Сердце дьявола

      – Откуда вам известно, что убитую девушку звали Алла Викентиевна Ладожская?
      – Ну… – Пилюгин засмеялся еще искусственней, чем прежде. Он вообще был похож на оживший манекен. – Аркадий Николаевич, я не ожидал, что вы станете задавать подобные вопросы.
      – А я стал, – Волин подобрался, словно перед дракой.
      – Аркадий Николаевич, это некорректно.
      – Вы будете отвечать или можно повесить трубку?
      – Ну, если вы настаиваете…
      – Настаиваю.
      – Аркадий Николаевич, надеюсь, вы понимаете, у каждого свои источники информации. Иногда это неприятно осознавать, но… Наш начальник созвонился с вашим начальником. Дальше можно не объяснять?
      – Да нет, Виктор Павлович, объяснять придется. Мой, как вы выразились, начальник не знал имени-фамилии убитой. Их вообще никто не знал, кроме меня и двоих сотрудников, работающих в группе. Данные Аллы Викентиевны Ладожской пока даже не приобщены к делу. Попробуйте-ка еще раз ткнуть пальцем в небо. Может быть, что-нибудь и получится. Пилюгин было хмыкнул, но осекся, сообразив внезапно, что собеседник назвал его по имени-отчеству, которых он не называл.
      – Я вижу, мы с вами не нашли общего языка, – сухо сказал Пилюгин. – Очень жаль.
      – А мне, представьте, ни капельки. Было бы куда хуже, если бы я нашел с вами общий язык.
      – Ну что же, всего доброго, – по степени сухости голос Пилюгина можно было сравнить с каракумским песком. Да и то, сравнение оказалось бы не в пользу последнего.
      – И вам, дорогой мой. И вам. Эти «сыскари» интересовали Волина все больше и больше. Он уже не сомневался, что троица каким-то образом привязана к данному делу. Ни с того ни с сего подобное любопытство не просыпается. Вопрос номер один: кто они? Вопрос номер два: откуда им известна фамилия Ладожской? Кто поставляет им информацию? В Саше и Леве Волин был уверен, как в себе. Лева вообще не горел желанием сдавать дело. Он жаждал вцепиться психопату в горло собственными руками. На этапе «зависа» «петровцы» не получили бы от него ни единой крупицы информации. Потом – да, выложил бы все, что знает и о чем догадывается. Но не сейчас. Смирнитский, конечно, не особенно рад «ишачить на дядю», но, раз уж приходится, делать это будет добросовестно. На все сто. Так что тут сыскарям тоже обломилось бы. Откуда же тогда у них сведения? Свидетель? Свидетель позвонил бы Волину. Номера телефонов-то в газете прокуратурские. Что же остается? А остается некто, знавший Ладожскую, почему-то не желающий «светиться» перед официальными властями. Звонок Пилюгина официальным уж точно никак нельзя назвать. Даже с большой натяжкой. Чем дальше, тем интереснее и интереснее. Вопрос номер три: как связано вчерашнее убийство двух алкоголиков спально-районного масштаба с маньяком-убийцей? И связано ли вообще? На кой ляд ему понадобилось убивать Веру и ее сожителя? Какую опасность могли представлять для него алкаши? Допустим, Вера его знала. Откуда? Крутой мужик, выпивающий на «блатхате» вместе с пропитыми синюшными ханыгами? В понимании Волина это как-то плохо увязывалось со сложившимся уже образом убийцы. Не стал бы этот парень пить с кем ни попадя. Не тот калибр. Почему же убил? Хотя, может быть, это и не он вовсе. Но тогда зачем приезжали сыскари? Спутали «почерк»? Какой там «почерк»? Несчастный случай, чистейшей воды. Бытовое отравление. При чем тут маньяк? У Волина голова пошла кругом от всей этой канители. Никак не желали «увязываться» многочисленные «хвосты». Ладно, подумал он. Подождем. Послушаем, что выяснит Соев.
 

***

 
      Бухгалтерия службы «777» располагалась в небольшой комнатке. Четыре стола, стоящих почти вплотную друг к другу, стеллажи, заваленные папками, на корешках которых значилось: «Договоры», «Счета», «Баланс» и еще два десятка бирок, малопонятных простому смертному. Стопки справочников, касающихся законодательства и налогообложения. За столами чинно восседали три дамы, на лицах которых давно осела «бумажная пыль», и круглолицый очкарик лет двадцати пяти. Парень явно скучал, грыз ручку, смотрел в окно. Дамы самозабвенно гоняли чаи. Очевидно, Леве посчастливилось попасть в обеденный перерыв. Директор «777», румяный, пышущий здоровьем и оптимизмом толстяк, Сергей Сергеевич Каляев, обвел кабинет рукой.
      – Вот. Это и есть наша бухгалтерия. Сказал так, словно хвастал: «А это наши угодья. Пшеничка нынче уродилася – загляденье».
      – Я понял, – спокойно ответил Лева и добавил, обращаясь ко всем присутствующим: – Здравствуйте. Дамы механически повернули головы на звук. Напоминали они древних черепах, которым между шейными позвонками насыпали канифоль. Неживые какие-то были дамы. Странные. Парень прекратил глодать ручку, сонно посмотрел на Леву, кивнул:
      – Добрый день. Следом за ним кивнули и дамы. Дружно, в унисон. Странно, но нафталин из причесок не посыпался и позвонки не заскрипели.
      – Товарищ, можно сказать, из органов, – вещал в это время Каляев. – Ему необходимо что-то уточнить. Для дела. Попрошу оказать всяческую помощь. И улыбнулся персонально Леве, словно бы спрашивая: «Хорошо? Больше ничего не нужно? Стоит вам мигнуть – и сразу все будет».
      – Только не «можно сказать», а из органов, – поправил Лева. На лицах бухгалтерских барышень зацвели квелые улыбки. Атрофия лицевых мышц – побочный эффект долгой канцелярской работы. Отучаются люди полноценно улыбаться. Ничего с этим не поделаешь. «Ручкогрыз» тоже уставился на визитера. Без симпатии, впрочем. Просто как на средство скоротать безумно нудный рабочий день.
      – Значит, вы тут работайте. Девушки вам помогут, – урчал по-кошачьи Каляев. – А если что, сразу ко мне. «Без обиняков, запросто, – добавил про себя Лева. – Так и скажите: мол, к Иван Алексанычу Хлестакову-с». Директор колобком проскочил в приоткрытую дверь. И от бабушки, значит, ушел, и от дедушки, как ни странно, тоже ушел. «Девушки» мгновенно приняли охотничью стойку, уставились преданно на «ах, какого жениха». А Лева, оглядевшись, спросил:
      – Простите, где я могу присесть?
 

***

 
      Лишние минуты ожидания копились, словно металлолом, истлевая ржавчиной раздражения. Боря злился, поглядывал на часы. Очередная жертва опаздывала уже на десять минут. Маленькая женская слабость, порождающая большие проблемы. План Бори, рассчитанный до минут, давал сбой. Подобное случалось и раньше, и каждый раз он испытывал жгучее желание беспочвенного убийства. Его абсолютно не волновало, что, в конечном итоге, жертва опаздывала на собственную смерть. Разве это имело значение? Ему хотелось достать из сумки нож и, вымещая душную злобу, перерезать горло первой же встречной девице. Ведь по сути все они олицетворяли одну и ту же женщину. Прошлое, которого Боря боялся до умопомрачения. Пятнадцать минут. А если она вообще не придет? Тогда все повалится в тартарары. Боря тихо выругался. В площадной ругани прозвучал такой пыл, такая безграничная ненависть, что случайно оказавшаяся рядом пожилая дама рубенсовской комплекции испуганно шарахнулась в сторону и посмотрела на Борю. В глазах ее застыл сплав презрения и испуга.
      – Молодой человек…
      – Пошла вон, – отреагировал он, чувствуя, как ярость раскаленным шипом вонзается в мозг. Женщина быстро пошла прочь, бормоча что-то себе под нос, а Боря мысленно поблагодарил судьбу. Еще секунда – и он окончательно потерял бы над собой контроль. А уж тогда… Жертва – кругленькая, веселая, светящаяся изнутри девушка в тонких изящных очках – появилась в дверях метро «Новослободская», заметила его и помахала рукой. Он тоже увидел ее, старательно выдавил ответную улыбку.
      – Заждался?
      – Ничего.
      – Ты сегодня без машины, – заметила девушка, беря его под руку. «Очень проницательно», – едко подумал Боря.
      – Сломалась. В сервис отогнал. К понедельнику сделают. Она отстранилась, с любопытством посмотрела на спутника.
      – Ты расстроен? Это из-за того, что я опоздала, да? У нас троллейбусы плохо ходят. Говорят, авария какая-то на линии.
      – Ерунда, – рассеянно отмахнулся он. – Ты сегодня работаешь?
      – Нет. У меня отгул. Я специально взяла. – Девушка приподнялась на цыпочки и чмокнула его в щеку. – Ну не дуйся. Женщины должны немного опаздывать.
      – Я знаю, – ответил Боря. Они пошли по Селезневской, в сторону сада ЦДРА.
      – Куда ты меня ведешь? – поинтересовалась девушка.
      – Увидишь. Сюрприз.
      – Что-то случилось? – Жертва почувствовала неладное. Это происходило практически каждый раз. Они физически ощущали близость смерти. Совсем как лошади, бараны или собаки. В понимании Бори, это лишний раз доказывало их близость к животным.
      – Ничего не случилось. Все в порядке, – ответил он, невольно оглянувшись через плечо. – Все в полном порядке.
      – Что-то все-таки случилось, – уверенно заявила девушка.
      – Все нормально. Боря вновь ощутил, как обжигающая волна раздражения поднимается из живота, подобно изжоге. Однако он умудрился выжать из собственных губ еще одну улыбку. Квелую, блеклую, как долька засохшего апельсина, но все-таки улыбку. Девушку она встревожила еще больше.
      – И все же? Куда мы идем?
      – Я хочу тебе кое-что показать.
      – А ты не можешь показать здесь?
      – Нет. Здесь не могу, – ответил Боря. Они пересекли Суворовскую площадь и, оставив слева звездно-пятиконечный театр, а справа гостиницу, углубились в рыже-коричневый, с серыми проплешинами сад. Золотая листва упрямо липла к мокрому асфальту. По дорожкам прогуливались родители с детьми. В честь субботнего дня народу было довольно много. Но этот момент Боря продумал заранее. Одной рукой он расстегнул «молнию» на сумке, второй указал на деревья:
      – Смотри, какая красотища. Девушка удивленно огляделась.
      – Ты привел меня сюда, чтобы показать парк?
      – Странно, правда?
      – Не очень, конечно, – она взглянула на него. – Только…
      – Что?
      – Ты совершенно не похож на романтика. «И даже больше, чем ты думаешь», – добавил Боря про себя и улыбнулся.
      – Здорово, верно?
      – Красиво, – согласилась она и еще раз посмотрела вокруг. – Странно, что мы пришли именно сюда.
      – Почему? Стоя за спиной жертвы, Боря стянул кожаные перчатки, достал из сумки тонкие резиновые, коротким выверенным движением надел их и нацепил кожаные поверх.
      – Мы ездили в этот сад на выпускной вечер. Встречали рассвет, – девушка улыбнулась. – Как будто вчера все было. Мальчишки пили вино прямо из бутылок и курили, – она засмеялась. – Такие важные все были. Школу закончили. Взрослыми стали. Боря украдкой оглянулся. Никто не наблюдает? Родители заняты детьми. Толстяк на лавочке, метрах в пятидесяти, читает газету, ничего не замечая вокруг. Двое парней в широких куртках и свободных штанах неспешно прогуливаются по дорожке. Якобы увлечены беседой, но пиво не пьют, не смеются, то и дело посматривают по сторонам. Милиция, что ли? Боря прищурился. Короткие стрижки, бычьи шеи, спортивные фигуры, даже под объемистыми куртками заметно. Точно, милиция. Он усмехнулся. Интересно. Только пусть не говорят ему, что Петровка здесь всем составом послеобеденный променад совершает. Ничего подобного. Чекистят, сволочи. Прыткий следователь попался, головастый. Не обманул Бориных надежд. По следу прет, как бульдозер. Упорно и мощно. Быстро, однако, сориентировался, надо отдать ему должное. Быстро. Впрочем, может быть, эти двое здесь совсем по другому делу. Мало ли нынче в большом городе преступлений совершается. Завались.
      – …Никого не видела, – продолжала тем временем девушка. – Разлетелись все. Быт заел. А какие планы были грандиозные. Каждый год собираемся… Один раз собрались. Да и то не все. Осталась компания – человек пять. Вот так.
      – Пойдем-ка, – потянул ее за собой Боря.
      – Куда? Она размякла от собственных воспоминаний, как зачерствевшая горбушка на пару.
      – Пройдемся. Погуляем.
      – А-а-а, пойдем. Они побрели по дорожке в сторону Музея Вооруженных сил. Чем дальше, тем реже становился парк. Сквозь стволы деревьев уже проглядывали бронекорпуса стоящей перед музеем боевой техники. Время от времени Боря посматривал через плечо. Двое бугаев топтались на дорожке, глядя им вслед. Значит, все-таки по его душу, решил он. Ориентировочка, наверное, есть. Странно, что сразу не подошли. Нет, не то чтобы Боря сильно уж боялся проверки. С документами у него все было в порядке. Просто до определенного момента ему не хотелось бы входить в непосредственный контакт с правоохранительными органами. Когда что-то идет вразрез с первоначально намеченным планом, неизбежно возникают сомнения, а сомнения – первый шаг к пропасти. Бугаи отвернулись и зашагали в противоположную сторону. Боря улыбнулся удовлетворенно, затем всмотрелся в блеклый фон парковых деревьев:
      – Ух ты… – пробормотал он изумленно.
      – Что? – Девушка вглядывалась в черные росчерки голых стволов.
      – Смотри-ка. Не дожидаясь очередного вопроса, Боря пошел по рыже-коричневому ковру мокрой листвы в глубину парка. Подальше от пешеходных дорожек, а значит, и от самих пешеходов.
      – Что? Девушка оглянулась на мам-пап, а затем нерешительно пошла за кавалером. Выглядела она, как Фома, ступивший следом за Спасителем на зыбкую водную гладь. Боря продолжал уверенно идти вперед. Он даже ни разу не обернулся, поскольку был уверен: жертва, как привязанная, последует за ним. Этим нехитрым приемом Боря пользовался регулярно. Любопытство сгубило кошку. Разве им этого не объясняли? А чем они отличаются от кошек? Пожалуй, только большим любопытством. Девушка послушно шла за Борей, еще не догадываясь, что там, впереди, среди деревьев, точит свою и без того острую косу жуткая старуха в бесформенном черном балахоне.
 

***

 
      Саше понадобилось не слишком много времени, чтобы понять: на самом деле о личной жизни Аллы Викентиевны Ладожской Наташе известно очень и очень немногое. Очевидно, Ладожская умела держать на расстоянии не только мужчин, но и подруг. При иллюзии полноценного общения Наташа практически ничего не могла рассказать о внутреннем мире Ладожской. Чем она занималась, оставаясь одна? Каков был круг ее интересов? С кем общалась помимо банковских служащих? Саша не очень верил, что человек способен жить абсолютно оторванно от мира. Особенно когда речь шла о молодой, красивой девушке. Вывод: существовала вторая сторона жизни Аллы Ладожской, о которой она не рассказывала никому. Даже близким приятельницам. На вопросы Наташа отвечала либо слишком размыто, либо вообще отделывалась общими фразами. Саша был склонен связывать это с практицизмом убитой. Чем меньше о тебе знают, тем меньше смогут рассказать, а значит, тем проще создавать придуманный тобой образ. Как работала? Хорошо работала. Можно даже сказать, отлично. Нравилось? Наташе кажется, что нет, хотя поручиться за это, разумеется, нельзя. Алла никогда не жаловалась. Сидела себе, помалкивала. Хотя время от времени складывалось ощущение, что ей безумно скучно. Зато у начальства она всегда была на хорошем счету.
      – Так то у начальства, – сказал Саша, подумал и добавил: – Деликатный вопрос: вы не замечали за Аллой каких-нибудь странностей? Может быть, не всегда, а только в последнее время.
      – Например? – Наташа покачала в чашке кофейную гущу.
      – Еще кофе? – спохватился оперативник.
      – Нет, спасибо. Достаточно. – Подтекст читался вполне явственно: «Ваш кофе скоро начнет у меня из ушей выплескиваться».
      – Так как насчет странностей? – настаивал Саша.
      – Ничего такого, что выходило бы за рамки общепринятых норм.
      – В каком смысле? В наше время понятие «общепринятые нормы» становится все более туманным.
      – Алла не употребляла наркотиков, практически не пила, разве что рюмку по особым случаям, проституцией не подрабатывала. Вы эти странности имели в виду? Или что-нибудь другое? – Саша вздохнул. Наташа оценила его вздох, усмехнулась. – Да нет, попыток суицида за ней тоже не замечалось. Саша снова вздохнул, еще тяжелее, чем прежде. Наркотики и проституция интересовали его в первую очередь. Проституция как реальная «подкладка» фальшивого существования – дальше в своих фантазиях Саша не пошел, – наркотики как повод к принятию барбитуратов. Точнее, кемитала.
      – Ну, ясно, – разочарованно пробормотал он. – Просто ангел, а не девушка. Говорящая кукла. Ладно. – Саша поднялся. – Мне нужно позвонить.
      – Допрос окончен? – Наташа взяла сумочку, запахнула пальто. – Я могу идти?
      – Почему допрос? – обиделся оперативник. – Не допрос, а снятие свидетельских показаний.
      – Называйте как угодно, – мило улыбнулась девушка. – Суть от этого вряд ли изменится.
      – Не уходите, – безапелляционно скомандовал Саша.
      – Почему?
      – Я вас провожу.
      – Спасибо, думаю, сама доберусь. Здесь не так уж далеко.
      – И все-таки. Наташа пожала плечами:
      – Как хотите. Она вновь опустилась на стул, а оперативник направился к стойке. Телефон обнаружился у бармена, чему Саша очень обрадовался. Не сильно-то грело его шарахаться по всем районным закоулкам в поисках исправного таксофона. Бармен поставил аппарат на стойку и деликатно отошел в сторону. Оперативник набрал номер прокуратуры. К этому моменту Волин уже совсем отчаялся дождаться звонка, и посему разговор носил исключительно конструктивный характер с легким уклоном в генеалогию. В основном по материнской линии. Закончив плодотворную беседу, Саша вернулся к столику, присел и озадаченно поскреб в затылке.
      – Что-нибудь случилось? – вежливо поинтересовалась Наташа.
      – А? – оперативник вник в смысл вопроса, с деланной беспечностью махнул рукой. – Пустяки. Ерунда. «Цэу» от начальства поступило. – Он расплатился с официанткой за кофе, принялся сосредоточенно застегивать пальто, спросил между делом: – Кстати, вы знаете, что Ладожская посещала институт стоматологии?
      – Знаю, – кивнула девушка и после короткой паузы добавила: – Мы вместе туда ходили.
      – Как? – Саша приоткрыл от изумления рот. – Как вместе?
      – Ну, вместе, понимаете? – Наташа улыбнулась натянуто. – Как вам объяснить, чтобы попроще. Вместе, это когда не один, а с кем-нибудь. За компанию, например. Вдвоем, одним словом.
      – Слушайте, прекратите строить из меня дурака, – возмутился оперативник. – Что вы, в самом-то деле! Мы, между прочим, о вашей подруге сейчас разговариваем. Убитой, кстати.
      – Не может быть! – удивленно воскликнула Наташа, но тон ее тут же сменился на серьезный и злой. – Я, к вашему сведению, давно уже это поняла. И, кстати, не я строю из вас дурака, а вы сами. Ведете себя, как… гусар в доме терпимости. Саша несколько секунд смотрел на нее, затем хмыкнул:
      – Ладно. Извиняюсь. Значит, вы посещали институт стоматологии вместе с Ладожской, так?
      – Именно.
      – В один день?
      – Да. В этом смысле Алла была жуткой трусихой. Зубных врачей боялась до обмороков. Все время кого-нибудь уговаривала с ней сходить. В первый раз я поехала, но потом ей пришлось кататься самой.
      – Часто?
      – Что?
      – Ездила часто?
      – Не помню точно. Несколько раз. Может быть, два или три.
      – И все к одному врачу, верно?
      – Вы удивительно проницательны.
      – В общем, так. Сейчас вы не пойдете ни на какую работу, а отправитесь домой, запретесь и не будете никому открывать. Никому. С вашим начальством я все утрясу.
      – Совсем никому не открывать? Наташа говорила с прежними, слегка насмешливыми интонациями, но в глазах у нее внезапно проявилась тревога.
      – Совсем. Только мне и никому больше.
      – А, значит, вам я могу открыть. Ну, слава Богу. А то бы, наверное, умерла с голоду.
      – Наташа, – очень четко, раздельно произнес оперативник. – Я хочу, чтобы вы уяснили, как «Отче наш». Возможно, вам грозит большая опасность. Девушка несколько секунд смотрела на него, словно решая в уме, насколько серьезны слова собеседника. Наконец кивнула, ответила уже без тени иронии:
      – Хорошо. Я не стану открывать дверь.
      – Кто бы ни пришел и что бы ни говорил.
      – Хорошо.
      – Отлично. Значит, сейчас я отвезу вас домой, а ближе к вечеру заеду узнать, как дела. Или позвоню. Все зависит от результатов.
      – Хорошо.
      – Ну и чудненько, – сказал Саша неоправданно живо, переводя дух. – Кстати, мне нужен номер вашего домашнего телефона.
      – Зачем?
      – Мало ли что может произойти. Возможно, мне понадобится срочно связаться с вами.
      – Хорошо, – Наташа продиктовала номер, спросила: – Это действительно настолько серьезно?
      – Возможно, даже серьезнее, чем мне кажется, – ответил Саша.
 

***

 
      Волин помял подбородок и огляделся. В стороне от остальной группы скучающе жались двое патрульных. Здоровенные лбы, каждый из которых, наверное, мог свалить быка одним ударом, стояли, словно нашкодившие мальчишки. Рядом с суровым видом возвышался капитан с Петровки, поглядывал многообещающе на своих подопечных. Росточком небольшой, но неимоверно широкий в плечах, он был похож на бульдога. Место происшествия давно оцепил отделенческий наряд. Над телом колдовали эксперты. Молодцеватого вида участковый снимал показания с единственного свидетеля – седоголового, практически беззубого старичка затрапезного вида: грязные брюки, грязные резиновые сапоги, плащ с надорванным воротником. Старик опирался на железную палку, между ног у него стояла сумка, битком набитая пустыми бутылками. Волин подошел ближе. Старик заметил «большого начальника» и специально заговорил погромче, чтобы тот слышал:
      – …Вот и подумал, может, они пивка решили выпить? Культурно, стал быть, отдохнуть на природе. Вроде пикника. Только мы людям мешать никогда не станем. Мы ж не то что шаромыги какие. Понятие, стал быть, имеем. Над душой-то стоять да в рот человеку заглядывать, это ж разве дело? Не-ет, у нас все культурно, взаимно, как говорится, вежливо, по-людски. Так и решили, стал быть, пока пройтиться, посмотреть, может, кто где еще отдыхает. – Старик почему-то старательно говорил о себе в третьем лице и во множественном числе, чем, конечно, слегка раздражал. – Вернулись-то полчасика спустя, ан тут вон какое дело, – он повернулся и указал на торчащие из голых кустов женские ноги. Участковый посмотрел на Волина, ожидая вопроса, но тот только кивнул: «Продолжайте». Лейтенант сразу приосанился, посерьезнел, напустил значительности, спросил веско:
      – То есть вы видели убийцу. Я правильно понимаю?
      – Не-е-ет, этого нехристя мы не видели. – Старик прищурился и покачал темным узловатым пальцем перед самым носом лейтенанта. – Кавалера ейного видели, точно. А кто уж убивец, так это, стал быть, вам виднее. Коли вы милиция. Власть, стал быть.
      – Как выглядел этот кавалер?
      – Как выглядел? – Старик задумался, задрал вверх щетинистый подбородок, посмотрел голубыми подслеповатыми глазами в небо. – Так ведь он спиной стоял, мы, стал быть, лица-то не рассмотрели.
      – Фигуру рассмотрели? Как одет, рассмотрели? Рост рассмотрели? – сатанел потихоньку участковый.
      – А как же? Это мы в лучшем виде, – выкатывал дымчатые глаза «державный» старик. – Значит… Росточком он примерно с вас будет, – вежливый кивок в сторону Волина. – В руке, стал быть, сумка такая. Курточка темная, брюки… эти… Дажинц.
      – Джинсы, – поправил лейтенант, быстро записывая.
      – Может, и так, – согласился со степенной важностью свидетель, вдруг разом осознав собственную бесценность. – На ногах белые такие кеды.
      – Кеды? – удивленно переспросил участковый. – Может, кроссовки?
      – Верно говоришь, батюшка. Разве ж тут все упомнишь, када такое вот, – снова полуоборот к трупу, – повидать доведется-то. Кому хошь память отшибет.
      – Телосложение не заметили?
      – Сложение-то? Нормальное. Вон как у вас, – снова взгляд на Волина. – Не хроменький. Чего не было, того не было.
      – Волосы какие? Светлые? Темные? Короткие? Длинные?
      – Волосы-то?
      – Волосы, волосы, – вздохнул лейтенант.
      – Так… Их и вовсе не было. Вон ведь какое дело.
      – Волос не было?
      – Волос, батюшка.
      – Он что, лысый? – не понял участковый.
      – Может, и так.
      – Что значит «может, и так»?!! Раз волос нет, значит, лысый!
      – Может, и так, – легко согласился старик. – А только под кепкой мы не приметили.
      – На нем кепка, что ли, была надета?
      – Так, батюшка. Кепка.
      – Твою мать, – процедил сквозь зубы лейтенант. – Точно кепка, а не шапка, скажем?
      – Не шапка. Кепку-то мы верно приметили, – обиделся старик.
      – Какая кепка? «Аэродром»? Как у грузин? Или типа «пирожка»? Вроде пилотки?
      – Нет, такая… с большим козырьком.
      – Бейсболка, что ли? Как в кино иностранном?
      – Это мы не знаем, батюшка. В кино-то поди уж лет десять не были, а то и поболе. Участковый посмотрел на Волина, развел руками, словно говоря: «Видите, с каким контингентом приходится работать». Волин кивнул. Он уже услышал все, что хотел услышать. Несомненно, это был его подопечный, психопат-убийца. И ведь главное, словно в насмешку, совершил убийство в людном месте и средь бела дня. Народу в парке – как в летнюю жару на пляже. Полным-полно потенциальных свидетелей. Но его это не остановило. Волин прошел мимо парней из оцепления, приблизился к трупу, посмотрел на мертвую девушку. Как и в предыдущем случае, никакого сходства с первыми двумя жертвами. Шатенка, волосы короткие, стрижка «каре», полненькая, хотя и не толстая. Фигуру никак не назовешь идеальной. Рядом, в густой темной луже, лежат очки. Тонкая золотая оправа. Судебно-медицинский эксперт, сидящий на корточках рядом с трупом, повернул голову, посмотрел снизу вверх.
      – Ну как? – спросил у него Волин. – Можете сказать что-нибудь определенное?
      – Определенное? – Медик поднялся, стянул тонкие резиновые перчатки. – Практически ничего. Разве что… Похоже, он пользуется импортным кухонным ножом для разделки мяса. Такие… знаете, с зазубренным лезвием.
      – Почему вы так думаете?
      – Характерные повреждения кожного покрова и форма ран. Мне совсем недавно пришлось иметь дело с ножевым ранением. Точно такой же порез. Очень необычный. Пришлось полюбопытствовать. Сомневаюсь, что вам доставит большое удовольствие, но все же посмотрите. – Волин послушно наклонился и вгляделся в черную рану. – Видите? – Честно говоря, ничего Волин не видел. Зато почувствовал тяжелый запах смерти. Свернувшейся крови и разложения. – Ну, видите? – допытывался эксперт.
      – Как вам сказать…
      – Видите, у задней стенки шеи белое пятнышко? Вот оно. – Медик, не касаясь тела, указал на нужный участок. – Теперь видите?
      – Теперь вижу, – честно сказал Волин и с непередаваемым облегчением выпрямился. – И что это?
      – Расчленяя труп, убийца полоснул не между позвонками, а по хрящу. Но срез удивительно ровный. Без заусенцев и зазубрин. О чем это говорит?
      – И о чем же это говорит? Сейчас Волину было совсем не до загадок. Он усиленно решал другой вопрос: как удержать в желудке три пирожка, съеденных вместо обеда и запитых стаканом кофе.
      – О том, что он рассек хрящ одним ударом. Очень острое лезвие, весьма приличная физическая сила и, безусловно, определенный навык.
      – Много времени у него ушло на то, чтобы отрезать жертве голову?
      – Совсем немного. Не больше тридцати секунд. Волин оглянулся в сторону пешеходных дорожек. С той точки, где лежал труп, их практически не было видно, заслоняли деревья. Психопат выбрал наилучшее место из всех возможных. Лучшее, в смысле малолюдное. Безопасное. Малолюдное место внутри многолюдного места. Где здесь логика? Почему он пришел сюда? Рискуя быть замеченным и пойманным. Психиатр был прав. Для этого сумасшедшего крайне важно место. Настолько важно, что он пошел на безумный риск. Настолько важно, что он плюнул на собственную безопасность. Это не то место, которое указал в своей ориентировке Волин. Оно близко, но не то. Убийца выбирает место преступления, исходя из иной логики. Никакого «хода конем» нет. И совпадение чисто случайно. Тут что-то совсем другое. Что-то, что связывает все три точки: пустынный двор, детский сад и парк. Обстоятельства всех трех убийств складывались в некий непонятный пока «узор». И, чтобы его понять, требовался более глубокий и тщательный анализ. Волин кивнул:
      – Когда вы сможете подготовить заключение?
      – Постараюсь к завтрашнему утру. Хотя не могу обещать вам этого на сто процентов.
      – Речь идет о серийном убийце, – напомнил Волин.
      – Я помню, – медик нахмурился. – Но у меня есть определенные обязательства и по отношению к другим потерпевшим. Их дела тоже расследуются, а убийцы ходят на свободе.
      – Тем не менее постарайтесь сделать все возможное.
      – Разумеется, – отрезал эксперт и отвернулся. Волин не стал ничего объяснять ему. Конечно, медик не был жестокосердным чинушей или идиотом. Идиотов в их службе не держат, что же касается жестокосердия… Жесткий тон еще не подразумевает безразличия к чужой смерти. Хотя количество трупов и накладывает своеобразный отпечаток на поведение человека. Но в данном случае холодность и жесткость – способ психологической защиты. Волин это понимал. Он направился к стоящим в стороне патрульным. Остановился в двух шагах и, глядя себе под ноги, спросил:
      – Каков ваш маршрут патрулирования?
      – Мы должны были контролировать парк на отрезке улица Дурова – улица Советской Армии, – четко доложил один из патрульных. Капитан уничтожающе «стрельнул» в него взглядом. – Но мы патрулировали, как и оговаривалось на инструктаже, наиболее людные места.
      – Вы обратили внимание на эту девушку и ее кавалера?
      – Так точно, – кивнул второй. – Но они выглядели вполне мирно. Не ругались, ничего не нарушали. Просто прогуливались. Девушка не проявляла беспокойства.
      – Ну да. Мы хотели проверить у них документы, но как раз в этот момент с площади Суворова подошла группа туристов. У гостиницы возникла толчея и… – патрульный посмотрел на напарника, словно ища поддержки, – поскольку в ориентировке указывалось место от Самотечной до Дурова, то мы и пошли к гостинице.
      – Тут ведь довольно многолюдно, – добавил второй. – Особенно в обед. Кто же знал, что он решится на такое.
      – Вам удалось рассмотреть лицо мужчины? – спросил Волин.
      – Никак нет. Они прошли метрах в ста пятидесяти от нас.
      – Но убийца довольно молод, – прибавил первый патрульный.
      – У него походка такая… – он прищелкнул пальцами, -