Глава восьмая

Двадцать новых истребителей «Яковлев-1», прибывающие на усиление демидовского полка, появились над аэродромом под вечер. В потемневшем воздухе они звеньями кружились над летным полем, построив своеобразную этажерку. Девятка ходила по кругу выше, остальные самолеты – ниже. Все новые «яки» были оборудованы радиосвязью. Демидов приказал выкатить на старт автомашину-радиостанцию и, стоя возле нее, держал в руках микрофон, корректировал посадку новых летчиков. То и дело слышался его осипший голос:

– Бери левее, выравнивай. Ручку на себя, убирай газ.

Чтобы садящиеся самолеты не были атакованы какой-нибудь залетной парой «мессершмиттов», он предусмотрительно поднял в воздух четверку «ишачков» во главе с капитаном Султан-ханом.

Посадка новой группы самолетов не радовала командира полка. То и дело летчики заходили на «Т» с большими погрешностями. Коснувшись колесами земли, далеко выкатывались за белые знаки ограничителей. Двоих пришлось угнать на второй круг. Какой-то лихач, решивший сесть точно на белое полотняное «Т», отколол такого «козла», что Румянцев нервно пробормотал:

– Ну, готово. Полный капот и траурный марш Шопена.

– Хладнокровнее, Борис Николаевич! Допрыгает! Благо дело, аэродром широкий.

– Так и до могилы допрыгать недолго, – вставил стоявший рядом Боркун, сосредоточенно жевавший травинку. – Ох, товарищ подполковник, ради бога не награждайте мою эскадрилью такими кадрами.

Потом к. стартовой радиостанции подошел бравый: коренастый летчик с щегольскими бакенбардами и синими с поволокой глазами, обрамленными длинными девичьими ресницами.

– Товарищ подполковник! – Он громко щелкнул каблуками. – Майор Жернаков прибыл в ваше распоряжение с группой в двадцать истребителей «Яковлев-1».

Демидов пожал ему руку, хмуро сказал:

– Плохо садились твои орелики, майор.

Он бы выразился и резче, но опрятный, подтянутый вид майора благоприятно подействовал на опытного строевого командира, подкупил его. В постоянной фронтовой сумятице было приятно увидеть такого чистого, с хорошей выправкой летчика. В ответ на замечание синие глаза майора не опустились, продолжали смотреть на подполковника.

– Они устали, товарищ командир, – спокойно ответил Жернаков, – перелет был трудным. От самого Свердловска до Москвы шли почти на бреющем. Облака к самой земле придавили.

– А что у вас за летчики? Вояки есть?

– Есть.

– И много ли?

– Я и еще четыре командира звена. Остальные войны не нюхали.

– Ну что же, – подытожил Демидов, – будем распределять.

Поздно вечером состоялся «дележ». Демидов сам назначал новичков в эскадрильи. Восемь летчиков он закрепил за майором Жернаковым, выделив их в новую третью эскадрилью, остальных он передал Воркуну и Султан-хану. В этот же вечер, после поданного с запозданием ужина, он приказал командирам звеньев изучить район боевых действий.

– Не хотел бы я вас торопить, орелики, – произнес он при этом мрачно, – да Гитлер с Герингом, проклятые, подгоняют. Завтра все совершат по одному ознакомительному полету.

Была уже ночь, когда Демидов и Румянцев возвращались с аэродрома в деревню. Высоко в темном небе высвечивал Млечный Путь. Где-то медлительно и глухо провыл в чуткой тишине одинокий «юнкерс». Ему в хвост лениво метнулся луч прожектора и сразу погас. На западе не вспыхивало ни одной зарницы, будто вымерло все на фронте.

Открыв скрипучую дверь, Демидов прошел в горницу и зажег «летучую мышь». Оранжевым полукругом свет лег на стены, вырвал из темноты фотографии в добротных коричневых рамках. В те редкие часы, когда удавалось здесь отдыхать, Демидов любил рассматривать эти фотографии. Хозяином избы, где квартировали они вместе с Румянцевым, был почетный колхозник, бригадир полеводческой бригады Никитич, известный всей округе.

На одном из снимков он в группе делегатов 1-го съезда колхозников был сфотографирован рядом с Калининым. С других снимков улыбались вихрастые детские головки. Над старомодным комодом с широкими выдвижными ящиками висели два портрета: молодой парень в черной русской тройке и девушка в белом подвенечном платье, с пышными, уложенными короной косами. А пониже из-под бескозырки с надписью «Черноморский флот», прищурившись, глядел лихой парнишка, как две капли воды похожий на самого Никитича.

Веяло от этих фотографий устоявшимся покоем работящей, честной советской семьи, и, глядя на них, вспоминал Демидов свою семью, находившуюся теперь далеко от него.

Комиссар задержался на кухне. Звякая черпаком о ведро, достал воды, пил ее, жадно причмокивая.

– Где так запарился, Борис Николаевич? – окликнул его Демидов.

Румянцев вошел в горницу, неся в руках планшетку.

– Еще бы не запариться. С новичками беседу проводил. Рассказал им о боевом пути, о наших традицииях. Слушали хитрецы – тишина мертвая. А потом сто вопросов сразу. Просят, чтобы перед ними выступили наши ветераны. Они уже прочитали в «Красной звезде» очерк о Султан-хане, откуда-то знают, как Стрельцов пристроился к «восемьдесят седьмым» и сбил одного.

Демидов повел верхней губой, прикрытой щеткой усов с поблескивающими искорками седины.

– Смотри-ка, комиссар! На всех аэродромах знают об этой истории. Прославились мы, выходит.

Зазвонил полевой телефон, такой ненужный в мирной этой комнате.

– Слушаю, товарищ командующий, – ответил Демидов. – Пока все спокойно. Над районом аэродрома противник не сделал ни одного пролета. Да я тоже не верю в эту тишину. Нет, мы на страже. Летчиков новых уже раскрепил по эскадрильям. – Командир полка положил трубку и улыбнулся. – Вежливый генерал. Ничего не. скажешь. Даже спокойной ночи пожелал. Давай, комиссар, спать.

Румянцев уже стаскивал с ноги сапог, сидя на кровати. Зевая, спросил:

– Будильник на сколько поставим?

– Давай на пять, Борис Николаевич. Чтобы после звонка еще минут двадцать добрать можно было. Дел у нас завтра по горло. – Демидов лег в постель и закурил папиросу. – Все забываю тебя спросить. От Софы давно не было писем?

– Давно, – неохотно ответил Румянцев, – только одно и пришло. Знаю, что до Москвы добралась благополучно. Живет у своей старой подруги Нелли Глуховой.

– Да и мои давно что-то не пишут, – сонно сказал Демидов. – Лампу гасить?

– Гасите, Сергей Мартынович, мне не нужна, – откликнулся Румянцев, закрывая отяжелевшие веки.

Демидов босыми ногами проковылял к столу, машинально глянул на раскладной календарь. Второе октября – вот и начался он, новый боевой день.

На рассвете Демидов и Румянцев одновременно проснулись от сильного неожиданного гула. В избе жалко позванивали стекла. Румянцев сорвал с себя одеяло, рванулся к окошку, отдернул штору. Было еще темно, сумрак ночи только начинал редеть. Еле заметные проступали над крышами купы деревьев.

– Бомбят? – стряхивая с себя остатки сна, спросил Демидов. Спросил без волнения, словно до этого не было ему никакого дела. Только что снился дом, жена, дочь, и так не хотелось возвращаться к действительности. Но когда новый оглушительный грохот потряс избу, движения подполковника сразу стали поспешными. Прихрамывая, он бросился в угол, торопливо натянул сапоги и в одной нижней рубашке выскочил на крыльцо. Румянцев за ним.

Земля вздрагивала и охала. Прожекторы шарили по небу. На западе, отрываясь от земли и разрастаясь до зенита, вспыхивали широкие ослепительные зарницы. Гул артиллерии стал теперь непрерывным. Демидов энергично тряхнул головой:

– Нет, это не бомбежка. Немцы наступают, комиссар. Беги, поднимай летный состав. Немедленно всех на аэродром. Всех до единого. Всем готовность номер один. Если не будем готовы взлететь через тридцать минут, сюда придут «юнкерсы» и сделают из наших самолетов кашу.

– Действую, Сергей Мартынович, – откликнулся Румянцев и, схватив реглан, бросился к двери.

Опираясь на палку, Демидов подошел к телефону, вызвал оперативного дежурного.

– Спишь, Ипатьев, что ли! – крикнул он зло, потому что в трубке долго не было никакого ответа.

– Никак нет, товарищ командир, – донесся громкий голос лейтенанта, – не то время, чтобы спать. По другому телефону отвечал.

– Мою машину ко мне немедленно. Техсоставу прогревать моторы.

Не успел он положить трубку, как раздался звонок. Командующий ВВС, видимо, обзванивал все аэродромы.

– Здравствуй, Демидов. Гитлер начал генеральное наступление на Москву. По радио одни победные марши передают, сволочи. Тебе на сегодня задача: двумя эскадрильями прикрой передний край нашей обороны в районе Юхнова. Одну держи в готовности для обороны аэродрома и города. Всех немедленно по кабинам, чтобы с рассветом поднялись, иначе немцы на земле накроют.

– Я уже отдал такое приказание.

– Молодец. Докладывай каждые два часа.

У дома затормозила штабная «эмка». Демидов вдруг почувствовал, что раненая нога не напоминает больше о себе. «Эк она вовремя утихомирилась», – обрадовался он, выходя из дому.

Он прибыл на командный пункт, когда Петельников наносил на карту изменения в линии фронта. Демидов взглянул на его угрюмое лицо и все понял:

– Продвигаются?

– Под Юхновом на десять километров вклинились. Наши отходят.

За оконцем землянки ревели моторы истребителей, прогреваемые техниками и механиками. В динамике, что висел над головой оперативного дежурного Ипатьева, послышался голос с командного пункта штаба ВВС:

– Василек, вам цель. Западнее Юхнова наши «илы» дивизией будут штурмовать фашистские танки. Прикройте поле боя.

Минут через пять во второй половине землянки Демидов диктовал расчет боевого полета, и летчики прочерчивали на своих личных картах красными карандашами жирные маршрутные линии.

– Вопросы будут? – наседал на них командир полка. – Нет? Запомните. Драться только парами. Ведущих своих не бросать. Кто увлечется погоней за чужим самолетом и бросит ведущего – того под трибунал. Это я, Демидов, вам обещаю. По самолетам, орелики, успеха вам в бою-сражении!

Одна за другой поднимались пары «Яковлевых» в небо. С командного пункта передали:

– Курсом на город и аэродром тридцать шесть Ю-88.

И еще через две минуты:

– Курсом на город и аэродром двадцать четыре Ю-88. Прошли Ярцево.

Демидов вопросительно посмотрел на Румянцева:

– Что будем делать, комиссар?

– Всех, кто не нужен на КП, – в щели. Бомбежка будет сильной, надо избежать потерь.

– Командуйте, – согласился Демидов и метнул взгляд на сидевшего в затемненном углу нового командира эскадрильи. – Майор Жернаков, поднимайте свою девятку. Будете патрулировать над городом и аэродромом. На сто истребителей противника в лоб со своей девяткой не лезьте. Сто – это сто, а девять – это девять. Бейте из-под нижней кромки облаков или со стороны солнца самых неосмотрительных. Группу свою особенно не распыляй. Маневрируй, но всегда держи в кулаке.

– Ясно?

– Ясно, товарищ подполковник.

Демидов нахмурил клочковатые брови так, что они почти закрыли его глаза с желтыми зрачками. Тише, чтобы слышал только Жернаков, спросил:

– Самочувствие хорошее?

– Хорошее.

– В бой идешь без сомнений?

– С охотой, товарищ командир.

– Ну и желаю удачи, дружок, – закончил Демидов.

Схватив планшетку, Жернаков выскочил из землянки. Вскоре моторы «Яковлевых» огласили басовитым ревом притихший по-утреннему аэродром. Сухая пыль облаком затянула взлетную полосу. Со звоном один за другим ушли в воздух «яки» майора Жернакова. Демидов строго оглядел оставшихся в землянке:

– Кроме капитана Петельникова и лейтенанта Ипатьева, всем в дальние щели. По командному пункту будут бомбить прицельно. В горб не попадут, да и в дальние щели тоже.

Горбом Демидов называл землянку КП, возвышавшуюся над летным полем.

Несколько связистов и писарь Володя Рогов не заставили себя долго просить, горохом высыпались из землянки. Демидов, усмехаясь, вышел за ними наверх. В небе нарастал вой моторов. Подполковник осмотрелся и внезапно с яростью потряс кулаками. Возле командного пункта стояла передвижная автомашина-радиостанция. Из окошечка кабины высунулось курносое мальчишеское лицо водителя, низкорослого первогодка Орлова.

– Вон с аэродрома! – свирепо закричал на него Демидов. – Иначе я из тебя сию минуту воробья сделаю. И себя и нас демаскируешь. Немедленно в рощу!

Красноармеец поспешно включил мотор и чуть ли не на третьей скорости рванул с места. Демидов зорко осматривал аэродром. В нескольких местах над летным полем виднелись бугорки пустых землянок, замаскированные дерном. Еще три дня назад подполковник приказал на каждую поставить по шесту, чтобы враг с воздуха принимал их за антенны штаба. Только так можно было обеспечить безопасность командного пункта во время налетов вражеской авиации.

Появился Петельников, подслеповато щурясь, покачал головой:

– Обманул нас командный пункт.

– Это почему же?

– Говорил, «юнкерсы» идут двумя группами, а они сплошняком, девятка за девяткой.

Запрокинув голову, Демидов посмотрел в небо. На синем его глянце громоздились воздушно-белые силуэты вражеских бомбардировщиков. Они действительно шли волнами, группа за группой, с маленькими интервалами. Демидов увидел, как от общей колонны отделились четыре девятки и, снижаясь, повернули в сторону аэродрома. Переливчатый гул моторов наплывал, усиливался с каждой минутой. Грозное прерывистое «у-ух, у-ух» заполняло уши. На глазах у Демидова флагманский самолет, опустив нос, стал пикировать прямо на их землянку. Из-под крыла «юнкерса» оторвались черные комочки бомб.

– Вниз, Петельников, вниз, – приказал Демидов. А в это время по самой середине аэродрома бежал изо всей мочи черноглазый писарь Володя Рогов. Следом за ним широко и быстро шагал комиссар Румянцев, Он проверил и убедился, что все техники и механики рассредоточены по щелям, на случай воздушных налетов. Однако они были в основном сосредоточены на окраинах аэродрома. В центре его, где постоянно рулили взлетающие и садящиеся самолеты, щелей было накопано мало. Одна из таких щелей, точно такая же, как и все другие, была приспособлена под отхожее место. Легко подпрыгивая, совсем как тушканчик, писарь мчался вперед. Несмотря на опасность, Румянцев невольно наблюдал за его бегом.

– Ах ты чертенок! – выкрикнул он. – Да если бы ты так бегал на физзарядке, ты бы самого Серафима Знаменского обогнал.

Первая девятка «юнкерсов» была уже совсем близко от аэродрома. Над землей возникал слабый, но уже явственный ноющий свист оторвавшихся бомб. Вжав голову в плечи, Володя сделал огромный прыжок и бросился в щель. Ладони заскользили по осыпающимся, почти отвесным краям. Что-то шмякнуло под его ногами. «Спасен», – подумал Рогов и нагнул голову, чтобы окончательно застраховать себя от рикошетирующих осколков. Острое зловоние ударило ему в лицо, лишило дыхания. Писарь открыл глаза и с ужасом увидел, что почти по колено стоит в клейкой жиже. «Ай, ай, как это плохо, – подумал он, – теперь весь полк будет смеяться и говорить, что Володя Рогов чуть не утонул в дерьме».

Стараясь вдохнуть как можно больше свежего воздуха, он высунулся из окопа и вдруг увидел близко от себя чьи-то запыленные сапоги, а потом красное от пота, но совершенно спокойное лицо старшего политрука Румянцева. «Вот идея», – быстро решил Рогов и громко закричал:

– Товарищ комиссар! Сюда, сюда. Здесь безопасно! «Все-таки если он ко мне впрыгнет, это будет лучше, – тотчас же решил писарь, – и смеяться не посмеют».

Бомбы со скрежетом раздирали воздух. Вместе с потоком взрывной волны Румянцев прыгнул в щель к писарю. Над ними пронеслась целая туча пыли, ослепительная вспышка огня резанула глаза. «Гах-гах-гах» – прозвучали подряд раскалывающие уши удары. Румянцев отбросил назад прилипшие к вспотевшему лбу пряди густых волос и, глянув вниз, на дно окопчика1, в ярости закричал:

– Ах ты, телепень окаянный. Куда меня заманил!

На сильных пружинистых руках комиссар выбросил свое тяжелое тело из окопа наверх и, стряхивая с сапог ошметки нечистот, под нарастающим визгом новой серии бомб бросился вперед. Добежать до новой щели он не успел.

Огромные невидимые бомбы были уже совсем близко над землей. Румянцев это почувствовал каждой клеткой своего существа. Бросаясь плашмя на чахлую осеннюю травку, подумал: «А, пронесет!»

Над головой просвистели раскаленные осколки, его слегка приподняло над землей близкой взрывной волной. Румянцев встал на колени, ощупал ноги, шею и голову – все в порядке. Он наискосок ринулся по аэродрому и вскочил в длинную щель, где находились несколько мотористов и техник Кокорев.

Две девятки, отбомбившиеся по летному полю, уже уходили прочь. Нигде ничто не горело. Гребешок штабной землянки, все такой же аккуратный, возвышался на своем месте. Но рядом, в нескольких метрах от него, землю беспощадно разверзла бомба большого калибра. «Все пока в порядке, – радостно подумал комиссар, – не такие уж они снайперы». В воздухе снова завыли бомбы, и секунды спустя надсадное «гах-гах» послышалось в стороне от аэродрома.

Высунувшись, комиссар увидел, что над деревней, где квартировал летный состав, взметнулись два черных фонтана. Что-то горело и на окраине рощицы. «Юнкерсы» с воем разворачивались на запад, свободно маневрируя в полосе не слишком густых зенитных разрывов. Вероятно, по этим группам стреляли только те батареи, которые охраняли аэродром. А зенитчики, прикрывавшие город, в обстрел не включались. Гул моторов становился глуше.

– Живы-здоровы? – улыбаясь, спросил комиссар у Кокорева.

– Порядок, – ответил техник, – рановато нам помирать.

Комиссар вылез из щели и зашагал на командный пункт. Над городом и далеким массивом леса, где находился штаб фронта, тоже что-то горело. Один из дымных столбов был особенно черным; Румянцев безошибочно определил, что это горит самолет. Низко над аэродромом пронеслась восьмерка «яков», зашла на посадку. От командного пункта в сторону деревни, где разрастался пожар, умчались две полуторки с людьми.

Демидов стоял у входа в землянку, тер переносицу. Складки бороздили его лоб.

– Жив, комиссар?

– Как видите.

– Здорово они нас отмолотили. На взлетной полосе надо срочно заравнивать две воронки. Уже послал туда инженера. Потерь нет, только в деревне два дома сгорели.

– Чьи?

– Санчасть и школа. Посмотрим, что майор Жернаков доложит.

Из редеющих облаков пыли, поднятых севшими самолетами, появилась коренастая фигура нового комэска. Шел он неровно, и походка эта сразу насторожила Демидова.

Шевеля пересохшими губами, майор вяло и коротко доложил:

– Девяткой «Яковлевых» вел бой с противником. Против нас было двенадцать «мессершмиттов» и три девятки «юнкерсов». Сбили два «юнкерса» и один «Мессершмитт-109». Наши потери – один самолет. – Жернаков поперхнулся и судорожно глотнул пыльный воздух аэродрома. – Остапа потерял, товарищ командир, – прибавил он тише.

– Какого Остапа? – спросил нерешительно Демидов.

– Остапа Жернакова, младшего брата, – ответил майор и, ни на кого не глядя, пошел прочь. Около землянки остановился, тяжело сел на высохший дерн.

– Черт возьми, – раздраженно вырвалось у Демидова, – посылаем людей в бой, а сами даже элементарных вещей о них не знаем. Нечего сказать, хороши. командиры. Тебе, комиссар, известно было, что в этой эскадрилье два брата?

– Откуда же, Сергей Мартынович, – ответил Румянцев, – они прибыли только вчера вечером и с рассветом в бой. Я не бог, в самом деле.

– Не бог, не бог, – проворчал в жесткие усы Демидов, – ты – комиссар, Борис, а это куда больше, чем какой-то там бог!

– Я пойду к нему, командир, – проговорил Румянцев.

Он подошел к майору, опустился рядом на корточки» Жернаков сидел на земле, спрятав в коленях голову. Тело его вздрагивало. Можно было подумать – закашлялся. Румянцев осторожно положил руку ему на плечо:

– Послушай, майор, перестань! Это только девушку говорят – плачь, легче станет. А ты коммунист, Жернаков. Зубами скрипи, а крепись. Понял? Многое еще, потеряем, прежде чем победим.

Майор поднял красное, мокрое лицо.

– Товарищ старший политрук, что я скажу матери? Остап – сын у нее любимый. Тайком уходил в летную школу. Только под мою ответственность могла пустить его наша старая мать в авиацию. И на первом боевом вылете…

Майор Жернаков торопливо рассказывал, и Румянцеву рисовалась картина этого воздушного боя.

Младший Жернаков вел последнюю пару в девятке «Яковлевых». Когда «юнкерсы» легли над штабом фронта на боевой курс, он в лобовую пошел на флагмана. Флагман не стал маневрировать. Сдвинуть рули, изменить свое положение в воздухе означало внести сумбур в действия всех остальных экипажей, и флагман бомбардировщиков не свернул с курса. На огромной скорости врезался в него остроносый «як». Сплетаясь в один огненный клубок, оба самолета рухнули на подмосковную землю.

– Вечная память твоему Остапу, – сдержанно сказал комиссар. – Но что его заставило пойти на верную смерть?

Жернаков усталым движением стянул кожаный шлем. Мокрые от пота пышные волосы склеенными прядями упали ему на лицо. Он их поправил, вздохнул.

– Он был честным и глупым, мой Остап. С тех пор как он узнал о подвиге Гастелло, каждый день только и было у него разговору, что о бессмертии. Дневник стал вести с эпиграфом «Безумству храбрых поем мы песню».

Лицо Румянцева помрачнело. Комиссар встал, под его подошвами сухо заворошилась испеченная солнцем земля.

– Нет, майор Жернаков. Нам такое бессмертие ни к чему, – проговорил он. – Мы против жертвенности. У нас другой девиз: пусть погибает враг, но сам я не должен погибнуть. Ясно?

Румянцев выпрямился.

– Вставай, Жернаков, – требовательно заговорил он, – вставай и вытри слезы. Ты – командир эскадрильи. Сейчас ты должен разобрать с подчиненными свой сегодняшний вылет. Иди к ним с незаплаканными глазами.

Осенний закат этого тяжелого дня медленно догорал. Городские пожары, вызванные бомбежками, были уже ликвидированы, и мягкий белый цвет кварталов снова навевал мирные представления о действительности. Канонада переместилась куда-то на юго-запад и не была такой отчаянной, как утром, а к заходу солнца и совсем смолкла. На взлетной полосе аэродрома мотористы засыпали бомбовые воронки. Истребители были рассредоточены в разных концах летного поля, чтобы при новых налетах противника не попали под его бомбы одновременно…

Тридцать три летчика сидели на сухой пыльной траве возле штабной землянки. Осколки солнечных лучей вспыхивали на целлулоидной оправе планшеток. Перед летчиками стоял Демидов, опираясь на палку с серебряным набалдашником. Он подводил итоги боевой работы полка за этот день – первый день генерального наступления немецко-фашистских войск на Москву. По три раза поднимался каждый летчик полка в воздух. Если бы взять и расчертить небо на квадраты, со сторонами в пять километров, то оказалось бы, что почти в каждом из них кипели воздушные бои. Фашисты посылали свои бомбардировщики целыми косяками; многие из групп даже не были прикрыты истребителями – атаковать такие группы было гораздо легче.

Демидов был доволен исходом воздушных боев.

За день его летчики сбили восемь «юнкерсов» и три «мессершмитта». Полк же потерял двух человек. Один из них, молодой летчик Глебушкин, был сбит в первой же атаке огнем воздушных стрелков-радистов с девятки «юнкерсов», второй – лейтенант Жернаков, погиб над Вязьмой в столкновении с флагманским самолетом противника.

Поглаживая седоватые усы, Демидов, почти не хромая, подошел к летчикам, объявил:

– А теперь слово имеет комиссар полка.

И осторожно опустился на траву около сидевших рядком комэсков Боркуна и Султан-хана. Румянцев вышел вперед, сощурил глаза от багряных солнечных лучей и спокойно заговорил:

– Так вот, дорогие товарищи! Мы сегодня прожили трудный боевой день. «Старички» не дадут мне соврать: этот день был не легче, чем двадцать второе июня. Но я должен прямо сказать, что новое наступление фашистов мы встретили гораздо организованнее, чем первое. Значит, мы стали тверже и сильнее, товарищи. Хочется особенно отметить действия шестерки И-16, ведомой капитаном Султан-ханом. Она сбила сегодня шесть вражеских самолетов. Из них два зажег сам Султан-хан. Вы, кажется, довели до пятнадцати счет сбитых машин? – обратился комиссар к Султан-хану.

Горец обрадованно засмеялся:

– Шайтан меня забери, ровно пятнадцать. Только вы Герингу не говорите об этом, товарищ комиссар.

Усталые летчики ответили дружным смехом. Улыбнулся и Румянцев.

– Командование полка решило представить вас, товарищ Султан-хан, к званию Героя Советского Союза. Летной нашей молодежи советую брать пример с капитана, – продолжал комиссар. – А кто скажет что-нибудь худое про второго нашего комэска? Про капитана Боркуна. Он со своей девяткой троих пиратов послал сегодня к праотцам. Да и новый наш командир эскадрильи майор Жернаков лично сбил «юнкерс»… Но в этот день мы потеряли два самолета. Вечная память нашим геройски погибшим друзьям – их никогда не забудет советская Родина.

Зашуршала сухая трава под ногами встающих людей. В молчании стояли летчики до тех пор, пока Румянцев не сказал: «Прошу садиться».

– Теперь я хочу сказать несколько слов о смерти лейтенанта Жернакова, – тихо продолжал комиссар. – Он погиб красиво и мужественно, как подлинный герой, и командование полка представляет его посмертно к самой высокой награде. Но, товарищи… – Комиссар посмотрел исподлобья на майора Жернакова, увидел, как опустились у того плечи, и сам себе приказал; «Говори». – Как погиб Остап Жернаков? Он бросился на флагмана «юнкерсов» и врезался в него своим самолетом. Обе машины сгорели. В своей записной книжке лейтенант Жернаков писал: «Безумству храбрых поем мы песню. Если я попаду в жестокий бой – свою жизнь отдам не меньше чем за три фашистских…» – Комиссар помолчал. – Все мы очень любим Горького. Но я считаю, что для нашей борьбы, для жестокой борьбы не на жизнь, а на смерть брать эти его слова эпиграфом мы не имеем права. Я против безумства храбрых. Я за такую храбрость, чтобы враг в пепел, а ты был жив! И чтобы его самолет горел, а твой благополучно приземлялся на все три точки. Своими жизнями мы должны очень и очень дорожить. Вот что хотел я сказать, товарищи, – закончил комиссар.

За ужином летчикам дали по традиционной стограммовой стопке. Алеша Стрельцов, нанюхавшийся за день авиационного бензина, уставший от бешеной гонки за чужими самолетами и постоянного опасения столкнуться со своими, тупо смотрел на свою стопку. Султан-хан, перед которым стоял пустой стаканчик, хитровато подмигнул:

– Что, Алеша, помочь?

– Берите, командир, – лениво согласился Стрельцов, – все равно не осилю.

Капитан потянулся было за рюмкой, но передумал, строго сказал:

– Нэ пойдет, ведомый. Я уже две выпил перед этим. Три много. Сам выпей, Алешка, как ведомому тебе приказываю. Мнэ твой вид не нравится. Чего угрюмый, как дербентский мулла? Устал?