Публика бесновалась, забрасывая сцену театра букетами цветов, громко аплодируя и выкрикивая «браво!». Мужчины, находясь под впечатлением откровенного эротического финала, сдержанно улыбались, особо сентиментальные женщины утирали влажные глаза носовыми платочками. Артисты, занятые в спектакле – новой скандальной постановке по очередному роману находящейся в зените славы американской писательницы Анны-Джессики Ли – взявшись за руки, несколько раз подходили к самому краю подмостков и, отвесив зрителям поклон, словно накатившая на пляж морская волна, неспешно отплывали назад. Занавес дважды опускался и дважды поднимался вновь, а зрители, в порыве признательности все до единого повстававшие со своих мест, все никак не хотели отпускать любимых артистов, среди которых, вне всякого сомнения, наиболее сильные овации заслужила исполнительница главной роли, любимица петербургской публики юная Вера Лиховцева. В очередной раз, будучи не в силах удержать в руках подаренные ей горы цветов, она отходила к декорациям, опускала их на стоящую в углу сцены кровать и снова возвращалась к краю сцены, благодарно принимая поздравления и букеты от столпившихся на ступенях поклонников и просто почитателей ее таланта.
      Подождав, когда увешанная сверкающими бриллиантами, пожилая пышнотелая дама вручит уже заметно уставшей от чествования Вере свой веник из завернутых в прозрачный целлофан трех алых роз, Рублевский поднялся по ступенькам на сцену и поставил у ног звезды большую корзину с бело-голубыми орхидеями и, припав губами к протянутой теплой руке, тихо произнес:
      – Спасибо, это было великолепно. Вы – моя самая любимая актриса. Я счастлив, что могу снова видеть вас…
      Выпрямившись, он продолжал держать руку Веры в своей руке и молча, с улыбкой смотрел в ее чистые голубые глаза, наблюдая, как стремительно меняется выражение ее красивого лица по мере того, как она его узнает. За какую-то долю секунды на лице актрисы поочередно отразилась вся гамма человеческих чувств и эмоций – от мгновенного испуга до с трудом сдерживаемых слез, навернувшихся на глаза, при виде воскресшего из небытия любимого мужчины.
      Они не виделись больше года, с того самого дня, солнечного, но прохладного, когда случайный попутчик известной актрисы по двухместному СВ фирменного поезда «Красная стрела» Сергей позвонил ей домой и пригласил на свидание. Потом они как-то случайно забрели на пустынное лютеранское кладбище на окраине города, где впервые за многие годы из глубины мечущейся души Рублевского прорвались опасные для него самого и Веры откровения. А потом была выпитая прямо на могильной плите капитана Люндеквиста бутылка молдавского коньяка с конфетами, долгие разговоры двух нашедших друг друга в огромном мире людей, чудесный ужин при свечах в крохотном загородном ресторанчике недалеко от Финского залива, и, как завершение сказки, – восхитительная ночь любви, длившаяся, казалось, бесконечно. Когда наступило утро он, впервые за долгое время проснувшись по-настоящему счастливым, вдруг со всей остротой осознал ту огромную опасность, которая грозит Вере в случае продолжения их отношений и, скрепя сердце, поклялся, что больше никогда в жизни не напомнит этой женщине о своем существовании.
      Поначалу не думать о ней было просто, потом – все труднее, а в последние дни перед акцией, в результате которой он, внедренный в криминальную группировку офицер ФСБ, лишь чудом вырвался из лап ментов, Вера все чаще стала являться ему во сне, спрашивая, куда же он исчез. И Рублевский не выдержал…
      Сегодня утром, после встречи с полковником, Сергей пошел в ближайшие театральные кассы, чтобы купить билет на спектакль с участием Веры Лиховцевой. Но билетов на сегодняшнюю шумную, разрекламированную в СМИ премьеру в кассе не оказалось. Пришлось битый час стоять у кишащего людьми центрального входа в театр и ловить спекулянтов, заламывающих за билеты просто космическую цену. Впрочем, деньги для Сергея никогда не значили слишком много, ни в первой жизни, похороненной вместе с семьей, ни в нынешней.
      – Ты?! – с трудом справившись с нахлынувшими эмоциями, спросила Вера, протянув руку и коснувшись кончиками пальцев гладко выбритой щеки Рублевского. – Я… уже и не мечтала, что мы когда-нибудь снова встретимся. Я думала, тебя у били…
      – Прости. Я не мог с тобой встретиться, так сложились обстоятельства. Но теперь уже все позади, – неожиданно ощутив, как начинает кружиться голова, а сердце словно сжимает невидимая железная перчатка, Сергей глубоко вздохнул и на миг прикрыл глаза. – Извини, ради бога. Сегодня был трудный день, – переждав скоротечный приступ, пробормотал он.
      – Ты нездоров? – испуганно спросила Вера, не обращая внимания на настойчиво протягиваемые очередным запрыгнувшим на сцену зрителем букет гладиолусов и блокнот с авторучкой. – Если хочешь, подожди меня у служебного входа, я скоро выйду. Хорошо? Только не исчезай!
      – Хорошо. Я буду ждать в джипе, на другой стороне улицы, – пообещал Рублевский. Развернулся, плечом потеснив столпившихся на ступенях поклонников, спустился в партер и направился по проходу между креслами.
      Снова напомнила о себе не зажившая окончательно ножевая рана, к тому же напряжение нескольких последних суток сказывалось на здоровье и нервах. Сергею, пробирающемуся сквозь бурлящую толпу театралов к гардеробу, стоило немалых усилий сохранять бесстрастное выражение лица. Перед глазами то и дело плясали темные круги, каждый вздох отзывался в левом боку тупой болью, заставляющей сжимать челюсти.
      Вера, глядя вслед уходящему к фойе Рублевскому и машинально принимая назойливо подсовываемые ей блокнот и авторучку, торопливо чиркнула на листе бумаги закорючку, извинилась, подняла со сцены подаренную Сергеем корзину с чудесными орхидеями и почти бегом бросилась за кулисы, в гримерку, начисто позабыв про лежащие на сцене десятки разноцветных букетов. Теперь они не значили для нее ровным счетом ничего. Еще сегодня утром, на финальной репетиции перед премьерой, она и предположить не могла, что встреча со случайным любовником, исчезнувшим из ее жизни так же стремительно, как и появившимся, поднимет в ее душе целую бурю чувств.
      Смыв грим и переодевшись, Вера покинула театр через служебный вход, прихватив с собой только орхидеи, перебежала дорогу и юркнула в приоткрывшуюся переднюю дверь «лексуса», который тут же сорвался с места и, набирая скорость, помчался вперед по улице.
      Какое-то время, совсем недолго, они молчали, ища подходящие слова для начала разговора, затем Вера, перегнувшись через спинку сиденья, положила назад корзинку с цветами, печально вздохнула и, глядя прямо перед собой, сказала с плохо скрываемыми нотками обиды в голосе:
      – Если ты воскрес только для того, чтобы завтра утром исчезнуть снова, думаю, тебе нет смысла пускаться в пространные объяснения о причинах столь долгого отсутствия. Просто отвези меня домой, и все. Я хоть и современная женщина, и неплохая, в общем, актриса, но, увы, не гожусь на роль любовницы на час. Я не могу так, Сергей.
      – Прости, – примирительно ответил Рублевский, привычно бросая цепкий взгляд в зеркало заднего вида. – Я виноват перед тобой. Тогда, в ту ночь, я понял, что ты значишь для меня слишком много, и поэтому предпочел не ломать тебе жизнь и заставил себя забыть о том, что между нами произошло. После моих непростительных откровений ты догадываешься, кто я на самом деле и чем занимаюсь…
      – И что же вдруг изменилось? – по-прежнему холодно спросила Вера, отвернувшись к забрызганному капельками растаявшего снега стеклу и стараясь не смотреть на сидящего рядом Рублевского. – Ты прекратил убивать людей, решил сменить профессию и обзавестись семьей?! Купить домик в деревне, корову, гусей или столь модных в последнее время страусов?
      – Я никогда не убивал людей, –сухо поправил Сергей. – По крайней мере, в том понимании этого слова, которое я в него вкладываю. Дело не в этом. Просто я не смог забыть тебя, как ни старался. Я постоянно думал о тебе… о нас, и пытался представить себе наши дальнейшие отношения, но у меня ничего не получалось. Я прокручивал в уме десятки самых разных вариантов, и все они, учитывая мой специфический образ жизни, оказывались не стоящими ломаного гроша! В конце концов я решил, что судьба противится тому, чтобы мы были вместе, и смирился. А когда окончательно понял, что этот искусственный, насквозь выдуманный самообман лишь подтачивает меня изнутри, что нет смысла строить планы, а нужно просто один раз решиться и будь что будет, когда я был готов сказать тебе об этом… вмешались обстоятельства, надолго лишившие меня возможности объясниться.
      – И, надо полагать, теперь действие этих ужасных обстоятельств закончилось? – с иронией спросила Вера, прикурив от маленькой золотой зажигалки «зиппо» тонкую дамскую сигарету, наконец-то повернулась лицом к Рублевскому. – Давай, я попробую догадаться, что это были за обстоятельства, которые помешали тебе хотя бы поднять телефонную трубку и набрать мой номер! Наверное, ты выслеживал матерого бандита, нет – опасного маньяка, того самого Джека-потрошителя, который изнасиловал и задушил семерых девушек в Петербурге и области?! Ты его выслеживал, а потом настиг во время нападения на очередную жертву и – пиф-паф! – пристрелил, всадив две пули прямо в сердце!
      Скептически покачав головой, Вера сделала глубокую затяжку и снова отвернулась к окну.
      – Приблизительно так все и было, – на губах Рублевского непроизвольно мелькнула улыбка. Вера и не догадывалась, насколько близко она сейчас была к истине.
      Сексуальный маньяк-убийца, которого безуспешно разыскивала вся милиция Питера, испуганно взывающая к помощи девушка в сумеречном безлюдном парке и две пули – правда не в сердце маньяка, а в затылок – все это действительно имело место, и не так давно. Однако слежки никакой не было, Сергею помогла чистая случайность, едва не стоившая ему жизни. Возможно, когда-нибудь, когда придет время зачехлять оружие и уходить на покой, он сможет рассказать Вере всюправду о себе. А сейчас нужно просто делать то, ради чего он решился воскреснуть из небытия и прийти в театр с полной корзиной орхидей. Нужно расставить все точки над «i».
      – Все было почти так, как ты сказала. Но ты забыла добавить про тяжелое ранение, – закончил Сергей и выжидательно посмотрел на молча курящую Веру. Лиховцева на мгновение замерла, так и не донеся сигарету до поблескивающих нежно-розовой помадой губ, а потом повернулась и уже совсем другими – сочувствующими – глазами посмотрела на сосредоточенно ведущего машину Рублевского.
      – Это правда? – тихо спросила она. – Про ранение?
      – Абсолютная, – кивнул Сергей, притормаживая у светофора, за которым начинался Невский проспект. – Как выкарабкался – одному Богу известно. Бывало, и раньше подстреливали, но чтобы ножом в печень – таких промашек мой ангел-хранитель не допускал. Да только замучил я его, наверное, устал он беречь меня ежесекундно на протяжении стольких лет… Спасибо эскулапам из военного госпиталя, вытащили, выходили. Только я, мерзавец неблагодарный, едва глазки открыл – взял и слинял. Причем слинял банально, как Шурик из «Кавказской пленницы». Через забор, в пижаме.
      – Ты не шутишь? – Вера, словно боясь обжечься, осторожно положила левую руку ему на плечо.
      – Какие могут быть шутки, – включив первую скорость и бросив машину вперед и вправо, пробормотал Рублевский. – До сих пор ничего жареного и острого есть не могу, сразу аврал. Не говоря про алкоголь. Да и прихватывает по несколько раз в день, иногда так, что зубами скрипеть приходится, чтобы не завыть. Одно слово – инвалид. Только коляски с электромотором не хватает…
      – Так вот, значит, почему ты так похудел, – окончательно сбросив маску отстраненности, почти ласково сказала Вера. – Щеки провалились, под глазами темные круги. Раньше их не было. Выглядишь так, словно только что вернулся из длительной турпоездки на лесоповал солнечного Магадана.
      Она заставила себя улыбнуться и вдруг уткнулась лицом в мягкий рукав надетого на Сергее черного канадского пуховика с меховым капюшоном.
      – Господи, ну почему ты так долго пропадал, Сережа?! Я так тебя ждала, а ты… негодяй, хоть бы одно слово, где ты, как!
      – Прости меня, двоечника. Я больше не буду, – облегченно вздохнул Рублевский, с радостью сознавая, что все разрешилось как нельзя лучше. – Надеюсь, я не слишком напугал тебя рассказом о своем ранении? Просто… помнишь, во время нашей первой встречи, в купе «Красной стрелы», ты сказала, что даже самую избалованную женщину легче всего завоевать, вызвав в ее душе два чувства – любопытство и жалость? Знаешь, ты оказалась права. В прошлый раз ты сама призналась, что я поймал тебя на любопытстве. А сейчас…
      – Ах ты жулик! – стремительно выпрямившись, словно под воздействием разжавшейся внутри пружины, воскликнула Вера и принялась настойчиво лупасить Сергея кулачками по спине и груди. – Обманул, значит, да?! Эксперименты надо мной ставить вздумал, гладиатор несчастный?! Быстро останови машину, я выхожу!!!
      Актриса так решительно вцепилась в руль, что Рублевский, дабы избежать столкновения с бегущими по Невскому многочисленными автомобилями, вынужден был сбросить газ, включить указатель правого поворота и, взглянув в боковое зеркало, залихватским броском притереть изящный внедорожник к бордюру, пропахав стучащими АБСкой колесами по сырому асфальту две извилистые тормозные дорожки.
      – Мерзавец! – чуть не плача, выкрикнула Лиховцева, безуспешно пытаясь открыть заблокированную Сергеем пассажирскую дверь. – Выпусти меня сейчас же! Ненавижу тебя!!!
      – Вера, подожди… Ну, успокойся, – Рублевский не без труда обнял ее рукой за плечи, развернул лицом к себе и крепко стиснул в объятиях, покрывая щеки, губы и шею жаркими поцелуями. – Верочка, милая… Не было никакого эксперимента, честное слово! Я действительно поймал финку и едва не отдал богу душу. Ну, хочешь, я тебе шов покажу, прямо сейчас?
      – Что ты со мной делаешь, а?! – заметно ослабив попытки вырваться, всхлипнула актриса. – Нельзя же так издеваться, я не манекен, я жи-ва-я, если ты этого до сих пор не разглядел!!! – Она снова безрезультатно дернула ручку двери. Взмолилась, чуть не плача: – Пожалуйста, я тебя очень прошу, выпусти меня. Я доеду домой на метро, пока оно еще не закрылось.
      – Вот видишь, до чего доводит одиночество? – как можно мягче и спокойней произнес Рублевский, мысленно ругая себя последними словами за неудачную попытку пошутить. – Я совершенно разучился общаться с женщинами, даже с той единственной, которая мне дорога и которую люблю. Скажи, неужели мне суждено вечно просить у тебя прощения, стоя на коленях?
      – Не надо кидаться такими словами, Сережа, – после короткого молчания прошептала Вера. – Это пошло и… и…
      – Ты хочешь, чтобы я повторил еще раз? – заглянув Вере в глаза, негромко сказал Сергей. – Я люблю тебя. Я тебя люблю.
      – Господи! – из бездонно-голубых, счастливых глаз актрисы хлынули так долго сдерживаемые слезы. – Сереженька, милый, мы с тобой просто немножко сошли с ума. Так не бывает. Я… мамочки мои!
      Их пылающие губы слились в поцелуе, таком жадном, страстном, что казалось, ему не будет конца. По они вынуждены были разжать объятия, когда со стороны водительской двери неожиданно раздался настойчивый стук в тонированное, совершенно непрозрачное снаружи стекло. Рублевский обернулся.
      Возле машины стоял, нетерпеливо поигрывая полосатым жезлом, похожий на бульдога краснорожий гаишник с бегающими, заплывшими жиром глазками. По его торжествующей ухмылке можно было без труда понять – дорожный рэкетир весь в предвкушении мзды с очередного «сладкого лоха».
      При виде милицейской формы по спине Рублевского прокатилась холодная волна. Его правая рука незаметно скользнула под сиденье и нащупала холодную рукоятку закрепленного там пистолета с глушителем. Другая надавила на кнопку плавно поплывшего вниз стеклоподъемника. В уютное тепло салона ворвался холодный ветер с закрученными ветром хлопьями мелкого колючего снега.
      – В ч-чем дело, к-командир?! – растянув фальшивую, резиновую улыбку до ушей, слегка заикаясь и подергивая головой, протянул Рублевский, мгновенно оценив ситуацию. Ствол, похоже, не понадобится. Все банально. Оказывается, вынужденный экстренно тормозить, он остановил машину прямо под знаком «стоянка запрещена».
      – Старший лейтенант Пузанов, – представился гаишник, лениво махнув рукой у виска. – Техпаспорт на машину и водительское удостоверение предъявите.
      – П-пожалуйста, – повиновался Рублевский.
      Заграбастав документы, мент торопливо, больше для вида, пролистал их и, убрав в карман куртки, процедил сквозь зубы, глядя мимо Рублевского:
      – Если слепой, очки надо носить, товарищ водитель! Для кого здесь знак висит, для Пушкина? Разрешается кратковременная остановка для высадки и посадки пассажиров, а вы тут уже пять минут стоите. Нарушение.
      – Из-звини, начальник, я з-здесь с девушкой, с-сам понимаешь, за-а-аговорились! – состроив благодушную физиономию богатого, но не слишком умного торгаша-простофили «а-ля пять киосков на Апрашке», развел руками Сергей. – Виноват, товарищ ком-мандир. Договоримся, базаров нет! Сколько с меня без квитанции?
      – К нам в машину пройдемте, – кивнул краснорожий, барской походкой направившись к спрятавшейся за ограждением подземного перехода милицейской «шестерке», за рулем которой, как заметил Рублевский, сидел еще один жлоб в погонах.
      – Подожди меня, я скоро, – подняв стекло на двери, сказал Сергей. – На всякий случай: я тебя посадил возле театра, раньше мы никогда не встречались.
      Выскользнув из «лексуса», он бегом преодолел расстояние до милицейской тачки и, повинуясь кивку гаишника, сел на заднее сиденье. Скользнул глазами по щитку приборов, на котором была приклеена переводная картинка с голой женщиной, и на секунду обомлел, увидев воткнутый между перепонками жалюзи фоторобот и без труда узнав в нем самого себя. Значит, уже подсуетились, размножили и разослали, с соответствующими инструкциями. То-то этот жирный боров сразу бабки брать не стал, сюда заставил нырнуть! Но если он опознан, почему никто из двух гаишников не сел с ним рядом, направив в ребра табельный ствол? Хотя какой логики можно ждать от быдла в погонах?
      В голове Рублевского стремительно пронеслась последовательность всех его предстоящих действий, именуемых в неких специальных пособиях как «бой на ограниченном пространстве». Расклад был для начинающих, ситуация на уровне простейшей. Вырубить ментов он мог за пять секунд, без малейшего напряжения, а потом спокойно вытащить из кармана краснорожего документы, сесть в тачку и – гудбай, Америка. Раньше чем через десять минут господа офицеры не оклемались бы.
      – Ну что, мужик, пятихатка и разбежались. – Когда Сергей уже сгруппировался, приготовившись к паре-тройке молниеносных бросков, один из гаишников – тот, что сидел за рулем «шестерки», капитан, по-хозяйски потянулся, разминая затекшую от длительного сидения спину, и без лишних предисловий назвал таксу, обернувшись через правое плечо. – Еще считай, что дешево отделался. Тачка у тебя больно крутая. Надо бы на угон пробить, экспертизу провести. А это – к нам в батальон ехать, как минимум три часа ждать.
      – Н-нет проблем, к-командир, держи, – послушно вытащив из кармана ворох смятых купюр, Рублевский протянул деньги, получив взамен отобранные толстяком права и техпаспорт.
      – Больше не нарушайте, товарищ водитель! В следующий раз будет дороже. Все, свободен, проваливай к своей соске, – махнул рукой капитан, пряча деньги в недра форменной зимней куртки и теряя к отработанному лоху всякий интерес. – Стас, гля, «бумер» на перекрестке стоит, сейчас поворачивать будет! Ну-ка тормозни его, козла…
      Сергей вышел из ментовского корыта, юркнул в теплый салон внедорожника и, круто взяв с места, влился в редкий поток бегущих по ярко освещенной улице автомобилей.
      – Все нормально? – погладив его по щеке тыльной стороной руки с улыбкой спросила Вера. – Я, честно говоря, уже за тебя испугалась. Видел бы ты выражение своего лица, когда выходил из машины. В голливудских боевиках с таким каменным лицом бывают только злодеи.
      – Брось, какой из меня, калеки, злодей?! – усмехнулся Рублевский, все еще видя перед глазами свой почти неотличимый от оригинала фоторобот. – Я теперь даже мухи не обижу.
      – Ой, – спохватилась актриса, – Сереж. Я совсем забыла тебе назвать свой домашний адрес! Нам в Уткину Заводь. Там, за мостом, нужно будет свернуть направо.
      – Не продолжай. Я знаю, куда ехать. На твоем закрытом стеклопакетами балконе стоят завернутые в полиэтилен горные пластиковые лыжи «фишер». Угадал?
      – Знаешь, Сережа. У меня такое ощущение, что в ближайшем будущем меня ждет еще много всяких сюрпризов, – призналась Лиховцева. – И они уже начинаются.
      – Привыкай, – улыбнулся Рублевский, свободной правой рукой обнимая Веру. – И, пожалуйста, ничего не бойся. Я рядом.
      – Вот уж действительно! – иронично заметила актриса. – Нет более безопасного места, чем рядом с тайным агентом. – Прильнув к Рублевскому, актриса чмокнула его в щеку. – Ваша фамилия, сударь, случайно не Бонд? Джеймс Бонд?!
      – Мимо, – качнул головой Сергей. – Бонд – англичанин. Кокни. А моя настоящая фамилия… называть ее не буду, в узких кругах она и так широко известна… досталась мне в наследство от прадеда-пшека. Звали его Збигнев. Жил он в Варшаве и еще при последнем царе-батюшке, Николашке, владел заводами-газетами-пароходами по всей Польше. Короче, как сейчас принято говорить, был самым что ни на есть тамошним олигархом. Чистая правда, между прочим. Не веришь?
      – Верю, верю. Иначе бы откуда у тебя взялось такое породистое, просто-таки, аристократическое лицо?
      Вера поцеловала Рублевского. Предупредила, хитро прищурившись:
      – Если завтра утром ты снова исчезнешь, мерзавец этакий, клянусь – я тебя из-под земли достану. И тогда – берегись. Будешь знать как разбивать сердце невинной девушки. Понял шутку юмора? Правнук олигарха.
      – Я не исчезну, малыш, – вздохнул Рублевский. – Разве что…
      – Что? Опять?!
      – Разве что убьют. При моей работе это возможно. По скорее сам надоем. И тогда ты меня банально прогонишь. Веником.
      – А вот фигушки! Первого не дождетесь, а на второе даже не надейтесь! – Вера мягко потерлась кончиком носа о щеку Сергея. Прошептала, глядя в заляпанное дорожной грязью ветровое стекло:
      – А может быть, я вообще обнаглею и замуж за тебя, будущего генерала, захочу. Потому что если я кого-нибудь по-настоящему люблю, то это – на всю жизнь.
      Рублевский не ответил. Лишь нащупал руку Веры и крепко сжал. В горле капитана ФСБ словно застрял комок. Перед его предательски повлажневшими глазами вдруг встали родители, жена и дети, погибшие во время войны в Приднестровье от рук обдолбанных молдавских отморозков, выстреливших в окно стоящего на самом берегу реки мирного дома из ручного гранатомета. Когда-то в прошлой жизни, перед венчанием в тираспольском православном храме, он, тогда еще юный, только-только надевший офицерские погоны лейтенант, говорил своей будущей жене Марине точно такие же слова: «Верь мне. Если я люблю – то это на всю жизнь». Но жизнь, а точнее – смерть и война, превратила эти слова в прах. Вместе с пятью самыми дорогими на свете существами. С тех пор минуло десять лет. До недавних пор Рублевский был уверен, что страшная трагедия навсегда лишила его возможности полюбить другуюженщину. Но, похоже, время действительно лечит и после вызванной чудовищным потрясением многолетней паузы дает человеку еще один шанс обрести счастье.
 
      Кто-то из известных американских актеров, то ли Роберт Де Ниро, то ли Марлон Брандо, однажды в шутку сказал, что самое большое удовольствие – это в плохую погоду сидеть в собственном теплом доме, в кресле-качалке, возле уютно потрескивающего камина, пить шотландское виски, курить кубинскую сигару, смотреть красивый эротический фильм и гладить лежащую на коленях пушистую сибирскую кошку.
      Стекла в окне, задернутом белой прозрачной тюлью, слегка задрожали, когда очередной раскат столь редкого для середины ноября грома прокатился по спальному микрорайону, расположенному на самой окраине города, в местечке с сохранившимся еще со времен Петра красивым названием Уткина Заводь. Вполне возможно, что в те стародавние времена, когда новая столица Российской империи не разрослась еще до нынешних размеров и граница города, охраняемая казачьими разъездами, проходила где-то в районе Балтийского вокзала, здесь, на протекающей рядом Неве, действительно в изобилии водились утки. Но это было когда-то. А сейчас на берегу реки, в пяти минутах ходьбы от обычной двенадцатиэтажки, за бесконечным каменным забором и красными железными воротами расположилась Аварийно-спасательная партия ВМФ, возле бетонного пирса которой, в мутной, с кляксами мазута и плывущими по поверхности «бычками» и презервативами, невской водичке стояли несколько выкрашенных серой краской рейдовых водолазных катеров.
      Рублевский открыл глаза, чувствуя, как после короткого перерыва на полуторачасовой сон, в нем опять просыпается всепоглощающее мужское желание. Медленно провел ладонью по гладкому водопаду Вериных волос и, на секунду задержавшись в нерешительности, скользнул дальше, обогнув плечо и ощутив под пальцами крепкую, упругую грудь. Слегка сжал, прислушался. Актриса спала, лежа на боку поверх теплого одеяла. Она еле слышно посапывала, и никак не реагировала на его, недвусмысленные прикосновения. Удивительно, но это только сильнее распаляло Сергея, который в тишине маленькой спальни, казалось, слышал громкое ухание своего, резко удвоившего частоту ударов, сердца. Ему вдруг до умопомрачения захотелось овладеть ею. Несмотря на то что красавица Вера была для Рублевского далеконе первой и даже не десятой женщиной за прошедшие после гибели жены годы, это было совершенно новое и потрясающее чувство.
      Господи, как она прекрасна, наверное, в сотый раз со дня их первой встречи мысленно произнес Рублевский, осторожно переворачивая девушку на спину. Как скульптор, оценивающий только что созданный им бессмертный шедевр, он снова заскользил пальцами по ее телу, опускаясь к тускло просматривающемуся в полумраке ночи светлому треугольничку внизу ее по-девичьи плоского и гладкого живота. Где-то там, у сокровенной щелочки, должна быть маленькая коричневая родинка, знать о существовании которой дано лишь избранным. Если верить словам Веры – то он, Сергей, был всего лишь пятым мужчиной, кому выпало такое безусловно приятное право. Сергею в это «чистосердечное признание» тридцатитрехлетней театральной звезды верилось с трудом. Особенно если принять во внимание ее профессию и обилие вращающихся вокруг со студенческих пор смазливых самцов. В то же время интуиция подсказывала ему, что девушка говорит правду. Вопреки сложившемуся стереотипу, профессия актрисы совсем не обязательно предполагает пресловутую модель поведения и свободный, если не сказать – развязный образ жизни. Удивительно, но оказавшись второй раз в одной постели с Верой, капитан вдруг поймал себя на мысли, что он – взрослый, уверенный в себе мужик – банально ревнует ее к бывшим любовникам, которым вместе с ней было так же хорошо, как ему сейчас. Смешно. Наивно. Нелепо. Но – чистейшая правда. Более того – эта ревность даже доставляла ему удовольствие. Что вообще не вписывалось ни в какие ворота. Зато на ум настойчиво лезла фраза из шекспировского «Гамлета»: «Есть много в этом мире, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам». К чему бы это?
      Вера вздрогнула, ее опущенные веки затрепетали. Рублевский напрягся, внимательно вглядываясь в ее красивое, со слегка вздернутым носиком и чуть припухшими губками, лицо, на котором, как ему вдруг показалось, появилась слабая улыбка. Секунды шли, но Вера по-прежнему спала, ее обнаженная грудь с торчащими кверху темными сосками плавно и ритмично вздымалась и опадала. Значит, померещилось.
      Осторожно приподнявшись на локтях, Сергей не спеша, стараясь не прикасаться к телу девушки, что, принимая во внимание вздыбившийся, гудящий от напряжения член, было совсем не так просто, перевернулся, оказавшись над ней сверху и, втиснув колени между ее ног, аккуратно раздвинул их, освобождая себе путь к заветной цели. Вера никак не реагировала, и это еще больше завело Рублевского, от возбуждения у него даже закружилась голова.