– Что это?
      – Труп, с вашего позволения, – ответил холодно Волин. – Женский труп.
      – Как он здесь оказался?
      – Это мы и собираемся выяснить. Заведующая проглотила фразу, переварила, тараща пустые глаза на обнаженное, окровавленное тело, затем поинтересовалась:
      – А кто все это будет убирать?
      – Что именно?
      – Ну… вот это, – она ткнула пухлым пальцем в кровавое озерцо. – Это ж завтра дети придут. Как им тут гулять, играть?
      – Хороший вопрос, – пробормотал не без сарказма криминалист. – Действительно, как? Заведующая снова смолкла, запыхтела, очевидно, прикидывая расстановку сил: кому убирать и какое время это займет.
      – Поручите сторожу, – предложил Волин. – Он у вас все равно всю ночь сидит, ничего не делает.
      – Нету. Уволила я его. Пил, зараза, по-черному. И деньги не выделяют на сторожей, – огрызнулась женщина с таким видом, будто именно Волин споил несчастного сторожа, а заодно и зажал деньги, предназначенные ценному работнику.
      – Давно уволили? – осведомился тот деловито.
      – Недели две уж будет. Волин повернулся к седоголовому:
      – А? Слышал? Недели две.
      – Тогда кто вызвал милицию? – озадачился седоголовый.
      – Он сам. Убийца.
      – Зачем?
      – Хотел, чтобы вы нашли труп.
      – Зачем?
      – Возможно, затем, чтобы контролировать ситуацию. Допустим, он хочет точно знать, когда и при каких обстоятельствах обнаружено тело.
      – Нет, ну а убирать-то кто будет? – повысила голос заведующая. – Я что, должна среди ночи сюда людей тащить?
      – Песком закидаем, – пообещал седоголовый через плечо. – А с утра ваши люди заметут.
      – Да, заметешь тут, – возмущение вылилось ревом корабельного гудка. – Тут заметать неделю. Капремонт придется делать. Это ж поди впиталось уже все, – брезгливый тычок в сторону кровавой лужи. – Вон сколько натекло.
      – От нас-то вы чего хотите? – огрызнулся раздраженно седоголовый, оборачиваясь. – Чтобы мы это вымыли?
      – Я не знаю, кто это будет мыть! – без паузы, сардонически вторил ему корабельный гудок. – Я знаю, что детям нужно где-то играть!
      – Сил моих больше нет. – На лице седоголового отразилось отчаяние. – Сержант, проводите гражданку до ворот.
      – Кстати, – Волин взглянул на участкового лейтенанта, – где тут ближайший телефон-автомат?
      – У остановки, на углу, – ответил участковый.
      – Нужно осмотреть все ближайшие телефоны-автоматы и снять отпечатки пальцев.
      – Надо же, – седоголовый посмотрел на Волина с уважением. – Я вот не допер. Тот пожал плечами:
      – Я допер, ну и что? Убийца – человек осторожный. И отпечатков своих скорее всего он нам не оставил, но проверить надо.
      – Обязательно, – согласился седоголовый.
 

***

 
      Во сне Боря вновь проваливался в алкогольный дурман, в запах дешевых папирос, сырости и тлена. Его мутный разум сжимался до размера пуговицы. Детский мирок, уродливый, словно сгоревший лес под луной, быстро заполнялся страхом и жгучей ненавистью. Разговоры клочьями всплывали в прокуренной темноте. Боря хотел сжаться, подтянуть колени к подбородку, но не мог. Он не контролировал собственное тело. Так случалось всегда после ПЛОХОГО поступка. За плохим поступком следовало неотвратимое наказание. Страх, не ледяной, а испепеляюще-горячий, обжигал лицо, руки и грудь. Бесплотный, но от этого не менее ненавистный голос резанул по глазам, заставив зажмуриться:
      – Ты опять это делал? Да? Я все знаю. Ты снова это делал? Боря превратился в муравья, в пылинку, в микроба. Незаметного, безвольного, терзаемого лишь инстинктом выживания. Он должен спастись. А для этого нужно только молчать.
      – Сколько раз тебе говорить: этого делать нельзя! Запрет впитывался в кровь, однако какая-то часть истерзанного Бориного «я» отказывалась повиноваться. Она была сильнее. Наверное, потому, что ей ничто не угрожало. Эта часть существовала сама по себе, вне страха. Она вообще была вне Бориного мира. Боря ненавидел ее не меньше, а может быть, и больше, чем весь этот несправедливый мир. За нее он расплачивался унижением и болью. По ее вине все происходило.
      – Ты снова это делал? Я тебя отучу этим заниматься! Страх разрастался, накрывая весь мир, словно черное истлевшее одеяло. Вранье, что под одеялом можно спрятаться от беды. Нельзя. Одеяло – это всего лишь прямоугольный кусок байки или простеганной ваты. Разве оно может защитить хоть от чего-нибудь? Тем более от беды. От беды спрятаться нельзя. Боря рано это понял и, поняв, усвоил на всю жизнь. Но каждый раз все равно прятался под одеяло с головой, надеясь на чудо. И каждый раз чуда не происходило. Он чувствовал, как уверенная рука собрала одеяло в горсть, рванула, открывая его тщедушное голое тело. Черный чудовищный силуэт на фоне тускло-желтого прямоугольника дверного проема. Это был монстр. О нем не знал никто: ни мать, ни сестра, ни отчим. Он появлялся только в те вечера, когда Боря совершал плохой поступок. Монотонные голоса, доносящиеся из кухни, становятся чуть отчетливее. Фигура, горой нависающая над диванчиком, покачивается. Голос на самом деле вовсе и не голос, а жаркий сдавленный шепот-рык:
      – Значит, опять за свое, да? Значит, опять? Боря распахивал рот, чтобы что-то сказать, но не мог выдавить ни единого звука. Шершавый, сожженный страхом язык царапал небо. Последнее, что он воспринимал, – широкую, шершавую лапу, ложащуюся на его лицо, закрывающую нос и разверстый в беззвучном крике рот. Больше не было ничего, кроме боли, ужаса и стыда.
 

***

 
      – Нашел, – сержант выглядел запыхавшимся, взволнованным, но довольным.
      – Что нашел-то? – прищурился седоголовый.
      – Отпечаток. Похоже на кроссовку. Вон там, под стеной здания, полоска асфальта. Так он прошел по ней.
      – «Он прошел по ней», – передразнил седоголовый. – Кто прошел по ком?
      – Убийца прошел по дорожке, – простодушно поправился сержант.
      – След четкий? – поинтересовался Волин, старательно подавляя зевок. Все-таки вторая бессонная ночь пошла.
      – Не очень, – ответил патрульный, добросовестно пожимая мускулистым плечом. Волин обернулся к криминалисту:
      – Займитесь.
      – Конечно, – вздохнул тот. Не улыбалось ему всю ночь здесь торчать. Трудового энтузиазма хватает ненадолго. Спать и кушать хочется независимо от возраста, звания и рода деятельности. Но работа есть работа. Куда от нее денешься. – Разумеется, – подтвердил он.
      – Хорошо. Пока вы закончите, мы побеседуем с мальчишками. Во всяком случае, это уже сдвиг. Пусть крохотный, но все-таки. Не такой уж этот парень предусмотрительный. Отпечаток – промашка. Значит, возможны и другие ошибки с его стороны. Надо только внимательно смотреть под ноги. Седоголовый наблюдал за Волиным. Тот правильно оценил взгляд. Понятно, о чем коллеге думалось: слишком много улик удалось «нарыть». С такими уликами уже можно проводить толковые следственные мероприятия. Выстраивать тактический план поиска. Это тебе не мертвый «висяк». Но… пока все эти улики «уплывают» в другой район. Вот и прикидывал седоголовый, а не отыграть ли ему все назад, не погнать ли «пришлого» со «своих земель», не попробовать ли раскрутить дело самому. Помощь – хорошо, похвально, но раскрытая «серийка» – это ведь совсем другой коленкор.
      – Что? – спросил у него, упреждая первый удар, Волин.
      – Ничего, – седоголовый улыбнулся и покачал головой. – Работай. Участковый уже закончил снимать показания, прятал густо исписанный бланк в папку. Волин остановился рядом, доставая из кармана блокнот и ручку, оглядел подростков. Седоголовый пристроился сбоку и чуть сзади, словно подчеркивая главенствующую роль «чужака».
      – Ну что, ребята, рассказывайте, как выглядел этот человек.
      – Так… – Участковый глянул на него с удивлением. – Я ведь уже все записал…
      – И хорошо, – отреагировал Волин, не сводя взгляда с подростков. – Только ведь пока бумаги официально из района в район перешлют – три года пройдет. – И снова смущенным мальчишкам: – Давайте по порядку. Рост, телосложение, во что одет. Приметы. Цвет волос, глаз, форма лица. Все, что помните. Вперед. Начнем с тебя, – Волин кивнул рыжему. – Что ты видел?
      – Так это… Мы ж за кустами сидели и еще… это… темно было, – рыжий смущенно оглянулся на друзей.
      – Ну что-то вы все-таки видели?
      – Ну, это… что-то видели, конечно. Но хорошо не рассмотрели. Это… ну, вот такой он… – рыжий поднял руку, отмечая рост убийцы. – Примерно. – «Метр семьдесят – метр семьдесят два», – записал Волин. – И еще, в куртке он был и штанах. Или это… в джинсах, может. Потом, значит, плащ надел. Длинный такой.
      – Очки у него, – сказал «интеллигент». – В очках он был.
      – Отлично, – пробормотал Волин, быстро записывая. – Что-нибудь еще? Возраст? Телосложение?
      – Не, – третий паренек потряс головой. – У него куртка такая была, широкая. В ней не поймешь. А насчет возраста – мы же далеко сидели. Лицо толком не рассмотрели.
      – Еще сумка у него была в руках, – вновь вступил «интеллигент». – Баул. Черная или темно-синяя. Толком не разобрал. И бейсболка на голове. Он, когда… ну, голову ей отрезал, кепку козырьком назад повернул. – Паренек поднял голову и посмотрел в небо, словно вместо облаков проплывали там обрывки его воспоминаний. – На кепке эмблема какая-то. А еще нож у него такой длинный был, как в фильме ужасов. С острым концом. Это я заметил, когда он уже выпрямился. Нож-то у него в руке был. А плащ он сразу снял и сунул в баул. И еще… Он замялся. Волин взглянул на него внимательно:
      – Что?
      – Не знаю… Мне показалось, что у него фигура такая… – паренек попытался облечь ощущения в слова. – Такая… странная, что ли.
      – Рыхлая? – выпалил седоголовый.
      – Может быть, – неуверенно тряхнул головой «интеллигент». – Трудно сказать.
      – Почему тебе так кажется? – быстро спросил Волин. Паренек смутился, неуверенно пожал плечами:
      – Не знаю. Не могу сказать. Просто показалось.
      – Ну ясно, – оборвал седоголовый. – Что-нибудь еще?
      – Да все вроде, – ответил рыжий.
      – Понятно, – седоголовый махнул рукой. – Все, свободны. Идите по домам. Когда понадобитесь, вас вызовут. – Он с минуту смотрел вслед уходящим пацанам, затем вздохнул: – Насчет фигуры и роста можно смело пропустить мимо ушей. Во-первых, парни успели хорошенько поддать. Это потом уж они со страху протрезвели, а когда их взяли, те еще были свидетели, я тебе скажу. А вот куртка, очки, бейсболка и плащ – это интересно. Это уже факты. Фактики, – он посмотрел на Волина. – Ну что, коллега, будем закругляться? Ты все выяснил, что тебя интересовало?
      – Похоже на то, – ответил Волин. – Во всяком случае, я больше ничего не вижу. Подожду, пока эксперт закончит со слепками работать, и поеду. Черт, нет. Едва не забыл. Как зовут потерпевшую-то? Давай я данные запишу…
 

***

 
      Телефонный звонок Маринка услышала еще из-за двери. Чертыхаясь, она сунула ключ в скважину, подергала его вправо-влево, но старенький английский замок упрямо стоял на своем. В том смысле, что отпираться не желал. Маринка снова покрутила ключ. Ничего. Звонок продолжал заливаться издевательски-насмешливо. Это был Мишка. Точно, Мишка, больше некому. Никто из Маринкиных знакомых не держал трубку подолгу. Пять, от силы шесть звонков, а там – не подходит, значит, либо нет дома, либо спит после работы. Опять же, всем известно, что она последнее время живет у Мишки. Если и звонили бы, то именно туда. Мишка же наверняка хотел помириться. Подобные ссоры случались, хоть и не слишком часто. Мишка, как правило, звонил первым, а Маринка, как правило, его прощала. Замок соизволил открыться точнехонько под последнюю телефонную трель. Маринка даже не рванулась к телефону. Остановилась посреди темного коридора. Дома. Строго говоря, эту снимаемую квартиру нельзя было назвать «домом», но она позволяла Маринке чувствовать себя независимой. В достаточной степени. Сменив сапоги на тапочки, она прошла в комнату, огляделась. Странно было вновь оказаться в этой крохотной клетушке после Мишкиных хором. Странно и тревожно. Маринка не приезжала сюда уже месяц, а то и полтора. Даже деньги в последний раз она относила на «ту квартиру», ввиду отменной поддатости как хозяйки, так и сожителя. Чувство тревоги не отпускало. Маринка прошлась по комнате, заглянула в кухню. Что-то было не так. Что-то… Внезапно Маринка остановилась как вкопанная. Она поняла, что именно НЕ ТАК. На телевизоре, на мебели, на дверцах шкафа не было пыли. Либо в их районе – где пыль обычно копилась с фантастической быстротой и в фантастических же количествах – дружно встали все предприятия, а дворники начали мыть улицы шампунем, либо… Маринка растерянно огляделась. В ее отсутствие здесь кто-то был. Хозяйка квартиры, старая опухшая алкоголичка, проживающая у своего синюшного сожителя, конечно, могла заглянуть в поисках спиртного, но с чего бы ей вдруг воспылать страстью к чистоте? Маринка рванула трубку телефона, набрала номер. Слушая длинные, раскачивающиеся в телефонной пустоте гудки, она поймала себя на мысли, что подсознательно ждет голодного клацанья замка за спиной. Напряжение сковало плечи и руки, заставило плотнее сжать трубку.
      – Алло? – нетвердо произнес явно «плывущий» голос хозяйки. – Говорите. Слушаю.
      – Доброе утро, Вера Алексеевна, – поздоровалась Маринка.
      – А-а-а, – хозяйка обрадовалась, алкогольно-туманно, но вполне искренне. – Добрень-кое утро, золотко. Д-добренькое. На этом поток хозяйкиного красноречия иссяк. А Маринка почти физически ощутила, как прорывается сквозь телефонную пустоту свежий водочный перегар. И запах черствеющей хлебной корки и высохшей луковой четвертушки, пришпиленной к тарелке, словно копьем, смятым папиросным окурком.
      – Вера Алексеевна, простите, вы не заходили в квартиру в мое отсутствие? Вопрос был глупым. Изначально между Маринкой и хозяйкой существовала договоренность, что вторая не станет приходить в квартиру в отсутствие первой. Хозяйка, однако, не слишком строго соблюдала данный «пакт», но категорически, на пьяном голубом глазу, отрицала все Маринкины «наветы» и «нападки».
      – У-о-о-у, – «мутно» тянула хозяйка. – К-как вы мог-гли про-а меня-а… нас… так гово… подумать.
      – Вера Алексеевна, голубушка, – натянуто прервала пьяные излияния Маринка. – Я не думаю, я спрашиваю. Не заходили ли вы в квартиру в мое отсутствие?
      – А-оуф-ф-ф, – Вера Алексеевна задумалась, затем ответила:
      – Не-е-ет. Ну не-е-ет. Вот… эа-эа-эа… када-а брат ваш был дома, тада за-аха-хадила…ли. Мы.
      – Какой брат, Вера Алексеевна? – невольно понизив голос до шепота, спросила Маринка, чувствуя, как шевелятся на голове волосы. – Какой брат? У меня нет братьев!
      – Ну-у-у-у… Ваш брат. Так и ска-азал: «Брат я». Маринка заполошно оглянулась. Вроде бы все на месте, ничего не пропало. Подхватив телефон, она подошла к шкафу, открыла. Вещи здесь. Все здесь.
      – Вера Алексеевна, как он выглядел, этот «брат»?
      – Ну-у-у такой… такой… приятный такой. Обхо… охо… дительный. – Слово далось хозяйке с большим трудом. – На вас очень даже по… охо… хожий. И выпить налил… Еще бы, подумала Маринка зло. В таком состоянии все на всех похожи. А уж когда наливают «на халяву», так и вовсе на одно лицо. Мы с фонарем – близнецы-братья!
      – Он что-нибудь говорил?
      – Посидели, погово-орили. Как водится. Он еще деньги за-апла-атил. Это уж и вовсе смахивало на бред сумасшедшего. Кто-то приходит, забирается в Маринкину квартиру, а когда появляются хозяева, платит деньги. И не мало. Триста баксов. С чего бы вдруг? «Домушник»-альтруист? Мало похоже.
      – А что конкретно говорил этот мой «брат»? Может быть, представился, сказал, откуда он, зачем зашел?
      – Боря. Боря его зовут. Обхо… охо… дительный, – вставила Вера Алексеевна понравившееся слово. – Выпить налил. Понятно, подумала Маринка. Пошли на второй круг.
      – Еще он говорил что-нибудь?
      – Сказал, что-о вы скоро съедете от нас.
      – В каком смысле?
      – Ну-у-у… Вам лучше… знать. А-а-а он так и сказал, мол, через две недели как съедет, тада, мол, я у вас по-о-оселюсь. А мне что? По мне так хоть век живи, коли человек хороший, – закончила хозяйка сакраментальной дворнической фразой. Две недели, подумала Маринка. Почему две? Если это был странный телефонный знакомец, то почему две недели, а не одна? Если Маринке не изменяет память, то разговор сегодня шел именно об одной неделе, а не о двух.
      – Вера Алексеевна, а когда это произошло?
      – Эта-а? Ну-у-у-у, с неделю уж будет. С неделю.
      – С неделю, – повторила механически Маринка и добавила уже про себя: «Всего, выходит, как раз две недели». – А как он все-таки выглядел?
      – Ну-у-у, невысокий та-акой. С вас, может, росточком. Или повыше. Не разобрала… я. И сидели мы все время. А лицо такое, в очках. И волосы длинные такие, с «хвостом». Сзади. Белые, вот что. А сам в куртке он был. С щетиной, как у Вовки моего. А вообще, не скажу. Помню плохо, – хозяйка хохотнула с легким налетом смущенности. – Выпили мы в тот вечер шибко. Что было, то было. Еще этот ваш брат аж несколько бутылок поставил. Не жадный. И деньги дал, аккурат за две недели.
      – Понятно, – Маринка была обескуражена и, что скрывать, слегка напугана. – Спасибо, Вера Алексеевна.
      – Да не за что, золотко. Не за что. Вы… звони, ежели что не так. Я ж завсегда вам рада. Что-то глухо брякнуло. Видимо, хозяйка шмякнула трубку на рычаг. Маринка положила свою и еще раз огляделась. Это уже не было похоже на шутку. Даже на дурную. Какой-то психопат забрался к ней в дом. Зачем? Что ему было нужно? Брать здесь нечего. Хотел напугать? Оставил бы записку. Подбросил бы, в конце концов, дохлую кошку или что-нибудь в том же духе. Маринка прошла в кухню, заглянула в шкафы, проверила полки, бормоча на ходу:
      – Не волнуйся, подруга. Это нервы. Нервишки шалят. Не бойся. В голове же крутилось совсем другое: «А что, если это псих действительно решил меня убить?» Ну, предположим самое худшее. Тогда, может быть, он приходил, чтобы отравить пищу? Съест Маринка кашу, макароны, картошку, не важно что, – и, пожалуйте, вперед ножками, прямиком в районный морг. Как тебе, подруга, подобная перспектива? Маринка решительно распахнула дверцы шкафов и принялась выгребать с полок продукты, сваливая их в мусорное ведро. Коробки, пакеты, пластиковые мешки, все, что попадалось под руку. В какой-то момент она выпрямилась, чтобы перевести дыхание, и увидела в оконном стекле… собственное отражение. И испугалась. Несколько минут Маринка смотрела на себя, всклоченную, с перекошенным от напряжения лицом, а затем засмеялась. Сперва слабо, потом все громче и громче. Нервное напряжение нашло выход. Маринка опустилась на пол, села, привалившись спиной к шкафу, зажимая руками живот. Дошла, молнией промелькнула в голове шальная мысль. Дошла. Совсем «чердак поехал». Не много же, однако, тебе надо, подруга. Всего-то пять минут разговора с пятидесятилетней алкоголичкой – и готово. Это же бред. Настоящий бред сумасшедшего. «Белая горячка». Сколько они тогда выпили? По собственному признанию хозяйки – изрядно. Чему же тут удивляться? Странно еще, что у них тут Боря сидел, а не маленькие зеленые человечки. Или не черти какие-нибудь. А если серьезно… Никого, конечно, здесь не было и быть не могло. Никто сюда не приходил. Многоуважаемая Вера Алексеевна выпила, что-то у нее замкнуло в головушке, а в результате хозяюшка, по доброте душевной, скоренько вылепила из Маринки очередную клиентку «пятнашки» или «Кащенко». Или «Белых столбов». Суть не меняется. Хоть «кремлевским санаторием» назови, а «психушка» – она и в Африке «психушка». Маринка поднялась, несколько раз глубоко вздохнула, успокаивая рваное дыхание, утерла слезы со щек и взлохматила волосы.
      – Все, – громко сказала она вслух. – Все. Ничего не было. Просто так совпало. Неудачно. В этот момент тренькнул телефон. Коротко. И тут же забился в электрической истерике. Хороший был аппарат. И звонок ничего себе. Мертвого из могилы мог поднять. Маринка посмотрела на ведро, забитое продуктами, вздохнула и пошла в комнату. Сняла трубку, плюхнулась в кресло.
      – Алло?
      – Марин, это я, – услышала она виноватый голос Миши. – Слушай, я тебе вчера нахамил, да? Насчет работы что-нибудь, да? – Замялся, повисла неловкая пауза. Маринка молчала. Временами в ней просыпалась маленькая ехидная стервочка. Просыпалась и молчала себе, от души упиваясь чужой униженностью. – Ты извини. Принял я вчера солидно, конечно. Клянусь, больше не повторится. – Он усмехнулся грустно. – Самое смешное, что я против твоей работы ничего не имею. Честно. Но вот прет из меня иногда какая-то дикая придурь. Сам себя убил бы за это. Маринка подумала, что надо бы его еще подержать на «строгом поводке», но потом рассудила: «Зачем?» Извинился человек. Решила расставаться – расставайся и нечего тянуть, а уж если надумала прощать – так прощай, не кобенься. Сама же потом в дурное положение попадешь. Да и запоминается унижение, что, естественно, не добавляет тепла в дальнейшие «супружеские» отношения. Как говорится, все хорошо в меру.
      – Знаешь, Миш, – медленно сказала она, – если уж у тебя не получается пить и держать себя в руках, то ты, будь добр, выбери, что больше нравится. Но первое – без меня.
      – Да я уж выбрал, – вздохнул он. – Честно. Как встал сегодня, так на белый свет смотреть не хочется. Ощущаю себя последней скотиной.
      – Ладно, забыли. – Маринка дотянулась до сумочки, выудила из пачки сигарету, щелкнула зажигалкой. – Ты почему не на работе?
      – Да я только до обеда договорился. Потом помчусь.
      – За мной заедешь?
      – Конечно, – в голосе Мишки прозвучало облегчение. – Конечно, заеду. Часиков в семь. Поужинаем в ресторане каком-нибудь, потанцуем.
      – Хорошо. Маринка посмотрела на часы. Уже без пяти одиннадцать. Время летит – не успеваешь оглядеться.
      – До вечера.
      – До вечера, – ответила она спокойно и положила трубку. А дел-то еще, дел. В магазин сходить, прикупить продукты. Мясного на раз, да на гарнир чего-нибудь, что не портится. Что можно оставить, вдруг снова «Боря заявится». Маринка усмехнулась. Надо при встрече за хозяйкой внимательно приглядывать. Не ровен час, укусит. Поспать бы еще. Шесть часов за двое суток – не срок. Глаза сами собой закрываются. Маринка поискала взглядом пакет. Вроде бы в столе был, в кухне. Телефон зазвонил снова. Или в прихожей, думала Маринка, снимая трубку. Точно, в прихожей, в ящике для хозяйственных мелочей.
      – Алло. Слушаю.
      – Сюрприз. Маринка задохнулась. Ее вдруг бросило в жар. Пальцы сами собой плотнее стиснули трубку. Этот человек знал ее домашний телефон. Более того, ему было известно, что она сейчас здесь, в этой квартире.
      – Я слушаю, – повторила Маринка машинально.
      – Ты видела мой подарок?
      – Что тебе нужно? – в голосе сами собой прорезались панические нотки. В голове – «вот тебе и «белая горячка». – Почему ты преследуешь меня?
      – Ты видела мой подарок?
      – Что тебе нужно?
      – Ты видела мой подарок? – не без раздражения переспросил незнакомец. – Ты видела его?
      – Какой подарок? – растерянно прошептала Маринка. Она почему-то решила, что это обязательно будет труп. По закону банальных киноужасов. Где-нибудь под кроватью. – Что ты имеешь в виду?
      – Посмотри в шкафу. Он бросил трубку. «Боря». Бред спившейся хозяйки. Сумасшедшая фантазия алкоголика. Незнакомец обрел плоть, из телефонного призрака превратился в живого человека. Странного, страшного, но живого. Маринка шагнула к шкафу, распахнула дверцы… ничего. Ни трупа, ни отрезанных рук-ног, ничего из того, что так любят изображать в своих «нетленках» режиссеры-писатели. Да и откуда им тут взяться? Только что ведь заглядывала. Маринка перевела дух. Если бы в шкафу все-таки оказался труп, она, наверное, грохнулась бы в обморок. Но, слава богу, ничего. Ничего. Боязливо, осторожно Маринка тронула вещи, лежащие стопками на самом дне платяной утробы. Хотя и видела, что в вещах не рылись. Ее рукой сложены. Чемодан чистый, ни пятнышка. Маринка глубоко вобрала в себя густой невкусный комнатный воздух. Мысли сменялись, как узоры в детском калейдоскопе. А что, если это все-таки шутка? Если незнакомец узнал ее имя-фамилию, почему бы ему не узнать и домашний телефон? Кстати, при поступлении на работу она написала в анкете именно этот номер. Ну, Сергей Сергеевич. Ну, добродушный вы наш. Если окажется, что не обошлось без вашего вельможно-братского участия, – держитесь. Ходить вам без головы. Подумав об этом, Маринка испытала некоторое облегчение. Опять же, с чего это ей пришло в голову, будто незнакомец точно знает, что она тут? Просто набрал Мишкин номер, подошел совсем не тот, кого он ожидал услышать. Тогда незнакомец позвонил сюда и… попал. Черт, глупо-то как. Как глупо. Она решительно сдвинула платья, пиджаки, плащи, куртки, все, что не носилось или носилось редко, по сезону, время от времени. Тяжело. Вещей скопилось прилично. Выбрасывать жалко, может быть, отдать часть хозяйке? – подумала Маринка, а мгновением позже застыла, словно соляной столб. Рука ее непроизвольно поднялась и легла ладонью на приоткрытый рот, сдерживая поднимающийся из легких крик. На задней стене шкафа жирными бурыми мазками была выведена цифра:
 

5.