Ну? Что скажешь?
      А что? - ответил вопросом на вопрос Тимур.
      Обычно, взгляды разнообразных начальников он выдерживал без особых проблем. И с хозяином кабинета общался не то, чтобы на равных, но, скорее, как младший со старшим партнером по бизнесу - ведь повязаны они были не службой, не дружбой, а неразрывной, невидимой нитью преступного сговора. Но сегодня Тимур ясно понял: нет у него больше даже иллюзии независимости.
      Слишком уж далеко все зашло. Слишком далеко...
      О чем задумался?
      Да вот, странно... сколько я под Булыжником ходил, а имени-отчества его не помню.
      В том, что рано или поздно обоим питерским преступным "авторитетам" предстоит переместиться из мира живых в мир иной, который считается лучшим, у Курьева никаких сомнений не было - пожалуй, он ждал этого с тех самых пор, когда впервые прикоснулся к тайне сокровищ князя Святослава. Сначала по указанию Бойко устранили конкурентов, Заболотного и Спиригайло, теперь вот пришла очередь и недавних союзников...
      Все, - голос Антона Эдуардовича звучал сухо, по-деловому. - Теперь кто кого! Или мы твоего Циркача достанем, или он нас...
      Тимур стиснул зубы. Страшный шрам на лице, полученный им некогда в яростной драке от
      Виктора Рогова, носившего тогда фамилию Левшов и тюремное прозвище Циркач, сразу вздулся, набух, покраснел - казалось, он вот-вот начнет кровоточить. Мало кого Тимур ненавидел так сильно и так искренне, как этого бывшего бывшего лейтенанта железнодорожных войск, отсидевшего срок за умышленное убийство... Но слишком много сильных мира сего было заинтересовано в Циркаче, и для окончательного расчета между давними врагами время ещё не наступило.
      В общем-то, пока все идет по плану, - продолжил хозяин кабинета. Циркач уже в
      Светлогорске. А те, кто его туда отправил, уже никому ничего не расскажут... прости, Господи!
      А дружки Циркача? Ройтман и этот, как его... стукач ваш?
      Ерунда! - Отмахнулся полковник. - Ройтман вторую неделю в психушке, зеленых чертиков по стенкам ловит. А Ян Карлович... Он же ведь ни черта не знает. И до сих пор уверен, что смерть старика Пиккельмана на нем повисла.
      Это хорошо.
      На днях был у меня. За бугор просился. На совсем.
      Отпустили?
      А почему нет? Пусть катится. Какие-то у него там, за океаном, дяди-тети нашлись.
      Чуть ли не в Аргентине... врет, наверное. Просто, шкуру свою спасает, - полковник Бойко пожал плечами и переменил тему:
      Переживаешь, что в поезде Циркача упустил?
      Промашка вышла, - оскалился Тимур. - Ну, никак не думал я, что он меня бутылкой по башке саданет!
      А, может, все и к лучшему... Никуда твой Витек от нас не денется. В Светлогорске он прочно осесть решил. Булыжник, царствие небесное покойничку, толковую "маляву" для тамошней братвы накалякал. И деньжат Циркачу на обустройство подкинул... Кстати, твоими он ведь тоже не побрезговал?
      Тимур Курьев, кажется, не заметил издевки в голосе Антона Эдуардовича:
      Падла позорная! Выгреб все, пока я в отключке валялся.
      Ну, так не все же тебе по его карманам шарить... Помнишь, как вы его всей шоблой прихватить пытались? А он вас - сабелькой своей ржавой... и от ментов ушел красиво. Помнишь, не забыл?
      Давайте по делу, Антон Эдуардович! - Тимур полыхнул глазами и непроизвольно потер раскрасневшийся шрам на лице.
      И в то же мгновение перед внутренним взором его промелькнула картина: ночь, костры, печенеги с болгарами, налетевшие на дружину Святослава. Режут, колют, секут... а среди разоренных шатров корчится от боли печенежский предводитель Куря, которого достал своим длинным мечом княжеский воевода Левшов. Достал - и умчался на коне в ночную степь.
      Тимур Курьев стряхнул наваждение и взял себя в руки:
      Давайте по делу...
      Вижу, не забыл, - Антон Эдуардович удовлетворенно откинулся в ресле:
      Ладно. Давай по делу. Да ты обижульки-то не строй! - Полковник не понял, но почувствовал перемену в настроении собеседника. - Лучше выводы сделай. Виктор - паренек не простой, у него за плечами прошлое офицерское, да ещё "зона". Тоже, знаешь ли, неплохая школа жизни.
      А мне-то что?
      А то, что в Светловодск все равно тебе ехать придется.
      Зачем?
      Разберешься на месте. Поглядишь, что к чему. Как дружок твой Витя устроился, как с деньгами у него, как со здоровьем...
      Когда выезжать?
      Погоди. Надо будет ещё кое-что здесь уладить, - Антон Эдуардович встал и подошел к окну. - Завтра с утра займешься похоронами прежних своих "отцов-командиров". Деньги я дам, если сложности будут со всякими там ритуальными службами или с кладбищем - звони. Решим вопрос. Пусть все будет по высшему разряду, пристойно и благородно. Люди должны понимать, что мы здесь не при чем. И даже наоборот...
      Хорошо, - кивнул Курьев.
      Тогда на сегодня все. Давай пропуск, я отмечу...
      Очутившись на Литейном проспекте, Тимур торопливо направился в сторону клуба
      "Олимпия", перед которым была припаркована его машина. Шел он быстро, размашисто, но, свернув за угол, неожиданно остановился - что-то странное, необычное привлекло внимание Курьева в поведении маячившего на противоположном тротуаре инспектора ГИБДД.
      Вот, строго взмахнув полосатым жезлом, милиционер зачем-то остановил проезжавшую мимо шикарную машину "мерседес" с тонированными стеклами и непростыми номерами. Но как только она с ленивой покорностью сбросила скорость и замерла в паре метров от автоинспектора, тот почему-то направился не к водителю, а в противоположную сторону.
      В следующее мгновение он нырнул в парадную ближайшего дома, а из-за неработающего газетного киоска выскочил ещё один человек в милицейской форме, который сноровисто вскинул на плечо гранатомет.
      Оставляя за собой длинный, растрепанный след пороховых газов, сорокамиллиметровая граната перелетела через проспект и ударилась в бок "мерседеса". Не дожидаясь случайных осколков, Курьев бросился на асфальт и прикрыл голову сумкой-"барсеткой"..
      Глава 2.
      В левом крыле "буйного" барака, у третьего с краю окна, гордо скрестив на груди, стоял напичканный успокоительными препаратами прапорщик погранвойск Павел Симонович Ройтман. Умудренным, немного застенчивым взглядом изучал он летний пейзаж за стеклом.
      Особенно душу его ничто не тревожило. Погода удалась на славу: светило солнышко, стройные тополя трепетали на ветерке, тихо переговариваясь между собой о том, что ещё день-два и облетят они белым, мягким пухом. Словно снежное одеяло укроет тополиный пух ровные дорожки в парке, припорошит скамеечки - и все будет совсем уж прекрасно. Время будет и далее медленно истекать, безвозвратно сползая куда-то в небытие... Короче, полный порядок.
      Вот только высокий, увитый колючей проволокой забор, да ещё эта мерзкая дура-ворона, рассевшаяся на узловатой ветке дерева, немного портили общее впечатление от пейзажа.
      Кыш-ш! Кыш, подлюга! - прикрикнул на птицу Павлик и ткнул пальцем в стекло.
      Но крупная, разжиревшая на пищевых отходах больницы ворона даже не взглянула в его сторону. Зачем? Какой смымсл? Что, собственно, может ей сделать этот придурошный алкоголик, демонстрирующий миру свою глупую, небритую физиономию сквозь зарешеченное окно?
      Опорожнившись, ворона широко раскрыла массивный, костистый клюв и безбожно обкаркала больного Ройтмана с ног до головы.
      Ух, ну ты и подлюга! Смерть мою накликать хочешь? - Разъяренный Павел высунул язык и показал вороне сквозь решетки сразу два кукиша:
      Вот тебе! Вот! Не дождешься, накося - выкуси!
      Вместо ответа ворона презрительно усмехнулась и выставила на всеобщее обозрение свой общипанный, черный зад.
      Ах, ты так! - Не на шутку обиделся Ройтман. - Ну, я тебе сейчас устрою... я тебе сейчас такое устрою!
      Павел бросился на пол, по-пластунски преодолел пустой коридор - и оказался в палате.
      Стой, кто идет? - Сосед Ройтмана ухватил на перевес кусок швабры.
      Тихо, приятель... тихо. Свои.
      Это понятно. Кто именно?
      Адольф Иванович Гитлер. Из дивизии СС "Галичина".
      Сосед в ужасе отшвырнул от себя швабру и ловко юркнул под кровать:
      Граждане, воздушная тревога!
      Но больной Ройтман уже шарил под своим матрасом:
      Сейчас, сейчас...
      Внезапно из-под подушки на Павлика выскочил средних размеров крысенок. Самый обыкновенный, только вот, почему-то, с розовой поросячей мордочкой.
      Ого, - удивился Ройтман. - Ты-то здесь откуда? Тебя же, Семен Игнатьевич, выписали.
      Еще вчера выписали, сам видел.
      Ах, оставьте, прапорщик, - сморщил мордочку собеседник. - Что мне дома делать?
      Суматоха там одна. Возня мышиная
      Ну, так шел бы в управление, на службу.
      Придумал тоже! - Фыркнул Спиригайло. - Видал я твою службу и в фас, и в профиль!
      Куда уж лучше здесь, в тишине, да в покое. Вдохновения всяческие тебя посещают, великий смыслжизни сам собой постигается...
      Семен Игнатьевич Спиригайло, бывший начальник Ройтмана, тяжело вздохнул:
      И в то же время бренность бытия душит. Душит, душит... Поневоле начинаешь ценить упущенное. Задумываться начинаешь, сколь много полезного можно было бы сделать для человечества - а память людская, глядишь, и сохранила бы имя мое в веках. Вот, послушай - стишки я давеча накропал:
      В парке теней
      Вновь объявлен изгой,
      Рыжий туман
      Отголосок грозы...
      В парке теней
      Не растут арбузы,
      Лишь могилы одни
      И волков жуткий вой.
      Ишь ты, спохватился! - Хмыкнул Паша. - Тоже мне, рупор эпохи... Раньше надо было способности проявлять, да мозгами работать в нужном направлении. Недаром говорится: береги честь смолоду!
      Оценить, как должно, - вздохнул Спиригайло, - пока не утрачено - не возможно. Есть ведь и такая народная мудрость: хорошая мысля приходит опосля! Все, в общем, свыше предопределено, и не нам исправлять.
      Ну, ты загнул... Прямо, философ! По-твоему выходит, что если я твои бредни выслушиваю, это угодно Всевышнему?
      Может, и так.
      Ерунда! - отмахнулся Ройтман. - А вот надоест мне сейчас, да и прихлопну я твою поросячью морду табуретом? Изменю, так сказать, ход истории, а?
      Не изменишь.
      Почему это?
      Потому что судьбы наши предначертаны там, наверху, - поднял мордочку Спиригайло.
      - Провидение к ним равнодушно, рок неумолим, но изменению они не подлежат. А если в практическом смысле... Табурет-то к полу привинчен, наглухо.
      Павлик недоверчиво покосился на своего бывшего, хотя и очень изменившегося, начальника, обернулся - и попробовал сдвинуть больничный табурет с места.
      Правда...
      Я же говорил. Смирись!
      Опять ты меня обскакал, - посетовал на судьбу прапорщик. - Опять мозги запудрил.
      Пятнадцать лет я у тебя на побегушках прислуживал, пятнадцать лет пытался хоть как-нибудь, хоть что-нибудь свое... ан, нет! Всякий раз ты опять при козырях оказывался.
      А как же иначе Паша? Говорится же: ты начальник - я дурак, я начальник - ты дурак...
      Больно умный ты! - Съязвил Ройтман. - Только я тогда никак в толк не возьму, отчего же тебя, такого умного, прирезали, как поросенка?
      Это дело другое, - вздохнул покойный Семен Игнатьевич. - На чужое позарился, память друга старинного предал, сына его гонениям подвергал... вот и поплатился.
      Насчет гонений... это ты про братца моего? Про Виктора?
      Про него, родимого. Про него, касатика.
      Так что же выходит - он тебя... того?
      Нет. Его там и близко не было. - Спиригайло вельнул серым хвостиком и улегся возле подушки, поудобнее. - Нашлись люди пострашнее. На дороге, от станции к садоводству, девку-медичку ко мне подослали. Слово за слово - она шасть в кусты, по ногам, по грудям себя оглаживает... ну, я и не устоял.
      И чего?
      Ничего. В самый интересный момент она меня скальпелем в печень - и привет родне!
      Отлюбился.
      Фу-у, жуть какая! - скривил губы Павлик. - Но ты больно-то уж не отчаивайся. Все там будем.
      Да я и не отчаиваюсь. Где-то даже, по большому счету, рад... Например, вот, от жены, змеюги подколодной, избавился. К тому же - лестно! Не от старости дряхлой дуба дал, а на красивой молодой бабе.
      Мечта, да и только! - Фыркнул прапорщик.
      А ты как думал? По сравнению со смертью Заболотного моя - вообще картинка!
      Кстати, а как он загнулся-то? И куда пропал? У нас его все управление разыскивало.
      Ментов питерских поголовно на уши поставили - и нечего! Ни гу-гу, как в дымоход вылетел.
      Почти так и случилось, - ответил Спиригайло, потянулся за Пашиной пачкой и с удовольствием прикурил, выпуская дым из поросячьего пятачка. Сожгли его. Живьем. На одном из фортов, недалеко от Кронштадта.
      Семен Игнатьевич перехватил поудобнее серыми лапками сигарету, откашлялся:
      Да что рассказывать! Сам у него и расспроси.
      А он что, тоже здесь? - Изумился Ройтман. - В какой палате?
      Да ни в какой! Ты что, действительно не признал его?
      Нет.
      А между прочим, он тебя сегодня минут тридцать материл, почем зря!
      Да ну? Не может быть.
      Может, Пашенька, может... Ворону на тополе видел?
      Мерзкую такую? С драной задницей? Черную?
      Он и есть, собственной персоной. Видал, как обуглился?
      Вот это да... - оторопел Павлик Ройтман. - А я-то, дурак, стою и думаю - откуда мне рожа у этой твари знакома? Хотел даже, грешным делом, её пристрелить. А это, значит, сам товарищ Заболотный?
      Собственной персоной, - подтвердил Спиригайло. - Из чего пристрелить-то хотел?
      Как из чего? - Не понял вопроса прапорщик. - Из "маузера" своего...
      Он осекся и вновь начал шарить рукой под матрасом:
      Не видел? Куда-то я его подевал.
      Не этот ли зеленый? - Спиригайло приподнял поросячью морду и кивнул куда-то в сторону.
      Да нет, там соседский лежит. Без обоймы. А мой заряжен всегда. Вот!
      Паша перевернул вверх тормашками всю постель, но в конце концов нашел оружие.
      Бережно обтер его, прижал к груди:
      Вот он, хороший мой...
      "Маузер" приятно тяжелил руку, его присутствие наполняло душу уверенностью и неким восторженным трепетом. Павел Ройтман почесал стволом за ухом, и с удовольствием, громко отгрыз половину ствола:
      Хочешь?
      Не, - отмахнулся лапой Спиригайло. - Я после первой не закусываю.
      А что, - позавидовал прапорщик, - уже вмазал где-то?
      Да главный врач с утра поднес, - похвастался бывший Семен Игнатьевич. - Уважает. А
      "маузер"-то хорош?
      Конечно, - заверил Павлик и в доказательство своих слов отгрыз ещё кусочек.
      Жаль, у меня такого не было тем вечером, - вздохнул Спиригайло. - Тем вечером, когда меня прирезали.
      Не спас бы он тебя. Нет, не спас бы.
      Почему?
      От бабы, дорогой ты мой бывший начальничек, ни одна в мире пушка не спасет. Если уж баба тебя извести захотела - все, так и будет! Спи спокойно.
      Тоже верно, - не стал спорить Семен Игнатьевич. - Однозначно бы погиб. Но все же, было бы вдвойне умилительно - на красивой молодухе, да с оружием в руках!
      А чего ты, между прочим, в последнее время к Виктору прицепился? вспомнил вдруг
      Ройтман. - Обложил его со всех сторон, как волчину, да ещё меня под это дело подписал...
      Жадность, Паша, - развел серые лапки по сторонам Спиригайло. Жадность. И азарт, само собой. Золотишко хотелось повидать. И своими руками пощупать. Да не так, чтобы только колечки-цепочки копеечные с ярлыками. А горы несметные! Пуды... кучи... тонны!
      А Витек-то здесь при чем? У него же, кроме дырявого кармана в пальто отродясь ничего ценного не было.
      У него, может, и не было... а вот в роду его, по линии отца, кое-что водилось.
      Ври больше! - Отмахнулся Павел от крысенка. - Уж я-то родню его знаю. Голь перекатная, рабочие с крестьянами, слаще морковки никогда ничего не пробовали. Витька рассказывал ещё про какого-то священника, но тоже, по-моему... Да они и не местные, к тому же - из какого-то Табурища на Днепре.
      А про икону он тебе не рассказывал? - дернул хвостиком Спиригайло.
      Про какую икону?
      Которая Витькиным родичам по наследству досталась? Лик Божьей Матери Пресвятой
      Девы Марии Доростольской.
      Какой такой матери? - нехорошо осклабился Ройтман.
      Доростольской. Был раньше такой город - Доростол, он в одиннадцатом или в двенадцатом веке столицей болгарской считался. Только икона-то ещё древнее! Князь Святослав её вместе с данью от греков вез в Киев, но по дороге сгинул. Если верить историкам, печенеги его вместе с малой дружиной вырезали, ради этой самой византийской дани. Кинулись обозы грабить глядь, а добычи-то и нет почти: куда-то большая часть сокровищ подевалась, и икона вместе с ними.
      Здорово!
      Говорят, кто-то из княжеских спутников все это из-под носа у печенегов увел, а потом зарыл клад близ села Табурище. А на иконе знак особый сделал, и письмена. Если их воедино сложить, а потом прочитать правильно - можно узнать, где сокровища князя Святослава спрятаны.
      Легенда, - пожал плечами прапорщик. - А ты-то про все это откуда знаешь?
      От отца Витькиного. Мы же дружили с ним когда-то... Он, когда ещё живой был, по - пьянке рассказывал, будто это его предок дальний, воевода Левшов, отличился.
      И ты, стары хрыч, поверил?
      Не сразу. Но потом, так уж вышло, на документики кое-какие наткнулся, на газетки, журнальчики... Оказывается, я не первый такой - там, в районе нынешнего Светловодска, кладоискатели уже чуть не каждый метр землицы перекопали. И любители-следопыты, и профессиональные археологи. Много чего нашли, но все по мелочи: черепушки, косточки, оружие, монеты... Старинные монеты. Серебряные! С изображением императора Цимисхия.
      Чего? - Не понял Ройтман.
      Не важно. Главное, что точно такую же монетку мне когда-то отец Виктора подарил.
      Хвастался, что это их семейная реликвия.
      Спиригайло внезапно замолк, растопырился, начал расти - и вдруг лопнул без звука, без запаха и без следа. Как будто не было его вовсе...
      А в коридоре послышались тяжелые, уверенные шаги. Павел насторожился, втянул ноздрями больничный воздух и крикнул соседу:
      Прикрой с флангов! Просто так не сдадимся, товарищ!
      Дверь палаты душераздирающе скрипнула и открылась. В образовавшуюся щель вполз солнечный лучик и упал на стену. Потом световое пятно начало расти, набирая слепящую силу... Прапорщик ловко перемахнул через кровать, вскинул "маузер" и прицелился. Сердце его от волнения грохотало в груди, как разогнанный железнодорожный состав, а во рту пересохло.
      Стой, стрелять буду! - громко выкрикнул он.
      Да ладно тебе... свои же. Ствол-то опусти!
      Ройтман занервничал ещё больше. Голос, лицо, походка появившегося в палате человека показались ему знакомыми с детства, но...
      Нет, не может быть, - прошептал больной. - Ты же уехал? Совсем уехал же?
      Ерунда. Ошибочка... - усмехнулся Виктор Рогов. - Я только собирался, да вот приятеля давешнего повстречал. Он и тебе не чужой, кстати. Не хочешь поздороваться?
      Друг детства посторонился и пропустил вперед старика Пиккельмана.
      Ну что, молодой человек, - искривил посиневшие, мертвые губы Марк Моисеевич.
      Крутятся колесики-то? Резина хорошая, импортная...
      Сгинь! - Отшатнулся в ужасе Павел. - Сгинь, убиенный! Не доводи до греха, шмальну ведь из "маузера"!
      Стреляйте, молодой человек - довольно безразлично ответил Пиккельман. - Мне уже никакого вреда не прибавится. А вот дружка своего закадычного вы приговорили. Предали...
      Да не я это! Не я... сколько же можно объяснять!
      А кто же, Паша? - Спросил Виктор. - Кто? И зачем?
      Спиригайло с Заболотным! Они икону искали, древнюю, вот тебя и... того.
      Какая икона? Ну что ты опять городишь?
      Павел Ройтман огляделся по сторонам и понизил голос до шепота:
      Клянусь, братишка... зуб даю! Они все про икону знают - и о знаках тайных, и о золоте, и о монетах... И сколько крови людской на этой иконе знают!
      Врете, молодой человек, - покачал головой Пиккелльман. - Обелить себя желаете?
      Отмазаться, ускользнуть от ответа... но нет - не выйдет! На этот раз не вы-ыйдет!
      Марк Моисеевич широко размахнулся и швырнул прямо в лицо пограничнику противопехотную гранату.
      Ах ты, козел ты дохлый! - Прежде чем граната разорвалась, тот успел произвести из своего "маузера" два ответных прицельных выстрела.
      "Свалил, - пронеслась в голове его мысль. - Свалил и того, и другого..."
      Затем больной мозг Павла заполнился оглушительным грохотом, по глазам резанул ослепительный сноп огня, за которым потянулся вверх причудливыми разводами сизый тротиловый дым. Ройтман охнул и скорчился на полу, рядом с ножкой кровати.
      Ну-с, что я вам говорил?
      Облаченный во все белое главный врач укоризненно посмотрел на Яна Карловича:
      Белая горячка. Никого не признает. Только лопочет все время о брате Викторе, об иконе... да ещё у какого-то Пиккельмана прощения просит. Ну, иногда ещё расстреливает медицинский персонал из этого своего "маузера".
      Врач склонился над Ройтманом и почти без труда забрал у него из его ладони огрызок вялого парникового огурца. Затем выглянул в коридор и позвал санитаров:
      Больного в постель.
      Доктор, а ничего не надо... может, лекарство какое-нибудь? Укольчик? робко подал голос удрученный, и даже испуганный произошедшим Ян Карлович.
      Нет. Минут через десять-пятнадцать он придет в себя. Относительно, разумеется. Но разговаривать с ним сейчас, сами понимаете...
      Да, да, конечно! Конечно, доктор. Вы абсолютно правы. Не надо было мне Пашу беспокоить Зря я, так сказать, затеял...
      Приходите позже, - посоветовал главный врач. - Месячишка через полтора-два. Может, состояние больного улучшится. Хотя, пока рано делать прогнозы...
      Спасибо, доктор!
      За что же?
      За заботу и вообще... - Ян Карлович помялся немного, но потом все-таки протянул человеку в белом халате стодолларовую купюру:
      Вот, прошу вас... на непредвиденные расходы. Может, лекарство какое понадобится...
      Медик молча, с достоинством принял деньги, и тут же убрал их в карман. Дюжие санитары, тем временем, занялись Ройтманом, все ещё не подававшим признаков жизни: подняли его с пола, переложили на койку, устроили поудобнее под одеялом. А спустя всего несколько минут посетитель уже раскланялся на проходной с давно не бритым, мордатым вахтером и покинул территорию "психушки".
      Вот и попрощался с Пашей, - грустно подумалось ему.
      На улице Ян Карлович скорее по привычке, чем по необходимости, огляделся по сторонам.
      Пыльная, вся в выбоинах, проезжая часть, по краям - остатки тротуара, покосившиеся фонари электрического освещения... Ян Карлович по прозвищу Карла неопределенно шмыгнул носом, шаркнул модным ботинком по сухой земле под ближайшим тополем и направился, куда глаза глядят.
      До отхода пассажирского парома "Айслэнд", на котором он собирался отправиться в Швецию, оставалось ещё много времени. Вещи, собранные в дорогу, покоились в небольшом чемодане, в камере хранения Морского вокзала, карман пиджака приятно распрямлял свежей "корочкой" заграничный паспорт, в котором уже стояли необходимые визы.
      В специальном поясе, под рубахой, лежали деньги. Немного, но на первое время должно хватить. С матерью Карла уже простился - решил, что заберет её позже, когда обживется и обустроится на новом месте. Жена? Да пес с ней, с этой крашеной стервой... Больше особо печалиться было не о чем. Оставалось только скоротать где-нибудь время до начала регистрации и - адье! Прощай, немытая Россия... Прощай, любимый город, прощайте, воспоминания юности, коммерческие успехи и любовные неудачи.
      А заодно уж, прощайте и вы - опер со следователем прокуратуры, тщетно пытающиеся преодолеть наложенное "сверху" табу на раскрытие подлинных обстоятельств трагической смерти некоего гражданина Пиккельмана.
      В сущности, Карла вовсе не был уверен в том, что в убийстве старого кладовщика виноват лично он. Ну, подумаешь, наподдал разок-другой ботинком под ребра... Евреи - народ живучий, их и ломом не разу зашибешь.
      Однако, некоторые ребята в погонах полагали иначе. Так что, пойди теперь, доказывай, что ты не верблюд, когда тебя уже и в зоопарк засунули, и табличку на клетке повесили, и даже соломки дали. Поэтому, во время задушевной беседы с куратором из "конторы", Ян Карлович не отрицал ничего.
      Ты кашу заварил? - хмурил брови тогда ещё подполковник Бойко.
      Ага, - пустил слюни Карла.
      И перестарался?
      Переборщил немного...
      И что теперь с тобой делать прикажешь?
      Может, отпустите вы меня, товарищ начальник, а? Ведь верой и правдой, столько лет... столько зим. Для общего дела ведь старался - сами же просили Витька подставить... Хотел как лучше!
      Сработало. Отпустили. И даже с документами на выезд помогли.
      Вот Карла и ушел. В дураках ему оставаться было не с руки, изворотливый ум, смекалка и развитый великолепно инстинкт самосохранения не позволяли.
      Ясно же, что это сегодня товарищ начальник добрый. А завтра? Переменится что-нибудь где-нибудь наверху - и все, пожалуйте бриться! Достанут, откуда угодно...
      Нет уж! Нырять, так нырять, - усмехнулся Карла наивности "куратора", и на всякий случай сварганил себе заграничный паспорт на чужое имя.
      Разумеется, ни в какую Аргентину он не собирался. Нечего ему там было делать.
      А собрался Ян Карлович поступить намного хитрее. И махнуть из Швеции не в Америку или на Гавайи, куда все обычно стремятся, а общедоступную, бестолковую Польшу. К двоюродной тетке с непроизносимой девичьей фамилией, о существовании которой не могла знать ни одна спецслужба.
      В последний раз Россию тетушка видела осенью сорок второго года, когда фашистские оккупанты запихнули её, совсем ещё маленькую девочку, в поезд, и отправили батрачить на поля фатерланда. Однако, по назначению эшелон с малолетними узниками так и не прибыл - польские партизаны что-то там в суматохе войны перепутали, и пустили его под откос вместо вражеской живой силы и техники.
      Тетушка выжила чудом. Не помня себя выбралась из-под горящих обломков, и после долгих скитаний попала на двор к местным жителям, которые её приютили. Со временем она подросла, напрочь забыла русский язык, после войны вышла замуж и осела в старинном городе Кракове. Мужем её, по странной прихоти судьбы, оказался бывший советский военнопленный, послуживший во время оккупации Польши полицаем - дальний родственник Яна Карловича, так сказать, "нашему забору двоюродный плетень". На Родине он считался геройски погибшим в бою, и по вполне понятным причинам не горел желанием сообщать о себе компетентным органам ни в суровые сталинские годы, ни при развитом социализме эпохи товарища Брежнева.
      ... Карла замедлил шаг и остановился напротив витрины какого-то магазинчика. Мысли в его голове совершенно перепутались, сплелись в клубок, как несвежая собачья шерсть, и перестали слушаться. Ян Карлович очень устал за последние месяцы. Он даже подумал, что Паше Ройтману сейчас можно бы позавидовать - ну, какой с дурака спрос...
      Я извиняюсь! Не подскажете ли...
      Что? Что такое?
      Не подскажете, как на Второй Муринский пройти?
      Перед Яном Карловичем стоял и вежливо улыбался невзрачный мужчина средних лет.
      Видок у него был не ахти: помятые, обвисшие брючата, потрепанные штиблеты, в руке - старомодный дермантиновый портфель времен застоя.
      Вы на нем стоите, - довольно сухо ответил Ян Карлович.
      Не может быть, - удивился мужчина. - Это же проспект Шверника?
      Был - Шверника, стал Второй Муринский. Переименовали.
      Надо же... прямо, все вверх тормашками. Сегодня так, завтра - эдак... Свихнулись там, наверху! Уж лучше бы беспризорникам помогали.
      Кому? - Не сразу понял Ян Карлович. - При чем тут беспризорники?
      Ну как это - при чем? Можно сказать, будущее страны, наше будущее...
      А тебе-то до них какое дело? - Карла неожиданно для самого себя перешел в разговоре с собеседником на презрительное "ты". - До страны? До будущего этого сраного - какое тебе дело?
      Собеседник даже не возмутился:
      Помилуйте, я же не посторонний какой-нибудь... не малаец, не скандинав. Я родился здесь, я здесь живу. Здесь все предки мои похоронены, в конце концов! Должно же быть у нас, у русских, чувство собственного достоинства? Честь, совесть?
      Совесть? - Повторил зачем-то Ян Карлович. - Совесть...
      Он уставился невидящим взглядом на витрину, за стеклом которой слащавая девица - манекен призывала прохожих потратиться на дешевую бижутерию и китайские фотоаппараты:
      Где ты видел-то её, людскую совесть? Обираем друг друга на каждом шагу, всякую дрянь втридорога втюхиваем... Шмотки сплошь бракованные, продукты - тухлятина, лекарства дрянь, даже презервативы с дырками! Где она, совесть?
      Ответа Ян Карлович не дождался. Незнакомец исчез, будто и не было его - ни "спасибо" за подсказку, ни "до свидания"...
      Ну? - Неожиданно для самого себя Карла выкрикнул это громко, на всю улицу. - Ну, что? Ур-роды моральные! Где она прячется, совесть нации? Шкурники, мать вашу... лишь бы брюхо набить, денег побольше нахапать - и за бугор. А остальное - зарасти говном! Ни морали, ни идеалов, но все туда же... Совесть? Нет её у меня! Кончилась. Ясно вам? Нету! Я такой же, как все, понятно?
      Карла шагнул к шарахнувшимся по сторонам прохожим, вывернул наизнанку карманы, рванул рубаху, и пуще прежнего заорал:
      Смейтесь, сволочи! Развлекайтесь! Добро пожаловать на душевный стриптиз...
      Глава 3.
      Сначала он служил в войсках Фридриха II Великого, а уж после был пленен и назначен лакеем к самому генерал-фельдмаршалу Апраксину...
      Круто заливаешь, Петрович!
      Ничего я не заливаю, Борюсик, - снисходительно усмехнулся рассказчик. - Говорю, как было. Значит, а к двадцати годам высочайшим соизволением за усердие и смекалку зачислили его в Киевский мушкетерский полк.