Нравоучительные сюжеты - Над Москвою небо чистое

– Смотрите, Варюша, засекли! Девушка приблизила к нему свою голову.

– О! Это не опасно, он далеко… – К сожалению, наоборот, опасно, – возразил Алеша. – Если самолет бросает бомбы над твоей головой, они упадут черт знает где. Летят-то они с относом. Но если он идет курсом на тебя и сбрасывает бомбы вдали – опасайся.

И как бы подтверждая сказанное, в небе возник новый ноющий звук. Крепчая с каждым мгновением, он раскалывал воздух, зыбким неверным эхом скользил над московскими крышами. Потом он перешел в оглушительный рев, от которого некуда было деться. Варя почувствовала неприятную сухость во рту и, испуганно отшатнувшись от окна, натолкнулась на Стрельцова. Снова ему в лицо плеснулись ее волосы. И тогда Алексей сильным движением обнял ее сутуловатые хрупкие плечи, привлек к себе. Вся она была холодная, несопротивляющаяся.

– Варя, я тебя люблю! Варя, родная, хорошая, не отталкивай, – прошептал он громко.

Мгновенная вспышка холодного пламени осветила прямоугольник окна, неказистую комнату, замершее от волнения лицо девушки. Взрыв рявкнул где-то совсем близко. Тонкие стекла зябко затренькали, охнул и покосился старенький московский домик. Им показалось, что обоих отбросило куда-то в сторону. Алексей еще сильнее сжал в объятиях Варю, тихо повторил:

– Навсегда! Понимаешь? Лучше тебя я никого не найду.

Вибрирующий свист отбомбившегося «юнкерса» уплывал вдаль, постепенно затихая. В московском небе вслед ему все так же остервенело били зенитки, и прожекторы, обозленные тем, что «юнкерсу» удалось нырнуть в звездный мрак, продолжали шарить над крышами, но прямоугольник окна уже не был таким карнавально ярким.

– Алеша… и мне, – слабо прошептала Варя, – мне тоже никого больше не надо. Слышите? Никого. – И она первая потянулась к нему губами, холодными после пережитого волнения. Они были тугими, жесткими и неумелыми, ее губы. Даже Алеша, никого еще не целовавший, заметил это.

– Ты еще никого не любила, – сказал он утвердительно.

– Нет. А ты?

– Тоже нет, Варя.

– Знаю, милый. Ты весь светлый, Алеша… Ты добрый и ласковый. Я хочу, чтобы ты оставался таким всегда. Говорят, чтобы полюбить, нужно долго знать человека. А я не верю. Я тебя один раз увидела. Помнишь, когда ты осадил этого приставалу? И сразу подумала: вот стоит парень, ему можно верить.

– Не надо, ничего больше не говори, – прошептал Алеша. – Как ты прикажешь, так и будет. Хочешь, я буду целый год тебя ждать? Хочешь, до конца войны?

– Ой, Алешка, хороший, любимый Алешка, ну зачем эти клятвы? – сдавленно засмеялась она. – Ты у меня один, один-единственный… Понимаешь?

Она положила ему на плечи тонкие обнаженные руки, и Алеша почувствовал на своей щеке их нежный пушок. Показалось: стоит он у крутого обрыва и одна лишь мысль стучит в его мозгу: «Прыгай! Прыгай!» Но все же он колебался.

– Ну а если… если вдруг в воздухе меня приложат? Она не дала ему договорить и, трепетная, неуверенная еще в своем счастье, закрыла ему рот губами.

– Глупый, любимый, ты же сам сказал, что заколдован от зениток и «мессершмиттов».

– Так то я шуткой.

– Вот и пускай эта шутка до самого последнего дня войны остается правдой.

И снова пришла к Алеше мысль о том, что многое изменится в его судьбе, если он сделает еще один, самый последний, самый решительный шаг. «Может, воздержаться, может, не надо?» – спросил его кто-то неуверенный и расслабленный. Но тотчас же был заглушен горячим сильным голосом: «А если все поет в тебе от этой близости!»

От Вариных волос и от Вариного тела опьяняюще пахло солнцем и ветром.

– Люблю, – стихая, шептала она, – люблю… на всю жизнь.

Алеша проснулся от мягкого прикосновения. Варя целовала его в щеку прохладными свежими губами. Рассветало. На голубых обоях ярче выступали фотографии в рамочках и большой портрет Льва Толстого. Алеша удивленно посмотрел на Варю. В первое мгновение ее осунувшееся лицо с синими кругами под глазами показалось менее привлекательным, чем всегда. Но память сразу же вернула ему вчерашний день, и Алеша почувствовал огромную нежность к этой первой в его жизни женщине. Зарываясь лицом в его плечо, не поднимая стыдливо-счастливых глаз, Варя шепнула:

– А я тебя не стыжусь… я тебя совсем не стыжусь… вот видишь.

– Вот что, Варя, – сказал он строго и веско, – как только возвратимся на аэродром, сразу поженимся. В загс – и точка. Словом, по всем правилам.

– Зачем? – счастливо спросила Варя.

– А не хочу я, – сердито объяснил Стрельцов, – не хочу, чтобы кто-нибудь даже подумать посмел, что ты незаконная.

– Ой, Алеша, – улыбка сбежала с побледневших губ Вари, – а может, все-таки обождать? Чтоб люди не говорили, что мы почти не знакомы, а поженились. Пусть побольше пройдет времени. Хорошо, милый?

– А аттестат?! – воскликнул он.

– Какой аттестат?

– Самый настоящий, денежный. Я поделю его на тебя и на маму.

– Зачем? Мы же оба на фронте. Помогай по-прежнему маме.

– Но я и тебе хочу помогать.

В комнате становилось все светлее и светлее. Новый фронтовой день возникал над Москвой. И вместе с ним в жизнь возвращалось то властное, что называлось службой, воинским долгом и не могло считаться ни с личным покоем, ни с личным счастьем, каким бы огромным и чистым оно ни было. Гладя растрепанную Барину голову, целуя ее в зажмуренные глаза, Алеша уже видел аэродром, обветренные лица друзей, думал о перелете на новую точку. Посмотрев на часы, он сказал об этом Варе.

– Мне тоже пора, – грустно улыбнулась она. – Ты не забыл, что нам теперь в один гарнизон?

– А как ты доберешься? Я слышал, что из-за этой вчерашней паники электрички не ходят.

– О, пустяки! На попутных доберусь.

– Я тебя провожу до шоссе.

– Хорошо, Алеша, а пока отвернись. Не могу же я одеваться на твоих глазах.

Через час они уже были на московской окраине. На контрольно-пропускном пункте пожилой сержант из числа ополченцев быстро остановил полуторку с продовольствием, направлявшуюся в сторону Раменского, и приказал шоферу посадить Варю в кузов. Устроившись на деревянном ящике с броской этикеткой «Папиросы», она кивнула Алексею, звонко выкрикнула: «До встречи!» – и махала вытянутой рукой до тех пор, пока машина не скрылась в облаке пыли за дальним пригорком.

Глава десятая

Аэродром, куда передислоцировали демидовский полк, был огромен. Бескрайнее по своим размерам поле приютило в эту грозную осень сразу несколько боевых полков. С бетонированных полос поднимались в воздух не только истребители. На боевые задания уходили отсюда и стройные двухкилевые красавцы «петляковы», и горбатые бронированные штурмовики «Ильюшин-2», получившие у немцев прозвище «шварце тодт». Под остекленными крышами ангаров стояли длинные ширококрылые четырехмоторные «анты» и серые ТБ-3 – их плоскости издали напоминали шиферные крыши. Это были машины, на которых совершали дальние перелеты Чкалов, Громов, Осипенко. И на них – молчаливых свидетелей довоенной славы советской авиации – с уважением смотрели теперь фронтовые летчики, задубелые от ветров, спокойные, десятки раз побывавшие между жизнью и смертью.

Многоэтажные белые корпуса авиагородка прятались в редком сосняке. Деревья выбегали и на аэродром, растягиваясь ровным рядом вдоль его северной оконечности. Именно здесь, среди вечнозеленых сосен и пожелтевших хрупких берез, выбрал место для своего КП Демидов. Щуря цепкие глаза, он по-хозяйски осматривал подъездные пути и рулежные дорожки, когда на летное поле сел одинокий «ишачок».

– Глядите-ка, наш орелик пришел! Стрельцов!

На голос командира из землянки сбежались летчики. Когда Алеша подошел к командиру, их было уже около десяти.

– Ну что, сынок? – весело спросил его Демидов, улыбаясь в колкие усы с искорками седины.

Алеша вскинул ладонь к шлемофону, и Демидов мгновенно стал торжественно-серьезным, щелкнул каблуками.

– Товарищ командир, – доложил Алеша, – выполняя ваше задание, лейтенант Стрельцов сопровождал самолет ЛИ-2. Самолет ЛИ-2 благополучно совершил посадку. Во время сопровождения вел бои с тремя «мессершмиттами». Одного сбил.

– Двух, Стрельцов, – поправил Демидов.

– Одного, – упрямо повторил Алексей.

– Двух, – еще раз сказал подполковник. Стрельцов ответил недоуменным взглядом.

– Так ведь второй, он сам, товарищ командир. Демидов расхохотался, подмигнул Румянцеву:

– Видал, комиссар, что делается? Командир полка говорит двух, а он спорит. Если утверждаете, что сбили одного, объясните, почему сгорел второй «мессер»? Он что, добровольно спикировал и врезался в матушку-землю?

– Нет, он гнался за мной.

– А вы?

– А я на пикировании чуть-чуть дал ногу, как это капитан Султан-хан делает. Дал, чтобы увернуться, а «мессер» – в землю, товарищ командир.

– Плохо, лейтенант! За тактику двойку вам надо поставить.

– Разве я неправильно применил маневр?

– Правильно. Только весьма смутно представляете себе, что такое победа в воздушном бою.

– Я вас не понимаю, товарищ командир. Демидов похлопал его по спине.

– Эх ты, молодо-зелено. Да какое же вы имеете право утверждать, что не сбили самолет противника, если этот самолет врезался в землю в результате вашего маневра, а?

– Понятно, товарищ командир, – озадаченно проговорил Алеша под всеобщий смех.

Демидов широкой спиной повернулся к летчикам и громко крикнул, заглядывая в темную пасть землянки:

– Петельников! Распорядитесь, чтоб вечером в столовой именной торт был и лишний литр вина. В честь Стрельцова. Он позавчера над Бородинским полем уложил двух «мессеров», прибавил славы Бородину. И потом он совершенно забыл, что сегодня ему двадцать один год.

Султан-хан сорвался с места и, схватив Стрельцова, поцеловал его куда-то в плечо, гортанно воскликнув:

– Алешка, ведомый! Ай, молодец именинник! Вот будет за что выпить сегодня!

– А ну, давай ухи, – грубовато пробасил Боркун и дернул его двумя пальцами за мочку правого уха.

Поздравив Алешу, летчики разбрелись, и только один майор Стукалов остался с ним рядом. Сняв роговые очки, он рассматривал Алешу подслеповатыми глазами.

– Здорово вы их шарахнули, лейтенант, – заговорил он, имея в виду сбитые Стрельцовым «мессершмитты». – Есть за что преподнести вам торт. Будьте спокойны. Свою двадцать первую годовщину вы запомните.

– Спасибо, – хмуро ответил Алеша.

– О, да вы не веселы, – посмеиваясь, продолжал Стукалов. – Уж не сердитесь ли вы на меня до сих пор? Помнится, наша встреча у санчасти сложилась не слишком удачно.

Алеша рукой поправил на плече ремешок с планшеткой, сердито заметил:

– А у меня не было времени анализировать нашу встречу, товарищ майор.

– Ого, – улыбнулся Стукалов и, прищурившись, посмотрел на него. – Это что… ревность? Уж не влюбились ли вы в эту голенастую девчонку?

– Знаете что, майор, – нахохлился Алеша и, не договорив, повернулся к нему спиной, – не будем, одним словом, анализировать.

Но майор Стукалов сейчас склонен был шутить. Он сделал шаг следом за Стрельцовым и, стараясь придать своему голосу как можно больше искренности, произнес:

– Ну ладно, лейтенант. К чему ссориться? Я бы, конечно, мог эту девчонку приручить, но если она вам нравится, то занимайтесь ею в свое удовольствие. Переходить дорогу не буду.

Алеша обернулся. Синие его глаза метнули на Стукалова свирепый взгляд.

– Послушайте, товарищ майор, – с холодным бешенством заговорил он, – если вы еще хоть один раз прикоснетесь к этой девушке…

– Да ты что, лейтенант, втрескался в нее, что ли?! – театрально захохотал майор, но подслеповатые глаза его остались серьезными и внимательными. – Не советую, – прибавил он, – ты на войне, и сейчас не время ни для сердечных дел, ни для серьезных чувств. – Это к делу не относится – сухо заметил Стрельцов и пошел на КП.

Человек, спустившийся под землю после солнечного дня, мгновение ничего не видит. Чтобы вернуть себе способность различать окружающие предметы, он должен на какое-то время зажмуриться. Так и поступил Алеша. Когда он открыл глаза и перед ним стали вырисовываться контуры, он увидел коптящую красную гильзу-светильник и кудлатую голову оперативного дежурного Ипатьева, склонившегося над картой. Алеша до того привык к этой позе Ипатьева, что в другом положении и не мыслил его застать. Если бы когда-нибудь он встретил оперативного дежурного праздно гуляющим либо купающимся в реке, он попросту не поверил бы, что это их лейтенант Ипатьев… Сейчас лейтенант красным карандашом обводил на карте большой в сравнении со всеми условными обозначениями квадрат и бесстрастным голосом пояснял:

– Вот это Москва, товарищи. Вот это район аэродрома. Прошу вас внимательно его изучить. А задачу на боевую работу командир полка поставит, когда получит ее от генерала Комарова. Большего сообщить пока не могу.

Летчики молча обступили Ипатьева. Боркун крякнул и хмуро сказал:

– Вот и до Москвы-матушки дотопали. Может, ты, Ипатьев, сразу нам новые карты выдашь? Горьковского района?

Сидевший где-то позади в темном углу следователь военной прокуратуры майор Стукалов язвительно заметил:

– Вы, капитан Боркун, этак и Урал накликаете. А знаете, кто нам дойти до Урала пророчит?

– Что! – разозлился Боркун. – Вы с «ем меня сравниваете? Вот что, майор, у вас есть свои функции, так ими и заведуйте. А к боевой обстановке не прикасайтесь. Она дилетантов не терпит.

– Хорошо. Займусь, – с вызовом сказал Стукалов и нервным движением снял роговые очки.

Коля Воронов, увидев входящего в землянку Стрельцова, бросился к нему.

– Алеха, руку! Тебя, черта, и не поймаешь. Важный такой с тех пор, как у Султан-хана ведомым стал! Только и слышишь: Стрельцов вылетел, Стрельцов прикрывал, Стрельцов сбил.

– Брось, Никола, – рассмеялся Алеша. – Ты-то чем хуже? Не у кого-нибудь, а у капитана Боркуна в хвосте ходишь.

– Это тоже дело, – согласился Воронов.

– Ну, так расскажи полковые новости.

– Пойдем наверх.

Они выбежали из землянки, зашагали по ровной, звонкой осенней земле.

– Знаешь, Лешка, – рассказывал Воронов, – все дыбарем стало с той поры, как ты улетел. Получили мы команду перебазироваться сюда, под Москву, и, веришь, «батя» злой стал, замкнутый. Спрашиваем: «Почему под самую Москву, какая задача будет поставлена?», а он одно твердит: «Узнаете, когда перелетите». Вот и перелетели. А дальше? Ох, Лешка! Ты на ребят на наших посмотри. Мрачные какие! Даже Боркун. Да тут еще кто-то «липу» пустил, что соседнему полку «илов» карты Горьковской области выдали и аэродром восточнее Москвы указали. – Воронов снял с головы пилотку, пригладил ладонью рыжие вихры. Оба остановились у распахнутой двери ангара, и Воронов указал на белеющие в его глубине длинные фюзеляжи самолетов.

– Вон красавцы стоят. До войны мировые рекорды на них ставили!.. А теперь разве на них полетишь? Первая зенитка собьет. Эх, побольше бы нам скоростных истребителей да бомберов.

Воронов вздохнул, сорвал усохшую травинку и по привычке сунул ее стебельком в рот.

– Да, туго придется. Не знаю только, почему нашему полку такие привилегии – под Гжатском отдыхали, здесь пока тоже. Комиссар сегодня политинформацию проводил, так и сказал в заключение: «А нам, товарищи, надо пока отдохнуть, проверить и подготовить до малейшего шплинтика всю материальную часть, сил набраться». Небось потребуются от нас эти силы. Так тебе что, Москва понравилась?

– Громадная она, Николка, не расскажешь.

– Кремль, Мавзолей видел?

– Видел.

– Ну и достаточно. Остальное смотреть сейчас не обязательно. А где ночевал?

– Так. У знакомого одного, – уклончиво ответил Алеша и покраснел: – Слушай, старина, а что бы ты сказал, если б я влюбился? Понимаешь, по-настоящему.

Воронов посмотрел на него недоуменными глазами. Алеша знал, что за все время учебы в авиашколе Николай только однажды провожал официантку Любочку из курсантской столовой и вернулся в казарму за полночь, получив от строгого старшины наряд. Больше никогда никто не видел его с девушками.

– Да ты ошалел! – воскликнул Воронов. – Нашел о чем думать, когда за спиной Москва и фашист на нее прет.

Вечером Алеша осторожно задал тот же самый вопрос лейтенанту Барыбину. Мысли о Варе и обо всем, что со вчерашнего дня связывало их двоих, настолько переполняли его, что он каждую минуту испытывал острое желание поделиться с кем-либо своей радостью.

Курчавый Барыбин понимающе осклабился и одобрительно похлопал его по плечу.

– Ай да Стрелец! – засмеялся он. – Да ты, видать, парень не промах, если и на войне не теряешься! Правильно. Надо раз, два – и в дамки.

– Чудак ты, Барыбин! – отмахнулся Алеша. – Тебе серьезно, а ты!

– Так и я серьезно. Лучше не утаивай. Она блондиночка, шатенка, брюнетка? Познакомишь? Не побоишься?

Стрельцов махнул рукой и ушел от своего взбалмошного товарища.

За час до ужина, посвященного его дню рождения, Алеше неудержимо захотелось увидеть Варю… или хотя бы услышать ее голос в телефонной трубке. Но как назло возле всех ему известных полковых телефонов толпилось много народу. Поглядывая на разговаривающих однополчан, Алеша подавлял в себе завистливые вздохи. И вдруг его осенила спасительная мысль. Ведь почти все телефоны на этом аэродроме не полевые, а настоящие городские! Алеша незаметно приблизился к столику оперативного дежурного Ипатьева и увидел таблицу с позывными всего гарнизона, которую тот чуть-чуть закрывал локтем.

– Ипатьев, дай-ка папироску, – попросил Алеша, чтобы как-то заставить его сдвинуть локоть.

Оперативный дежурный удивленно пожал плечами:

– Да ты же не куришь.

– А если подымить захотелось?

– Ну дыми. – Оперативный полез в карман той самой рукой, которой только что закрывал таблицу.

Пока он доставал папиросу из никелированного портсигара с тремя богатырями на крышке, а потом шарил по карманам, искал спички, Алеша успел прочитать вверху таблицы: «Коммутатор «Ракета» – по городу Ж4-07-70, 71, 72, 73». Дальше шли кодированные наименования всех штабных телефонов. Были среди них и «ястребы», и «белки», и загадочный «сфинкс-1», и пресловутая «пальма» – без нее не обходился почти ни один гарнизон, – и даже «хорь-1». Алеша сверху вниз скользил по листку глазами и внезапно просиял от радости. В самом низу было написано: «Санчасть хозяйства Меньшикова, гор. Ж4-81-97».

– Закуривай, Стрельцов, сколько же можно спички держать! – окликнул его Ипатьев. Алеша будто очнулся:

– А?.. Что?.. Закуривать? Нет, знаешь, расхотелось.

– Чу-у-дак, – протянул оперативный, защелкивая портсигар.

Алеша вихрем вырвался из землянки. Не глядя ни на кого, быстро зашагал в сторону каменных зданий авиагородка.

– Куда, лейтенант? – окликнул его Султан-хан. – Подожди, машина скоро придет.

– Я на полевую почту, товарищ капитан.

– На ужин смотри не опоздай! Повар последний узор на твоем торте делает.

– Не опоздаю.

Алеша почти бежал по неширокой, уложенной ребристыми булыжниками аллее. Липы и березки глухо шумели над ним оголенными ветками. Их верхушки уже тонули в синих сумерках. Он торопливо вышел из проходной и у первого повстречавшегося пешехода спросил, где телефон-автомат. Оказалось, недалеко. На ближайшем перекрестке он увидел темную телефонную будку и бросился к ней, зажав в руке гривенник.

– Санчасть! – выкрикнул он, еще не веря, что так легко связался с нужным ему номером. – Мне медсестру Рыжову. Кто спрашивает? Лейтенант Стрельцов.

Алеша ждал и все же, когда в трубке возник певучий голос Вари, вздрогнул от неожиданности. Не сразу, а после паузы, глотнув сырой вечерний воздух, заговорил:

– Это я, Варенька. Понимаешь, я.

– Понимаю, – заволновалась и она. – Алешка, тебе решительно везет. Зоя Павловна, наш хирург, вышла из комнаты, и меня никто, никто не слушает.

– Мне и должно везти, Варенька. Мне сегодня двадцать один.

– Правда? Ну почему же не сказал вчера? Ой как хочется тебя поздравить и поцеловать!

– Не виноват, Варюша, сам об этом забыл. Неужели я бы от тебя утаил, если бы вспомнил? Прилетаю, а «батя» Демидов в столовую директиву дает: «Чтобы вечером был именной торт для лейтенанта Стрельцова, и точка».

– Значит, тебе сегодня устраивают именинный ужин?

– Похоже. А тебя не будет.

– Что поделать? – вздохнула Варя. – Когда скажут тост за тебя, помни, что я первая чокаюсь. Ты сейчас откуда говоришь?

– Из автоматной будки, у проходной.

– Это же совсем рядом! Наша санчасть во втором от нее переулке, налево угловой дом. Подойди, я к тебе выскочу.

Алеша без труда отыскал каменный двухэтажный особнячок санчасти. У парадного темнела дежурная машина с санитарными крестами на бортах. Хлопнула дверь, и, затянутая в белый халат, стройная и тоненькая, Варя скользнула ему навстречу.

– Алешка, милый! Ну какой же ты молодец, что пришел! А у меня всего пять минуток свободного времени. Обход начинается. Идем посидим в «санитарке», там пусто.

Алеша следом за Варей пролез в кузов «санитарки», цепляясь за сваленные на полу носилки. Оба сели на жесткую скамейку, и Варя приникла к нему.

– Не забывай меня, Алеша, ни на час не забывай. Даешь слово? – требовательно заговорила она, но сразу же рассмеялась. – Как хорошо, что ты рядом!

Рано утром подполковник Демидов шифровкой был вызван в штаб фронта.

Перед отъездом он осушил почти целый графин квасу. За вчерашним ужином, на котором чествовали лейтенанта Стрельцова, предлагали тосты один другого заманчивее, и подполковник изрядно выпил. Утром настроение у него было скверное. Даже со своим шофером он не поздоровался, когда тот подогнал к землянке КП рыжую, выцветшую от ветров и солнца «эмку». Сел рядом с ним и припал широкой спиной к мягкой подушке сиденья. Скомандовал коротко:

– В штаб фронта.

До самого штаба «эмка» мчалась по хорошей шоссейной дороге, разрезающей пригороды Москвы, и Демидов с болью думал: «Вот куда фронт подобрался, даже и тропок-то полевых на переднем крае не сыщешь». Он молча курил, глядя, как на переднее стекло «эмки» ложится мелкая сетка нудного, бесконечного дождя.

Штаб фронта теперь размещался в одном из пригородов столицы, в стороне от большой автомагистрали. Сквозь толстостволые ели и сосны проглядывали белые фасады зданий. У полосатых заградительных шлагбаумов зябли в плащ-палатках часовые. «Эмка» заехала на стоянку, расположенную в небольшом перелеске, и оттуда больше километра Демидов шагал по бездорожью, гадая, какую задачу поставит командующий перед полком.

Кабинет генерала помещался на втором этаже небольшого особняка. Демидова встретил тот же, что и в первый раз, адъютант, черноглазый парнишка с летной эмблемой, нашитой на рукаве гимнастерки. Только тогда, под Вязьмой, он был во всем курсантском, а сейчас на петлицах темнели два лейтенантских кубика. Он оглядел внушительную фигуру командира полка, вежливо поздоровался и, ни о чем не спрашивая, кивнул на обитую дерматином дверь. Демидов вошел в кабинет. Комаров стоял за столом, застланным широкой крупномасштабной картой Подмосковья, с циркулем и штурманской линейкой в руках. На карте белел листок разграфленной бумаги, и туда мелким четким почерком генерал заносил какие-то цифры. На той же карте, на самом уголке массивного письменного стола с фигурными ножками, стыл недопитый стакан круто заваренного чая и лежала наполовину пустая пачка дорогих папирос. Зато в мраморной пепельнице с разинутой рыбьей пастью высилась целая горка сплющенных окурков. Три из них были воткнуты в самый рот рыбы.

– Садись, Демидыч, – сухо кивнул Комаров и, не протягивая руки, углубился в расчеты.

Он заставил подполковника просидеть минут пять в кресле. Демидов осмотрел комнату и подивился скромной, на первый взгляд, роскоши ее меблировки. Стеллажи из карельской березы, красиво отделанные кресла. Массивный секретер поставлен у стены с явным расчетом, что свет, вливающийся в комнату сквозь два огромных сводчатых окна, будет оживлять его поверхность. И действительно, она так и переливалась, созданная художественным вымыслом краснодеревщика.

Комаров уперся локтями в стол, посмотрел на Демидова.

– Любуешься? Дивишься, что обстановка не совсем штабная? А знаешь ли, где сейчас находишься? Мы с тобой на даче у члена правительства, – генерал назвал фамилию, известную каждому человеку в стране. – Вот, брат, оно какое дело, если военный штаб на даче у члена правительства размещается. Неважнецкое, прямо скажем.

Был Комаров невыспавшийся и злой. Видно, всю ночь не ложился. Под зелеными живыми глазами легли тени, на щеках выступила черная жесткая щетина. Сцепив сильные ладони, он вытянул их перед собой, с хрустом потянулся и строго посмотрел на Демидова:

– Обстановку знаешь?

– Откуда же, товарищ генерал? Ведь полк в резерве.

– В резерве, в резерве, – проворчал Комаров. – Другой бы радовался, а ты вроде как с укоризной… Отдохнуть твоим людям надо. Хорошие они у тебя, Демидов.

– Не жалуюсь, товарищ генерал.

– Да-а-а, – неопределенно протянул Комаров. – Так вот, брат, какая обстановка. Волоколамск сдали, Калинин, Клин. Фашисты в Ясной Поляне, под самой Тулой. Вот, посмотри. – Демидов нагнулся над картой и увидел синее полукольцо, нависшее с запада, юго-запада и северо-запада над столицей. Линия фронта разрезала железнодорожные и шоссейные магистрали. В тылу у противника оставались важные аэродромы, опорные пункты, коммуникации. Комаров, ожесточась, водил по карте остро заточенным чертежным карандашом и выкрикивал:

– Видишь, Демидов, видишь? Отсюда прут, здесь нависают. Есть сведения, что головные части подходят к каналу. Вот тебе обстановка.

Оглушенный, подавленный, Демидов на какие-то мгновения почувствовал себя не командиром сражающегося истребительного полка, а просто слабым пожилым человеком, с душой, дрогнувшей от горькой правды, от опасности, нависшей над ним и его землей. О себе самом, о семье, далекой, отделенной от него сотнями километров, о ее несладкой жизни в эвакуации подумал он.

Проницательные глаза Комарова, казалось, заглянули в самую его душу и враз прочитали все это.

– Что? Страшно, Демидов? – понизил голос генерал.

– Страшно, – хрипло ответил тот.

– Вот и мне стало страшно, когда узнал, – признался Комаров, – такое в голову полезло, что вспоминать не хочется. – Он выпрямился, широкая атлетическая грудь расправила коверкотовую гимнастерку, натянув ее до предела. – Верно, страшно! Да только воевать за нас с гитлеровцами никто не придет. Нам все равно придется. Мне – Комарову, тебе – Демидову. Всем твоим летчикам, всем бойцам. Понятно?

– Понятно, – повторил за ним Демидов, – никто не придет, товарищ генерал.

Комаров сел, и опять по его лицу скользнула тревога.

– Я тут маршруты рассчитывал. Что ни аэродром – до линии фронта двадцать – пятнадцать минут полета. А ведь многие-то из этих аэродромов, как и твой, почти в городской черте. Почти в самой Москве. – Он посмотрел на Демидова и сжал тонкие энергичные губы. – Зачем я тебя вызвал, Демидов, ты уже, наверное, догадался?

– Боевую задачу полку будете ставить, товарищ генерал.

– Да. Задачу, – растягивая слова и морща лоб, повторил Комаров. – Очень тяжелую задачу, Демидов.

Демидову показалось, что генерал посмотрел на него с болью и сожалением.

– Мы уже выполняли тяжелые задачи, товарищ генерал.

– Правильно, выполняли, – согласился Комаров, – но эта будет гораздо тяжелее. И если говорить по-честному, то вашему полку я бы не хотел ее поручать.

– Разве мы у вас ходим в любимчиках, товарищ генерал? – притаил Демидов насмешливые искорки в глазах.

– Именно в любимчиках, – отрезал Комаров. – А теперь пойдем к командующему фронтом. У него все и решится.

Движения Комарова стали точными и быстрыми. Он застегнул ворот гимнастерки, вышел из-за стола, взял с секретера свою фуражку с позолоченным витым кантом и низко на лоб насадил лакированный козырек.

– Пошли, Демидыч.

Захватив тонкую кожаную папку, генерал двинулся по коридору особняка, твердо отбивая шаг по скользкому навощенному паркету. Из особняка они вышли на узенькую, посыпанную мелким гравием дорожку. Над ней сплетались в висячую арку гибкие побеги дикого винограда. Летом здесь, очевидно, царил приятный, освежающий полумрак, но сейчас облетевшие листья грудами лежали на дорожке. Впереди между рыжими стволами сосен просвечивало светлое здание с ажурным порталом. Тонкие колонны были красивыми и чистыми, приятно радовали глаз. Большой черный ЗИС-101 стоял у входа.

– Литвинов, – окликнул Комаров водителя, – маршал уезжает?

– Вызван, товарищ генерал. Сказал – в Кремль, – последовал ответ.

– Надо торопиться, – заметил Комаров, ускоряя шаг.

По лестнице, устланной коврами, они поднялись на второй этаж. На белой двери висела дощечка: «Приемная командующего фронтом», и Комаров толкнул эту дверь.

– Подождите меня здесь, – властно сказал он Демидову.

Подполковник присел на узкий диван, облокотился о жесткий пестрый валик. За двумя составленными вместе столами сидели друг против друга моложавый полковник и старший лейтенант. Комаров подошел к полковнику, наклонившись, что-то спросил вполголоса и, получив в ответ утвердительный кивок, направился к массивной двери.

Когда он вошел, маршал сидел за столом перед ровной стопкой шифровок. Исподлобья взглянул на Комарова отечными от усталости глазами.

– Садитесь, генерал. Собираюсь ехать к главнокомандующему. В нашем распоряжении только пятнадцать минут. – Он вдруг улыбнулся, глазами показывая на стопку боевых донесений и лежащую рядом с ними «Правду» с последней сводкой Совинформбюро: – Конфуз с нашим армейским начальством. Мне вчера командармы прислали сводки о боевых потерях противника.