- А там кто? Вдали?
      - Это послы-болгары. Видишь? Скачут они на отборных конях, во весь опор - к печенегам, с посланием от затаившего злобу Цимисхия. Несут весть степным разбойникам, что уже поднимаются вверх по реке киевляне, числом малым, но с богатством несчитанным...
      Глава 2
      Жаркий день угасал в черкасской земле.
      Юго-восточный ветер доносил в степь с далеких холмов пряные запахи травы и отцветающих акаций, чувствовалось порою и гнилостное, тяжелое дыхание пойменных плавней.
      Река, слившаяся некогда в живительный, мощный, ревущий на бесчисленных скалистых перекатах поток, докатилась сюда сотни столетий назад - и, разрезая степь блестящим, причудливо изогнутым лезвием, понеслось дальше к югу, в сторону Черного моря.
      Велик и грозен печенежский стан...
      Тысячи шатров раскинулось вдоль речного берега, а между ними бесчисленные вежи, плетеные из ивовых прутьев и обтянутые нечинеными, с червоточиной, кусками бычьих шкур. Шкуры источают привычный кочевнику смрад, и огромные трупные мухи тьмами клубятся вокруг - впрочем, так же, как и над раскиданными повсюду обглоданными костями и кучами конского навоза.
      Все вокруг движется, живет, шумит... Стайки приблудных собак воровато шныряют повсюду в поисках обьедков, скулят и мимоходом мочатся на прохудившиеся котлы и осколки разбитой посуды.
      Печенежские женщины криками отгоняют их прочь, порой сгоряча протянув какую-нибудь нерасторопную суку тяжелой ургой поперек спины. Тогда завизжит бедолага от боли, да и падет на землю с перебитым хребтом - но нет до неё больше никому никакого дела. Женщины заняты - окруженные со всех сторон голозадыми детьми, они торопятся до темна подоить встревоженных далеким волчьим воем кобылиц.
      Велико имение печенегов... Протяжно ревут на всю степь гонимые от водопоя стада, блеют в загонах овечьи отары, топочут копытами знаменитые по всему свету конские табуны.
      Печенеги готовятся встретить ночь. Сцепленные повозки окружили лагерь сплошным кольцом. Одетые в грязные козьи и лисьи меха воины привычно подгоняют сыромятные пояса и разжигают вокруг сторожевые костры...
      ...Хан Куря сидел посреди своего просторного шатра и с видимым удовольствием внимал словам расположившегося напротив гостя.
      - Да продлятся вечно дни твоего могущества! Император Иоанн Цимисхий велел также передать тебе в знак вечной дружбы и союза подарки: саблю с каменьями, украшенную золотом конскую сбрую, а для жен твоих - шелка аравийские, благовония из Египта и украшения...
      Куря кивнул, продолжая из-под полуприкрытых век внимательно разглядывать посланника Византии.
      Выдержал паузу, потом произнес:
      - Передай мой ответ: да будет мир меж нами! Земля печенегов богата травами и водой, леса полны дичи... Чего же еще? Ни мне, ни воинам моим нечего искать в далеком Константинополе.
      - О, могущественный хан, - собеседник прижал ладонь к сердцу и подбородком коснулся груди:
      - Миролюбие твое под стать только мудрости и отваге!
      Император Византии знал, кого послать в стан кочевников. Болгарский князь Петр был молод, храбр, знаком с обычаями степняков и к тому же вполне свободно говорил на их языке. Цимисхию болгарин служил недавно, однако уже не раз успел доказать ему свою преданность..
      Печенег отхлебнул немного пахучего пойла, довольно срыгнул и передал окованную серебром чашу гостю. Тот в свою очередь пригубил кумыс и продолжил:
      - Богам нет большей услады от царей земных, чем покой и благополучие народов... Вот и повелитель Византии, император Иоанн Цимисхий, почитая волю Господа нашего, смирил гордыню. Он легко мог разбить князя русов, но великодушно отпустил его...
      Посол посмотрел прямо в глаза кочевнику:
      - С богатой данью отпустил! И с договором о вечном мире.
      Куря легко выдержал взгляд собеседника - только чуть побелели щеки, покрытые загаром и грязью, да пальцы сильнее обычного стиснули рукоять притаившейся под халатом сабли.
      Хан не любил греков. Он с огромной радостью вырезал бы, хоть завтра, парочку приграничных греческих городов и в придачу зажарил на медленном огне кого-нибудь из константинопольских протоиереев, но...
      Дело в том, что дикое войско печенегов, совершая частые и кровавые набеги на соседей, ослабло и крайне нуждалось в отдыхе. Мир с Византией был бы теперь как нельзя кстати! Однако, заключая его, хан рассчитывал сохранить это в тайне от соседей-русичей и пуще всего - от князя киевского Святослава.
      Киевляне, черниговцы и даже далекие новгородцы то и дело, отвлекаясь от внутренних междоусобиц, вторгались в пределы Византийской империи, опустошая её окресности и уводя в рабство тысячи пленников. При этом обратный путь их дружин после набегов лежал через печенежскую землю и хитрый Куря, как союзник русичей, исправно получал свою долю добычи.
      Таким образом, печенеги рассчитывали, не проливая ни капли своей крови, ещё какое-то время наживаться на военном противоборстве Цимисхия и Святослава. Теперь же князь киевский заключил с императором договор, что означало для Кури прямые убытки!
      Но не только. В свободное, так сказать, от грабительских набегов на Византию время, соседи-русичи имели обыкновение опробывать свое воинское искусство на печенегах. То есть, внезапная дружба Киева и Константинополя для степняков была чревата большими бедами.
      ... И сейчас, когда Куря слушал воцарившуюся в ханском шатре напряженную тишину, душа его наполнялась ненавистью. Изуродованный шрамами кулак вновь до хруста в суставах сжал потную рукоять кривой сабли:
      - Святослав...
      Даже при тусклом свечении наполненных бараньим жиром плошек, посол приметил недобрый отблеск в глазах кочевника, но все же отважился переспросить:
      - О чем печалится могущественный повелитель печенегов?
      - Предатель...
      Оба понимали, что хан имеет в виду вовсе не сидящего сейчас перед ним человека, но князь Петр все же зябко передернул плечами:
      - Мы, болгары, языком и верой отличны от вас... Но мудрецы говорят, что древние корни народов наших - едины! А как не помочь попавшему в беду брату?
      Что-то не в словах даже, а в голосе князя заставило Курю позволить ему продолжать.
      - Всегда следует открывать перед взорами своих друзей не только освещенные врата событий, но и их темные лазы...
      - О чем ты?
      - Могущественный хан! Прежде - прими от меня в знак доверия и тайны этот перстень.
      Печенег взял из руки гостя причудливое украшение. Тяжелый яхонт в форме пирамиды оплетали две кованые из русского серебра кобры с крошечными изумрудными глазами.
      Камни вспыхивали на свету, как живые. Куря кивнул:
      - Говори!
      За пологом шатра уже безраздельно властвовала душная степная ночь, когда хан задал гостю последний вопрос:
      - Как скоро Святослав подойдет к порогам?
      - Дней через шесть, не раньше. Я обогнал их берегом, а войско русичей поднимается по реке, в лодьях. Лодьи тяжелые, гружены данью: золото, серебро...
      - Это ты уже говорил. Зачем повторять?
      Петр потупился:
      - Извини, хан!
      Помолчали. Но уже совсем по-другому - не так, как прежде.
      - Себе чего из добычи просишь?
      Гость ответил, не задумываясь:
      - Хан, ты ведь молишься своим богам? И чужие тебе не нужны?
      Хозяин кивнул, ожидая продолжения, и оно последовало:
      - Я - христианин, и не могу видеть лики святых своих в поругании. Святослав везет на Русь икону - лик Девы Марии, дабы освятить ею храм в Киеве. Икона же эта издавна была святыней болгарской, и народ наш скорбит об утрате... Она - моя! Остальное же - что пожалуешь.
      - Быть по сему! - Осклабился печенег. - Богов твоих не трону. А захочешь сам порубиться против Святослава... Десятая часть от всего, что отнимем - твоя.
      Хан посмотрел на огонь:
      - Утром пойдем к порогам. Там и встретим русичей...
      * * *
      С первыми лучами солнца печенеги двинулись в путь.
      В единый, протяжный рокот смешались конское ржание, визгливые кличи наездников, скрип воловьих упряжек, рев скота, плачь детей и бряцание стали.
      Тысячи людей и животных, подняв над собой огромное облако пыли, двинулись в нелегкий, но привычный путь - вверх по течению Днепра.
      Новый лагерь разбили вдали от реки, за холмами - на месте сразу же и дотла разоренной деревни берендеев. Жителей, мирных рыболовов и охотников, вырезали поголовно, а потом ещё долго обшаривали окрестности - Куря опасался, что если хоть кто-то сумеет скрыться и убежать, известие о набеге непременно достигнет ушей Святослава.
      Место же для засады было выбрано не случайно. Река, стиснутая здесь по обоим берегам скалой, изгибалась в форме узкой, цвета расплавленного олова подковы. Могучий водяной поток клокотал на гранитных перекатах, неистово перекрывая все остальные звуки, а густые заросли на окрестных холмах не позволяли разглядеть или угадать за ними с воды никаких признаков кочевого лагеря. К тому же, разбивающийся о крутые склоны степной ветер старательно относил далеко в сторону неистребимые людские и скотские запахи.
      Оказавшимся на порогах путникам неминуемо приходилось вытаскивать свои лодьи на сушу и проносить их на руках или тащить волоком дальше вниз либо вверх по течению.
      ... Воинам хана Кури оставалось только истекая слюной дожидаться поживы. Тугие луки и колчаны с ядовитыми стрелами, остро заточенные сабли, короткие копья... Плетеные из прутьев щиты перевешаны за спину, сбились в тесных каменистых балках табуны боевых коней. Предчувствуя близкую сечу, скакуны тревожно, глухо всхрапывали, и изредка били копытами в землю, чтобы отогнать выползающих из-под камней гадов.
      Природа замерла. Как-то разом умолкли птицы, напуганный зверь бежал прочь и затаился в чащобе - даже облака замерли над горизонтом, не решаясь заполнить собою прозрачное небо.
      Близилось, близилось неотвратимое время крови и боли, близилось время степных стервятников, шакалов, да одичавших собак-трупоедов...
      На третий день ожидания снизу подошли суда русичей. Как ни широк был Днепр перед порогами, но лодок и плотов оказалось столько, что перекрывали они реку от берега до берега, подобно огромному плавучему мосту. Несколько сот оборванных и голодных рабов брели вдоль кромки воды, волоча за собой суда на пеньковых и кожаных канатах. За рабами присматривали вооруженные всадники, то и дело подбадривая самых нерасторопных окриками и ударами бичей.
      Во главе речного каравана шла лодья Святослава, и проснувшийся ветер ласкал над ней княжескую хоругвь с изображением Иисуса. Чуть сзади, в трех ударах веслами о воду следовали за ней суда с остатками дружин воеводы Свенельда и болгарина Левши.
      И тот, и другой были, в сущности княжескими наемниками, профессиональными "рыцарями удачи". Свенельд - старый, седой варяг, мечом своим послуживший до Святослава не одному господину. Левша напротив, молод, но тоже знаменит: некогда для новгородцев усмирил он племена ятвягов и венедов, потом воевал за Псков с литвинами, бежал от предательства, да в конце концов и пристал к великому походу князя киевского...
      Как только передовые лодьи подошли к порогам, русичи дружно и шумно высыпали на берег - одним невольникам было явно не справиться со стремниной, поэтому многие воины без различия возраста и заслуг привычно ухватились за натянувшиеся канаты.
      И тут же в воздухе засвистели первые печенежские стрелы. Охватив орущим, визжащим кольцом не успевшее сплотить ратных рядов войско, степняки в первые же минуты сечи перебили большую часть людей Святослава. Многие из русичей даже не успели схватиться за оружие - а тела их, пробитые копьями и стрелами, изрубленные саблями и затоптанные копытами коней уже окрасили кровью днепровскую воду и прибрежный песок.
      Некоторым, все же, удалось отступить на ещё не вытянутые из реки лодьи. Обрубая якорные канаты, они надеялись, что течение вынесет их из боя, но... вскоре стало ясно, что спасения в бегстве от печенегов все равно никому не найти.
      Пришлось принять бой.
      Святослав все же сумел организовать запоздалую оборону. Его дружинники сомкнулись плечом к плечу, спина к спине - и там, где падал, истекая кровью, один из русичей, уже корчились в предсмертных судорогах пять-шесть изрубленных степняков. Лязг мечей, крики боли и ненависти, стоны, проклятия густо смешались над местом битвы со ржанием печенежских коней и треском ломаемых копий.
      Кровь, пот и слезы... В яростном ближнем бою остервеневшие воины крошили вражеские черепа тяжелыми булавами, ножами распарывали животы, рвали глаза и зубами вгрызались в горло.
      ... Печенеги потеряли несколько тысяч убитыми, люди же Святослава полегли почти все. Только небольшое число отборных дружинников во главе со Свенельдом вырвалось из кольца и на двух лодьях ушло обратно, вниз по течению.
      Остальные воины погибли - так же, как сотни их безоружных и беззащитных рабов, просто-напросто раздавленных в общем неописуемом хаосе.
      Пал в бою и сам Святослав. На глазах у торжествующих победу печенегов, хан Куря склонился над ним, уже мертвым, и кривою своею саблей, легко и сноровисто отделил голову князя от тела. Поднял её за мокрый от крови клок волос и окликнул замершего неподалеку Петра:
      - Гляди, как чествую я тех, кто изменит дружбе моей! Знатная голова была у князя... - Куря даже причмокнул от удовольствия. - Велю изготовить себе из черепа Святослава чашу парадную - для пиров. Серебром оковать, золотом, рубинами украсить! Как думаешь?
      - Воля твоя, - приглушенно ответил болгарин.
      Судя по всему, битва закончилась. Некоторые печенеги, правда, ещё выискивали и добивали случайно уцелевших израненых русичей, но большинство победителей уже предалась куда более приятному занятию - грабежу.
      Между победителями кое-где уже вспыхивали злобные стычки из-за добычи...
      - Жалеешь, значит, Святослава? - Хан Куря искоса посмотрел на болгарского князя. Взгляд его был холоден и зол, Петру показалось даже, что повелитель печенегов скрипнул зубами.
      Однако, и князь был не робкого десятка:
      - Не гоже черепу христианина в украшениях быть. Нет покоя душе, пока не захоронено тело!
      Куря оскалился и ещё выше поднял отрезанную голову:
      - Горе побежденным!
      - Не гневайся, хан, но не любо нам это видеть. Русичи - враги, и мои воины храбро бились против дружины Святослава... а все же одной мы с ними веры.
      - Так и что с того?
      Почувствовав в голосе Кури угрозу, посланник императора постарался точнее выбрать слова для ответа:
      - У вас, печенегов, свои боги, свои обычаи. Тела мертвых оставляете вы в степи, среди высоких трав и вольного ветра - и чем быстрее растреплют их птицы и дикие звери, тем почетнее... Нам же, христианам, надлежит класть покойников в землю.
      Хан молчал, и Петр вынужден был продолжить:
      - Выполни просьбу... Похорони русичей, как по нашей вере подобает!
      Куря презрительно искривил уголки губ:
      - Печенегам не пристало копаться в песке в угоду чужим богам.
      - Мои люди сделают это! Только позволь.
      Кочевник окинул взглядом место недавней сечи. Воины-победители торопливо грузили на лошадей и воловьи повозки добычу, не брезгуя даже одеждой, стянутой с мертвецов. К небу потянулись первые клубы черного дыма - некоторые, уже разграбленные суда облизывали яростные язычки пламени.
      - Позволяю. Но если кого не успеете до свету схоронить - спустим тела в Днепр. И еще... Всех, взятых в полон живыми, дарю тебе!
      Хан печенегов сбросил в подставленный кем-то из воинов мешок отрубленную голову, вытер о гриву коня окровавленную ладонь и не слушая слов благодарности, вскочил в седло.
      Вскоре, впрочем, выяснилось, что щедрость Кури вовсе не стоило считать черезмерной. Пленных оказалось всего пятеро: русичи и богато одетый болгарин со множеством свежих ран.
      - Кто таков? - Тронул плетью Петр соотечественника.
      - Христианской веры я, служил воеводой у князя Левши, - разлепил окровавленные губы болгарин. - Имя мое - Дмитрий.
      - Что же, хвала князю твоему! Храбрым был воином, и погиб с честью... А ты-то, воевода, почто уцелел?
      - Моей вины в том нет! - Вскинулся пленник. - Кабы не привалил меня конь вражеский, не стоял бы я перед тобой в бесчестии.
      Петр обернулся к своим ратникам:
      - Как взяли воеводу?
      Ответил тот, что стоял ближе:
      - Правду молвит. Бился достойно, и неверных положил вокруг себя множество. Сотника Петка разрубил мечом, да нечаянно задел и коня его. Тот и упал замертво, придавив воеводу брюхом!
      Петр кивнул:
      - Отведите его в мой шатер, да омойте раны. Русичей - накормить, и держать под стражей при обозе! И не к тому, что сбежать могут, а дабы печенеги не порезали... После решу, как с ними быть.
      Но вышло так, что принять решение о дальнейшей судьбе пленников ему не довелось. Выразив сострадание к павшим воинам Святослава, Петр навлек на себя подозрения хитрого, жадного и осторожного печенежского хана.
      Дождавшись ночи Куря поднял и бросил на разбитый чуть поодаль лагерь недавних союзников лучшую часть своего степного войска.
      - Убейте всех! Всех перережьте, до единого! - Командовал он хмельным от кумыса и крови всадникам, наблюдая, как один за другим загораются болгарские шатры.
      Сонные дружинники Петра были заколоты и перерублены в первые же минуты вероломного нападения. Сам посланник императора Цимисхия, бодрствовавший во всенощной молитве о душах убиенных христиан, чудом сумел отступить к центру лагеря.
      Откинув полог своего шатра, он успел только крикнуть знатному пленнику:
      - Вставай Дмитрий, воевода Левшов! Решилась судьба твоя...
      И тут же болгарину пришлось с маху рубануть набежавшего из темноты низкорослого печенежского воина.
      - Видать, и мой час близок...
      Следующего печенега свалил уже сам воевода - вооружившись подобраной с земли саблей, он сначала отбил предназначенный Петру удар копья, а затем полоснул врага клинком по горлу.
      - Беги, князь!
      - Нет, мне уже поздно. И незачем... А ты сможешь! Там, сзади, в шатре - икона, добытая у Святослава. Лик Пресвятой Девы Марии... Уноси её, слышишь? Спасай...
      Судя по лязгу металла и яростным крикам, разрозненные кучки болгар ещё продолжали сопротивляться. Наспех выпущенная кем-то стрела просвистела так близко от головы Дмитрия, что тот даже присел против воли.
      А Петр в ту же секунду ударом меча срубил чуть-чуть опоздавшего прикрыться щитом всадника в лисьей мохнатой шапке. Тело печенега ещё не успело упасть, а князь ухватил под уздцы коня и осадив его крикнул Дмитрию:
      - Не медли! Бери икону и скачи вверх по Днепру, к табурищу черкасскому!
      Помешкав, воевода решил не перечить: забежал в шатер за обернутым в белую тряпицу ликом, вернулся, оперся о притороченные по бокам коня туго набитые чем-то мешки и вскочил верхом...
      Это было последнее, что увидел князь Петр в своей жизни. В освещенное пламенем полыхающих шатров пространство вбежал во главе своих воинов сам печенежский хан.
      Вид его был ужасен: осатанелое, перекошенное нечеловеческой злобой лицо, черные от запекшейся крови руки, след от чьего-то удара поперек панциря. Сходу поднял он меч над головой болгарина - и тут же опустил его, рассекая сирийским клинком тело недавнего гостя от шеи до пояса.
      - А-ар-ра!
      Вопль звериного торжества сменился криком боли: Куря обеими руками ухватился за лицо и осел на сырую от крови землю. Это Дмитрий, проносясь мимо опешивших печенегов, успел-таки на скаку зацепить хана саблей...
      Тех немногих, кому посчастливилось уйти тогда от печенегов, спасла лишь кромешная тьма без луны и звезд. Успевшие выскочить за пределы очерченного полыхающими шатрами круга остались живы - их укрыла от вражьей погони ночная степь.
      Сначала каждый поднимался вдоль берега, вверх по Днепру в одиночку. Постепенно все же - собрались вместе, на скалистом крутом утесе...
      - Что теперь делать, воевода? Куда идти? - Закончив перевязывать окровавленное плечо спросил тот самый болгарин, который совсем недавно вступился за Дмитрия перед князем.
      - Сколько нас?
      - Немного, - вздохнул кто-то.
      - Но ведь у каждого есть оружие? - Так уж вышло, что беглецы сразу же и безоговорочно признали в недавнем пленнике нового предводителя.
      - Почти у всех.
      - Днем, по степи, они нас все равно догонят...
      - Мы не боимся смерти, воевода.
      Дмитрий задумался. Замолчали, тревожно прислушиваясь к утренним шорохам, обступившие его дружинники.
      Солнце ещё только готовилось встать, и холодный туман с реки укрывал беглецов. Но ясно было - в любой момент тишину может нарушить стремительный топот погони или посвист выпущенной степняком стрелы.
      - Зачем?
      Воевода медленно обвел взглядом соотечественников. Оказалось их общим числом без трех человек тридцать - самых отчаянных, умелых и удачливых дружинников убитого печенегами князя Петра.
      - Зачем умирать без чести и пользы?
      Видно было, что Дмитрий принял решение, от которого теперь зависит судьба доверившихся ему людей.
      - Приказывай, воевода!
      Дмитрий шагнул к своему коню, вскинул саблю и с маху рубанул по свисающей с правого бока торбе. Животное дернулось от испуга, громко вхрапнуло - но в тот же миг из распоротой переметной сумы со звоном высыпались золотые и серебряные монеты. Тяжелый поток их упал на земь и матовой чешуей лег под конские копыта.
      - Любо ли?
      Ответом ему был возбужденный и одобрительный ропот трех десятков вооруженных мужчин.
      Подождав, когда страсти немного поутихли, он продолжил:
      - Это золото полито нашей кровью... Всем ли ведомо, что византийский император Цимисхий ценой несметных сокровищ купил мир у киевского князя?
      - Ведомо! - Подтвердили дружинники.
      - А вчера в страшной битве лишился князь Святослав и сокровищ, и самой жизни... - Дмитрий, бывший воевода Левшов, ещё раз оглядел своих недавних врагов-победителей.
      Усмехнулся:
      - Видно, мало добычи показалось степнякам. Захотели они и вашей долей завладеть!
      Он все рассчитал верно - последние слова перекрыл рев ярости и возмущения. Пришлось даже сделать паузу, прежде чем продолжить:
      - Петра, князя вашего, при мне зарубили. Все, что вы в честном бою с русичами добыли, теперь между собой делят... Неужели стерпите?
      В небо, разгоняя остатки тумана, взметнулись копья и клинки:
      - Приказывай, воевода!
      - Веди нас!
      - Что делать, Дмитрий? Укажи!
      Человек, ставший волей судьбы и недавних врагов их предводителем тронул саблей рассыпанные под конскими копытами монеты.
      Затем негромко, но так, чтобы все слышали, распорядился:
      - Пойдем назад... К печенегам в гости!
      ... В одну из ближайших ночей, обманув погоню, болгары вернулись к пустеющему лагерю степняков. От захваченного сонным и пьяным табунщика они узнали, что большинство воинов хана с семьями, скотом и добычей уже снялась в обратный путь, к местам постоянных кочевий. Да и сам Куря тоже успел покинуть лагерь - рана его оказалась кровавой и тяжкой, но не смертельной.
      Прежде чем умереть, пленник сообщил также, что ранним утром вслед за ханом отправится в путь оставшаяся часть его личной добычи...
      Теперь Дмитрию было ясно, что делать дальше - ведь несмотря на численное превосходство сопровождавших сокровища печенегов жестоким искусством нападения из засад владели не только они.
      Словом, на двенадцатый день после гибели Святослава перехваченный и отбитый у степняков караван достиг черкасского табурища - хорошо укрепленного поселения на границе Великой степи.
      Жители табурища приняли усталых, израненых людей воеводы Дмитрия достойно: дали ночлег и пищу... Гости тоже в долгу не остались - даже малой толики отбитого у печенегов золота, серебра, шелка и драгоценных камней с лихвой хватило на то, чтобы расплатиться с хозяевами за кров и защиту.
      Впрочем, отдых оказался недолгим - Дмитрию сообщили, что отряды хана Кури рыщут по всей степи в поисках беглецов. И что будто бы уже видели печенегов в одном дневном переходе от табурища...
      Разумеется, воевода не посчитал себя вправе злоупотреблять гостеприимством хозяев. К тому же, следовало поскорее донести до всех весть о коварстве недавних союзников...
      Пришлось опять уходить от погони - причем, уходить налегке, захватив только свежих коней и самое необходимое. Поэтому, прежде чем покинуть черкассов, схоронил Дмитрий несметные сокровища в тайном месте. А лик Пересвятой Девы, оставил при себе, сотворив особый знак и письмена на оборотной стороне иконы:
      "Сделалась же тогда буря великая, ударили громы раскатистые, и пали с неба на землю ледяные камни."
      ... Видение исчезло. Умолк и женский голос - при этом Виктор скорее почувствовал, чем понял, что обладательница его не только молода, но ослепительно красива.
      - Господи, почему? Почему сейчас только? - застонал Рогов. - Отец... Зачем знать все это мне, мертвому?
      - Глупый, - с ласковой укоризной ответила женщина. - Ты же сам стремился сюда. Верно? Сам и пришел... А теперь прощай! Час ещё не настал, и Господь не приемлет тебя.
      - Постой!
      - Возвращайся домой. Домой... Возвращайся в свой ад, бедняга.
      - Но что же...
      - Разорви круг! Тогда - спасешься...
      Небытие вокруг вспыхнуло огненным вихрем, скрутилось в воронку, стремительно завертело Виктора. Страшная боль, разрывая на части расплавленный мозг, сразу же стала единственным и последним его ощущением.
      - Нет! Не надо... Нет...
      * * *
      - Не надо... Нет!
      - Что? Чего это ты? - Склонившийся над Виктором давнишний лагерный приятель, Васька Росляков, в недоумении пожал плечами. - Чего, Витян?
      Красавцем его назвать было трудно: рост, как говорится, метр с кепкой, обрит наголо, от татуировок синий, как кислородный баллон, да к тому же ещё - полная "хлеборезка" вставных зубов. Получил Васька восемь лет за нанесение тяжких телесных и срок ему предстояло мотать на всю катушку.
      - Не помню... - Рогов открыл глаза и увидел высокий, облезлый потолок больничной палаты. Потом перевел взгляд на широкую, до ушей, "металлическую" улыбку приятеля.
      Обалдело попросил:
      - Слышь? Не кусай меня, а? Не надо.
      - Во, бляха-муха! Да ты, братан, никак того... чокнулся. - Росляков в замешательстве почесал затылок, но уже через несколько секунд рассудител по-свойски:
      - Да и хрен с ней, с башкой! Мозги выправить можно, главное - жив остался. А то ведь, трое суток в бреду...
      - Где я? - Виктор попробовал приподняться на локтях.
      - В зоне, - не понял вопроса Росляков. - Где же еще?
      - В какой зоне?
      - В зоне особого внимания! - хмыкнул приятель и от души сплюнул на крашеный пол палаты:
      - Все в порядке, Витек. Ты с нами, здесь. В санчасти... Понял, нет? Вот, ребята вчера подогнали сигарет, крапуху, балабасов немного. А лично от Дяди тебе - носки новые. И полотенце!
      Росляков с видом доброго фокусника расстелил на прикраватной тумбочке "дядин" подарок и выложил курево, чай, банку сгущенки и горсть конфет.
      - Ну, как?
      Заметив, что Виктор разглядывает все это изобилие без особого интереса, приятель его покачал головой:
      - Чего-то ты, братан, не того... Не оклемался еще, что ли? Давай-давай! Побалдел - и хватит. Слышишь?
      Рогов постепенно приходил в себя. Память его словно складывалась заново из кубиков рассыпавшейся мозаики - но судя по всему она уже не могла стать прежней, той, что была раньше.
      Что-то в сознании Виктора непоправимо изменилось. Малейшее усилие мысли сразу же вызывало боль в висках и стремительное видение бьющего раскаленным хвостом Огненного лиса...
      Что же с ним было?
      Неожиданно даже для самого себя, Рогов зевнул и ответил:
      - Знаешь, Васька... Мне, наверное, срок скинули.
      - Угу, - кивнул Росляков. - И завтра за тобой сам товарищ Горбачев на самолете прилетит. Бананов тебе привезет, киви, пол-дыни и омаров в сметане.
      Получив удовольствие от собственной шутки, он все же посчитал необходимым предупредить:
      - Ты смотри, только начальнику в санчасти такого не ляпни. А то тут за одним год назад президент Миттеран из Франции прилетал. Так его как на правительственный аэродром увезли, так до сих пор никто и не видел. Наверное, сейчас где-нибудь на "дурочке" в Чите майонез кушает.
      - Зря смеешься, Васька. Вот увидишь... - Виктор устало потянулся, опустил голову на подушку и снова закрыл глаза.
      ... Минула почти неделя. Часы на стене в кабинете врача в очередной раз пробили полдень.
      Входная дверь приоткрылась и в палату заглянул контролер:
      - Осужденный Рогов здесь?
      Виктор дернулся на койке, как от электрического тока:
      - Здесь я... Чего?
      - Собирайся, счастливчик.
      - Куда это?
      - В спецчасть. Срочно! - Прапорщик подмигнул и добавил, совсем уже другим тоном:
      - Вроде как, ты уже и не наш... В общем, с тебя причитается!
      Еще не дослушав, Рогов сбросил с себя застиранное одеяло и начал торопливо одеваться. Руки дрожали, в глазах потемнело, колени подкашивались, но внутренне напряжение стремительно нарастало, и в ушах Виктора стоял свист полудюжины реактивных двигателей.
      Казалось, из глаз вот-вот брызнут слезы.
      - Неужели... неужели? - шевелил Рогов потрескавшимися губами.
      Помещение спецчасти находилось в административном корпусе, в трех минутах ходьбы от "больнички". Виктор взбежал по ступенькам парадной лестницы, миновал показавшийся бесконечным коридор первого этажа с его тошнотворно-голубыми стенами и не дав себе времени отдышаться постучал в обитую рейками дверь:
      - Разрешите?
      - Да, пожалуйста.
      Начальник спецчасти встретил его непривычно вежливо и даже предложил присесть.
      - Итак, Рогов...
      Дальнейшее с трудом воспринималось притупившимся сознанием. Виктор вообще мало что расслышал из того, что говорил хозяин кабинета:
      - Верховный Суд Российской Федерации... по ходатайству...