что сейчас происходит в палате. Наверное, Брайан сидит на кровати, обнимая Дженни, а она плачет на его груди. А может быть, он по-прежнему сидит на подоконнике, продолжая болтать о своих проблемах.

3

Дженни была прекрасно осведомлена о больничной жизни. В каждом из ее сериалов, кроме, вероятно, последнего, обязательно бывали сцены в больнице. К тому же ее первый босс была сторонником скрупулезной точности во всем, вплоть до деталей. А сама Дженни попала в больницу впервые. Никогда прежде на ее запястье не надевали пластиковый браслет. Никогда она не лежала на больничной койке.

Одиночество больно ранило ее. Она не была к нему готова. В мыльных операх больничные палаты всегда полны народу — врачи, медсестры и посетители, толпы посетителей… И если больной просыпался в три часа ночи, то какой-нибудь верный друг уже припадал к его ложу. Можно было начинать сцену.

Но прошлой ночью, когда Дженни проснулась в три часа, на стуле никто не сидел. Она была одна в серых стенах больничной палаты.

Наутро оказалось, что стены выкрашены в унылый голубой цвет. Палата была полна цветов. Это выглядело весьма мило, но одиночество не покидало Дженни. Приходил Алек, но ушел, когда появился Брайан. А у Брайана как всегда уйма дел, к тому же сегодня у него съемочный день, задерживаться он не мог, — и вот она снова одна… Дженни решила было позвонить отцу. Услышав его голос, она не чувствовала бы себя такой заброшенной. Но он и не подозревал о ее беременности. Узнав о выкидыше, он очень огорчится. А ведь она всегда старалась не причинять ему тревог. Вот если бы у нее была мать… Но тогда вся жизнь Дженни была бы иной…

— Ох, Дженни, Дженни… Профаны мы с тобой в этих «дамских штучках»!

Ей было восемь лет, она, маленькая балерина, готовилась к первому в жизни танцу на настоящей сцене. Стоя на стуле перед зеркалом, она сосредоточенно смотрела, как отец сражается с веночком из искусственных цветов. Папе предстояло укрепить его шпильками вокруг им же сооруженного кособокого пучка. Но волосы Дженни были густыми и непослушными. Папе приходилось нелегко.

Том Коттон был совсем молод. Став мужем в восемнадцать и отцом в девятнадцать, он овдовел двадцати лет от роду. Его юная жена носила имя цветка — Лили. Смерть ее была очень обыкновенной — она разбилась в автокатастрофе.

Приехали родители Лили и забрали ребенка. «Не в твоем положении воспитывать дитя», — сказали они Тому, и были, конечно, правы. Том был отличным парнем — хорош собой, вежлив, обаятелен и открыт.

Но он был профессиональным бильярдистом. Мотался с одного соревнования на другое, иногда ночи напролет проводил за рулем, принимал душ на автостоянках, питался лишь крекерами с арахисовым маслом из автоматов «Фаст фудз». Им с Лили нравилась такая жизнь. Когда появилась Дженни, они завернули ее в розовое одеяльце и продолжали колесить по стране с неменьшим удовольствием.

Но вот Лили не стало…

При всем желании Том не справился бы с обязанностями отца-одиночки, тем более что Дженни уже не была младенцем. Когда была жива мать, девочка еще спокойно сидела в колясочке, тараща на мир круглые глазенки. А теперь-то она ползала и вытирала коленками крошечных комбинезончиков грязь с полов всех бильярдных. Она обожала окурки и электрические розетки. Пробовала на вкус монетки. Во время долгих переездов ерзала и скулила, сидя в машине, словно в плену.

Тому все же пришлось отдать дочку родственникам, но уже через три месяца он примчался за ней. Ему было всего двадцать. Но ответственность не пугала его. Лили терпеть не могла родительский дом. С какой стати он должен нравиться их дочери?

Том перестал ездить на соревнования и открыл собственный зал для бильярда в одном из грязных городишек восточной Оклахомы. Конечно, это нравилось ему гораздо меньше, чем прежняя жизнь на колесах — он тосковал по бесконечным дорогам, по бешеному ритму спортивных поединков. Но как бы то ни было, дела у него обстояли неплохо. Зал был приличным, чистеньким.

И свою дочь он воспитывал такой же — благонравной чистюлей.

… Он запихивал очередную шпильку в веночек Дженни. Маленький пучок давно болтался над левым ухом. Тогда он всунул еще одну шпильку справа, чтобы восстановить равновесие.

Дженни глядела на себя в зеркало. Одновременно она видела и лицо отца. Его брови были решительно сдвинуты, но уверенности во взгляде не было: «Ох, уж эти мне „дамские штучки“…

— По-моему, все о'кей, пап, — сказала она.

— Не знаю, дорогая. А что будет, если ты встряхнешь головой?

— Не будем мы там головами трясти! Это же балет!

И Том с облегчением согласился. Он подал Дженни ручное зеркальце, чтобы она осмотрела прическу сзади. Конечно, на затылке было много неизвестно откуда взявшихся и болтавшихся во все стороны прядей, но цветочки выглядели прелестно. Дженни решила, что это здорово — носить в волосах цветы.

— Пап, а среди них есть лилии? — это же имя ее мамы, Лили.

— Нет, дорогая, тут их нет.

Школьный концерт приближался. Все девочки уже собрались в гимнастическом зале. Там была и толпа мам, вооруженных щетками, гребнями, а одна — даже гладильной доской. Неплохо бы подойти к одной из них: «Миссис Полард, помогите мне, пожалуйста, сделать прическу». Они ведь все такие милочки! Любая с радостью поможет Дженни. Из неуклюжего пучка вытащит эту прорву шпилек, расчешет волосы до блеска, снова уложит и заколет шпильками — и ее головка станет такой же, как у остальных девочек. Девочек, у которых были мамы.

Но попросить — значит признать, что папа не справился со своей задачей. Дженни не стала никого ни о чем просить. Разумеется, при первом же пируэте веночек свалился с головы…

Дженни и Том жили в небольшом домике, бок о бок со спортзалом, на южном берегу реки. Церкви, школы, Мэйн Стрит и роскошные дома городской аристократии находились на другой стороне. Домик Тома был, правда, очень ухоженный, но никто с северного берега этого не видел. Почти все остальные домишки здесь были обветшавшими, с покосившимися крылечками и замусоренными двориками. Дороги были узкими. Ни тротуаров, ни мостовых, ни водостоков не было вовсе. Поэтому после сильного дождя на улицах и во дворах стояли громадные лужи.

Дженни была единственным белым ребенком на южном берегу. Тут жили и негритята, и индейцы. Иногда Дженни играла с ними. Папа смастерил ей качели на задворках автостоянки. Хотя здесь и так было много мест для игр — под мостом, на мелководье, на речных бродах в излучине реки…

Дженни играла с другими детьми только днем, в хорошую погоду. Такое тогда было время — люди осторожничали, особенно в их городке. «Не смей ходить в гости к белым!» — говорили чернокожие родители своим чадам. А маленьких индейцев ни о чем предупреждать было не нужно — они все знали и так.

Так уж получилось, что у Дженни было одинокое детство. Она рано выучилась читать. А воскресным утром отец водил ее на северный берег в библиотеку Карнеги, и она выбирала столько книг, сколько могла унести. Устав от чтения, Дженни выдумывала собственные истории: сочиняла себе друзей, братьев, сестер… И если она была дочерью вождя краснокожих и помогала заблудившимся пионерам найти дорогу, то в фургоне вместе с ней обязательно ехали дети. А когда Дженни была астронавтом, на борту космического корабля рядом с ней находилась дюжина приятелей. В своих фантазиях она никогда не была одинокой.

Отец восхищался силой ее воображения. Подчас он сам подначивал Дженни, заставляя работать ее воображение: «Вон те, двое, у будки с афишами — кто это, как ты думаешь?» И она сочиняла про них целый рассказ, а порой сразу два или три. Отец мог слушать ее без конца, изредка задавая вопросы. Когда Дженни умолкала, он крепко сжимал ее в объятиях: «У тебя мамино воображение!» Это он особенно в ней любил.

Дженни жилось бы легче, если бы она все время оставалась на южном берегу, пересекая реку только затем, чтобы попасть в библиотеку или в магазины. Но ведь на той стороне и школа Брауни, и балетные классы. Том устроил ее в начальную школу и записал во все кружки сразу, что, по его мнению, приличествовало белой девочке.

В школе было очень мило, в кружках забавно, но Дженни всегда знала, что она не такая, как все. Костюмы на праздник Всех Святых папа покупал в дешевом магазине. Если один раз она была привидением, то в следующем году — клоуном. А подружки изображали и принцесс, и невест, и цыганок. Том пришивал ей на форменное платье белые подворотнички неумелыми стежками, большими и неровными. Мамы других девочек делали это на швейных машинках, красивыми разноцветными нитками — основная нить была одного цвета, а на шпульке — другого.

Дженни никогда не жаловалась отцу и старалась не отличаться от других детей. Когда школа Брауни выезжала на экскурсию, дети брали с собой завтраки в хорошеньких маленьких коробочках. Дженни видела сэндвичи подружек — мамы аккуратно срезали с хлеба все корочки. И она украдкой, озираясь, разворачивала свой сэндвич и отщипывала корки, быстро проглатывая их, чтобы никто не заметил. Но сэндвич все равно выходил некрасивый — края хлеба были мятые и неровные.

Она постоянно спрашивала о матери. Дженни было всего восемь месяцев, когда погибла Лили, поэтому девочка просто не могла ее помнить.

— Расскажи мне о ней! — умоляла она отца. — Какая она была? Красивая? Хорошо одевалась?

— Ну конечно, дорогая… разумеется…

— А какие у нее были платья? Папочка, расскажи подробнее!

Отец честно старался:

— Ну… у нее была зеленая блузка…

— Это я знаю. Она в ней на фотографиях. А еще что? Платья, платья она носила? Красивые?

— Ну да, наверняка… но, милая, послушай, я не помню. Самое главное — что у тебя ее фантазия.

— А какие у мамы были волосы? — Дженни понимала, что замучила отца, но не могла остановиться: это было слишком важно.

— Она умела делать красивые прически?

— Ну, у нее были длинные волосы, обычно она их распускала, а в жару закалывала на затылке.

— Она здорово управлялась с ними?

— Скорее всего… но, возможно, я не совсем понял твой вопрос.

«Смогла бы она красиво меня причесать?» — вот что имела в виду Дженни. Ну конечно, смогла бы! Ведь она была — мама. И звали ее Лили. Какое прелестное имя! Женщина с таким именем обязана уметь делать чудесные прически.

Мама по имени Лили пекла бы пироги для школьных вечеринок, выбирала бы для Дженни в магазинах красивые платья, убирала бы ее волосы перед концертами, срезала бы корочки с хлеба, готовя сэндвичи. Дженни верила в это всем сердцем. И это не было ее очередной выдумкой.

Ужасно было расти без мамы. Иногда с девочкой происходили странные вещи. Они смущали ее. Однажды у нее зачесалось в таком месте, о котором и говорить-то неохота. Ночи напролет Дженни не могла заснуть от ужасного зуда. Ей казалось, что с нею происходит нечто стыдное. Конечно, маме она сказала бы сразу: отвела бы ее в сторонку и по секрету поведала бы обо всем. И мама бы это уладила, обо всем позаботилась бы — и никто бы ни о чем не узнал. А папе она не могла ничего сказать и тянула время. Но однажды среди ночи зуд стал невыносимым.

Дженни понимала, что папа не должен ее осматривать, и он отвел ее в пункт первой медицинской помощи. В столь поздний час там были странные люди, все под мухой, и от них дурно пахло. Том все время обнимал дочку. Причина была проста: кто-то укусил ее, когда она плескалась в реке. Потом Дженни натерла там резинкой от трусиков, и в ранку попала инфекция.

Если бы мама была жива! Дженни не мучалась бы три ночи подряд и не попала бы в такое мерзкое место из-за паршивого укуса.

Время шло, многое становилось проще. Никто не подсмеивался над тем, что она не похожа на других. Дженни всегда была весела и очень забавна, но своих тайн никому не раскрывала. Дженни нравилось быть в школе на особом положении. У нее не было закадычной подруги. Но она считалась девчонкой, на которую можно положиться. Если кому-то из маленьких индейцев нужно было передать что-то своей «бледнолицей сестричке», это делалось через Дженни. Когда она уже училась в средней школе, учительница театрального мастерства собралась поставить пьесу из истории гражданской войны на Юге и очень хотела узнать, не откажутся ли чернокожие ребята ей помочь. Она спросила об этом Дженни. Девочка знала, но ей не составило никакого труда выяснить. Она села в автобус, переехала через мост вместе с детьми негров, и те выложили ей все, что об этом думали: «Ни за что на свете не будем изображать рабов».

За три года до окончания школы в первый день учебного года школьный автобус проехал по южной стороне реки, потом прогромыхал по выбоинам старого моста. Громко заскрежетали тормоза, и автобус остановился в самом начале Мэйн Стрит.

Раньше здесь никогда не останавливались. На Мэйн Стрит располагались в основном магазины, офисы по торговле недвижимостью, страховые конторы. Жилых зданий тут было мало, и непонятно, кто в них жил. Вечерами, после закрытия магазинов, улицы мгновенно пустели. Никто не играл в мяч, не катался на велосипедах… Но сейчас стало ясно, что кто-то из ребят живет именно здесь.

В автобус вошел высокий и стройный темноволосый парень. Он скользнул взглядом по лицам — с одной стороны прохода сидели бронзовокожие индейцы с лоснящимися черными волосами, по другую сторону — чернокожие. Спереди в одиночестве сидела веснушчатая белая девчонка. Занятным был этот школьный автобус.

Обычно в сентябре везде холодно, дует резкий ветер, но в Оклахоме начало сентября ничем не отличается от августа — такое же жаркое и золотое…

Мать мальчика, возможно, считала их переезд «сменой декораций» и началом новой жизни, но сыну было видней. Автобус, полный плебеев, парий, аутсайдеров, служил лучшим подтверждением тому, что жить в нижней части города — предел падения.

Он плюхнулся на сиденье напротив белой девчонки. Та дружелюбно представилась.

— А меня зовут Брайан О'Нил, — ответил он.

…Уже год Дженни слушала рассказы Брайана о его жизни. Но он все еще скрывал свою боль. Мать его вышла замуж за дрянного парня. Тот сильно пил, и в конце концов она оставила мужа и переехала в родной город — больше податься было некуда. Они смогли позволить себе только крохотную квартирку над магазинчиком тканей. У Брайана была небольшая спальня, а миссис О'Нил приходилась спать на диване-кровати в гостиной.

У нее была цель жизни — доказать людям, что она удачлива и не хуже других. Все надежды возлагались на Брайана. Он сделает их семью респектабельной!

Брайан, в свою очередь, хотел доказать всем, что не похож на отца — даже тем, кто его и в глаза не видел. Он был не прочь преуспеть, но респектабельным становиться не собирался. Об этом мечтала его мамаша и потому всю жизнь давила на сына, контролируя каждый шаг. А он жаждал свободы.

Брайан владел способностью молниеносно оценивать ситуацию, хотя и был сыном алкоголика. И когда в тот день он вошел в автобус после занятий, его заинтриговала, и даже более того, очаровала единственная белая девушка на переднем сиденье.

Сразу непонятно было, из какой она семьи. Она не принадлежала к элите, но и не была похожа на дочку кочегара или фермера. Не чернокожая, не индианка… Просто Дженни. Все ее знали, все любили. Девочки из лучших семейств запросто общались с нею. Если учительница просила ее раздать учебники и она поднимала стопку книг чуть ли не выше ее самой, со своего места молниеносно вскакивал чернокожий юноша, чтобы помочь ей.

Но в автобусе она сидела в одиночестве. И по школьным коридорам гуляла одна. Никакая другая девушка в школе не вынесла бы такого, а этой хоть бы что!

Она казалась Брайану самым свободным человеком на свете. Таких он еще не встречал.

В тот же день он шел по мосту, разыскивая ее. Найти Дженни не составило труда. Было жарко, и она играла в баскетбол с индейскими ребятами на пришкольном стадионе. При виде этого странного белого парня индейцы ретировались.

Дженни была в обрезанных выше колен джинсах, а влажная от пота маечка обрисовывала юные формы. Она кинула Брайану мяч. Он поймал его, но вместо того, чтобы бросить в корзину, подошел и подал ей. Он был совсем неспортивным.

— Я лучше посмотрю, как ты играешь.

— Ой, нет! — Утром в автобусе Дженни чувствовала себя с ним запросто, но вот сейчас… взгляд этого парня… Это было непривычно. Она неловко поежилась и крепче прижала к себе мяч. — Мне все равно нужно идти. Я обещала помочь папе.

— Твой папа дома? — Брайан хорошо знал, что за отцы бывают дома в три часа дня. Но не привык, чтобы с этим так легко мирились.

— Наверное, — ответила она. — Может, уже пришел, а может, и нет. Он работает так близко от дома, что трудно сказать…

Дженни несла чепуху. Хорошо бы, если этот парень перестал глазеть на нее. Но почему-то не хотелось, чтобы он уходил. Пусть бы он остался, но при этом перестал на нее пялиться.

— А хочешь, пойдем со мной? Познакомлю с отцом. — Все будет о'кей — ведь ее отец всем всегда нравится.

Дженни еще никогда не входила в бильярдную с парнем. Том Коттон не знал, как себя вести. Он просто протянул Брайану руку, как взрослому.

— Сегодня чистим фильтры. Это муторное занятие. Будем рады, если поможешь…

Брайан ничего не смыслил в фильтрах, сливных трубах и дренажной системе, но ему было приятно, что взрослый мужчина разговаривает с ним на равных. Правда, мать не одобрила бы его поведения. Ведь бильярдная — вовсе не респектабельное заведение… И он застрял здесь на целый день. А когда следующим утром вошел в автобус, то сел не напротив Дженни, а рядом.

…Девушка и парень сидели в автобусе рядом, вместе ходили в школу — этого было вполне достаточно, чтобы все окрестили их «парочкой». То, что Дженни — девушка Брайана, стало общеизвестным и неоспоримым фактом гораздо раньше, чем они сами это поняли.

Их сильно тянуло друг к другу. Брайан постоянно стремился что-то доказать всем в городе, а Дженни давно все доказала. С нею он мог расслабиться, стать самим собой.

Дженни же всегда была сама собой. Давно уже перестала общипывать корочки с сэндвича. Это все равно не имело смысла. Ее притягивало к Брайану то, — и это было так удивительно, почти непостижимо, — что ему нравилась ее необычность. И даже то, что она была сущим профаном в обыкновенных «девичьих штучках».

— Ну, и что с того? — спрашивал он, когда Дженни робко жаловалась ему, что все ее блузки однотонные, а подружки накупили себе модных блузочек в клетку.

— Только как же девчонки будут ходить все одинаковые? Как будто бы подписались на газету, которую я не получаю.

— Ну и дрянная газетенка, скажу тебе. Брось, Джен, девчонки с ума сходят по модным шмоткам, это для них головная боль, а не радость. А ты всегда такая радостная!

Брайан обожал это в ней и восхищался ее воображением. Какую свободу она обретала в своих фантазиях! Могла мысленно перенестись куда угодно, вообразить себя кем угодно… Брайан знал, что хочет быть актером. Он уже обнаружил в себе способности, и любимым его занятием было входить в образ какого-нибудь героя, листая книгу. Это давало ему столь желанную свободу. А Дженни книга не требовалась. Она выдумывала истории сама.

Каждый из них возлагал свои надежды на их отношения. Он мечтал чувствовать себя независимым, не отчитываться ни перед кем — и надеялся научиться этому у нее. А Дженни хотела иметь друга, товарища, избавиться, наконец, от одиночества. Будь она ревнивой собственницей, их отношения не продлились бы и недели. Но она этого просто не умела. Ей в голову не приходило приставать к нему с расспросами, чем он занимался без нее (как всегда поступала мать Брайана). Дженни же интересовала только их доверительная, душевная близость, когда они оставались наедине. А это у них было.

Они строили планы о том, как поедут в Нью-Йорк. Брайан станет актером. Дженни будет писать для телевидения. Сидя целыми днями на пыльной дамбе или в тени тополей, они болтали и мечтали. Светло-коричневые воды реки были почти неподвижны в летнюю жару…

Дженни пришла в восторг от перспективы переезда в Нью-Йорк. Она была уже достаточно взрослой, чтобы понять, чем пожертвовал ради нее отец. Том Коттон все-таки в душе оставался бродягой. Его жизнью были соревнования, душные прокуренные комнаты с низкими потолками, мелькающие неоновые надписи «свободно»… С каждым годом в нем нарастало беспокойство.

Она помогала ему в зале чем могла — раскладывала на полках около кассы конфеты и жвачку, звонила в компанию по ремонту, когда выходил из строя автомат для попкорна, заведовала всей бухгалтерией и счетами. Но вовсе не это было нужно от нее Тому. Он хотел, чтобы она поскорее выросла. Тогда можно будет закрыть свой зал и вернуться к бродячей жизни.

Весь последний курс Дженни и Брайан подрабатывали и копили деньги. Уже и билеты были куплены. Через неделю после выпускных экзаменов они уедут. А вечером, накануне отъезда, они впервые переступили черту…

В течение всех этих лет они очень редко касались друг друга, не в пример другим подросткам, постоянно тискавшимся. Если даже вдруг что-то возникало, Брайан первый давал задний ход: «Не стоит начинать, если мы не знаем, чем закончим. А кончить, как мои родители, не хочу». Его родителям в свое время пришлось пожениться — деваться было уже некуда.

… Из романов Дженни знала, что обычно все бывает не так. Это она должна противиться, а ему полагается быть охваченным безрассудной страстью. Необузданные порывы, животная похоть — вот что он должен был ощущать, как явствовало из книг. Ну, а он ничего такого не чувствовал.

И Дженни решила, что это ее вина. Она недостаточно хорошенькая, не слишком ласковая, и к тому же мало смыслит в «девичьих штучках». Когда они впервые очутились в постели, то, что там произошло, не имело ничего общего с тем, о чем написано в книгах. Все было быстро и очень больно. Брайан громко и тяжело дышал, его тело содрогалось в сильных спазмах. Он был сам на себя не похож.

Они находились в ее спальне. Урчал кондиционер в окошке, заглушая все прочие звуки. Как Дженни хотела, чтобы окно было открыто! С улицы доносились бы голоса играющих в крикет, хлопанье дверей автомобилей, скрежет тормозов, глухой шум людских голосов на автостоянке… Она выросла среди этих звуков — сейчас бы они ее успокоили.

«Ничего удивительного. С какой стати все это должно сильно отличаться от балетных экзерсисов?» Она почувствовала, что лежащий рядом Брайан пошевелился и приподнялся на локте. Что он скажет? Наверняка он разочарован.

— Мы едем в Нью-Йорк, — он сел в постели. — Мы уберемся из этого городишки. Сейчас я впервые до конца в это поверил.

Значит, он не разочаровался в ней? Дженни затопила волна облегчения. Ну конечно, он ни чуточки не расстроен. Ведь он же отлично знает, что она не как все. Именно это ему в ней нравится.

Ну и пусть она никуда не годится в постели! Что это меняет? Просто у них будет еще один секрет, который свяжет их еще крепче.

На следующее утро Том Коттон был грустен. Он закрывал, наконец, свою бильярдную. И хотя он уже вновь грезил бесконечными дорогами, ему было жаль, что детство Дженни кончилось.

— С чего это ты вдруг взяла и выросла? — он крепко обнял ее.

— Но разве не именно это входило в твои планы, пап? Ну, чтоб я поскорее выросла?

— Дурацкие это были планы, Дженни. Глупее некуда…

А на другом берегу реки в квартирке над магазином тканей миссис О'Нил пребывала в глубочайшем шоке. Ей нечего было больше ждать, не на что надеяться. Брайан был ее жизнью. До всего остального ей дела не было. И вот он уезжает. Она была в ярости: «Вылитый отец! Вот кто во всем виноват! Проклятый пьяница, и еще эта мерзкая Дженни Коттон».

…Первый год в Нью-Йорке был трудным. Но все было чертовски забавно. Брайан и Дженни пробавлялись случайными заработками, ютились в крохотных каморках. Даже потратив последний доллар, они не опечалились. Подвернулся захудалый бильярдный зальчик, Дженни умела играть на бильярде, хотя по ней нельзя было этого сказать. Такая девчонка всегда могла подзаработать на квартиру.

Потом кое-что изменилось. Брайан получил крошечную роль в мыльной опере. Дженни постоянно слонялась с ним по студиям, и ее жизнерадостность помогла ей получить работу. Она стала ассистентом режиссера. Работа над сериалом шла нервно, неудачливые звезды все время настаивали, чтобы им переписали реплики. Чутье Дженни к тексту было собачьим, и очень скоро она попала в группу сценаристов. Ей было девятнадцать, она не училась в колледже. Ну и что с того? Есть только один способ научиться писать для телевидения — сесть и начать писать.

Она была прирожденным сценаристом. Достаточно дать ей «разбивку» — краткое содержание сцен, и объяснить смысл каждой в отдельности — и она с легкостью сочиняла диалоги. Позже она сама стала писать «разбивки», помогая главному сценаристу. А в другом шоу она уже была консультантом — ответственной за «короткие истории», которые продолжались не долее пары месяцев. К тому времени она делала уже все, кроме работы главного сценариста.

Брайан подбадривал ее. Его планы были куда грандиознее. А как насчет собственного сериала? Почему бы не создать свой мир, свои сюжеты, своих героев? Ведь воображение у нее, мягко говоря, не хуже, чем у других!

Это было смешно. Немыслимо. Как часто на телевидении запускают в производство новый мыльный сериал? Раз в несколько лет? Это было даже труднее, чем протолкнуть сценарий. Дженни и не особенно дергалась: у нее были Брайан и мечта, с которой она не расставалась. Ее герои все время были с ней, а мысли витали где-то далеко, в Англии эпохи Регентства. Она начала даже писать роман. Но это было не по ней. У любого романа обязательно есть финал, а ее истории казались бесконечными. К тому же в романе всегда есть центральная пара — герой и героиня, а Дженни хотелось, чтобы все персонажи были героями и героинями, у них у всех должна быть захватывающая жизнь. Дженни словно родилась на свет для того, чтобы сочинять мыльные оперы. Это был ее стиль. Такова была ее миссия на этой земле.

И она начала писать «библию» своего будущего сериала — характеристики героев, подробные описания мест действия, наброски развития сюжета на два года вперед, сразу пять пробных сценариев… Это был огромный объем работы. Поначалу она пыталась заниматься этим одновременно с составлением «разбивок» для сериала «Любовь никогда не кончается», но вскоре запуталась в героях и сюжетах. А у Брайана все было тип-топ: удачный контракт и одна из главных ролей в сериале «Обрести и удержать». И он убедил Дженни оставить «Любовь никогда не кончается» и как следует засесть за работу над «Спальней моей госпожи». Теперь он мог обеспечить их обоих.

Это был один из лучших периодов ее жизни. Дженни забросила все, кроме работы. Она носа не высовывала из их комнатушки, своими размерами напоминавшей чулан, нигде не бывала и ни с кем не виделась. Ее герои были для нее более реальны, чем окружающий мир.

Брайан переживал за судьбу будущего сериала не меньше самой Дженни. Она даже предоставила ему все права, чтобы пристроить «Спальню» на телевидение. «Мыльная опера с историческим сюжетом» — это была не просто свежая идея. Сериал должен был стоить такую уйму денег, что никто не хотел читать даже «библию». Но Брайан не сдавался. Отказы его не обескураживали. И наконец усилия увенчались успехом. До чего же прекрасно! Они с Дженни сумели-таки заставить их невозможную мечту стать реальностью!

К тому времени они прожили в Нью-Йорке уже десять лет. И не были женаты. Но Дженни это не волновало. Она верила Брайану всем сердцем. Понимала, что для него важно сохранять видимость свободы, не подписывать долгосрочных контрактов, не связывать себя узами брака… И это было замечательно, потому что и у нее были развязаны руки. Она не обязана была готовить, прибираться в доме, даже хорошо одеваться. И изощряться в постели. Да, они с Брайаном положительно созданы друг для друга.

…Конечно, если бы у нее не случился выкидыш и она родила, все переменилось бы. Брайан больше не смог бы считать себя свободным.

К его чести, он никогда не козырял своим стремлением к независимости. Не скулил, не раздражался, не злился. А во время отрывочных разговоров по поводу беременности Дженни вел себя разумно: «Ты знаешь, что я одобрю любое твое решение».

Дженни была разочарована. Она предпочла бы, чтобы он прыгал от счастья, хотя с ее стороны это было не совсем честно — ведь она сама окончательно так ничего и не решила. Но ей хотелось, чтобы у него от радости голова шла кругом, чтобы он пришел в восторг, в экстаз… Он должен беречь ее как бесценное сокровище, защищать…

«Ты знаешь, что я одобрю любое твое решение»…

Но разве не об этом мечтает каждая современная женщина? Конечно, очень романтично, когда в «Унесенных ветром» Рэтт обещает Скарлетт приковать ее к столбику кровати, чтобы с их будущим ребенком ничего не случилось. Но Дженни вовсе не улыбалось быть к чему-то прикованной. Она была рада, что рядом мужчина, который так доверяет ей…

4

Брайан все еще сидел в палате, когда пришел врач и объявил, что Дженни выписывают.

— Вам нужен покой до конца недели, — сказал он. — Вы можете поработать дома? — ему была известна профессия Дженни.

Она утвердительно кивнула. Ей хотелось лежать в постели, чтобы к ней относились как к тяжело больной, хотя бы пару дней…

— Но ее же выдвинули на «Эмми»! — запротестовал Брайан. — Церемония вручения завтра вечером. Она должна пойти!

Врач помолчал. Он явно был против. Но «Эмми» — высшая награда за заслуги в области телешоубизнеса. Он повернулся к Брайану:

— Не позволяйте ей, по крайней мере, излишеств— резких движений, ну и…

— Ни за что! — пообещал Брайан. — Я изо всех сил буду о ней заботиться.

Дженни это понравилось. Наконец-то он решил заботиться о ней.

Уже много лет Брайан с Дженни жили в малюсенькой квартирке в Манхэттене — они прозвали ее «чуланчиком». Недостаток места их не смущал. Когда Дженни писала, ей было решительно все равно, где этим заниматься. Ну, а Брайан обожал бродить по Манхэттену. Театры, рестораны, магазины… Все свободное время он проводил вне дома.

Но когда «Спальня моей госпожи» была, наконец, закуплена телесетью и началась подготовка к съемкам, «чуланчик» уже не мог вместить всего необходимого для работы: справочную литературу, материалы кинопроб, заметки для будущих сюжетов… Нужен был офис. И так как телевидение подыскало студию в Бруклине, чтобы уменьшить расходы, Дженни решила снять квартиру неподалеку — какой-нибудь полуподвальчик в Горвенте, всего в двух остановках метро от студии.

Вместо этого она нашла целый дом — огромный, четырехэтажный, из красного кирпича, с обширным двором. Имело смысл его купить. Она уже получила на телевидении кучу денег за сценарий, и они мертвым капиталом лежали на ее банковском счете. Ни она, ни Брайан ничего не понимали в том, как разумно разместить средства…

Дом ей очень понравился, и она считала дело уже решенным, как вдруг поняла, что Брайан вовсе не планировал делать такую покупку. Да-да, говорил он, дом замечательный, и это дает массу возможностей, но он свяжет их по рукам и ногам. А вдруг им понадобится махнуть в Калифорнию? Вдруг его пригласят сниматься в кино или супершоу? Когда у них будет свой дом, они станут тяжелы на подъем. Это стеснит их…

Дженни была шокирована. Почему же он раньше молчал? Почему не объяснил всего с самого начала? Она знала, что Брайан терпеть не может ссориться. И очень не любит, когда они не сходятся во мнениях. Он всегда делал хорошую мину при плохой игре и даже, начиная действовать, избегал говорить на волнующую тему. Дженни знала, что такое поведение характерно для детей алкоголиков. Она понимала его. И прощала. Но ее уже увлекла идея стать владелицей просторного дома. Так близко от студии! И такой прелестный дворик… Очень обидно.

Недоволен был и агент по торговле недвижимостью. «Это же ваши деньги!» — убеждал он.

Фактически это было так. Деньги лежали на личном счете Дженни. Но лишь для того, чтобы уменьшить сумму налога. Ей никогда не казалось, что она имеет на них больше прав, чем Брайан и поэтому не могла принять решение одна. «Простите», — твердила она торговому агенту.

Дженни не скрывала от Брайана своих чувств. Уже не пытаясь ничего изменить, она все же считала, что ему следует знать, от скольких страданий избавило бы ее одно его слово.

— Ну, раз тебе так этого хочется… — Брайан не собирался признавать себя скотом, — тогда валяй…

И она рискнула.

Они решили не расставаться с «чуланчиком» насовсем и продолжали исправно вносить плату. Тогда они смогут всю неделю проводить в Бруклине, а уик-энд — в Нью-Йорке.

Идея вроде была неплоха, но на поверку оказалась никуда не годной — по крайней мере, для Дженни. Если она ухитрялась удерживать в памяти малейшие детали, касавшиеся сериала — любимые напитки всех персонажей, их дни рождения, — то понятия не имела, где в данный момент находится ее черный свитер — в Бруклине или в Нью-Йорке. Наконец он сдалась и перевезла все свои вещи в новый дом. Она работала так напряженно, что ни на что другое не оставалось времени, даже в выходные.

А Брайан успевал побывать и в новом доме, и в «чуланчике». Если у него была тяжелая съемочная неделя, он оставался в Бруклине. Это было проще, приятнее, да и дом был просторнее. Но если у него выдавалось несколько свободных дней подряд или были назначены кинопробы, он использовал «чуланчик».

Такие условия были для него идеальными. К тому же Брайан никогда не забывал, где лежит какая-то его вещь. Он был крайне педантичен в мелочах. Дженни даже частенько думала, что он гораздо лучше разбирается в «дамских штучках», чем она сама.

И, конечно, он с гораздо большим жаром, чем Дженни, занимался переустройством и внутренней отделкой дома. Дженни, дай ей волю, просто выкрасила бы все стены белой краской и заказала по каталогу какие-нибудь занавесочки. Но Брайан обладал особым «визуальным чутьем». И теперь они занимались кухней. Именно Брайан подбирал покрытие для пола и кухонный гарнитур.

Но в четверг, в день церемонии вручения «Эмми», он позвонил ей из студии.

— Прости, только сейчас вспомнил… Мой смокинг остался в «чуланчике». Я должен за ним зайти, как только освобожусь. Заехать потом за тобой?

Это не имело смысла. Церемония будет проходить в центре.

— Нет, лучше я сама по дороге прихвачу тебя.

— Мне, правда, очень жаль, — повторял он. — На меня это не похоже.

— Ладно, все о'кей, — Дженни всю неделю была сама не своя. Она радовалась, что все, происшедшее с нею, расстроило его… если, конечно, его оплошность объясняется именно этим. — К тому же Трина заскочит помочь мне одеться.

Трина Нельсон была докой по части «дамских штучек». За два месяца работы в студии она взяла Дженни в оборот, заставила сменить прическу, и теперь вместо прежней дремучей путаницы на ее голове красовалось нечто «веселенькое и живое». Она ходила с Дженни по магазинам, когда той нужен был костюм для пресс-конференции. Советовала, как правильно подобрать туфли и шарфик. И на сей раз Трина сама решила, в чем Дженни пойдет на церемонию.

— Это именно то, что надо. Так и пойдешь. И лучше, если тебе понравится, — за все уже заплачено.

Перед ней лежало темно-зеленое платье. «Необычный цвет для вечернего туалета», — подумала Дженни. Но Трина утверждала, что Дженни ничего не смыслит в этих делах. Платье было длинное, до пола, очень простенькое и, мягко говоря, без рукавов. От воротника до подмышки платье было срезано по диагонали, открывая не только руки, но и плечи. Единственным украшением были стразы на высоком стоячем воротничке.

Когда Дженни поворачивала голову, острые кристаллы слегка врезались в шею. Нечего и говорить, что, как только она это обнаружила, то не переставала опускать подбородок, чтобы проверить, насколько сильно они ей мешают.

— Ну-ка, прекрати! — Трина слегка стукнула Дженни по подбородку. — Можно подумать, у тебя нервный тик.

— Но они царапаются…

— Ради всего святого, Дженни! Половина тамошних баб не смогут позволить себе глубоко вздохнуть — иначе их сиськи вывалятся из платьев и во всей красе предстанут перед телезрителями страны. А ты переживаешь из-за такой мелочи! Вот если натрет до крови — тогда поговорим. Но не раньше!

— Я чувствую себя по-идиотски…

— Но будь уверена, ты так не выглядишь. У тебя классные руки.

Трина всегда утверждала, что руки — лучшее украшение Дженни.

— А по-моему, довольно жалкое зрелище, — вздыхала Дженни, — ведь я всю жизнь играла на бильярде. Не очень-то сексуальный вид…

— Ну, мужики-то бывают разные!

Дженни повернулась к зеркалу, пропустив последнее замечание мимо ушей. Да, наверное, она выглядит недурно. Ведь женщины маленького роста должны носить однотонные платья. Где же она это вычитала? Но, если даже и так, все равно Дженни терпеть не могла подобные сборища. Она не выносила, когда ее рассматривали. Сегодняшним вечером речь, разумеется, пойдет о профессиональных успехах и о тех, кто отличился на ниве телешоу… Но на самом деле в центре внимания будут туалеты. Предположим, сейчас у нее вполне пристойный вид, но ведь рано или поздно что-нибудь обязательно сползет, порвется или вылезет наружу. Что еще там бывает с платьями…

Хорошо бы здесь был Брайан. Ему она нравится и в обычном наряде. Его совсем не волнует, что она выглядит дурнушкой.

— Деньги, спрэй, помада… — Трина тем временем делала ревизию в сумочке Дженни — крошечной плетеной сумочке с бахромой. Брайан как-то купил ее в антикварном магазине. Тина одобряла его вкус. — И достаточно. Расческа тебе не понадобится. Дотронешься до волос — убью!

Волосы Дженни были высоко взбиты и уложены при помощи мусса. Если быть точнее, на голове красовалось сложнейшее сооружение. Дженни всегда считала, что преимущество короткой стрижки в том, что с волосами не нужно особенно мудрить, когда предстоит «выход». Как она ошибалась!

Трина вдела в уши Дженни какие-то кристаллы. Дженни помотала головой. Сережки были тяжелыми, но не свалились. А воротник все равно врезался в шею…

Трина отступила на шаг.

— Кажется, все в порядке. А теперь обещай мне не трогать лицо, не прикасаться к прическе и… да перестань, наконец, втыкать воротник в шею!

Сама Трина на церемонию не собиралась. Билеты были дороги, а телевидение платило только за лауреатов. А Дженни был предоставлен еще и лимузин. Она собиралась сперва подвезти Трину, а потом прихватить по пути Брайана.

Брайан уже ждал ее перед домом, где находился их «чуланчик».

— Я, право, сожалею, что такой неорганизованный, — он провел пальцами около ее щеки, не касаясь кожи. Жест означал, что он поцеловал бы ее, но опасался испортить косметику. — Потрясающее платье! Просто замечательное. Не знаешь, где Трина разыскала такое?

Дженни помотала головой.

— Но воротник врезается в шею.

— Думаю, что сегодня вечером это не самое главное, Дженни.

— Пожалуй, ты прав…

Он прекрасно выглядел — элегантный, уверенный в себе. Худое лицо казалось чуть синеватым после бритья, особенно на фоне снежно-белой парадной рубашки с мелкими складочками на груди. Дженни захотелось прижаться к нему, чтобы он ее обнял, прильнуть щекой к шелковому лацкану смокинга. Но ведь так она испортит прическу…

Он оправил манжеты:

— Ненавижу весь этот официоз.

— Ненавидишь появляться перед публикой ты? — Дженни попыталась пошутить, но получилось, кажется, грубовато.

— Ну, — защищался Брайан, — немного странно торчать там, не будучи лауреатом. — Он, кажется, понял, что допустил неловкость, и немедленно сменил тон. — По-моему, я не отношусь к актерам, которые вправе пенять автору за то, что он получил награду.

— Разумеется. — Последнее замечание было уже неприкрытой грубостью.

Брайану следовало винить только себя. Уже год-полтора Дженни носилась с идеей отличной сюжетной линии специально для него. В Лондон приезжает виконт. Внешне он очень похож на Гастингса, героя Брайана. Выясняется, что они братья — Гастингс оказывается незаконнорожденным сыном высокопоставленного отца приезжего виконта. Брайан должен был играть обе роли. Такие «роли-близнецы» обычно привлекали телезрителей, это было смело и просто-напросто выгодно.

Но телевидение отказывало — для этой роли необходимо, чтобы Брайан подписал контракт минимум на два года. И он воспротивился. Максимум полгода — на больший срок он не хотел себя закабалять. Ведь он жаждал свободы…

И вообще Брайан хотел бросить мыльные оперы. Он никогда об этом не говорил, но Дженни все равно знала. Некоторым актерам, постоянно снимающимся в сериалах, было трудно сохранить самоуважение — слишком многие считали их бездарными скотами, не способными на большее. Дженни сравнивала их положение с участью домашней хозяйки на заре феминизма. Все вокруг тогда кричали о том, что ее занятия примитивны, отупляющи и бессмысленны. Чтобы выстоять, требовались неимоверные силы.

Многие женщины выстояли, как и многие актеры мыльных опер. И Брайан должен был в конце концов одолеть свои сомнения. Очень уж хорош был на телеэкране… Его Гастингс преисполнен твердой и спокойной властности, верен, надежен, и все, что он делал, далеко выходило за рамки реплик типа «Кушать подано». Брайан должен гордиться своей миссией и плевать на мнение тех, кто ничего не смыслил в его работе. Но это ему пока что не удавалось.

Карьера вначале не очень-то его беспокоила — слишком напряженной была работа.

Но за последние полгода он уже дважды сменил агентов, а вожделенное признание не приходило.

Неудивительно, что в последнее время у них ничего не ладилось, возникла напряженность… Они больше не были членами одной команды. Брайана теперь заботила только его карьера — и это портило всю его жизнь, включая и отношения с Дженни. Но Дженни ни секунды не сомневалась в том, что они преодолеют очередную черную полосу. Ведь такова их работа, что одна удачная кинопроба может перевернуть жизнь!

Ну, а если у него дела пойдут на лад, тогда и у нее все изменится к лучшему.

Когда Дженни в первый раз попала на церемонию вручения «Эмми», она была ошеломлена, как деревенский ребенок, впервые приехавший в большой город. Много лет подряд она смотрела по телевизору на широкую красную ковровую дорожку, расстилающуюся до самых дверей отеля, желтую цепь полицейских, сдерживающую толпу фанатов, которые выкрикивают имена любимых актеров, щелкают затворами фотокамер и размахивают блокнотами для автографов. И вот теперь она — одна из тех, кто выходит из лимузинов. Чувство реальности было притуплено, будто все происходило не с ней. Словно это была еще одна ее чудесная фантазия…

Такими были ее ощущения прежде. В этот раз она не испытывала и тени удовлетворения. Ей хотелось домой, в постель.

Брайан вышел из лимузина и поднял руку, приветствуя толпу. Рев людской массы чуть ослаб — он был звездой далеко не первой величины. Вот если бы он тогда согласился на роль брата-виконта… К тому времени как Дженни, поблагодарив шофера, вышла из машины, Брайан уже был около линии оцепления и раздавал автографы. Подъехал еще один лимузин, высаживались вновь прибывшие. Дженни пришлось посторониться.

— Простите! Простите! — зазвенел совсем молодой голос со стороны оцепления. — А вы тоже знаменитость?

Дженни покачала головой.

Брайан не мешкал. Здесь все было очень тонко — актер должен казаться снисходительным и любезным, но Боже упаси показать, что он заинтересован во внимании толпы. Он коснулся руки Дженни, благо там косметики не было, и они вошли в отель. Первые пять этажей занимали магазины и офисы. У подножья эскалаторов охрана проверяла билеты. Скользя вверх по эскалатору, Дженни не отрывала глаз от входа. Поток людей не слабел. Платья женщин поражали роскошью, сверкали украшения и блестки, шуршали нижние юбки…

В огромном полукруглом фойе перед залом церемоний были установлены переносные стойки бара. Люди выпивали, приветствовали друг друга, обменивались новостями. Фойе было переполнено. Из-за несмолкающего гула приходилось либо очень громко говорить, либо чересчур близко наклоняться к собеседнику.

Здесь Дженни не должна была играть роль знаменитости. Она просто была знаменитой, и все об этом знали. В ее руках была власть. А в ее власти было сделать из актера звезду. Каждый, с кем она когда-либо сталкивалась по работе, горел желанием поболтать с ней. И она очень быстро потеряла Брайана в толпе.

Дженни не смущалась, ей нравилось быть в гуще событий, но такой способ общения она не жаловала. Это был какой-то всеобщий прилюдный подхалимаж. Дженни считала, что если кто-то хочет получить роль, то пусть лучше подойдет и напрямую скажет об этом или же свяжется с ней через агента. Но рассыпаться в комплиментах по поводу ее внешности незачем. Это не имеет ничего общего с подбором актеров. К тому же у нее заболели ноги.

«У меня только что был выкидыш. Зачем я здесь? Все должны интересоваться моим здоровьем, ласково гладить мне руки, класть холодные компрессы на лоб. За мной должны ухаживать…»

И делать это должен Брайан. Именно он. Как обещал доктору.

Двери зала церемоний распахнулись. С полузабытым чувством, будто она удирает со школьных уроков, Дженни скользнула внутрь. В роскошном сводчатом, белом с золотом зале было прохладно и тихо. Столы застланы белоснежными льняными скатертями и украшены высокими цветочными композициями. Он разыскала столы, на которых красовались таблички «Спальня моей госпожи». Они были еще пусты. Дженни села на первое попавшееся место. И тотчас же, под прикрытием длинной свисающей скатерти, скинула туфли. Потом сунула палец за воротничок. Интересно, остались ли на шее красные отметины и будет ли их видно на телеэкране? Ведь если произнесут имя в номинации «лучшая сценарная работа», то все камеры тотчас же устремятся на нее. Вся Америка увидит ее реакцию! Интересно, когда у нее будет более дурацкий вид — в случае победы или поражения? Актеры, услышав свои имена, обычно очень здорово изображали перед камерами восторг. Она же совершенно этого не умела…

— Дженни!

Кто это? Она подняла голову. И тут же проклятые кристаллы вонзились ей в шею сзади.

Алек Камерон… Вот так неожиданность! Его имени не было в списках соискателей. И у него не было права на бесплатный проход.

— Я видел, как ты входила, — голос звучал тихо, почти ласково. — Как ты себя чувствуешь?

Его вопрос — вовсе не пустая формальность. Он знал о том, что с ней произошло. Он беспокоился и, конечно же, будет внимательным и заботливым. Дженни очень хотелось ласки и заботы. Но ни за что на свете она не примет их от Алека. Это так непривычно. Ей стало неловко.

— Все о'кей. Только ноги болят, и это дурацкое платье… Но во всех других отношениях я в полном порядке.

Он засмеялся.

— Ну, ноги болят — это понятно, а с платьем-то что?

— В нем я — не совсем я, правда? — она слегка приподняла двумя пальцами темно-зеленый креп.

— Не согласен, — не замедлил возразить Алек. — Я видел, как ты входила. Ты прекрасно выглядишь и сама себе нравишься.

Не часто, мягко говоря, ей приходилось слышать эти два выражения одновременно: «прекрасно выглядишь» и «сама себе нравишься».

— Платье выбирала Трина, — пробормотала она, смутившись.

— Но не она в нем сюда пришла.

Дженни пожала плечами, не зная, что ответить. И вдруг заметила, что его взгляд устремлен на ее обнаженные руки, которые, возможно, казались ему сексуальными.

Внезапно ей стало легче. Она больше не чувствовала себя девчонкой на первом в жизни танцевальном вечере. Она была главным сценаристом телешоу, и этому мужчине нравились ее руки. Она указала ему на стул. Невозможно разговаривать с задранной головой, тем более, что ее воротничок — вовсе не приспособление для иглоукалывания…

— Почему ты здесь? Чтобы подбодрить приятелей из «Аспида»?

«Аспид» вообще не получил никаких наград — ни за работу осветителей, ни за сценарий, ни за костюмы, ни за музыку. Это было источником глубочайшего удовлетворения для всего состава «Спальни моей госпожи».

— Я пришел с бывшей женой. Ей недостаточно, чтобы ее сопровождал только новый муж. Необходимы сразу оба.

— О, да… А твоя бывшая жена тоже претендует на «Эмми»?

Бывшая жена Алека могла затмить всех бывших жен на свете. До работы в «Аспиде» он был женат на Хлое Спенсер, актрисе, любимице всех телезрителей Америки.

Они вместе сыграли в «Страстях»: он — Дерека, она — Джинджер. Популярность их героев была легендарной. Дерек — замученный работой, вечно усталый помощник адвоката в одной конторе. Джинджер — вполне созревшая, но все еще ужасно наивная дочка одного из могущественных боссов фирмы. Для Дерека она была запретным плодом. А ей, напротив, было с ним спокойно, она могла вдоволь испытывать на нем свою сексуальную притягательность. Ее заигрывания были предельно откровенны, став почти символом власти ее отца, она бросала вызов. Потом — Дженни знала, что Алек настаивал на том, чтобы эпизод выкинули — Дерек насилует Джинджер. Это должно было стать доказательством искренности его любви. Позднее они поженились, и свадьба была потрясающей. Но ведь счастливая супружеская пара не нужна для мыльного сериала. Уже тогда брак Алека и Хлои распадался, к тому же его пригласили сниматься в «Аспиде». И пришлось бедняге Дереку разбиться на самолете…

— Хлоя хотела бы с тобой познакомиться, — сказал Алек. — Ты не возражаешь, если пойду и приведу ее?

— Что? Хлою Спенсер? — Дженни нащупывала под столом туфли. — И ты запросто собираешься вести Хлою Спенсер через весь зал?

— По крайней мере, сделаю все от меня зависящее, — Алек ухмыльнулся, осознавая степень трудности задачи. Хлоя Спенсер была святыней, звездой большой величины, рейтинг ее был выше крыши. Даже в этой толпе профи все мечтали хотя бы словом с ней перемолвиться, просто поглядеть на нее…

Алек отодвинул стул Дженни, и через минуту они были в заполненном народом фойе. Алек примерно представлял себе, где находится Хлоя со свитой. Он пробрался сквозь толпу, нырнул под деревья в кадках и подошел к одной из колонн.

Хлоя стояла к ним спиной, и ее спина, вне всяких сомнений, была зрелищем для бессмертных богов. Совершенно обнаженная, обрамленная лишь тончайшей полоской шифона цвета морской волны. Кожа была идеально гладкой и почти прозрачной, плечи дивно очерчены, позвоночник — тонкий и ровный. Светлые, почти серебристые волосы были зачесаны вверх, и даже линия волос на затылке была прелестна — два симметричных крыла, ниспадающих на плечи.

Алек окликнул ее, и она немедленно обернулась. У нее была нежнейшая кожа, широко расставленные глаза и самый изысканный овал лица на всем телевидении.

— О, Алек, — ее лицо озарила улыбка. — Посмотри на моего Ноя.

Она протянула ему фотографию. С нее улыбался ребенок азиатской наружности — круглолицый парнишка с узкими раскосыми глазками и копной легких, прямых и черных, волос.

Дженни взглянула на левую руку Хлои. На этой прекрасной руке красовался широченный золотой браслет и перстень с огромным бриллиантом. Дженни смутно припоминала, что в журнале для телезрителей когда-то писали о том, что актриса вторично вышла замуж и они с новым мужем взяли на воспитание младенца.

— Правда, он чудесный? — щебетала Хлоя. — Этой фотографии уже две недели. Сейчас он еще очаровательнее.

Хлоя придвинулась к Алеку, чтобы вместе с ним полюбоваться снимком. Теперь она стояла так близко, что их руки соприкасались, и тончайший шифоновый лоскут лег на темную ткань его рукава. Дженни никогда не стояла так близко к мужчине.

— Прелесть! А спит уже лучше? — было ясно, что Алек в курсе всего, что касается этого ребенка.

— Нет, — засмеялась Хлоя. — Все говорят, что рано или поздно мне придется перестать обращать внимание на его плач, но я не уверена, что смогу.

Ее голова склонилась над фотографией — она была действительно чудо как хороша. Все в ней — очертания подбородка, нежнейший завиток ушной раковины — было совершенно. Дженни считала, что не способна завидовать чужой красоте и может спокойно смотреть на красоток, не ощущая себя гадким утенком. Но Хлоя Спенсер была неповторима и сразила ее.

… Алек был ее мужем. Эта утонченная, обворожительная дама была его женой, спала с ним в одной постели… Не удивительно, что он больше ни на ком не женился.

Кто-то легко прикоснулся к ее руке. Алек…

— Дженни, ты должна извинить эту женщину — как только она стала матерью, что-то стряслось с ее манерами.

— О, простите! — Хлоя протянула Дженни тонкую руку с изысканным маникюром. — Думаю, вы меня понимаете. У вас есть дети…

— Нет.

— Хлоя как раз говорила мне, в каком восторге она от нашего сериала, — быстро вмешался Алек.

Хлоя мгновенно переменилась. Мать исчезла. Ее место заняла актриса, готовая очаровывать и пленять.

— О, да-да, — защебетала она. — Сценарий потрясающий. Я вам завидую. А наши новые сценаристы не…

— Хлоя! — голос Алека звучал предостерегающе.

— Но это сущая правда! — запротестовала Хлоя. — Не поверите, как ужасно…

— Хлоя, — снова перебил ее Алек, — здесь не место для таких разговоров.

И он был прав. Даже если у новых сценаристов в «Страстях» воображение канарейки, во что легко поверить, все равно церемония подобного ранга не место для жалоб. И это касается даже такой звезды, как Хлоя.

— Ну, ладно, — вздохнула та. — Ты же знаешь, что я не умею, сдерживать свои чувства.

Алек улыбнулся — кому-кому, а ему это прекрасно известно. Может быть, отчасти потому он здесь — чтобы присматривать за нею. Женщины вроде Хлои Спенсер всегда чувствуют себя под защитой мужчины как рыбы в воде.

Очень многие ждали своей очереди, чтобы пообщаться с Хлоей. Алек с Дженни отошли в сторонку. Толпа уже устремилась в зал церемоний. Они направились следом. В узком проходе движение замедлилось, им пришлось остановиться. Очень близко друг к другу. Но на платье Дженни не было шифоновых лоскутков, которые могли бы лечь на рукав Алека…

— Я поняла, что Хлоя и ее новый муж усыновили младенца?

Алек кивнул.

— Да, и надеюсь, это ей на пользу.

— А вы с ней хотели детей? — Дженни подозревала, что она лезет не в свое дело, но было очень любопытно.

— Я хотел.

Интересное местоимение. «Я», а не «мы».

— Тогда почему у нее есть ребенок, а у тебя нет?

— Потому что из нас двоих второй раз замужем она.

Дженни понимала, что это всего лишь отговорка.

— А кто ее новый муж?

— Мужчина в летах, думаю, ему уже под шестьдесят. Вполне подходящая пара.

— Итак, твоя бывшая жена стала достойной добычей другого?

Он скорчил мину.

— Пожалуй.

В толпе их прижало совсем близко друг к другу.

— Ты все еще хочешь иметь детей?

— Это не основная цель моей жизни. «Да, хочу». Дженни услышала то, что не было произнесено вслух. Она ждала, что он разовьет тему, но Алек молчал. Стало ясно, что больше он не скажет ничего.

Толпа медленно, дюйм за дюймом несла Дженни к дверям. Кто-то толкнул ее. Не привыкшая с высоким каблукам, Дженни потеряла равновесие. На мгновение ее волосы коснулись груди Алека. Он помог ей устоять, придержав за плечи. Она ощутила прикосновение теплых крепких ладоней. Теперь Дженни оказалась прижатой спиной к его груди, и он защищал ее от толпы.

Алек был крупнее Брайана. Выше, шире в плечах. Она не могла не заметить этого. И его непринужденная галантность… Брайан никогда так не вел себя. Конечно, у него не было опыта, он просто не знал, как взрослому мужчине следует обращаться со взрослой женщиной. Понятно, что у Алека такой опыт был.

…Он на руках внес ее в больницу. Дженни плохо помнила, как это произошло. Ей стало нехорошо, она почти теряла сознание — и вдруг ее подхватили, обнимая за плечи… Дальше — затмение. Другой рукой он должен был подхватить ее под коленки. Это полностью выпало из памяти. А что же делала в тот момент она сама? Обнимала его за шею? Слышала, как бьется его сердце?

Их уже внесло в зал. Алек отпустил ее, убрав ладони с плеч. Дженни вдруг почувствовала себя беззащитной и словно озябшей. Она повернула голову и взглянула на него.

Ее удивило, насколько он хорош в вечернем костюме. Обычно он выглядел свежим, сильным, словно созданным для дальних странствий и путешествий. Такие мужчины неловко чувствуют себя в парадной одежде. Но только не Алек. Его смокинг ловко облегал широкие плечи.

…Конечно, у герцога Лидгейта роскошные костюмы, и Алеку они очень шли.

— Почему ты так на меня смотришь? — его голос оборвал размышления Дженни. — О чем думаешь?

— О Лидгейте.

— А, об этом парне? — Алек поморщился. — Давай сегодня не будем о нем, ладно?

Но она, не обращая внимания на его слова, продолжала:

— Мне вдруг показалось… Мы так мало знаем о его личной жизни.

Дженни победила. Она не помнила себя, и даже не поняла, как оказалась на сцене. Кажется, Брайан просто столкнул ее со стула. Уже стоя на сцене, она заметила, что режиссер знаками умоляет ее быть краткой в ответном слове. Дженни просто подошла к микрофону и сказала: «Спасибо».

Она взяла грациозную статуэтку и прошла к своему месту. «Эмми» почему-то решили изобразить в виде ангела, играющего в баскетбол. Все — Брайан, Джордж и остальные — изогнулись на своих местах, глядя в проход. Всем хотелось поглядеть на «Эмми», потрогать, подержать… Обычно у получасовых сериалов практически нет шанса на успех. Но «Спальня моей госпожи» — маленький гадкий утеночек — обратился в прекрасного лебедя. Все чувствовали себя отмщенными. Это был триумф. Брайан крепко обнимал Дженни, прижимая ее к груди.

Когда телевидение закончило съемку, Джордж, исполнительный продюсер «Спальни моей госпожи», пригласил всех в бар. Праздник продолжался. Брайан был само внимание и предупредительность. Он все время держал Дженни за руку, даже когда Алек подошел поздравить ее и поцеловать в щеку.

Теперь, когда она стала победительницей, он вспомнил, что о ней нужно заботиться.

Он поглаживал ее по спине. Но ведь врач сказал, что ей на некоторое время противопоказан секс. По идее, Брайан вполне мог без этого обойтись. Между ними ничего не было с тех самых пор, как она предположила, что забеременела.

Но сегодня случай был, видимо, из ряда вон выходящий. Неужели «Эмми» привлекала его сильнее, чем обнаженные руки Дженни?

5

На следующее утро после церемонии, в пятницу, Дженни чувствовала себя ужасно. Во рту было мерзко, что-то давило на глаза изнутри. Она присела на краешек кровати. Почему бы не проводить такие мероприятия по субботам, чтобы наутро людям не надо было идти на работу? Но она знала ответ — потому что по пятницам гораздо больше народу смотрело телевизор.

Дженни спустилась в кухню. Брайан уже сидел за длинным сосновым столом и заучивал свои реплики — перед ним лежали листки с текстом. Его темные волосы были влажными после душа. На рукавах рубашки — свежие складочки. Похоже, он вполне работоспособен, в отличие от нее.

Переделка кухни длилась уже целую вечность. Дженни тяжело опустилась на стул:

— Сегодня придут рабочие?

— Нет, — ответил Брайан, — еще не подвезли кафель для стенки над раковиной.

Зачем вообще кафель над раковиной? Чем плоха обыкновенная стена? Конечно, кафель легче отмывать, но ведь она практически не готовила, а Брайан никогда ничего не расплескивал.

— Ну тогда я сегодня поработаю дома, — сказала она. — Не пойду в студию. Я совсем без сил.

— А ты не собираешься ни с кем отметить свой успех?

— Вчера наотмечались… И вообще, это моя проблема.

Тому, у кого уже много месяцев не было во рту и капли спиртного, не следовало пить шампанское перед ужином, вино за столом, а потом опять шампанское… Брайан вообще не притронулся к напиткам, и теперь чувствовал себя бодрым, а на рукавах у него красовались свежие складочки…

И у него не было выкидыша три дня назад.

Она с обидой взглянула на него. Брайан встал, чтобы сварить ей кофе.

— Но ведь вчера там не было никого из актеров, — он старался говорить громко, чтобы Дженни расслышала его сквозь шум электрокофемолки. — Они все так рады за тебя. С утра на автоответчике уже масса поздравлений. Наверняка в студии устроят вечеринку в твою честь.

Брайан сварил чудный кофе — крепкий, ароматный. Он всегда вначале выливал воду из чайника, чтобы налить холодную и свежую из-под крана. А кофе варил по-европейски — в стеклянной кофеварке на стальной подставке. Кропотливое занятие.

Дженни уронила голову на стол. Неужели она сегодня ради кого-то должна тащиться в студию? Разве она кому-то задолжала? Она смертельно устала постоянно быть жизнерадостной, веселой попрыгуньей. С какой стати? Когда они с Джорджем, исполнительным продюсером, таскались на эти душераздирающие пресс-конференции с телевизионщиками, вся труппа пребывала в страхе и унынии. И каждый ждал от нее утешения и ободрения. Но сейчас это требовалось ей.

Вчера вечером она получила награду. В какой-то момент ей хотелось выбежать в туалет: ее мутило. Но во время ужина Джордж нервничал. Брайан нервничал, нервничали все. И она почувствовала себя обязанной успокоить каждого… Как будто на всех стульях были таблички вроде: «Сидящий здесь вправе тревожиться. А этому позволено впасть в истерику»… А когда Дженни, наконец, уселась за стол, все стулья были уже заняты, кроме одного, с табличкой «Спокойствие и здравомыслие».

Почему ей подсунули этот проклятый стул? Почему она все время обязана сиять от радости? Быть молодчиной? Ни один человек на свете не ждал подобного, например, от Хлои Спенсер…

Брайан допил кофе. Дженни сделала глоток и резко поставила чашечку на стол. Кофе выплеснулся. Ему это явно не понравится. Стол-то новый, хотя, впрочем, не совсем так. В этом-то и суть. Столу было не менее ста пятидесяти лет, и привезли его из какой-то шведской усадьбы. Он стоил уйму денег, и Брайан все время толковал о том, какая гладкая на ощупь сосновая доска и как они должны быть аккуратны. Но Дженни легко представляла себе, как шведские фермеры, славные ребята, темным утром пробирались по своей кухне ощупью и случайно проливали кофе…

Она машинально передвигала чашку по столу, донышко отпечатывало кружочки на сосновой столешнице. Это бессмысленное занятие успокаивало ее. «Два дня назад я вышла из больницы. Я получила „Эмми“. Думаю, могу позволить себе делать все, что захочется».

Брайан уже спешил через всю кухню с мокрой тряпкой. О, нет-нет! Это в Оклахоме вытирали столы мокрыми тряпками. И безусловно, шведские фермеры. А Брайан в подобных случаях использовал кусок чистейшей ткани, слегка смоченный водой.

…Но, Господи, какая же она сука! Это на нее непохоже. Дженни не хотела испытывать такого раздражения. Он ее партнер, друг… Конечно, все из-за выкидыша.

«Ты же читала про выкидыши. Везде написано, что потом женщина всегда горюет. Да, потому — горе и боль… Почему же у тебя должно быть иначе?»

Потому что горе и боль были из разряда «дамских штучек».

Дженни осталась дома и весь день размышляла о Лидгейте. Инстинкт подсказывал ей, что у того когда-то была серьезная любовная история. Ведь она так пронзительно почувствовала Алека вчера вечером — словно увидела его насквозь. Достаточно было ощутить его тело, прикосновение, движения и даже просто его присутствие — и она уже знала о нем все. И наверняка это подскажет ей многое о его герое.

Но что именно? Вот уже двадцать минут она глядела на пустой экран компьютера.

Вчера он положил руки ей на плечи. Ладони были темнее, чем плечи Дженни. Он весь был медно-загорелый, а она рядом с ним казалась бледной, как зерно миндаля.

А кожа Брайана гораздо светлее кожи Дженни. С какой стати ей разыгрывать трепетную красавицу, если кожа ее друга светлее ее собственной?

Почему сейчас она думает об этом? Ведь ей надо работать над образом Лидгейта! Вчера Алек защищал ее от толпы — что это добавляет к образцу герцога? Ничего. Если бы он увидел, что в толпе толкают Амелию — довольно, кстати, трудно представить, — он просто кликнул бы лакея.

Работа не двигалась… Лидгейт и Амелия на супружеском ложе. Может, зацепка тут? Она отвернулась от компьютера и нашарила блокнот и карандаш. Это не помогло. Ничего не лезло в голову. Лидгейт и Амелия, Алек и Карен. Она все время видела Алека рядом с Хлоей.

Первой ролью Алека был молодой строитель. Обыкновенный образчик мужской красоты — сценарием предусматривалось, чтобы герой только и делал, что демонстрировал мускулы. Но Алек привнес в свою игру нечто от настороженного, молодого и сильного животного. Его персонаж все время к чему-нибудь прикасался, — к спинке стула, строительным материалам… Он был плоть от плоти вещественного мира. В том, что он был вечно полуодет, присутствовал глубокий смысл. Его герой воспринимал мир через собственное тело. Чувствительность присутствовала всегда, и не только в любовных сценах. Просто он так жил. В сценах, ничего общего не имевших с сексом, Алек играл сексуальность. А ведь это была самая первая его роль. А в истории Дерека и Джинджер даже простая усталость его героя отдавала сексуальностью…

Все это озадачивало ее. В распоряжении Дженни, только что удостоившейся «Эмми», был актер, великолепно обыгрывающий самые тончайшие оттенки сексуальных чувств. И она не в состоянии была придумать никакой зацепки для его персонажа…

Все выходные Дженни промучилась этим, и наконец, вечером в воскресенье, сдалась. Она быстренько написала несколько сцен и ввела их в следующую серию. «Что ж, посмотрим, на что окажутся способны Алек и Карен…»

В понедельник она опять работала дома — разрабатывала далеко идущие линии сюжета. Ее заметки никто не должен был видеть, и она не желала рисковать. Даже актерам не полагалось знать, что ожидает их персонажей. До вторника она не появлялась в студии. А включая время в больнице, всего Дженни отсутствовала около недели. Для нее это — почти вечность…

…Она пришла позднее обыкновенного. Было уже семь, рабочий день давно начался. Девушка из гардеробной везла огромную тележку с костюмами на вешалках. Она глядела поверх костюмов, чтобы ни с кем не столкнуться. Увидев Дженни, она остановила тележку.

— Хочу, чтобы вы обратили внимание, — объявила она. — Мы освобождаем место. Судя по всему, скоро Лидгейту понадобятся новые костюмы. Гримеры утверждают, что узнают обо всем первыми, но все равно мы их обставили…

В чем обставили? Дженни смотрела, как девушка затолкала тележку в лифт, намереваясь, очевидно, отвезти ее в хранилище, в подвал. Что происходит? Почему Алеку понадобились новые костюмы? Дженни промаялась все выходные, пытаясь освободить Лидгейта от его костюма и всего, что он диктует. Покачав головой, она пересекла холл и вышла на лестничную клетку. Там стояли Фрэнк, исполнитель роли Джаспера, и Джилл, ассистентка режиссера. Фрэнк обернулся на звук открываемой двери. Увидев Дженни, он тотчас же упал на колени.

— Прими мои извинения, — он мелодраматически стиснул руки, — мои глубочайшие извинения, самые искренние и сердечные…

Дженни недоуменно уставилась на него.

— О чем ты?

Он поднялся, отряхнул брюки.

— Об Алеке. Может, ты и не знала, но, начиная работать здесь, я весьма скептически относился к ветеранам мыльных опер.

— Да что ты? Не могу поверить, — она иронизировала. Фрэнк закончил Йельский университет и не позволял никому забывать об этом.

— Это совершенная истина, — продолжал он, в восторге от собственного самоуничижения. — Алек заставил меня в корне переменить мнение. В последние дни он делает нечто невероятное, правда?

— Что он натворил?

Фрэнк отступил, пораженный:

— Разве Брайан не рассказывал тебе? Сейчас все только и говорят, что о Лидгейте.

Брайан ни словом не обмолвился ни об Алеке, ни о Лидгейте. Фрэнк продолжал:

— Его игра всем открыла глаза, это настоящее чудо. Он великолепен.

Открыл всем глаза? Чудо? Что тут происходит? Она смотрела телевизор дома, но та серия была снята неделю назад. Так что она не могла увидеть никаких изменений, привнесенных Алеком в образ его героя.

Дженни поднялась в офис режиссера. Сегодня работал Теренс. Он уже складывал все необходимые бумаги, собираясь в репетиционную. При виде Дженни Теренс прервал свое занятие и пригласил ее сесть.

— Ты уже слышала о нашем поразительном герцоге?

Поразительном? Теренс был не из тех, кто преувеличивает заслуги актера. Напротив, иногда он демонстративно не обращал внимания на успехи того или иного артиста.

— Он нашел характер! Из расплывчатости и неопределенности в один прекрасный день вылупился настоящий мужик. Гил говорит, что это началось в прошлый четверг.

В четверг вечером была церемония вручения «Эмми», а накануне, в среду, Алек навещал ее в больнице.

— Я увидел все в пятницу, а Гил говорит, что вчера было еще лучше. Камера почти все время направлена на него! — продолжал Теренс.

Теренс и Гил не часто говорили такое. Прошлым летом у них была история с чашечкой — она настолько очаровала Гила, что в конце концов Фрэнсин Кении, исполнительница роли леди Варлей, разбила ее. Говорила, что случайно, но все понимали, что именно ее раздражало: у фарфоровой безделушки было гораздо больше крупных планов, чем у нее самой. И никто ее не обвинял. Но чтобы оба режиссера настолько были увлечены актерской игрой… Да, здесь и вправду происходило что-то из ряда вон выходящее!

— Это не моя заслуга, — продолжал Теренс, — и не Гила. Когда ты пригласила его, мы знали, что он классный актер. Но что настолько хорош…

— И что же он делает?

— Не могу объяснить словами. Пойдем, и сама все увидишь.

Дженни хотелось немедленно последовать за Теренсом в репетиционную, но разумнее было сначала заняться делами. За неделю их накопилось предостаточно. Она проглядела материалы кинопроб, ответила на тысячу телефонных звонков и отредактировала множество текстов. В половине второго она спустилась на студийный этаж.

Студийный этаж представлял собой просторное сводчатое помещение, в котором могли разместиться сразу восемь декораций. У «Спальни моей госпожи» их было больше пятидесяти. Одним из способов для сценариста сэкономить деньги было спланировать действие таким образом, чтобы одна декорация использовалась по нескольку дней подряд. Разбирать декорацию в понедельник, чтобы восстанавливать ее в среду, было чересчур дорого. А «Спальня моей госпожи» была настолько стеснена в средствах, что Дженни приходилось изворачиваться и делать порой довольно странные вещи.

Сейчас действие крутилось вокруг внушительных размеров декорации огромного зала собраний в усадьбе Олмэк. Гримеры, костюмеры и осветители были уже там, готовые приступить к делу в любой момент. Дженни не смешалась с толпой. Чтобы увидеть всю сцену целиком, во всем многообразии планов, нужно было смотреть ее на мониторе. И Дженни пошла в кабину режиссера, похожую на космический корабль, прозрачную и круглую. Отсюда режиссер обычно командовал «Мотор!», звукорежиссер регулировал громкость, и тому подобное.

Дженни видела на экране, как Колли Лайтфилд, щеголеватый, немного женоподобный барон, беседовал с матерью, леди Лайтфилд. Она яростно нашептывала ему что-то о необходимости выгодно жениться. Дженни помнила, что через минуту войдет Лидгейт и леди Лайтфилд — уже в сотый раз — заговорит о своих шести дочерях на выданье.

Сцена как сцена — за такую не выдвигают на «Эмми». Даже напротив. Автор обычно отдает ее на откуп актерам, полагаясь на их профессиональное мастерство, — разумеется, с извинениями… Ну посудите сами, с какой стати леди Лайтфилд, да еще в усадьбе Олмэк, распинаться о правах первородства и наследования перед герцогом, знающим все эти тонкости с пеленок? Для Дженни такое поведение было лишено смысла, хотя она все это сама написала. Без подобных сцен обойтись невозможно. «Повторы» есть во всех мыльных операх, но в «Спальне моей госпожи» еще и преподносились наглядные уроки истории. Зрительская почта свидетельствовала о такой необходимости. И Дженни вставляла их всюду, где только можно. В роли учительницы истории сегодня выступала леди Лайтфилд, потому что в этот день была занята еще в нескольких сценах. Действие происходило в усадьбе Олмэк лишь поскольку была готовая декорация. А Лидгейт обязан был все это выслушивать потому, что контракт, подписанный Алеком, гарантировал ему появление в кадре не менее трех раз в неделю.

Декорация располагалась совсем рядом с режиссерской кабиной. Сквозь стекла Дженни видела Алека, готового к выходу. Он был в самом обычном для Лидгейта костюме — черные бархатные штаны до колен, черный сюртук, бриллиантовые кольца и бриллиантовая же булавка для галстука. Алек уже вошел в образ. Плечи его словно закаменели, рот был плотно сжат. Похоже, собственное мужское очарование Алека исчезло, уступив место холодной породистости Лидгейта. На месте уверенной сексуальности проступила ледяная властность. Он сделал шаг вперед. Дженни приникла к монитору.

Колли отшатнулся от своей деспотичной матери и рванулся прочь, чуть не налетев на Лидгейта. Дженни услышала команду режиссера «Третья камера!»

Лидгейт был раздражен и раздосадован — ведь они чуть не столкнулись. Теперь камера следила за ним все время, пока леди Лайтфидд говорила.

Прежде Алек изображал Лидгейта в подобных сценах сущим тупицей, которому и впрямь не вредно выслушать лишний раз всю эту белиберду. Но теперешний герцог был отнюдь не глуп. Он откровенно скучал и думал о чем-то совершенно постороннем. Эта утомительная тирада не имела к нему ни малейшего отношения. Какое ему дело до ее слов?

Да, это должно быть именно так. Дженни вдруг словно заново увидела героя, которого сама же создала. Он терпеть не мог сложностей — не потому, что был глуп, а в силу своей эгоцентричности. Он был слишком сосредоточен на себе, чтобы интересоваться окружающим миром.

Его ответные реплики были резкими, отрывистыми и даже грубоватыми, что приводило в замешательство леди Лайтфидд. Бедная актриса начала комкать текст. Дженни заметила, как ассистент режиссера знаками показывает, что пора заканчивать. Сцена неумолимо сокращалась. Но это не входило в режиссерские планы. Теренс пробормотал что-то в микрофон. И ассистент стал подавать актерам сигналы, чтобы они тянули время — он делал руками движения, будто растягивал резинку. Алек заметил это. И Лидгейт тотчас же перестал слушать собеседницу. После каждой реплики леди Лайтфидд следовала теперь пауза, ей волей-неволей приходилось ждать, пока герцог соизволит ответить.

Леденящее кровь зрелище — полное отсутствие интереса ко всему, кроме собственной персоны. «Ничто на свете не имеет значения, кроме меня».

Да, занятно, крайне занятно. По воле Божьей этот человек родился герцогом. Он был хозяином обширных владений. От причуд его воли зависели жизни тысяч людей. У него было право голоса в Палате Лордов, под его контролем находился ряд мест в Палате Общин. Лидгейт покровительствовал даже церкви. И — плевал на всех, кроме себя. Все остальное навевало на него скуку.

Ассистент помахал в воздухе листками, и актеры остановились.

— Отлично, ребята! — сказал Теренс в микрофон, откинулся на стуле и повернулся к Дженни. — Каково?

— Он понимает этого человека лучше, чем я сама.

— Помнишь, в твоих наметках по поводу Лидгейта вроде было когда-то, что он увлекается коллекционированием?

— Да. — Когда она еще только задумывала сериал, герцог представлялся ей страстным коллекционером картин, древних манускриптов, фарфора… Но Лидгейт был чересчур холоден и туповат даже для такого невинного занятия, и она отбросила эту идею. Тогда ей казалось, что это даже к лучшему. Теренс и Гил чересчур увлеклись бы герцогской коллекцией и забыли об актерах.

— Ты говорила Алеку об этом?

— Нет. Я же от этого отказалась.

— А теперь, возможно, опять захочешь вернуться к этой мысли, потому что Алек сам к ней пришел. В прошлую пятницу была поразительная сцена — странно, что Брайан тебе ничего не рассказывал — так вот, в сцене с Амелией он ни разу на нее не взглянул. Его занимали только предметы, находящиеся в комнате. Он все время прикасался то к одному, то к другому, не обращая никакого внимания на Амелию. Подожди, еще увидишь. Движения его рук выразительнее, чем у всех актеров вместе взятых!

О Господи! Теперь они, пожалуй, ничего не будут снимать, кроме рук Алека!

— А что говорит Карен? — Когда актер что-либо резко менял в манере игры, другим зачастую было виднее, что из этого получится.

— Она в ярости. Вернее, не она, а Амелия.

— Ну, Амелия и должна его ненавидеть, — ответила Дженни.

Но в ту же секунду поняла, что ошибается. Амелия ненавидела свою жизнь, а не самого Лидгейта. Он причинял ей неудобства, был скучен и утомителен, стоял на ее пути — но для ненависти этого мало. Она совершенно его не боялась. Лидгейт был не опасен.

А вот теперь он представляет собой угрозу.

Ассистент режиссера кричал в микрофон, собирая актеров для «Пролога В». Дженни через плечо Теренса заглянула в текст. «Пролог В», небольшой отрывочек перед титрами, был посвящен появлению в усадьбе Олмэк герцога и герцогини.

Ничего особенного не планировалось. Цель мизансцены — продемонстрировать платье Амелии. Тоже дань зрительской почте — люди стремились рассмотреть наряды персонажей. Актерам это не слишком нравилось, но устраивало всех остальных, не исключая Дженни. Ведь на эти дурацкие костюмы тратилась такая уйма денег, что они имели полное право на собственное экранное время.

Дженни уже видела эскиз, но впервые имела возможность посмотреть на готовое платье. Мерцающий сиреневый шелк легчайшими складками ниспадал вниз от высокой талии. Расшитое серебром плиссированное жабо гармонировало с отделкой по подолу юбки, шнурки аметистового цвета украшали рукава и корсаж.

Наверняка оператор будет сосредоточен на платье, но Дженни интересовал Лидгейт. Она вышла из кабины режиссера и направилась к декорации, перешагивая через переплетения кабелей. Кивнула Трине, примостившейся на какой-то тележке рядышком с Пэм Реджистер. Они репетировали сцену. Пэм играла бедную кузину Амелии, Сюзан. Дженни смешалась с толпой у декорации усадьбы Олмэк.

Прозвучала команда «Тишина», и Лидгейт с Амелией вошли, остановившись в том месте декорации, которое изображало ступеньки входной лестницы. Амелия была прелестна и кротка. Лидгейт же стоял, словно аршин проглотил, почти не замечая ее присутствия.

Казалось, Карен обратилась к Алеку с беззвучной мольбой, шелковые складки ее платья затрепетали. Алек шевельнул губами в ответ и чуть отступил назад, хотя объектив камеры был направлен вовсе не на него.

Это был выразительный штрих — холодное отстранение. Именно так поступали некоторые мужчины, порой даже бессознательно, желая показать, что им нет дела до происходящего. Дженни терпеть не могла, когда Брайан…

Когда так делал Брайан. Это был его жест. Он всегда чуть отступал назад…

Она не успела додумать эту мысль, как прозвучал голос ассистента: «Снято!» Сцены в прологе всегда были коротенькими. Алек тут же вышел из декорации, а вокруг Карен захлопотала девочка из гардеробной, оберегая ее платье. Но вдруг снова раздался голос помрежа — оказывается, что-то не в порядке было со светом, и понадобился новый дубль. Алек и Карен вернулись на свои места. Они повторили сцену с точностью до деталей — Карен с выражением кротости, Алек — холодный и далекий. И когда Алек снова сделал тот самый еле заметный шаг назад, Дженни увидела на его месте Брайана.

Какая глупая мысль! Почему Лидгейт напоминает ей Брайана?

Но вдруг декорации поплыли перед ее глазами. Ей пришлось ухватиться за спинку чьего-то стула. Все засуетились: «Что с тобой? Ей плохо… Наверное, по гороскопу у нее тяжелый день…»

Она отмахивалась от них: «Все в порядке. Все отлично, правда. Просто я сегодня еще ничего не ела».

Кто-то сунул ей в руку сэндвич с тунцом и уговаривал съесть. Тунец издавал резкий рыбный запах, он смешивался с ароматом пряностей и дрожжевым хлебным духом. Ей снова стало не по себе. Потухли осветительные огни. Камеры отъезжали от декорации.

До чего же она стала чувствительна! Алек просто использовал интересный сценический прием. Ничего особенного. И, главное, не имеет никакого отношения к Брайану.

Но почему тогда так бьется сердце? Почему она чуть не потеряла сознание?

Она продолжала думать о первой сегодняшней сцене — диалоге Лидгейта и леди Лайтфилд. Что обычно делал Брайан, когда ему кто-то надоедал? Он не прерывал собеседника, не уходил — дети алкоголиков всегда избегают конфликтов. Но его глаза делались безжизненными — совсем как сегодня у Лидгейта. Лидгейт смотрел на леди Лайтфилд с выражением, которое Дженни зачастую замечала у Брайана.

Она окинула взглядом студию. Надо найти Брайана. Ей необходимо было увидеть его лицо — такое знакомое. Она должна убедиться, что он вовсе не похож на Лидгейта. Но тут она вспомнила — Брайана сегодня нет в студии. Он в их новом доме, присматривает за рабочими, кладущими кафель на кухне…

Кухня. Старинный шведский кухонный стол. Бесконечная погоня за подходящим кафелем, за нужными материалами для отделки… Коллекционер. Лидгейт — коллекционер. Он гораздо больше интересуется вещами, нежели людьми.

А Брайан?

Дженни словно в тумане поднялась в свой кабинет. Присела за стол. Она знала, что сегодня ей больше делать нечего.

Глупо до такой степени расстраиваться. Ну и что, если один из ее персонажей позаимствовал пару черт, присущих Брайану? Писатели всегда так поступают. Подумаешь, большое дело… На первых порах чувствуешь себя неловко, словно выдаешь тайны своих друзей, но потом-то привыкаешь!

Но тут дело было гораздо серьезнее. Все внутри нее кричало. Это не просто нарушение прав личности, не просто вторжение в чужую тайну. Дженни трясло, болел каждый мускул. Все тело, все чувства были напряжены…

Но ведь она уже «использовала» Брайана в своем сценарии! Намеренно, совершенно сознательно она описала нечто подобное истории их отношений. Лорд Кортлэнд и леди Варлей росли вместе и любили друг друга с детства. Родители не сочли нужным поженить их, а устроили их браки с другими людьми. И хотя оба они были преданными и верными супругами своих «половин», но любовь друг к другу пронесли сквозь все эти годы, потому что выросли вместе.

Дженни включила монитор, внутреннюю связь и села, опершись локтями на стол, закрыв глаза ладонями, слушая, как объявляют о сцене, которую сейчас будут снимать. Время от времени она бросала взгляд на монитор. Вдруг она вспомнила все сегодняшние сцены до мельчайших подробностей — теперь она точно знала, в каких эпизодах занят герцог. Когда съемки закончились, Дженни подождала минут десять и спустилась вниз. Она прошла через весь второй этаж, миновала конторку охранника, закрытую дверь гримуборной Брайана… Постучалась к Алеку.

— Входите-входите! — ответил голос Рэя Бьянчетти, приветливый и дружелюбный.

Дженни совсем забыла, что Рэй тоже там. Она открыла дверь. Оба стояли у зеркала, смывая грим: Рэй, до пояса обнаженный, в тренировочных штанах, плотно облегавших худые бедра, и Алек в джинсах и расстегнутой рубашке с распахнутыми полами. Цвет кожи у них совершенно разный, но оба широкоплечи и наклонялись к зеркалу с одинаковой мужской грацией. Актеры казались родными братьями.

Увидев ее, оба выпрямились. Рэй вытер лицо полотенцем.

— Ты пришла похвалить нашего друга за то, что его поиски, наконец, увенчались успехом?

— Да.

Алек повернулся к ней, застегивая рубашку.

— Я долго это искал, — сказал он, словно извиняясь за напрасно потраченное время. — Но, по-моему, теперь я его более-менее раскусил.

Он указал ей на стул. Гримуборная была длинной и узкой. Стены покрашены в цвет слоновой кости, но местами облупились. К тому же комната была довольно сильно загромождена — от прежнего соседа Рэя остался набор из софы с обивкой из буклированной ткани и пара таких же стульев. Дженни села. Было так тесно, что подойти к софе можно было только перешагнув через столик для кофе, что Алек и сделал.

На джинсах Алека, на левом бедре, виднелось светлое пятнышко. Ткань почти протерлась, видимо, он когда-то носил на этом месте какой-нибудь инструмент.

Он уселся на софу, положив одну ногу на кофейный столик. Лидгейт никогда в жизни так бы не сел.

Зачем, собственно она сюда пришла? «Умоляю, скажи, что это неправда. Пожалуйста, скажи, что не Брайан послужил прототипом для Лидгейта!»

Она вздохнула и взглянула Алеку прямо в глаза:

— Ты все так здорово делаешь!

Как трудно было это произнести! Меньше всего ей сейчас хотелось хвалить Алека за удачную игру.

— А ты можешь что-нибудь рассказать мне про Лидгейта? — голос звучал чересчур сухо, но она ничего не могла с этим поделать. — У меня с ним сложности. Мне нужна твоя проницательность, твоя интуиция.

Минуту Алек молчал. И вдруг Дженни пронзила острая боль. Он все понимает! Не может быть. Это немыслимо…

— Не знаю, насколько точно мне удастся облечь свою мысль в слова, — сказал он наконец, — но я вижу его человеком, которого воспитывали женщины.

Да, Брайана воспитывала одна мать…

— Причем женщины, недолюбливающие мужчин.

Да, и это сущая правда.

— Поэтому, — продолжал Алек, — он ощущает себя пупом земли, но тем не менее знает, что так быть не должно. Что пупом земли на самом деле является другой — его отец. Похоже, он тоже был герцогом.

— Старый герцог, — прошептала Дженни. — Так мы его называем.

Отсутствие отца — не это ли подсознательно терзало Брайана?

За хромированную раму зеркала было заткнуто не менее дюжины фотокарточек. Они образовывали как бы вторую раму с одной стороны и частично даже сверху. На них был изображен темноволосый младенец в голубом одеяльце. Это был Тони Бьянчетти, сынишка Рэя. Как ни молод был Рэй, но он единственный во всем составе имел дом и семью. Он был отцом.

Алек продолжал говорить.

— Мы с братьями всегда проводили много времени в обществе отца. Представь себе ферму. Отец пинает и клянет на чем свет стоит какую-нибудь машину. А потом начинает ее чинить. Смотришь на него и представляешь, каким станешь, когда вырастешь. Для меня это всегда было очевидно.

— Да, и для меня тоже, — Рэй присел на другой стул, завязывая шнурки. — У моего дяди и отца небольшой автомагазинчик. Мы всегда околачивались там. Брат и сейчас там работает.

Герой Рэя был такой же, как он сам — очень мужественный, очень открытый. Алек такой же. Дженни хорошо помнила, какое впечатление приятели произвели на нее, когда она вошла в гримерную. Был ли Брайан похож на них? Был ли в нем душевный стержень? Уверенность в своих силах? В себе самом?

Нет.

От этого никуда не деться. Дженни не просто скопировала его отдельные манеры, одну из черт характера. Она знала Брайана четырнадцать лет. И на основе многолетних наблюдений создала Лидгейта. Вот почему ей всегда было трудно с этим персонажем. Она не желала понимать, насколько он схож с Брайаном. Лидгейт — это Брайан…

А Лидгейт был поистине ужасен.

Она избавится от Лидгейта! Просто убьет его! Он погибнет, и не будет больше ее мучить! Это вполне в ее власти. Она — главный сценарист. На телевидении такое никому не понравится, но если она будет бороться и настаивать на своем, то победит.

Или нет, Дженни изменит его, сделает симпатичным… Актеры удивятся, а журналы для телезрителей станут глумиться над нею, но она вправе так поступить. Это ее шоу. Хотя телевидение купило все права на сериал, он все равно принадлежит ей.

Не станет она ничего рушить. Ее идеи пойдут только на пользу дела. Игра Алека Камерона — как раз то, что нужно. И она сделает именно то, что ему требуется.

Рабочий день кончился. Актеры и обслуга уже расходились. Все собирались домой. А Дженни была в ужасе от одной этой мысли. Дома Брайан. А он — специалист по примирениям и сумеет сгладить все острые углы. Но что это решит?

Она тихонько вставила ключ в замочную скважину. Сразу же за входной дверью был маленький уютный холл, за внутренней дверью начинались узенькие ступеньки, ведущие в кухню. Ох уж это любимое детище Брайана, с отделкой из голубого гранита и светлого дуба… Дженни даже чувствовала легкий кисловатый запах свежей краски.

Он был опорой для нее, когда идея шоу еще лишь формировалась… Он всегда воодушевлял и ободрял ее. А как же теперь, после выкидыша, когда ей снова нужна поддержка? Брайан знал, как потешить ее честолюбие, и она имела право быть честолюбивой. Но несчастье — это ни в какие ворота не лезло. Утешать он не умел.

Брайан был на кухне, готовил. Стройный, гибкий, в опрятных джинсах. Он поднял глаза от разделочной доски.

— Привет!

Голос звучал ласково. Впрочем, как почти всегда.

— Сегодня вечером будем вегетарианцами. Сооружу что-нибудь яично-овощное, ладно?

— Давай…

— Кафель отлично смотрится, правда? — он указал ножом на новенькую стенку над раковиной. — По-моему, мы правильно выбрали цвет раствора.

— Великолепно.

Почему он не спросил ее, как прошел рабочий день? Почему он не смотрит на нее? И при чем тут цвет раствора?

Дженни присела за стол, вслушиваясь в обычные для кухни звуки — веселое журчание воды в раковине, глухой стук открываемых ящичков, резкое щелканье электрических горелок.

Лидгейт был не способен на душевную близость с кем бы то ни было. За величественной внешностью скрывалась ледяное равнодушие. Брайан не обладал благородством герцога. Вместо величия у него был поверхностный шарм рубахи-парня. В глубине же скрывалась все та же пронизывающая холодность… Придуманный ею герцог заставил Дженни узнать правду.

Она все время верила, что, как только карьера Брайана пойдет вверх, в их отношениях наступит счастливая перемена. Но этого не будет. Он никогда не станет для нее поддержкой. Не позаботится о ней. И никогда не заговорит о своих чувствах откровенно, потому что не знает, как это делается. Он никогда не будет абсолютно честен с нею, потому что часто обманывает сам себя. Он навсегда останется таким.

Сюзан: Но, Амелия, дорогая моя кузина, ты не любишь Лидгейта. Прожить всю жизнь с нелюбимым…

Амелия: А что мне остается? Тетя Эмили и дядя Варлей считают, что это наилучший выход для меня. Я должна довериться им. Ведь это единственная семья, которую я знаю.

Сюзан: Я могу понять дядю Варлея, но тетя Эмили… она и лорд Кортлэнд…

Амелия (резко) : Сюзан! (это запретная тема) , У нашей тетушки самое благородное сердце во всей Англии!

Сюзан: Да, я знаю, разумеется… тем не менее, она не смогла помочь тому, кого любила.

6

Все гримуборные располагались на втором этаже. Коридор изгибался под углом, образуя две неравные части. В более короткой находились мужские уборные, в длинной — гримерная и женские гримуборные. Оба коридора выходили в холл, где напротив пожарного выхода стояла конторка охранника. Рядом, на стене, висели телефонные автоматы и ряд кабинок для почты, откуда актеры вынимали свою корреспонденцию, предназначенные для них заметки и тексты ролей. Как правило, они получали тексты за неделю до съемки эпизода.

На первой странице обычно располагались все основные данные — имена продюсеров, режиссеров, сценаристов, список действующих лиц, занятых в эпизоде, и перечень декораций. На второй странице было краткое изложение каждой сцены — их обычно разделяли рекламные вставки. Такие листки давали актеру возможность сразу схватить суть происходящего и понять, что предстоит его герою.

Однажды, через пару недель после церемонии вручения «Эмми», Алек лежал в своей гримуборной на софе, положив голову и ноги на отделанные деревом ручки. Вошел Рэй и бросил ему на грудь листки с текстом.

— Проснись, сынок. У тебя начинается интимная жизнь.

Алек на лету поймал листки, чтобы они не соскользнули на пол:

— И кто же счастливая леди? Ведь она леди, не правда ли?

— Что ты подразумеваешь под «леди»? Что это леди, а не горничная? Или не пухленький молодой лакей?

— И то, и другое.

— Ну так вот, ни то и ни другое. Ее высочество герцогиня Лидгейтская — вот кто эта счастливая пташка!

— Разумно. — Алек сел и заглянул во вторую страницу текста.

Из краткого изложения он ничего не понял. В третьей сцене первого акта Лидгейт сидит в библиотеке, работая с государственными бумагами. А в эпизоде 4В входит в спальню Амелии и занимается с нею любовью.

В верхнем левом уголке листки были сколоты обычной канцелярской скрепкой. В других шоу для таких целей использовали дорогие папки. Здесь же — просто скрепка… Алек перелистал странички и нашел эпизод 4В, последнюю сцену серии.

(Спальня Амелии. Амелия в одиночестве сидит у туалетного столика. Она в задумчивости. Лидгейт стучится, но открывает дверь, не дождавшись приглашения.)

Лидгейт: Мадам. Потрясающе. Трудно вообразить, что автор сценария недавно удостоился «Эмми».

Амелия (встает) : Лидгейт. Чем эти люди собрались заниматься? Могут они общаться по-человечески?

(Лидгейт приближается к ней. Неловкая пауза. Начинает развязывать узел галстука.)

Это становилось любопытным. Развязать галстук было, конечно, не так сложно, как завязать, но на ощупь, в темноте? Даже девушки из костюмерной иногда с трудом справлялись с этой процедурой. Теперь же Алеку предлагалось делать это самому, да еще перед камерой!

(В камере Амелия. Отвращение — и одновременно покорность. Лидгейт приступает к любовному акту. Конец. Рекламная пауза.)

Приступает к любовному акту. Как это понимать? Алеку приходилось читать совершенно беспомощные тексты, но это было нечто! Есть миллион способов «приступить к любовному акту»! Который соизволит предпочесть Его Светлость?

Сцена занимала две страницы. И не важно, кто написал ее — никто не осмелился бы сделать подобное без одобрения мисс Дженни Коттон — но предполагалось, что Лидгейт будет «приступать» в течение времени, необходимого в нормальной ситуации для произнесения двух страниц текста!!!

Ну что ж, на туалетном столике Амелии лежит изумительной красоты серебряная щетка для волос! Гил мог бы распорядиться, чтобы эта вещица постоянно находилась в кадре, и все будут безмерно счастливы. За исключением телезрителей…

Рэй читал текст через плечо Алека.

— Я, конечно, профан, но, по-моему, это… здесь все, как говорится, «между строк».

Так оно и было.

— Ну ладно, если они хотят, буду развязывать галстук. Может, даже не один час. А потом от усталости мне будет не до супружеских обязанностей.

— Если тебе повезет, это будет один из тех узлов, когда лента трижды обернута вокруг шеи, и ты будешь размахивать руками, как ветряная мельница крыльями, чтобы выпутаться из нее. — Рэй все это наглядно продемонстрировал. — Правда, славное занятие?

— Нет, — честно признался Алек. — Особенно когда подумаешь, что в те времена люди не пользовались дезодорантами.

Это уже не было шуткой. Алек играл первых любовников почти десять лет и с самого начала постиг, что для сцен плотской любви нужна высочайшая техника. Режиссер подсказывает, куда и как целовать партнершу: правее или левее, а актер следит, чтобы волосы актрисы не влезли в кадр и не помешали съемке крупных планов. К тому же и на его теле, и на теле партнерши всегда очень много косметики, и под палящими лучами софитов запах получался довольно специфическим…

Но во всех предыдущих сериалах эротические сцены были завершающими аккордами развивающихся романов. Там были эмоции. Он отлично знал, каков в любви каждый его герой. Крис, порывистый молодой строитель с голым торсом в «День за днем», был силен, атлетически сложен и необычайно сексуален — амплитуда его движений весьма условно помещалась в рамках кадра. Роберт, врач без лицензии в «Обрести и удержать», напротив, был сама деликатность и сдержанность: его руки медленно расстегивали платье партнерши на спине…

Дерек — сколь отвратительна ни была для Алека сцена изнасилования — тоже был вполне понятен. В нем теплилось скрытое пламя, и в какой-то момент его вежливые и скупые жесты трансформировались в сексуальный порыв…

Но Лидгейт? Алек не представлял себе, как герцог целует женщину. Да полно, целовался ли он вообще?

Алек взглянул на Рэя.

— Собираясь заняться любовью с женщиной, которая тебя не интересует, ты поцелуешь ее сначала?

— Очень надо! Я занимаюсь любовью только с женой, а она меня очень даже интересует!

— Тогда ты мне не помощник. — Алек снова начал перечитывать сцену.

— Ты совсем встал в тупик? — Рэя поразила эта мысль.

— Да, по крайней мере, в данный момент…

— Ну и что будешь делать?

Алек отложил бумаги. Он понимал, что должен быть наставником для молодежи. Рэй был очень талантлив, но все же слабоват в продолжительных крупных планах, которыми обычно заканчивались сцены, а во время «повторов» он просто деревенел. Всем этим премудростям молодые актеры учились, наблюдая, как работают «зубры». Здесь собрались опытные артисты, но ни один из них не был специалистом по мыльным операм. Кроме Брайана, разумеется.

— Пойду поговорю с Карен, — сказал он Рэю. — В таких случаях лучше всего советоваться с партнером. Если работаешь в кино или в театре, иди к режиссеру. А здесь решай все вопросы с актерами. Особенно по поводу любовных сцен. Актриса должна с пониманием отнестись ко всему, что ты собираешься с нею вытворить. — Алек встал и перешагнул через кофейный столик. — Или, на худой конец, должна быть готовой тебя простить…

Похлопывая по бедру листками с текстом, он миновал конторку охранника и пошел в дамскую часть коридора. Постучал в двери гримуборной Карен и Трины.

— Вы в приличном виде?

— По-моему, вполне, — отозвалась Трина.

Они уже сняли костюмы. На Трине был только лифчик и полуспущенные плавочки, что она находила вполне пристойным. Карен была в бледно-голубом кимоно. На голове у нее по-прежнему красовалась прическа Амелии — мягкий узел в стиле эпохи Регентства, оставлявший открытой ее роскошную лебединую шею. Алек вдруг представил, как он будет целовать эту шею через неделю… и все такое прочее…

Карен — великолепная актриса. Алеку ничего не оставалось, кроме как восхищаться ее способностями и преданностью делу. Но она была несчастнейшей женщиной — нервной и чрезвычайно легко возбудимой. Ничто не радовало ее. Все героини — и даже кроткая спокойная Амелия — были плодом предельной нервной отдачи актрисы. Она обожала рискованные эскапады перед камерой, считая, что терять ей нечего. Каждый эпизод Карен играла так, будто он был последним в ее жизни.

— Ты уже получила новую порцию текста? — спросил Алек. Обе женщины кивнули. Он положил свои листочки на столик перед Карен. — Посмотри эпизод 4В.

Она проглядела краткое содержание и нашла требуемый эпизод:

— Занимаются любовью? — в ее голосе зазвучало сомнение. — Ты и я?

Алек понял, что нотка отвращения относится не к нему, а к Лидгейту.

— В сценарии это называется «приступать к любовному акту».

— Но почему вдруг? — запротестовала она. — Мы даже не нравимся друг другу. С какой стати нам вместе прыгать в кровать?

— Ну… может быть, я чувствую мучительное, болезненное возбуждение…

— Лучше займись онанизмом, — предложила Карен, — и оставь меня в покое, и не лезь… — она листала текст, читая сцену.

— Или прижми какую-нибудь служаночку. — Трина сунула нос в текст через плечо Карен. — Можешь трахнуть меня. Хорошее дело. Я живо покончу с твоим «мучительным и болезненным…»

Карен подняла глаза.

— Боюсь, это не поможет. А чего ради, собственно…

— Рейтинг! — без обиняков отрезала Трина. — Наши мальчики прекрасно помнят, что произошло с рейтингом «Страстей» после той истории с Дереком и Джинджер. Вот и хотят, чтобы Алек повторил этот фокус. Хотя берегись, Карен, — поддразнила ее Трина, — ты ведь наверняка слышала, что тогда писали бульварные газетенки. Помнишь, что из этого вышло?

Карен, казалось, не слышала ее:

— Короче! Кто режиссер сцены? — она посмотрела на первую страницу текста. — Впрочем, это неважно. Пойдем-ка поговорим с Дженни. Как ни крути, без нее тут не обошлось.

Она встала, сложила драгоценности Амелии в полиэтиленовый пакетик и пришпилила его к вешалке, на которой висело платье.

Как только за ними захлопнулась дверь гримуборной, Алек быстро огляделся — не видит ли их кто-нибудь? Пэм и Фрэнсин стояли у телефонов-автоматов, но были так поглощены разговором, что были не в состоянии что-либо замечать. Он взял Карен под руку.

Алек все еще был в костюме, а черные кожаные ботфорты на каблуках делали его выше ростом. В тонком атласном кимоно Карен казалась маленькой и беззащитной. Алек вдруг подумал, что весь секс замешан именно на этом — мужчина выше, сильнее, могущественнее… Амелия была явно умнее Лидгейта, и во всех отношениях превосходила его как личность, уступая мужу лишь в силе и размерах, притом он был официальным властелином. Потрясающий парень…

— Ты поняла, о каких слухах говорила Трина? — он был даже рад, что Трина затронула эту тему. Ее необходимо было обсудить. — Ну, обо мне и Хлое в «Страстях»? Не волнуйся. Это вранье.

— Знаю, — Карен ответила чересчур быстро. — И говорить не о чем.

Через полгода после появления на экранах сцены изнасилования Джинджер и через месяц после их официального бракосочетания с Хлоей среди телезрителей пополз слух, и в конце концов вылез на страницы бульварной прессы. Писали, что во время съемок Алек проделал все это с Хлоей на самом деле.

Сущий идиотизм. В павильоне во время съемок тьма народу. Не говоря уже о том, что на Хлое было обычное для таких случаев тончайшее трико, имитирующее наготу, извлечь ее из которого было бы нелегко. И хотя все вокруг прекрасно знали, что это ложь, слух не умирал. Примерно каждый год возня вокруг той истории возобновлялась, выводя Алека из себя.

…Все дело было в том, что сцена была ложью примерно минут десять. После съемок Алек поднялся в гримуборную Хлои, запер за собой двери и — впервые — они занялись любовью.

— Не оправдывайся, — продолжала Карен. — Я тебе верю.

Действительно, некоторые актеры наслаждаются съемками любовных сцен, — при поцелуях отвратительно глубоко засовывают язык в рот партнерше, трутся об ее тело своей возбужденной плотью. Алек никогда таким не был.

— И вообще, — Карен потуже затянула поясок кимоно, — я прекрасно знаю, что ты относишься ко мне совсем не так, как к Хлое Спенсер.

Алек зажмурился, пытаясь подавить внезапный приступ раздражения. И эта туда же! Все переводит на себя. Теперь не откажешься от сцены — это станет прямым оскорблением для Карен, поставит под сомнение ее женственность.

В такие минуты он жалел, что не остался в Канаде.

Дженни была в своем кабинете. Увидев Алека и Карен, она отодвинулась от компьютера.

— Чем могу быть полезна влюбленным пташкам?

Она явно им обрадовалась. Было ясно, что они пришли поговорить о сценарии, а это Дженни любила больше всего на свете.

— Можешь мне объяснить, — начал Алек, — с какой стати я зверем накидываюсь на сию нежнейшую леди?

— Все просто. Тебе же нужен наследник!

О, разумеется. Наследник. Сын. Алек присел. Это он понял.

…Малыши, только начинающие ходить, были слишком легкими, чтобы усидеть на складных стульях в кинотеатре. Но они гордо восседали на них, вытянув пухленькие ножонки, едва доставая до краешка сиденья. И в какой-то момент начинали проваливаться, а сиденье — складываться… Это выглядело очаровательно…

Алек женился на Хлое, не вполне осознавая, почему и зачем. Она казалась ему нежной и слабой, совсем как его сестренка Мэг. Хлоя была прелестна, элегантна — американская мечта, недостижимая для канадского паренька. И она играла Джинджер. День за днем Алек изображал любовь к ней. И в конце концов сам в это уверовал.

Он хотел иметь детей. Но никогда не рассчитывал на то, что Хлоя махнет рукой на свою карьеру и станет фермерской женой, вроде его матери. Хлоя с ним соглашалась. И говорила, что тоже хочет детей. Может быть, она и лгала ему, но гораздо больше — себе самой.

Постепенно тайное стало явным. Его жена всецело была поглощена своей красотой. Чтобы сохранить стройность фигуры, гладкость кожи, блеск волос и форму ногтей, требовались титанические усилия. Прибавка в весе, округление талии, тошнота, неизбежно связанные с беременностью, приводили ее в ужас. А подумать о родах без содрогания она просто не могла. Боль, холодный пот, спутанные волосы, хриплое дыхание… какой кошмар, как отвратительно — так потерять контроль над собой! Хлоя не могла спокойно смотреть на беременных — они казались ей жалкими и неуклюжими.

Осознав всю глубину своих страхов, Хлоя возжелала уверений Алека в том, что у нее все в порядке, что она абсолютно нормальна, что именно такие эмоции она и должна ощущать. Все должны восхищаться красотой и талантом и понимать, что все это дает ей право на страх.

Но Алек не разделял ее убеждений. Он не считал такое поведение нормальным и полагал, что Хлое нужно лечиться.

Разумеется, он не собирался отсылать ее к врачу одну. Консультация была необходима им обоим. Они должны вдвоем преодолеть все трудности так же спокойно и решительно, как когда-то его семья боролась за жизнь Мэг…

Но Хлоя отказывалась признать, что проблема существует и ей необходимо что-то менять в себе. Она была не прочь усыновить ребенка — но только в том случае, если Алек согласится с тем, что у нее все в порядке. Он ненавидел вранье, но уже обдумывал, как ей солгать, чтобы она решилась хотя бы на усыновление… но ведь не на этом семья строится, правда?

И он не смог покривить душой, а Хлоя вдруг поняла, что не может быть женой человека, не считающего ее венцом творения…

Карен и Дженни продолжали беседу. Голоса доносились откуда-то издалека. Алек сделал над собой усилие и стал вслушиваться.

— По-моему, мне это крайне противно, — говорила Карен. — И что мне делать? Закрыть глаза и думать о благе Англии? Или о сэре Перегрине? — это был нищий игрок, которого Амелия любила до замужества. — Может, действительно думать о нем?

— Нет-нет! — ответила Дженни. — Не надо. Ты настолько одинока, что тебе не о ком думать.

— Согласна, — грустно сказала Карен.

— Ты просто хочешь родить ребенка.

— И с этим согласна…

Алек слушал их. Если Карен в этом эпизоде все было ясно, то ему — нет. Он подключился к обсуждению:

— Я не могу отделаться от мысли, что интимная жизнь нашей парочки — нудная штука. Лидгейту незачем стараться и лезть из кожи вон. Он дрянной любовник. А может, он просто войдет в комнату, когда Амелия уже будет в постели, задует свечи и залезет под одеяло? Он управился бы за пару минут, а?

— Такой вариант приходил мне в голову, — сказала Дженни.

Ей приходил в голову! И куда ушел? Почему она продолжала цепляться за свою идею — супружеская любовь в спальне?

— Это на самом деле довольно правдоподобно, — продолжала она. — Но невыносимо скучно.

— Я считал, что правдоподобие и историческая достоверность — предметы нашей особой гордости.

— Знаешь, искренне хочу, чтобы все твои зубы остались при тебе…

Он вовсе не собирался ссориться с ней. Ведь их история — не более чем вымысел. Все персонажи «Спальни моей госпожи» были сытыми, отличались чудесным цветом лица и безупречной опрятностью. Дела в прошлом веке обстояли, мягко говоря, несколько иначе…

Но он не хотел грешить против истины. Лидгейт явно не большой любитель секса, в этом Алек был уверен. Бог знает, как внести в эту сцену хотя бы элемент эротики…

— А чем занимается Лидгейт все остальное время в этой серии? — Алек заглянул в текст. — Сидит в библиотеке. Что он там делает?

— Просто есть готовая декорация, — поспешила на помощь Дженни.

— Предположим, но ведь не от вида государственных бумаг он возбудился? — так могло случиться с Дереком, молодым адвокатом, но никак не с герцогом.

— А мне-то казалось, что всеми государственными делами занимаюсь я, — сказала Карен.

— Но на любом документе требуется его подпись, — объяснила Дженни.

Алек прижал пальцы ко лбу, пытаясь представить себе сцену целиком. Лидгейт за столом. Аккуратные стопки бумаг, записочки от Амелии и секретарей, указывающие, что слегка изменить и где подписать.

Что он при виде всего этого чувствует? Нетерпение. Обиду. Злость. Он отнял руки от лица.

— Возможно, я тебя просто ненавижу, — сказал он Карен, но вместо взволнованной актрисы перед глазами стояла Амелия — холодная, невозмутимая. — За то, что ты умнее. За то, что тебе нет до меня дела. Ненавижу потому, что нуждаюсь в тебе.

Кажется, Дженни сделала какое-то движение — вздрогнула, может быть, но Алек глядел не на нее. Его интересовала лишь Амелия. Теперь Карен была уже в образе.

— Вот как стыкуются эти два эпизода, — Алек понял, что, наконец, нашел то, что искал. — Я в библиотеке. Мною все сильнее овладевает мысль о том, как мучительно быть мужем такой совершенной, такой великолепной женщины. И я хочу тебя унизить, растоптать… Лучшего места, чем супружеское ложе, не найти. Ни ребенок, ни похоть тут ни при чем. Я хочу продемонстрировать силу. Власть. Знаешь, как в детстве: «Вот этого-то ты не можешь».

Алек повернулся к Дженни. Она побелела. Ее зрачки расширились, взгляд остановился.

Что случилось? Он же рассуждал лишь о своем герое. Это не имело к ней отношения.

О Боже! Ведь его герой имеет к ней самое прямое отношение, потому что прототипом Лидгейта послужил Брайан. Об этом он не подумал.

Алек вспомнил, когда его впервые озарила эта мысль. Попрощавшись с Дженни, он спускался на больничном лифте и размышлял о Брайане, сидевшем на подоконнике — как неловко тот чувствовал себя при виде страданий Дженни, как все это было не по нему. Брайан был ему несимпатичен и не вызывал уважения. И вдруг, где-то между четвертым и третьим этажами, он с удивлением обнаружил, что думает и о Лидгейте…

Вплоть до сегодняшнего дня он не был уверен, ведает ли Дженни, что творит. Сейчас все встало на свои места.

«Я ненавижу тебя за то, что ты умнее». Нелегко же ей было это слышать.

Но ведь дело обстояло именно так. Дженни талантливее, больше зарабатывала, и Брайан всецело от нее зависел. Это оскорбительно. Ни одному мужчине такое не понравится.

Почему сильные, умные, энергичные и образованные женщины влюбляются в мужчин, которые явно их недостойны?

И в девяти случаях из десяти расплачиваются за это в постели.

Но Алек не мог обсуждать Брайана, тем более при Карен. Он начал осторожно.

— Надо все время помнить о том, что Лидгейт не слишком-то сексуален.

Знала ли Дженни, что и Брайан таков? Разумеется.

— Да, как все холодные и чванливые люди. — Она пристально смотрела на него широко раскрытыми глазами. Нет, она ни о чем не подозревала.

И не удивительно, что сцена выглядела столь расплывчато. Дженни не хотела глядеть в лицо правде о себе и о человеке, с которым, как она думала, ей предстоит прожить жизнь.

«Твоя интимная жизнь из рук вон плоха, правда? А он убедил тебя, что в этом только твоя вина».

Говорил ли ей подобное Брайан, или, по крайней мере, поддерживал ее уверенность в том, что она недостаточно соблазнительна, не очень женственна?

Неужели ей ни разу не пришло в голову обвинить его?

Брайан явно не был голубым. Алек в этом не сомневался. Когда долго работаешь в мыльных сериалах, где все строится на сексе, быстро учишься определять сексуальную ориентацию других. Но Брайана люди вообще физически не привлекали. Он был какой-то призрачный. О нем нельзя было сказать, что он сексуален, скорее наоборот. Если пользоваться языком Дженни, у него вовсе отсутствовал пол.

Вот и Дженни он заставил чувствовать ощутить себя бесполой. Но она была женщиной, и не из воздуха сотканной. Она была земная, тянула к себе как магнит, состоящий из железа, никеля и кобальта. Вокруг нее существовало мощное магнитное поле, притягивающее все и вся. Ее мысль работала быстрее молнии, а мускулы рук были гладкими, как бильярдный кий.

Алек вдруг ощутил необычайную легкость — и в мыслях, и во всем теле. Да, Дженни не какой-нибудь сорванец, залезший на дерево. Она женщина. И к этой женщине его влечет. «Позволь, я научу тебя». Это была невероятная идея, но он уже ничего не мог с собой поделать. «Твои движения станут грациозными, а походка — летящей. Ты веришь в силу своего ума, так поверь же и в силу своего тела» . Он видел пленки со страстными любовными сценами между Джорджианной и Перегрином. А ведь их написала она! Дженни способна была выдумать страсть.

Теперь ей нужно было научиться этому в жизни.

Через два дня были переписаны обе сцены — 1В и 4В. В первой сцене Амелия находилась в библиотеке вместе с Лидгейтом, и Алек мог легко воплотить свои идеи. Дженни, наконец, вполне поняла, что пишет. Лидгейта раздражали груды документов, а заодно и Амелия. Она же пребывала в расстройстве и отчаянье. Она была в западне — в браке с человеком, которого не могла уважать, и который ненавидел ее. Но в отличие от современной женщины она при всем желании не смогла бы освободиться. Он распоряжался всеми ее деньгами, а дело об их разводе рассматривалось бы в Парламенте.

Эпизод 4В стал совсем коротким и гораздо более зловещим. Амелия в ночной сорочке перед зеркалом расчесывает волосы. Видя входящего Лидгейта, она встает и стискивает в руке щетку так, будто это грозное оружие. Лидгейт протягивает руку: «Вашу щетку, мадам». Заканчивается сцена крупным планом — Амелия безмолвно кладет щетку на ладонь Лидгейта.

В течение следующих двух недель в рукопись было внесено множество изменений. Зрителям мыльных сериалов, возможно, любопытно увидеть в щетке для волос фаллический символ, но это вряд ли захватит их надолго. Тем более что из сцены с участием Амелии и леди Варлей совершенно ясно следует, сколь важна для Лидгейта необходимость иметь наследника. Леди Варлей воспитала Амелию и искренне любила ее. «Ты должна пережить это, дитя мое. Должна», — говорила она со сведенным болью лицом и влажными глазами.

Алек не старался сделать Лидгейта более приятным. Новый образ рушил все стереотипы, созданные прежними ролями Алека — всю эту дребедень с комплексами вины и неуверенностью в себе, хотя именно такие герои безумно нравились зрителю. Сейчас он был олицетворением холодной, давящей мощи. Такими, наверное, видят современные женщины в страшных снах мужчин, облеченных властью. Они позволяют женщине зайти далеко, а затем захлопывают дверцу клетки, и бедняжке нет пути ни вперед, ни назад. И никто не будет выслушивать ее жалобы, никто ей не поверит, она лишена и средств, и прав…

Это была сильная идея.

Первый эпизод прошел на экранах через две недели после того, как Алек получил текст, через неделю после того, как был отснят. В большинстве мыльных опер эпизод снимался за три недели до эфира. А у «Спальни моей госпожи» перерыв между съемкой и эфиром равнялся неделе. Алек опасался катастрофы — а вдруг какая-нибудь зараза скосит в одночасье весь состав? Но Дженни считала, что таким образом общение между съемочной группой и аудиторией становится более живым и непосредственным.

Зрителей сразу же захватила эта история. Рэйтинг шоу моментально подскочил, а почта Карен увеличилась втрое. Бедняжка Амелия попала в клетку, и надежды на счастье не было — вместо этого она должна найти прибежище в исполнении долга и спокойном достоинстве. Зрители обожали ее.

Почта Алека изумляла его — женщины описывали свои фантазии о встречах с ним.

Совершенно другие люди, нежели прежде, теперь останавливали его на улицах — странные дамы в кожаных куртках с собачьими воротниками или же в строгих деловых костюмах, напоминающих тюремную униформу. Этим женщинам необходима была ярость Лидгейта, они жаждали его холодности…

Поклонницы пугали Алека. Он даже хотел изменить стиль игры, смягчить нрав Лидгейта, но не находил этому разумных оправданий. Он восставал против изнасилования Дереком Джинджер, так как считал это противоречащим логике характера героя. Кроме того, он сильно сомневался в том, что это по душе героине. Но все действия Лидгейта были вполне в его духе, и для Амелии такое поведение должно быть неприятно.

Алек так хотел сейчас, чтобы у него кто-то был. Ему было необходимо убедиться в том, что он не утратил способности быть нежным…

7

(ПРОЛОГ Б. Лидгейт в библиотеке, за столом, заваленным бумагами. Крупный план. Он устал и раздражен. Голос Амелии.)

Амелия: Лидгейт, необходимо отрегулировать вопрос с фермой на Роуз Хилл. Крестьяне десять лет обрабатывали эту землю. Мы не можем забрать ее без денежной компенсации.

Лидгейт: Кроуфорд сказал, что дело улажено. Оно меня больше не занимает.

Амелия: Он отдал ферму племяннику. Отнял землю у людей, работавших на ней десять лет, — и отдал сыну своей сестры. Вот как он уладил дело.

Лидгейт: Я повторяю: дело улажено. Вопрос решен.

Амелия (в полном отчаянье) : Тогда, по крайней мере, примите во внимание то, что происходит в Корнуэлле. Вы знаете, что творится с ценой на олово!

Лидгейт (Бросает на нее взгляд. Ясно, что он понятия не имеет, что происходит с ценой на олово) : Вы слишком много берете на себя, мадам.

Амелия (сдерживаясь из последних сил) : Я не хотела оскорбить вас.

С каждым днем рейтинг «Спальни моей госпожи» рос. Шоу номер один было уже где-то в середине таблицы, но это не имело значения. Джордж, исполнительный продюсер, входя в кабинет Дженни с полученными по факсу свежими таблицами рейтинга, качал головой: «Это невероятно. Мы победили! Никогда не думал, что нам это удастся».

Даже на улицах Дженни ощущала перемену. Соседи, прежде лишь кивавшие ей при встрече, теперь останавливались, чтобы поговорить, — они уже знали, кто она такая. В метро до нее то и дело доносились обрывки разговоров — все обсуждали героев сериала. Служащим в книжном магазине не терпелось узнать, что случится дальше. Девушка в кафе очень хотела, чтобы каждая серия шла не менее часа: «Это просто кошмар! — говорила она, заворачивая сэндвич для Дженни, — только начнется — и уже конец!»

Дженни была в восторге. Все эти люди смотрели ее сериал, следили за поворотами сюжета, переживали за героев. Она вносила радость в их унылые будни. Если они были чем-то заняты, она предоставляла им возможность на полчаса присесть в кресло, к одиноким приводила в дом друзей, любознательным давала пищу для размышлений и даже уроки истории. Она была почти матерью для всех них, заботливой мамой…

Но почему же Брайан не разделял ее радости? Ведь он вполне это заслужил! Когда сериал был еще «в зародыше», он приложил не меньше сил, чем она, чтобы шоу состоялось. Но их общий успех не принес ему счастья. А она мечтала видеть его счастливым и дала бы руку себе отрубить, чтобы это наконец-то свершилось.

По крайней мере, пусть хоть один из них будет счастлив.

Амелия (в изумлении) : Ты не должна и думать о том, чтобы оставить мужа! (Ей самой это никогда не приходило в голову).

Джорджианна: А я думала, ты поймешь меня. Филипп так холоден. Он ни в грош меня не ставит.

Амелия: Но он же твой супруг!

Джорджианна: Но это не значит, что я обречена (Делает резкий жест, словно обезумев) : Разве нет у меня права быть любимой? Перегрин любит меня! Ты предлагаешь мне оставить его? Ты хочешь сказать, что любовь ничего не значит?

Амелия: Я говорю лишь, что…

Джорджианна (в отчаянье) : А я-то надеялась, что ты на моей стороне. Думала, ты понимаешь мои чувства…

Фрэнсин Кенни, элегантная актриса с благородной внешностью матери-наперсницы, исполнительница роли леди Варлей, как-то заглянула в кабинет Дженни.

— Мы с Муром не устаем удивляться, — она имела в виду Мурфилда Томаса, играющего лорда Кортлэнда. — За все лето в сериале не было ни слова о нашей любви.

— Ни слова? — непонимающе уставилась на нее Дженни. — Вы уверены? Этого быть не может.

Лорд Кортлэнд и леди Варлей любили друг друга с детства, их неизменная взаимная преданность и нежность выгодно контрастировали с мимолетными страстями или ледяной холодностью прочих персонажей. Их любовь никогда не выступала на первый план, но на ее фоне разворачивались жизненные коллизии прочих героев. Эти двое считают, что Дженни за три месяца ни разу о них не упомянула.

— Я серьезно, Дженни. Поверь мне. Я правду говорю.

Разумеется, она говорила правду. Внутри любого актера как бы работал незримый счетчик, точно отсчитывающий количество его реплик в каждой серии.

Дженни дернула себя за волосы.

— Простите! Мы просто увязли в новых материалах. Я не права. Но это ничего не значит. Мы вовсе не собираемся забросить эту сюжетную линию! Ни в коем случае!

Фрэнсин, по-видимому, утешилась. Когда актрисе под шестьдесят, найти новую работу нелегко.

— Мы ужасно разволновались.

— Забудьте об этом. И спасибо, что зашли. Хотя я сам должна была исправить ошибку.

Фрэнсин ушла, а Дженни со злостью расшвыряла по столу бумаги. «Это ничего не значит». И она произнесла такие слова?! Безусловно, это кое-что значило. Это значило ВСЕ.

Сюжетная линия «Кортлэнд-Варлей» была списана с их любви с Брайаном. Причем она сделала это сознательно. «Я думала, что это и называется любовью — когда двое выросли вместе и у них общее прошлое». Но Дженни больше не верила в это и бессознательно, не ведая, что творит, оборвала рассказ об их любви.

Джорджианна и Амелия — подруги по несчастью — обе замужем за нелюбимыми. Но реакция Джорджианны бурная, страстная, она бунтует, за что и оказалась, будучи беременной, в изгнании. Но, не одобряя поведение Джорджианны, мы не рукоплещем и стоическому терпению Амелии.

Когда Джорджианна решает бежать с Перегрином, Амелия не обещает им поддержки. Она отнюдь не бесчувственна, но не видит достойной альтернативы законному браку.

В дверях кабинета возник Джордж. Дженни заговорила первой:

— Ты знаешь, что мы на все лето выпустили из виду леди Варлей и лорда Кортлэнда?

Скорее всего, он пришел поговорить о последних таблицах рейтинга, но сейчас ее волновало другое. Она совершила ошибку. И это было ужасно.

Он с минуту размышлял.

— Ты права. А что, это так серьезно?

Дженни вздохнула:

— Наверное, не очень. — По крайней мере, сериала эта проблема касалась меньше всего. А о ее месте в собственной жизни она не желала думать.

— А у меня новость, — сказал Джордж. — Ты знаешь Эдгара Делани?

— Конечно. — Это был известный комедийный актер с Бродвея, не раз получавший «Тони» за актерское мастерство.

— Он в восторге от сериала. Хочет, чтобы его приняли в труппу.

Дженни откинулась на спинку стула:

— Ну и что дальше? Ты же знаешь: у нас не подиум для знаменитостей.

Такое бывало и прежде — звезды крупного масштаба выражали желание сыграть в сериале эпизодическую роль, мелькнуть в кадре, словно ласточка небесная, в течение пары дней. Этот рекламный трюк, безусловно, прибавлял популярности. Но Дженни не одобряла такого заигрывания со зрителями — подобные штучки сильно подрывали лелеемую всем составом иллюзию реальности происходящего.

— Нет, тут другое, — продолжил Джордж. — Он хочет подписать контракт.

— Правда?

Эдгар Делани хочет войти в состав труппы? Тогда другое дело. Актеры такого ранга, как правило, свысока относились к мыльным сериалам. В труппе все обычно приходили в бурный восторг, если театральный артист с блестящей репутацией осчастливливал их своим участием.

— Но нет ли здесь подвоха? — по лицу Джорджа было видно, что тут что-то нечисто.

— Он хочет начать с первого сентября, и его агент объявил, что сей вопрос вне обсуждений.

— С первого сентября?

Но сегодня уже седьмое августа. За оставшиеся три недели она не успела бы создать нового героя. Ей пришлось бы переработать огромный отрезок сюжета, а многие сцены, запланированные к съемкам в августе, претерпели бы серьезные изменения. Это невозможно.

И потом, она не лукавила, говоря Фрэнсин, что у нее сейчас очень много работы. Трисия Стеклер, играющая Джорджианну, в сентябре выходила из отпуска по уходу за ребенком. Одновременно должен был появиться Дэвид Роксбури, исполнитель роли Перегрина. Дженни придется срочно вводить их в действие. Для работы над новым персонажем просто физически не было времени.

Но Эдгар Делани! Ведь не к Полу Томлину он пришел, прося роли в «Аспиде».

— Что же ты им ответил?

— Что единственный человек, имеющий право решать такие вопросы, — это ты.

Дженни были приятны его слова, ей вообще нравилось все, что про нее говорили — она, дескать, самый гибкий и чуткий сценарист на всем телевидении. Поддержать такое мнение о себе было в ее интересах.

— Наверное, тут есть о чем подумать.

Информация о том, что Эдгар Делани заинтересовался их сериалом, не предназначалась для посторонних ушей и должна была оставаться тайной даже для актеров труппы. Но тем же вечером Дженни обо всем рассказала Брайану. Ей и в голову не пришло, что этого делать не следует, ведь он всегда был в курсе ее работы. Но тут же ощутила неловкость. В конце концов, он рядовой член труппы. А актеру, кем бы он ни был, не полагается знать о переговорах по поводу контракта с другим. Брайан равнодушно выслушал ее.

— Что ж, тебе решать.

— Конечно, но я не знаю, как быть. Это же адская работа, а у нас и без него уйма дел на подходе. Я и так упустила кое-что важное…

— В таком случае, не соглашайся.

— Но это же Эдгар Делани. Какой может быть отличный ход! Я просто обязана сочинить для него роль — ради блага всех телевизионных сериалов.

— Тогда соглашайся.

Нечего сказать, бесценная помощь.

Уже на следующий вечер Дженни понимала, что выбора у нее нет. «Спальня моей госпожи» не могла позволить себе использовать такой шанс. Это было бессмысленно. Слишком много пришлось бы менять.

Придя к такому решению, она приуныла. Конечно, все правильно, но… Это слишком «взрослое» дело. Работать над собственным сериалом было так здорово. «Эй, ребятишки, сыграем-ка пьеску!» — примерно так же она чувствовала себя, когда в детстве разыгрывала с приятелями представление где-нибудь на задворках. Конечно, телевидение частенько портило ей настроение, не давая возможности выехать на съемки, не выделяя средств для новых декораций… Но на телевидении работали взрослые дяди и тети, а здесь, в Бруклине, все были детьми, а дети всегда должны слушаться старших.

Теперь она вынуждена выступать в роли взрослой тети. «Этого не может случиться, Брайан. Мы должны навсегда остаться детьми».

Через пару часов Дженни спустилась в студию. Она любила в одиночестве бродить среди декораций, сидеть там, где сидели герои, трогать вещи, к которым они прикасались.

В студии было прохладно. Днем, когда включены все софиты, жар от них поднимался к перекрытиям и электрокабелям, подвешенным к потолку. Дженни включила пару ламп нижней подсветки и стала пробираться сквозь путаницу кабелей, стремянок и расплющенных пластиковых стаканчиков, валявшихся вокруг идеально прибранной декорации.

Она остановилась у спальни Амелии. Ей нравилась эта декорация — одна из самых прелестных. Стены спокойного зеленого цвета с изысканной отделкой из слоновой кости. Причудливо изогнутые подлокотники мебели, тоже цвета слоновой кости, были инкрустированы золотом. Полог над кроватью — бледно-желтый, с узором из зеленых виноградных гроздьев. Дженни села на кровать и откинулась на изголовье. Наверное, так сидела бы Амелия.

…Амелия замужем за нелюбимым. Так же, как Джорджианна и леди Варлей. Дженни даже не заметила, сколь часто стала использовать этот прием. Но Джорджианна и леди Варлей, по крайней мере, любили кого-то. Неужели Амелии вновь предстоит полюбить?

А ей самой?

Послышались шаги. Поступь была тяжелой. Видимо, кто-то из охранников хочет выяснить, почему в декорации горит свет. Она подала голос.

Шаги приблизились, и перед ней появился Алек Камерон.

— Ты же не так ходишь, — не без удовольствия отметила она. — Я думала, у тебя более легкая походка.

Дженни понятия не имела о том, как обычно звучат шаги Алека, но почему-то знала это.

— У меня — может быть, — ответил он, — но не у Его Светлости герцога Лидгейтского. Я топаю тут по залам, разнашиваю его новую обувку, привыкаю, так сказать.

Алек приблизился. Он был уже в своей рубашке, свободной и вылинявшей голубой рубашке для поло. Но на нем оставались кремовые панталоны герцога и пара сапог. Панталоны, словно трико, облегали бедра. Поблескивающие кожаные сапоги закрывали икры, а спереди были снабжены наколенниками. Видимо, костюмеры подгоняли их по его ноге.

— Потрясающие сапоги! — одобрила она.

— Благодарю.

Ответ был предельно краток. Алек направился к выходу. Было ясно, что он не хочет ей мешать.

— Нет-нет! Не уходи! — попросила Дженни. — Не хочешь присесть? Отдохни — ноги-то устали.

— Ну, если не помешаю…

Вместо ответа Дженни указала на изящный дамский стул, принадлежащий Амелии. Но Алек не заметил жеста. В следующее мгновение кровать прогнулась и голубая рубашка коснулась руки Дженни.

Дженни неловко поежилась. С какой стати он уселся на кровать? Весьма фривольно.

Но ему так вовсе не казалось. Эта декорация была его домом, а кровать — рабочим местом. Он работал здесь два, а то и три раза в неделю. Все это было для него не более фривольно, чем для Дженни сидеть на софе в своем кабинете.

Она скрестила руки на груди, чтобы избежать соприкосновения, и попыталась завязать разговор.

— У тебя много писем от больных лейкемией, — она плохо понимала, что говорит. — Ты усиленно занимаешься благотворительностью?

Волосы Алека были взъерошены — видно, недавно снял парик Лидгейта. Рубашка облегала только плечи, а ниже спадала свободными складками.

— Да, писем немало, — ответил он. — Но только из фонда для больных лейкемией.

Актрисы, особенно героини мыльных опер, привыкли к тому, чтобы сидеть чуть ли не на коленках у партнера. Декорации были невелики, а планы в основном крупные, и актерам приходилось стоять очень близко друг к другу. В жизни люди обычно не приближаются так к собеседнику. Они-то привыкли… Ни Карен, ни Трина, ни Пэм не обратили бы на это внимания.

— А почему такой интерес к лейкемии?

— У меня младшая сестренка была больна.

Дженни вздрогнула. Все мысли о себе и о непозволительной близости сразу исчезли.

— Надеюсь, она выздоровела?

— Нет. Умерла.

— О, Алек, — Дженни повернулась к нему, опершись локтем на изголовье, чтобы лучше его видеть. — Прости. Какой ужас!

— Да, это было ужасно, но с тех пор прошло много времени.

— Когда это случилось? Сколько ей было лет? А тебе?

— В девять она заболела, в двенадцать скончалась. Я был на год старше. Сейчас она могла бы выжить. Сегодня процент выздоравливающих намного больше. Изменились методы…

Голос Алека был бесстрастен. Видимо, привык обсуждать эту тему. Приходилось же ему выступать на заседаниях фонда. Дженни поняла, что сейчас он заговорит о лечении и медицинском оборудовании. Но это было не интересно. Ее волновали люди.

— А какая она была?

Она застала Алека врасплох — ему было бы куда легче говорить о медицинских проблемах. Помолчав, он заговорил:

— Какая? — он посмотрел вверх, на путаницу темных проводов. — Чудесная девочка — очень забавная, и словно сотканная из противоречий. Даже до болезни она выглядела хрупкой. Всегда была бледной, худенькой и довольно слабенькой. Но вся как струночка. Она обладала потрясающим чувством равновесия и поэтому ничего не боялась. Могла пройти по любому бревну на скотном дворе. А если нам нужно было до чего-то дотянуться, мы ставили ее на плечи Брюса, она приподнималась на цыпочки и… — Он замолчал, потирая ладонью затылок. — Знаешь, я не уверен, что должен тебе все это рассказывать. Но видимо, поэтому меня тянет к противоречивым женским натурам.

— Например, к Хлое Спенсер?

Как это у нее вырвалось? Дженни понимала, что не должна была так говорить. Но когда она представила себе тоненькую маленькую девочку, стоящую на цыпочках на плечах старшего брата, у девочки было лицо Хлои Спенсер.

— Хлоя вовсе не так противоречива, как мне вначале показалось.

Дженни ждала, что он заговорит вновь, но Алек молчал. Он не собирался обсуждать с ней Хлою.

— Ну, а что произошло после смерти сестренки? — спросила Дженни. — Что стало с твоей семьей?

— Вот вопрос, достойный главного сценариста!

И он был абсолютно прав. Сценаристы, пишущие для мыльных опер, всегда задают подобные вопросы. Ни одна история в их воображении не имеет финала. Конец одной был началом новой. На этом строились все мыльные оперы, и Дженни полагала, что такою же была и действительность.

— Некоторые семьи после смерти ребенка распадаются.

— Наверное, такая опасность существовала, — согласился он. — В течение двух лет мы жили только для Мэг. Делали для нее все. Именно так мы понимали семейную жизнь — когда все вместе идут к одной цели. Думаю, семья развалилась бы, если бы после ее смерти нам не на чем было бы сосредоточиться.

— А что было потом? Если можешь, расскажи.

— Потом был я. Нет-нет, — он жестком рассеял ее сомнения. — Я не болел. У меня обнаружился Талант. — Он произнес это слово так, будто оно начиналось с большой буквы. — В последние полгода Мэг очень любила, чтобы ей читали вслух. Мы читали ей по очереди, но я это занятие просто обожал, и скоро всем стало ясно, что у меня здорово получается. К тому времени и учителя это заметили и стали увещевать родителей — мол, что-то надо делать с таким талантливым мальчиком.

А возможности у меня были. На острове Принца Эдварда летом всегда много туристов, и специально для них ставятся спектакли. Знаешь пьесу «Энн из Грин Гейбла»? Я был лучшим Гилбертом на всем острове.

За уроки актерского мастерства надо было платить. Кто-то возил его на прослушивания. Если фильм снимался далеко, надо было как-то устраиваться с жильем. Старшие братья и единственная замужняя сестра помогали чем могли.

— Но быть в центре внимания семьи — огромная ответственность, — сказала Дженни. — И как ты себя чувствовал?

— Меня одолевали довольно-таки противоречивые ощущения. Я любил играть на сцене. И мне были по душе все те возможности, которые давала профессия актера. В нашей семье было шестеро детей — к тому времени уже, правда, пять — кто не захотел бы выделиться? Но когда мне было всего четырнадцать, я на все лето уехал с театральной труппой в Онтарио. Тогда я понял, что мой талант уводит меня от семьи, как когда-то лейкемия отнимала у нас Мэг… Но почему ты называешь это ответственностью? По-моему речь идет о другом.

— А ты мог бы все это бросить?

— О… — он ее понял. — К счастью, я не захотел.

— И что примирило тебя с твоим Талантом?

— Когда я… — он помолчал. — Видимо, я просто вырос, привык.

— Ты собирался сказать совсем другое!

— Совершенно верно.

— А почему? Это какая-то любовная история?

Он взглянул на нее.

— Как ты догадалась?

— Мне знакомы подобные истории.

Он улыбнулся.

— А если я тебе ничего не расскажу, ты наверняка вообразишь нечто куда более драматичное и мрачное, правда?

— Разумеется.

…Ему было шестнадцать. «Для Нью-Йорка это вовсе не рано, но для острова Принца Эдварда…» Он был милым пареньком, а та женщина приходилась сестрой его учителю актерского мастерства. Она развелась с мужем и вернулась домой, намереваясь поселиться в доме брата, вместе с его семейством. Она была костюмершей.

— И снимала с тебя мерки во всех местах, да?

— Не надо так шутить. Ведь это часть моей жизни.

Но Дженни была права — именно так все и началось.

— И как на тебя повлияло это? Ты сразу собрался ехать в Нью-Йорк, чтобы играть на сцене? Ты, наверное, думал, что актеры все время только и делают, что занимаются любовью?

— Да-да. Не смейся. Мне было всего шестнадцать. И я знал, что ничего подобного не происходило с моими братьями. И если талант давал право на такое, то я был только рад. Но давай лучше поговорим о тебе. Ты-то приехала в Нью-Йорк не затем, чтобы круглые сутки заниматься любовью.

Она покачала головой.

— На самом деле это была мечта Брайана. Мы же вместе почти с пеленок. — Ему пора бы узнать, сколько времени продолжаются их с Брайаном отношения. Все в студии были прекрасно осведомлены об этом. — У меня всегда была тяга к сочинительству. Но тогда я даже не помышляла о том, что всецело посвящу себя телевидению.

— А какие у тебя были планы?

Дженни поняла, что Алек хочет сменить тему и поговорить о ее жизни. Он заложил руку за голову и повернулся к ней лицом. Рубашка натянулась на груди. Интересно, каким он был в шестнадцать?

«Меня притягивают противоречивые женские натуры»…

Заманчиво. Ему нужны противоречия. У нее их было бесчисленное множество. «Я маленькая, но запястья у меня как у высокой женщины… я писательница, и одновременно мальчик, и Бог знает кто еще… я кажусь замужней, но это далеко не так…»

Откуда такие мысли? Она совсем не желала, чтобы мужчины ложились штабелями у ее ног. Никогда не флиртовала, никогда никого не соблазняла. Почему же в эту минуту она на все была готова?

Дома лежала записка от Брайана. С утра у него было прослушивание в Манхэттене, и поэтому он заночует в «чуланчике». Он собирался приготовить на обед цветную капусту с соусом карри — рецепт в…

Дженни отложила записку. Не будет она готовить цветную капусту, да еще с соусом карри. Сгрызет яблочко и немножко попкорна.

Интересно, почему он постоянно срывается на какие-то прослушивания? Ему мало «Спальни моей госпожи»? Ведь она всегда рядом и пишет сценарий первого шоу на телевидении. Неужели этого недостаточно для мужчины, которого она любит… или должна любить. Он мог бы сыграть потрясающую роль — лучшую роль в лучшем сериале! Но для этого ему не хватало пустяка — решиться подписать долгосрочный контракт.

Вначале Дженни хотела, чтобы он играл сэра Перегрина. Брайан был бы великолепен в этой роли, но на телевидении ей отказали, ссылаясь на отсутствие у него контракта. И масса возможностей открылась перед Дэвидом Роксбури, тогда как Брайан каждые полгода подписывает новый контракт…

Неужели они и дальше будут так жить? Он проживет остаток жизни таким же беспокойным и неудовлетворенным, каким был в детстве?

Целая жизнь. Его и ее. Навсегда. Без перемен. Но что же ей-то делать? «Прости, братец, последнее время ты никуда не годишься. Я ухожу восвояси. Ковыряйся во всём этом сам…» Нет, она так ни за что не поступит! Не только у Алека Камерона есть чувство ответственности.

Алек… одна рука под головой, другой он жестикулировал, разговаривая с нею, а когда он молчал, рука спокойно лежала на его бедре. Теренс сказал как-то, что у него самые выразительные руки в труппе. Тогда это ее удивило. Она всегда считала, что самые изящные руки у Брайана — ведь у него такие тонкие и нежные пальцы. Теперь Дженни понимала, что имел в виду Теренс. В руках Алека была властная сила, уверенность и…

Довольно! Она не должна больше думать об этом. Ведь Брайан — вся ее жизнь. Она любит его.

Дженни раскрыла журнал. Все женщины на фотографиях были грациозны, женственны и совсем не похожи на нее. Она включила телевизор. Шла программа новостей — рассказывали о погоде. Кому это нужно? Сейчас август, а в августе всегда жарко.

Ничто не помогало… Мысли продолжали путаться. Только одно могло ее спасти.

Она поднялась в свой рабочий кабинет и включила компьютер.

В студии царил хаос. Такого здесь Алек еще не видел. Иногда актеры по три дня кряду не получали новых текстов, а лишь вставки в уже имеющиеся рукописи. Каждый раз переработанные тексты были отпечатаны на бумаге другого цвета, и вскоре каждый стал обладателем пачки листков, искрящейся всеми цветами радуги — они были розовыми, бледно-лиловыми, желтыми, золотистыми, голубыми… Постановщик сериала все время умолял кого-то изменить график работы. Все были взвинчены.

Алек слыхал, что такой переворот возможен при съемках кинофильма, но чтобы на телевидении… Приходилось снимать по серии в день. Тем более что от съемки до эфира предусмотрен всего недельный интервал. Ошибка была бы смертельной. О чем, черт побери, думает Дженни?

Из гардеробной сообщили, что появились сразу два новых персонажа и актеры уже ходят на примерку. «Пожилой толстый добряк, — говорили в гардеробной, — и девица с парой роскошных сисек».

Что за роли для них предназначаются? Это волновало всех. Смогут ли они органично влиться в труппу?

Но девушки из гардеробной больше ничего не знали. «В любом случае все будет классно, — сказала одна. — Дженни делает это лишь для пользы дела».

Начиналась полная неразбериха.

Бумаги для леди Кортлэнд сунули в отделение леди Варлей. В галстуке Джаспера красовалась булавка, принадлежащая Колли Лайтфилду. Алеку из гардеробной прислали панталоны для визита в Олмэк. А к тому времени даже он знал, что в Олмэке прилично появляться только в бриджах.

Видимо, Дженни пыталась что-то улучшить, но дела и без того шли гладко. Кто-то должен был предупредить ее, что она ходит по краю пропасти. Обычно это делает исполнительный продюсер. Но Джордж вовсе не собирался ее останавливать. Впрочем, как и Теренс с Гилом. Все они были слабаками: Джордж всегда избегал прямых столкновений, а Теренса и Гила волновала лишь операторская работа. И маленький кораблик мчался на всех парусах неизвестно куда, потому что никто не решался стать к штурвалу. Неужели никто не видит, сколь близка катастрофа?

Алек со злостью засунул последнюю порцию радужных листков в отсек для бумаг. Успеется. Взял лишь те, что могли понадобиться в течение дня, и двинулся в репетиционную.

Было еще рано. Кто-то наливал себе кофе. Трина Нельсон и Барб Эллен Гаррет сидели за столом, смывая лак с ногтей — ведь накрашенные ногти исторически недостоверны. Жидкость для снятия лака и пакетик с ватными шариками стояли посредине стола.

Алек поприветствовал их.

— Так вы все-таки нужны сегодня? — В свете последних изменений в сценарии эпизод с их участием должен был сниматься завтра.

— Ты это о чем? — Трина рассматривала руку, проверяя, не осталось ли на краях ногтей полосок. — Разве что-то переносили?..

Алек встревожился, и через минуту Теренс подтвердил его самые худшие опасения. Действительно, Трина и Барб Эллен понадобятся завтра, а сегодня могут быть свободны.

— А почему нас не предупредили? — Барб Эллен с отвращением отбросила испачканный красным лаком ватный шарик.

— Мы ведь раздали переработанные странички, — сказал Теренс, — и я велел Джилл (она была ассистенткой режиссера) обязательно всех предупредить. Да, кажется, я просил именно Джилл…

Трина медленно завинчивала крышечку на флаконе с растворителем. Джилл ничего ей не говорила. Актриса была расстроена. Каждый потерянный эпизод — это потерянные деньги. Барб Эллен и Трине пришлось вылезать из теплых постелей, тащиться в Бруклин, портить маникюр — и все понапрасну. А кто заплатит им за простой?

— Может, вызвать машину? — предложил Теренс. — Мы обо всем позаботимся и отправим вас домой, а?

— Благодарю, — ответила Барб Эллен. — Ее интонация почему-то не выражала сердечной признательности.

Сидящие за столом переглядывались. Кто-то перешептывался около тележки с кофе. Во всем была какая-то неопределенность. Кто виноват? Может, Трина и Барб Эллен запутались в разноцветных страничках? Или Джилл действительно не предупреждала их? Или Теренс что-то напутал в своих распоряжениях? Этого никто не знал.

Алек взял свой текст и заглянул на вторую страничку, где был коротко изложен эпизод. Теренс пробирался за его спиной за чашечкой кофе. Алек перегнулся через спинку стула и поманил его.

— Смотри-ка, Амелия пьет чай у леди Варлей в акте 2Б, — вполголоса сказал он.

— Как ты думаешь, не покажется странным, если в самом начале сцены при этом будут присутствовать обе служанки?

— Вроде нет, — ответил Теренс, — но ведь у них нет текста, да и делать им нечего…

Если сериал настолько стеснен в средствах, как «Спальня моей госпожи», то платить актерам, которые не заняты в эпизоде, — непозволительная роскошь. Алек встал со стула и отвел Теренса в уголок:

— Две актрисы чувствуют себя так, будто их послали в задницу, и имеют полное право обидеться, — он говорил твердо. Теренс обязан был что-то предпринять. — Денежки поправят дело. Заплати ты, Бога ради, Трине и Барб Эллен за этот день, и они успокоятся. От этого небо на землю не рухнет.

Теренс бережно снял пушинку с рукава черной рубашки. Поразмышляв, он вдруг решился:

— Ты, безусловно, прав. — Он вернулся на свое место и сделал пометку на полях рукописи. Потом постучал по столу, призывая всех сесть.

— Небольшие изменения, ребята. Прошу внимания. В акте 2Б ты, Трина, входишь в комнату вместе с Амелией. Ты, Барб Эллен, берешь у нее шаль. Потом вы обе удаляетесь. А если вы захотите получить кассету с копией этого эпизода для представления на «Эмми», то лишь мигните…

Шутка Теренса разрядила напряженность. Актеры заулыбались. Это был широкий жест. Старший в семье следил за порядком. Всем стало легче.

— Тогда мне нужна шаль, — сказала Карен. — Мне уже прислали костюм, а шали нет.

— Отлично. — Теренс снова что-то пометил у себя в рукописи. — Кто-нибудь скажет костюмерам, что Амелии понадобится шаль?

«Нет. Только не говори „кто-нибудь“. Кто-то должен нести за это персональную ответственность. Иначе о шали могут забыть. Потому-то у нас все так запуталось…» Алек поймал взгляд Стива, одного из ассистентов продюсера. "Он указал на него пальцем, и Стив кивнул. Да, он обо всем позаботится.

Алек взял чашечку с кофе. И вдруг поймал тяжелый взгляд Брайана. Тот заметил, что Алек дал распоряжение Стиву, и это ему явно не понравилось.

«Прекрасно. Ну и пусть тебе это не по нутру. Не хочешь, чтобы это делал я, — сделай сам».

Если произойдет взрыв, все шишки посыплются на Дженни. И именно Брайан как профессионал и просто по-человечески должен обезвредить бомбу. Он был так же опытен. Он тоже видел, что Теренс поступает неправильно. И знал, каким образом сразу же все уладить. Но он и пальцем не пошевелил.

Алек чувствовал, что раздражение перерастает в презрение. Ему нелегко было относиться так к собрату по искусству. И тут на помощь пришел Лидгейт. Что ж, он сыграет все это. Может ли герцог сочувствовать слуге?

Он дождался подходящего случая. В одной из сцен Амелия, снедаемая горем и страхом, возвращается домой слишком поздно. Из-за этого откладывается обед. И, хотя речь в эпизоде явно шла о том, насколько несчастна Амелия, но, когда Гастингс пришел доложить о происшедшем герцогу, герой Алека сорвал всю злобу на нем.

Взрыв презрения, обрушенный на него, озадачил Брайана. Но Алек был невозмутим. «А теперь представь себя на месте Дженни. Каково ей жить бок о бок с эгоцентристом!»

Алек тотчас же покинул декорацию, но его остановила костюмерша, чтобы развязать его галстук. И тут Брайан «появился в кадре», как обычно писали в ремарках.

— Гастингс хороший парень, — сказал он дружелюбно. — Почему ты так сурово с ним обошелся?

Алеку мучительно захотелось дать ему в морду. У Брайана не хватало мужества вступить с ним в поединок!

Теперь Алек начал понимать совершенно отчетливо, что Брайан невзлюбил его. До появления Алека он был самым заметным актером в труппе. Его самоуверенность была плодом успеха и серьезного опыта, Брайан единственный из всех удостоился отдельной гримуборной, причем не только самой просторной, но и с телефоном. Но дело было совсем не в его сценических успехах, а лишь в том, что он был близким другом главного сценариста. Работа над сериалом началась, когда кабинет Дженни не был еще до конца оборудован. Ей надо было где-то работать. Вот почему там появился телефон — для нее, не для него. Брайан просто оставил его за собой, когда Дженни переехала выше этажом.

«Тебе нравятся эти знаки отличия, приличествующие звезде, — телефон, отдельная гримерная. Но ты не желаешь нести груз ответственности, ты птица невысокого полета и вовсе не звезда».

Но он все же оставался близким другом главного сценариста, а Алек знал, что главные сценаристы — страшные люди и совершают ужасные ошибки. Он заставил себя говорить спокойно и мягко. Для открытой злобы повода не было, так же, как и для продолжения разговора о героях. Дело было совсем не в этом.

— Как поживает Дженни?

— Кто? Дженни? — Брайан был изумлен таким резким поворотом. И сразу насторожился. — А почему тебя это интересует?

— Да все эти изменения в сценарии… Что-то не так.

— Конечно, но тебе пора бы привыкнуть. — Тон был почти отеческим. — Если у нее появляется хорошая идея, она ее воплощает. Иногда нам приходится и такой ценой платить за успех нашего дела.

Нам? Алек совершенно не понимал, что значило в данном случае «мы». А какую цену платила Дженни? Это же адская работа!

— Как она себя чувствует?

— Отлично. У Дженни всегда все отлично.

Алеку захотелось сорвать с шеи галстук и удавить этого парня. Не бывает у человека всегда все отлично! Как можно быть женатым на женщине — вернее, почти женатым — и свято верить этому? Хотя почему бы нет.

Так вела бы себя Хлоя, если бы во времена «Аспида» они были женаты. Разумеется, она бы слегка беспокоилась, но и только. Ведь Алек может справиться с любыми трудностями. В это она верила всем сердцем. Такая вера была трогательна, но освобождала ее от обязанности что-либо делать ради него.

Неужели наши роли в жизни распределялись на небесах? «Распишитесь здесь, если вы ни за что и ни за кого не желаете отвечать». Как земля носит таких людей?

Он понизил голос:

— Как это может быть? Всего пару месяцев назад у нее был выкидыш…

Брайан окаменел. Его лицо ничего не выражало. Он играл дворецкого уже два года, и такое бесстрастие было привычным для него:

— Но ведь это не твоя забота, правда?

Проклятый сукин сын! К черту галстук. Слишком много возни. Алек задушит его голыми руками! Вот сейчас он сомкнет пальцы на этом бледном горле и сожмет их. А у того, кто вырос на ферме, сильные руки.

Дурацкий костюм. Почему в нем нет карманов? Что с руками-то делать? Куда их спрятать, если безумно хочется убить человека, но у тебя нет карманов?..

— Алек, подожди.

Он уже выходил из здания, когда Дженни окликнула его. Он замедлил шаг. Дженни в просторном и легком свитере и черных штанишках во весь дух бежала через холл. Ничего себе штанишки, с отворотиками и складками, но их не мешало бы погладить.

— Я слыхала, ты спас нас на прошлой неделе, — выдохнула она. — Ну, помнишь историю с Триной и Барб Эллен, когда они снимались во внеурочный день? — Она уже поравнялась с ним. — Мы рады любой помощи.

Алек распахнул перед ней двери. Дженни выглядела уставшей, но улыбалась. От нее веяло безмятежностью и озорством. Она снова была ребенком в ветвях дерева.

Он был в восторге, видя ее такой. И вообще здорово находиться среди людей, получающих от жизни удовольствие.

Но удовольствие таит в себе опасность. Ветка может обломиться. Можно упасть с дерева. Кто-то должен ее предупредить!

— Что происходит, Дженни? Что за перемены в сценарии? Что ты задумала?

Она взглянула исподлобья — в глазах прыгали бесенята.

— Умеешь хранить тайну?

— Конечно.

— Знаешь, кто такой Эдгар Делани?

— Еще бы, — Алек запнулся. — Погоди. Уж не он ли тот «пожилой толстый добряк», для которого шьют костюм?

Дженни закивала.

— Невероятно! — Алек сразу позабыл все, что хотел сказать ей. У них будет играть Эдгар Делани! Это будет потрясением для всех мыльных сериалов! — И вся суета ради того, чтобы ввести его в действие?

— Ты удивлен? — она приложила ладонь к уху, будто вслушиваясь в звук камертона. — По-моему, нет ничего удивительного в том, что первоклассный актер хочет сниматься в первоклассном сериале.

— Прекрасная новость! Но откуда он взялся?

— Ему нравится наш сериал. Но он сказал: начну первого сентября или никогда. И мне пришлось проделать кое-какую черновую работу, чтобы подготовить для него почву. Ну, а раз я начала, то остановиться уже не смогла. Это будет великолепная история. Можно, я тебе расскажу? Но ты не проболтаешься, а?

Об этом она уже спрашивала.

— Конечно, нет.

Она подошла к погрузочной платформе. Платформа была довольно высокой — доставала Дженни до плеч. Но вдруг она оперлась локтями о платформу и подтянулась. Немногие женщины смогли бы такое сделать. Она оказалась сильней, чем можно было предположить.

Алек уже не помнил, о чем он собирался говорить с нею — может быть, хотел предостеречь от возможных последствий подобных крутых перемен и резких поворотов. «Для мыльных опер важна последовательность, — произнес бы он со значением, — последовательность во всем. Мы не смогли бы день за днем выполнять свою работу без уверенности в том, что получим нормальные тексты».

Вместо этого Алек облокотился на платформу и слушал ее историю раскрыв рот. А она смеялась, болтала ногами, отчаянно жестикулировала. Отличная история! У нее были потрясающие идеи — свежие, интересные. Предполагалось, что он будет восхищен всем, что бы она ни сделала. И он восхищался ею.

На улице стояла жара — не то что в помещении, где работали кондиционеры. Дженни стянула свитер. На ней была футболка без рукавов, и при каждом движении под нежной кожей перекатывались гладкие мускулы.

Она была изумительна. Алек спросил:

— Ты боишься, что у тебя не получится?

Она замотала головой. На солнце ее волосы отливали золотом.

— Нет, этого я не боюсь. Никогда не знаю, насколько трудно будет чего-то добиться, но всегда добиваюсь. Я доверяю своему воображению.

— Почему?

Дженни озадачилась:

— Что ты имеешь в виду?

— Я рассказывал тебе о своем прошлом. Теперь расскажи про себя. Почему ты так доверяешь воображению?

— Не знаю, — беспечно ответила она. — Просто до сих пор оно меня не подводило. Почему же на сей раз должно дать осечку?

Она явно недоговаривала. Кто же подводил ее в жизни? Почему она так цепляется за свое воображение?

— А знаешь, что меня в тебе крайне занимает?

— Очевидно, то, что в моей власти превратить следующие три года твоей карьеры в сценический эквивалент Бермудского треугольника.

— Нет. Это меня пугает. Меня занимает другое: ты всегда кажешься такой открытой, простой и незатейливой, а на самом деле это отнюдь не так.

Многие актрисы напускали на себя таинственность в стиле Греты Гарбо, но на деле кому угодно навешали бы лапши на уши, если бы это прибавило им популярности. Дженни была прямой противоположностью им. Она вела себя так, будто раскрывала все карты, будто ей нечего скрывать. Но тайна явно была.

— Значит, я противоречивая женщина?

Почему она так сказала? Это звучало по меньшей мере странно. Алек взглянул на нее — бесенок исчез. Она смотрела на него с каким-то немым вопросом, притихшая, серьезная.

Именно это он и имел в виду. Вот ее изнанка, вот оно…

О, Господи. У Алека перехватило дыхание. Перед глазами все закружилось. Но он стоял здесь, на бетонной площадке погрузочной платформы, под жарким августовским солнцем — и у него дух занимался. Это невозможно. Такого с ним быть не может, потому что не может быть никогда. Он же благоразумный, земной. Он канадец, наконец! Но именно это с ним и происходило. Все было ясно как день. Он любил эту женщину.

8

Черт побери! Алек об этом не просил. Он не хотел этого. Дженни почти что замужем. Они с Брайаном с четырнадцати лет вместе. Полжизни. Ни один нормальный человек не влюбляется в женщину, связанную с другим столь крепкими узами.

Но он любил ее.

Он знал, как ему поступить. Схватить шляпу, тросточку, табакерку, визитные карточки и все прочее — и убраться куда-нибудь подальше. Он оказался на распутье — табличка у начала одной из дорог гласила: «Жизнь как мы ее себе представляем». Нормальная дорога — пара холмов, пара скучноватых равнин, все спокойно и благопристойно. Другая же дорога называлась «Жизнь с любовью к чужой женщине», и Бог знает, что его здесь ждет, потому как эта дорога стремится куда-то вниз, в туманную тьму.

Он должен отступить и свернуть, пока не поздно.

Но он уже не мог потерять эту женщину.

Алек ни на шаг не сдвинулся с погрузочной платформы. Удлинились тени, спустился прохладный вечер… Но он не уходил. В этом таилась опасность, но опасность неотвратимая.

Дженни как будто оттаивала на глазах, видя его искренний интерес. Она рассказывала про детство, про Оклахому, про индейцев, про реку — и про Брайана. Рассказала и о первом годе жизни в Нью-Йорке, о своем первом сценарии, и о том, как она радовалась тому, что нашла, наконец, место в жизни. И, конечно, с языка не сходил их сериал, ее любимые герои. Дженни не скрывала, что для нее это — лучшее занятие на свете. Казалось, она впервые получила возможность выговориться.

Он начал многое понимать. Дженни выросла в скучном и грязном городке, где нещадно палило белое солнце, а вечера были заполнены звуками бильярдной. Неудивительно, что созданный ею мир столь элегантен, изыскан и утончен. Ребенком она жила в мире, законов которого не понимала, а в сериале все было разложено по полочкам, и она была его полновластной хозяйкой.

Дженни росла парией. Сейчас она — душа и сердце «Спальни моей госпожи». Наконец она оказалась в центре событий. И теперь понятно, почему она хочет, чтобы каждая серия шла не более получаса. Тридцатиминутная серия такая уютная, семейная, «домашняя». У нее никогда не было семьи. А тут были и братья, и сестры, и команда пловцов, и Лига Молодежи, и бридж-клуб, и собрание прихожан в храме — все людские сообщества, никогда не принимавшие ни ее, ни ее отца…

Алек простил ее. О, Господи, конечно, простил. Не беда, что работа сейчас организована отвратительно. Неважно даже то, что она рисковала средствами телевидения, деньгами конкретных людей. Ведь только в этом было ее счастье и избавление от одиночества.

Ну и пусть дорога темна и камениста. И наплевать на то, что никто никогда не выбрал бы этого пути. Дорога носила ее имя. Мог ли он избрать иную?

В конце августа весть о контракте, подписанном Эдгаром Делани, перестала быть тайной, и все на телевидении впрямь были потрясены. Дженни даже получила натянуто-вежливое поздравление от Пола Томлина, главного сценариста «Аспида», и позволила себе маленькую гадость — повесить листок на доску объявлений в репетиционной. Рэй тут же приволок игрушечные дротики…

Героем Эдгара был Джеймс Марбл, очень богатый торговец из среднего сословия, желающий ввести дочь в высший свет. «Я украла этого героя из „Гражданского контракта“ Жоржетты, — говорила Дженни, считая себя наследницей славы покойной Жоржетты Хейер, легендарной писательницы, творившей романы из истории Регентства. — Но дочка совсем другая…»

(Акт 2Б. Рабочий кабинет Лидгейта. Амелия за столом, перед ней деловые бумаги. Входит Гастингс с подносом. Амелия поднимает взгляд).

Амелия: Его Высочество и я сердечно благодарны вам, Гастингс. (Она говорит тепло и искренне.) Я не представляю, как разрешилось бы дело о ферме на Роуз Хилл, если бы не ваше вмешательство.

Гастингс: Рад был услужить.

Амелия: Это вовсе не входило в ваши обязанности. Очень благородно с вашей стороны обеспокоиться этим делом.

Гастингс: Не стоит благодарности. Я вырос в поместье Его Высочества. И хорошо знаю господ. Всего несколько слов на ухо молодому Тиму — и он понял, что сущее безумие отбирать землю у семьи, владевшей ею в течение десяти лет. Даже если ты племянник хозяина.

Амелия: Но вы рисковали нажить себе врага в лице мистера Кроуфорда.

Гастингс (ставит поднос. Он позволил бы себе пожать плечами, не будь так великолепно вышколен. Очевидно, что он не боится господ) : Миссис Бакс — это фамилия семьи арендаторов фермы на Роуз Хилл — говорит, что всегда верила, что Ваша Светлость не позволит такому случиться, что вы всегда близко к сердцу принимаете интересы фермеров.

Амелия: Как мило с ее стороны. (Она очень довольна, но вскоре вновь возвращается к деловому тону.) Его Высочество и я всегда заботимся о жителях поместья. (Явная ложь. Лидгейта это ничуть не беспокоит).

В некоторые труппы влиться новому лицу очень трудно. Порой новичку никто не рад. Звезды крупного масштаба величественно проплывают в свои гримуборные, не удостоив никого даже словом, а остальные разбиваются на группы и ходят взъерошенные… В труппе «Спальни моей госпожи» не было ничего подобного. Напротив, все старались, чтобы новичок почувствовал себя как дома. В первый рабочий день Эдгара Делани атмосфера в репетиционной была чуть ли не праздничной — на подносах лежали более дорогие, чем обычно, печенья и кексы, в корзиночках — изысканные фрукты. Вместо салфеток из самой дешевой бумаги стол украшали разноцветные салфеточки — ярко-голубые, оранжевые, лимонные… Также, как и Алеку в первый день работы, все говорили Эдгару, что труппа — это «одна большая счастливая семья», что ему тут понравится и так далее.

Алек же хотел сказать нечто более серьезное, чем весь этот предрепетиционный треп. «Это отличное место. Самый потрясающий, талантливый, самый живой сериал из всех, которые сейчас снимаются. Но здесь довольно-таки опасно. Организация съемок оставляет желать лучшего. Мы — гимнасты, парящие под куполом цирка без страховки. Если хоть один из нас ошибется, разобьются все».

Но Алек и рта не раскрыл. Бесполезно объяснять. Ситуация слишком непроста. Новичок при всем желании не сможет сразу в ней разобраться.

Дженни, на удивление хорошо одетая, присутствовала в репетиционной, как и в день знакомства Алека с труппой. На ней были коротенькие, до колен, белые брючки и белая оксфордская блузка с длинным рукавом. На брючках — аккуратные складочки, на рукавах тоже. Должно быть, наряд продумывала Трина. Талию обвивал тонкий кожаный поясок цвета бычьей крови, на ногах были такого же цвета мокасины и тончайшие белые гольфы. Алек с трудом оторвал от нее взгляд.

Он решил представиться Рите Харбер, девятнадцатилетней актрисе, получившей роль Изабеллы, дочери Эдгара Делани. Рита стояла у тележки, наливая себе кофе. Ее длинные черные волосы были переброшены через плечо, а эластичные бледно-лиловые джинсы обрисовывали формы с откровенностью трико. Коротенькая курточка из той же ткани не достигала талии, ничуть не препятствуя обозрению этого великолепия.

Алек заговорил с ней. Обернувшись, Рита ответила ему с вежливой улыбкой. Это была эффектная девушка с правильными чертами лица и изломанной линией бровей. Она наклонилась над тележкой взять одну из разноцветных салфеточек. Курточка распахнулась.

Алек моргнул. В гардеробной говорили что-то об особенностях ее фигуры, но к такому он явно не был готов. Да, с таким бюстом нельзя не считаться… Это не просто пара грудок, упакованных в черный атласный топ — это потрясающие чаши дивной формы, с сосками, словно горошины — нет, как маленькие вишенки… Рита выпрямилась, и они только что не вонзились в него — пара конусообразных, грозных ракет с ядерными боеголовками. Такие могли бы потопить «Титаник».

В другом месте и в другое время Алек нашел бы забавным такую неприкрытую демонстрацию плоти. Но было всего семь пятнадцать утра! Половина людей в комнате — женщины. А половина другой половины — голубые. Остальные — полусонные. Некому было оценить этот сверкающий фейерверк.

Но девица щеголяла своим телом так агрессивно, что Алек счел это скорее не забавным, а неприличным. Она была просто угрожающа. Старый вояка передернул затвор. Было ощущение, что на этот раз ружье пригодится.

— Так это ваш первый сериал? — спросил он, хотя уже знал ответ. Опытная актриса никогда бы не явилась на работу в таком виде.

Она кивнула:

— Вообще-то я не собиралась сниматься в мыльной опере, но когда поняла, что здесь можно приобрести опыт…

Грудь над черной тканью волновалась. Алек с усилием сосредоточился на ее словах. Интонация была искренней, голос — уверенным:

— Я нахожу в этом прекрасную возможность выучиться мастерству. И нечего стыдиться, даже если считаешь это лишь школой.

Хороша школа. Как это понимать? Похоже на оскорбление. Девятнадцатилетняя сопливая девчонка объясняла ему, что не следует стыдиться своей профессии, даже если он считает мыльные сериалы эдакими «кроличьими бегами», актерским детским садом! Нет, для того, чтобы это была извинительно, ей нужна еще более внушительная грудь.

— Думаю, нам всем есть чему поучиться у Эдгара, — ответил он тактично.

Как он и ожидал, хорошенькое личико осталось невозмутимым. Рита ровным счетом ничего не знала о театральной славе Эдгара Делани. Как и многим ее ровесникам, ей были известны лишь кинозвезды да актеры мыльных опер. Искусство театра, когда люди выходят на подмостки и играют перед публикой вживую, для нее не существовало.

На следующий день Рита опять появилась в обтягивающей одежде — и снова ничем не напоминала ребенка. На ней были эластичные бледно-зеленые леггинсы, отличавшиеся от обычных тем, что там, где у нормальных людей проходит боковой шов, красовалась шнуровка, сквозь которую виднелась полоска обнаженного тела. Причем шнуровка шла от щиколотки до самой талии, и заподозрить Риту в том, что на ней есть трусики, никто при всем желании не смог бы.

День за днем она появлялась в студии в подобных нарядах. Казалось, у нее нет нормальной человеческой одежды. Повсюду были вырезы, шнуровки или весьма рискованные декольте. Все остальные актрисы приходили на работу в джинсах и свитерах, с влажными волосами, совершенно без косметики. Рита Харбер всегда являлась в изысканных, тщательно продуманных туалетах. Среди актеров возникло даже нечто вроде игры — мужчины, женщины, и даже гомосексуалисты гадали, какую часть тела Рита обнажит в следующий раз.

Она расположилась в крохотной гримуборной вместе с еще двумя молодыми актрисами: Барб Эллен Гарретт, играющей горничную леди Варлей, и Пэм Реджистер, исполняющей роль Сюзан, ее же робкой и бедной племянницы, кузины Амелии. Они-то и держали всех в курсе особенностей нижнего белья Риты — рассказывали о лифчиках, оставляющих соски открытыми (она надевала их под обтягивающие трикотажные кофточки, чтобы выглядеть «более естественно». Если верить подружкам, Рита частенько не надевала трусиков.

Однажды Алек, Брайан и Рэй сидели без дела в декорации герцогской библиотеки, ожидая, пока объявят их сцену. Пэм и Барб Эллен, проходя мимо, поманили их.

— Есть новости, — прошептала Барб Эллен. — На ней сегодня корсаж, а по бокам большущие вырезы.

Никто из мужчин ничего не понял.

— Обыкновенный корсаж, такой носила и моя мать, — пояснила Пэм. — Только там, где у мамы были стальные пластинки, у этой два овальных отверстия. — Пэм попыталась изобразить их пальцем на своем скромнейшем белом платьице.

— Я опять не понял. — Рэй с интересом поглядел на платье Пэм, вернее, на то место, при помощи которого она пыталась растолковать сей феномен. — Зачем вообще нужен корсаж, если из него точит кусок мяса? Какой в нем смысл?

— Дело не в смысле, а в теле, — сказал Алек. — Она носит лифчики, чтобы подчеркнуть рельеф, а корсеты — чтобы продемонстрировать тело.

Брайан кашлянул:

— Это нехорошо. Она наша коллега. Не годится украдкой обсуждать ее, да еще и так…

Алек скривился. Брайан был прав. А ему не хотелось, чтобы тот был прав. Алек предпочитал видеть Брайана идиотом, дураком, грубияном, развратной свиньей с куриными мозгами… Но это безумие. Дженни такого ни за что не полюбила бы.

— А почему бы нет, — возмутился Рэй. Он не желал, чтобы Брайан читал ему лекции, потому что мог сносить подобное только от Алека. — Не надевай такие шмотки, если не хочешь сплетен!

— Это все равно что обвинять женщину за то, что ее изнасиловали, — заспорил Брайан.

Алек был полон решимости возразить ему. И вообще, Брайан мог цитировать Десять Заповедей, но Алек нашел бы повод не согласиться с ним.

— Мы же не сказали, что она добивается, чтобы ее изнасиловали, и не собираемся этого делать. Но, одеваясь таким образом, она сама провоцирует подобные разговоры. Мы лишь идем навстречу ее горячему желанию. Мы беспомощны, словно пешки в тщательно спланированной рекламной кампании. Вот подожди, она наймет Маргарет Кармен или Тэми Балкена…

Эти двое были самыми знаменитыми в мире мыльных опер рекламными агентами. Актеры пользовались их услугами, чтобы те делали их карьеру — добивались участия в пресс-конференциях, появления фотографий звезд на обложках журналов…

— Безусловно, — сказал Брайан. — Она только что заключила договор с Деннисом Куантре.

— Чего? — ведь Алек просто шутил насчет рекламных агентов. А Деннис Куантре был чуть меньше известен, чем Маргарет или Тэми, и куда менее разборчив в средствах.

— Она наняла Денниса Куантре? — заржал Рэй. — Вот умора! У меня вовсе нет рекламного агента. А у тебя, Алек?

— У меня нет, но у моей бывшей жены…

— Твоя бывшая жена — Хлоя Спенсер. По-моему, то, что приличествует Хлое Спенсер, не годится для Риты Харбер.

— А как ты тогда станешь Хлоей Спенсер? — Брайан явно встал на защиту Риты. — Если хочешь создать себе имя…

Алек прервал его. Хлоя не была творением лишь своего рекламного агента.

— Чтобы стать Хлоей Спенсер, нужно быть Хлоей Спенсер. И у нее вначале появился учитель актерского мастерства, а уж потом рекламный агент.

— Но сейчас другие времена. Когда вы с Хлоей начинали, все было иначе. Сегодня гораздо важнее мнение журналов, и если не положиться на рекламного агента…

Вот уж чего никогда не делали ни Алек, ни Хлоя — по-крайней мере, до последнего времени… И вообще, с чего бы это Брайану защищать эту шлюшку Риту Харбер? Ведь у него есть Дженни!

— Отлично, отлично, — Алек решил закончить спор. — Вы все утверждаете, что живете по законам свободы. Рита имеет право делать все, что хочет. — Он отвернулся.

Брайан кинул ему в спину.

— А мне стыдно за то, что люди так жестоки к честолюбивой и решительной женщине.

— Дженни тоже честолюбива, — тут же ухватился за это Алек. — Честолюбивее, кажется, некуда. Но ее я не осуждаю.

— Мы не обсуждаем Дженни. Мы говорим про честолюбивую, талантливую молодую актрису…

А разве Дженни не честолюбива? Не талантлива?

— … которая вовсе не собирается всю жизнь сниматься в мыльных сериалах.

— Выходит, мыльный сериал недостаточно хорош для Риты Харбер? — теперь взбесился и Рэй. — Эй, Брайан, но тебя-то последние десять лет это вполне устраивает?

Рэй был настоящий уличный мальчишка. И драться умел.

— Все же это верный кусок хлеба, — ответил Брайан. Он не хотел сражаться, предпочитая выступать в роли миротворца. — Ты должен содержать семью, — сказал он Рэю, — и я тоже.

Что-что? Содержать семью? Должно быть, он имеет в виду Дженни. Алек взъярился. Вот и новое оправдание! Это из-за Дженни он околачивается здесь! Дженни удерживает его! Боже, какой груз она несет! И терпит такое ежедневно. Брайан смеет обвинять ее в том, что сам не является одновременно сценаристом, актером и режиссером собственного сериала! Или что-то в этом роде…

Любая встреча с Полом Томлином во время работы над «Аспидом» вызывала у Алека взрыв раздражения и злобы, но он упорно скрывал свои чувства, неустанно повторяя про себя: «У нас просто разные подходы к делу. Мы видим мир по-разному. Не стоит сердиться на него за то, что он не в состоянии отличить белого от черного».

Но сейчас Алек был и впрямь зол. Брайан настолько явно лгал, делая вид, что ничего не происходит, что это сводило Алека с ума. Брайан не говорил слов, за которые с полным правом можно было бы вогнать ему зубы в глотку. Он ухитрялся задеть за живое, заставить посинеть от ярости — и виртуозно ускользал.

И не ценил Дженни. Этот чертов сукин сын не ценил Дженни!

«…Не хочешь сниматься в мыльной опере — убирайся! Никто на телевидении не заплачет. И зритель тоже обойдется без тебя. И черт меня побери, если огорчусь я…»

Но Алек знал, что Брайан никогда не оставит свою работу. Так и проживет всю жизнь, утешаясь тем, что «мог бы достичь Олимпа» и обвиняя в своих неудачах всех и вся, кроме самого себя.

Перегрин: Во всем виноваты Варлеи. Амелия любила меня. Я знаю это наверняка. И она вышла бы за меня. Мы даже подумывали о тайном венчании, но она во что бы то ни стало хотела их благословения.

Джорджианна: Амелия? Хотела бежать с тобой? Это невозможно!

Перегрин (не обращая на нее внимания): У моей усадьбы необходимо перестроить кровлю. Фасад, к сожалению, еще елизаветинских времен. Если переделать его, дом станет просто загляденьем! И еще земли… Многие осушают земли. И я мог бы…

Джорджианна (со смехом): О, Перри, ты же ничего не понимаешь в этом!

Перегрин: Я бы научился, не сомневайся.

Джорджианна: А раньше ты о чем думал?

Перегрин: Ну, сейчас-то это все равно не имеет смысла. (Подходит к буфету и наполняет бокал.) Я бы горы свернул, женившись на ней. С ее-то деньгами! Во всем виновны Варлеи!

— Что ты думаешь о Рите?

У Алека слегка екнуло сердце. Когда вошла Дженни, он заканчивал телефонный разговор. В комнате было много народу, и можно было подсесть к Трине или Фрэнсин, которых она жаловала. Но Дженни устроилась рядом с ним.

«Если бы ты только знала…» Если бы она имела хоть малейшее представление о чувствах Алека, то ни за что бы не разыскала его в переполненной комнате, не села на диван рядышком. Его чувства смутили бы ее, она ощутила бы неловкость, а возможно, и вину… Но Дженни ни о чем не догадывалась.

— Она производит хорошее впечатление, — мягко ответил Алек. — Правда, пока не Бог весть что делает, но явно хочет научиться работать перед камерой.

— Я не вполне уверена, что стоило приглашать ее на роль. Видишь ли, если у актрисы такая потрясающая грудь, с ней надо что-то делать — я имею в виду, что она достойна стать элементом сюжета… — До сих пор восхитительные формы Риты тщательно скрывали платьями с высокими воротниками и драпировали шалями. — Но Джордж и Томас были в бурном восторге от ее кинопробы. И Брайан тоже.

Брайан? Он смотрел материалы кинопроб? Алек поежился. Какого дьявола она до сих пор прислушивается к мнению этого ничтожества?

…Потому что живет с ним и любит его — или…

Проклятье! Но это на самом деле так. Нечего закрывать глаза. Те, кто вырос на острове Принца Эдварда, без ума от «Энн из Грин Гейбла». «Представьте себе Энн, — объявил он своей семье, когда рассказывал про Хлою. — Так вот Хлоя — полная ее противоположность».

А Дженни? Она не рыжая и не заплетает волосы в косички — но у нее веснушки на носу, бурное воображение, она весела и остра на язык. Она — самая настоящая Энн, его собственная любимая Энн. Только такая женщина ему необходима.

Беда лишь в том, что эта Энн уже нашла своего Гилберта.

«Ты ведь не собираешься его бросить, а?»

Скорее всего, она знала, что на самом деле Брайан — пустое место. И даже, наверное, давно не сходит с ума по нему. Но было дано обещание. Честное слово. И она не изменит своему слову. Никогда не оставит его. Возможно, если дела Брайана пойдут в гору, Дженни позволит себе уйти из его жизни. Но Брайан никогда не достигнет высот — теперь Алек в этом абсолютно уверился. Чтобы добиться желанной славы, Брайан должен рисковать, а этого он не умел!

И Дженни навек с ним повязана.

9

Как все начинающие актеры, Рита пока не могла похвастаться обильной зрительской почтой, хотя в журналах была масса мелких упоминаний о ней типа: «Темпераментная молодая актриса, вносящая пьянящий аромат юности в сериал — кто она такая?» Алек, правда, не был уверен в подлинности писем телезрителей. Все это с таким же успехом могло быть плодом деятельности хорошего рекламного агента.

Вскоре он сыграл с ней первую сцену. Ничего особенного. Амелия пригласила в гости Изабеллу, и случайно в комнату вошел Лидгейт, что, впрочем, казалось Алеку не вполне логичным. Он считал, что Лидгейт старательно избегает встреч с друзьями Амелии, да и с нею самой. Тем не менее он вламывается в ее покои, Амелия и Изабелла встают, чтобы его поприветствовать, Амелия едва слышно представляет Изабеллу… Лидгейт кивает с обычной ледяной снисходительностью. Изабелла мила, смущена и очень робка при встрече с настоящим герцогом. Алек не понимал смысла этой сцены. Впрочем, Гил и Теренс, похоже, понимали не больше.

С Ритой оказалось довольно легко работать. Она справлялась с задачей, пусть простенькой, хорошо помнила текст. Следила за тем, где находится камера. И костюм носила недурно — по крайней мере, никто не путался в складках ее платья. Но это все было на репетиции…

Когда подъехала камера, то вместо того, чтобы скромно потупить глазки, Рита бросила на Лидгейта вызывающе игривый взор. Отрепетированные скромность и застенчивость вдруг сменились вызовом и откровенным кокетством.

В сценарии ничего подобного не было. И это вовсе не была ее ошибка или случайность. Она намеренно так вела себя.

Актерская игра в мыльном сериале — всегда акт совместного творчества. Ты с утра показываешь партнерам, как будешь действовать, чтобы они могли подстроиться. И никто не выкидывает фокусов. Никто не позволяет своему герою оставить в дураках остальных.

Но Рита Харбер ни на секунду об этом не задумалась. На киносъемках режиссер тут же дал бы команду «Стоп!». Но в мыльных операх всегда стараются все снимать с первого раза. Рита это знала, на что и делала ставку.

Алек отступил, полный холодного возмущения, и одарил бесстыдницу самым суровым взглядом, на который только был способен. Рита захлопала глазами. Она явно не ждала подобной открытой враждебности и отступила, сконфуженная.

Амелия тут же, в порыве сочувствия, коснулась руки Изабеллы. Ей известен был суровый нрав Лидгейта и так больно было видеть, что стрелы его гнева направлены на столь невинное и простодушное создание.

Все трое — Амелия, Лидгейт и Изабелла, то есть Алек, Карен и Рита замерли. Согласно сценарию, последний крупный план принадлежал Амелии, но теперь объектив камеры был устремлен на Алека. На лице герцога застыла гримаса холодного отвращения. В следующее мгновение ассистент режиссера замахал в воздухе бумагами: «Снято!»

Рита захлопала в ладоши:

— Правда, здорово? — она ликовала. — Алек, этот твой взгляд… Я насмерть перепугалась. Замечательно!

Карен, в отличие от Амелии, не испытывала сочувствия к Изабелле. Сердито сжав губы, она сурово взглянула на Риту и вышла из декорации.

Рита взмахнула ручкой, указывая на нее:

— Порой женщинам не нравится, когда другая добивается успеха, не правда ли?

Если бы Алек мог тут же удалиться, он смолчал бы, но ему надо было дождаться костюмера, чтобы тот развязал ему галстук.

— Полагаю, она просто подумала, что тебе еще многому надо научиться.

Рита вспыхнула. Алек подставил шею девушке из костюмерной:

— Но разве не ты говорила, что пришла сюда постигать азы мастерства?

Трудно писать об этом. Но наша профессия — критика, со сценарием «Спальни моей госпожи» явно не все ладно.

Все женские персонажи слишком похожи друг на друга. Не происходит великосветских скандалов, нет и следа бабских дрязг, пусть с поправкой на аристократическое воспитание. К примеру, леди Варлей вот уже много лет любит мужа леди Кортлэнд, но несмотря на это пожилые леди остаются задушевными подругами. По меньшей мере странно… Почему Сюзан не жаждет выцарапать прелестные глазки своей кузине Амелии лишь за то, что у той куча денег, а она сама бесприданница, и никто из-за этого даже не приглашает ее на танец? И Джорджианна должна гореть желанием убить Амелию, потому что та обрушила на нее свое негодование, когда они с Перегрином собирались тайно бежать… Или вы считаете, что с возвращением Трисии Стеклер из отпуска по уходу за бэби их героини должны немедленно броситься друг к другу в объятья?

Эта всеобщая сестринская солидарность очень мила, но в жизни вы никогда не встретите ничего похожего! Что вас удерживает, Дженни Коттон? Почему вы не хотите изобразить женщину такой, как она есть — то есть отчасти сукой?

Через пару дней Рита объявила, что «нащупала характер». Алек понимал, что должен радоваться за нее — ведь он сам так долго искал ключ к образу Лидгейта. Но у него не было уверенности, что образ Изабеллы настолько сложен, что его следовало «нащупывать». Это была стеснительная, застенчивая девочка, охваченная священным трепетом перед обществом, в которое ей предстояло войти. Новая Изабелла была храброй и уверенной, и явно стремилась на самый верх общественной лестницы.

Всей труппе это пришлось не по нраву. «Никогда не знаешь, что она выкинет, — ворчал исполнитель роли лорда Кортлэнда, Мурфилд Томас, еще не сыгравший с ней ни единой сцены. — Будто ходишь по проволоке…» Другие тоже были недовольны: «Что будет, если каждый станет выдумывать отсебятину?» «Почему Дженни так много ей позволяет?»

«Потому, что она все довольно точно подмечает», — отвечал Алек. На самом деле он не хотел, чтобы критиковали Дженни. «Посудите сами, разве не за это мы любим мыльные оперы? К нашему мнению всегда прислушиваются. Дженни разрешила нам с Карен самим изобрести историю отношений наших героев. Почему же Рите нельзя экспериментировать?»

— Потому, что Рита ведет себя по-свински, — отрезала Трина. — А вы с Карен не причиняли никому беспокойства. Рита уже почти такая же нахальная, как моя героиня. — До сих пор у героини Трины было «эксклюзивное право» на дерзость. — Я могу обойтись без любовных приключений, пока разыгрываю комедию. А если комедия кончится, уж лучше быстренько в кого-нибудь втюриться…

В пятницу Рита удачно сымпровизировала заключительную реплику. Это и впрямь было хорошо, и Теренс дал добро.

Во время читки в понедельник, за столом в репетиционной, Трина произнесла те же самые слова. Актеры, которые были на работе в пятницу, насторожились, припоминая.

— Погоди-ка, — сказала Карен. — По-моему, Изабелла уже говорила это на прошлой неделе.

— О чем ты? — Трина в пятницу была дома. Иначе она непременно заметила бы, что Рита украла ее реплику. — Неужели Дженни ошиблась и дважды использовала одну и ту же фразу?

— Нет-нет! — вскочила Рита. Все, кто присутствовал в студии в пятницу, помнили, что она сделала вид, будто импровизирует. Она не имела права свалить все на Дженни. — Это моя вина. Только моя. Получив текст, я сразу же прочитала его, и мне так понравилось… — в ее тоне было больше торжества, нежели раскаянья. — И эта строчка, должно быть, поразила меня, а потом я забыла, где ее слышала… О, Трина, мне очень жаль… Ты наверняка теперь меня ненавидишь!

«Еще бы!» — ясно говорил взгляд Трины. О том, чтобы переснимать материал, отснятый в пятницу, не было и речи.

— Сожалею, Трина, — сказал Гил. — Но реплику придется убрать.

Заскрипели карандаши, зашуршали листки. Все это никому не понравилось. И тут заговорил Брайан, обращаясь к Трине:

— Давай что-нибудь придумаем. Можно позвонить Дженни, и она заменит реплику.

Додумался! Алек в ярости отбросил листки с текстом. Позвонить Дженни домой — и это в понедельник, когда она обычно разрабатывает далеко идущие линии сюжета, оторвать ее от дела и предложить «что-нибудь придумать»! Поразительный тип! Наконец-то он напрягся и проявил себя как лидер, но снова за счет Дженни.

— Нет, этого мы делать не будем, — сказал Алек твердо, хотя это явно было вне его компетенции. — С тобой поступили мерзко, Трина. Тебя бессовестно обворовали. Но Дженни беспокоить не надо.

Во время ленча он подошел к Трине.

— Я не сержусь на тебя, — опередила его Трина. — Это она бесится. — Она положила кусочек индейки на хлеб. — Мама запрещала мне кого-либо называть так, но эта пышечка самая натуральная сука.

— Согласен.

— И ей хоть бы хны! — Трина потянулась за горчицей. — Вот что меня бесит. Ей плевать!

Алек едва увернулся от горчичной струйки — столь яростно Трина сдавила бутылочку. Он был все еще в костюме.

— Мне тоже так кажется.

— Вы о Рите? — к ним присоединилась Карен. Она тоже еще не переоделась и была в белом пеньюаре, отделанном шелком, с рассыпанными по плечам прелестными темными волосами.

— Да, я назвала ее сукой, — ответила Трина.

— Ты что, она гораздо хуже. Она сам дьявол.

— Дьявол? — переспросил Алек. — По-моему, ты горячишься.

— Вовсе нет. — Карен была совершенно серьезна. — Она очень опасна. Может наделать нам массу неприятностей.

Алек вежливо выслушал. Карен есть Карен. Она всегда видела лишь темную сторону дела, воспринимала все драматично и обожала трагедии.

Но повод для беспокойства существовал и без Риты. Во время утренней репетиции Гил предупредил их с Карен, что сцены в спальне утомляют однообразием. И Алек поспешил напомнить ей об этом, чтобы направить ее энергию в другое русло. Это ему удалось. На репетиции ее Амелия была такой опустошенной и несчастной, что Алек, даже в роли Лидгейта, не мог не ощутить жалости.

— Ты перестарался, — заявила Карен после репетиции.

— Согласен с Карен, — прозвучал в динамиках голос Гила. — Ты не должен без разрешения делать из Лидгейта милягу.

— Но она же такая несчастная, — простонал Алек.

— Ну и что? Сделай вид, что тебе это безразлично, — последовал ответ.

Карен сразу же поняла, что Алек думал по поводу подобных советов.

— Я сыграю помягче, — сказала она. Может, она и была сумасшедшей, но как партнерша просто великолепна. Она хотела ему помочь.

Алек замахал руками:

— Не нужно. Я как-нибудь выкручусь. К примеру, стану злиться на твою излишнюю чувствительность.

Уж это-то он сумеет. У него громадный опыт. В свое время именно чрезмерная эмоциональность Хлои переполнила чашу его терпения.

— Я буду беситься от того, что ты не обладаешь моим хладнокровием.

— Хочешь прорепетировать еще разок? — прозвучал в динамиках вопрос Гила.

— Нет. — Ведь они с Карен профессионалы. Зачем им лишняя репетиция.

Первая мизансцена была необычайно красива — отражение Амелии в зеркале на ее туалетном столике. Ассистент режиссера дал команду «Тишина!», помощники быстро зажгли свечи. Включились камеры. Алек выждал две секунды и вошел, тщательно следя за тем, чтобы его отражение тоже появилось в зеркале. Карен наклонилась, чтобы задуть свечи. Вторая свечка явно была вне кадра, и, когда Карен нагнулась, чтобы задуть первую, ее волосы попали в огонь. Алек отреагировал мгновенно, подскочил к ней и ладонями сбил искры.

— Боже мой, что ты делаешь? — Карен отшатнулась. Она ничего не заметила.

— Ваши волосы, мадам, — ответил он, не выходя из образа. Ведь даже Лидгейт не мог позволить, чтобы жена сгорела заживо у него на глазах — ну хотя бы потому, что на ней дорогие одежды… — Ваши волосы загорелись.

— Мои волосы? — она отступила на шаг. Реакция Карен была более суровой, чем ожидал Алек, но он не успел ее остановить. Карен чуть не вышла из кадра, и он подошел к ней еще ближе. Она снова отступила, толкнув на этот раз туалетный столик. Легкое сооружение закачалось и упало. Флаконы духов с серебряными колпачками раскатились по ковру. Драгоценности Амелии — топазовые браслеты, фамильные бриллианты Лидгейтов, жемчужный воротничок — все посыпалось градом. Вода из вазочки с цветами темной лужицей растеклась по ковру.

Гил остановил оператора.

— У тебя волосы загорелись, — объяснял Алек. Он не был уверен, что она поняла это. — Я их потушил.

Ассистенты уже хлопотали, снова устанавливая туалетный столик, собирая украшения герцогини, ее серебряные щетки для волос, приводя в порядок ковер. К актрисе спешил парикмахер со щеткой и ножницами, чтобы срезать опаленные кончики волос.

Но Карен ни на что не реагировала. Она схватилась рукой за горло, широко раскрыв глаза.

— Я люблю моего дворецкого.

— Что-о? — Алек отпрянул от неожиданности. Это что за новости? Все, кто слышал ее слова, уставились на нее в полнейшем недоумении.

— Это правда, — голос Карен звенел, она тяжело дышала. — Я увидела в зеркале Лидгейта… когда он кинулся ко мне, я подумала, что он хочет ударить меня…

— Ну нет, — покачал головой Алек. Даже Лидгейт был на такое неспособен.

Но Карен, похоже, его не слышала.

— Я вдруг остро ощутила одиночество — одиночество Амелии — я это имею в виду. Кто ее защитит? Кто его остановит? И вдруг у меня перед глазами явственно возникло лицо. Гастингс. Дворецкий, — обессиленная, она опустилась на постель. — Не могу в это поверить… Я люблю моего дворецкого!.. О Господи… я люблю дворецкого.

Ее дворецкий… Гастингс… Где Брайан? Алек огляделся. Брайан ждал своего выхода. Он шел к ним в полнейшем недоумении.

— Что? Ты любишь меня?

— Да-да! Я вдруг так ясно это поняла. — Бледные щеки Карен вспыхнули. — Но ведь здесь есть смысл, правда? Неужели вы не понимаете? Мы с ним вдвоем занимаемся Лидгейтским аббатством, домом герцога, в сущности, делами всего герцогства. Он умен, и я неглупа. Он смышлен и организован, и я тоже. Я всецело завишу от него. Я просто обязана полюбить его. Позвоните кто-нибудь Дженни! Пожалуйста, позвоните Дженни! Я хочу знать ее мнение.

Гил вышел из режиссерской кабины.

— Дженни сегодня дома, но ты совершенно права. Ты влюбишься в Гастингса.

— Я это точно знаю. Я вдруг так ясно это почувствовала. Я совсем о нем не думала, но когда была в образе, вдруг увидела его лицо… — она качала головой, все еще не веря себе.

— О Боже! Я испортила эпизод! Загубила съемку! Какая досада!

— Все отлично, — поспешил успокоить ее режиссер. И это была сущая правда. Карен — самая профессиональная из всех занятых в съемках актрис. Она всегда была готова к работе, пунктуальна и никогда не вносила сумятицы в съемочный процесс.

Она вышла к парикмахеру привести в порядок прическу, остальные постепенно вернулись к своим делам. Брайан неподалеку болтал с актерами и смеялся. Коллеги поздравляли его — вот и у Гастингса образовалась любовная интрижка.

Съемка закончилась, и Алек вернулся в свою гримуборную. Рэя не было, и он наслаждался одиночеством. Переоделся, уселся на стул, положил ноги на кофейный столик…

Дженни написала роль для Брайана. Она хотела, чтобы он был занят в ее шоу, чтобы он был счастлив…

Горьким утешением для Алека было то, что Дженни явно списала образ Лидгейта со своего возлюбленного. Сознательно или нет, она показала все его слабые места.

Но ведь у него наверняка были и достоинства. Любила же она его все эти четырнадцать лет! А может, его минусы воплотились в Лидгейте, а плюсы — в Гастингсе? Лидгейт — худший вариант Брайана, Гастингс — лучший.

Гастингс — замечательный мужик. Не удивительно, что женщина положилась на него, доверилась ему. Может быть, Дженни все еще любит Брайана. Или, по крайней мере, хочет любить. Может быть, она хочет убедить себя в этом, напомнить самой себе о тех временах, когда он заслуживал и любви.

Проклятье! А ведь ему больно. Алек даже удивился, насколько сильна была боль. Он видел смерть родной сестры. Пережил отказ жены родить от него ребенка. Почему же сейчас ему так тяжело?

Но ему и впрямь было хуже некуда.

Карен и Брайан тотчас же начали во всех своих сценах изображать робкую взаимную привязанность, и уже через неделю получили тексты, из которых все было абсолютно ясно. Но узы, связывавшие их, были еще неуловимыми и тайными. Если нужно было принять какое-то решение, они обменивались быстрыми взглядами. Один кивал — другой действовал. Амелия чуть смущенно отводила глаза, когда входил Гастингс, а он, не будучи лакеем, брал шаль из ее рук.

Они воистину нашли друг друга, но барьер между ними был непреодолим. Они не могли даже заговорить о своей любви, а о том, чтобы соединить свои судьбы, не смели и мечтать. Их отношения могли в интересах дела либо в считанные недели достичь апогея, либо же тянуться долгие годы… И Брайан, и Карен играли потрясающе.

К тому времени выстроили новую декорацию — верхний зал дома Лидгейтов, лондонской резиденции Его Светлости. Помещение примыкало к спальне герцогини. Зрители получили возможность видеть, как Лидгейт стучится в дверь спальни Амелии, а через мгновение — сведенное судорогой боли лицо Гастингса, стоящего за дверью.

Алек всецело отождествлял себя с Гастингсом. Именно так он чувствовал себя, когда Дженни каждый день уходила домой вместе с Брайаном.

10

Брайан пришел в восторг от такого поворота событий. Он был великолепен, и знал это. Во всех его движениях появилась свобода, непринужденность. Он снова с наслаждением обсуждал с Дженни новые идеи, почти как в старые добрые времена.

Похоже, что именно это ему и требовалось. Интересная роль — только и всего. Вот истинная цена мира и покоя в их доме.

Дженни чувствовала, будто расплачивается с Брайаном за его доброту. Неужели ни у него, ни у нее не осталось и капли самоуважения?

Она снова попыталась уговорить его подписать долгосрочный контракт, чтобы ввести в сериал образ тайного брата-близнеца.

— О, если бы появился великосветский щеголь с внешностью Гастингса! Можно такое напридумывать! Амелия может перенести свою любовь к дворецкому на него…

— Нет-нет, — качал головой Брайан. — Только не теперь. Меня вполне устраивает нынешняя роль. Такой простор фантазии!

Его позиция очень огорчала Дженни. Почему он не хотел синицу в руки, а предпочитал журавля в небе? Почему не взяться за эту роль сейчас и перестать мечтать о чем-то лучшем в необозримом будущем? Ведь Брайан схож не только с Лидгейтом. В нем очень много и от сэра Перегрина, безответственного фантазера, всегда готового обвинить других в своих бедах.

Эти образы появились на бумаге уже более трех лет назад, а задуманы были и того раньше. Видимо, подсознательно она уже тогда догадывалась обо всем.

Акт ЗВ. Спальня Амелии, Амелия, Молли.

Действие происходит после званого обеда. Молли помогает госпоже раздеваться. Они перемывают косточки гостям. Молли рассказывает, что она заметила, пока принимала шали у приглашенных дам, «Как мила была Сюзан в новом платье» и так далее, и тому подобное. Молли слышала также, что Гастингс обмолвился о том, что сосед Амелии по столу, лорд Варлей, был полусонный и рассеянный. «Но он говорит, что Ваша Светлость выдержали испытание с честью».

«Правда?» — Амелия с радостью говорит о Гастингсе.

Молли смотрит на госпожу с удивлением.

Амелия мечтательно и рассеянно расчесывает волосы, мысли ее заняты дворецким. Она надеется, что Гастингс узнает, сколь высоко она его ценит. Можно ли ей быть уверенной в том, что Молли передаст это ему?

Странно. Чтобы горничная госпожи передавала дворецкому мнение хозяйки дома? Почему Амелия сама ему не скажет? Но Молли отвечает лишь: «Да, Ваша Светлость». Она берет щетку из рук Амелии и начинает сама расчесывать ей волосы. Теперь она озадачена по-настоящему…

(ПРОЛОГ В. Последние кадры эпизода 647. Акт ЗВ. Молли всерьез заинтересовалась, что же происходит между Амелией и Гастингсом. )

Акт 1А.

Помещение для прислуги. Гастингс, Молли.

Гастингс пересчитывает пустые винные бутылки, делая записи в домовой книге. Входит Молли. Он удивлен. Почему она еще не спит? Что-нибудь нужно Ее Светлости?

Его интерес к Амелии более чем очевиден. Молли тяжело дышит. Она все поняла. Эти двое любят друг друга. Только одна из них герцогиня, а другой у нее в услужении. Молли очень трудно в это поверить. Ведь Амелия для нее — одновременно богиня и младшая сестра с неудачной судьбой. Как может герцогиня обратить внимание на слугу? Это заставляет Молли увидеть Гастингса в новом свете.

— О, Дженни! Спасибо, спасибо, спасибо!

Трина вскочила со стула в артистической и крепко обняла Дженни. Дженни ответила ей тем же. Нетрудно было догадаться, почему Трина так счастлива. Сегодня актеры получили текст эпизода 648, откуда явствовало, что Молли — героиня Трины — тоже потихоньку влюбляется в Гастингса. Очень эффектный поворот сюжета!

— Так это правда? А что будет потом? — Трина тормошила Дженни.

— Может он, настолько будет расстроен невниманием госпожи, что изнасилует меня? Или… или я так огорчусь, что Гастингс не обращает на меня внимания, что упаду в объятия к кому-нибудь другому? Ну расскажи!

— Если честно, сама не знаю…

Дженни видела дальнейшее развитие сюжета как при свете молний — отдельными ослепительными картинами. И это ничего общего не имело в тем, что было написано в начале лета. Она и вправду не знала, куда ее заведет фантазия. Но то, что это будет хорошо, она знала наверняка.

Дженни очень интересовало мнение Алека, но ей казалось, что он избегает ее. Или это игра воспаленного воображения? Уже несколько недель они практически не разговаривали — перекидывались парой незначительных фраз, не более того. Не оставались один на один. Он не заходил в кабинет. Не останавливал ее в коридоре. Дженни было не по себе. Она скучала по нему.

«…Разве я не противоречивая женщина? Разве тебя ко мне не влечет?..» Наверное, не влечет… В конце концов, ведь он был мужем Хлои Спенсер. Но раньше это не мешало им быть приятелями.

Однажды вечером она увидела Алека уже у выхода из студии. Окликнув его, Дженни поспешила следом. Алек подождал ее, придерживая двери. Она вдруг вспомнила этот жест — точно так же он придерживал для нее двери, когда они впервые заговорили в августе.

— Может, мне тебе свидание назначить? — выпалила она, еще не успев подойти. — Мы сто лет не разговаривали! У вас с Лидгейтом все в порядке? Судя по всему, здесь у тебя проблем нет. Он, конечно, весьма противный тип, но почему бы нам не развить его образ… Давай-ка устроим мозговой штурм! Подкинь пару идеек!

Она явно говорила чересчур много.

— Не нужно назначать мне свидание, — он улыбался. — Я готов говорить с тобой в любом месте и в любое время. Ты это знаешь.

Голос звучал ласково, а во взгляде было что-то такое… и вдруг у нее потеплело на душе…

Что с ней происходит в последние дни? Конечно, она все выдумала. Он смотрит на нее, и что здесь особенного? Нельзя же разговаривать, не глядя друг на друга.

Обогнав его, Дженни пошла по наклонной дорожке к погрузочной площадке — туда, где они говорили в прошлый раз. Уселась на погрузчик.

— И зачем мы устроили конференц-зал на третьем этаже, когда есть такая замечательная погрузочная площадка! Вот было бы здорово встречаться здесь с ребятами с телевидения! — она поняла, что мелет чушь, перевела дух и продолжила: — Как, по-твоему, отреагирует Лидгейт, узнав, что происходит между Амелией и Гастингсом?

— Думаю, он будет предельно груб.

Груб? Дженни так не думала.

— Нет, он, скорее всего, до последнего будет делать вид, что ничего не замечает.

— Возможно. Но рано или поздно придется что-то предпринять.

— Да, конечно…

А ведь это легко проверить. Как вел бы себя Брайан, обнаружив, что она полюбила другого? Разумеется, он до поры до времени будет закрывать на это глаза. А если поставить его перед фактом? Что он скажет? Как поступит?

Ответить на этот вопрос она не могла. Ничего подобного не должно было случиться.

— По-моему, — сказал Алек, — он сделает все, чтобы Амелия страдала.

— Правда?

— Да. Он очень мстительный. И провинившихся наказывает.

Дженни скрестила руки на груди. Ей вдруг стало не по себе. Она допускала, что относительно Лидгейта Алек прав. А что же Брайан? Неужели заставил бы ее страдать?

Стояла осень, дни стали короче. Длинная косая тень пересекала площадку, чуть-чуть не доходя до Алека. Еще минута — и тень упадет на его руку. Может, им просто молча сидеть тут и следить, как движутся тени?

— Мы с тобой оба знаем, что прототипом Лидгейта послужил Брайан.

Дженни задохнулась. Потом вскинула глаза — и тут же потупилась. Она не могла выдержать его взгляд. Лидгейт… Брайан… Наверное, ей послышалось. Не может быть, чтобы он такое сказал.

— Ты давно должна признаться себе в этом. Более того, ты уже это сделала.

Что происходит, Господи! Дженни вцепилась в воротник своей рубашки:

— Да, но я не обязана признаваться в этом тебе.

Почему? Как хорошо, что он никогда не сочинял мыльных опер! Ведь там за каждой простенькой на вид историей скрывается тайна. А его герои были бы предельно честны и откровенны друг с другом. Но к чему это может привести?

По краям платформа погрузчика была обрамлена стальной полосой. Дженни почувствовала, как острые края врезались в ладони. Она не могла заставить себя говорить. Может быть, следовало ответить откровенностью на откровенность? «Извини, но я не готова. Это слишком страшно. Я не могу». Алеку бы такое понравилось. Он ведь любит прямоту и честность.

— По-твоему, Лидгейт мстительный? — она не узнала свой голос. Хватит с нее откровений!

— Да. Но он мне безразличен. Меня интересуешь ты.

…Словно он отвернул беленький воротничок ее школьного платья и заметил огромные уродливые стежки. Или заглянул в коробочку для завтрака и увидел неуклюжие сэндвичи… Нет, это гораздо хуже. Почему он не уймется? И голос Дженни стал резким:

— Не надо за меня беспокоиться. На то нет причин.

— А ты уверена, что тебе не угрожает опасность?

Опасность? О чем он? А Алек продолжал:

— Я знаю, Брайан умеет поддержать женщину. Или хотя бы сделать вид. Он помог тебе, когда ты начинала срой сериал, и ей-Богу, он единственный в труппе, кто не смешивает с грязью Риту. Но, по-моему, это лишь проявление властности — ему нужно, чтобы сильные женщины ощущали в нем необходимость. Лидгейт ненавидит женщин, Дженни. И поэтому я спрашиваю: не таков ли и Брайан? — он говорил вполне вежливо.

— Возможно… — вынуждена была согласиться Дженни. — Возможно, он действительно ненавидел свою мать. Но меня? Он не может меня ненавидеть! За что?

— Ты талантливее. Счастливее. Твоя карьера ярче. Ты можешь без него обойтись. Ты больше не нуждаешься в нем, и наступит день, когда он заставит тебя за это расплачиваться. Лидгейт очень злой человек.

— Брайан не злой, — запротестовала она. Но, произнеся это вслух, тут же усомнилась с своей правоте. — Он, конечно, не такой тихоня, каким кажется. У него синдром «взрослых детей алкоголиков» — ему необходимо, чтобы все считали его совершенством. Но он никогда не сделает мне больно.

— Безусловно, он никогда не ударит тебя. Лидгейт ни за что до этого не опустится. Но есть и другие проявления жесткости, правда? Он может причинить тебе не меньшую боль иначе, я это знаю… и не в моих силах его остановить.

Голос Алека звучал ровно. «Не в моих силах его остановить…» Это было именно то, что больнее всего ранило Гастингса, любящего Амелию. Он так мало мог для нее сделать.

Дженни взяла себя в руки. Сейчас не об этом речь. При чем здесь любовь Гастингса к Амелии?

Нет, конечно же, нет… Это немыслимо. Она непроизвольно прикрыла глаза ладонью, но сразу же отняла ее — и взглянула ему право в лицо. Как он смотрит…

Алек продолжил:

— Лучше бы тебя предупредил кто-то другой. Мои мотивы могут показаться чересчур личными.

— Какие мотивы? — ее голос сорвался.

— Брось, ты все понимаешь…

Понимает ЧТО? Ничего она не понимала. Дженни была на грани срыва. Он вот-вот скажет слова, которые ни в коем случае нельзя говорить! Ужасно, если это правда, но еще хуже, если он произнесет их. Тогда все усложнится, окончательно запутается!

Она обязана остановить его. Если он промолчит, все останется по-прежнему. А она привыкла хранить тайны.

— Алек, перестань! Пожалуйста, не продолжай.

— Почему? Мы ведь оба знаем, что я…

— Я НИЧЕГО НЕ ЗНАЮ. Честное слово. — Она соскочила с погрузчика.

Дженни лгала, и Алек отлично это понимал. Но что он мог сделать? Он же джентльмен, а она леди. Он обязан уважать ее желания.

Он склонил голову как истинный джентльмен эпохи Регентства. Леди не оставляла ему права выбора. Это — запретная тема. Навсегда.

11

Алек в нее влюблен.

Это было абсурдно, невероятно… И удивительно льстило ее самолюбию. Сердце билось неровно, все в ней трепетало. Алек Камерон любит ее!

Дженни не понимала, как себя вести. И это ее терзало. Она терялась в его присутствии, не знала, куда спрятать глаза. Звук его голоса заставлял ее краснеть и смущаться. И деваться от него было некуда. Он любил ее. Мысль об этом парализовала волю. Она умирала от желания разузнать побольше: когда это произошло, почему, что все это значило? Дженни чувствовала себя четырнадцатилетним подростком, ей было страшно до дурноты — ведь она непривычна к «девичьим штучкам».

Но ей далеко не четырнадцать, а ему — тем более. Это не юношеское увлечение. Алек взрослый мужчина. И чувства его совершенно зрелые. Он не разменивался по мелочам. Он любил ее.

…«Аспид!!», наконец-то, испустил дух. Его не спасли даже два восклицательных знака. На смену должен был прийти другой мыльный сериал. Из статьи в «Жизни мыльных опер» явствовало, что Алек и его герой ничуть не виновны в неудаче шоу. Алек был отмщен. «Пол Томлин так и не смог постичь законов жанра, и этого зрители ему не простили», — говорилось в статье.

Дженни побежала к доске объявлений, чтобы прикрепить к ней вырезку, обнаружила там еще целых четыре штуки, но все равно приклеила свою…

Если какой-то сериал «отбрасывал коньки», это всегда означало, что вскоре появится множество свободных рук, причем останутся без работы не только актеры и актрисы, но и режиссеры, сценаристы, операторы, осветители…

— Сейчас самое время удлинить каждую серию на полчаса. — Джордж, исполнительный продюсер «Спальни моей госпожи», удовлетворенно потирал руки. — На телевидении ради этого готовы изъять из программы любое игровое шоу.

Отказаться от игровой программы ради мыльной оперы? Дженни пришла в восторг. Пол Томлин наконец-то освобождал час времени в телевизионной программе, причем в очень удачное для зрителей время. Почему бы Дженни не воспользоваться случаем? Это даже большая удача, чем контракт с Эдгаром Делани.

Но если «Спальня моей госпожи» станет «часовиком», то потребуются пять режиссеров вместо двух, двенадцатичасовой рабочий день, а людей различных профессий будет занято столько, что многие даже не будут знать друг друга в лицо. Это очень не нравилось Дженни.

К тому же, все ее прежние аргументы против часовой серии пошли прахом. Прежде она считала, что ветераны мыльных опер не потянут историческую пьесу — Алек убедительно доказал обратное. Она говорила, что стиль сериала слишком изыскан, и если будет больше двух режиссеров, то эта изысканность исчезнет. Но к этому времени Теренс и Гил предельно ясно обозначили стилистику спектакля и теперь сымитировать их манеру мог любой режиссер. А героям становилось тесно в рамках получасовой серии. Хотя Трисия Стеклер предупредила, что выйдет из отпуска в середине ноября, но ведь это уже так скоро! Дженни вынашивала множество планов, касающихся Джорджианны, героини Трисии, но не представляла себе, как выкроить время для их реализации. У нее была грандиозная идея: Робин окажется вовсе не сыном старого герцога… мысли роились в ее мозгу.

На телевидении были готовы для нее на все — предоставить средства на новые декорации, на ландшафтные съемки. Но лишь в том случае, если она даст согласие на «часовик». Она давно мечтала и о новых декорациях, и о выездах на съемки, но приходила в ужас от мысли, что с таким количеством новых людей испарится атмосфера «счастливой семьи».

А может, она не права? Ей необходимо было посоветоваться с человеком, который понимал бы и ее, и дело. Но Брайану, казалось, все было безразлично. Самой подходящей кандидатурой был Алек. Она жаждала доверительного разговора с ним, ведь он такой уравновешенный, рассудительный, проницательный… И еще две недели назад бегом побежала бы к нему. А теперь — не могла. Он Бог знает что подумает!

Но, с другой стороны, Алек не заслужил такого отношения. Он не должен допускать и мысли, что она обижена на него! Это было бы слишком — даже для Дженни.

(Акт 1А. Спальня Амелии. Мы видим Амелию в постели, откинувшуюся на подушки. Она не спит и явно неважно себя чувствует. Входит Молли.)

Молли: Доброе утро, Ваша Светлость. (Ставит на постель поднос с чашкой шоколада и подходит к окну, чтобы отдернуть занавески.) Сегодня прекрасный день, такой солнечный… (Обернувшись, видит, что Амелия с гримасой отвращения отодвигает поднос.) О, Ваша Светлость… я в недоумении. (Делает неимоверные усилия, чтобы сохранить тон, приличествующий служанке, но ее распирает от радости.) Неужели? Мы ведь ждали… ждали более двух недель назад…

Амелия (кивает) : Да… О, Молли! Я думаю… Герцогиня Лидгейтская беременна!

Все вели себя с Карен так, будто та сама собралась родить. Со всех сторон сыпались поздравления, ее спрашивали, когда появится малыш, обсуждали пол младенца… И как ни глупо это было, Алек, не удержавшись, присоединился к остальным.

— Да ешь ты, Бога ради, что-нибудь эдакое… ну что там надо есть, чтобы родился мальчишка? Хватит с меня этой бодяги!

— Ну уж нет! — ржал Рэй. У тебя должно быть двое детей, один про запас!

— Нет. Если Принц Уэльский вышел из игры после рождения дочери, — Алек говорил, разумеется, о Принце Регенте, а не о том, кто в настоящее время носил этот титул, — то я ничем не хуже.

— Но ведь я куда красивее принцессы Каролины! — спорила Карен. Каролина Брюнсвикская была женой Принца Регента — они друг друга на дух не выносили. Все эти мелкие подробности из жизни высшего света эпохи Регентства, казалось, были им ближе, чем последние политические события. Сейчас речь шла о трагедии малютки-принцессы Шарлотты — дочери Регента, умершей во младенчестве. Причем говорили актеры об этом так, будто все произошло не в 1817 году, а на прошлой неделе…

— Нет-нет, и слышать не хочу об умерших малютках! — замахала руками Карен.

Гастингс: Попридержи язык! Она еще ни словом не обмолвилась Его Светлости.

Лакей: Еще не сказала?! Почему? Разве он не обрадуется? Я же точно помню, он…

Гастингс (перебивает): Он наверняка будет польщен. Но не наше дело обсуждать, что сказать или не сказать Ее Светлости своему супругу.

Лакей (все еще пытается спорить) : Но мы-то все уже знаем…

Гастингс: Мы и герцог — не одно и то же. (Лакей кивает и удаляется.)

Молли (полушепотом, Гастингсу) : Если она попросит, вы могли бы вместо нее оповестить герцога?

Гастингс (бросает на нее удивленный взгляд. По меньшей мере, странный вопрос) : Я сделаю все, о чем бы ни попросила Ее Светлость. (Пауза.) Но почему она… почему ты меня об этом спрашиваешь?

Молли: Госпожа в ужасе от мысли, что ей придется самой объявить мужу. Она, разумеется, рада, но дело в том, что она предпочла бы, чтобы это не имело к Его Светлости никакого отношения.

Гастингс: А-а-а. (Он, наконец, все понял.)

(Акт ЗБ. Вестибюль дома Лидгейтов. Гастингс крупным планом. Открывает парадную дверь. Входит Лидгейт.)

Лидгейт: Я приобрел новую лошадь (поворачивается к Гастингсу спиной, чтобы тот принял у него плащ.) Я доволен. Неплохая лошадь для прогулок по городу. (Для человека с его характером он довольно жизнерадостен). Ее Светлость дома?

Гастингс: Ее Светлости нездоровится.

Лидгейт: Опять? (Слегка раздражаясь.) Послали за доктором?

Гастингс: Доктор осматривал ее нынче утром. Кажется, ничего серьезного.

Лидгейт: Хорошо. Хорошо (уже думая о другом) . Получена ли посылка с Бонд Стрит?

Гастингс (решаясь) : Я думаю, что состояние здоровья Ее Светлости является достойным поводом поздравить вас.

Лидгейт (Озадачен, не сразу понимает, о чем речь) : О… (До него начинает доходить.) Прекрасная новость! (Он доволен. Новая лошадь, посылка с Бонд Стрит, а теперь и это.) Да-да, отличная новость.

Алек проглядел текст. Работа обещала быть интересной. Правда, у Брайана куда более выигрышная партия — его терзали противоречивые чувства: мучения Амелии, наконец, закончились, но он с ума сходил от мысли, что она носит под сердцем чужое дитя. Реакция Лидгейта куда более сдержанна, но ведь он вообще такой. Алек перечитал текст и снова позавидовал Брайану.

Было чему завидовать — и роль тут ни при чем.

Как все сложно! По сценарию Брайан любит женщину, принадлежащую Алеку. А в жизни все наоборот. В свое время Алек позвонил Брайану и сообщил, что у Дженни выкидыш. А по сценарию герой Брайана оповещает героя Алека о беременности Амелии.

О чем ты думаешь, Дженни? Что ты хочешь сказать?

Рядом с ним она чувствовала себя неловко и явно нервничала. Это его бесило. Алек очень хотел объясниться с ней начистоту, чтобы она поняла, ему ничего не нужно и он ничего не ждет. Но она поставила условие — не говорить на эту тему вовсе… Совсем как в первый год болезни Мэг — вынужденные скрывать друг от друга правду, все члены семьи в одночасье превратились в чужаков, живущих под одной крышей. Не видеть очевидного было ошибкой, более того — безумием. Но Дженни так решила, и ему пришлось смириться.

Он сидел в гримерной. Брэнди, гримерша, попросила его откинуться на спинку кресла. Листки с текстом упали на колени. Он чувствовал прохладное прикосновение к векам гримировальной кисточки.

Знать бы, чем все закончится! Насколько ему было бы легче. Если бы кто-то сейчас сказал ему, что вскоре произойдет то-то и то-то… Он бы все вынес. Но никто не приходил и ничего не говорил. Алек не видел выхода. Дженни всегда будет с Брайаном, а он Алек, никогда не перестанет любить ее.

Лучше всего проснуться однажды и обнаружить, что он больше не любит ее. Уважает, ценит, но — не любит. Если бы…

Нет. Он будет любить ее до самой смерти.

Брэнди отложила кисточку и теперь обмахивала его лицо пуховкой. Он ощущал мягкие прикосновения, нежное тепло. Это действовало успокаивающе.

Вдруг с резким металлическим лязгом распахнулась дверь. Алек вздрогнул и выпрямился.

В гримерную вихрем ворвалась Карен, вне себя от ярости. Грохнулась об пол металлическая корзина для мусора. Карен устремилась прямо к Алеку и швырнула ему листки с текстом чуть ли не в лицо. Рука Брэнди дрогнула, и на щеке Алека осталась яркая полоска бронзовой гримировальной краски.

— Ты, ублюдок! — завизжала Карен. — Сукин ты сын! Паршивая крыса!

Алек поднял рукопись. Эпизод 665. Карен, должно быть, только что его получила.

— На какой странице?

— Пролог! — Карен сверкнула глазами. — Живей, не теряй времени!

Герцог: Это правда?

Герцогиня: Да-да! Я совершенно уверена.

Герцог (подходя к рабочему столу) : Тогда я поскорее распоряжусь, чтобы в Лидгейтском Аббатстве подготовили все, что нужно.

Герцогиня (в смятении) : В Аббатстве? Но, Лидгейт… уезжать из города как раз теперь, когда в разгаре сессия Парламента!

Герцог (холодно) : Все это время вы будете жить в Аббатстве.

Алек поднял глаза. Карен стояла над ним с нехорошим огоньком в глазах.

— Вот те на! — Алек говорил тоном настоящего канадского простака-фермера. — Невеселые дельца! Девять месяцев заточения!

— Кошмар! — взорвалась Карен. — Я умру от одиночества — некуда пойти, не с кем слова молвить, представляешь? Там не будет даже ГАЗЕТ! А каково мне без газет? В разгар парламентских дебатов!

Казалось, Карен пребывала в полной уверенности, что ей — именно ей, а не Амелии — предстоит это испытание.

— Но я ведь имею право так поступить! Причем мне для этого вовсе не надо спрашивать твоего согласия.

Брэнди, и та нахмурилась:

— И мне это не по душе. Ты должен хотя бы спросить ее, Алек!

Алек величественно откинулся на спинку стула, предоставив Брэнди заниматься полоской грима на его лице:

— Я герцог. И могу делать что захочу.

Но, как оказалось, он ошибался. Гастингс тотчас же повел против него тайную кампанию, делая все для того, чтобы Амелия осталась в Лондоне. Разумеется, он был слишком горд, чтобы вступать в открытый сговор с прислугой. Например, он говорит кучеру Лидгейта: «Прошу позаботиться о коляске для путешествия. Будет досадно и стыдно, если что-нибудь произойдет в дороге с Ее Светлостью».

И вдруг — подумать только! — назавтра кучер сообщает, что у коляски переломилась ось.

А в день, когда ремонт коляски должен быть завершен, Молли, шурша платьем, входит в комнату для прислуги с подносом в руках и — раз! — задевает бедром о сосновый стол. Пустая посуда на подносе звякает, и Молли с трудом удается сохранить равновесие. Гастингс очень пристально смотрит на Молли. «Хорошо, что ты не сломала руку! Случись такое, Ее Светлость не могла бы поехать в деревню без тебя…»

Молли же умница! Она роняет тяжелый поднос. Фарфоровая посуда разбивается вдребезги. «О, моя рука! Моя рука! Клянусь, я сломала руку!»

Домоправитель бросается к ней, он в смятении и взволнован. Послать за доктором?

«О, нет! — обрывает его Гастингс. — Невелика птица, чтобы из-за нее беспокоить доктора». С каменным лицом он помогает Молли подвесить руку на перевязь. Молли, разумеется, получает массу удовольствия от его прикосновения.

Такой поворот событий понравился всем. Мышиный заговор против Его Высочества Кота! Седьмое чувство подсказывало Алеку, что у Лидгейта в детстве была строгая и властная няня — вроде матери Брайана — и ребенком он часто бесился из-за того, что за ним постоянно присматривали. Теперь же, когда он вырос, любое сопротивление его воле вызывало все возрастающий гнев.

Брайан наслаждался происходящим.

— Мы победим, не сомневаюсь, — объявил он Алеку однажды в артистической. — Она никогда не уедет из Лондона.

Алек не видел повода для ликования:

— Его Светлость может в любой момент топнуть ногой — и все будет так, как он пожелает.

— Но Карен не просилась в отпуск! — парировал Брайан. — А у нас нет декорации Лидгейтского Аббатства.

Брайан был прав. Если Амелии предстоит уехать в деревню, то актриса временно выбывает из игры либо возникает необходимость в новых декорациях, что им явно не по средствам.

Брайан вновь выигрывал. Несомненно выигрывал. Как, впрочем, и в жизни. Хотя Дженни при виде Алека краснеет, она не собирается порывать с Брайаном. Да еще Гастингс выходил победителем. Герцогиня явно не покинет Лондон.

Алек никогда не ждал справедливости от судьбы. Но все происходящее было просто дикостью. Брайан играл роль, списанную с «хорошего Брайана», и у него была Дженни. Алеку приходилось играть «дурного Брайана» и облизываться, глядя на его женщину.

Рэй со смехом показал эту записку, прикрепленную скрепкой к последней порции текста:

— Дженни великолепно нас знает! Карен бы с собой покончила, решив, что у нее выкидыш.

— Я бы тоже не был в восторге, — ответил Алек. — Если она потеряет ребенка, мне придется опять делать ее брюхатой.

— Чего-о? Делать ее… Ну-ка…

— Прекрати. — Алек листал рукопись. Он ничуть не соскучился по постельным сценам, но они все же бывали эффектны. Лидгейт становился все более и более невыразительным. Его реакции на любые события были однообразны. Алек подозревал, что причиной была его попытка вызвать Дженни на откровенность. И еще то, что ей пришлось признать в Лидгейте Брайана… Может быть, ей больше не хотелось копаться в его психологии?

Он нашел финальную сцену. Комната в китайском стиле в лондонском доме Лидгейтов. Декорация была такой сложной, что ее не разбирали, используя снова и снова. Зрителей от нее уже начинало мутить. Амелия пишет что-то, сидя за столом. Входит Гастингс с каким-то посланием. Она встает ему навстречу и вдруг, пошатнувшись, падает. Он подхватывает ее на руки и относит на диван.

…Пошатнувшись, падает… он подхватывает ее на руки… У Алека перехватило дыхание.

Все так и было. Когда Дженни теряла сознание, Алек подхватил ее на руки и отвез в больницу.

«Да, именно так я тогда и сделал».

Ну и что? Писатели всегда используют в своих произведениях собственное впечатление. Это ровным счетом ничего не значит.

…Нет, значит. Дженни использовала свою жизнь в качестве инструмента, помогающего ей создавать сценарий. Но ведь и творчество давало ей пищу для размышлений над собственной жизнью.

Каков Гастингс на самом деле? Спокоен, решителен, властен. Прирожденный лидер, которому не нужны знаки отличия вроде медалей и титулов. Люди и так подчиняются его воле.

У него нет ничего общего с Брайаном. Тому необходимы похвалы, зрительское признание, восхищение.

Алек не самонадеян. Но свои достоинства знает. Как Гастингс решил дело с фермой на Роуз Хилл? Тихое, но твердое слово одному, повелительный взгляд на другого… А ведь это вне его компетенции. Именно так вел бы себя Алек. Между прочим, таков был стиль его поведения и здесь, во время работы.

«Гастингс — это я…» Теперь он убедился в этом.

Выходило, что он играл героя, прототипом для которого послужил Брайан, а прообразом героя Брайана был Алек!

Но герцогиня любила героя, похожего на Алека.

Дженни, Дженни…

Она не любит его. Ему это известно. Но она фантазирует, рисует в воображении картины их любви. А ведь у Дженни мощнейшее воображение.

Он не помнил, как вышел из гримерной — кажется, бросил Рэю пару слов, а может быть, нет. Не помнил, как поднимался по лестнице. Очнулся он лишь в кабинете Дженни. Она оторвалась от экрана компьютера и с улыбкой взглянула на него.

Он любил в ней все, каждую черточку: маленькую мозоль на указательном пальце от авторучки, крошечные дырочки в мочках ушей — она постоянно забывала надеть серьги, беспорядок на ее рабочем столе, стопку книг, положенную на пол, чтобы не закрывалась дверь… Как он любил все это!

Почему она не отвечает на его чувство? Внезапно на него нахлынула ярость. Она умна и должна понять, что Брайан холоден, эгоистичен, безответственен… «Почему ты с ним, а не со мной? Почему ты не любишь меня?»

Она видела его достоинства. И день за днем описывала их. Неужели ей этого мало?

Бездействие окончательно выбивало его из колеи. Единственное, что помогло им в свое время пережить болезнь Мэг, — это активное участие в ее лечении, попытка узнать все о ее болезни. Они хоть что-то предпринимали!

Но что он мог сейчас? Правила игры устанавливала Дженни. Он не имел права голоса, не смел добиваться ее. И Алек придумал собственное правило в этой запутанной игре. Брайан, безусловно, подонок. Но он коллега Алека. Алек не хотел ничего делать за его спиной.

Уйти он уже был не в силах. Надо действовать.

— Я тут прослышал про чудный новый ресторан, — он с удивлением вслушивался в звуки собственного голоса. Это была ложь — по крайней мере, пока… — Хочу пригласить вас с Брайаном отужинать.

12

Брайану предложение Алека пришлось не по нраву:

— Он не должен приглашать нас. Ты же главный сценарист! И имеешь право делать такие вещи за казенный счет. Лучше мы пригласим его куда-нибудь!

— Но ведь он сделал это первый, — спорила Дженни. — Мы не можем отказать ему только потому, что не сообразили его опередить.

— Ну, тогда давай позовем его домой. Пусть порадуется вкусной домашней пище.

Но Алек явно не перебивался с хлеба на воду. Почему Брайан так расставляет акценты? Неужели это иносказание типа: «Ты не имеешь права принимать приглашение другого мужчины!»?

Или это касается не мужчин вообще, а Алека в частности?

А может, он каким-то непостижимым образом заметил, что Алек Камерон не идет у нее из головы? И мысли о нем преследуют ее неотступно? Что он завладел ее фантазиями? Прежде она всегда была полновластной хозяйкой своих грез, анализировала их и черпала оттуда богатейший материал для сериала. Теперь же в ее мечтах была какая-то дурманящая, пугающая власть — и она подчинялась…

…Я в ловушке, Брайан. Я напугана. Я несчастна. Не хочу думать ни о ком, кроме тебя. Не желаю, чтобы что-то вторгалось в нашу жизнь. Но каждый день я ложусь и встаю с мыслью о его любви… Что же делать? Помоги мне, Брайан».

Или — помоги мне, Алек?..

Джорджианна: Филипп пытается запретить мне видеться с Перегрином. Говорит, что когда Перегрин вернется с континента, я не должна его принимать.

Амелия: Мистер Кортлэнд твой супруг. У него есть на то полное право.

Джорджианна: Все думали, что я смогу разлюбить его. Что малютка и жизнь в деревне излечат меня. Но я все время думаю лишь о нем, мечтаю о нем. В воздухе, которым я дышу, запах его кожи. В стакане воды — вкус его поцелуев. Прикосновение одежды к моему телу — словно касание его ладоней…

Теперь Дженни металась между Алеком и Брайаном. Она считала неправильным отклонить предложение Алека, но Брайан уж слишком возражал. Делать это поводом для ссоры было несерьезно.

Наверное, она бесхарактерная. Но у нее есть обязательства перед Брайаном! Разве помнить о них — не благородно с ее стороны? Разве это не достойно похвалы? Только почему она никак не может отделаться от чувства, будто все время угождает ему, пляшет перед ним на цыпочках? Неужели нельзя сделать так, чтобы он был доволен, но при этом не терять чувства собственного достоинства?

Она очень неохотно спустилась в гримерную Алека. Но все оказалось куда проще, чем она предполагала. К ним домой на ужин? Отлично. Великолепно. Он был откровенно признателен им: «С удовольствием погляжу на ваше гнездышко».

Но на следующий день Дженни снова пришлось идти к нему в гримуборную: «Прости, но Брайан только сейчас вспомнил…» На душе у нее кошки скребли. «Его не будет дома в субботу. Может, перенесем встречу на воскресенье?»

Она не могла отделаться от странного подозрения. Может, Брайан вовсе не случайно вспомнил о своем отъезде. Вдруг он прекрасно все знал, но не спешил раскрыть карты, чтобы ей пришлось дважды заставить Алека менять планы?

Какая отвратительная мысль! Отвратительная и — неотступная …

— Замечательно. Воскресенье мне подходит, — ответил Алек.

— Я понимаю, что вечеринку придется закончить пораньше — в понедельник на работу, — она жаждала объясниться, — но у Брайана какая-то съемка… или выступление где-то на западе, в Неваде — кажется, в Рено, и как раз в субботу. Он вернется только в воскресенье.

— А что он там забыл? Что он будет делать?

Дженни нервно пригладила волосы. Отвечать не хотелось. Сам Алек, как и многие известные актеры, не мелькал на экране в рекламных роликах, ограничиваясь лишь присутствием на заседаниях Совета благотворительности. Это не приносило дохода, но и не являлось кормушкой для антрепренеров. Брайан поступал совершенно иначе.

— Делать рекламу для какой-то торговой компании… На самом деле… — она заговорила быстрее и настойчивее, стараясь выгородить Брайана, — на самом деле он хочет помочь Рите. Это ее первый рекламный ролик, и она мечтала сняться вместе с ним, чтобы он поучил ее кое-чему, ну и…

— Как мило с его стороны.

Леди Варлей: Джорджианна ставит под удар всю свою жизнь. В этом ее большая ошибка. Никогда не следует мучиться тем, что твои решения — или решения, принятые кем-то за тебя — неверны. Что сделано, то сделано. Поверь мне, Амелия. Не надо сожалеть о несбывшемся, иначе твоя жизнь станет невыносимой.

Амелия: Да, тетя. (Этот совет уже запоздал.)

Леди Варлей: Мечты причинят тебе боль, любимое мое дитя. Твое место — рядом с мужем. И это вне обсуждений. Другого не дано. Об ином нельзя и мечтать.

Дженни трудилась в поте лица все выходные — вплоть до воскресного вечера, которого страшилась. Алек придет к ним домой. О чем они будут говорить втроем? Она знает, как поведет себя Брайан. Прежде всего покажет Алеку дом. Он так гордится тем, как удачно тут все переделано под его чутким руководством! Он будет говорить и говорить — почему он предпочел голубой гранит зеленому мрамору… Совсем как Лидгейт. И Алек поймет, что сейчас Брайан больше чем когда-либо похож на герцога, и она поймет, что он понял, и он поймет, что она поняла, что он понял… и так до бесконечности.

Как было бы легко и просто, будь это сценой из сериала! Три героя за столом в комнате. Напряженность и неловкость растут с каждой секундой. Затем сцена прерывается, и зритель чувствует, что надвигается гроза.

Но это не сериал! Сцена не прервется, камера не остановится… И все трое будут томиться целый вечер, лихорадочно выдумывая, что бы такое сказать.

Дженни ждала Брайана к двум, но его все не было. Она продолжала работать. Он предупредил ее, что если самолет будет задерживаться, то к трем часам надо положить рыбу в маринад. Естественно, она позабыла.

Четыре. Что ж, можно еще поработать. Алек придет к пяти. Но она не собирается заканчивать свое занятие. И переодеваться тоже не будет. Стоит ей переодеться и начать прихорашиваться — и она сразу занервничает. Да что там! Алек видит ее почти ежедневно и знает, что она вовсе не дока по части нарядов. Лучше сочинить еще пару эпизодов.

Ровно в пять раздался звонок. Дженни вприпрыжку побежала через холл и кухню, на ходу вытирая вспотевшие ладони о брючки цвета хаки. Прибежала в прихожую. Взялась за дверную ручку, и та показалась ей влажной. Дверь открылась, и она выпустила ручку, все еще ощущая гладкость металла в ладони.

Это, разумеется, был Алек. На нем тоже были брюки цвета хаки и рубашка в красную и белую полоску. Для ноября стояла удивительно теплая погода.

— Ты быстро нас отыскал! — воскликнула она радостно. И очень громко.

— Конечно.

…Почему она сказала «нас»? Разыгрывала замужнюю женщину? «Я все равно что замужем: просьба не беспокоиться»?

— Входи! Входи! — это прозвучало на удивление глупо. Он уже вошел.

В руках у него была бутылка вина.

— Знаю, что Брайан не пьет, — сказал он. — Но думаю, не будет возражать, если остальные немного выпьют.

— Конечно нет! Все замечательно. — Дженни взяла у него бутылку. — А что с ней делать? Положить в морозильник?

Алек вошел вместе с ней в кухню. Она направилась к холодильнику, дверца которого была отделана сосновой панелью. Алек присвистнул:

— Классная кухня!

— Правда? Но моих заслуг тут нет. Все выбирал Брайан.

— Брайан?

— Да, он трудился в поте лица… хотя юридически дом принадлежит мне.

Для чего она об этом сболтнула? Она не собиралась никого ни о чем оповещать. Это было их личное дело. Но вот Алеку Камерону, пробывшему в доме всего пару секунд, она обо всем доложила… Зачем ей понадобилось вводить его в курс дела?..

— Не представляю, где же Брайан… — снова затараторила она, лишая Алека возможности расспросить о доме. — Самолет должен был прибыть в час, а сейчас уже пять.

…«Перестань болтать. Успокойся. Прекрати молоть языком…»

— Может, в Чикаго плохая погода? Из-за этого вечная путаница. Или по ту сторону Скалистых гор? Ведь Рено находится по ту сторону Скалистых гор?

Дженни отлично знала, где находится Рено. Алек знал не хуже. Почему она не замолчит? Почему ей так не по себе?

— Ты звонила в авиакомпанию?

— Нет, но, наверное, стоит, а? Как думаешь? — Она снова повернулась к холодильнику, ища телефон авиакомпании. Но на нем не было ни одной бумажки. — Никак не могу привыкнуть. У тебя никогда не было холодильника, отделанного деревом? Я так привыкла к холодильнику, увешанному бумажками на магнитных держателях! Как без этого вести домашнее хозяйство?

…«Заткнись. Ты же взрослая женщина. Заткнись!»

— Хочешь, вколочу гвоздики по десять пенни штука? — предложил Алек.

Его глаза смеялись. Он наверняка знал, каких денег стоила эта мебель, изготовленная на заказ. Дженни слетка расслабилась.

— Прекрасная идея!

Ей удалось овладеть собой. Она молча достала из выдвижного ящика записную книжку Брайана и набрала номер авиакомпании. Ей сообщили, что Брайан и Рита опоздали на свой самолет и улетели лишь следующим рейсом, и самолет уже приземлился. Дженни взглянула на часы. Брайан будет дома минут через тридцать.

Она объяснила все Алеку:

— Ничего не понимаю. Не помню, чтобы Брайан когда-либо опаздывал на самолет — он очень пунктуален.

— Видимо, он не сделал скидку на то, сколько времени требуется Рите, чтобы одеться и привести себя в порядок. Он избалован. И избаловала его ты.

«ТЫ»… Алек удивительно произнес это слово. Он заботился о ней, думал о ней, считался с ней… Дженни положила блокнот Брайана на место, в ящик. Ему бы это понравилось. Он обожал порядок.

— Тебе неловко от того, что я здесь? — просто и непринужденно спросил Алек.

Дженни с грохотом задвинула ящик. Что за человек! Почему он всегда так прямолинеен? Для него не существует очарования недосказанности. А ведь именно на этом построена вся ее работа, и, между прочим, платят за нее приличные деньги! Ну зачем он всю дорогу режет правду-матку! Почему не умеет лгать, подобно всем вокруг?

— Видишь ли, дело не в тебе. Дело в том, что мы решили собраться именно здесь, — призналась она. — В ресторане все было бы проще.

— А мне все равно. Даже приятно посмотреть, где ты живешь.

— Но дом гораздо больше говорит о Брайане, нежели обо мне. Я работаю на третьем этаже — там все по-моему, жуткий бардак. Я пообещала Брайану никогда никого туда не пускать.

— Мне неважно — беспорядок там или порядок…

Кажется, ему и впрямь это безразлично.

— Тебя не интересует внешняя сторона вещей?

— Ты хочешь спросить, интересует ли меня, как выглядишь ты?

Дженни осеклась, смутилась. Он читал ее мысли. Именно об этом она и хотела спросить.

— Просто удивительно увидеть мужчину, которому безразлично, как выглядят женщины.

— Я как раз не таков. Но от тебя глаз оторвать не могу. Мне страшно нравится, как ты выглядишь.

— О… — Дженни вздрогнула. Такого она не ожидала. — И тебе все равно, что на мне надето?

— Ты снова не права. Мне очень жаль, что кончилось лето и ты влезла в эти рубашки с длинным рукавом…

Дженни оглядела себя. Она была в длинной рубашке из мягкой хлопчатобумажной ткани, цвета сливочного масла. Приятный цвет, и симпатичные мелкие пуговки спереди. Но, конечно, рубашка была с рукавами. Ноябрь был теплый, но все-таки это ноябрь.

— Трина говорит, что у меня короткая талия и я должна носить либо безрукавки под горлышко, либо вещи с вырезом на груди и рукавами в три четверти. А такие рубашки хороши, если их чуть-чуть расстегнуть на груди… — но надо было также и закатать рукава, о чем она совершенно забыла. Дженни быстро подвернула манжеты. — Все это вроде бы зрительно удлиняет талию…

«Тебя опять несет. Ты выглядишь полной идиоткой!»

Люди всегда судят друг о друге «по одежке», делая выводы о характере человека по тому, как он выглядит. Хватает ли у вас силы воли придерживаться диеты? Обладаете ли вы хорошим вкусом, чтобы не ошибиться в выборе украшений?

Но интерес Алека к ее внешности был совсем иного свойства. Ему не нужно было ничего про нее узнавать. Интерес был чисто физиологическим. Ему нравились ее обнаженные руки.

— Знаешь, я не привыкла, чтобы на меня обращали внимание, разглядывали… Поэтому я и болтаю без умолку.

…«Ты доволен?» Это было честно. Она прилежная ученица.

— Мне уйти?

— Нет. Понимаешь, Брайан удивится… Что я ему скажу?..

— Правду. Что тебе было невыносимо трудно развлекать меня в его отсутствие.

О, да… Она легко могла представить себе, как говорит это Брайану. А если Брайан спросит, ПОЧЕМУ ей было трудно? Что ответить? Куда проще соврать. «У Алека разболелась голова». Именно так она и скажет…

Красные и белые полоски на рубашке Алека были широкими. На красной полоске слева на груди Дженни вдруг заметила крохотный кленовый листочек…

— Все время забываю, что ты канадец, — брякнула она.

— Наверное, потому, что ты сама со Среднего Запада, — непринужденно ответил он. — Если мне с человеком легко и спокойно с первой же встречи, обычно всегда оказывается, что он со Среднего Запада. У них много общего с канадцами. Вот и с тобой…

«С ТОБОЙ». Опять, опять…

— А Хлоя, твоя бывшая жена, тоже со Среднего Запада?

Он покачал головой:

— Она выросла в Коннектикуте, — и вдруг улыбнулся. — Но ведь я, кажется, никогда не говорил, что с ней мне было легко и спокойно?

«Нет, но ты сказал, что тебе легко и спокойно со мной»…

— Брайан тоже со Среднего Запада.

Алек покачал головой:

— Но он открещивается от этого. В отличие от тебя. Многие канадцы тоже хотят забыть о том, что они канадцы.

— Но к тебе это не относится?

— Надеюсь, нет.

Ну конечно, нет. Он не отказывается от своего прошлого. И вообще, она при всем желании не могла найти в нем недостатков.

Послышался звук открываемой двери, кто-то позвал ее. Брайан вернулся… Она поспешила навстречу:

— Идем-идем!

В следующее мгновение появился Брайан. На нем был серовато-зеленый блейзер поверх черной футболки. Он-то не забыл закатать рукава. Причем определенно делал это перед зеркалом.

В дверях он обернулся и сделал приглашающий жест. Видимо, с ним кто-то был.

В кухню впорхнула Рита.

Более странного наряда Дженни в жизни не видывала. Что-то вроде кожаного платьица-мини. Казалось, что все состоит из тоненьких ремешков. Длинные шнурки болтались на спине, перекрещивались на груди, образуя нечто вроде корсажа. Повсюду просвечивало тело. Дженни придирчиво осмотрела наиболее интимные места, но не обнаружила ни торчащего наружу соска, ни чего-нибудь похуже…

— Мы опоздали на самолет и практически ничего не ели с утра, — объяснил Брайан. — Вот я и пригласил Риту к нам. Она хочет посмотреть дом, к тому же у нас есть рыба…

— Ой, Господи! — Дженни шлепнула ладонью по лбу. — Я забыла положить рыбу в маринад! Брайан, прости…

Но он уже вытаскивал рыбу из холодильника, даже не сняв блейзер и не помыв руки.

— Да ладно…

Дженни начала бить нервная дрожь. Что-то было не так. Брайан ни разу не поднял на нее глаза. И не упрекнул за то, что она забыла положить рыбу в маринад, — а стоило бы рассердиться… Подобные вещи обычно его раздражали.

Он подошла поближе:

— Брайан… — Хотя сейчас у них не все гладко, но они ведь пара, чета, семья… И это их общий дом.

Не разворачивая, он положил рыбу на разделочный столик.

— Так у вас тут винцо? Для сегодняшнего вечера? Ты им сама займешься или мне сделать это?

Он по-прежнему глядел мимо.

— Я могу сама… — она взяла у него бутылку, достала из ящичка штопор и пару секунд глядела на него в замешательстве, припоминая, как им пользоваться. Алек молча забрал у нее штопор. Легким движением откупорил бутылку. Тем временем она поставила на стол три бокала. Алек разлил вино. Похоже, что парой они были с Алеком, а вовсе не с Брайаном.

Она предложила бокал Рите, но та пить не стала. Могла бы и пораньше отказаться, пока Алек еще не наполнил бокалы.

— Как съездили? — вежливо спросила Дженни. — Все прошло удачно? Тебе понравилось?

— Очень. Я и не представляла себе, насколько публике интересна моя героиня. — Тон был довольно агрессивным.

— Как приятно… — начала было Дженни, но обнаружила, что обращается к кожаным шнуркам, болтающимся на спине Рите. Гостья уже отвернулась и заговорила с Брайаном.

— Кухня в точности такая, как ты рассказывал. А остальное? Ты обещал мне все показать.

Брайан мыл под краном сразу четыре вида салата. Он что-то ответил, но Дженни не расслышала слов сквозь журчанье воды.

— Хочешь, я провожу тебя и все покажу? — предложила она.

— О… ну хорошо. — Ясно было, что Рита предпочла бы общество Брайана.

«Но дом-то мой!» Дженни вдруг ощутила приступ бешенства. «Это мой дом, а не его!»

Трина и Карен всегда утверждали, что Рита вызывает у них самые худшие движения души. Дженни начинала понимать, почему… Она повернулась к Алеку:

— Хочешь пойти с нами?

Он стоял, облокотившись на кухонный стол, но, услышав голос Дженни, выпрямился и спросил Брайана:

— Тебе помочь?

— Нет-нет. Сходи с ними.

По представлениям Дженни, показывать дом — значит открывать двери и произносить сакраментальное: «Это столовая… Это ванная…» Но Рита проявляла ко всему удивительный интерес. Она хотела осмотреть все — и стенные шкафы, и антресоли…

Не удержалась она и от критики. Почему в спальне Дженни такой крошечный стенной шкаф?

Потому что у Дженни не было такого бешеного количества нарядов, как у Риты.

А почему полочка в ванной длиной не во всю стену? Сколько бутылочек с шампунями и кремами можно было бы расставить!

Но Дженни это вовсе не было нужно.

Но еще не поздно завести увеличительное зеркало!

Да нет, уже поздновато. Дженни не испытывала желания глядеть на себя в увеличительное зеркало. Лет десять назад — другое дело, а сейчас…

— Думаю, в твоем возрасте я буду другого мнения, — сообщила Рита.

Дженни захотелось пристрелить ее на месте.

Алек говорил мало. Ясно было, что он не желает принимать участия в бабских дрязгах — кажется, это так называется. Но когда они спускались в кухню, он прикосновением руки задержал Дженни на лестнице.

— По-моему, что-то неладно, — он говорил очень тихо. — Что все это значит?

— Не знаю… может, она собирается стать дизайнером по интерьерам.

— Она хочет сделать тебе больно. Вывести из себя.

— Да, насчет увеличительного зеркала… Она и вправду обидела меня.

— Именно так. — Он с удивительной нежностью глядел на нее сверху вниз, и было совершенно ясно — ему неважно, насколько гладка ее кожа. — Хотя, возможно, она обычно так ведет себя в незнакомой обстановке. По принципу «лучшая защита — нападение». А Брайан всегда такой?

— Нет, он какой-то странный. — Так вот почему Дженни ощущала неловкость, показывая им дом. Это всегда было прерогативой Брайана. — Но я не собираюсь ни о чем его расспрашивать, пока она не уйдет.

— По-моему, дело не в ней.

— А в ком? — Дженни была в замешательстве. — Но это невозможно!

Лестничка была очень узкая, как бы зажатая между комнатой и кухней. Брайан хотел разобрать стену — лестничный марш стал бы шире. Но потом передумал — это даже оригинально, когда лестница не видна из комнаты.

Но если бы стену разобрали, они не стояли бы сейчас так близко друг к другу и, скорее всего, этого разговора вообще не было.

— Почему бы нет? — Алек пожал плечами. — То, что ты не можешь изменить ему, вовсе не означает, что он не способен на измену.

…Зачем он так безжалостно прям?

— Он ни за что не сделал бы этого. «Брайана не слишком волнует секс. Ты же сам говорил…»

На кухне, рядом с разделочной доской, где колдовал Брайан, стояла Рита. Она склонилась к нему, все кожаные шнурки и полоски как бы соединили их. Голос ее был еле слышен, но очень настойчив.

Дженни вдруг почувствовала всем телом, что это правда. Брайан и Рита были вместе в постели. Он изменил ей. После четырнадцати лет совместной жизни. Он не прикасался к ней более полугода и вчера ночью переспал с другой.

Зачем он привел Риту в дом? Неужели он наивно полагал, что они вчетвером будут как ни в чем не бывало сидеть за столом и поглощать ужин? Видимо, именно так он и думал. Вполне в его стиле. Сколько можно оттягивать взрыв. И молиться, чтобы все само разрешилось…

Дженни открыла ящичек со столовым серебром:

— Будем ужинать здесь или в столовой?

— Думаю, лучше в столовой, — ответил Брайан.

Алек протянул руку — взять у Дженни вилки и ножи. Манжет его рубашка тоже был красным, как и полоски и крохотный кленовый лист.

Если бы не Алек, она подыграла бы Брайану. Это уже вошло в норму — она привыкла к такого рода бегству от конфликта. Они с Брайаном всегда так поступали. В первые три года их связи они умудрились ни разу не упомянуть его отца. Теперь он не хотел говорить про Риту.

Но сейчас, в присутствии Алека, Дженни не приняла обычные правила игры. Кое-чему она успела от него научиться. Он был прям, честен, всегда глядел правде в глаза. Она разжала руку— вилки и ножи со звоном упали обратно в ящик.

— В Рено что-то произошло. — Она произнесла это совершенно в манере Алека — не зло, не вопросительно, лишь констатируя факт. — Я не ошибаюсь? Расскажи мне.

Брайан нарезал салат.

— Почему бы сперва не поужинать?

И это в его духе — сидеть за столом как ни в чем не бывало, прекрасно зная, в чем дело. А она бы места себе не находила. Дудки!

— Я хочу знать сейчас.

Он посмотрел на нее, пожав плечами и разводя руками, явно отказываясь брать на себя ответственность.

— Мы не хотели причинить тебе боль.

…Все правда. Дженни окончательно убедилась в этом, лишь переступив порог кухни. Но она не собирается реагировать немедленно. И не хочет копаться в своих ощущениях. Не время.

— Продолжай.

— Это трудно объяснить… Все очень непросто.

— Давай-давай, скажи ей все! — голос Риты чуть дрожал, но был решительным. — Скажи ей!

— Все очень непросто…

Это Дженни уже слышала. Брайан был сам на себя не похож. Он ведь всегда находил нужные слова. И никогда не терялся. Разве что с матерью… Да, мамаша выбивала у него почву частенько из-под ног. Дженни трясло, когда она это видела.

Алек выступил вперед:

— Пойдем, моя девочка, — спокойно обратился он к Рите и взял ее под руку. — Им нужно поговорить наедине. Я провожу тебя домой.

Рита рывком высвободилась.

— Никуда не пойду! У меня не меньше прав находиться здесь!

Сколько враждебности в ее голосе! «Как она ненавидит меня, — подумала Дженни. — Но за что, почему?»

— Нет, таких прав у тебя нет, — сказал Алек. — Ты провела веселенький уик-энд, но теперь…

— При чем здесь уик-энд! — взвизгнула Рита. — Мы поженились вчера вечером!

Поженились? Руки Дженни упали, плечи ссутулились. Поженились? Вчера вечером? Брайан и Рита. Не может быть…

Нет. Они просто провели вместе ночь. Обычное любовное приключение. Это можно пережить. Они с Брайаном как-нибудь выпутаются, что-нибудь придумают…

Он никогда не собирался жениться. Хотел быть свободным.

— Мне плевать, что вы сделали, — вновь прозвучал голос Алека. На этот раз он уже крепче схватил Риту за руку. — Но сейчас мы с тобой отсюда уйдем.

Больше он не произнес ни слова. Дженни ничего не видела. До нее донеслись лишь слабые протесты Риты и звук захлопнувшейся двери Они с Брайаном остались один на один.

Она была опустошена, ошеломлена. А он молчал и, кажется, не собирался ничего объяснять. И это в его стиле. Он ждал ее вопросов.

«Мы же были вместе. Мы всегда говорили, что неразлучны. Ты и я. Мы были так непохожи на других — потому и не женились. Мы — это были мы, ты и я, вместе…»

— Скажи что-нибудь, Джен, — в голосе Брайана звучала мольба.

Почему она должна говорить? Она ни в чем не виновата.

— Мы не хотели причинить тебе боль.

— Ты это уже говорил! Зачем повторять одно и то же? — Разве она редактирует сценарий? Почему ему нельзя повторяться? В мыльных операх герои постоянно твердили одно и то же — бесконечно, порой бессмысленно… Ей захотелось рассмеяться. И еще — визжать, рвать на себе волосы, опрометью бежать прочь отсюда… — Так это не шутка?

— Это не шутка. — Брайан протянул к ней руку. Она отпрянула. — Ты должна понять…

— Понять? — Дженни вдруг ощутила приступ злости. Больше не хотелось ни плакать, ни смеяться. Ей хотелось убить его. — Я ничего не должна! Это не мое дело — понимать, что ты натворил. Я даже не знаю наверняка, что случилось.

— Она и я… мы вместе поехали…

— Это мне известно, — отрезала Дженни.

— Ты действительно хочешь знать?

«Нет. Я хочу, чтобы все прошло как дурной сон. Не нужно правды». Она скрестила на груди руки.

— Когда она появилась в студии, все сразу же ополчились против нее. Это непорядочно. Да, она молода, честолюбива…

«И вышла замуж за человека, столько времени прожившего с другой женщиной».

— И чертовски соблазнительна. Женщинам покоя не дает ее роскошная фигура, ее красота. Риту это очень обижает.

Чушь. Женщина никогда не возненавидит другую за красоту. Но обязательно возненавидит, если та — сука. Актрисы в труппе терпеть не могли Риту лишь за то, что она была сукой высшего разряда.

— Конечно, она наделала массу ошибок, — Брайан будто бы выгораживал Риту. — Да, она излишне категорична, и в этом, кстати, очень похожа на тебя.

— Потрясающе, Брайан! И ты бросаешь меня ради женщины, которая напоминает меня?

Он беспомощно развел руками:

— Я знал, что ты не поймешь.

— Не в этом дело. Ты просто уходишь от разговора. Если бы ты был убежден, что я ничего не способна понять, ты бы и носа сюда не показал и убрался бы восвояси, не мозоля мне глаза… Тебя бы это вполне устроило. Трус!

— Я искренне сожалею, если причинил тебе боль.

— Брайан, мы с тобой прожили четырнадцать лет, и вдруг ты, ни слова не говоря, женишься на другой, да еще размышляешь, больно ли мне.

— Дженни, мы никогда ни к чему не придем, если ты будешь так вести себя.

— О'кей. Я спокойна. — Дженни снова сложила руки на груди и взглянула на него. — Я вполне спокойна.

Он неуверенно заговорил:

— Ну… знаешь, я почувствовал, что никто не понимает меня так, как она…

— Понимает тебя? — прервала его Дженни. — Она? Мы с тобой знаем друг друга целую вечность. Кто может понять тебя лучше, чем я?

— Но это все в прошлом. Дженни… Прошлое ничего не значит.

Ничего не значит? Выходит, она прожила последние несколько лет, цепляясь за то, что ровным счетом ничего не значит?

— Рита понимает меня таким, каков я сейчас, сегодня, — продолжал он. — Для меня это очень важно. Она мечтает многого достичь. Как и я. Ты занимаешься только мыльными операми. Я же хочу большего, она тоже…

— И только я тебя удерживала?

Получается, что в его представлении она заурядная рабочая кляча, которая всегда мешала ему достичь славы и признания? Бред! Не сошел ли он с ума?

Но, черт побери, он искренне верил в это!

— Но зачем надо было жениться? Ну хорошо, оставь меня и живи с ней, но при чем тут брак? Законный брак? Ведь ты никогда не хотел себя связывать. Что изменилось?

— Этого тебе никогда не понять. У меня не было выбора.

— Что ты хочешь сказать? Она беременна?

— Нет, разумеется. Я просто не мог вступить с ней в близкие отношения за твоей спиной…

А брак, по его мнению, какие отношения?

— Ты прав. Я ровным счетом ничего не поняла.

— Я и говорил, что не поймешь. До тех пор, пока по-настоящему не полюбишь.

— По-настоящему? Ты хочешь сказать, что мы с тобой…

Брайан остановил ее:

— Знаю, знаю. Мы всегда говорили, что любим друг друга. Мы действительно так думали, но это была не любовь. Не настоящая любовь. У нас с ней все совсем иначе. Вот почему ты не можешь понять.

Как он смеет? Как смеет! Перечеркнуть все единым росчерком! Они любили друг друга. Пускай не в последнее время, но поначалу… Да-да, любили! Как он смеет делать вид, что этого не было? Что все четырнадцать лет они прожили без любви. «Ох, прости, я тебе на ногу наступил»…

— Кажется, я начинаю понимать. — Она вновь рассвирепела. — Она помогает тебе почувствовать себя важной птицей. Большим и сильным. Да, я поняла. Но ведь ты не этого хотел! Тебе плевать на мое понимание. Ты хочешь, чтобы я простила тебя, сказала: «Все о'кей, приятель». Не дождешься! Я все поняла, но это совсем не значит, что я прощаю тебя.

— Понимание… прощение… все не то. — Он определенно не слышал ее. — Ты просто должна согласиться, что ничего подобного никогда не испытывала, что…

— Вон отсюда! Уходи.

Дженни без сил опустилась на ступеньки, ведущие из кухни к дверям. Она с силой прижала ладони к глазам, потом отняла их и провела по лбу, по волосам… Она не видела ничего вокруг. Только себя — свою кожу, бледно-желтые пуговки на рубашке, штанишки защитного цвета, голые ноги без носков.

…Волосы на ногах. Она собиралась сбрить их перед тем, как переодеться к ужину, но потом раздумала переодеваться. Дженни приподняла брючину. Коротенькие волоски покрывали всю икру. Они смотрелись ужасно — словно обгорелые пни после лесного пожара, если смотреть с большой высоты.

Наверное, Рита бреет ноги ежедневно. Или избавляется от волос при помощи воска… Может, она так же обрабатывает все тело. Или выбривает волосы на лобке в форме сердечка… или еще что-нибудь в таком роде… «Неужели суть в этом, Брайан? Конечно, она темпераментная баба, а я… Все эти ее невидимые лифчики и дразнящие шнуровочки… Значит, все дело в сексе?»

Дженни раз сто писала об обманутых и покинутых женщинах. В мыльных операх такое случается на каждом шагу. Как и выкидыши… Да, это все она сочинила, на самом деле ничего не происходит, нет…

Она очнулась сидя за столом. Дженни не помнила, как добралась до него, но теперь перед глазами была антикварная столешница из светлой шведской сосны. Брайан с такой любовью выбирал этот стол… Еще на прошлой неделе он обсуждал с ней, как переделать второй этаж. У него были наполеоновские планы — соединить аркой две большие комнаты, расширить ванную, установить стиральную машину… Только семь дней назад они говорили об этом. У него и в мыслях не было оставлять ее. Абсурд…

Кто-то идет. Он передумал? Возвращается? Но это был Алек.

— О… ты до сих пор ждешь?

Он положил на стол ключ — потемневший, исцарапанный, старый…

Дженни непонимающе глядела на него.

— Это ключ Брайана от твоего дома.

— Он оставил ключ?

Значит, это не сон. Брайан любил их дом. Поначалу он не хотел его покупать, опасаясь излишних обязательств, но потом так любовно им занимался. Для него это было лишним доказательством, что с Оклахомой покончено. У жителей Среднего Запада никогда не было таких высоких и узких домов из красного кирпича. Алек об этом как-то уже говорил. Дженни не стыдилась, в отличие от Брайана, своего происхождения…

Он оставил ключ. Променял дом на Риту. «Больше тебя ничто не связывает с Оклахомой. Теперь ты избавился и от меня. Значит, с прошлым покончено?»

Алек заговорил:

— Ты все еще его любишь?

Дженни не отвечала. Последние два года она так боялась этого вопроса! Что она могла ответить? Дженни закрыла лицо руками:

— Я чувствую себя обманутой… Все как в тумане. Мне казалось, годы, прожитые вместе, что-то значили. Но выяснилось, что я для него пустое место.

— Иногда лучше быть честным до конца, чем останавливаться на полпути…

— По-твоему, я в дураках?

— Ты не уронила своего достоинства.

Что он имеет в виду? В дураках она или нет? Не мог напрямую ответить! Она слишком устала, чтобы понимать иносказания. Внутри была звенящая пустота… Сейчас она могла говорить лишь напрямик:

— Он сказал, что мы никогда не любили друг друга, и это больнее всего. Он говорит, что я не могу понять его, потому что никогда не любила и не знаю, что такое любовь. Это ложь. Мы любили друг друга. Брайан не смеет зачеркивать прошлого. Не может от него отречься…

— Но он это сделал.

Какая несправедливость. Он уходит с глубочайшим убеждением, что никогда ее не любил.

— Наверное, людям следовало бы любить друг друга вечно. — Голос Алека звучал спокойно. — Но так не бывает. — Он положил ладонь на ее плечо. — Так почти никогда не бывает.

Теплая ладонь поглаживала ее руку. Это действовало успокаивающе. Дженни словно отогревалась под его ладонью.

— Глядя на тебя, я всегда вспоминаю Тинкер Белл.

Тинкер Белл? О чем он?

— Нет, я не о диснеевском мультике. Я про пьесу. Тинкер Белл чудесна. Она сильная, мужественная, справедливая…

— Но Питеру и потерянным мальчикам, — Дженни тоже хорошо знала «Питера Пена», — нужна была Венди.

Венди, милашка в белой ночной рубашечке. Венди, умеющая зашивать порванные кармашки. Мамочка-Венди. Прошлой весной Дженни целых восемь недель собиралась стать мамой. А потом организм сыграл с ней жестокую, злую шутку…

— Это были мальчики, Дженни, — голос Алека доносился откуда-то издалека. — Им нужна была Венди, потому что они малыши. Мужчинам нужно совсем другое.

«Брайан до сих пор мальчик. И не хочет взрослеть».

— Тинкер Белл выпила яд вместо Питера. Он слишком упрям и глуп, чтобы поверить, что в стакане действительно яд — и она выпивает его сама. Именно так ты и поступила, Дженни. Ты выпила яд, но парень не стоил того.

Выпила яд? Неужели?

— Но он предпочел мне вовсе не Венди, — горько прозвучало в ответ.

— Да, на Венди она похожа меньше всего, — согласился Алек.

— Но, ей-Богу, в «дамских штучках» она разбирается…

— Если ты о сексе, то я с тобой не согласен.

— Брось! Ты же ее видел. Почти всю — без купюр…

— Спору нет, она одевается как проститутка, чтобы ощутить власть над мужчиной, привлечь к себе внимание. Только с чувственностью это не имеет ничего общего.

Для Дженни это было чересчур сложно.

— Она обвела меня вокруг пальца. Следующим будет Брайан. Если ты прав, то как же ему не повезло! Сначала я, потом она… Ему никогда не найти женщину, которая утешила бы его в постели.

— Зачем ты продолжаешь заниматься самоуничтожением? — он не убирал ладони. Дженни чувствовала тепло его руки сквозь тонкую ткань. — Почему ты позволила ему убедить себя, что сексуально неполноценна? Это не так. Ты должна в это поверить.

Она вдруг вырвала руку:

— Что ты обо мне знаешь?

Он никогда не был с нею близок и не знает, как она ужасна. Откуда ему знать, как ей бывало тяжело, сколько усилий стоило сосредоточиться, сконцентрироваться на происходящем. Ее мысли разбредались, она отвлекалась — и ничего не получалось…

— Гораздо больше, чем ты думаешь, — ответил он. — Я внимательно наблюдал за тобой, как ты двигаешься. Как сжимаешь в ладонях кофейную чашечку — ты любишь ощущение тепла в ладонях… Я видел, как ты натягиваешь воротник на подбородок, когда размышляешь. Тебе нравится касаться щекой мягкой ткани…

Дженни на самом деле любила тепло чашечки с кофе, прикосновение мягкой ткани… Он следил за ней пристальнее, чем она за собой. Но все это не имело ничего общего с постелью…

— Ну и, — закончил он, — я читал твой сценарий.

— О, — она отмела его аргумент сразу. — Это просто фантазии. — Ее всегда смущало, если люди пытались сделать какие-то выводы о ней исходя из рукописей.

— Может быть. Но однажды кто-то докажет тебе, насколько они реальны. Поверь мне, Дженни. Брайан обманывал тебя. Возможно, он не намного лучше разбирается в таких вещах, но все равно он не прав. Когда-нибудь ты убедишься в этом. Кто-нибудь раскроет тебе глаза.

…Когда-нибудь… кто-нибудь… Не верится. Ее любил только Брайан. А теперь и он убежден в том, что этого никогда не было…

Алек пытается уговорить ее, что влюблен, но на самом деле это не так. Или нет — он действительно верит в это, но жестоко заблуждается.

Однажды он сядет, обдумает все хорошенько и поймет, что ошибался.

— Непохоже, чтобы ты собирался выступить в роли «кого-то»… — ее слова прозвучали жалобно.

Он не сразу понял, о чем речь.

— Я ни на чем не настаиваю, если ты, конечно, об этом.

— А почему бы нет? Ты же думаешь, что любишь меня. — Ее всегда пугала мысль, что он произнесет эти слова, но теперь все неважно. Жизнь кончена.

— Я не думаю. Я люблю тебя. Но, Дженни… Бога ради, подумай, что сейчас произошло. — Алек указал на дверь, за которой скрылся Брайан. — Не считаешь ли ты, что воспользоваться ситуацией непорядочно? И несколько неуместно.

— Почему? — требовательно повторила она, вскочив из-за стола так стремительно, что стул со стуком упал на пол. — В самом деле, что во мне не так? Еще утром я думала, что есть на свете два человека, любящих меня — ты и он. Всего двенадцать часов спустя он женат на какой-то сучке, а ты бежишь от меня как черт от ладана!

— Дженни, я…

Она разрыдалась.

Сильные руки обняли ее, он прижал ее к груди. Алек гладил ее по волосам, по спине, утешая и успокаивая. Она чувствовала на щеке его горячее дыхание, слышала биение его сердца…

— Прости меня. — Она отступила, изо всех сил прижимая к глазам ладони, пытаясь остановить слезы. — Я почти никогда не плачу.

— И почти никогда не требуешь от людей, чтобы они с тобой переспали.

— Нет, — смех был полон горечи и слез, но все же она смеялась. — Этого я тоже не делаю. Господи, какой кошмарный день!

Дженни провела по волосам рукой. Жаль, что она так быстро от него отпрянула. Как было хорошо в его объятьях…

«Он старался тебя утешить. Почему ты не позволяешь ему утешать тебя?»

Потому что ей прежде не нужны были утешения. Она всегда была сильной и жизнерадостной. И ненавидела бессилие и сентиментальность!

…Почему ритм его дыхания не изменился, когда он прижал ее к груди? Почему не напряглись жилы на шее? Если бы он вправду любил ее, то вряд ли был так сдержан.

Или — если бы она была достойна его любви. Но она дурно одета, у нее короткая талия и волосатые ноги…

— Значит, ты не находишь меня чертовски соблазнительной? — Именно такой для Брайана была Рита.

— Это нечестно…

А кто говорит о честности? Дженни хотела быть чертовски соблазнительной — для него.

— Но ведь Хлою Спенсер ты считал такой? И не мог противиться ее очарованию.

— Но мне вовсе не надо было противиться.

— А если бы захотел, смог бы?

— Надеюсь.

Ах, да! Он же идеально положителен! Она опять об этом забыла. Дженни вдруг страшно разозлилась.

…Как же она хотела сейчас показать всем мужикам, где раки зимуют! И Алеку, и Брайану… Доказать Брайану, что ей ничуть не больно. Доказать Алеку, что он не в силах противиться ее притягательности. Доказать самой себе, что она совсем другая…

— Что ты будешь делать, если я брошусь тебе на шею? — требовательно спросила она. — Если прямо сейчас подойду и обниму тебя?

— Дженни, не валяй дурака. Чего ты добиваешься?

Она сама не знала. Ей уже было все равно.

— Нет, скажи — что ты сделаешь?

— Думаю, что тоже обниму тебя, но потихоньку…

— Ну, а если я тебя поцелую?

— Отвечу на твой поцелуй, но тоже осторожно. Было бы низко воспользоваться случаем.

— Ты считаешь меня слюнявой жалкой дурищей, а? — Она пришла в ужас от этой мысли.

— Конечно нет! Но тебе тяжело, больно, ты вся дрожишь…

— Заткнись! — «тяжело, больно» — какая гадость! Я сама себе отвратительна!

Как было бы здорово прямо сейчас стать красоткой с журнальной обложки…

…Нечего об этом думать! Она не красотка. У нее короткая талия, жалкие шмотки и так далее до бесконечности…

«Ты не отвратительна. Вовсе нет! Нет! Почему ты позволяешь себе такие мысли?»

Дженни, что тебе в себе больше всего нравится? Быстро думай! Ну есть же хоть что-нибудь!

Конечно! Воображение.

Алек стоял совсем рядом. Она вдруг представила, что его охватывает жар… Она будто снова слышала его дыхание, но уже прерывистое и тяжелое. Она представляла себе, как они становятся единой плотью, неотвратимо, в безумном порыве…

Пусть он тоже все это себе представит! Да, он может воспротивиться зову твоего тела, но перед силой твоего воображения не устоит!

Ему нравятся ее руки? Что же, сейчас она их продемонстрирует!

Дженни пересекла кухню и подошла к ящичку, где хранились ножи. Достала маленький кривой резак. Отец научил ее обращаться с инструментами. У нее это здорово выходило. Она резким движением пропорола желтую ткань на плече и разрезала рубашку по шву. Потом с силой рванула — и ткань разорвалась с треском. И вот рукав уже на полу — желтое пятно на голубом граните…

— Дженни…

«Вообрази, Алек! Вообрази!» Казалось, сила ее внушения заставила его умолкнуть. «…Вообрази!»

Дженни расправилась со вторым рукавом. Слышался лишь треск разрываемой ткани. Затем подошла к Алеку, обняла его обнаженными руками, прижалась к нему. Но он взял ее за талию отстраняющим, запрещающим движением. Он не собирался позволять ей этого.

Впервые в жизни Дженни ощущала себя победительницей и всецело владела собой.

Она коснулась его щеки — мягким, кошачьим движением. Но кошачья гибкость тут же сменилась порывом — она прильнула к нему, случая его дыхание.

— Дженни, пожалуйста, не надо. Это плохая идея. Ты будешь жалеть.

«…Только вообрази, Алек. Мои руки обнимают тебя, не отпускают, притягивают все ближе и ближе…»

Его ладони сомкнулись на запястьях Дженни, словно он пытался высвободиться.

«Я сильна, Алек. Но ты сильнее. Ты освободишься, если захочешь…»

— Дженни, ты с ума сошла. Пожалуйста, остановись.

«Нет, сам останови меня!»

Она прижималась к нему сильнее — всей грудью, обнимая одной рукой за шею — обнаженной рукой, которая так нравилась ему…

Всю жизнь она ждала этого. Всю свою жизнь мечтала быть неотразимой. Перед ней человек, лучший из людей, каких она когда-либо знала, живущий в соответствии с кодексом чести, сдержанный, прямой…

И вот появилась она…

Алек боролся с собой — она чувствовала это. «Знаю, о чем ты сейчас думаешь. Что ты канадец, что можешь справиться со мною, противостоять мне… Что канадцы рассудительны, всегда владеют собой…» Она легонько коснулась крошечного кленового листка на его груди. «Что ж, сражайся за свой флаг, Алек. Но тебе придется вступить в борьбу с силой моего воображения.» Она склонилась и поцеловала листочек.

Это решило все. Его руки сомкнулись вокруг нее — крепко, сильно… Алек запрокинул ее голову и поцеловал — почти грубо. Ладонь скользнула в вырез рубашки. Он на секунду ослабил объятье, чтобы поднять с пола нож с черной рукояткой, оброненный ею. Потом осторожно просунул его в пройму рубашки Дженни и быстрым движением разрезал лямку лифчика на плече. Еще одно движение — и его пальцы уже на ее спине, ищут застежку. И вот ее грудь свободно обозначилась под желтой тканью…

Внезапно Дженни ощутила себя красавицей. Она привлекательна. Эротична. Всесильна.

Он снова прижал ее к себе, лаская ладонью грудь. Он вновь поцеловал ее, и в этих поцелуях была свежесть горного ветерка. Она чувствовала его ладонь на затылке. Но полностью владела собой. Сила воображения победила. Она добилась своего… В следующую секунду он подхватил ее на руки и понес вверх по ступенькам лестницы…

Она указала ему на двери спальни, но он покачал головой:

— Не здесь. Ведь твое место на третьем этаже?

На третьем этаже было три комнаты. Одна из них предназначалась для гостей, но пока в ней не было необходимости, и Дженни устроила там рабочий кабинет. Повсюду громоздились груды книг, кипы бумаг — на столе, на постели…

— Не возражаешь, если… — Алек кивком указал на кровать, покрытую листками рукописи.

— Конечно… — она даже не знала, что там лежало. Сейчас ей все было безразлично. И в этом была своя прелесть. Жилы на шее Алека напряглись. Глаза потемнели и сузились. Так она все себе и представляла.

Он рывком сдернул с кровати покрывало. Листки рассыпались по полу. Он уже не в силах медлить. Дженни была в восторге.

Алек присел на кровать и поставил ее между колен. Затем осторожно расстегнул ее брюки, бедра обнажились… Дженни ощутила прикосновения горячих ладоней к своему телу. … Она даже не думала, что у нее такая гладкая и нежная кожа.

— Чего бы тебе сейчас хотелось? — он говорил очень тихо. — Я сделаю для тебя все…

Она это знала. Ведь ей удалось стать неотразимой.

Его тело оказалось в точности таким, каким она себе представляла — мускулистым, золотистым от загара. И она ощущала жар желания, исходящий от него — непреодолимого, безумного… Он хотел ее!

Он вдруг прижался теплым влажным ртом к тончайшей ткани ее трусиков — она ощущала теплоту его дыхания… Стремительным движением она освободилась от них — и снова это горячее и влажное прикосновение…

До сих пор интимная жизнь казалась Дженни темной дорожкой, извилистой и утомительной, то, что ждало в конце, не стоило тягот путешествия. Но это… словно полет, словно парение в невесомости вдоль серебряного лунного луча — в точности так, как рисовалось в ее фантазиях, а в конце — внезапная яркая вспышка…

До сих пор в ее жизни ничего подобного не было. Она задыхалась, хватая ртом воздух — и смеялась.

…Да, она выпила яд, но парень того не стоил. Но теперь приняла противоядие. Она свободна и не одна. И не та, что прежде. Не сорванец с косичками и неуклюжими сэндвичами, не пария из трущоб в немодной блузке…

Алек приподнялся на локте, глядя на нее сверху вниз. Рубашки на нем давно не было, но он так и не снял брюк. Дженни нежно провела ладонью по его руке.

— Ты сейчас скажешь: «Я же тебе говорил», но мне все равно. То, что случилось, так много для меня значит.

— Для меня это значит куда больше.

— О чем ты говоришь? — Дженни рассмеялась. — А как же ты?..

Она толкнула Алека на постель. Легким и стремительным движением прильнула к нему, обхватив его бедрами. Какая мягкая ткань его брюк, как ласкает кожу…

На ней все еще была разорванная рубашка, ворот распахнут, а руки с нежными, но крепкими мускулами обнажены. На груди — как раз на сосках — темнели два кружочка, следы поцелуев Алека. Он протянул руки и накрыл их теплыми ладонями, потом передвинул руки чуть повыше — и она ощутила биение его пульса…

— О чем я говорю? Я люблю тебя. Все, что ты делаешь, все, что говоришь, все, что с тобой происходит, значит для меня бесконечно много — потому что я люблю тебя.

Она впервые поверила ему. Алек действительно любит ее. Он не слепец, не обманывает себя и не грезит наяву. Он ЛЮБИТ.

…Какой сказочный дар! Чем отблагодарить его? Ее рука скользнула вниз и начала расстегивать ремень брюк. Но Алек остановил ее.

— Что с тобой? — спросила она. — Разве ты не хочешь продолжения?

— Нет. Пока ты не полюбишь меня — нет, Дженни.

13

Алек открыл глаза. Рассвело… Какая-то комната с окнами, занавешенными портьерами в голубую полоску… Где он? Ах, да, у Дженни. И эта напряженность во всем теле, даже в полусне не покидавшая его. Тяжесть неудовлетворенного желания… он вспомнил все.

Но Дженни рядом не было. Он ощутил ее отсутствие немедленно, инстинктивно. Рывком приподнялся, ища ее глазами. Господи, только бы не ушла!

…Она спала в белом плетеном кресле, свернувшись калачиком, словно ребенок. Между колен зажата упаковка бумажных носовых платков. Она выбралась из постели, чтобы поплакать.

Должно быть, она проснулась — и в свете занимающегося нового утра вчерашняя уверенность в себе оставила ее…

Каково было ей проснуться в собственном доме в комнате для гостей? Кем он показался ей в тот момент? Наверное, она села в постели и долго смотрела на него, безмятежно спящего и, в общем-то, чужого. Но ведь она не скрылась в свою спальню —плакать в окружении привычных и знакомых вещей. Там слишком многое напоминает о былом. И ей легче вынести присутствие постороннего человека, чем эти воспоминания. Воспоминания о Брайане…

Пол у кресла был завален книгами, и ему пришлось сдвинуть их, чтобы опуститься на колени перед ней. Она была в той же разорванной рубашке, от сонного дыхания ткань на груди поднималась и опускалась. Она прижалась щекой к плетеному подлокотнику — когда она проснется, на щеке останется красная отметина.

Дженни шевельнулась. Ему мучительно захотелось взять ее на руки, перенести на кровать, успокоить. Но она все еще сжимала в руке скомканный носовой платок и, даже спящая, казалась очень одинокой, — несчастной, полной воспоминаний о другом.

«Он того не стоит» . Нежно, осторожно Алек забрал у нее платок. Почему она связала свою жизнь с недостойным ее человеком? «Я здесь, Дженни… И если ты полюбишь меня…»

Он отвернулся, чтобы бросить скомканную бумажку в корзинку для мусора. Автоматически взглянул на часы.

Двадцать пять минут восьмого. Боже праведный! Репетиция началась десять минут назад. Неужели так поздно? Он не проспал ни разу в жизни! Алек быстро и бесшумно оделся. Побриться и принять душ можно и в студии.

Он снова опустился на колени возле Дженни. Нежно коснулся руки. Не мог он уйти не прощаясь! Он ласково погладил ее и шепотом позвал:

— Дженни…

Ресницы вздрогнули. Мгновение она глядела на него затуманенными глазами. Она тоже не сразу поняла, где находится. Алек чувствовал это так же ясно, как если бы это происходило с ним. Он словно физически ощутил, как с пробуждением на нее вновь наваливается тяжкое бремя, сокрушая ее, ломая, придавливая к земле…

— Уже почти полвосьмого, мне пора. — Не было смысла извиняться и что-то объяснять. Если он не появится на работе, ей тут же позвонят из студии: «Бросай все! Алек не пришел. Надо срочно переписать сценарий сегодняшней серии! Немедленно!» Самое лучшее, что он может для нее сделать — бегом бежать в студию. — Должно быть, они уже начали.

— Они…

Алек понял, что кроме горя, на нее наваливается ужас. Каково ей будет появиться в студии, ловить сочувственные взгляды…

Это будет тяжко. Но Алек не собирался успокаивать ее лживыми словами. Он сам прошел через такое, работая в «Аспиде» — день за днем, приходя на работу, слыша, как шепчутся за спиной те, кто тайком радуется чужой боли.

— Сегодня понедельник. — Только этим он мог ее утешить. — По понедельникам ты всегда дома. Не меняй своих правил. Не появляйся до завтра в студии. А я вернусь, как только закончу…

— У меня все будет в порядке.

— Я знаю, — именно это ей нужно было сейчас услышать. — Но все равно не приходи, не создавай себе липших проблем…

Пора было идти. Время шло.

— Я смогу выйти из дома?

Он вспомнил, как вчера вечером Брайан, уходя, запирал дверь.

— Нет, — Дженни провела ладонью по лицу, потом пригладила всклокоченные волосы, пытаясь окончательно пробудиться. — Нужен ключ — Брайан говорит, что мы всегда должны… — она осеклась, вспомнив, что это «мы» сейчас неуместно. — Просто захлопни дверь.

Ей больше не было дела до порядков, заведенных Брайаном.

Брайан вычеркнут из ее жизни. Алек ощутил торжество, смешанное с горечью и грустью. Совсем как вчера, когда он забрал у Брайана ключ.

…Рита наотрез отказывалась уходить. Она хотела снова войти в дом, чтобы присутствовать при разговоре, полагая, что имеет на то полное право. Но Алек был иного мнения. И как бы она не выпячивала свою хорошенькую челюсть, он был настроен не менее решительно.

Но он не мог оставить ее одну здесь, на вымощенной плитами дорожке, отделявшей дом Дженни от тротуара. Было уже темно, а на ней эта дурацкая сетка из кожи. Алек присел, опершись на темнеющее вечернее небо. Звезд не было видно — лишь облака слегка подсвечивались городскими огнями.

Рита попыталась заговорить с ним, рассказать, что произошло между ней и Брайаном, как начался их сумасшедший роман.

— Помолчи, Рита, — он даже не оторвал глаз от ночного неба. — Мне неинтересно.

— Но…

— Ни слова, я сказал. Я с тобой только потому, что не знаю, насколько здесь безопасно в это время. — Слова были почти грубыми, но голос звучал на удивление мягко. — И не собираюсь тебя выслушивать.

— Черт тебя побери! — Рита не привыкла, чтобы с ней так говорили. Она устремилась к воротам — маленький тайфун с болтающимися во все стороны кожаными шнурками. Но в следующую же секунду ей крикнули что-то сальное из проезжавшей мимо машины, и пришлось ретироваться.

— Ты на ее стороне, да? — она сверкнула глазами.

Алек не ответил.

— Не пойму, — она перебросила через плечо кожаный шнурок. — Почему все находят ее столь великолепной? И считают, что она способна творить чудеса!

Алек продолжал хранить молчание. Детку заела популярность Дженни. И что делает детка? Уводит у Дженни мужчину!

«Соберись с силами, сладкий ты мой пончик. Ты дрянь, но он еще хуже. Знала бы ты, что он с тобой сделает.»

Рита еще пару раз попыталась начать разговор, но вскоре поняла, что Алеку плевать на нее — настолько, что он даже не собирается блюсти этикет. Разумеется, он не бросит ее, полуголую, на улицах города ночью, но и только.

Так они и ждали — она нервно ходила по дорожке, а он созерцал ночное небо. Наконец послышались шаги Брайана. Он вышел из дома и тут же повернулся спиной к ним, поворачивая в замке ключ, — Алек даже не успел разглядеть выражение его лица.

И тут Алек вскочил. Протянул руку:

— Дай-ка.

— Что? — Брайан был озадачен. Он ничего не понимал.

— Ключ, — приказал Алек. — Ключ Дженни. Отдай мне. Я верну его ей.

— Но…

— Никаких «но». Ты женат на другой. Тебе теперь не нужен ключ от этого дома.

— Но я здесь живу! И все мои вещи…

— Свои вещи заберешь позже. Ты здесь больше не живешь. — Неужели Брайан не подумал об этом? «Юридически дом принадлежит мне», — сказала Дженни. — Дай ключ!

— В чем дело? — подскочила к ним Рита. — Почему он должен отдавать ключ? Пусть она уезжает отсюда, а не мы!

Алек не отреагировал. Он допускал, что выглядит смешно. Какая, в сущности, разница, если ключ еще недельку полежит в кармане у Брайана?

Но все равно он был полон решимости отобрать его и тотчас же возвратить Дженни.

— Ключ, О'Нил. Ключ!

А что он будет делать, если Брайан не отдаст ключ? Сунет в карман и побредет себе прочь отсюда с молодой красавицей женой?

Тогда Алек убьет его.

Он не был в эту минуту ни Лидгейтом, ни канадским симпатягой-фермером. В нем кипела кровь предков-шотландцев. Разум мутился. Три поколения предков-канадцев не смогли охладить крови пращуров, бросившейся в лицо. Он был членом клана Камеронов. И этот человек оскорбил женщину Камерона! Пусть все началось с простой просьбы вернуть ключ. Пусть они — два цивилизованных человека на бруклинской улице. Но все может закончиться большой кровью, и этого Алек желал всем сердцем.

Он не сводил с Брайана глаз. «Ты сию минуту отдашь мне ключ. Я не оставляю за тобой права выбора. Иначе…»

На щеке Брайана дернулся мускул. Может быть, он предпочтет сопротивление? Но через секунду он уже звенел ключами. Он сдался.

— Что ты делаешь?! — кудахтала Рита. — Зачем отдаешь ключ? Почему здесь должна жить она, а не мы с тобой? Нас двое, а она одна!

Но Брайан не отвечал. Он взял ее за руку.

— Пойдем отсюда.

Алек смотрел им вслед, крепко сжимая в руке ключ Дженни. В какой-то момент он ощутил острый приступ радости. Ключ у него… «Теперь ты моя! Моя!» И он отпер дверь ее дома этим ключом…

Но тут же вернул его Дженни. Ключ не принадлежал ему. Даже после всего, что случилось в комнате с занавесками в голубую полоску, он не имел на него права и не посмел бы утром запереть им дверь. Он был готов ради Дженни на все, но не имел права запирать дверь ее дома.

Поймать утром такси в Бруклине практически невозможно, но студия была всего в нескольких остановках метро от дома Дженни. Стоя на платформе, он чувствовал острое желание работать. Необыкновенно острое. Он хотел как можно скорее превратиться в герцога, чтобы попытаться понять, как смог Брайан так поступить.

До сих пор Лидгейт унижал свою жену только дома. Смог бы он сделать что-либо подобное при посторонних? Да, но только в том случае, если это не уронит его в глазах света. Он жаждал наказать ее, лелеял эту идею… Герцог ненавидит сильных женщин.

Из них обычно получаются властные, авторитарные матери. И Лидгейт был обуян жаждой мести за свое бессилие в детстве. Он хотел причинить жене боль. Только так он мог почувствовать себя мужчиной. По крайней мере, люди типа Брайана и Лидгейта считали, что, только причиняя боль, могут стать мужчинами.

«Так просто ты не отделаешься» . Алек поклялся в этом даже не Дженни, а самому себе. «Заплатишь за все, что ты с ней сделал!»

Охранник в дверях студии открыл было рот, но Алек жестом остановил его.

— Знаю, знаю. Опоздал.

Он быстро поднялся по лестнице. Брошенная тележка с костюмами около лифта. Открытая дверь студии. Забытые кем-то гримировальные краски…

Ну, конечно… Все все побросали, стоило услыхать потрясающие новости! Еще один пустой день? Интересно, кому-нибудь пришло в голову, что именно в такие дни надо усиленно трудиться?

Поднявшись на третий этаж, он увидел толпу людей, сгрудившихся у входа в репетиционную. И гримеры, и костюмеры — все были тут как тут, хотя ни у кого из них не было веских причин здесь находиться. В центре стоял Рэй и что-то говорил, жестикулируя.

Увидев Алека, он продрался сквозь толпу и с явным облегчением устремился навстречу.

— Как я рад тебя видеть! Слышал, что случилось?

— Да… подожди, а где сегодняшний текст? — Алек напрочь забыл, над чем ему предстояло работать. — Мне бы взглянуть. — Он собирался репетировать даже в том случае, если все остальные покинут студию.

— Рукопись на столе… погоди, не входи туда. Сначала ты должен кое о чем узнать.

— О Брайане и Рите? Я знаю.

Он твердой походкой вошел в репетиционную. Рэй поспешил следом. Всем давно полагалось сидеть за длинным столом с чашечками кофе и раскрытыми текстами. Гил или Теренс должны были сидеть во главе стола. Рабочий день давно начался…

За столом никого. Ни Гила, ни Теренса вообще не видно. Все актеры стояли по углам, группками по два-три человека. Здесь же мелькали операторы, осветители и еще какие-то люди, которых Алек прежде никогда не видел. Никто не работал.

А возле доски объявлений, прислонившись к ней, стоял Брайан — в полном одиночестве, прихлебывая кофе из чашечки. Он был одет так же, как вчера — в черной футболке и зеленом блейзере. Казалось, он терпеливо ждет начала репетиции.

…Дженни утром выбралась из постели, чтобы поплакать. В плетеном кресле, в полном одиночестве, она плакала из-за этого человека.

А теперь он сделал шаг вперед, чтобы приветствовать Алека.

«Ну нет! Мы не будем делать вид, что остались приятелями. Черта с два!»

Каким наслаждением было бы сейчас ударить его! Алек чувствовал, как напрягаются мускулы и сжимаются кулаки. Он уже ощущал, как наносит удар неимоверной силы, ему казалось, что слышит звук падающего тела… Как было бы просто решить дело по-мужски: грубо, без недомолвок и околичностей!

Но в элегантном и изысканном мире эпохи Регентства мужская грубость неуместна. Здесь подобные проблемы решаются с помощью шпаги. И даже поединок выглядит изысканно и элегантно…

Алек дождался, пока Брайан встретится с ним взглядом. Но этого было мало. Все в комнате должны видеть, что сейчас произойдет. Он умел привлекать к себе всеобщее внимание. И когда глаза собравшихся устремились на него, обратился к Рэю, не сводя глаз с Брайана:

— Сколько же бумажек на доске объявлений! («Тебя не существует».) Как разобраться в таком месиве?

За спиной раздался судорожный вздох. Удар достиг цели!

«Отныне правило для всех вас. — Алек показывал это всем своим видом, — общайтесь с этим человеком только в интересах дела. В остальное время его для вас не существует».

Алек подошел к кофейному столику. На его кружке из толстого фарфора какой-то шутник намалевал герб Лидгейтов.

— Отлично, — тихо сказал Рэй.

— Выродок… — Алек с силой нажал ручку термоса с кофе. Горячая коричневая струя ударила в дно кружки. Как горька победа! Чего он достиг? Чем помог Дженни? Ничем… — А где смущенная новобрачная?

— У нее выходной. Но ее рекламный агент уже повсюду раззвонил о случившемся.

Прекрасно! Видимо, Рита оповестила сперва рекламного агента, и лишь потом — родную мать.

— А что, собственно, происходит? Чего мы дожидаемся?

— Карен заперлась в гримуборной. Ни за что не хочет играть с Брайаном. Видишь ли, Амелии опять станет плохо, он должен подхватить ее и отнести на диван. А она не желает, чтобы Брайан прикасался к ней. Говорит, что это нечестно по отношению к Дженни.

— К Дженни? — Алека охватило раздражение. — Но чем это ей поможет? Какого черта?

Рэй пожал плечами:

— Гил там, внизу, разговаривает с ней.

— Кто? — Гил, которого интересует только работа оператора? — Не думаю, что он убедит ее.

— По-моему, он это понимает… Потому и просил, чтобы, как только ты появишься в студии, ему сообщили…

— Я? — Какая прелесть! Видимо, Гил предполагал, что Алек все за него сделает, уговорит Карен?

Разумеется. Иначе быть не может… Разве не этим он занимается несколько месяцев? А ведь поклялся, что после «Аспида» никогда не будет выступать в роли лидера, посредника, миротворца и кого там еще… И вот — снова-здорово! Сам виноват!

— Убери-ка всех, кто здесь сейчас не нужен, — приказал он Рэю. Если он принимает командование, кому, как не Рэю, быть его адъютантом?

Именно это и пытался проделать Рэй до прихода Алека, ради чего и распинался перед толпой. Но слишком уж он был молод и распоряжаться не привык, хотя стремился овладеть этим искусством, и знал, у кого стоит поучиться.

Алек поставил кружку на стол и спустился на второй этаж. Постучался в дверь гримуборной Карен. Она устремила на него глаза, полные слез, личико было бледным и заплаканным. Гил слонялся возле — видимо, уже отчаялся.

— О, Алек! — вскочив, она бросилась ему на шею. — Ты слышал? Как они посмели? Ведь это же…

— Знаю, знаю, — Алек с трудом высвободился из ее объятий.

— Ты должен позвонить Дженни! — голос Карен сорвался. — Пусть она перепишет сцену. Я не смогу!

Алеку мучительно захотелось отвесить ей пощечину. Дженни, проплакавшая все утро, должна переписать сцену. Кто жертва — Карен или Дженни?

Неужели Карен не видит, что она здесь ни при чем? Что происходящее касается только Дженни. Она унижена, ей так больно! Нет, Карен неспособна это понять…

Но сейчас не время давать Карен уроки — нужно как можно скорее вернуть коллектив в рабочее состояние. Только это имело значение. И он заговорил строже:

— Можешь, Карен. Ты настоящая актриса. Ты — профессионал. Герцогиня. Ты сыграешь любовную сцену с этим гадом. И сможешь перенести прикосновения этого ублюдка — даже если захочется блевать. И даже если он будет вовсю тебя лапать, переживешь. Ты актриса! — Алек ни секунды не верил, что Брайан что-то подобное себе позволит, но чем более устрашающе прозвучат его слова, тем лучше будет результат. Он знал Карен. — Хочешь сказать, что тебе ничего похожего делать не приходилось? И никогда не придется? Но ты актриса. Актерам порой и не такое выпадает. Нам платят не за то, чтобы мы козыряли чувством собственного достоинства. Но мы выше этого — вот в чем наше достоинство!

— Чего-чего? — не удержался Гил. — Повтори-ка еще разок…

Но Алек не собирался повторяться. Тогда станет очевидно, что это чушь. Но такого сорта романтическая чепуха всегда вдохновляла на великие свершения Хлою, а они с Карен явно были из одного теста.

Пусть это была пустая и трескучая фраза, но она сработала. Карен мужественно выпрямилась, расправила плечики и приготовилась исполнить свой долг. Сейчас она напоминала Марию Стюарт, королеву Шотландии, готовую взойти на плаху. Алек согнул руку колечком и предложил ее Карен.

За спиной раздался шепот Гила: «Спасибо!»

Карен вся трепетала, когда они входили в репетиционную. Леди Варлей, леди Кортлэнд и прочие женщины захлопотали вокруг нее, только что холодные компрессы на лоб не клали.

Какого черта все они так себя ведут? «Ведь ни с одной из вас ничего не случилось! Вам просто очень нравится страдать!»

…Как там Дженни? Уснула ли опять? Скорее всего, нет. «Я сейчас не с тобой. Наверное, мне следовало бы остаться. Но я сражаюсь за тебя. Вместо тебя».

Рэй уже удалил из комнаты посторонних и организовал оставшихся. Гил поднял руку:

— Мы немного выбились из графика. Что же, начнем. Карен, ты за столом…

Актеры заняли свои места. Рэй вручил Алеку рукопись, уже открытую на нужном месте. В пятницу отсняли эпизод 673, закончившийся обмороком герцогини, которую дворецкий перенес на диван. Пролог 674 начинался с повторения этого эпизода. Чуть позже доложен был войти Лидгейт. Алек сосредоточенно перечитывал сцену. Вдруг в комнате наступила полная тишина. Он оторвался от рукописи. Дженни.

Она вела себя как обычно. Подошла к кофейному столику, взяла банан, пододвинула стул, взобралась на него с ногами, по всегдашней своей привычке. Она была бледна, но, ей-Богу, она была здесь!

Это требовало истинного мужества. К черту Карен с ее истериками и холодными компрессами! Вот истинное мужество — сидеть с бананом в руке, поджав ноги, лицом к лицу со всем, что случилось.

Щеки Дженни слегка порозовели. «Я отвергнута, брошена, оскорблена, публично унижена. Я знаю, о чем вы тут шепчетесь. Продолжайте на здоровье».

Алеку мучительно хотелось быть возле нее. Он ощущал физическую потребность обнимать ее, защищать… А еще больше ему хотелось быть сейчас на ее месте — сидеть на стуле, глядя в глаза всем присутствующим. После всего, что происходило во времена «Аспида», это ему нипочем. Тогда кнут часто опускался на его спину. Но сейчас удар нанесли Дженни, и из-под кнута брызнула кровь…

Он с трудом удержался, чтобы не подойти. Дженни должна была справиться сама — ей это было важно.

Карен блистала всегда. Но сегодняшняя ее игра была достойна «Эмми». Она была словно и впрямь на грани обморока. И несмотря на то, что шла лишь репетиция, у всех по коже мурашки забегали. Карен продержится на таком уровне весь день. Она могла повторять сцену снова и снова, чтобы перед камерой сыграть поистине гениально.

Гастингс должен положить ее на диван. Потом вбегут горничные, кликнут Лидгейта. Двери на репетиции были обозначены линией стульев. Алек занял позицию.

— У нас нет времени на горничных. Перейдем непосредственно к появлению герцога. Так, Дженни? — спросил Гил.

Она подняла руки:

— Как скажешь.

Это были ее первые слова за сегодняшний день.

Трина и другая горничная отступили. Алек вошел в тот момент, когда Гастингс подхватил Амелию на руки. И — сделал шаг вперед, потрясенный. Этого в тексте не было. Впрочем, и быть не могло — ведь в первоначальном варианте к тому времени, как входит герцог, Амелия уже лежит на диване, а вокруг хлопочут горничные. Но теперь другой мужчина держит на руках его жену. Слуга. Это поразило бы даже Лидгейта.

Гастингс отступил, не выпуская Амелии из рук. «Я не отдам ее тебе».

…В точности повторялась вчерашняя сцена. Они стоят во дворике дома Дженни, и Алек требует, чтобы Брайан вернул ключ… Сейчас в роли ключа — Амелия.

Но роли переменились. Сегодня Алек играл Лидгейта, списанного с Брайана. «На сей раз я отступаю. Она твоя. Только ты — это я».

Лицо герцога свело судорогой. Конец пролога…

— Интересная концепция, Ваша Светлость, — холодно произнес Гил. Затем повернулся к Дженни: — Это чересчур, или пусть все остается так?

Дженни пришла в репетиционную с пустыми руками. Теперь перед ней лежала рукопись. Она покачала головой:

— Прощу прощения. Но придется сыграть все как было.

— Прекрасно, — ответил Алек. Впервые за сегодняшний день он обратился к ней при посторонних. — Вопросов нет.

Ему чихать было на шоу. Главное, чтобы она поняла. «Я его не боюсь».

Он протянул руку Карен, помогая ей подняться с дивана — точнее, с трех составленных вместе стульев, изображающих диван. Сам же снова занял стартовую позицию у входа. Но сегодня они сильно выбились из графика, и Гил не имел намерения продолжать репетицию. Он был уверен, что на съемке Алек сделает все как надо.

— Знаете, я передумала… — прозвучал голос Дженни.

— Что ж, твое право, — отозвался Гил.

— Играй что задумал, Алек. — Она глядела на него очень пристально. — Ты вдруг понимаешь, что этот человек, твой дворецкий, эта ВЕЩЬ любит твою жену. Ты смотришь на нее, пытаясь понять, что же чувствует она.

— Хорошо, — согласился он. «Вот так так! Я, простой канадский фермер, просто вышел погулять, мне на все тут наплевать». — Но если бы я вправду верил, что мой слуга положил глаз на мою законную половину… черт подери, я бы вышиб его вон на следующий же день!

И услышал позади сдавленный вздох Брайана…

14

День обещал быть чертовски забавным. В этом эпизоде Гастингс больше чем когда-либо походил на Алека — он был полон сдержанной заботливости. Все вокруг суетились, и хотя Гастингс, может быть, более других обеспокоен внезапным нездоровьем Амелии, он единственный сдерживал эмоции, чтобы хладнокровно все уладить.

На самом же деле Брайан ощущал, как почва уходит у него из-под ног. Все в студии бойкотировали его — инцидент в актерской неопровержимо это доказал. А Дженни нанесла профессиональный удар. В ее власти было бы тотчас же лишить его работы, и Алек виртуозно предоставил ей повод, которым она могла воспользоваться.

Но и после всего Брайан мастерски лицедействовал. Да, парень — настоящий актер. Алек вынужден был это признать.

«Что ж, поглядим, удастся ли тебе такое в течение года, день за днем…» Что-то подобное сам Алек испытал в «Аспиде».

Пока не отсняли последнюю сцену, Алек с Рэем не уходили из студии. Герцог и его младший брат стояли плечо к плечу, скрестив на груди руки — только для того, чтобы все ощущали их присутствие. И пересуды прекратились, актеры перестали перешептываться по углам. Это помогло, пусть с трудом, втиснуться в график.

— Спасибо, ребята. — Гил сделал жест, будто приподнимает шляпу. Он понимал, чем обязан этим двоим.

«Я делал это не ради тебя. Только ради Дженни». Сегодня все клином сходилось на ней. Алек избавил ее от возможных мелких неприятностей, но сделал ли он что-нибудь, чтобы она перестала мучиться? Нет. И пусть они с Рэем лезли из кожи вон — все равно этого было недостаточно.

Они поднялись к себе в гримуборную, и, стоя перед зеркалом, снимали грим, когда в дверь постучали.

Дженни. Веснушки на ее переносице алели словно капли крови — так она была бледна. Руки засунуты в карманы. Двигалась она как-то скованно. Он отдал бы жизнь, чтобы изгнать боль из ее широко распахнутых глаз. Улаживая сегодняшние проблемы с труппой, он точно знал, что делать. Теперь же был беспомощен словно ребенок. И это сводило его с ума.

Рэй обернулся, намереваясь поздороваться с ней. Алек взглядом остановил его и махнул рукой в сторону двери.

Рэй и глазом не моргнул. Ни о чем не спросил. Взял полотенце со столика и торопливо вытер лицо, измазав белоснежную ткань гримировальной краской, и его как ветром сдуло. «Мне надо по срочному делу…» — сказал он, дословно повторив одну из своих утренних реплик.

Дженни заговорила, не глядя на Алека:

— Гил рассказал, как ты сегодня отличился. Говорит, что нынче мы бы без тебя пропали.

— Брось… — ответил Алек. — Я полагал, ты останешься дома. Зачем ты пришла?

— Хотела со всем справиться, не откладывая… И кое-что тебе сказать.

Но он ведь собирается вернуться к ней, как только закончит дела в студии!

Отчего они стоят по разным углам комнаты? Так далеко друг от друга? Отчего он не рядом, не обнимает ее, не прижимает к себе, не целует? Не запирает двери?..

Но почему она так настороженно приподняла плечи, почему напряжены руки, все тело… Не желает, чтобы он касался ее?

— Мне очень неловко за вчерашнюю ночь. Это было нечестно по отношению к тебе.

— Меня это не волнует, — быстро сказал он.

— Я тобой воспользовалась.

— Это неважно. — «Я ТЕБЯ ЛЮБЛЮ». Но она не хотела слышать его слов. — В чем дело, Дженни? — и тут его осенило. — Ты считаешь, что все вчерашнее — ошибка?

Он так и предполагал… Отпирая двери ее дома, он сразу же почувствовал, будто вторгается на чужую территорию. И счел себя вправе сделать это — в свете происшедшего. Что ж, он получает по заслугам.

— Я не героиня мыльной оперы, Алек.

— Разумеется, нет. А почему ты так говоришь?

— Я не могу решить все свои проблемы, влюбившись в тебя.

А ведь именно так герои сериалов разрешали все, даже самые сложные проблемы — они просто влюблялись. В самом деле, если тебя изгоняет собственная семья или ты обнаруживаешь, что твоя мать на самом деле твоя сестра, если ты просыпаешься утром и ровным счетом ничего не помнишь о прошлой своей жизни — что тебе остается? Только влюбиться. Это действует безотказно.

Но в жизни все иначе. Алек знал это.

Но они с Дженни… ведь они определенно исключение из правил. Если бы она полюбила его, он сумел бы все уладить, все устроить, смог бы сделать ее счастливой…

Полнейший абсурд. Вчера вечером Дженни была уничтожена, убита. Никому было бы не под силу сразу же после разрыва с одним полюбить другого. Так не бывает! Ей нужно было время, чтобы собраться с силами, вновь начать уважать себя.

«Но я хочу, чтобы ты полюбила меня! Прямо сейчас! Подойди же ко мне… Скажи, что любишь меня!»

Вместо этого он произнес:

— Не обязательно влюбляться. Можем просто быть друзьями.

Она покачала головой. Невыносимо. Алек мог притворяться сколько угодно, но им обоим не удастся забыть, что он любит ее.

— Я должна справиться сама. Сейчас мне не нужна ничья помощь.

— Я все сделаю для тебя, Дженни.

Но она просила не делать ничего — и это было труднее всего.

— Мне необходимо время, Алек, — время, чтобы принять решение, мое собственное решение.

— Конечно. Хорошо. Я понял. — У нее будет столько времени, сколько нужно.

Дженни вышла из гримерной. Алек посмотрел в зеркало, чтобы убедиться, не осталось ли на лице грима.

…Время, черт его дери, в жизни ничего не решило за Алека Камерона! «В свое время», — успокаивали его, когда Хлоя отказывалась иметь детей. «Пройдет время» — говорили все, когда он восставал против сцены изнасилования. «Со временем привыкнешь», — твердили коллеги, когда шла работа над «Аспидом».

И в первом случае, и в двух других ему отводилась роль Сизифа, несчастного древнего грека, который в царстве мертвых был навечно осужден катить громадный булыжник на вершину горы, чтобы каждый раз он скатывался вниз… Время не было союзником Сизифа. Не помогало оно и Алеку Камерону.

В четверг Алек пришел на работу, будучи не в состоянии думать ни о чем, кроме Дженни. Как она чувствует себя? Как провела ночь? ГДЕ? В своей спальне, или что-то толкнуло ее в ту комнату на третьем этаже? Сидела ли она в белом плетеном кресле, бездумно глядя на занавески в голубую полоску? Касалась ли подушек? Проводила ли ладонью по одеялу? Он бы все делал именно так… Но он-то любит ее. А в ее сердце нет места для любви к нему.

Почему она не может полюбить его?

Алек очутился в гардеробной, не помня, как забрел туда. Кто-то шел навстречу. Рита. Избежать ее не удавалось при всем желании.

Он кивнул ей холодно, учтиво — совсем как Лидгейт. Он — герцог, она — дочь торговца, делающая первые шаги в свете. Он не обязан заговаривать с ней.

Однако Рита была настроена иначе. Она явно не желала, чтобы на нее глядели как на пустое место. Поэтому остановилась прямо перед ним. На ней было предельно лаконичное красное платьице, обтягивающее тело столь туго, что ткань чуть ли не расползалась на груди. Если бы она чувствовала себя виноватой и хотела, чтобы ее простили, то вряд ли надела бы что-либо подобное. Но Рита была готова к битве.

— Ты невзлюбил меня, правда? Я тебе неприятна?

Сногсшибательная прямота! Герцог Лидгейт не в состоянии был ответить на такое. Алеку пришлось стать самим собой.

— Мне неприятно то, что ты сделала. А нравишься ты мне или нет… тебе всего девятнадцать. Пока рано судить. Ты слишком молода.

— Слишком что-о? — Ошеломленная, она уставилась на него.

Рита всегда козыряла своей юностью. Выставляла напоказ упругую кожу, нежные руки, гладкие, мраморные ноги, и гордилась тем, что молода. Это делало ее неуязвимой. Ее приводило в восторг, то, что она моложе всех в труппе — это было залогом стремительного и беспрепятственного восхождения к вершине. Ведь в столь юные годы она уже играет в сериале и имеет успех! Но вот перед ней стоит человек, для которого ее сверкающая юность — недостаток, и именно оттого она ему неинтересна!

— Сейчас мне трудно судить, хороша ты или плоха. — Алек постарался, чтобы голос зазвучал по-отечески мягко. — Спроси лет через десять…

Рита сверкнула глазами:

— Через десять лет и духа моего здесь не будет! — и пошла прочь, сердито постукивая каблучками. Красное платьице туго и нагло обтягивало роскошную задницу. Это выглядело предельно выразительно. Алек подумал, что такая задница в жизни ей ох как пригодится…

…Заметка в «Жизни мыльных опер». В труппе к этому отнеслись скептически. Конечно же, будут фотографировать счастливых новобрачных в процессе работы, как жених и невеста целуются на лестнице, держась за ручки…

Чтобы запечатлеть сладкую парочку в костюмах и гриме, фотограф попросил Фрэнсин встать со своего привычного места. Он был крайне вежлив, подчеркнуто вежлив, и Фрэнсин подчинилась, но ей это пришлось весьма не по вкусу.

— Леди Варлей спокойно относится к такого рода мелким неудобствам, — шепотом сказала она Алеку.

А потом Пэм и Барб Эллен пришлось слоняться по коридору в костюмах, пока фотограф снимал Риту, выходящую со своими вещами из их общей гримуборной. Карен и Трина, разумеется, предложили им переоблачиться в своей, но Пэм и Барб Эллен предпочли оставаться в костюмах и сердиться всласть; с полным на то правом.

— Надо было видеть, как она поднимала коробку со шмотками, — ворчала Пэм. — Подсунула ее под свои сиськи — и подняла. Ну и зрелище!

Вскоре стало ясно, что Рита и впрямь обосновалась в гримуборной Брайана, и это вовсе не рекламный трюк для фотографа.

На первый взгляд ее поведение было разумным. Брайан — хозяин самой просторной гримуборной во всем здании. Рита же ютилась в своей еще с двумя девушками. И тем не менее это вывело из себя всю труппу.

— Выметаться следовало ему! — горячился молодой актер. — Он получил такую комнату лишь потому, что был дружком Дженни!

— И вообще это мужской коридор! — перебивал один из старых и убежденных холостяков. — Женщинам здесь не место!

Но остановить Риту было невозможно, и к концу рабочей недели она с видом королевы фланировала по мужской части коридора.

У «большой счастливой семьи» появилось что-то вроде мачехи — сопливая проституточка, много моложе своих приемных детишек. Детишкам это совсем не нравилось.

Затем Рита опубликовала заметку под названием «Все за любовь: звезды мыльной оперы не боятся мести главного сценариста». В заметке была масса откровений новоявленной «звезды» типа: «У нас с Брайаном одинаковые мечты, одна цель. Вы не представляете, как мы обожаем друг друга!»

Актеры, играющие в мыльных операх, терпеть не могли таких статеек, да еще и в бульварных газетенках!

«Дженни многого добилась. Этого я не отрицаю. Но она совершенно не уверена в себе как женщина! Ей, пожалуй, даже не нравится быть женщиной. В этой роли она чувствует себя неловко! И до сих пор считает себя подростком…»

Весь состав «Спальни моей госпожи», словно сговорившись, отказался давать какие-либо комментарии назойливым репортерам. И даже команда «Аспида» хранила молчание…

«Нет, мести мы не страшимся. Да и что она может сделать? Наши персонажи слишком важны для развития сюжета сериала. А она всегда поступает только в интересах дела…»

Алек направился прямо в кабинет Дженни.

— Что тебе? — она встретила его в штыки.

На столе уже лежала газета. Неудивительно, что Дженни огрызается.

— Хотел узнать, как дела.

— Великолепно. Изумительно. Благодарю. Только вот женушка моего бывшего дружка утверждает, что куда-то запропастилась часть моей икс-хромосомы…

— Она шлюха, Дженни. Просто дрянь!

— Вовсе нет! Просто уверенная в себе женщина. Погляди. — Дженни схватила газету. — Здесь об этом ясно сказано! И потом, заведомую ложь не напечатали бы, верно?

Алеку очень хотелось обнять ее, начать утешать… Но она вырвалась бы из объятий — это он знал наверняка.

— Ты уже десять лет в шоу-бизнесе. Прекрасно знаешь, что о тебе пишут не всегда приятные вещи. И потом, бульварные газеты обожают вранье…

— Если бы это было вранье! К нему я привыкла. Оно мне порой даже нравится. Но, черт побери, это же чистая правда!

Нет. «Вспомни ту ночь… Вспомни, вспомни!» …Она явно вычеркнула ее из жизни как временное помрачение рассудка.

— А знаешь, откуда они черпают такую сногсшибательную информацию? От Брайана! Эта парочка обсуждает меня! Невыносимо. Он рассказывает ей все, что обо мне знает!

Алек понимал, почему это так ее волнует.

— А чего ты ждала? Ты ведь им враг. И обливать тебя грязью для них высшее наслаждение, это их объединяет…

— Прекрасно! Наконец-то в моей жизни появился смысл!

— Твою мать! — Рэй грохнул дверью гримерной.

Он очень редко позволял себе ругнуться.

— Что такое? — спросил Алек.

— Не знаю, плакать или смеяться, молиться или грязно ругаться… Я сейчас беседовал с Дженни. У моего героя зарождается роман. Впрочем, и у Колли Лайтфилда тоже…

— Ну и что здесь дурного? — ведь Рэй отличный актер, да и его персонаж весьма интересен.

— В этом замешана Рита…

— Понял.

Рэй растолковал, что назревает нечто вроде «любовного треугольника» — впрочем, слово «любовный» сюда не вполне подходило, потому что любовью там и не пахло.

Вскоре Робину — герою Рэя — предстоит узнать, что они с герцогом братья лишь наполовину. Он, оказывается, был плодом тайной любви их общей матери.

— А я и не знал… — протянул Алек.

— Я тоже. Но мы с тобой сами виноваты. Помнишь — то ли в мае, то ли в июне распинались перед Дженни о наших отцах? Мы говорили, что из нас получились такие крутые парни лишь потому, что у нас замечательные отцы. Она все намотала на ус. Ты — Лидгейт, то есть, пень. Я же — умница и славный мальчик потому, что мой отец заботился обо мне, хотя я даже не знал, что он мне отец…

— И кто же это? — Алек перебирал в уме героев, подходящих по возрасту.

— Понятия не имею. По-моему, Дженни сама не знает. Но наверняка выдумает что-нибудь сногсшибательное.

— А какое отношение все это имеет к Изабелле? — Так звали героиню Риты Харбер.

…Вдовствующая герцогиня — мать Лидгейта и Робина — берет с Робина обещание хранить тайну его происхождения, по крайней мере, до тех пор, пока естественным образом не решится вопрос с наследованием герцогского титула.

— Пока ничего не всплывет, я — законнорожденный. И если у тебя родится девчонка, то прямой наследник — я. И я могу спокойно умереть…

Но Робин захочет положить конец своей финансовой зависимости от Лидгейта. Именно с этой целью он начнет ухаживать за Изабеллой.

— Дженни утверждает, что на деле все это будет выглядеть лучше, чем на бумаге. Я не питаю к девушке любви, но она мне нравится и я веду себя с ней как джентльмен. Для того времени этого вполне достаточно, чтобы заключить брак.

…Изабелла вполне разделяет такое мнение — с лордом Робином ей будет хорошо. Несмотря на ее не столь благородное происхождение он будет относиться к ней с почтением.

— Но ей известно желание отца: чтобы она получила титул.

— И поэтому на сцене появляется Колли Лайтфилд — обнищавший барон, у которого множество незамужних сестер.

Рэй кивнул.

— Она примет его предложение. Но впоследствии, волей случая — Дженни еще не придумала, какого именно — до меня дойдет, что он самый настоящий гомосек.

Перед Робином вставала забавная задача. Должен ли он предупредить отца Изабеллы? Следует ли ему убеждать его расторгнуть помолвку? Но Джеймс Марбл — представитель низшего класса, и Робин не может возложить на него ответственность в деле защиты чести Лайтфилда. Что предпримет Робин? Примет сторону аристократа? Или девушки из низшего сословия, к которой питает какие-то чувства?

— Занятная история, — констатировал Алек.

— Да, все было бы здорово, если бы не Рита…

В отличие от Пола Томлина, сценариста «Аспида», Дженни никогда не развивала сюжетную линию персонажа до тех пор, пока зрители не привыкнут к нему и не заинтересуются его судьбой. И в течение нескольких недель перед тем, как начать разрабатывать тему, она давала актеру как можно больше экранного времени, чтобы привлечь внимание зрителя к его герою.

Что произойдет с героиней Риты, никто в студии не знал, но по приметам было ясно: что-то вот-вот начнется. Появился новый эпизодический персонаж — камердинер купца, отца Изабеллы. Это послужило поводом для массы «повторов», и пересказами занималась в основном Рита — верный признак того, что вскоре она станет героиней какой-то истории.

Рита один за другим получила тексты четырех монологов. А в понедельник, после уик-энда, пришла пятая рукопись, с текстом не меньшего объема, чем предыдущие.

Рита в экстазе без умолку трещала в актерской о своей грядущей популярности. Они с Брайаном снова разыграли счастливых новобрачных на встрече с восторженными телезрителями, и вновь на ней было изумительное свадебное платье в шелковых оборочках и с прелестной прозрачной фатой — она описывала его во всех подробностях. Рита украшала и обустраивала гримуборную Брайана и настаивала, чтобы у платьев Изабеллы были более глубокие вырезы…

— Шикарно, что теперь в моей гримуборной есть телефон, — щебетала она. — Столько звонков! Пришлось завести автоответчик.

Алек ждал, что вот-вот кто-нибудь схватит со стола для ленча консервный нож и вонзит его по рукоятку в роскошную Ритину грудь.

«Ничего не понимаю, — недоумевал каждый. — Почему Дженни решила развивать именно ее тему?»

— Как будто хочет ее вознаградить!

— Будь я на месте Дженни, и у меня увели бы мужика, эта сучка до конца своих дней разливала бы чай — и то не чаще раза в неделю…

— Выходит, для получения стоящей роли достаточно нанять рекламного агента?

Окруженный издерганными, недовольными коллегами Алек словно перенесся в старое доброе время. Но в «Аспиде» с участием Алека Камерона он чувствовал себя в долгу перед труппой. Здесь же все сами были виноваты в том, что впали в истерику. В долгу он был только перед Дженни.

Пора бы повидать ее.

За весь этот срок Алек не предпринял ни одной попытки встречи с ней. Он твердо решил дать ей время — ведь такова была ее просьба. Кроме того, встреча таила в себе непредвиденную опасность…

Когда приучаешь себя жить без чего-то, главное, чтобы оно не мозолило глаза. Вполне можно обходиться без кондиционера, кофе, сигарет, спиртного, просторного помещения. И без секса.

У Алека давно не было женщины, и это его не волновало. Было, правда, несколько моментов, когда герцог прилагал усилия к тому, чтобы герцогиня понесла… Но стоило ему пару секунд посмотреть в потолок — и он брал себя в руки.

Одна ночь, проведенная с Дженни, все перевернула. Это было не просто абстрактное желание женской близости. Роскошная упругая плоть Риты и лебединая шея Карен оставляли его равнодушным. Он хотел только Дженни.

Мисс Ройял сидела за столиком у входа в ее кабинет.

— У себя? — спросил Алек.

— Она не в духе.

Непохоже на мисс Ройял — обычно ее не интересовали людские чувства. Пока тексты рукописей были в полном порядке, это значило, что она справляется со своими обязанностями. Но теперь… Алеку показалось, что она возлагает на него определенные надежды. «Сотри с доски, мой мальчик, поточи карандашики, а когда закончишь, подними Дженни настроение…»

Он тихонько постучался. Дженни подняла глаза от клавиатуры компьютера. Но не улыбнулась, не поднялась ему навстречу…

— Привет, Алек. — Голос звучал настороженно.

«Не бойся. Я не собираюсь набрасываться на тебя». Но она испугалась.

— Пришел потолковать о сценарии, — поспешил сказать он.

— А-а… — это явно ее успокоило. Чем он заслужил такое отношение? Разве он ходил за ней по пятам, взбирался на мусорные баки, чтобы заглянуть в ее окна, распевал под балконом серенады? А ведь мог бы! Алек знал, где она живет, и хорошо представлял, как это делается, но вел себя предельно сдержанно и достойно. И вот теперь она отшатывается от него как от динамитной шашки!

Правда, сейчас он больше всего напоминает именно ее. Но динамит ни за что не взорвется, и Дженни это знает!

— Готовишь Рите большой сюрприз?

Дженни неопределенно пожала плечами.

Она не намеревалась обсуждать свои планы с актером, кем бы он ни был. И Алек не сдержался:

— К чему это идиотское благородство? — зарычал он. — Ты отступаешь перед Ритой? Почему бы не последовать примеру остальных? В твоих руках власть. Почему ты не накажешь ее?

— Она хотела получить шанс…

О, Боже праведный! Любой актер хочет получить шанс! Но это вовсе не значит, что Госпожа удача непременно посетит его.

— Это идея Джорджа?

— Вообще-то Джордж предложил их обоих немедленно уволить.

Алек заморгал! Он был лучшего мнения о Джордже. Уволить Риту значило элементарно отомстить ей, а это было бы непрофессионально. А уволить Брайана — глупо. Его герой слишком много значил. Джордж вел себя как обиженный ребенок — впрочем, как и остальные…

— А ты уговорила его этого не делать?

Она поежилась:

— Ты заметил, что Теренс и Гил перестали снимать их обоих крупным планом? А грим на лицо Риты в последнее время наложен откровенно грубо.

Нет, Алек ничего не заметил, хотя обычно обращал внимание на подобные вещи.

— Думаю, ты прекратила это прежде, чем я успел что-либо заметить.

— Да.

Прекрасно! Замечательно! Обозлившись на Брайана и Риту, все горели жаждой мести. Но это нанесло бы сериалу непоправимый урон. И именно Дженни, у которой больше всего оснований для гнева, обязана проявлять профессионализм, быть великодушной, спасая положение.

Алек предпочел бы, чтобы она бунтовала, рвала и метала, но она не смогла себе этого позволить. Ведь все ее реплики уже произнесли другие!

Она оказалась в западне. Брела по бесконечному темному туннелю и не хотела выбираться. И вот сидит теперь, упершись подбородком в коленку, словно под тяжестью мировой скорби…

В следующий вторник отсняли первый из больших монологов Риты. Она отработала великолепно, была забавна и задорна, и в устах ее Изабеллы обыкновенные «повторы» и «пересказы» звучали увлекательно. Даже на Рэя произвела впечатление.

— Я работаю здесь уже полтора года, но только сейчас начинаю понимать, как можно все это обыгрывать… — сказал он честно.

В среду она вновь отличилась. Может быть, ей и впрямь предстоит стать второй Хлоей Спенсер?

В четверг Рита перепутала несколько строчек. Опытный партнер помог бы ей выкрутиться. Но Дэвид Кендалл, молодой актер, играющий камердинера ее отца, был новичком, и сцену пришлось переснимать.

В пятницу она оказалась абсолютно неподготовленной. Алек понимал, в чем дело. Чтобы одолеть такой объем, ей — и не без поддержки Брайана — надо было использовать каждую свободную минутку для заучивания текста. Безусловно, она обладала кипучей энергией и неиссякаемой жизненной силой, но этого было недостаточно. Не могла же она четыре дня заучивать один монолог, в то время как ее ждали еще пять! Это было отличительной особенностью мыльных сериалов — тексты прибывали бесконечным конвейером — рукопись за рукописью, эпизод за эпизодом.

Выходные ничего не изменили. Рите было не до текстов — время ушло на многочисленные встречи со зрителями. Всю следующую неделю она пребывала в отчаяньи, издергалась, едва дотягивая до конца эпизода, и даже писала шпаргалки на манжетах. Но никто и не думал прийти ей на помощь. Эдгар Делани случайно — Алек в это охотно верил — прикоснулся именно к тому рукаву, на манжете которого был мелко написанный текст — и как раз в тот момент, когда он ей понадобился. Фрэнсин нечаянно, в чем Алек усомнился, налила чай в ту чашечку, на внутренней стенке которой Рита написала свою реплику.

— О, моя дорогая, простите, — Фрэнсин царственно и манерно растягивала слова. — Я забыла… Никто из нас до сих пор не прибегал к подобным трюкам.

Рита вспыхнула, но смолчала. Она попробовала пользоваться «телепшаргалкой» — монитором, по которому бежали строчки ее текста. Но это шло в ущерб актерской игре — бедняжке приходилось глядеть то на партнера, то на монитор. Ее потуги производили довольно жалкое впечатление.

И однажды грянул гром. Теренс остановил съемку, и в динамиках загремел его голос: «Рита, пожалуйста, пойди и выучи текст!»

Рита оцепенела. Это был предел унижения. Ассистент режиссера вручил ей листки, иона неверным шагом пошла прочь из декорации, изображавшей Бонд Стрит. Все молча ждали.

О том, чтобы сосредоточиться, и речи быть не могло. Алеку это было яснее ясного. Рита даже не смотрела на страничку. Губы ее сжались и чуть вздрагивали. Она сдерживалась из последних сил. На разучивание реплик ее уже не хватало.

Ей нужно было помочь. Какая жалость, что здесь нет Брайана! Он мог бы пробежать текст вместе с ней…

Постой-постой… Ведь Брайан сегодня в студии! Алек уже сыграл с ним одну сцену. Ах вот он, неподалеку от декорации китайской комнаты. Слоняется без дела, разминая затекшие мышцы шеи и плеч, даже не глядя в сторону Бонд Стрит, где мается супруга. Его вид выражал полное безразличие к происходящему.

Ах ты, крыса! Ведь твое место сейчас рядом с ней. Ты обязан ей помочь! Но — увы… Брайан прекрасно видел, что ее лодчонка тонет, но на дно вместе с нею не собирался.

Рита стояла неподвижно. Пятиминутный перерыв вот-вот кончится, а она даже не перечитала текста…

Брайан закончил разминать мускулы и начал поправлять манжеты!

Алек схватил рукопись. Секунда — и он рядом с Ритой.

— Ты справишься, девочка моя. Сама знаешь, что справишься.

— Мне не нужна твоя помощь! — прошипела она.

— Тебе она, возможно, больше никогда не пригодится, но сейчас… Ну-ка, на какой мы странице?

Рита молчала. Он заглянул в ее текст, нашел соответствующее место в своем, и кинул реплику. Поколебавшись, она ответила.

У нее была цепкая память. И хотя сегодня она не блистала, день завершился успешно.

— Меня удивило, что ты помог ей, — сказал Рэй, когда они переодевались в гримерной.

— Должен же был кто-то вмешаться, а ее так называемый муж явно не имел такого намерения.

— По-моему, связавшись с ней, он здорово просчитался. А ты как думаешь?

— Думаю, ей повезло еще меньше. Что лучше — быть женатым на женщине, которой нужна поддержка, или замужем за мужиком, который отказывается протянуть руку в беде?

15

На экране монитора было видно все: и как Рита сражалась с текстом, и как Теренс остановил съемку, и как все отшатнулись от нее.

«Радуйся, — говорила себе Дженни. Тебе положено безумно радоваться». Тем более что Брайан был свидетелем этой безобразной сцены. «Полюбуйся на свою жену, которая понимает тебя лучше, чем я. Ради нее ты бросил меня…»

Но радости не было. Окруженная молчаливым людским кольцом Рита выглядела очень юной и одинокой, а рукопись так трогательно дрожала в руках…

Потом Дженни увидела Алека, спешащего на помощь. Рита отшатывается. Но он спокойно ищет нужную строчку в тексте.

Дженни уставилась на монитор. Почему он всегда поступает так, как надо? Как умудрился стать совершенным во всех отношениях? Где выучился этому? Почему не ведет себя как остальные?

Она не привыкла к безупречным людям. Ее отец был замечательным, но ведь когда она родилась, ему было всего девятнадцать — столько, сколько сейчас Рите. Последствия не замедлили сказаться… Брайана тоже никто не назвал бы идеалом — кроме, может быть, его матери. Но Дженни любила их обоих. И вдруг на ее пороге появляется безукоризненный, неотразимый, потрясающий мужчина и объявляет о свой любви. Как быть? Она не знала…

«Предполагается, что я полюблю тебя, не правда ли?»

Будь это сценарий шоу, все случилось бы именно так. Она знала это, недаром всю жизнь сочиняла подобные истории.

«Но я не могу…»

В душе царила пустота. Любить было нечем. Если у человека есть какой-то орган, которым любят, то у нее он полностью атрофировался. Когда в ее жизни появился Брайан, она была жизнерадостной девчонкой. Ее энергия, бившая ключом, питала эту любовь. Теперь Дженни Коттон — просто усталая женщина, терзаемая сомнениями…

Часом позже к ней зашел Джордж и уселся на стул.

— Ты, конечно, знаешь, что у нас сегодня стряслось на Бонд Стрит?

Она кивнула.

— Пора заменить актрису на роль Изабеллы.

Дженни зажмурилась. Опять Джордж хочет уволить Риту.

— Знаю, знаю, — затараторил он, прочитав ее мысли. — Да, я хотел сделать это сразу после их свадьбы! Но ведь сейчас — совсем другой коленкор. Она просто не вытягивает…

— У нее были трудные дни, но это не значит, что от нее надо избавляться.

— Но сейчас самое подходящее время. Срок ее контракта истекает на следующей неделе, и если мы его продлим, то раньше февраля никакими средствами от нее не отделаемся! А в феврале должна начаться вся эта бодяга с Робином и Лайтфилдом.

Дженни бросила взгляд на настенный календарь. Джордж прав. Если они не уволят Риту сейчас, ей придется мозолить глаза зрителю до февраля, а потом будет бессмысленно вводить другую актрису.

Основная роль в истории ухаживания Робина и Колли за Изабеллой, несомненно, отводилась Рэю. Но и Изабелле предстояло несколько весьма сложных сцен. Она не знает, что Колли гомосексуалист, но подсознательно испытывает некий сексуальный дискомфорт. Было очевидно, что Рите Харбер — нет, Рите Харбер О'Нил — такая задача не по плечу.

— Я понимаю твои сомнения, — продолжал Джордж. — Но в этом случае игра будет вполне честной. Мы избавляемся от Риты не из-за твоего дружка, а потому, что она не справляется с работой! Это полностью ее вина. Ты здесь ни причем. Ты давала ей шанс.

Да, Дженни дала Рите шанс. Шанс загубить свою карьеру.

И она вовсе не играла в благородство, выдумывая все хитросплетения сюжета. Ей не приходилось лезть из кожи вон, чтобы быть великодушной. Алек жестоко ошибся. Она мстила, только куда хитроумнее Джорджа, — дав Рите то, о чем она мечтала.

Дженни знала, что Рита не осилит такой объем материала. Она ведь начинающая актриса, ей надо многому учиться. Девушка, безусловно, талантлива. И если бы Дженни предоставила ей возможность развиваться постепенно, со временем она могла бы стать если не звездой, то, по крайней мере, хорошей, зрелой актрисой. Но сейчас она сломлена. Урон, нанесенный ее карьере, возможно, непоправим…

Кто сказал, что месть сладка? Дженни было плохо, она ненавидела себя. Да, Рита этого хотела. Она указала пальцем на одну из бутылочек, стоявших на полке, и попросила налить. Но Дженни-то знала, что в бутылочке яд! Нельзя было позволять Рите выпить его…

Джордж не уходил, ожидая ответа.

— Мне нужно решить это прямо сейчас?

— Нет-нет! — Джордж встал. — Можем поговорить завтра.

Но завтра ничего не изменится! Дженни знала, что произойдет. Завтрашний отрывок сложен для Риты — ее эмоциональная палитра еще чересчур бедна. Она не сможет найти изюминку. А изюминка-то между строк! Изабелла будет насквозь фальшива и неубедительна, а в Ритином исполнении еще того хуже…

Дженни тупо смотрела в спину Джорджу. К горлу подкатил комок. Нет ей прощения! Она смертельно ранила эту женщину. Она ошиблась, но почему расплачиваться должен другой?

Перед дверью гримуборной номер шесть Дженни отогнала от себя эти мысли. Постучала. Услышала голос Алека.

Зачем он ей? Почему ноги принесли ее сюда?

Потому, что больше ей идти не к кому.

Лидгейт: Разве это фамильные жемчуга Лидгейтов?

Амелия: Нет (касается ожерелья) . Они принадлежали моей матери. За это я их особенно люблю (смущаясь, но страстно и с нежностью). Я знаю, они не очень дороги, но именно в них она на портрете, написанном незадолго до смерти.

Лидгейт (не понимая) : Герцогине Лидгейтской пристало носить только жемчуг Лидгейтов. Наденьте их.

Амелия (побежденная) : Как вам угодно (расстегивает ожерелье) .

Следующий план: Портрет матери Амелии — давно умершей женщины, дочери которой не дозволено носить ее жемчуга…

Алек открыл дверь сам. Он встретил ее в просторной белоснежной сорочке герцога и черных бриджах. Особенно эффектны были оборки на груди и манжетах.

— Ты считал меня благородной? — выпалила Дженни. Тон был агрессивен, но ведь именно это импонировало ему — честность, прямота! Так получай же! — Ты ошибся. Я нарочно это сделала. Я знала все наперед!

Он моргнул в замешательстве, но через пару секунд сообразил, о чем речь.

— Ты о Ритиной роли?

— Это не имело смысла, понимаешь — ни-ка-ко-го! — Дженни не отступала. — С какой стати дочь хозяина дома распинается перед новым камердинером? Все это ему должен рассказывать кто-нибудь из прислуги, например, Брайан… Или Трина — она заслуживает, чтобы ей давали больше материала. Она бы справилась! Но я дала этот текст Рите, зная, что она потерпит крах!

«Ты считал меня хорошей? Доброй? Милосердной? Так вот — я другая. Я нравлюсь тебе такой?»

С минуту он молчал. Потом произнес:

— Никто не имеет права винить тебя, даже если ты хочешь отомстить ей.

— Но это не значит, что я права! — Дженни не желала его прощения. Такое великодушие может довести до истерики. — Я несправедлива, и ты это понимаешь.

— Возможно, — он был невозмутим. — Но ты, разумеется, тоже поняла, что все остальные готовы ее прикончить. Возможно, все и устроилось бы, если хоть одна душа поддержала бы ее. Но ведь никто этого не сделал.

— Это не снимает с меня вины.

— Нет, — возразил он. — Вся система дала сбой. Джордж должен был предвидеть это. Хорошо, что тебе удается без борьбы проталкивать хорошие идеи, но и ты не застрахована от неудач. Идея оказалась плоха…

При чем тут Джордж? Она не собиралась перекладывать вину на чужие плечи! Алек продолжал:

— Лучше подумай, почему твой удар обрушился на Риту. Ведь больше всего ты злишься на Брайана.

Дженни пошатнулась… Однажды в детстве, на спортплощадке, тяжелый мяч попал ей в живот. Удар был случайным, никто нарочно в нее не метил, но как же ей было больно! И вот теперь, как после того удара, она не в силах вздохнуть…

Алек был прав. Конечно, она злилась на Брайана, ведь у Риты не было обязательств перед Дженни. А Брайан обещал ей золотые горы…

Но в течение всей совместной жизни она глядела сквозь пальцы на его мелкие провинности. Четырнадцать лет сдерживала гнев!

Сейчас брызнут слезы. Она зарыдает, и Алек обнимет ее, шепча утешения, теплой щекой касаясь волос. Так уже было во время выкидыша и в тот вечер, когда ушел Брайан. Дженни не могла допустить этого. Она примет удар с гордо поднятой головой!

— Джордж хочет уволить ее. На сей раз всерьез.

— А ты не могла бы облегчить ей жизнь? Со временем из нее может выйти толк.

— Пусть она сначала попробует найти работу.

Если Рита вылетит из «Спальни моей госпожи», об этом тотчас же узнает все телевидение. Кто потом пригласит ее сниматься?

— А ты не можешь перенести события в отдаленное будущее? В сущности, ей нужен год…

Снова перекраивать сюжет? Дженни из сил выбилась, вводя в шоу Эдгара Делани, выдумывая историю любви Гастингса и Амелии! Она физически не в состоянии пережить это снова! Хоть лопни и разорвись!

— У тебя есть какие-нибудь предложения? — поинтересовалась она.

— Нет. Ведь это у тебя воображение, а не у меня.

Дженни была польщена. Телевизионщиков обычно не волновали такие эфемерные вещи, как воображение. Причем половина из них свято верили, что ее работу отлично выполнит любой, и лезли с дурацкими идеями. Алек же понимал, что кроме нее с этим никто не справится.

Она пошла к двери. Хоть что-то приятное за весь день! Она исповедалась, но ему не пришлось помогать ей выпутываться из сетей собственных промахов. Она не стала второй Хлоей. Дженни коснулась дверной ручки и, уже переступая через порог, оглянулась.

— А кто сказал, что Изабелла единственное дитя в семье?

Материал для кинопробы. Роль Софи Марбл.

Невзирая на то, что она наследница немалого состояния, Софи — настоящий сорванец. Она очень живая, умненькая и остра на язычок. Неестественные и выспренные манеры высшего света ей смешны.

Ее старшая сестра, красавица Изабелла, всю жизнь была для нее абстрактным идеалом. Но не это ее привлекает. Тем более что Софи видит, как светская жизнь сломала сестру. И она полагается лишь на собственные душевные силы. Ей нравится быть самой собой.

Дженни с удовольствием глядела на принтер и на разматывающийся бумажный рулон… Софи— отличный персонаж. Зрители будут в восторге.

Как только она начала придумывать эту героиню, тьма стала рассеиваться. И хотя рана, нанесенная Брайаном, все еще кровоточила, теперь Дженни знала — это не смертельно. Она снова становилась прежней, даже двигаться стала по-иному — не ползать как полураздавленная муха, а летать… Она снова сворачивалась калачиком на стуле, как в добрые старые времена. Мысль работала стремительно и четко. И вновь она могла наслаждаться теплом кофейной чашечки, сжатой в ладонях, мягким касанием ткани, щекочущей подбородок.

Амелия: Да, я думаю, жемчуга, Молли… Как ты считаешь? С вот этим кружевным воротничком?

Молли: Они будут смотреться прелестно. (Вынимает маленький ларчик с драгоценностями из дальнего ящичка комода, открывает его и вручает Амелии. Амелия, отпрянув, пытается возразить — ведь это вовсе не фамильные жемчуга семейства Лидгейтов. Молли быстро начинает говорить.)

Молли: Ваша Светлость, те жемчуга крупнее, но ведь они розовые! Рядом с ними кружево будет казаться пожелтевшим.

Амелия: О… (Она достает из ларчика материнское ожерелье и подносит к груди. Очень неохотно кладет обратно.) Нет, ты ошибаешься…

Молли (почти перебивая) : Мистер Гастингс говорит, что Его Светлость прислал посыльного и сообщает, что не сможет присутствовать на ужине.

Амелия: Не сможет? (Быстрый обмен взглядами. Решение принято. Амелия поворачивается к Молли, чтобы той было удобно застегнуть замочек материнского ожерелья, и глядит в зеркало.)

Следующий план: Портрет матери Амелии.

В актерской никого не было. Что-то задержало актеров. А между тем время ленча. Пакеты с едой из ближайшего кафе уже стояли на столах. Дженни подошла к столу и принялась разворачивать один из них. Вновь она чувствовала себя как дома, спокойно и уютно.

— Привет! У нас новая официантка?

Алек… Она спиной чувствовала его приближение.

— А где все?

— В усадьбе Олмэк. В эпизоде занята уйма народу.

Это ей было известно. Все труднее и труднее становилось использовать такое количество актеров.

У Алека под мышкой была пачка листков, снова разного цвета. Дженни сказала:

— Посмотри цветные листочки. Страница семнадцать.

Он положил рукопись на стол и начал читать текст, отпечатанный на розовой страничке. Там лишь вскользь упоминался новый персонаж. Джеймс Марбл просматривает почту. И вдруг — радостное восклицание! — он видит письмо от младшей дочки. Так зритель впервые узнает, что Изабелла не единственное его дитя. «Может быть, ей переехать к нам, в город?» — обращается он к Изабелле. Для начала все.

Но Алек тут же понял, что это значит:

— И теперь кавалеры переходят к сестренке? А Рита остается с нами?

Дженни кивнула.

— Весьма недурно, — он явно одобрял ее.

Дженни искренне обрадовалась.

В сегодняшней сцене герцог собирается на верховую прогулку. На ногах у Алека были высокие сапоги со шпорами. Он надел желтовато-коричневые брюки для верховой езды и темно-зеленый сюртук. На его рубашке не было никаких кружев — лишь тончайшие вертикальные складки. Ворот расстегнут, и кожа на груди казалась совсем бронзовой рядом со снежно-белой тканью.

Они вместе провели ночь… Не может быть. Она была настолько на себя не похожа, настолько уверена в себе… И так быстро и легко получила удовлетворение — сексуальное удовлетворение! Дженни сомневалась, что такое когда-нибудь повторится. Но теперь, постепенно освобождаясь от бремени горя и унижения, она все чаще думала об этом. Она хотела повторения!

Но прекрасно знала, что этого не будет. «Нет. Пока не полюбишь меня — нет».

Комната заполнялась людьми. Стало трудно повернуться — все из декорации усадьбы Олмэк перекочевали в актерскую перекусить. Разговаривать стало невозможно, но она не отходила от Алека. И тарелочка с мясом и сыром была одна на двоих.

Мур и Фрэнк — то есть Лорд Кортлэнд и Джаспер — хотели кое-что обсудить и отвели ее в сторонку. Жуя сэндвич, Дженни вполуха слушала их — она не отрывала взгляда от Алека.

Наконец, Мур с Фрэнком отпустили ее. Дженни вернулась к столу. Брайан! Он глядел на нее — озадаченно, озабоченно, вопросительно…

Ну и пусть, он заметил, на кого и КАК она смотрела. «Теперь я вправе смотреть на кого угодно» . Она дружелюбно улыбнулась ему, очень довольная собой. Улыбнулась впервые с того самого вечера… «И поверь, есть люди куда более достойные внимания, чем ты, дружок…»

— Сестра? Вы хотите сказать, что у меня есть сестра? — раздался голос Риты. Дженни вздрогнула и обернулась. Сэндвич чуть было не упал с тарелочки на пол.

Рита стояла в дверях актерской — с пунцовым от гнева лицом, в белоснежном развевающемся платье. В руках дрожали розовые странички. — Никто раньше и словом не обмолвился о какой-то сестре! — она была вне себя.

В комнате стало тихо. Все отступили, напуганные таким взрывом ярости. Дженни спокойно поставила тарелочку на стол.

— Да, — ответила она мягко. — Она младше тебя. Ее зовут Софи, и…

— Я знаю. Я умею читать! Но на кой черт мне сестра? Ты отдашь ей моих поклонников, да?!

На эти слова Дженни имела полное право не отвечать. Она не была обязана вводить актеров в курс дела по поводу дальнейшего развития событий.

— И все из-за той мелкой промашки? Потому что из-за меня остановили работу на целых пять минут? — Рита посинела от ярости. — Но ведь не одна я ошибаюсь! Забыла, как Карен опрокинула туалетный столик? Сколько с ним потом ковырялись! Но ее за это не наказали! Я все прекрасно понимаю! Избавиться от меня хочешь?

Наоборот! Дженни делала все возможное, чтобы не пришлось уволить Риту.

— Если бы я хотела от тебя избавиться, Рита, — вежливо ответила Дженни, — то оставила бы все как есть.

Рита сверкнула на нее глазищами:

— Ты просто завидуешь мне! Ее глаза забегали по комнате: — Вы все мне завидуете! Вы возненавидели меня с первой же секунды. Потому, что я хочу чего-то в жизни достичь! Да, я честолюбива, не то, что все вы…

— А ты не допускаешь, что отсутствие честолюбия в нашем случае и есть профессионализм? — возразил Мурфилд Томас. Заявления, что Рита «околачивается» здесь лишь для того, чтобы постичь азы мастерства, актеры простить ей не могли.

— Я этого так не оставлю! — объявила Рита. — Я иду к Джорджу. Он знает, как меня обожает публика! — она швырнула листки на стол и выбежала из комнаты.

Дженни чуть было не рванулась вслед. Во что бы то ни стало надо ее остановить. Ничего хуже эта девчонка выдумать не могла. Идти к Джорджу, который всегда избегает конфликтов! Дженни знала, что бывает, когда актриса с визгом врывается к нему в кабинет. Он будет кивать и улыбаться, станет уверять, что ничего страшного не произошло… Но как только дверь захлопнется, он тут же наберет номер ее агента. Рита моментально вылетит с работы!

Но это, увы, было бессмысленно. Девушка ни за что не послушается. А действовать надо было быстро. Скорее всего, Джордж у себя. Рита будет там через пару минут.

Дженни жестом отозвала в сторонку Брайана:

— Ты должен ее остановить, — укоризненно зашептала она. — Нельзя допустить, чтобы она говорила с Джорджем. Не могу сказать почему, но ни в коем случае нельзя!

Брайан с минуту глядел на нее, и его лицо было таким холодным и далеким, как никогда прежде.

— Почему ты просишь об этом меня? Моя обязанность здесь — открывать двери.

У Дженни отнялся язык. Он и не собирался защищать свою жену. «Ты столько сделал для меня, когда работа над сериалом только начиналась! Почему ты не сделаешь хоть что-то для нее?»

…Потому, что он хлопотал по поводу «Спальни моей госпожи» вовсе не ради Дженни. Он все делал только для себя.

Дженни вернулась к столу, взяла тарелочку и посмотрела на свой сэндвич. Уже десять лет она в Нью-Йорке, но до сих пор обожает белый хлеб с майонезом. Все над ней смеются, но ей плевать…

…Как она могла любить Брайана! Неужели он всегда был таким — холодным и эгоистичным? Почему она этого не замечала?

Она сунула свою тарелочку в контейнер для мусора. Аппетит окончательно пропал. Она сделала для Риты все возможное. И потерпела неудачу.

Кто-то взял ее за руку. Рэй…

— Можешь пару минут подождать? Алек ушел за Ритой и попросил, чтобы я обязательно тебя задержал.

Часом позже Дженни встретила Джорджа в холле третьего этажа. По его непринужденному приветствованию было ясно: с Ритой он не беседовал.

Она вошла в свой кабинет и включила компьютер, но мысли рассеянно блуждали… Ей надо получше разобраться в истории гомосексуализма — как во времена Регентства относились к этому в высшем свете. Но предстоит серьезное историческое исследование. Может, кого-нибудь нанять?

Ей всегда говорили, что незачем все делать самой. Как-никак, сериал приносил прибыль, и немалую, Дженни вполне могла позволить себе нанять редактора, историка — это бы ей очень помогло.

Теперь она понимала, почему не хотела делать этого. Совсем не из-за бюджета. Ей нужно было себя занять — и не просто занять, а загрузить работой по самые уши.

Только работая от зари до зари, она могла не думать о том, сколь жалки их отношения с Брайаном…

А вот и он! Даже не постучался. Ну разумеется, он же всегда входил без стука. «Все иначе, Брайан. ТЫ изменил все. И теперь, прежде чем войти ко мне, не забудь постучать в дверь».

Он присел. Но Дженни не произнесла ни слова.

— Понимаю, как тебе сейчас тяжело, — произнес он вдруг.

Забавно. Через четырнадцать лет он наконец-то осознал, что ей бывает тяжело! Она молчала.

— Я рад помочь тебе, чем смогу.

Еще того не легче! Час назад он не хотел помогать собственной жене. А теперь горит желанием оказать помощь и поддержку бывшей подружке!

— Что ты имеешь в виду? — вежливо спросила она.

— Ты еще не отказалась от мысли о тайном брате Гастингса, аристократе — двойнике, помнишь? Я готов подписать контракт на два года.

Контракт на два года? Более чем интересно. В течение двух с половиной лет он всячески сопротивлялся, не желая чересчур крепко привязывать себя к сериалу. Может, дело в Рите? Но ведь девочка почти что «на вылете» с работы!

— А почему ты вдруг принял такое решение?

— Чтобы облегчить тебе жизнь. Я знаю, как тщательно ты обдумывала этот сюжетный поворот, сколько работы проделала. Это ведь кругленькая сумма в банке… Я просто хочу помочь тебе.

Как же, держи карман шире! Дженни ни секунды не верила его словам.

— Очень мило с твоей стороны, — ответила она. — Но уже поздно. В сериале будут двойники, но я готовлю эту роль для Дэвида Кендалла.

— Дэвид Кендалл? — Брайан непонимающе уставился на нее.

Это был молодой актер, играющий камердинера Джеймса Марбла — именно для его ушей предназначались бесконечные «пересказы» Изабеллы. Если он завоюет зрителя, его герой станет сенсацией февраля. В город приедет молодой виконт, кузен бесприданницы Сюзан, племянницы Варлеев. И будет как две капли воды походить на незаконнорожденного брата, камердинера.

— Ты отдаешь мою историю другому? — Брайан был оглушен.

— Видишь ли, когда мы разрабатывали эту сюжетную линию для тебя, то многого не знали, — стала объяснять Дженни. — Герцог ни за что бы не нанял дворецкого с темным прошлым. Ты вырос в усадьбе Лидгейтов. Мы несколько раз упоминали об этом. Будь ты чьим-то незаконным сыном, это было бы всем известно, и тебе никогда не получить бы столь заметной должности. А богатый торговец вполне мог нанять «темную лошадку».

— Как это непохоже на тебя, Дженни… Я был о тебе лучшего мнения.

Нет. Когда она крупно подставила Риту, это и впрямь было на нее непохоже. Дженни признавала свою ошибку. А теперь все правильно. Актер отказался от предложенной роли, и она отдает ее другому.

— Ты же сам сказал, что не хочешь. «Ты сам виноват, Брайан» . И все время на этом настаивал. Вот я и отдала роль Дэвиду.

— Так перемени решение! — голос Брайана зазвучал резко. — Мой герой гораздо более интересен зрителям. Перемени решение!

Его губы сжались и побелели. Внутри все кипело. Именно так он смотрел когда-то на свою мать. «Выходит, теперь я в роли твоей матушки? И не позволяю делать то, что тебе хочется?»

Почему он принимает это так близко к сердцу?..

Через десять минут Дженни уже стояла перед дверью гримуборной номер шесть. И Рэй, и Алек были там. Рэй собрался было уйти, но она замахала руками:

— Нет-нет! Останься! Мне нужно кое о чем у вас спросить. Где сейчас живут Брайан с Ритой?

— В твоей старой квартирке в Манхэттене, — ответил Алек. — В «сарайчике», или как его там…

— В «чуланчике». Но почему? Комнатушка-то крошечная! Там некуда сложить вещи Брайана, не говоря о Ритином гардеробе!

— Скорее всего, потому, что им больше ничего не удалось подыскать.

Жилье в Нью-Йорке стоило дорого…

— Но ведь у них две зарплаты!

— Ну и что? — удивился Рэй. — Это с тобой он забот не знал. Ну а Рита тратит на тряпки и рекламного агента все их доходы. Готов спорить на месячную зарплату, что до женитьбы Рита жила со своими стариками и у нее не болела голова ни о чем, кроме шмоток — они ее полностью обеспечивали.

…В замужестве Рита не переменила своих привычек. Она наверняка рассчитывала, что Брайан, как прежде родители, будет платить за еду и жилье, а заодно и рекламному агенту.

Но ведь Брайан всегда проматывал свою зарплату! Он ни цента не потратил ни на дом в Бруклине, ни на его переделку! Одежда, рестораны, билеты в театр — в Нью-Йорке деньги текут сквозь пальцы.

… Ему нужны деньги! Вот почему он наконец-то решился на долгосрочный контракт! Поэтому и обозлился! Дженни просто-напросто содержала Брайана последние несколько лет, и в глубине души он рассчитывал, что так будет продолжаться вечно.

Неужели он надеялся на «алименты»? Никакой суд не вынес бы подобного решения — особенно, после того, как он ее бросил. Она вполне чиста перед законом, но все-таки чувствует себя обязанной перед ним — хотя бы за тот первый год, когда они жили на его деньги. Действуй он напрямик, Дженни наняла бы адвоката и Брайан получил бы свое. Но она не собиралась ему этого предлагать. Просить должен он. Более того, умолять…

16

Мы не можем ничего утверждать, но слухи не утихают. Возможно, Зельда Оливер покинет съемочную площадку «День за днем». Весьма популярная двадцатилетняя актриса — на ней практически держится весь сериал!

«Она выросла в артистической» — говорит Дот Эллсворт, президент ее фэн-клуба. «Она играет Николь уже четырнадцать лет! Мы боготворим ее. Трудно даже представить себе, что ее с нами не будет…»

Зельде, видимо, надоели постоянные смены сценаристов в составе «День за днем» — за последние полтора года сменились трое! И тут подворачивается роль, будто специально для нее написанная. Это младшая сестра Изабеллы Марбл в «Спальне моей госпожи».

Ни в той, ни в другой труппе никто ничего не подтверждает официально, но будет удивительно, если этого не произойдет…

«Жизнь мыльных опер»,

15 декабря.

Все были расстроены — но ведь в артистической всегда так. Актеры обожают переживать. Алек терпеливо слушал.

— Зельда Оливер хочет играть у нас? — Мурфидд Томас намазывал горчицей кусочек хлеба. — Немыслимо.

Алек вежливо осведомился, почему же.

— Она играет Николь почти пятнадцать лет. — Фрэнсин потянулась за кусочком индюшки. — Она и есть Николь!

Нет. Просто она необыкновенно талантливая актриса.

— Зрители не примут ее в новом качестве. — Пэм с хрустом разломила печенье.

То же самое говорили и про Алека, когда он покончил с Дереком…

— А ты как думаешь, Алек? — спросил Рэй.

— По-моему, нам нужен человек, который сможет сразу же схватить суть дела. — Софи Марбл предстояло угодить в гущу событий с первой же сцены. — У нас нет времени на раскачку. Мы не имеем права рисковать. А Зельда Оливер справится наверняка.

— Но она же звезда! — жалобно сказал Фрэнк. — И обязательно потребует к своей персоне соответствующего отношения. Она нам все сломает…

Вот оно что! Все боялись, что Зельда не вольется в коллектив, не станет членом их большой и счастливой семьи… Вполне возможно. У нее определенный статус на телевидении, свой круг друзей, свои привычки. Она не будет «приемышем», благодарным даже за улыбку…

«Может быть, это имеет смысл, ребятки, — подумал Алек. — У нас давно все не так как было. Да, здесь тепло и уютно — но в последнее время постоянно что-то случается…»

Экземпляр «Жизни мыльных опер» в студию принесли еще утром. Когда Дженни зашла в артистическую перекусить, все кинулись к ней, сгорая от любопытства.

— Сожалею, — сказала она, — но не могу это обсуждать.

Она была бледна и взволнованна.

— Ну Дженни же! Ведь своим-то ты можешь сказать! Или ты нам не доверяешь?

Алек жестом остановил их. Идея большой счастливой семьи волновала Дженни, пожалуй, больше, чем всех остальных. Ее страшили любые перемены. И она понимала, что в сегодняшней ситуации виновата сама. Не нанеси она такого удара Рите, не понадобился бы новый персонаж.

Он смотрел, как она тянулась за пачкой йогурта. «Уйди, — мысленно молил он. — Поешь у себя наверху. Пусть все привыкнут к мысли, что перемены неминуемы. Дай понять этой большой и счастливой семье, что они не семья вовсе!»

Но Дженни не уходила, и, хотя больше чем когда-либо напоминала брошенного ребенка, не собиралась искать спасения в одиночестве. Она подсела к Трине и Барб Эллен. Те тут же придвинулись и оживленно защебетали. Наверняка тоже расспрашивают про Зельду, желая узнать как можно больше.

Лицо Дженни снова окаменело. Похоже, она искренне переживала, не имея возможности поделиться какой-то тайной. Воистину тяжкий труд!

«Так и должно быть, любимая моя. Это будет повторяться снова и снова. Истина в том, милая, что как бы ты не любила свою работу, это всего лишь работа».

Кто-то легко прикоснулся к его плечу. Это была Карен. Ее волосы рассыпались по плечам словно темное облако, подчеркивая грациозность лебединой шеи. Она наклонилась к его уху:

— Мы можем выйти в холл? — голос звучал еле слышно. — Нужно поговорить.

— Конечно!

Они вышли в холл, миновали двери студии. Карен выбрала место, откуда были видны пожарный выход и конторка охранника у входа на этаж. Она поминутно оглядывалась. Было ясно, что у нее тоже есть какая-то страшная тайна.

Наконец она заговорщически прошептала:

— Ты давно беседовал с Дженни?

Алек отрицательно покачал головой.

— Ты должен с ней поговорить. По-моему, она…

— Если ты о Зельде Оливер, то я вмешиваться не стану, — он даже не понизил голос. Ему плевать было, услышат его или нет.

— Нечего актерам совать нос в это дело.

— Нет-нет! — Карен замотала головой, и ее роскошные волосы взлетели словно крылья. — Дело в тебе. Тебе надо поговорить с ней про Лидгейта, — она положила руку ему на плечо. — Она не может больше писать твою роль.

— Мою роль? — Алек крайне изумился. — О чем ты?

Он прекрасно помнил распорядок работы на ближайшие два месяца. Лидгейт регулярно появляется в кадре. Наверняка Дженни продолжает разрабатывать его тему.

— Я ничего не знаю, но у меня смутное предчувствие…

…Ну, уж на предчувствия Карен он полагаться не собирался — ей что угодно могло взбрести в голову.

— В сегодняшней сцене я поняла, что Амелия успокаивается. Действия Лидгейта становятся все более предсказуемыми. Для нее это огромное облегчение. Но для тебя это трагедия, Алек! Теперь она сможет предвидеть, как поступит Лидгейт, а значит, он больше не представляет опасности. И становится бесполезным. Боюсь, тебе придется умереть…

— Давай-давай! — хмыкнул он. — Дженни не собирается меня убивать.

…Чувствуя себя виноватой за то, что не любит его, она даже не сможет его уволить…

— Может быть, ты и не умрешь, — предположила Карен. — Но если Дженни и дальше будет сочинять в таком роде, твоя роль станет настолько скучной, что ты сам свихнешься. Можешь не верить мне, но я вряд ли ошибаюсь. Да ты и сам это чувствуешь.

Пожалуй, она убедила его. Гастингс влюбляется в Амелию. Рита становится опасной для Дженни — о, Карен поняла все раньше других, и действительно не ошиблась…

— Понимаешь, она как бы смягчает образ… Ее воображение отказывается работать в этом направлении, — Карен говорила быстро, воодушевленная его вниманием. Она не Кассандра, которой никто не верит! — Лидгейт владелец поместья и земель, ключевая фигура, на которой многое держится — но у Дженни интерес к нему иссяк.

«Потому что ей больше неинтересен Брайан» . Возможно, это не имеет отношения к Алеку, а касается лишь Брайана. Дженни использовала Лидгейта, чтобы облегчить свои мучения. Но укрыться за спиной герцога не удалось. Теперь он ей не нужен. Ей нечего о нем сказать.

Но у Дженни не хватит духу избавиться от Лидгейта, потому что она виновата перед актером, исполняющим эту роль. А вина в том, что она не любит его…

Алек не хотел цепляться за работу только из-за ее чувства вины. …Почему она смотрит на жизнь только через призму своего шоу? Почему бы ей не решить все свои проблемы напрямик? Не встретить все житейские тяготы лицом к лицу?

— Ты спросишь ее? — Карен была на удивление настойчива. — Ты осознаешь всю важность нашего разговора?

Конечно, осознает… В конце концов, придется играть этого болвана в течение еще двух с половиной лет — пока не истечет срок контракта. Но какая польза в разговоре с Дженни, если ее больше не интересует Лидгейт? Ничего, кроме раздражения, это никому из них не принесет. Как все глупо, бессмысленно… Если только Дженни не…

Если Дженни не полюбит его.

…Вот почему он злился. Не из-за этого кретинского Лидгейта. У каждого актера случаются дурацкие роли. Алек с ума сходил от злости из-за того, что она не любила его!

Во всем виноват сериал, вернее, ее одержимость… Он вдруг ясно понял это. Каждый раз, когда ее жизнь давала трещину, она закрывала глаза, с головой уходила в работу. Поэтому ей больше ничего не нужно. И никого. До тех пор пока Дженни так увлечена своим детищем, она не полюбит ни Алека, ни кого-либо другого.

Не в его власти излечить ее от одержимости. Пока Дженни пишет этот сценарий, он будет владеть ее умом и сердцем.

Чего он хочет? Чтобы сериал потерпел крах? Чтобы ее вдруг взяли да уволили? Конечно, нет! И то, и другое убило бы ее. К тому же сериал процветает. Никто не собирается увольнять Дженни. Выхода нет. «Хэппи энда» не будет. Алек ничего не мог изменить.

…Не говоря ни слова, они взялись за руки. Вся семья — кроме Мэг. — Воспоминание было ярким, словно молния вспыхнула в мозгу. — Голос отца прозвучал глухо: «Мы больше ничем не сможем помочь. Мы должны дать ей умереть спокойно» .

Первый телефонный звонок в кабинете Дженни раздался в половине восьмого утра. Звонил Стив, один из ассистентов режиссера.

— Алека нет. Он опаздывает. Где он?

— Понятия не имею. — Почему все считают, что она все про всех должна знать! — Ты звонил ему домой?

Конечно, они звонили ему, но работал только автоответчик.

— Иногда он ездит на метро. Может, что-то с поездом?

Мисс Ройял позвонила в справочную метрополитена и получила ответ, что на линии полный порядок. Но Дженни не спешила расстраиваться. Люди иногда опаздывают. Со всеми случается.

Его не было и в восемь. Уже в восемь пятнадцать нужно было что-то решать. Если он сегодня не появится, следовало срочно переписать несколько сцен. Дженни спустилась в репетиционную.

Все было вверх дном. Теренс не справлялся с актерами, работа стояла… Говорили только об Алеке:

— А вдруг он попал в аварию?

— Может, он погиб?

— Нет, — отрезала Дженни. Она бы знала. Почувствовала бы.

— Ох, кажется, я во всем виновата! — Карен, видимо, целое утро только об этом и говорила. — У меня возникли сомнения по поводу Лидгейта, и мы вчера обсудили это с Алеком.

Неужели Карен всерьез полагает, что он спасся бегством лишь оттого, что с его героем неладно?

— Алек работает на телевидении десять лет, — резко сказала Дженни. — Он не будет дуться, если его герой не каждый день в центре событий.

Необъяснимо. Дженни представить не могла, почему Алек не явился на работу.

Она взяла рукопись. Лидгейт занят в трех эпизодах. Она бегло их просмотрела. В основном «пересказы». Как же она раньше не поняла? Почему герцог нагоняет такую тоску? Но сейчас не время думать об этом. Она должна быть ему благодарна. Проще будет расстаться с персонажем!

Кому же отдать реплики Лидгейта? Дженни проглядела список актеров, занятых сегодня. Под номером первым стоял Гастингс. Брайану всегда удавались «пересказы». У него была прекрасная память, и он легко усвоил бы такое количество нового текста.

Но она не хотела ничего поручать Брайану, тем более что сегодня еще и Робин «на ходу». Подходящий для Рэя случай проявить себя! Она принялась делать пометки в рукописи.

Пришлось полностью переработать все сцены, перевернуть все с ног на голову. Проще было написать новые. «Думаешь, мне нечем заняться, Алек Камерон?»

В десять Джордж позвонил агенту Алека.

— Знаешь, Дженни, она пыталась выгородить его, но была удивлена не меньше нашего. Она попросила на всякий случай предоставить ему недельный отпуск, но все равно дело темное…

К этому времени Дженни была вне себя. Она могла ожидать такого от кого угодно — от Карен, от Фрэнка, Мура или Фрэнсин. Они подчас откалывали подобные фортели. Но Алек? На него полагались все. Он не мог взять и исчезнуть. Не имел права!

Она бросилась в кабинет и позвонила ему сама. Гудок за гудком — даже автоответчик отключен. Алек дома. Почему не подходит к телефону? Неужели она не в силах заставить его снять трубку?

Она по уши в делах: ради Зельды Оливер нужно так переработать сюжет, чтобы гарантировать актрисе три появления в кадре в неделю — и тут Алек со своими фокусами. Он же всегда был на ее стороне. Разве не он говорил, что готов для нее луну с неба достать!

«Мне не нужна луна! Мне надо, чтобы ты пришел на работу!»

Она поедет к нему… Дженни вызвала машину. Придется дневать и ночевать на его пороге, пока он не соизволит выйти и поговорить.

Через пять минут она сидела в машине, на заднем сиденье. Только на Алека всегда можно было положиться, только с ним у нее не было проблем. «Ты не вытворял такого с Полом Томлином в „Аспиде“. Почему же так ведешь себя со мной?»

Адреса всех сотрудников были введены в память персонального компьютера. Алек жил в Верхнем Вестсайде, на тихой приличной улице — район весьма аристократический, с фешенебельными ухоженными домами. Типичная нью-йоркская улочка, в таких районах всегда снимают романтические комедии — здесь обычно герой «встречает свою судьбу». Но сейчас Дженни не видела в этом ничего романтического, а происходящее меньше всего напоминало комедию.

Она поднялась на крыльцо, стукнула в дверь. Тихо. Дженни снова постучала. «Открой лучше — все равно не уйду!» Когда она собралась постучать в третий раз, дверной глазок закрыла тень. Он, наверное, решил поглядеть, кто там. Дженни как-то читала один детективчик, где убийца стрелял в жертву через дверной глазок, попадая прямо в глаз. Жаль, что у нее нет пистолета!

Алек отворил дверь. Дженни не дала ему и рта раскрыть.

— Где ты был? Почему не пришел? Люди ждут, рассчитывают на тебя… Ты разве не знаешь об этом?

— Заходи.

— Не хочу! Почему ты не явился на работу?

— Дженни, на дворе декабрь. — Он говорил очень спокойно. — Температура ниже нуля. Пожалуйста, войди в дом.

— Мне и тут хорошо. Можешь прямо здесь объяснить мне, что происходит.

Алек вышел на ступеньки крыльца и прикрыл за собой двери. На нем была лишь трикотажная майка с длинным рукавом да фланелевая рубашка. А ведь на улице и впрямь холодно…

…Что ж, прекрасно! Наконец-то она впервые совершила истинно женский поступок — заставила мужчину вести себя по-идиотски!

— Ну хорошо. Идем в дом. — Она соглашалась сдать эту боевую позицию, но миловать противника не намеревалась.

Алек открыл дверь и шагнул в коридор. Они вошли в узкий холл, стены которого были выкрашены в цвет слоновой кости. Пол был в песке и каких-то пятнах. Неяркая лампочка освещала небольшой портрет, нарисованный акварелью. Маленькая девочка с золотистыми волосами. И с глазами Алека. Наверное, это его сестренка Мэг.

Дженни вдруг почувствовала, что его руки легли ей на плечи. Она сжалась. Что он надумал?

Ах, он хочет помочь ей снять пальто… Идиотское положение! Она выдернула руки из рукавов и тупо смотрела, как он кладет пальто на перила лестницы.

Какого черта она здесь? Почему так рассвирепела? Если кто-то другой прогуляет рабочий день, она сделает круглые глаза, не более того. «Детки иногда пошаливают» — скажет она. Дженни умела играть роль всепрощающей мамы. Но только не с Алеком! Сейчас она чувствовала себя словно брошенная жена.

Он провел ее сквозь арку, ведущую в гостиную. В комнате стояла самая обыкновенная мебель — диван, два кресла, пара маленьких столиков — все новенькое и блестящее. Но Алек почему-то использовал гостиную в качестве хранилища для своих вещей. На сиденье одного из кресел уютно устроился баскетбольный мяч, другой лежал в корзине для бумаг. На стене над диваном висела хоккейная клюшка, а пара расшнурованных ботинок с коньками валялась перед камином. Около двери она заметила несколько теннисных ракеток. Столик был завален письмами, журналами и коробками с теннисными мячиками.

Дженни вдруг представила — вот он приходит домой, швыряет на стол почту и целится баскетбольным мячом в корзину для бумаг. Бросать нужно осторожно и лишь как следует прицелившись — иначе мяч отскочит от металлической сетки, покатится по полу и ударится о коньки…

Она вдруг сказала:

— Я никогда не каталась на коньках.

Что она несет? Похоже, она спятила. Сбежать с работы, трястись сорок пять минут в машине, чтобы сообщить ему, что никогда не каталась на коньках?!

— Могу научить. — Он пододвинул к ней кресло. — Ты сумеешь. У тебя отличное чувство равновесия.

…Как здорово было бы пойти с ним на каток! Толстые свитера и длиннющие мохеровые шарфы, морозный воздух, горячий шоколад, рука в руке…

Дженни села.

— Не выйти на работу… на тебя это не похоже, Алек.

— Согласен. Я ведь всегда такой обязательный.

Он более чем обязательный. Он сильный и проницательный, терпеливый в случаях, когда требуется терпение, твердый и решительный, когда нужны твердость и решительность. Что стряслось?

— Карен сказала, что вы говорили о Лидгейте — каким занудным он вскоре может стать. Я сама знаю, что в последнее время он не слишком выразителен, но нужно немного поработать, и все встанет на свои места… Выражение лица Алека не изменилось. О чем он думает? — Если проблема в этом… — она вдруг запнулась.

— Проблема не в Лидгейте. И шоу тут ни при чем.

— Как? — Дженни ничего не понимала. Если дело не в Лидгейте, тогда в чем же?

— Все дело в нас с тобой.

… Почему она не отвечает? У нее всегда и на все находился ответ. Пусть временами она молола Бог весть что, сотрясая воздух, но никогда не молчала, как дура…

«Все дело в нас с тобой…» Что она могла ответить?

— Карен права, — продолжал Алек. — Лидгейт — эгоистичный истукан. Еще полгода, и я чокнусь.

— Но ведь и я о том же! — обрадовалась Дженни. — Мы все уладим. Не знаю пока, как, но…

Алек жестом прервал ее излияния. Дело не в этом. Она вцепилась в подлокотники кресла. В чем же? Ведь главное в ее жизни сериал.

— Я не могу заставить тебя полюбить меня, Дженни. Я пошел бы на все — абсолютно на все — но это не в моей власти.

Голос звучал ровно и спокойно. …Над камином висел пейзаж — берег моря, усеянный валунами, и несколько деревьев. Наверное, это остров Принца Эдварда, родина Алека. Ей хотелось расспросить его о местах, о тамошнем климате… Может быть, это отвлечет его.

Но Алек продолжал:

— До сих пор, сталкиваясь с трудностями, я считал, что с ними можно справиться, стоит только постараться, побороться… — теперь его голос доносился словно издалека. — Сейчас борьба потеряла смысл.

Все поплыло перед глазами Дженни, пейзаж над камином превратился в туманное пятно.

— Я никогда ни от чего и ни от кого не уходил. — Я бы до сих пор был женат на Хлое, если бы она не попросила ее оставить. Я никогда бы не бросил «Аспида» — они были вынуждены меня уволить. Но сейчас у меня нет выбора. Я бессилен.

Казалось, он страшно далеко…

— Не понимаю… Ты бросаешь наш сериал?

— Не знаю, — ответил он. — Мне, в сущности, все равно. Дело в тебе. Мне некуда уйти от моей любви, но я могу избавиться от надежды на взаимность. Поэтому я ухожу.

Рубчатые манжеты трикотажной майки виднелись из-под рукавов его рубашки в темную шотландскую клетку. Дженни были известны названия многих типов расцветки клетчатой шотландки, каждая из которых принадлежала определенному клану. Наверняка у Камеронов была своя. Но она не понимала, как она выглядит.

— Я оставлю роль за тобой… — больше слов у нее не было.

Что ему роль? И сериал для него не имеет значения. «Но я ни для чего больше не гожусь! Только для нашего шоу! И если мы не будем о нем говорить, то мне нечего сказать».

Она позволила ему проводить себя до дверей.

— Ты пишешь сценарий самого лучшего шоу на всем телевидении, Дженни, — голос был тверд. — Но тебе этого мало. Ты позволила шоу стать твоей жизнью. Все, что тебе нужно, ты черпаешь оттуда. Я не выдержу такой конкуренции.

Казалось, мир рушится. Дженни слышала его слова и, несомненно, он был прав. Но за всем этим и стояло нечто большее. Вот только что?

Алек взял Дженни за подбородок и приподнял ее голову. Теперь она глядела прямо ему в лицо.

— Когда мы расстались с Хлоей, я сказал, что всегда к ее услугам. Я и сейчас сделаю все, о чем бы она меня ни попросила. И это для меня легко и просто, потому что я разлюбил ее. Но тебе я ничего подобного обещать не буду. Я не могу предложить тебе свои услуги, Дженни, быть тебе другом, решать твои проблемы. Не хочу больше видеть тебя здесь. Это слишком больно. Я ничем не могу помочь тебе, потому что никогда не перестану любить тебя.

Алек кивнул на прощанье и закрыл дверь. Дженни осталась одна — на улице, где герои романтических комедий обычно «встречают свою судьбу…»

17

Потребовалось два восемнадцатичасовых рабочих дня, чтобы исключить Алека из всех сцен, запланированных на три недели вперед. Дженни не появлялась в студию, не отвечала на звонки, не притрагивалась к почте…

Было невыносимо тяжело, но это заслуженное наказание за то, что она не любит Алека. Больше она ничего не могла для него сделать. Только сохранить за ним роль, если она вообще что-то для него значила.

Она пришла в студию измотанная, похудевшая. Примерно такие же ощущения были у нее после выкидыша — легкая боль и светлая печаль о чем-то несбывшемся, невозможном. И точно так же, как тогда, никто не заметил, что у нее не все ладно. Сейчас ей была нужна помощь, она искала сочувствия и дружеской поддержки. Но все были заняты распределением гримуборных…

— Невероятно! — она даже не пыталась сдерживаться. — На нас висят две недоснятых серии! — ведь они прервали работу над ними из-за исчезновения Алека. — Мы можем вылететь из эфира на целых три дня, впереди два выходных, но все озабочены лишь гримуборными! — Дженни с удивлением вслушивалась в звук собственного голоса, срывающегося на визг. — Ради Бога, что стряслось?

— Пустяки, — махнул рукой Джордж. — Обычные актерские дрязги. Все устроится.

Дженни ушла от него с чувством брезгливости. Здесь ничто само по себе не устраивается! Кто-то обязательно должен вмешаться. Джордж дал ей понять, что не желает выступать в этой роли. Как он ухитряется столько времени быть исполнительным продюсером шоу, если настолько боится конфликтов?

Гримерша Брэнда объяснила ей ситуацию. Дэвид Роксбури — сэр Перегрин — после Нового года возвращается в студию. Прежде он был соседом Рэя по гримуборной, но тот не желал расставаться с Алеком. А Эдгар и Мурфилд Томас, двое старших в труппе, вполне друг друга устраивали — оба были закоренелыми холостяками и замечательно уживались.

— Дэвид думает, что лучше всего ему будет с Брайаном, — закончила Брэнди.

— Разумно. — Ведь у Брайана самая просторная гримуборная.

— Но к нему же перебралась Рита!

Ах да, Дженни совсем о ней забыла…

— Почему бы не попросить Риту вон? В конце концов, это мужской коридор. Пусть возвращается на прежнее место.

— Говорит, что никак не может. Пропадет без телефона, — в голосе Брэнди зазвучали саркастические нотки. — А вдруг позвонит рекламный агент?

— Не понимаю… Разве у Брайана есть телефон? — Дженни была уверена, что актерам не полагается телефонов. Брэнди кивнула.

— Ну да, еще с того времени, когда доделывали твой кабинет.

С тех пор телефон не отключен. И до истории с Ритой никому и в голову не приходило, что у Брайана может быть сосед. Дружок главного сценариста — не фунт изюма! Все были уверены, что она сознательно предоставляет ему привилегии. Но это было далеко не так! Даже до их разрыва такое ей претило.

— Так отключите телефон! Почему у одного актера должно быть то, чего нет у других?

Часом позже, слегка остыв, она сообразила, что решение было далеко не самым мудрым. Почему бы не снабдить телефоном каждую гримуборную? Сколько это может стоить? Все актеры летом и зимой, по любой погоде, шлепают в Бруклин с разных концов города. Они проводят в студии массу времени и уж на телефон-то имеют право!

Пальцы Дженни стремительно забегали по клавиатуре компьютера — она набрасывала записку для Джорджа, в которой предлагалось улучшить питание актеров, приобрести новую мебель для артистической, постелить ковровые дорожки на лестницах. Потом неохотно, обуреваемая сомнениями, нажала кнопку «Печать». Аскетическая обстановка артистической, однообразная пища из ближайшего кафе — все это сообщало студии лелеемый ею дух «общего дома», делало их всех товарищами по оружию в нелегкой битве. Как она боялась перемен!

«Ты позволила шоу стать твоей жизнью. Все, что тебе нужно, ты черпаешь оттуда. Я не выдержу такой конкуренции», — сказал тогда Алек.

Похоже, что «счастливого Рождества» ждать не приходится…

После Нового года пришел Дэвид Роксбури, одновременно к труппе примкнула Зельда Оливер. Играла она потрясающе. Тут же газеты объявили, что Софи — одна из самых удивительных героинь из всех сериалов вместе взятых! Но когда Зельда не была занята на съемках или не репетировала, она отсиживалась в своей гримуборной, в артистической не появлялась и не желала заводить новых знакомств.

Дэвид тоже сильно переменился. Целых девять месяцев он провел на подмостках Бродвея. Конечно, он рад был встрече со старыми знакомыми, но за это время успел приобрести новых друзей. «Спальня моей госпожи» больше не была для него родным домом…

Все шло из рук вон плохо. Захворал Гил, и доктор сказал, что организм не справится с болезнью, если он как минимум неделю не проведет в постели. Теренсу ненавистна была даже мысль о том, чтобы нанять временного режиссера, хотя весьма недурные ребята из «Аспида!!» шатались без работы. Он в одиночку горбатился по пять дней в неделю, вечно ходил со слезящимися, покрасневшими глазами, и то и дело выбивался из графика. Последнюю неделю все трудились с раннего утра до восьми, а то и до девяти вечера.

Когда Гил, наконец, выздоровел и вышел на работу, лестницы были застланы ковровыми дорожками, и все катались по этажам на лифте. Лифт тащился со скоростью черепахи, и на каждом этаже скапливался народ. Дженни не верила своим глазам. Почему никто не додумался заплатить рабочим лишних десять процентов, чтобы все успеть доделать за выходные!

После ленча она подошла к лифту, где уже толпились актеры.

— Мы торчим здесь до ночи уже с двадцатых чисел декабря, — пожаловалась Фрэнсин. — Нам нужен Алек.

— Нет, нам не нужен Алек, — отрезала Дженни.

Кто такой Алек? Простой актер! Два года они делали шоу без него — и вполне справятся еще лет двадцать! В том, что творится в студии — вина Гила и Теренса. Отсутствие Алека тут ни при чем.

Все капризничали и выходили из себя, желая знать, где Алек. Каждый считал своим долгом осведомиться, почему он не приходит.

— Может, я нагрубила Его Светлости? — мучалась Барб Эллен. — Наверное, я была с Алеком невежлива?

— А может, лорд Кортлэнд слишком рьяно пытался затмить его?

— Да, именно это я и делал, — признавался актер.

Дженни больше не могла этого вынести — каждый изо всех сил старался представиться главным героем драмы! Она раздвинула толпу и пошла сама не зная куда, иначе непременно выложила бы все начистоту. «Это не имеет отношения ни к кому из вас. Алека здесь нет только из-за меня!»

Но она не могла заставить себя произнести эти слова.

Дженни вошла в артистическую. Подсобные рабочие резались в карты. При виде ее они заволновались: «Нам подвинуться? Вам нужен стол?» Они были готовы сделать что угодно. Еще бы: вошел главный сценарист!

— Нет-нет! — замахала руками Дженни. — Сидите!

Вдруг откуда ни возьмись явился Рэй:

— Дженни, у тебя все в порядке?

Следом прибежали Трина с Карен. Все выглядели взволнованными — лица озабочены, глаза вытаращены… Женщины захлопотали вокруг нее! Им было больно видеть ее в расстроенных чувствах.

Может быть, рассказать им, что происходит? Ведь это ее друзья, ее семья… Они не смогут помочь ей, не зная, в чем дело.

Ничего глупее в своей жизни она не делала. В двадцать четыре часа новость облетела студию: «Алек не вернется, пока Дженни не полюбит его».

Дженни казалось, что она окружена двадцатью докторами, постоянно измеряющими ей температуру. «Ну как, еще не влюбилась?» Все хотели ускорить лечение, наперебой расхваливая Алека, красочно расписывая его достоинства, уверяя, что второго такого чуда, как он, в целом свете не сыщешь. Правда, при этом не забывали упомянуть, как он всем им необходим…

Она все это знала. «Замолчите! Я не хочу слышать, насколько он нужен вам. Я хочу знать, насколько ему нужна я».

Алек — спасатель по натуре, он замечательно все раскладывает по полочкам, даже если вокруг полнейшая сумятица. Но Дженни не нуждалась в спасателях. Спасение утопающих — дело рук самих утопающих.

Через пару дней к ней в коридоре подошел Брайан. Попытался положить ей руку на плечо, но она отпрянула. Ей неприятны были его прикосновения. Рука беспомощно повисла в воздухе. Но он все равно заговорил:

— Я восхищен твоей цельностью.

— Цельностью? Что ты имеешь в виду?

— Наверное, слово не слишком удачное… Верностью — это больше подходит. Преданностью…

Цельность. Верность. Преданность. О чем он? Безусловно, она обладает этими качествами, но все эти годы он принимал их как нечто само собой разумеющееся. Почему же именно сегодня они так восхитили его?

— Не понимаю, что ты имеешь в виду. — равнодушно произнесла Дженни. «И понимать ничего не желаю». Она надеялась, что он оставит ее в покое.

Брайан захлопал глазами:

— Ну, ты же знаешь, о чем все толкуют… о тебе и Алеке…

Боже праведный! Он считает, что дело в нем! И она не может полюбить Алека оттого, что верна и предана ЕМУ!

Дженни едва сдержалась, чтобы не отвесить Брайану пощечину.

…В этом году никому бы в голову не пришло выдвинуть Дженни Коттон на соискание «Эмми». Все сюжетные линии были намечены блестяще, но опытный глаз сразу мог заметить, что многое делалось наспех. Первый руководитель Дженни, Фло Ньюмэн, эдакая «гранд-дама» в сфере шоу-бизнеса, сделала ей мягкое предупреждение, хотя она и сама знала, что, в общем-то, халтурит. А ведь решение было простым! Стоило лишь продлить каждую серию на полчасика. За час многое может произойти! Сразу же появится время, чтобы полностью развить каждую сюжетную линию.

Но от этой мысли Дженни бросало в холодный пот. Тогда семье придет конец! Как славно приходить сюда и чувствовать, что все любят тебя, верят тебе, нуждаются в тебе. Она при всем желании не сможет узнать новых актрис так близко, как Трину, Карен, Барб Эллен и Пэм. Придется каждый раз входить в артистическую словно в коктейль-холл перед церемонией вручения «Эмми». Слишком много глаз будет устремлено на нее…

Но это неизбежно. «Ты — сценарист лучшего шоу на телевидении. Почему тебе этого недостаточно?» — когда-то спросил Алек. Каверзный вопрос. И горький ответ… Придется пожертвовать всем, что ей так дорого, иначе шоу больше не будет лучшим…

Она набрала номер Джорджа. «Сообщи на телевидение, что мы согласны». Ох, нет. Дженни положила трубку. Сначала надо написать одно письмецо…

Он поймет, что это значит. И с какой неохотой она на это идет. Алек поймет ВСЕ.

Но письмо осталось без ответа.

«Я не могу предложить тебе свои услуги. Это слишком больно».

Вот что означало его молчание.

На телевидении шли бесконечные заседания по поводу утверждения нового графика работы их коллектива, а деньги тем временем разлетались с бешеной скоростью. Недостроенное помещение на третьем этаже постепенно приобретало очертания новых гримуборных. Актерам больше не придется тесниться на одном этаже, словно сельдям в бочке. В качестве нового режиссера была нанята Диана Саутфилд — одну из серий в неделю теперь снимала она. Диана виртуозно копировала стиль Теренса и Гила, но гораздо больше их интересовалась судьбой персонажей. Постепенно актеры стали обращаться к ней с вопросами, которые раньше задавали только Дженни. Самолюбие ее страдало.

«Теперь ты доволен, Алек? Вот и мы стали как все…»

Вряд ли он может быть этим доволен.

…Все кончено — и для него, и для нее. И даже если однажды утром она обнаружит, что страстно его любит — все равно уже поздно. Поведение Гастингса неопровержимо это доказывало. В нем постепенно умирали все чувства. Самоотречение чересчур дорого стоило этому человеку. Он безумно любил недоступную ему женщину и полностью смирился с этим. Он никогда не ставил под сомнение ее недосягаемость, не боролся за свою любовь…

— Почему бы ему не разозлиться? — спросил однажды Брайан нового режиссера. Дженни прислушалась.

— Потому что в нем умерла надежда, — ответила Диана. — А без надежды к чему злость?

Алек злился на нее всего одно мгновение, одно-единственное мгновение, когда кровь бросилась ему в голову… Но больше не злится. А это равносильно смерти…

Молли: Правда ли, что мистер Марбл предложил вам служить у него?

Гастингс: Да. Но я не оставлю службу у Его Светлости. Никогда.

Молли (вежливо) : Но в другом месте обстановка может быть более благоприятной…

Гастингс (напрягается. Он понимает, что Молли имеет в виду Амелию, и не желает ее сочувствия) : Это не подлежит обсуждению.

Любовь Молли к Гастингсу расцвела пышным цветом. Она искренне сопереживала его горю и всем сердцем желала помочь ему. Но он отвергал помощь. Ее любовь была щедра, горяча и страстна, в противовес любви Амелии, рожденной страхом и отчаяньем.

Брайан все время старался помягче обходиться с Молли. Он вовсе не желал, чтобы его герой становился несимпатичным. Но при каждой такой попытке режиссеры, в точности следуя инструкциям Дженни, одергивали его.

— Пойми: ты пытаешься стать идеальным рыцарем, вроде Дон Кихота, — услышала Дженни слова Дианы Саутфилд. — Мы хотим, чтобы зритель понял, какую цену ты за это платишь.

Диана, выдержанная и холеная дама с Лонг Айленда, появлялась в студии не чаще раза в неделю, поэтому с Дженни была едва знакома. Но никто быстрее Дианы не схватывал сути дела. И ее режиссура делала лучшее на телевидении шоу еще лучше.

А Дженни кое-как тянула лямку. Грустно было возвращаться вечерами в пустой дом. Ее печалило, что теперь люди относятся к ней по-разному, что прежняя всеобщая любовь канула в Лету. Она была совершенно одна.

Но ведь она и прежде была одинока. И сейчас спасалась от одиночества так же, как в детстве, выдумывала всякие истории. Похоже было, что к началу мая вопрос на телевидении будет окончательно решен. Ей предстояло набросать массу новых линий сюжета и написать материалы кинопроб для новых персонажей.

Постоянно раздавались звонки из других студий — все хотели знать, разорван ли контракт с Алеком. «Страсти» требовали его обратно. Там хотели, чтобы он снова снимался с Хлоей — ведь тело его героя так и не было найдено после авиакатастрофы — Дерек вполне мог выжить. «День за днем» также требовал его себе. Здесь до сих пор не могли пережить потерю Зельды. Его герой в этом сериале определенно умер: был и труп, и похороны… «Ничего, — заявляли они, — как-нибудь выкрутимся».

Меньше года тому назад никто не желал и слышать об Алеке. Теперь же все, не сговариваясь, простили ему «Аспида».

«Я все сделала для тебя. Помогла восстановить твое доброе имя…»

Но этого мало. Диана права. Белый рыцарь заплатил за свою сверкающую добродетель, чересчур высоко поднявшись над житейской суетой, над людскими страстями — над всем тем, что, собственно, и есть жизнь. Дженни понимала, что с Алеком произошло именно это. Он стал непогрешимым рыцарем, и все боготворили его. На нем держался мир. Но в таком герое было что-то холодное и пугающее.

…Как она хотела помочь ему! Сердце кровью обливалось, когда она видела, что с ним происходит.

…Это похоже на любовь. Но где же восторг, где радость? Лишь скорбь да увядшие розы…

Для таких вещей они еще слишком молоды! В памяти всплыла их ночь. Розы тогда цвели пышным цветом, их корни глубоко уходили в мягкую, плодородную землю. Дженни вспомнила, как беспощадно обрезала ножом рукава рубашки… Откуда взялся тот страстный порыв?

Это ее воображение. В ту ночь именно оно зажгло огонь. И его тепло согревало ее теперь.

«Откуда ты берешь свои истории?» Всю жизнь ее об этом спрашивали. «Я ничего не выдумываю, — отвечала Дженни. — Они просто приходят — вот и все».

Но они не падали с неба — источником было ее воображение. «У тебя мамино воображение» — всегда говорил отец.

Лили. Мама. Для Дженни это было лишь именем. Осталось еще несколько фотографий. Дженни всегда представляла себе мать самой красивой, самой женственной в мире — такой же, как ее имя. Но Лили не выбирала себе имя. И недолюбливала людей, давших ей его — своих родителей.

Мама — самый первый образ, выдуманный Дженни. В детстве он был для нее и утешением, и недостижимым идеалом. «Мама легко смогла бы сделать это, а я не могу».

Что она на самом деле знала о матери? Только одно: эта женщина полюбила ее отца.

Он был профессиональным бильярдистом и однажды подвез Лили на машине. Она шла по дороге. Дженни знала, что такое дорога. Там бывало забавно — но все эти придорожные прокуренные забегаловки, и пьяные, блюющие на обочине… Как может такое нравиться утонченному и нежному созданию?

А Лили Коттон нравилось.

Дженни рванулась к шкафчику и вытащила маленький альбом. Отец отдал его ей, когда она уезжала из Оклахомы. В альбоме были копии фотографий Лили — всего штук двадцать. Дженни всегда носила эти изображения в своем сердце, но сейчас ей необходимо было снова взглянуть на них — глазами. Что сказал бы Алек, посмотрев на эти снимки?

Лили смеялась. Первое, что бросалось в глаза, — ее улыбка. А что еще? Дженни впервые постаралась абстрагироваться от лица матери и получше рассмотреть остальное — как она одета, как причесана…

Ее волосы, длинные и прямые, были расчесаны на пробор. Ни на одной фотографии в волосах Лили не было цветов. Она не носила ни сережек, ни цепочек. На шее не было замысловато повязанного шарфика. Единственным ее украшением была улыбка.

«Ты же совсем как я…»

Дженни была ошарашена. Но это действительно так! Лили Коттон была точно такой же болтушкой и трещоткой, таким же сорванцом, как Дженни! Наверное, ее жизнь сложилась бы легче, будь Лили жива, но вряд ли Дженни была лучше одета. Почему же она всегда была уверена, что Лили непременно научила бы ее правильно вешать занавески и шить? Судя по всему, Лили сама не слишком в этом разбиралась…

Ну и что? Подумаешь, большое дело — вешать занавески и рукодельничать! Ведь Дженни нравилась себе и без этого, потому что обладала ВООБРАЖЕНИЕМ. Хочешь правильно выбрать наряды — воспользуйся советами профессионального кутюрье. А чтобы подобрать портьеры для нового дома, пригласи дизайнера по интерьерам. Но если у тебя нет воображения, взять его неоткуда.

А у Дженни оно есть. От матери.

«Ты всегда была в моем воображении…» Каждый раз, когда Дженни становилось одиноко, она с головой уходила в мир своих грез — и всегда рядом была мама. Она умерла, но передала дочери то, без чего невозможно выжить.

…Как она ошибалась все эти годы! Ее фантазии не приходили ниоткуда — их посылала мама.

Теперь надо исправить еще одну ошибку. Обрести Алека. Дженни снова почувствовала себя сильной и уверенной. Она поможет ему. «Все это время мама была со мной. Чтобы убедиться в этом, вовсе не нужно, чтобы она сидела рядом и ее можно было потрогать. Надо лишь доверять своему воображению» .

Алек правильно поступил, оставив шоу. Ему необходимо, наконец, избавиться от ощущения, что он обязан быть за все в ответе. Но, кажется, он считает, что на этом закончатся и их отношения.

Он все перепутал. Раздумывая о фабуле этой истории — дело привычное, — Дженни обнаружила, что Алек в качестве сценариста никуда не годится. Он смешал две сюжетные линии. Одна напрямую касалась ответственности, легшей на его плечи, а другая — только любви. Он решил одновременно сбросить этот груз. Но, избавившись от чувства долга, он перестал быть похожим на Гастингса. А оставив надежду на ее взаимность, навеки связал себя с ним. Чтобы во всем разобраться, ему явно необходим хороший сценарист.

Вдруг она снова вспомнила «Питера Пена». Почему Потерянные Мальчики хотели, чтобы Венди стала их мамочкой? Им нужно было зашивать кармашки и пришивать потерянные тени. Всего этого Дженни делать не умела. Но о чем еще они мечтали? О том, в чем Дженни была необыкновенно сильна.

«Ты знаешь сказки?»

«О да, Питер, — отвечала Венди. — Я знаю множество сказок».

Было уже поздно. В такой час поймать такси до Манхэттена невозможно. Дженни вошла в метро и села в вагоне рядом со схемой, чтобы не проехать нужную станцию. Уже выходя, она заметила цветочницу. Вокруг нее были расставлены высокие блестящие ведра, полные всяческих цветов — экзотических, привезенных издалека, и выращенных в местной оранжерее: тюльпанов, нежных бутонов рододендрона, фрезий и гвоздик в контейнерах со внутренним подогревом.

Дженни чуть было не пролетела мимо, торопясь к Алеку. Но вдруг остановилась, вернулась и, нашарив в кармане кошелек, купила огромную охапку лилий.

18

Эти лилии сказали ей все. Она любит его. И знает, что ему нужно. Больше никто на свете этого не знает. Теперь все предельно ясно.

Возможно, он растеряется. Может быть, даже не впустит ее в дом.

Но если и впустит, им придется нелегко. Он пока еще слишком «Гастингс». И попытается, чтобы она стала Амелией — обреченной, несчастной, кроткой Амелией. В таком случае он знал бы, как с нею обращаться — ведь у него была медленно умиравшая младшая сестренка, а потом — нервная и впечатлительная неженка-жена… Но теперь ему нужно другое. Дженни нисколько не сомневалась в этом. Если бы он хотел вернуться в прошлое, то влюбился бы в Карен, но уж никак не в нее.

Дженни стояла на пороге его дома, с бумажным пакетом, зажатым под мышкой. Дотянулась до дверного молотка…

Пожалуй, ничего не выйдет. Она повесила молоток на место.

Этот человек должен забыть, что целых двадцать пять лет выступает в роли рыцаря, обнажающего меч в защиту слабых и беззащитных. «Забудь об этом, Алек, ведь ты любишь совсем иную женщину».

Неподалеку, на углу, маленькое кафе… Дженни ворвалась внутрь и кинулась к стойке, умоляя дать ей пару листков бумаги…

Перед ее глазами уже разворачивалась сцена. Она смотрела на происходящее со стороны и о том, чем закончится эпизод, знала не больше остальных зрителей.

…Стайка кавалеров увивается вокруг Изабеллы, но их больше интересует Софи — веселая, задорная Софи. Праздничный вечер подходит к концу. Изабелла удаляется. В кадре Софи.

«Софи — это я…» Шустрая девчонка-сорванец, смышленая и веселая. Софи — ее точная копия. Ее портрет. Дженни внезапно поняла это. «В ней — все лучшее от меня. Такой я себе нравлюсь» .

Она лихорадочно принялась строчить: «…Софи слышит шаги».

Нет, это не Гастингс. Гастингс не может полюбить Софи, а тем более Дженни. Его оттолкнули и испугали бы ее сумасбродные выходки.

Робин…

…Да, конечно это Робин! Он воевал, защищал родную землю, его руки привыкли к оружию, но это не умертвило его душу, не ожесточило сердце, как у Гастингса, в тяжкой борьбе с самим собой. Алек иногда шутил, что не прочь сыграть Робина…

Робин (пока слышен лишь его голос) : Перчатки… Я наверняка оставил здесь перчатки… (Входит, откидывает взглядом комнату, понимает, что они с Софи наедине, приближается к ней и раскрывает объятья) : Ну как, дорогая женушка?

Именно так! Робин и Софи тайно сочетались браком. Два самых живых и прелестных героя женаты!

Зрители придут в восторг. Они любят Робина с самых первых его сцен в сериале, а теперь очарованы и Софи.

«Вот что вышло, Алек. Хочешь быть Робином, а не суровым, верным долгу Гастингсом? Хочешь сохранить теплоту своего сердца? Тогда позволь мне любить тебя. Я — единственная твоя надежда».

Дженни бросила на стол пару монеток, зажала лилии под мышкой и зашагала назад, к дому Алека. Храбро постучала молотком в дверь. Внутри послышались шаги.

— Это я, — объявила она. — Можешь не смотреть в глазок. — К ней вернулась спокойная уверенность. Все было правильно.

Дверь открылась, и она сунула ему цветы.

— Вот, это тебе.

Алек машинально подхватил их — сработала реакция хорошего спортсмена. Но, держа цветы на вытянутых руках, он не глядел на них. Он их не хотел.

— Дженни, я просил тебя не приходить. — Голос звучал устало и очень сдержанно.

— Тем не менее я здесь, — подчеркнула она. Все эти годы она была той же девчонкой, сидевшей в школьном автобусе сама по себе. Если даже ее поначалу отталкивают, не стоит отчаиваться. — И твое воспитание не позволит тебе дать мне от ворот поворот.

— Для нас обоих будет лучше, если…

— Я замерзла.

Это была ложь, но Алеку пришлось впустить ее. Он отступил, и, закрыв дверь, посмотрел на букет. Цветы были удивительно красивы, с восковыми лепестками, по которым бежали розовые прожилки. Правда, час, проведенный в обществе Дженни, несколько повредил им. Один из бутонов обломился и поник, другой был сильно помят, а на бумажной обертке отпечатался кружок от кофейной чашечки.

Но какое это имело значение? Алек был по уши сыт внешним совершенством. Хлоя Спенсер ни за что не смяла бы цветы — но ведь не это сейчас важно. Дженни сгребла охапку лилий и поставила ее в вазу на маленьком столике, как раз под портретом сестренки Алека. «Вот так!» И сразу же сунула ему под нос листки.

Он взял их и озадаченно заморгал:

— Это же бланк счета из кафе…

Но у официантки не было другой бумаги!

— Переверни… Там текст. Читай же! Он повертел листок, но все оказалось не так просто. Листки надо было перевернуть еще раз десять, чтобы найти начало, конец и продолжение…

…В следующий раз перед тем, как сделать мужчине предложение руки и сердца, она зайдет в кафе, не забыв при этом блокнот, и все напишет как следует.

Дженни придвинулась к нему и помогла найти начало сцены.

(Гостиная дома Джеймса Марбла. Изабелла, Софи, Джаспер, Робин, другие…)

Почему я должен читать это? — спросил Алек.

— Потому что я люблю тебя.

…Его тело мгновенно среагировало на ее слова — Дженни почувствовала, как напряглись его мускулы, забилось сердце и участилось дыхание… Но когда он заговорил, в голосе не слышалось ни удивления, ни радости. Так говорил бы Гастингс…

— Я не хочу, чтобы тебя привело сюда чувство вины, Дженни.

Еще совсем недавно это было правдой. Сколько же она изводилась оттого, что не любит его. Но сегодня она пришла совсем не потому, что чувствовала себя виноватой!

— А себя ты виноватым не считаешь? Знаю я твою теорию… — на деле это было гораздо больше, чем просто теория, и здесь он был абсолютно прав, — ну, что я одержима работой. От этого мне никуда не деться. Но получается, что во всем происходящем только моя вина. Не кажется ли тебе, что ты тоже не без греха?

— Конечно. У каждого есть недостатки…

Недостатки? Она подоспела вовремя! Он почти полностью превратился в Гастингса! Еще пара недель — и даже ее блестящие выдумки не вернут его к жизни. Дженни прервала его:

— Я не нужна тебе?

Алек отшатнулся, пораженный:

— Нужна, очень нужна. Я люблю тебя…

— Ну тогда расскажи, как. Скажи, КАК я тебе нужна.

— Просто нужна. Разве этого недостаточно? Или представить список по пунктам?

— Разумеется. Скажи четко и ясно: ты, Дженни, нужна мне, Алеку, потому-то и потому-то…

— Глупости! — запротестовал Алек. — Ну а если я не могу разложить все по полочкам, значит, ты мне не нужна? Как это может быть?

— Ты действительно во мне нуждаешься, но я убила столько времени, чтобы понять это. Держу пари, ты сам ничего не смыслишь в таких вещах.

Алек раскрыл рот, но подумал — и снова закрыл. Ответить было нечего.

…Неожиданно попав впросак, Гастингс наверняка пришел бы в ярость, но он, вероятнее всего, единственный сын у матери. А в семье Алека было шестеро детей. Он с детства знал, что ни у кого на свете не бывает на любой случай готовых ответов. Он понимал, что жизнь — шутка сложная, и учился у нее…

Дженни предполагала, что сейчас события могут развиваться по двум разным сценариям. Алек заупрямится и разозлится на нее. И скажет, что шагу отсюда не сделает, пока Дженни не признает, что он знает себя лучше, чем она.

Или доверится ей. Настолько, что подаст ей руку, и они пойдут по узкой зеленой тропинке, сопровождаемые ароматом лилий… Он на распутье.

По лицу Алека ничего нельзя было понять. Но она почувствовала, что он стоит перед выбором. Исчезла сутулость, сведенные мускулы постепенно расслабились, он будто бы оттаял, раскрылся…

— Здесь я не корифей, — сознался он. — Нужно, чтобы кто-то подбрасывал мне реплики. — Он указал на листки. — Это они? И если я прочту, то сразу все пойму?

— Это я все поняла, когда писала, — ответила Дженни. — Но, возможно, у меня своя, особая логика.

— Ну, тогда вот мой ответ: мне необходимо, чтобы ты объяснила мне, КАК ты мне нужна.

С этого и надо было начинать. Дженни захотелось обнять его крепко-крепко, кинуться ему на шею, чтобы он подхватил ее, поднял в воздух… Хотелось смеяться и визжать. Сорвать с лилий бумажную обертку — и подбросить всю охапку в воздух, чтобы розовые цветы и бутоны дождем сыпались на них…

Вместо этого она втолкнула его в гостиную, и, сдернув с кресла спортивную сумку, силком усадила. А сама устроилась на кофейном столике напротив.

— Женщина может стать для тебя необходимой про двум причинам, Алек Камерон. Во-первых, потому, что слаба и беспомощна, и ты вволю можешь играть при ней роль сильного старшего брата, в то время как она будет слабенькой младшей сестренкой. Это для тебя привычно и кажется совершенно нормальным — словно так ты оправдываешь перед Богом свой Талант. Похоже, ты думаешь, что заслужил его тем, что был великодушен к Мэг, и продолжаешь отрабатывать долг, будучи столь же благородным по отношению ко всем нам…

Алек нахмурился и помрачнел. Это надо было обдумать.

…Нет, подумает он позже. Дженни спешила перейти к причине номер два.

— Но если тебе нужна слабая женщина, то на этот раз ты промахнулся. Меня мутит от одной мысли, что я могу показаться такой. Ты полюбил меня потому, что тебе осточертело быть в ответе за все вокруг. Ты не хочешь быть Гастингсом.

— Гастингсом? — Алек был загнан в тупик. — А он-то тут при чем? Ты очень торопишься, Дженни, я не успеваю за твоей мыслью…

По ее мнению, все было ясно как день! Она рвалась вперед! Ей ведомы были законы жанра и последовательность сцен. Она прекрасно знала, какой будет следующая и, признаться честно, стремилась к ней всей душой.

— Ты смотришь сериал? — она даже не дождалась ответа. Конечно, смотрит, куда он денется! — И как тебе Гастингс?

— Он становится все более ледяным и монументальным, но ты не должна его винить. Он прекрасно исполняет свой долг.

На сто процентов неверный ответ.

— А как ты относишься к тому, что он отвергает Молли?

— Ну, это не очень-то красиво, но что ему остается? Он любит Амелию. И это вполне правдоподобно.

Разумеется. Ведь это сочинил не кто-нибудь, а Дженни Коттон! Но правдоподобное поведение, тем не менее, может быть патологическим, болезненным.

— А кто твой любимый герой? Если бы тебе предложили любую роль, кого бы ты выбрал?

— Джеймса Марбла.

Она больно стукнула его по колену:

— Не ври! Ты назвал его лишь потому, что счел неудобным указать на героя моложе себя! Робин — вот кто тебе больше всех по душе.

— Возможно.

Слово «возможно» тут было явно не к месту.

— Так вот, пораскинь мозгами: что с ним будет, если пройдут годы, и на его пути не встретится любви, если он останется бравым, но уже немолодым холостяком?

— Рэй взбесится и уволится. Впрочем, он женат.

— Мы говорили о Робине! Что с ним произойдет?

— Наверное, он утратит свой юношеский задор. И… — Алек умолк. — Ах, вот ты к чему… — он потер лоб. — Я, кажется, понял. Он или ударится в загулы или станет эдаким деревянным ханжой с поджатыми губами. Превратится в копию Гастингса… к которому ты больше не чувствуешь прежней привязанности.

Гастингс никогда бы до этого не додумался. Ни за что не понял бы, что жизнелюбие и задор могут быть привлекательнее спокойствия и безупречности. Серебро со временем тускнеет — но только когда им пользуются. Но какой смысл наводить на него лоск, если оно заперто в ящике? Алеку это было ясно.

Дженни наморщила нос:

— А что, если Робину жениться на Софи?

— На Софи? — брови Алека поползли вверх. — А это разумно? Ты сказала Рэю? Он подпрыгнет от восторга. Если ему нравилось работать со мной, то у него отлично получится и с Зельдой Оливер.

— Нет, я ничего ему не говорила. Я никому ничего не говорила. Я только что это придумала. Но ведь ты не станешь отрицать, что идея гениальна? Какой шанс для Софи и Робина стать воистину замечательными людьми, если они поженятся!

— Полагаю, пора сделать вывод, что единственный шанс для меня стать сносным человеком — жениться на тебе?

— Да, именно таково направление моих мыслей. — Дженни наклонила голову.

Алек завладел ее руками. Вот-вот начнется долгожданная сцена.

— Я знал, что Софи — это ты. Понял, как только Зельда сыграла первый эпизод. Но ума не приложу, почему вдруг я превратился в Робина? Мне всегда казалось, что я Гастингс.

— Ты был им… и, думаю, им бы и оставался, дай тебе волю. Но, Алек, подумай, кто по доброй воле согласится БЫТЬ Гастингсом?

Он потянул ее за руки, и она оказалась у него на коленях.

— Лучше быть Гастингсом, чем Лидгейтом.

— Да уж. Но, к счастью, этими двоими наш выбор не ограничен. — Дженни прислонилась к его плечу, ничего не видя, кроме его лица. Оно заслонило для нее весь мир — четкие линии скул, широко расставленные глаза… — Я люблю тебя, Алек. Правда, люблю.

— Кажется, я начинаю в это верить. — Он крепче обнял ее за плечи, но вместо того, чтобы прижать к груди, немного отстранил, чтобы глядеть прямо в глаза. — Мы только что обсуждали женитьбу Робина и Софи. Пора последовать их примеру. Не хочу, чтобы это был просто «роман», «отношения», или как это там называется… Я не Брайан. Мне не нужно свободы. Я не желаю быть свободным. Я хочу, чтобы мы поженились.

— И, я думаю, ты снова захочешь попытать счастья с ребенком?

— Да. Но я в любом случае женюсь на тебе.

— Нет-нет! Я сама этого хочу! — Дженни предпочла иносказание потому, что не знала наверняка, выйдет ли из нее хорошая жена и мать. Но она постарается. Изо всех сил постарается. Ведь она выросла в бильярдной — если очень хорошо прицелиться, удар всегда бывает точным.

…В конце концов, чтобы стать женой и матерью, вовсе не обязательно досконально разбираться в «дамских штучках». Достаточно быть женщиной.

19

— Хорошо бы, в студии все уже знали, — вздохнула Дженни.

Они приехали в Бруклин накануне вечером. До их отъезда Алек не успел повесить табличку «Сдается в наем» над дверьми своего дома. У ее дома более просторный двор, к тому же среди соседей много семейных пар — такое общество больше подойдет для будущих детей.

— Давай поразмыслим, как нам быть, — сказал он ей. — Говори о Брайане что угодно, но у него со вкусом куда благополучнее, чем у меня…

— Было бы очень символично купить новый дом, чтобы избавиться от воспоминаний, — ответила она.

— И в том доме не будет ни занавесок, ни мебели, и — насколько я знаю нас с тобой, всего этого там не появится никогда.

Этого Дженни не могла отрицать. Выйти замуж для нее вовсе не значило тотчас же начать вить гнездышко.

И на следующее утро они проснулись в спальне на третьем этаже ее дома, с занавесками в голубую полоску…

Алек приподнялся на локте и посмотрел на нее сверху вниз. Волосы Дженни были всклокочены и торчали во все стороны.

— Почему тебе хочется, чтобы в студии все было уже известно? Мне будет приятно их огорошить. Конечно, сразу они не поймут, как такое великое дело свершилось всего за два дня, но в конце концов, думаю, они порадуются за нас.

— Обязательно порадуются, но дело в том… — она застенчиво потупилась, — не уверена, что будут очень удивлены.

Алеку ужасно нравилось, как она выглядит, укоряя себя за какую-то ошибку.

— Почему?

— Ну… — она села на постели и провела рукой по волосам. — Я никогда не сделала бы ничего подобного, если бы на лестницах не постелили ковровых дорожек…

— Это тебя вполне извиняет.

— Благодарю. Понимаешь, все недоумевали, куда же ты пропал…

— А разве я — рабочий, ответственный за настилку ковровых дорожек?

— Ну и я вроде как… нет, «вроде как» не подходит. Я все им начистоту выложила. Не надо было им рассказывать. Мне очень жаль, что я… Но я сделала это.

…Как это на нее похоже!

— И как они отреагировали? Был страшный переполох?

— Еще какой! Мы с языка у них не сходили. Вот я и думаю, может, стоит пока держать все в секрете, а в первый же мой выходной состряпать докладную записку. Ведь в эпоху Регентства поступали именно так — давали заметку в газету и ждали, что из этого выйдет. Думаешь, я не смогу на некоторое время прикусить язык?

— Нет, — ответил он уверенно, отбрасывая простыню и спуская ноги с кровати. — Все это очень забавно, и я не хочу ничего пропустить. Поеду поглядеть…

— Ты смельчак, — сказала она, уткнувшись лбом в его спину. Как только он войдет в студию, ей не понадобится ничего объяснять. Им все станет ясно.

И действительно, охранник тут же заулыбался, увидев, как Алек придерживает дверь, пропуская Дженни вперед. Он схватился за телефонную трубку прежде, чем за ними захлопнулась дверь.

Алек хлопнул ладонью по конторке охранника — жестом безмолвного, но дружелюбного приветствия. Потом проследовал за Дженни через холл. По ковровой дорожке. Фантастика!

Вчера вечером они долго говорили о Лидгейте. И оба пришли к выводу, что в любом случае дальнейшего развития для этого персонажа не предвидится. Пожалуй, интереснее будет без него — он уже порядком надоел. У него не хватило душевных сил даже на то, чтобы превратиться в настоящего злодея. И Алеку придется изображать герцога до тех пор, пока Дженни не измыслит для него какой-нибудь заслуженной Божьей кары, после Его Светлость отбросит коньки. Это было даже как-то стыдно. Ему казалось, что после всего пережитого им с Дженни надо продолжать работать вместе. Но Алек знал наверняка, что он не в силах больше играть герцога. Это равносильно профессиональному краху.

Впрочем, теперь неважно, где он будет работать. Ведь у него есть Дженни!

Огонек автоответчика на телефоне в ее кабинете бешено мигал. «Тринадцать звонков! — простонала она. — Вчера я ушла всего на полтора часа раньше, и за это время мне позвонили тринадцать раз!»

Ясно было, что стряслось нечто необычайное.

— Я устраняюсь, — ответил Алек. Он не Брайан и не станет изображать ответственное лицо лишь потому, что у него с Дженни особые отношения. — Сообщи, когда понадобится помощь.

Он спустился вниз. В гримуборной номер шесть все было по-старому. Та же мешанина из столиков и стульев, те же облезлые стены, а на гримировальном столике винегрет из рукописей, писем зрителей, тюбиков зубной пасты и бутылочек с полосканием.

Но посреди всего этого бардака стоял телефон. Чистенький, белоснежный, с кнопочками… К реквизиту он никак не мог иметь отношения. Во времена Регентства телефонов не было. А у этого еще и шнур, подключенный к телефонной розетке! Алек снял трубку. Гудок…

Дверь с треском распахнулась.

— Охранник сказал, что ты здесь и пришел вместе с Дженни, — заорал Рэй. — Это значит то, что я думаю?

— Откуда взялось это? — Алек указал на телефон.

— Так распорядилась Дженни. Теперь в каждой гримуборной есть телефон. — Но Рэю плевать было на все телефоны в мире. — Вы с Дженни все уладили?

Алек положил трубку на место. Телефоны в гримуборных многое изменят. Больше не будет очередей к аппаратам в холле. И если ты кому-то позвонишь, остальные не будут в курсе твоих дел. Он обернулся к Рэю.

— Да. Мы поженимся.

Рэй испустил крик ликования и хлопнул Алека по плечу.

— Поженитесь? Правда? Я уж было подумал, что мы с Элли — последние, кто на это решился…

Прежде, чем Алек успел раскрыть рот, дверь снова распахнулась. Влетели Карен и Трина, возбужденные, трещащие без умолку, перебивая друг друга.

— Ты вернулся! Отлично. Мы так соскучились.

— Ты пришел с Дженни. Что случилось? Она говорила, что ты ей не нужен. Расскажи!

— Да-да, мы должны все знать! Рассказывай!

Алек обнял Трину и поцеловал ручку Карен.

— Ни за что, милые леди. Это не ваше дело, мои дорогие.

Трина с размаху ударила его в грудь:

— Ну, перестань, не будь бякой! Говори, для нас это жизненно важно. Ты должен рассказать нам все.

— Нет, не должен, — ответил Алек.

В следующую секунду в гримуборную вплыла Фрэнсин. Один взгляд на Алека — и она уже в роли. И сама добродетельная, но мягкосердечная леди Варлей умоляет его выложить все начистоту. Наконец, и она сдалась.

— Бесполезно, — объявила она. — Если он не собирается ничего рассказывать графине Варлей, то вам и подавно не расскажет…

В семь пятнадцать они препроводили Алека в репетиционную, где Алек обнаружил, что его появление — не самая свежая новость. Вчера поздним вечером Дэвид Кендалл получил внезапное и заманчивое предложение — сняться в фильме, да еще в главной роли!

Молодой Дэвид Кендалл играл роль камердинера Джеймса Марбла. Это на него обрушивались все монологи Риты. И именно ему, о чем все уже знали, предназначалась роль «близнецов» — вот-вот на сцене должен появиться как две капли воды похожий на него брат благородных кровей.

Но если он даст согласие на съемки, то завтра же нужно вылетать в Торонто, ведь картина уже вовсю снимается. Дэвиду предстоит заменить актера, выведенного из строя лошадиными дозами наркотиков. Он нужен был немедленно. Но и брат-близнец именно на этой неделе должен приехать в Лондон — у всех на руках уже были тексты этих сцен. Дженни не могла в один момент все перечеркнуть.

В общем, наступали ужасные времена…

Было уже семь тридцать пять, а читка не начиналась. Дэвид, занятый сегодня в прологе и в пяти сценах, еще не вернулся из кабинета продюсера, а Гил что-то нервно втолковывал двум ассистентам. Остальные стояли вокруг, группами по два-три человека. Кроме Зельды Оливер. Она сидела за столом, перед нею лежал раскрытый текст. Она не суетилась, не поглядывала на часы. Но было ясно, что звезда в нетерпении. Она жаждала начать, наконец, работать.

Алека это не касалось. В его обязанности не входило выручать новую примадонну. Он не нес ответственности за то, чтобы все поезда прибывали точно по расписанию. И не собирался выполнять за Гила его работу!

Он вышел из репетиционной и спустился в контору Дженни. Она говорила по телефону: «Это немыслимо… Февральские съемки начинаются завтра, у нас в работе четыре серии, и Дэвид занят в каждой из них…» Пообещав кому-то, что сделает все возможное и невозможное, Дженни повесила трубку и в отчаянье уронила голову на стол.

— Забавный денек, а? — спросил он, обращаясь к ее макушке.

Она жалобно заговорила:

— Какая чудесная была история! Она заполнила бы все логические бреши! Виконт… О, Господи, ума не приложу, что делать!

— Тогда ничего не делай. Не все же находить оптимальные решения для сериала в целом и для каждого в отдельности. Ты не можешь…

— Знаю, — вздохнула она. — Но он так хочет сняться в фильме. Ведь ты пришел к выводу, что создан для мыльных опер, лишь после того, как играл в театре и снимался в кино.

Этого Алек не мог отрицать. Актеры, снимавшиеся только в мыльных сериалах — тот же Брайан! — склонны были превозносить до небес другие актерские специальности.

— Тяжелая задача, но это его проблема. Сколько можно решать за других!

Она скорчила рожицу:

— Чья бы корова мычала…

— Ничего подобного, — заупрямился Алек. — Я ушел из репетиционной, а читку еще и не думали начинать!

Автоматически она взглянула на часы. Почти четверть девятого.

— Почему ты решил заняться моим воспитанием именно сейчас? Не мог подождать хотя бы до полудня! Не представляешь, что тут творилось, пока тебя не было! Мы ни разу не уложились в график!

— Пойми: не твоя обязанность разбираться с Дэвидом. Это дело Джорджа!

Она покачала головой.

— Я пока ничего не собираюсь говорить Джорджу, — о, она была мужественна! — Все из-за его рекламного агента. Эта кретинка визжит и плюется в трубку все утро.

— Так пусть ей позвонит Джордж.

— Наверное, ты прав…

Алек спустился в гримерную и костюмерную, чтобы со всеми поздороваться. То, что в репетиционной еще не начали читку, его ни в коей мере не волновало.

Болтаться без дела было непривычно. Алек замечал такое, о чем раньше представления не имел. Все вокруг стремительно менялось. Люди больше времени проводили в гримуборных, а не шатались по холлам и не болтали в артистической.

Отчасти дело было в телефонах. Это как бы декларировало права актеров на личную жизнь вне стен студии. И было признаком того, что «Спальня моей госпожи» становится часовиком и перемены будут продолжаться. Появятся другие Зельды Оливер, высокопрофессиональные актрисы и актеры, которые будут относиться к пребыванию в студии только как к работе.

Это было даже забавно. В душе Алек никогда не одобрял существующего положения дел. Он считал, что атмосфера в студии чересчур отшельническая, замкнутая — да и актеры порой отождествляют себя со своими героями. Не поймешь, где жизнь, а где игра… Но теперь все неуклонно вставало на профессиональные рельсы, и начались перемены именно тогда, когда он покинул студию.

Он решил позвонить своему рекламному агенту и направился в гримуборную номер шесть. Последние несколько недель дама явно им недовольна. Ее обрадует, что у него появились вполне определенные планы. Он потянулся к телефону, но вдруг в динамиках прозвучало: «Алек Камерон, пройдите в гримерную. Алек! В гримерную!»

Что такое! Зачем он понадобился гримерам? Вечерника по случаю «возвращения блудного сына» должна состояться в артистической. Он оставил в покое телефон и спустился в гримерную.

Там толклась чуть ли не половина труппы. Яблоку негде упасть! Дженни примостилась на перевернутой вверх дном корзинке для бумаг и стремительно строчила. Джордж и Гил читали текст, заглядывая ей через плечо. Главный художник по гриму что-то втолковывал Брэнди, любимой гримерше Алека. К зеркалу скотчем был прилеплен рисунок, схематично изображавший лицо Алека, и оба они — художник-гример и Брэнди — колдовали над ним. Результат ничуть не напоминал Лидгейта.

Одна из костюмерш спешила к нему с сантиметром. «Ну-ка, поглядим, не растолстел ли ты, пока прохлаждался дома?» Она наскоро обмерила его талию. «Хорошо. Как раз то, что нужно». Повернула его спиной и обмерила плечи. «Совсем дошел… перетренировался, что ли?» Она словно укоряла его.

— Да нет, это само по себе… Послушай, что тут творится?

— Вот здесь побольше коричневого… — Брэнди толкнула его в кресло. — Он должен быть еще более тощим?

КТО должен быть тощим? Что все это значит?

— Вот. — Дженни сунула ему блокнот. — Ну-ка, учи текст!

Он взял блокнот. Слава Богу, на этот раз не бланк счета…

(Акт 1Б. Гостиная Джеймса Марбла. Джеймс Марбл, мистер Норден.)

— Кто такой мистер Норден?

— А это и есть ты.

Джеймс: У вас прекрасные рекомендации, но вам не приходилось работать в городе.

Норден: Находчивость и изобретательность могут служить недурной заменой опыту…

Находчивость — недурная замена опыту? Не слабо! Вполне в стиле эпохи. Алеку это понравилось.

Джеймс (смеется) : Должно быть, мы друг друга стоим, молодой человек. Не вполне уверен, что мне пристало иметь дворецкого, и у меня нет гарантий, что вы справитесь с должностью…

— Ты серьезно? — Алек уронил блокнот и уставился на Дженни. — Мне предстоит играть этого парня, Нордена? Сегодня?

— Гениальный выход, правда? — Невероятно довольная собой Дженни только что не пританцовывала. — Вместо виконта, как две капли воды похожего на камердинера Джеймса, у нас будет вот этот парень-дворецкий, копия нашего герцога! Та же самая история о незаконном сыне, те же «роли-близнецы», те же проблемы, те же сюжетные коллизии… Теперь Дэвид вольная пташка — ведь у нас есть ты! Алек, честное слово, это отличный герой, он еще преподнесет нам массу сюрпризов. О, я навыдумываю! Единственная проблема — начинать надо прямо сегодня, но ведь ты не против? Скажи, не против?

Алек чувствовал себя так, словно по нему проехал грузовик.

— Хоть расскажи мне про него! Кто он? Какой он?

— Понятия не имею! Может, жулик… Не знаю. Слушай, отработай сегодня, а завтра я уже буду знать намного больше.

Итак, он остается. В том же сериале, только в новой роли. Идеальный выход! Лучшего он и желать не смел! Жаль, что ничего подобного ему раньше не пришло в голову.

Но зато пришло в голову Дженни. Она это придумала. И тут же воплотила в жизнь.

— Мне, наверное, надо говорить с акцентом… Откуда этот фрукт?

— Не знаю. А как бы тебе хотелось?

— Из Кента, — вмешалась Брэнди, помешивая кисточкой в баночке с гримом. — Пусть он будет из Кента. Мне это название всегда нравилось. К тому же, моего брата зовут Кент.

Дженни это показалось достаточно убедительным. Она написала на обороте листка «Кент» и обвела слово в кружок. Алек уже знал, что к концу недели этот парень — он тут же забыл его имя — будет говорить и двигаться так, что невозможно будет заподозрить, что он происходит из какого-либо другого графства доброй старой Англии.

— О'кей, Алек, — сказала Брэнди. — Теперь посиди-ка спокойненько…

— А как разговаривают уроженцы Кента?

— Он имел весьма приблизительное представление об этом.

Но никто не мог ему помочь.

— Изобрази сегодня что-нибудь, а к завтрашнему дню мы добудем тебе магнитофонные записи, — ответила Дженни.

Дух бесшабашной импровизации, присущий только мыльным сериалам, когда в кратчайший срок порой делается фантастический объем работы, всегда восхищал Алека.

— Да, тут действительно безграничные возможности! — Дженни радостно потирала руки. — А что, если у Амелии случится выкидыш, и дальнейшие попытки забеременеть от мужа ни к чему не приведут? Она могла бы соблазнить его близнеца!

На Амелию это непохоже.

— А Лидгейт умрет? — Алек был бы непрочь изредка выступать в роли герцога, но теперь, когда появился этот паренек…

— Кто знает? Может быть, он и вправду умрет, а ребенок родится таким слабеньким, что Амелия наймет Нортона, чтобы тот изображал отца до тех пор, пока малыш не окрепнет.

Алек взглянул в блокнот:

— По-моему, его зовут Норден. По крайней мере, тут так написано. — Алек протянул Дженни блокнот.

— Ах, да. А тебе какое имя больше нравится? Ведь тебе предстоит долго его играть.

— Мне все равно.

Брэндй ткнула его в лоб гримировальной кисточкой:

— Ты можешь хотя бы на минуту закрыть рот?

Дженни пододвинула свою корзину для бумаг, чтобы сидеть совсем рядом с ним и передавать странички с текстом. Алек скосил глаза, чтобы видеть, как она работает. Дженни натянула ворот свитера на подбородок…

С тех пор как умерла Мэг, он всю жизнь все улаживал. И лишь в последний месяц научился сдаваться: беспомощно разводить руками, говоря: «Сожалею. Искренне сожалею, но — увы — ничем не могу быть полезен». И что же? Другой — другая — все великолепно уладила. Лучше и придумать нельзя.

…Как много ему надо было сказать этой удивительной женщине — женщине, обладающей ВООБРАЖЕНИЕМ…

КОНЕЦ