«Мы плохо помним наше прошлое» - сказал в 1997 году Булат Окуджава.
      Повесть Генриха Сечкина «На грани отчаяния», повествующая о нашем прошлом, представляется интересной и читается залпом. Это обеспечивается несколькими аспектами, основным из которых, на мой взгляд, является тема героя, его победы над злой, адской силой.
      Проблематика, сюжет, тема, характеры, идейно-художественная концепция основательно заложены в повести. Автор обратился к весьма суровой, порой даже жестокой теме, которая за последнее время нашей жизни стала весьма злободневна и крайне необходима. Он нашел предельно ёмкие и лаконичные сюжетные конструкции, отличающиеся сжатостью драматургических характеристик. Повесть включает в себя течение глубоко наблюдаемой суровой и сложной жизни людей в необычной среде обитания, множественность её проявлений, достоверность и богатство подробностей.
      В повести отчетливо обозначена весьма своевременно высвеченная тема эпохи и, прежде всего, тема нравственного долга, вины и расплаты за свою жизнь, свои просчеты и поступки. Нечеловеческие страдания и непредвиденные всплески удач представлены в книге настолько правдиво и ярко, что становится совершенно очевидной мысль автора: человек - кузнец своего счастья. Как выразился бывший президент Франции генерал Де Голль: «Нет отчаянных положений, а есть отчаявшиеся люди». Правда, находить крохотные крупицы радости в атмосфере постоянного унижения, издевательства, физических пыток и раздувать их до бесконечного размера вселенной способен далеко не каждый.
      Несмотря на то, что события лагерной жизни слишком далеки от наших дней, описанные ситуации поражают воображение своей достоверностью.
      Повесть «На грани отчаяния» является не только высокохудожественным произведением, но и полезнейшим учебным пособием для людей, попавших в жесткую ситуацию, упавших духом, отчаявшихся. Это не гимн блатной романтике, это - суровая правда жизни. На примере своего жизненного опыта Генрих Сечкин доказывает, что завязший в смертельной трясине человек, проявив определенную силу духа, всегда имеет шанс, вопреки устоявшимся представлениям, выкарабкаться. Но лучше в эту трясину не попадать!
      Я нисколько не преувеличиваю, говоря, что эта книга является неординарным литературным событием, и совершенно уверен, что она, как и ранее вышедшие три издания 9прежде повесть выходила под названием «За колючей проволокой», найдет огромное число поклонников среди читателей.
       Анатолий БЕЛКИН
       доктор юридических наук,
       действительный член Российской
       академии естественных наук,
       секретарь Союза литераторов
       Российской Федерации

 

      Под гулкими ударами молотков кладбищенских рабочих гвозди упруго влезали в крышку гроба, намертво спаивая ее с основанием, в котором покоилось мое неподвижное тело. Все усилия пошевелиться или открыть глаза ни к чему не приводили. Заскрипели веревки, и, покачиваясь из стороны в сторону, задевая за края могилы, гроб стал медленно опускаться на дно. Холодная испарина выступила на лбу. Перед глазами, как в ускоренной съемке, пробежала вся моя непутевая жизнь. В последний раз, качнувшись, гроб застыл на неровном дне могилы, немного накренившись влево. Лежать стало неудобно.
      «Вот подонки! - про себя обругал я рабочих. - Поленились, сволочи, выровнять дно», - и тут же ужаснулся своим мыслям.
      Несколько комьев земли шлепнулись на крышку гроба. Тело начало наливаться кровью. Громадным усилием воли удалось открыть глаза. Полная темнота. Крикнуть бы! Но сухой язык намертво прилип к нёбу. Земля сверху посыпалась водопадом. Сгустки глины колотили по крышке гроба и напоминали орудийную канонаду.
      Не раз бывавший на похоронах своих близких, я не мог и предположить, что легкий шумок, производимый падающей землей снаружи, превращается в оглушительный грохот внутри. Но шум становился все тише и глуше. Наконец, наступила тишина. Какая-то совершенно необычная. В сознании тишина, а в ушах - застывший на одной ноте пронзительный стон.
      Холодная испарина превращалась в струящийся горячий пот. Пробую пошевелить пальцами ног. Получается! Ступни и руки еще не работают, но кровь уже приливает и к ним.
      Вспомнилось, что где-то читал о том, как кладбищенские мародеры разрыли могилу одного зажиточного гражданина, дабы снять его золотые коронки, и с ужасом разбежались, увидев мертвеца перевернутым, с вылезшими из орбит глазами, вывалившимся синим языком и разодранными до костей пальцами рук. Жаль, что у меня нет золотых зубов. И дождусь ли я ночи? Боюсь, что нет. Даже сейчас ощущается недостаток кислорода. Странно, но я уже начинаю чувствовать почти все свое тело. Пробую пошевелить кистями рук. Получается. Ступнями - тоже. И стон стал пропадать. Правда, от долгого пребывания в одной позе все тело стало словно чужим…
      Резко, как невыносимый свет электросварки, пронзила мысль: какой страшный конец! Как бы ухитриться умереть сразу! Может, попробовать пережать себе на шее сонную артерию? В детстве мальчишками мы увлекались такими сомнительными играми. Согласившийся на участие в эксперименте набирал полные легкие воздуха, задерживал дыхание и удерживался в таком положении сколько мог. Один из приятелей либо пережимал ему сонную артерию, либо, обхватив сзади грудную клетку руками, приподнимая, изо всех сил сжимал его до тех пор, пока из груди несчастного с легким стоном не выходил воздух. Обмякшее тело клали на ступеньки черного хода подъезда, где обычно происходили подобного рода экзекуции, и, насладившись вдоволь удачным опытом, начинали бить испытуемого по щекам, дабы привести в чувство. Придя в сознание, он с упоением рассказывал о своих потрясающих впечатлениях. Но сумею ли я согнуть руки? Хватит ли высоты гроба?
      Ура! Получилось. Кисти немного мешали, но протиснулись. Большими пальцами нащупал пульсирующие точки. Теперь остальными надо обхватить горло. Но здесь затруднение. Под таким углом не получается. Для большего упора необходимо приподнять локти, да крышка не дает. Надо попробовать перевернуться на живот.
      Удалось! Теперь все в порядке. Но воздух ведь еще есть. Может, подождать немножко? Да, воздух есть, но нет надежды. Да и чего тянуть? Итак, начали. Время остановилось. Перед глазами поплыли светящиеся зеленые круги. Должно получиться! Обязательно должно! Сейчас все пропадет. Правда, осознать это можно, только придя в себя, что, естественно, мне не суждено. Зеленые круги уменьшились и убыстрили движение. Что-то очень долго получается!
      Есть!!! Но только почему я это почувствовал? Проклятье! Все понятно. В момент потери сознания машинально разжались пальцы. Нет. Одному мне не справиться. Придется ждать естественную смерть. Как хорошо, что вокруг кромешная тьма. Не видно, что ты лежишь в гробу, да еще глубоко под землей. Хотя могилы сейчас копают мелкие. Можно представить себе, что ясной ночью, лежа на поляне, наблюдаешь за звездами… Нет, только не звезды. Небо закрыто плотными облаками, и поэтому темно. Правда, с воздухом все хуже. Как же должны быть счастливы люди, которые спокойно могут броситься под поезд, прыгнуть с крыши или просто включить газ. Все бы сейчас отдал за такую возможность. А что, собственно, я могу отдать?
      Стало трудно дышать. Оказывается, очень гнусно дышать в четверть легких. К тому же еще и жарко. А температура все поднимается. Надышал. Очевидно, подобным образом чувствуют себя подводники на затонувшей подводной лодке. Да нет, они могут передвигаться, они не одиноки, они могут питать надежду на спасение.
      Вдруг стало так жутко, как никогда не бывает на этом свете. Неужели я уже Там? Хотя обстановка не изменилась. Тот же мрак, неподвижность, до нетерпения затекшее тело, дикое желание сесть. Внезапно неимоверно яркая вспышка света ослепила меня.
      Наконец!!! После абсолютной темноты глаза не сумели сразу адаптироваться. Но спустя несколько секунд я сообразил, что яркий солнечный луч сверлит меня из окна. Вот уж не думал, что в Раю или Аду есть окна. Приглядевшись, заметил за окном колючую проволоку, сторожевую вышку со скучающим часовым, поникшие под тяжелыми снеговыми шапками ветви сосен, а вокруг - блестяще-искристый белоснежный ковер. Сбоку от меня с соседних нар беззлобно журчал до боли знакомый и родной матерок. Только тогда я понял - это был сон.
      Ну и шуточки! Придя в себя, вспомнил. А ведь сон в руку. Именно сегодня меня должны запаковать примерно в такую же тару. Только отправиться в ней я должен не в Рай или Ад, а прямиком на свободу. Несколько месяцев назад воровская сходка нашей затерявшейся в необъятных просторах Коми зоны вынесла решение удовлетворить просьбу Бизона и Секи (Юрки и меня) об оказании помощи в организации побега. Все действия, связанные с осуществлением этого мероприятия, сохранять в тайне. За разглашение - смерть. Поручить нарядчику переформировать лесоповальные бригады таким образом, чтобы в одной из них оказались воры в законе и сочувствующие им мужики . Разрешить ворам в законе, в связи с возникшей ситуацией, работать наравне с остальными до осуществления задуманного плана (ранее это было воровским законом запрещено).
      Начинался 1952 год. Трескучий мороз, иногда достигавший пятидесяти градусов, превращал работу на лесоповале в адскую пытку. Легкие телогрейки, ватные брюки и стертые валенки нисколько не смягчали боль коченеющего тела. Костер, на котором сжигались обрубленные сучки и ветки поваленных деревьев, согревал только одну обращенную к нему сторону тела. Другая же мерзла неимоверно. Для более полного согрева необходимо было постоянно крутиться, как шампур с шашлыком на мангале. Единственным спасением была работа.
      Обычно повальная бригада делилась на несколько звеньев. Каждое звено состояло из пяти человек. Пробираясь от дерева к дереву, по пояс в снегу, окопщик окапывал ствол до мха (пенек должен быть не более двадцати сантиметров от земли). Далее по уже протоптанной дорожке подходил вальщик. Он подрубал топором дерево с той стороны, куда тому надлежало упасть, и, согнувшись в три погибели, начинал лучком пилить ствол с противоположной стороны подруба. Затем брал длинный шест, упирался им в дерево и с криком «Бойся!» валил его. Тут же подскакивал обрубщик и начинал удалять сучки и ветки. Сучкосбор сгребал все это и оттаскивал на костер. К оголенному стволу подходил кряжевщик и распиливал его на бревна определенного размера. Для того чтобы деревья не утопали в снегу, их валили методом «костра», то есть друг на друга. После валки и обработки леса вся пятерка принималась таскать бревна и складывать их в штабеля. Таскать приходилось по пояс в снегу, но зато и шансов замерзнуть заживо было меньше.
      Ранней весной от лесных делянок к реке прокладывалась лежневая дорога, представляющая собой положенные на хлипкий грунт жерди, скрепленные поперечными деревянными перекладинами. Они выполняли функцию рельсов, по которым с помощью лошадей катились тележки с лесом. Лес свозили на берег реки расконвоированные заключенные, которых называли бесконвойниками. Они скатывали бревна до кромки льда, предварительно поставив возле самого берега упоры, и укладывали в огромные штабеля. Когда кончался ледоход, упоры удаляли, освобожденные бревна с грохотом скатывались под откос в речку и плыли до ближайшего населенного пункта. Там их вылавливали баграми, вязали плоты и цивилизованным порядком отправляли дальше на деревообрабатывающие заводы. Штабеля иногда достигали пятнадцатиметровой высоты.
      К побегу начали готовиться с середины зимы. Кроме меня с Бизоном, желающих бежать в зоне больше не нашлось, так как шансов добраться до любого населенного пункта было ничтожно мало. Вокруг на многие десятки километров глухая тайга. Дикие, оголодавшие за зиму звери. Единственное оружие - самодельный нож, правда выкованный зонными умельцами по всем правилам кузнечного мастерства и месяцами затачиваемый любыми твердыми предметами. Побег обнаружится в конце рабочего дня, когда бригады выводят из оцепления. Моментально будут приняты меры. Уйти от нескольких взводов солдат, прекрасно знающих местность, великолепно обученных и экипированных, практически невозможно. Если к этому времени еще не сойдет снег, то они побегут на лыжах. А у нас самодельные снегоступы. Во всех поселках, на железнодорожных станциях и пристанях нас будут ждать местные засады. Кстати, лучше всего попадаться именно там. Озверевшие от увлекательных прогулок по непроходимым дебрям солдаты не пристрелят при свидетелях якобы сопротивлявшихся зеков. Что невозможно гарантировать в глухой тайге. Уж оттуда точно не приведут живыми.
      Но дикое желание побывать на свободе хотя бы один день, даже отдав взамен всю оставшуюся жизнь, с лихвой перекрывало перспективу жалкого существования в течение двадцатилетнего срока в опостылевшей, ненавистной зоне. В ту пору мне должно было исполниться девятнадцать. Бизон был старше на четыре года.
      Почти три месяца вся повальная бригада поочередно выскребала внутренности двух огромных сосновых стволов с помощью остро отточенных обломков лучковой пилы. Стволы были четырехметровой длины, толщиной в полтора обхвата. Несмотря на приличный наружный объем, рассчитывать на внутренний комфорт нам не приходилось. Стенки саркофага должны быть достаточно толстыми, дабы избежать излишнего риска. Предварительно от гигантских бревен были отпилены с одной стороны десятисантиметровые чурки. Немало усилий пришлось приложить для того, чтобы обтесать их с ювелирной точностью до внутреннего размера бревна. Они должны были сыграть роль пробок, которыми надлежало закрыть отверстия после нашего внедрения внутрь. Чтобы пробки не вывалились на ходу, решено было смочить их водой, которая, превратившись в лед, склеит деревянные поверхности. Буравились крохотные отверстия для поступления воздуха. Впоследствии они будут замаскированы приклеенными слегка разогретым хлебным клейстером кусочками коры. Вчера вся подготовительная работа была закончена
      Утром, по стратегическим причинам отказавшись от завтрака, мы с Бизоном принялись распределять между зеками бригады наши вещи и продукты, которые необходимо было пронести через проходную. Всего набиралось не так много, лишь по две наволочки на брата, но незаметно донести все это от зоны до лесной делянки без помощи остальных было невозможно.
      Делянка представляла собой участок тайги, предназначенный для лесоповала. Предварительно вокруг этого участка бесконвойники вырубали просеку десятиметровой ширины в виде квадрата, которая в дальнейшем играла роль запретной зоны. Конвой располагался по углам возле костров и в случае появления на просеке кого-либо из зеков открывал огонь на поражение без предупреждения. Время от времени один из конвоиров становился на лыжи и объезжал делянку по просеке вокруг, дабы убедиться в отсутствии следов на нетронутом снежном покрове, а также проконтролировать ситуацию в бригадах. Так что побег через запретную зону был полностью исключен. Оставался лишь единственный способ, к которому нам и пришлось прибегнуть.
      Гулко прозвенел кусок рельса, известивший обитателей зоны о назревшей необходимости становиться в строй на развод . Зябко поеживаясь от утреннего холода, глубоко надвинув на лоб шапки-ушанки и кутаясь в телогрейки, зеки угрюмо направились к воротам.
      Шел первый месяц довольно прохладной северной весны. Блестящая, затвердевшая снежная корка, вкусно похрустывая под ногами, проваливалась в пока еще пушистую глубину. От зоны до лесной делянки надо шагать километров пять. Не очень приятно на пронизывающем насквозь ветру, хотя морозец уже небольшой. Что-то около десяти градусов. Не сравнить с пятидесятиградусным в середине зимы. Конвой, хотя и в меховых полушубках, тоже ежится
      - Первая пятерка, проходи! Вторая пятерка… По бригадам разобрались! Шаг влево, шаг вправо считается побегом. Конвой применяет оружие без предупреждения! Вперед!
      Выслушав эту ежедневную молитву, колонна хмуро тронулась в путь.
      - Сека, спички не забыл? - Бизон у нас хозяйственный.
      - Ты что, сдурел?
      Забыть спички - заранее подписать себе смертный приговор.
      - А снегоступы кто несет?
      - Они у Язвы и Долдона. Ты чего, Бизон, до леса будешь меня доставать?
      - Так ведь скоро забуримся в стволы, и конец! - обиделся Бизон.
      - В тайге наговоримся, - буркнул я.
      Но мы долго еще продолжали диалог. Может быть, для того, чтобы отогнать от себя мысли о неотвратимости предстоящего. Много было передумано за последний месяц. Да тут еще этот дурацкий сон… Радости от того, что сегодня мы будем на свободе, да и полной уверенности, что первый этап пройдет гладко, не было. Слишком много людей знало о предстоящем побеге. Обычно в такие вещи посвящаются только исполнители. Но здесь особый случай. Подготовка проходит на виду у всей бригады. Хоть братва и укомплектовала ее своими парнями, но чем черт не шутит. Ведь ставка - жизнь
      Ну вот и пришли. Запустив нашу бригаду в оцепление, конвой направился на свои места разводить костры, а мы рысью побежали к нашим деревьям. Начался отсчет времени. Самое главное теперь - быстрота. В момент вытащили из бревен деревянные затычки. На разведенный костер водрузили консервную банку наполненную снегом, чтобы натаять воды для смачивания деревянных пробок. Сначала в пустоту засунули наволочки с собранными со всей бригады вещами и продуктами. Предварительно к наволочкам привязали самодельные бечевки, дабы впоследствии извлечь их из глубины бревен.
      - Как, братки, задвигать вас, вперед ногами или головой? - поинтересовался Язва.
      - А я что, своей башкой потом пробку вышибать должен? - возмутился Бизон. - Запихивайте головой вперед, брюхом вверх.
      - Атас! - раздался голос одного из стоящих на стреме . Это конвой поехал на лыжах по просеке проводить инспекцию вокруг оцепления. Все моментально разлетелись по рабочим местам. Визжали пилы, стучали топоры, трещали, надламываясь, падающие сосны.
      - Отбой!
      Снова сгрудившись около стволов, мы с превеликим трудом запихали Бизона внутрь балана . В торец плотно вставили смоченную водой пробку. На этот раз намертво. Отверстия для воздуха замаскировали кусочками коры. Теперь моя очередь. Словно крышку пенала вдвинули меня во второй ствол, причем так энергично, что я чуть было не пробороздил своим некстати отросшим носом корявый потолок моих временных апартаментов. В ногах так же вставили пробку.
      Стало совсем темно. Воцарилась полная тишина. Лежа на спине, я хотел было расслабиться, но никак не получалось, так как подо мной была не ровная поверхность, а ложбина. Лучше бы меня втиснули боком. Хотя тогда затекла бы рука. Но что это такое? Ведь мы же договорились с Язвой, что он проконтролирует погрузку. Бревно должны были поднимать и укладывать на повозку, не переворачивая. А эти твари покатили его по лагам . Неужели всей бригадой не смогли поднять мой саркофаг? Ведь раньше бревна такого размера шесть человек элементарно перетаскивали в штабеля! Тем более что значительную часть емкости вместо тяжелой, промерзлой древесины занимало мое худосочное тело.
      Сделав несколько пируэтов вокруг своей оси, я оказался на животе. Ну разве трудно было догадаться перед посадкой в этот роскошный аэробус согнуть руки в локтях? Сейчас подложил бы ладони под физиономию! Держать голову постоянно на весу оказалось невозможным. То и дело тыкаясь своей дурацкой рожей в холодную, корявую древесину, я обкладывал отборными матюгами каждую извилину своего дебильного головного мозга. Может, крикнуть пока не поздно? Да нет, не услышат. Если и услышат, то вместе с производящими погрузку бесконвойниками. А уж те то наверняка на выезде из оцепления цинканут мусорам про начинку «пирога»
      Ага! Вроде тронулись. Ну, теперь недолго. В голове навязчиво зазвучала мелодия популярной детской песенки: «Мы едем, едем, едем в далекие края…» Остановка. Сейчас главное - не дышать. Не дай бог через отверстия для дыхания в морозный воздух прорвется струйка пара. Тогда кранты ! Но предварительные тренировки по задержке дыхания сделали свое дело. Лениво, чисто формально полупив прикладами карабинов по баланам, конвой пропустил повозку. Первый этап был завершен.
      «Мы едем, едем, едем…» Опять эта проклятая песня в ушах. Интересно, внизу Бизон или наверху? Если наверху и вдруг описается! Что тогда будет? Я представил себе теплый дождик, поливающий меня из дырочек для воздуха. Комфорт полнейший! Даже можно принять душ. Но вряд ли. Ведь мы специально целые сутки ничего не ели и не пили. Кроме этого для страховки между ногами были приторочены бутылки от спирта, с отколотыми горлышками. Правда, после наших пируэтов во время погрузки осталось мало шансов в случае нужды метко заполнить прилагаемые емкости, учитывая ограниченные движения рук, но все же…
      Но все же, о чем я думаю? Вот дебил! Самое главное - не уснуть. Даже и при таком небольшом морозце можно заживо замерзнуть. Очень противно, что начинает ощущаться невыносимый дискомфорт. Одеревенела спина. Затекли руки. Начали мешать пальцы ног. Но тут можно периодически сдвигать и раздвигать ступни. Голову тоже можно перекладывать то на одну, то на другую щеку, а изредка опираться и подбородком. Ну почему же я не догадался обмотать лицо какой-нибудь тряпкой? И воздуха явно не хватает. Не дай бог еще потерять сознание! Очевидно, надо пореже дышать. Когда привезут и раскатают бревна по верху штабеля, все будет нормально. Да и недолго придется ждать. Разгрузив баланы, бесконвойники уедут, и тут же можно будет выбираться на волю.
      Все. Остановились. Ну что они тянут? Неужели не могли покурить на ходу? А ведь я-то столько времени не курил! Надо же! Может, заодно и бросить? Оп-па! Покатили! Ура! Эти пируэты запланированные. Их просто надо терпеть. Вот и свежий воздух пошел! Даже чересчур свежий. Ну сколько можно катить! Скоты! Я уже всю физиономию себе расквасил. Наконец-то. Все. Какая удача! Я оказался на спине!
      Прекрасно. Отдохнем. Надо слегка подвигаться. До чего же болит шея. Интересно, сколько весит моя голова отдельно от туловища? Хорошо, что почти в конце пути мне удалось, мотая головой изо всей силы, сбросить с себя шапку и уткнуться в нее лицом. Но теперь она оказалась у меня на носу, а затылок уперся в мерзлое дерево. Ничего, потерпим. Минут через тридцать можно выбираться. Самое противное, что внутри бревно оттаяло и одежда стала влажной. А теперь начала замерзать. Жаль, нет часов. Да если бы и были, все равно время не узнать. Во-первых - темно, а во-вторых - руки не согнуть.
      Интересно, как там Бизон себя чувствует? Не схватил ли насморк? Вообще-то не думаю. Наши тела сотни раз промерзали насквозь. Особенно когда бригады ежедневно приходили с работы и стояли около зоны. Обычно на вахту запускают по одному для обыска. Остальные триста стоят и загибаются от мороза. Иногда процедура продолжается до двух с половиной часов. Последние вообще на людей непохожи.
      На работе тоже не сахар. Но там хоть можно подвигаться и есть костер. Жаль, что мне работать не положено. Сказываются недоработки воровского закона. Мужики-то вон как пашут! До седьмого пота! В лютый мороз раздеваются по пояс! А когда дерево подрубает, то ему прямо на спину снежная блямба - плюх! И ничего! Очевидно, организм подключает какие-то внутренние ресурсы, что помогает не превратиться в сосульки.
      Ну вот! По-моему, пора выбираться. Надо ногами вытолкнуть пробку. Вытягиваю вперед носки ступней, но они проваливаются в пустоту. Слишком глубоко меня затолкали. Надо продвинуться назад. Оказалось, что сделать это довольно непросто. Руки по швам, ноги распрямлены, оттолкнуться нечем. Если бы удалось согнуть руки!
      Не получается. Кисти мешают. В следующий раз надо делать лаз не круглый, а квадратный. Придется двигаться, царапая пальцам рук дно балана. Лежа на спине, это очень неудобно. Приходится помогать лбом. Но такими темпами я не доползу до пробки и к ночи. Надо работать интенсивней. Ведь скоро объявят тревогу.
      Изо всех сил, отталкиваясь от всего, что меня окружало, всем, что у меня имелось, я стал медленно протискиваться внутри бревна к спасительной затычке. Пот потоками лился с меня, смешиваясь с кровью, сочившейся из ободранных рук и лица. Время не ощущалось. Сколько продолжалось это экзотическое путешествие внутри бревна, сказать невозможно. Наконец носки ног уперлись в жесткий тупик.
      Все. Передышка. Сил больше нет. Необходимо накопить для решающего удара. Интересно, Бизон выбрался уже или нет? Если он на воле, то почему не разыскивает меня? Ведь договорились же: тот, кто первым выберется из бревна, сразу вытаскивает второго. Значит, наверное, валяется, как и я. Его-то вроде неглубоко засунули. Сам же помогал. Ну, пусть еще чуть-чуть поваляется. Теперь надо согнуть ноги в коленках и раз! Но что же это такое? Ноги не сгибаются для удара! Только слегка. Мешает теснота. Получается не удар, а слабый толчок! Пробка не поддается!
      Перед глазами поплыли кровавые круги. Ноги заработали в бешеном темпе. Работа продолжалась до полного изнеможения. Все! Выхода нет и не будет. Нам с Бизоном казалось, что предусмотрено абсолютно все, но мы жестоко просчитались. Очевидно, своим дыханием я разогрел внутренность балана. Пробка разбухла и намертво закупорила выход. Я понял, что мне из бревна не выбраться никогда. Бизону тоже. Это конец…
      Опять вспомнился сон. Как все-таки здорово было в гробу! И лежать удобно, и тепло, и поворачиваться можно во все стороны. А самое главное - быстрая смерть от удушья. Здесь не задохнешься при всем желании. Морозный воздух так и прет через проклятые отверстия. Сколько же мне придется умирать? Да и от чего? От неподвижности, от голода, от жажды? Или я сначала сойду с ума? Может быть, попробовать прогрызть балан зубами? Да нет. Это просто бред.
      Но вот снова спасительная мысль. Я же быстрее всего замерзну! Какая роскошь! Говорят, замерзнуть легче всего во сне. «Там в степи-и глухой за-амерзал ямщик…» Теперь уже эта мелодия привязалась. Надо попытаться заснуть. Да, попробуй усни, когда все тело кричит от невыносимого желания согнуться. Притупилась боль от разодранной кожи на руках и лице. Тело перестало чувствовать холод. Хотя бы согнуть немного ноги. Все отдал бы за возможность сесть. Или хотя бы повернуться на бок. Попробуем… Нет, не получается. Отталкиваться нечем.
      Только теперь до меня дошел весь ужас моего положения. Нет, смерти я не боялся. Резня между различными «мастями» зековского контингента в лагерях была обыденным явлением, и к этому давно привыкли.
      Далеко не все провинившиеся и приговоренные сходкой воры в законе гордо принимали смерть на месте. Некоторые пытались избежать суровой кары, и кое-кому это удавалось. Спасенного от казни администрация тут же изолировала. Бывший вор автоматически переходил в разряд «сук» , которые, объединяясь, также подчинялись неписаному, но более раскрепощенному закону. По своему закону «суки» имели право работать в зоне и в связи с этим занимали самые престижные места. Работая нарядчиками, комендантами, добровольными дружинниками, заведующими столовых, бань, карцеров и других лагерных служб, они ревностно следили за порядком в зоне, оказывая помощь администрации и создавая давление на всех остальных заключенных. В некоторых отдаленных лагерях даже практиковалось создание «отрядов самоохраны», где наиболее заслужившим доверие «сукам», с малым остатком срока, выдавалось оружие, и они несли службу совместно с военизированной охраной.
      Воры в законе при любой встрече с «суками» обязаны были их уничтожать. По этой причине и «суки» уничтожали воров также при первой возможности. Но и у «сук» были случаи нарушения закона. Сумевший избежать наказания переходил в клан «махновцев» , которые вообще никакому закону не подчинялись. Существовали зоны, в которых несколько крепких мужиков держали власть в своих руках и не пускали туда представителей любой «масти». Называли они себя по разному: «дровосеки» , «лесорубы» .
      Иногда, либо в виде наказания, либо просто от скуки, лагерное начальство кое-где смешивало воров в законе с «суками», «сук» с «махновцами» и так далее. В принципе ГУЛАГом это было запрещено. У каждого зека в сопроводительном деле на обложке крупно красовалась заглавная буква той группировки, к которой он принадлежал. Делалось это в целях безопасности, чтобы вор в законе не попал к «сукам» и наоборот. В центре страны этот порядок в основном соблюдался. На Севере же каждый начальник лагеря был в своем роде удельным князьком. Проверочные комиссии приезжали туда крайне редко, а то и не приезжали вовсе. Массовая резня была обыденным явлением.
      Полная свобода действий давала администрации неограниченный простор для фантазии. Унылая солдатская северная жизнь требовала хоть каких-то развлечений. Например, наш начальник лагеря старший лейтенант Столов развлекался следующим образом. Он заходил в барак к заключенным и выменивал у них клопов. За спичечную коробку, наполненную клопами, он давал пачку махорки. Зеки были в восторге. Клопов в бараках море, а с махорочкой потуже. Сиюминутное получение вожделенной отравы полностью исключало угрызения совести по поводу дальнейшего использования кровожадных насекомых. Эти коробки Столов передавал надзирателю, который при посещении карцера высыпал туда ненасытных кровососов. Карцер представлял собой помещение в один квадратный метр. Меблировка состояла из привинченной к полу табуретки. Света не было. Спать можно было только сидя. Есть не давали совсем. Но водворенному в него и раздетому до нижнего белья правонарушителю было не до сна и еды.
      Как только за надзирателем закрывалась дверь, со всех сторон на несчастного начинали сыпаться проголодавшиеся клопы и немедленно приступали к делу. Они залезали всюду: в рот, в нос, в глаза, в уши. Любое сопротивление им было бесполезно. Инстинктивно размазывая на себе раздутых от его же крови насекомых, испытуемый вызывал этим самым целые полчища маленьких вампиров, которые, почуяв любимый запах, сыпались на него с потолка, как горох, и спешили запустить свои челюсти в беспомощное тело, заживо поедаемого человека.
      Через некоторое время из карцера доносился нечеловеческий вопль. Потом он стихал, превращаясь в хрип. На другой день проштрафившегося зека с блуждающим счастливым взглядом, тихонько хихикающего, выносили из карцера на носилках.