Замок Дракенхоф, Сильвания
       Конец времени
 
      Тонкая патина льда украшала сочащиеся влагой сталактиты, свисающие с потолка обширной подземной библиотеки.
      Библиотека…
      Невин Кантор рассмеялся.
      Это место являлось библиотекой не больше, чем так называемый храм Конрада — местом поклонения. И тут и там имелось все, чтобы получить такие названия, только вот не хватало души, неотъемлемой части оригиналов. Эти помещения — всего лишь бледные копии, как и многое в царстве второго графа-вампира.
      Библиотека Конрада представляла собой огромное помещение в форме купола, высеченное в скале под Дракенхофом. Сталактиты каменными дамокловыми мечами висели в шестидесяти футах над головой изучающего книги чародея вечным напоминанием о капризах графа. Вдоль стен выстроились пыльные полки, битком набитые книгами, тайными магическими текстами, свитками пророчеств, древними рукописями, священным бредом и заклятиями темной мудрости вперемешку с пузатыми кувшинами, наполненными слепыми глазами, плавающими в соляном растворе, шкурками саламандры, тараканьими щитками, свиными пузырями, паучьими яйцами и змеиным ядом. Это была истинная сокровищница сокровенного, не без созданных суевериями фальшивок, конечно, но и с подлинной, редкой и почитаемой мудростью.
      Только, в отличие от настоящей библиотеки, эта служила еще и тюрьмой.
      Пещеру охраняли тхаги, великаны-душители. Их приверженность клану фон Карштайнов выходила далеко за пределы простой верности Конраду. Плоскоголовые громилы пришли с Востока вместе со своим господином, Владом. Долгожители, но все же не чистокровные вампиры — вот что твердили о смуглых детинах. Они никогда не расставались с дубинками, казавшимися в их кулаках легкими перышками. С толстых губ головорезов то и дело слетали глухие смешки. Их голые руки напоминали окорока — большие, мясистые и покрытые каракулями татуировок, таящих в себе ключ к их надменности. Эти знаки, нанесенные на плоть слуг самим Владом, делали их неуязвимыми для всего, кроме самой коварной магии.
      Клетки в задней части библиотеки занимали деревенские дурачки, юродивые, ухитрившиеся как-то поймать один из ветров, везунчики либо люди со скрытыми талантами, но без подлинного мастерства. Не важно, отразили бы на самом деле чернильные узоры чародейское нападение или нет — немногие из обитателей темниц обладали подлинным магическим даром. Никто из них не рискнул бы, к примеру, попробовать выпарить воду из тел охранников и оставить их валяться на полу грудой запеченной человеческой глины — с тем же успехом они могли бы попытаться оглушить стражников фолиантом потяжелее.
      В школе Конрада обучалось мало настоящих колдунов. Случайно ухватить ветер — отнюдь не то же самое, что обладание истинной силой. Мужланы могут судачить о волшебных талантах повитухи, спасшей младенчика, родившегося ножками вперед, и о чуде, когда солдатский амулет отразил стрелу, летевшую в самое сердце бойца. Все это не магия в подлинном ее смысле. Благоговейно трепетать тут не стоит.
      Так что да, эти люди были пленниками, но в страхе и неволе их держали не магические чары, наложенные на тюремщиков, а мощное телосложение сторожей.
      Невин Кантор не питал иллюзий: он такой же пленник, как и все эти бедные тупицы. Разница лишь в том, что он пленник добровольный. В магии, верил Невин Кантор, он отыщет собственное бессмертие.
      Материалы, собранные Конрадом в библиотеке, даже во сне не снились Кантору. Он зарылся в книги, впитывая каждое слово, каждую закорючку в рукописях, каждый пояснительный чертеж, каждую гипотезу и каждый предрассудок.
      А еще он слышал шепот.
      Леверкюн и Фей крадучись, точно воры, обшаривали полки и укромные уголки в поисках истлевших страниц и лишившихся обложек томов, перебирая заклинания и восстанавливая знания. Он слышал их, даже когда они думали, что никто не слышит. Сперва это досаждало ему: сомнения постоянно терзали разум, и он решил снискать расположение Иммолай Фей. Обольщение удалось. Ведь истина проста: женщина, даже такая, как Фей, обладает теми же основными инстинктами, что и мужчина. Женщины тоже чувствуют. Женщины тоже хотят. Кантор говорил, говорил вещи личные, задушевные, завлекая ее интимными беседами и обещаниями. Это не было любовью, все оставалось на исключительно практичном, физическом уровне. Цель оправдывает средства. Страсть окупилась. Фей открыла ему секрет: некроманты верили, что где-то среди груд неучтенных магических книг затеряны страницы утраченных трудов Нагаша, заклинания из «liber Mortis», «Книги Смерти». «А как еще, — пробормотала она, утомленная яростным совокуплением, — Влад мог поднять мертвецов?»
      Их доводы, с одной стороны, звучали резонно, но с другой — выглядели совершенно ошибочными. Кантор знал, что у Влада действительно имелись какие-то страницы из утерянных книг Нагаша, и в этом некроманты, конечно, не ошибались, но Кантор собственными глазами видел, как эти невосполнимые знания превратились в дым, когда сигмариты спалили имущество мертвого графа на очистительном огне. Только самодовольные идиоты вроде жрецов могли совершить нечто столь непоправимо глупое. Мудрость, считал Кантор, надо охранять, а не уничтожать — даже ту, с которой ты не согласен. Сожжение книг — это же святотатство, насквозь провонявшее глупостью сигмаритов.
      Фей и Леверкюну следовало бы стать его союзниками в этом вопросе, но парочка сторонилась мага.
      И неудивительно. Он всегда жил на грани, отвергаемый окружающими. Сигмариты держали его в тюрьме, намереваясь лишить пленника жизни, как только он станет для них бесполезен. О да, они с радостью выкачали бы из него всю кровь, если бы им это было выгодно, и не делали секрета из того, что легко и по дешевке продали бы его плоть — что они, собственно, и сделали, променяв колдуна на двух вампиров.
      Вот во что жрецы его оценили. Даже дварф купил чародея лишь в расчете на то, что он принесет пользу. Колдун умел вынюхивать бестий и таким образом, выслеживая чудовищ, мог помочь дварфу совершить самоубийство. Каллад Страж Бури рассуждал о чести, о вечной борьбе со злом, об обретении свободы ценой смелости. Чушь. Дварф мертв, убит неприятелем, оказавшимся сильнее. Никакой чести, никакого благородства. Смерть, взвешивая жизни, не принимает в расчет вечные битвы и отвагу. Ценятся лишь сила, хитрость и власть. Маг не жалел о гибели своих спутников. Дварф убил бы его в конце их совместного пути, так что какой смысл проливать слезы по своему несостоявшемуся палачу?
      Кантор давным-давно примирился с тем фактом, что его избегают и бранят за то, кто он есть.
      Колдун даже знал тому причины. Его ненавидят, потому что он — иной, потому что он, как сама земля, потому что ее мелодия поет в его венах, потому что она повинуется его воле и потому что у него есть сила повелевать стихиями.
      Единственное одобрение он чувствовал в успокаивающей ласке Шайша. Ветер знал его. Ветер проникал в его плоть и наслаждался ею. Ветер радовался его существованию. Ветер пел в его крови. Ветер любил его.
      Так разве может быть что-нибудь естественнее, чем в ответ полюбить ветер и отдаться ему телом и душой?
      Он ощущал Шайш в себе, даже не прикладывая к этому никаких сознательных усилий. Ветер просто был — умиротворяющий, утешающий. Друг. Любовник. Ветер наполнял его, делал совершенным.
      Кантор знал, что меняется. Плоть, облекающая его, была всего лишь коконом, который лопнет, когда придет пора явиться в новом прекрасном зверином облике. Он чувствовал происходящие внутри перемены, чувствовал, как очищается кровь, как Шайш укрепляет все его органы, как черный ветер превращает человека в своего верного, надежного слугу. И он приветствовал эти перемены. Фон Зерт мертва, и теперь по-настоящему талантливы только Иммолай Фей, Алоиз Леверкюн и он сам, а он станет величайшим из них всех. Он купался в объятиях черного ветра, и это уже возвышало Кантора при дворе безумного вампира.
      Невин Кантор понимал Конрада фон Карштайна, возможно, даже лучше, чем вампир понимал самого себя, ибо они были не такие уж разные. Вампир страстно желал того, чего ему не хватало. Он хотел, чтобы магия некромантов восполнила его недостатки. А все хихикали за его спиной и называли его Кровавым Графом.
      Кантор сгорбился над столом, обмакнул кончик пера в чернильницу и нацарапал на разложенном перед ним тонком пергаменте крутой изгиб буквы «I». Работа была кропотливой и изматывающей. Он повел перо вниз, выводя затейливый хвостик, но чернила брызнули, и Кантор, бормоча ругательства, схватил промокашку, торопясь стереть черную кляксу.
      Он услышал звук шагов, но не обернулся, ожидая, что он затихнет, когда идущий окажется в запасниках.
      Но нет. Шаги приблизились к его столу — медленные, размеренные, отдающиеся под сводчатым потолком странным эхом.
      Кантор поднял взгляд, только когда Конрад бросил на его стол окровавленную тряпку. Колдун поспешно подавил вспыхнувший гаев. Глупость лишь ухудшит его положение. Он хотел высосать из графа-вампира все знания его черной библиотеки, до последней капли. Возникший в сознании образ вызвал на губах мага ироническую улыбку, которую Конрад ошибочно принял за приветствие.
      А это ведь не тряпка, понял Кантор. Текстура и плотность пергамента, только это и не пергамент. Он дотронулся до куска, потом расстелил его на столе. Черная кровь запятнала его работу, уничтожив труды целой недели, но колдун едва заметил это. Ощущение было знакомым и в то же время абсолютно чуждым. Лоскут оказался кожей — человеческой кожей.
      Чародей посмотрел на Кровавого Графа.
      Лицо Конрада расколола ухмылка.
      — Подарок, дружок. Приведи его в порядок, сделай из него что-нибудь. Переплет для своей великой магической книги, например. — Он вскинул руку, останавливая Кантора. — Нет-нет, не благодари меня. Ничего существенного. Это принадлежало весьма неприятному парню. Ему кожа больше ни к чему, так зачем хорошей вещи пропадать зря, верно?
      — Не знаю, что и сказать. — В голосе Кантора звучала нотка отвращения, но пальцы почти любовно поглаживали кусок содранной кожи. Вещица была и омерзительной, и притягательной разом. Он задержался на пятачках помягче — внутренней стороне рук, у горла, и на загрубелой коже пяток, локтей и ладоней.
      — Пообещай, что найдешь ей хорошее применение. Ты же понятия не имеешь, как трудно содрать с трупа кожу, не повредив материал. Та еще работенка, ну ты понимаешь.
      — Да, и очень хорошо, — ответил Кантор.
      Он оттолкнул кожу, уже зная, какие секреты он переплетет: свою первую магическую книгу. Колдун поднес пальцы к губам, ощутив железистый привкус крови мертвого человека и ее щекочущий ноздри запах. Кровь еще не была холодной.
      Вампир улыбнулся и присел на край стола Кантора.
      — Так-так-так. А теперь скажи, как продвигаются твои исследования, дружок? Я возлагаю большие надежды на чудеса, которые ты мне наколдуешь.
      — Медленно, — сказал Кантор, избегая правды. Ему не хотелось, чтобы Конрад даже смутно догадывался о его открытиях. Знания, раскопанные им, принадлежат только ему. Есть вещи, которые необходимо сделать без вечно маячащей за спиной тени вампира. Сейчас надо темнить, все запутывать, выдать немногое, ничем не намекая на истинную важность результатов. — В этих книгах на один ценный факт приходится десяток выдумок, мой господин. Просеивание гор шлака ради крупицы золота утомительно. Слишком много бесполезного.
      — М-да, жалко. Я так долго собирал эту коллекцию. Уверен, то, чего желает мое сердце, скрыто где-то тут, на одной из страниц. Ну что тебе сказать? Не позволяй страху провала пробраться к тебе под кожу. — Конрад хихикнул, наслаждаясь своим извращенным чувством юмора.
      — С учетом полезности твоего последнего подарка я приму это к сведению, мой господин.
      — Я знал, что ты умный мальчик, даже когда ты только-только постучал в мою дверь, умоляя впустить тебя и позволить служить мне.
      — Шайш направил мои стопы, господин. Черный ветер желает помочь тебе любым доступным ему способом.
      Как просто солгать. Тщеславие вампира слепит его. Одной части колдуна хотелось рассказать, шепнуть имя «Маннфред» и покончить со всем, но другая часть слишком наслаждалась игрой, чтобы так легко сдаться. Время откровений и разоблачений придет, но не сейчас. Нужно быть терпеливым.
      — И все же твой ветер насмехается надо мной, Невин, отгораживаясь от меня, в то время как я всего лишь хочу впустить его благословенную тьму в мир. Я стану черным разрушителем. Я поставлю мир на колени, если только Шайш откроется мне. Если бы я мог быть таким, как ты… Знаешь, мне вполне можно простить мысль, что и ты смеешься надо мной.
      — Кому дано понять капризы магии, мой господин?
      — Кажется, не мне, — горько вздохнул Конрад.
      Ирония ситуации была восхитительной, но Кантор не хотел испытывать чувство юмора Кровавого Графа. Неудивительно, что после кончины братьев — и в отсутствии Маннфреда — Конрад был почти весел, но его нрав — такая непостоянная бестия. Одно неверное слово — и вся доброжелательность испарится. К тому же кто знает, на чей стол потом будет брошена кожа Кантора в качестве так называемого подарка? Жизнь мага во власти вампира, и тот может по первой своей прихоти отнять ее. Угроза скрытая, но безусловная.
      «Ох, ну и запутанную сеть лести и обмана мы плетем». Кантор снова взял мертвую кожу, повертел ее, нашел лицо — и узнал «дарителя». Нет, оплакивать этого человека он не станет. Наоборот, найдет достойное применение его останкам, создав книгу крови и магии, равной которой не встретишь в веках. Он даже точно знал, какой заговор облагородит, отточит и запишет первым: «Diabolisch Leichnam» — «Дьявольский труп».
      — Я ожидаю от тебя великих деяний, так что не разочаровывай меня, дружок. Я не всегда хорошо справляюсь с досадой. — С этими словами Конрад удалился.
      Невин взглянул на свои замаранные кровью руки. Его трясло, но не от страха, а от возбуждения. Время пришло. Конрад дал ему повод, в котором колдун нуждался, чтобы собрать заклинания, которые уже начал рассовывать по разным укромным местечкам. Колдун прижал ладони к столешнице.
      «Пусть безумец пока порисуется, — со злорадством подумал он. — Подарим глупцу сегодняшний день, ибо завтрашний принадлежит мне».
      И он не кривил душой.
      Невин Кантор был лжецом, доведшим свою ложь до совершенства. Не Шайш привел его к подножию замка Дракенхоф. Маннфред фон Карштайн, истинный наследник Королевства Мертвых Влада, оставил колдуну жизнь в обмен на службу. Он мог бы прикончить Невина Кантора, но пощадил его, заключив с человеком договор. Жизнь чародея принадлежала не Конраду, а Маннфреду. По приказу Маннфреда он стелился перед жалким психом, но не служил ему. Колдун купил свою жизнь за единственное обещание: он проникнет в ближний круг сумасшедшего графа и проложит путь к возвращению Маннфреда. «Пусть другие дерутся и хвастают, и гвоздят друг дружку, — эхом звучали в голове Кантора слова вампира. — Они лишь стадо вероломных дегенератов, неспособных мыслить на несколько ходов вперед и разгадать чужую игру. Пусть уничтожат сами себя, и в нужный момент, когда все будет сказано и сделано, я вернусь — но ни секундой раньше. Ты станешь моими глазами и ушами при дворе безумца. Служи хорошо и будешь вознагражден; предашь меня — и мы закончим тем, с чего начали сегодня».
      Когда шаги Конрада затихли вдали, колдун отодвинул стул и углубился в лабиринт полок. Он знал, что ищет, но не торопился забрать эта Тут пахло лишь смертью. Невин ждал, поглаживая корешки пыльных книг, вынимая их по одной из ряда и почтительно переворачивая ломкие страницы. Тишина воцарилась в библиотеке. И все же маг ждал. Книги завораживали и восхищали его. В половине томов тексты были совершенно нечитаемы. В сотнях чернила или кровь строчек выцвели, так что буквы едва виднелись, но запах плесени, тлена и гения, струящийся из открытых фолиантов, кружил голову — он казался изголодавшемуся чародею амброзией.
      Чтобы отыскать нужное — лист пожелтевшего камышового пергамента, засунутый в заплесневевший том сказок, потребовалась всего секунда. На странице темнело написанное уже шелушащейся кровью заклинание «Diabolisch Leichnam». Рядом на полке лежал искусно вырезанный из кости футлярчик длиной шесть дюймов. Кантор скатал пергамент, как свиток, убрал его в коробочку, а ту сунул себе за пазуху.
      Убедившись, наконец, что он совершенно одни, Кантор покинул запасник. Он мог бы выскользнуть отсюда незаметно, способы имелись, но это не дало бы ему большого выигрыша во времени. Ему нужна была большая часть ночи, а не несколько украденных минут, так что маг зашагал к лестнице.
      На полпути дорогу ему преградил тхаг со впалыми щеками и скрещенными на бочкообразной груди ручищами-окороками.
      — Даже не думай.
      Кантор остановился перед детиной. Ростом он был по пояс великану, и мускулы книжного червя не шли ни в какое сравнение с бицепсами охранника, и все же колдун знал, что должен вести игру дальше. Бояться нельзя.
      — Тебя тут держат не за глубокий ум, верно? Так что отойди, — бросил он.
      — Я сказал, даже и не думай.
      — Давай пойдем другим путем, ладно? Слушай внимательно, слова короткие, пробьются даже сквозь твой толстый череп: пропусти меня или умрешь.
      Головореза явно не слишком обеспокоила угроза, губы его дрогнули в ухмылке. Игра ему очень нравилась.
      — Ты никуда не пойдешь, кроме своей клетки.
      Нарочито медленно чародей вытащил из-под рубахи костяной футлярчик и прижал его к щеке тюремщика.
      — Ты знаешь, что здесь? Ты представляешь, на что способна эта магия? Ну?
      — Уверен, твои чары вывернут меня наизнанку, проткнут меня насквозь моими же костями, а мои потроха размажут у твоих ног, так?
      — Горячо, — согласился Кантор. — Действительно очень горячо.
      — Жалко только, что коробочка такая маленькая. Я имею в виду, много колдовства в нее не влезет. Пользы — чуть, особенно против моих крошек. — Верзила согнул руку в локте, напряг бицепс и похлопал по черным спиралям татуировок.
      — Это игра, да? Вечная игра.
      — Я бы сказал, скорее танец. Тебе нужно что-то от меня, мне нужно что-то от тебя. Мы пляшем вокруг этого, угрожая сделать друг с другом нечто очень плохое, и заключаем сделку, вгоняющую обоих в пот.
      — Ты дерьмо, ты знал это? — Кантор наслаждался собой. — А теперь, поверь мне, больше всего на свете мне сейчас хочется вырвать твои кишки самым эффектным способом, но я все-таки надеюсь, что до этого не дойдет.
      — Мараться неохота?
      — Ну, что-то вроде того.
      — Если я отпущу тебя, то поплачусь не только своей жизнью, ты в курсе?
      Кантор кивнул, вступая в следующую фазу танца.
      — Будешь проклят, если сделаешь, будешь проклят, если не сделаешь. С учетом ситуации, сегодня явно не твой счастливый день.
      — Посчастливей, чем твой, — заявил охранник.
      Костяной футляр еще прижимался к его щеке, но он не морщился, не улыбался и не фыркал от отвращения — тхаг словно окаменел.
      — Как так? — с любопытством поинтересовался Кантор.
      — О, как частенько говаривал мой старик, дурак и его деньги расстаются легко. Покажи мне деньги, дурак. Ты хочешь уйти, а я должен дождаться смены, но, полагаю, за приличное вознаграждение я мог бы встретить сменщика по пути.
      Вот так всегда с человеческим отребьем. Кантор ухмыльнулся и убрал костяной футляр в карман. Конечно, он не стал бы тратить «Дьявольский труп» на тупого громилу.
      — И что же, скажи, пожалуйста, ты подразумеваешь под приличным вознаграждением?
      Тюремщик разыграл целый спектакль, почесывая голову и хмуря брови, словно погрузившись в размышления. Потом глаза его вспыхнули, как будто он только что наткнулся на великолепную идею:
      — Шиллинги.
      — Потому что здесь, внизу, монет навалом, полагаю? А может, что-нибудь еще? Что-нибудь, что у меня действительно может быть?
      — О, но у тебя же они есть, верно? Покажи-ка денежки. — Верзила, ухмыляясь, потер большой и указательный пальцы друг о друга. — Как же без денег-то? Ты платишь мне, я оказываю тебе услугу. В мире так заведено.
      На миг Невину Кантору захотелось размазать зловредного дурня по стене. Но вместо этого он тоже оскалился, еще и пошире, чем стражник.
      — Действительно. Что ж, знаешь, может, у меня и найдется кое-что, что заинтересует тебя. — Колдун свинтил с пальца перстень с сердоликом, подбросил его на ладони и сжал кулак. Он заметил, что блестящий камешек притягивает взгляд головореза. — Возможно, мы договоримся, к обоюдному удовлетворению? Скажем, сегодня ночью, перед тем как явится твоя смена? Никто и не догадается, что я брожу где-то. Сколько могла бы стоить такая сделка?
      Охранник мотнул головой:
      — Стоить? Это симпатичное колечко, которое ты только что спрятал, подойдет, но дело невозможное, ты ведь и сам знаешь, а? Тебе никогда не выбраться. Гамайя выследят тебя, и ты загремишь в славную темницу без своих драгоценных книжек, прежде чем успеешь произнести «Йоханнес Айсблюм».
      — Скажем так, я добровольно иду на риск. Так что, по рукам?
      — Торопишься на собственные похороны?
      — Ну, по рукам?
      — Угу, по рукам. — Головорез протянул мясистую пятерню.
      Кантор вжал кольцо в громадную ладонь и сомкнул пальцы на лапище тюремщика.
      — На рассвете обратно, — буркнул стражник. — Когда я снова заступлю. Припоздаю на четверть часа, но не больше. Ты уж постарайся вернуться и залезть в свою камеру, а то я буду вынужден поймать тебя и поломать на тысячу крохотных косточек и хрящиков. Тебе ведь не хотелось бы этого, точно?
      — Хотя и я не желаю лишать тебя маленьких радостей жизни, думаю, мы попытаемся избежать подобного развития событий.
      Чародей развернулся и зашагал обратно к лежащей на столе содранной коже.
 
      Обстоятельства превратили Невина Кантора в настоящего специалиста по ожиданию благоприятного момента.
      Дракенхоф походил на муравейник из пустующих комнат и заброшенных коридоров, тянущихся, точно жадные пальцы, в недра горы под замком. В глубине лабиринта Кантор завел собственную комнату, совершенно обыкновенную во всем, кроме одного: для случайного прохожего ее не существовало. Маг накинул на двери хитро сплетенную сеть чар, предохраняющую вход от случайного обнаружения. Чтобы найти это помещение, о нем нужно было знать. Безопасность, конечно, не на высшем уровне, но даже немного уединения и личной жизни лучше, чем ничего.
      Кантор мерил шагами комнату.
      В центре ее на полу лежала связанная женщина с заткнутым ртом. Он взял пленницу из загона рабов. Отсутствия ее не заметят, а если и заметят, то решат, что ее забрал какой-нибудь проголодавшийся вампир. Как это удобно — всегда иметь запас свежего мяса.
      — Ох, перестань хныкать, девочка. Из-за тебя я хочу кинуться на эту проклятую стену.
      Женщина дергала ногами и корчилась, сражаясь с веревками. Она проснулась до того, как колдун закончил приготовление заклинания. Кантор шагнул в центр кровавой пентаграммы, намалеванной на каменном полу, и ткнул женщину кулаком в лицо.
      — Чем больше ты борешься, тем хуже тебе будет, обещаю.
      Стараясь не обращать внимания на ее стоны, чародей установил в углах пентаграммы сальные свечи, прилепив их к камню расплавленным жиром, чтобы огарки не завалились во время церемонии.
      Затем он начертил второй круг вызова, для себя, укрепив его серебряной нитью, чтобы кольцо наверняка не разорвалось. Он не питал иллюзий насчет природы колдовства, в которое влезал. «Diabolish Leichnam», «Дьявольский труп» — магия старая, относящаяся к временам правления Неферато. Чернее ее не бывает. На общепринятом рейкшпиле эти чары назывались «Сосудом». Заклинание вынимало душу из тела, оставляя пустой сосуд, способный приютить «кукушку» — заблудившегося духа. Таким образом некромант готовил носителя, который при необходимости мог принять его собственную сущность.
      Это был резерв, козырь в рукаве, как говорят картежники. Кантор не любил рисковать и по натуре определенно не являлся игроком. Тут дело в стратегии, в тщательном планировании и предусмотрительности. Если хорошо знаешь врага, вполне возможно опередить его действия. Фокус как раз состоял в том, чтобы узнать противника и, вооружившись знанием, минимизировать потенциальные промахи задолго до того, как они станут проблемой.
      Только дурак слепо кидается в драку.
      Кантор зажег свечи, одну за другой. Когда он начал говорить, язычки пламени слегка заколебались, хотя ветер с улицы сюда не проникал. Возбуждение переполнило вены мага — он оказался в объятиях Шайша.
      В глазах женщины вспыхнул ужас. Она закричала, но сквозь кляп пробился лишь невнятный шепот. Спина ее выгнулась — пленница пыталась скатиться с кровавой пентаграммы. Конечно, это было бесполезно, колдун позаботился о том, чтобы жертва не покинула круг, пока он сам не вынесет из него ее пустую оболочку.
      Чародей молитвенно вскинул руки, внятно и тщательно выговаривая слова заклятия.
      Огоньки полыхнули и почти погасли, черный ветер гулял вокруг сальных свечей. Воздух наполнился едким запахом серы, тошнотворно-сладким и навязчивым. Он обжигал горло, и Кантору стало трудно произносить слова.
      Колдун опустился на колени, страшась упустить хоть слог, откинул голову и процедил сквозь зубы закрепляющую фразу. Его раскинутые руки окружило темное сияние — это черный ветер сочился из жил и пятнал кожу.
      Затем свечи погасли.
      Он остановился на полуслове, сердце неистово колотилось в груди.
       Ты посмел, смертный?
      Маг не знал, прозвучал ли вопрос лишь в его воображении или в комнате рядом с ним.
      Какая следующая строка заклинания? Не эта ли? Разум его был пуст. Нет, не пуст — наполнен страхом. Он должен перешагнуть страх, должен отыскать слова, которые так долго запоминал, но ничего, кроме мрака, не было. Чернота.
      В ужасе смотрел чародей, как появляется перед ним демон, как лепится из ничего форма и плоть. Никогда он не видел подобного: серебряные рога, один целый, один сломанный, так что остался лишь тупой пенек, кожа — как каменная стена за спиной существа, плесень и гниль вокруг пустых глаз, зубы, точно надгробные плиты, щербатые и расколотые, и дыхание, отдающее серой.
      Демон потянулся к человеку, но не смог преодолеть барьер серебряной нити. Тяга сбежать стала почти непреодолимой. Почти.
      Кантор зажмурился, но перед мысленным взором по-прежнему пылал неизгладимый образ.
      Он облизнул губы.
      Следующее слово…
      Следующее…
      Последнее:
      — Кадавр!
      Слово упало с языка, точно капля яда. Триумфальная ухмылка исказила лицо некроманта.
      Он открыл глаза.
      Полуматериализовавшийся демон ухмылялся еще шире.
       Теперь ты помечен, чародей. Ты осведомлен об этом, не так ли? Твоя душа помечена, и клеймо не сотрется. Ты мой, мое орудие.
      — Верно и обратное, демон, — и ты мой. Таков договор связи, правильно? — Кантора трясло от прилива адреналина. Он ощущал на языке привкус силы. Энергия текла через него, и поэтому он жил.
       Пока я не разорву связь, да. А потом я поем, хотя на твоих костях слишком мало мяса для сытного блюда. Но твоя душа, твоя душа жирная и порочная, а это так вкусно.
      — Ты поешь, дух ветров, я позабочусь об этом. Бери ее — бери не тело, а душу. Ее нежное мясо ты отведаешь в другой раз.
      И демон вырвал душу женщины из ее плоти, вырвал и проглотил, хотя жертва кричала, умоляла, рыдала, пока не замерла, безмолвная, безжизненная, в центре пентаграммы.
       Я вернусь за мясом, чародей, —пообещал демон.
      По подбородку его струйкой бежали остатки души. Существо дочиста облизало когти и, причмокнув, сглотнуло слюну.
      Невин Кантор инстинктивно сделал шаг вперед. Взгляд ненаевшегося демона тут же метнулся к серебряной нити. Кантор резко отшатнулся — пальцы его ноги только что едва не заступили за защитный круг.
       Ах-х-х, это ведь так просто, чародей.
      — Не совсем. Женщина исчезла, да?
       Ни следа ее сущности не осталось в бренной оболочке.
      — Хорошо, тогда твоя работа здесь окончена, дух ветров, убирайся! — Колдун хлопнул в ладоши и остался один на один с трупом, лишь серная вонь по-прежнему висела в воздухе.
      Теперь требовалось действовать быстро, связав пустой сосуд с собой, чтобы он избежал тления и распада, уже угнездившихся в теле после изгнания бессмертной души.
      Вскоре у Кантора будет куда сбежать, если планы его хозяина провалятся.