На грани отчаяния

      - Я самый лояльный начальник лагеря на Севере. Другие дают нарушителям режима по десять, двадцать суток, а я только одни! - радостно хохотал Столов. - И исправляемость у меня выше!
      Где мужиковатый начальник подхватил слово «лояльный», было совершенно неизвестно. Но употреблял Стулов его довольно часто и со смаком.
      Исправившихся на зоне было несколько десятков. Одни, вихляясь и лихо забрасывая ноги вперед, бродили между бараками, счастливо улыбаясь каждому встречному. Другие охотно вступали в беседу, причем уловить суть их речи было весьма проблематично. Третьи при возгласе «в карцер!» бросались на землю и, подвывая, с перекошенными от ужаса лицами изо всех сил царапали ее ногтями.
      А Столов шел в бараки за новой порцией клопов.
      Некоторые начальники лагерей развлекались тем, что смешивали «масти». Прогремевшая на весь Советский Союз в пятидесятые годы пересыльная тюрьма на Колыме, прозванная «Прожаркой», стала знаменита тем, что ее администрация в значительных масштабах практиковала уничтожение преступного мира его же руками.
      Из «воровской» камеры брали несколько воров в законе и помещали их в «сучью». Моментально население земного шара уменьшалось на это же количество. Потом из «сучьей» - в «воровскую». Опять уменьшение. Вероятно, такой статистики не существует, но очевидцы утверждают, что громадное количество антиобщественных элементов отъехало из данного уютного учреждения в мир иной именно с помощью этого уникального метода. К резне в северных лагерях привыкли и стали относиться к ней, как к неизбежности. Смерть не пугала почти никого.
      Но такая!!! Надо попробовать разбить себе голову. Ну хоть на время потерять сознание! Нет, слишком мала амплитуда. Удалось разбить только нос. Ничего не выйдет.
      С каждой секундой казалось, что порог терпения давно уже позади. Вынужденная неподвижность становилась все мучительнее и вызывало дикую боль, растекавшуюся по всему телу. Оно как бы превратилось в раздутый до предела волдырь, заполнивший собой всю внутренность бревна и готовый вот-вот лопнуть. Кости, включая черепную коробку, отчаянно ныли.
      Может быть, я уже в Аду? Вечность в таком положении? Ноги задергались сами собой, барабаня носками по кругляшку. Очевидно, начались конвульсии. Слава Богу! Наверно, это конец.
      Внезапно еле слышимый звук от ударов прекратился. Ноги продолжали колотить в пустоту. Перед глазами возникло светлое пятно. Потянуло морозным воздухом. Я потерял сознание…
      Пробуждение было таким же внезапным. Очнувшись и осознав действительность, я понял, что путь свободен. Проклятой затычки больше не существовало. Радость обволокла меня с головы до ног. О свободе не думалось. Только о том, чтобы согнуть все, что может сгибаться. Опыт продвижения змеей у меня уже имелся. Правда, ранее я продвинулся всего лишь на несколько сантиметров. Теперь же предстояло преодолеть более значительное расстояние.
      Нисколько не сомневаясь в успехе этого мероприятия, я изо всех сил начал извиваться, насколько это было возможно, и мизерным темпом протискиваться на волю. Неожиданно пыл поубавился. Как только мои ступни оказались на свободе, я понял, что лишился главнейшего инструмента для применения рычага. Дело пошло гораздо медленнее. В качестве дополнительного приспособления для продвижения пришлось использовать голову, которая моментально покрылась царапинами и ссадинами. Жаль, что шапка осталась позади. Мой стриженный окровавленный череп совершенно не был предрасположен к труду с полной отдачей. Но все-таки начало есть. Цепляясь обломанными ногтями за неровности древесины, я продолжал замедлившееся движение к финишу. Еще сотня напряжений всех мышц, и мои ноги, согнувшись в коленях, повисли в воздухе.
      Какое блаженство! Но, пардон, если ноги висят, то на какой же я высоте? И как буду выбираться дальше? Ведь штабель может быть высотой с трехэтажный дом! Будь я обезьяной с длинными руками, наверняка смог бы сейчас ухватиться за края бревна и дальше, подтягиваясь, выбраться на волю без особого труда. Человеческие руки, к сожалению, намного короче и не выдерживают никакого сравнения с обезьяньими. Если продолжать выбираться дальше, то свесившаяся из бревна половина туловища своей тяжестью может сломать позвоночник. Кроме этого не исключен риск выскользнуть и лететь вниз с непредсказуемой высоты
      Насчет позвоночника - я как-то на одном из сеансов гастролирующего гипнотизера видел, как тот приглашал добровольца из зала и укладывал его головой на одну спинку стула, а пятками ног на другую. Да еще садился на него. Значит, позвоночник выдержит. Если же придется лететь, то внизу снег, а под ним мох. Вполне имеется шанс остаться в живых. Любой из этих вариантов гораздо предпочтительней возможности сгнить в проклятом бревне, будучи уже на четверть свободным.
      Беда только в том, что ползти стало совсем невозможно. Оказывается, при продвижении коленки играли немаловажную роль. Теперь они бесполезным балластом торчат из бревна. Стоп! Но ведь я же могу согнуть их под острым углом и пятками оттолкнуться от штабеля! Попробуем. Если повезет и я не вывихну себе суставы в коленках и щиколотках, то удастся продвинуться еще на несколько сантиметров. Удалось! Еще немного, и на свободе окажутся пальцы рук.
      Так сантиметр за сантиметром, обливаясь потом и кровью, с нечеловеческими усилиями я выползал наружу. Через некоторое время мне удалось пальцами рук зацепиться за край балана и, благодаря тому, что локти немного сгибались, продвинуться до поясницы. Теперь самое главное - не выскользнуть наружу. Необходимо продержаться до выхода локтей, нащупать какие-нибудь неровности на моем бревне или на соседних, ухватиться за них и уже с помощью рук выбраться на штабель. Правда, шансов удержать свое тело на весу, цепляясь одними пальцами за обледеневшую древесину, в то время пока голова еще в дереве, было ничтожно мало. Скорее всего, ничего не получится.
      А ведь в детстве мне предлагали заниматься в акробатической секции цирковой студии. Отказался, дурень. А если вновь попробовать перевернуться на живот. Сейчас это сделать несравнимо легче. Получилось! Теперь отдых для последнего, решающего броска. Надо постараться нащупать ногами зазоры между бревнами. Если удастся опереться и вынуть голову, то дополнительно можно будет использовать бечевку, которой привязаны ко мне наволочки с вещами. При загрузке наволочки были протиснуты в балан с определенным усилием и роль небольшого тормоза должны сыграть. Полностью полагаться на прочность этой конструкции нет смысла, но какое-то усилие она возьмет на себя.
      Интересно, Бизон тоже выбирается или спит спокойно? А если замерз? Перспектива остаться одному в тайге меня мало устраивала. Надо идти вначале на север, а потом на юг. Несколько сотен километров. А где север и где юг, мог распознать только Бизон. Ему перед посадкой посчастливилось закончить школу, и уроки географии не прошли даром.
      Последнюю дистанцию мне удалось пройти в бешеном темпе. С остервенением и минимальной осторожностью вырывался я из жуткого плена, отчаянно извиваясь и отдавая себя на произвол судьбы. Просчитывать варианты уже не было сил. Полностью положившись на интуицию, я выкарабкивался из бревна, машинально нащупывая ногами неровности штабеля и цепляясь пальцами рук за все, что им удавалось нащупать. Сознание почти не работало. Мышцы разрывались от напряжения. Локти вышли наружу. Руки моментально сами ухватились за низ бревна. Упор затылком! Последнее усилие! Все!
      Странное ощущение. Как будто все произошло не со мной. Я просто видел себя со стороны. Лежит громадный штабель леса. На вершине, судорожно цепляясь кончиками пальцев за обледеневшие торцы бревен, висит маленькая человеческая фигурка. Она сучит соскользнувшими и болтающимися над пропастью ногами, пытаясь найти какую-нибудь опору. Внизу, на краю величаво раскинувшейся тайги, поблескивает искрящимися снежинками речушка. Тишина такая, что слышен стук сердца висящего человечка. Значит, живой. А зачем? Чтобы испытывать нечеловеческие страдания? Для чего рождается человек? Чтобы потом умереть? Так какая разница, сейчас или после? Отпустил бы пальцы, и все! Чего мучиться-то?
      Нет, это стучит не сердце. Слишком большие остановки. Ба! Так это же Бизон в соседнем балане демонстрирует признаки жизни. Не хотел бы я сейчас поменяться с ним местами. У меня хоть выбор есть. Хотя, если хорошо подумать - выбора нет. Не могу я расстаться с жизнью, оставив Бизона подыхать такой мучительной смертью. Лучше в другой раз…
      Ноги сами собой нащупали торчащий дальше других торец бревна. Потом другой, повыше. Руки смогли продвинуться дальше и ухватились за выпуклые основания отрубленных сучков.
      Медленно, экономя остаток, казалось, уже полностью исчерпанных сил, я карабкался вверх. Бечевка, с привязанными к ней двумя наволочками, находящимися еще в балане, тянула назад. Отвязать ее от себя было нечем. Руки заняты. Приходилось постоянно подергивать плечами, чтобы наволочки протискивались в бревне и постепенно освобождали бечевку. Последнее усилие, и я наверху. Сознание вновь потухло.
      Очнувшись, я увидел себя лежащим на штабеле. Первое, что необходимо было сделать, - это найти бревно с Бизоном, удалить пробку и извлечь моего кореша из его опочивальни. Окинув взглядом верх штабеля, я убедился, что лесин такого огромного диаметра было всего три. Колотнув несколько раз ногой по балану, в котором по моим прикидкам находился Бизон, дабы вселить в него надежду, что спасение близко, я принялся с помощью бечевки выуживать наружу свои наволочки. Когда наконец они вылезли из бревна вместе с моей шапкой, я получил возможность прикрыть свою уже изрядно замерзшую плешь. Из наволочки я достал нож и усердно принялся им выдалбливать пробку. Здесь трудиться долго не пришлось. Она выскочила почти мгновенно.
      - Бизон, ты живой?
      - А ты чего, Сека, так долго колупался?
      - Сам-то отдохнуть решил? - возмутился я. - И почему голос не подаешь? Я что, весь штабель должен перековырять?
      - Не тяни резину. Хватай за ходули и вытаскивай, а я подсоблю слегка, - прогундосил Бизон. - А не вопил я, чтобы бесконвойники не услышали.
      - Давно уехали твои бесконвойники!
      Растянувшись на штабеле, я согнулся над бревном с моим друганом и, заглянув внутрь, увидел валенки. Надо же! Перед загрузкой в баланы я не обратил внимания на такую мелочь. Теперь стало все понятно. Вот почему Бизон так и не пытался вылезти. Во-первых, ступнями в валенках не поработаешь, а во-вторых, куда спешить-то? Тепло! Хорошо устроился! А я в сапогах, валенки мои в наволочке.
      Сняв с Бизона теплую обувку, бечевкой от наволочек я связал ему ноги. Другой конец закрепил между бревнами. Для страховки.
      - Слушай, как хорошо костыли вяжешь! Мусорком, часом, на свободе не работал? - захихикал Бизон.
      - Ты, фраерская рожа! Еще раз пошутишь так, и болтаться тебе на этой веревке до начала лесосплава!
      Пока я вытаскивал эту образину, мы еще неоднократно обменялись любезностями. Наконец счастливый Бизон уселся напротив и с любопытством начал меня разглядывать.
      - Ну, Сека, ты все равно как в "Прожарке" побывал. Кто же тебя так разукрасил? Давай разборку устроим! Вызовем людей на сходняк. Побазарим. Спросим по-воровски, - фиглярничал Бизон.
      - Свой корявый юмор заткни себе в задницу! Выстрелы не слышал?
      - Да вроде еще не было.
      Три выстрела в воздух означают побег. Значит, оцепление еще не сняли с работы. Время пока есть. Начали снова леденеть телогрейки. Необходимо как можно скорее согреться и высохнуть. Спички были у меня в пришитом изнутри к телогрейке кармане. Вытащив бизоновы наволочки наружу, мы осторожно стали спускаться со штабеля. Нужно разыскать засохшее дерево, около которого могут оказаться отвалившиеся сухие ветки для костра. Надо же, Бизон уже тащит разлапистый сушняк. Ну и нюх! Находит прямо под снегом.
      - Сека, давай спички!
      Я залез в карман и, к своему ужасу, обнаружил, что все пять коробков спичек превратились в мокрое месиво.
      - Ничего, ватку закатаем, - успокоил Бизон.
      - Как же, закатаешь! Телогрейки ведь тоже мокрые.
      - Высушим. - Он разорвал рукав телогрейки и выдрал из него кусок ваты. - Заголяй брюхо!
      Растянув вату тонкой лепешкой, Бизон приложил ее к моему голому животу и, накрыв сухой портянкой из наволочки, запахнул телогрейку. Другую порцию ваты он расположил у себя.
      - Быстро высохнет. Минут пятнадцать, и все. Жаль, покурить не можем. Мне уже невмоготу. Да и пожрать не мешало бы. Вторые сутки пост. Хорошо, газировка под боком, - продолжал он, отправляя в рот внушительные порции снега.
      - Ты бы, Сека, хоть рожу умыл. Кровища течет, как с кабана. Костер разведем - перевяжу.
      - У меня в детстве няня была, такая же заботливая, - огрызнулся я. - Лучше жратву пока приготовь. Там, во второй котомке. А то у меня от пальцев одни мослы остались.
      Пальцы действительно имели неприглядный вид. Кожа на них болталась кусками, а некоторые ногти отломились до середины. Из-под оторванных ногтей без конца собиралась кровь и крупными каплями падала на снег. Хорошо еще, что я не видел своего лица.
      - Маяк не оставляй! Выкопай ямку, туда и капай, - хмуро прогнусавил Бизон.
      - Да и так наследили, дальше некуда. Ватка уже почти сухая. Закатывай!
      - Давай сюда! Под сапогом досохнет!
      Бизон по-хозяйски расправил кусок ваты и, помусолив ладони, скатал из нее плотный жгутик. Потом, оторвав еще один кусок и тоже расправив, обернул им этот импровизированный фитиль. Предварительная работа была закончена. Оставалось только найти ровную деревянную поверхность, а дальше уже дело техники.
      Поверхность нашлась быстро. Вокруг штабеля лес был выпилен, и со всех сторон торчали пеньки. Правда, они были засыпаны снегом. Бизон с присущим ему нюхом нашел самый обширный пенек, сгреб с него снег, стесал ножом верхний влажный слой и стащил с меня сапог. Положив закатку на поверхность пенька, он начал катать ее подошвой сапога. Этот доисторический, но необычайно продуктивный метод добычи огня при отсутствии спичек, пользовался в тюрьмах огромной популярностью.
      Ограниченный набор бытовых предметов у заключенных заставлял их использовать эти предметы как по назначению, так и без оного. Отсутствие табака возмещалось мелко измельченными прутьями от веника, которые использовались также для инкрустации различных поделок, изготовляемых из клейстера, получаемого от протирки хлебного мякиша. Игральные карты, прочности которых могли бы позавидовать крупнейшие казино мира, изготавливались из газет, склеенных в три слоя этим же клейстером. После просушки и тщательной заточки краев осколком стекла карты подвергались художественной обработке с помощью нанесения на них рисунков посредством тщательно выполненного трафарета и красок: черной, изготовленной из копоти сжигаемой резиновой подошвы ботинка, и красной, из выпрошенного у врача от мнимой болезни красного стрептоцида. Далее готовая продукция покрывалась парафином, изъятым с оболочки сыра переданного родственниками, и начинала свою деятельность, благодаря которой часть заключенных оказывалась в костюме Адама. Другая же часть, в прикиде солидных работников партийной номенклатуры, со всех сторон обложенная горами не уместившихся на них шикарных тряпок, гордо восседала на нарах, поедая передачи своих более невезучих сокамерников. При переводе из тюрьмы в зону деятельность народных умельцев необычайно расширялась, так как при наличии производственных инструментов и относительно более полной свободы возможностей для творчества становилось гораздо больше.
      В зоне изготавливались такие поделки, оригинальности которых мог бы позавидовать знаменитый Фаберже. Обворожительной красоты кулончики из высушенного мебельного лака (в зонах с мебельным производством), ничем не отличающиеся от натурального янтаря, с замурованными в них паучками, удивительные шахматные фигурки, доска для которых, изготовленная в стиле открывающейся книжки, собиралась из шпона различных пород дерева и отполировывалась до блеска, и многое, многое другое. Естественно, главенствующие места занимали производители оружия. Огнестрельного, правда, изготавливать не удавалось (за исключением зон, где проводились взрывные работы: рудники, прокладка дорог в скалах и так далее). Зато холодного было вдоволь.
      Удивительные изделия выходили из рук местных мастеров. Из оторванного где-то куска железа, обработанного и закаленного доморощенными способами, получались причудливые сверкающие клинки, по прочности уступающие лишь знаменитой дамасской стали. Наборные ручки, изготовленные из кусочков расчесок, зубных щеток, пластмассовых мыльниц и прочего, поражали инкрустациями и оригинальностью рисунка. Несмотря на то что в результате бесчисленных обысков опасные изделия постоянно изымались, количество их неизменно росло.
      Пока Бизон моим сапогом остервенело катал фитиль, я, кое-как справившись с наволочкой, извлек из нее валенки, переобулся и на вытоптанной бесконвойниками возле штабеля земле стал собирать своими изуродованными культями прошлогоднюю хвою, тщательно сдувая с нее снег. Наконец до меня донесся запах горелой ваты. Бизон разорвал фитиль и, прислонив тлеющую крохотным огоньком сердцевину к хвое, стал отчаянно дуть на нее. Огонек стал больше. Показался язычок пламени. Хвоя вспыхнула. Весело затрещали подкинутые в огонь сухие веточки сосны. Сверху мы наложили свежих веток. Костер разгорался.
      - Признавайся, Сека. Было желание побыстрей сдохнуть в балане? - горделиво заблестел глазами Бизон, сунув мне в рот прикуренную папиросу «Беломорканал». - А ведь жизнь только начинается! Теперь и покурить можно. Скидывай с себя одежду. Сушиться будем. Доставай в торбе резервную. Жрать-то хочешь?
      Боль во всем теле слегка притупилась. Вот руки только не проходили. Ныли так сильно, что о еде не думалось.
      - Да не очень, - с наслаждением наполнив до отказа легкие папиросным дымом, ответил я. - Слушай, а как с такими руками идти?
      - Ты же не руками, а ногами пойдешь! - расхохотался Бизон. - У тебя и морда не лучше! В поселки с таким фасадом даже заходить не стоит. Хоть там почти все бывшие зеки, но все равно рискованно. Сейчас попробуем навести косметику.
      От нашей одежды, развешанной на воткнутых в землю колышках, изготовленных из сучков деревьев, уже валил пар. Да и зубы стали стучать реже. Бизон, наскоро перевязав меня лоскутами разорванной нижней рубашки, оттаивал у костра два куска ларечной колбасы. На отложенных в сторонку углях разогревались две алюминиевые кружки, наполненные снегом. Трапеза была в полном разгаре, когда вдали послышался троекратный треск выстрелов из карабина.
      - Все, - выдохнул Бизон. - Тревога. Пора сматываться. Время еще есть, но немного. В оцеплении конвой сейчас начнет костры ворошить. Кости наши искать будет. Следов-то нет. Взвод из зоны не скоро подоспеет… Собаки тоже след не возьмут. Пока все вокруг делянки перелопатят, ночь будет. Часть мусоров, конечно, сразу двиганет на юг. А мы намылимся по кругу. Сначала на север. Да не забрасывай ты костер! Если наткнутся - на бесконвойников спишут.
      Сборы прошли моментально. Побросав свой нехитрый скарб в наволочки и прикрутив к валенкам снегоходы, мы юркнули в тайгу. Шел пушистый снег, который мгновенно засыпал наши следы. Идти в самодельных снегоходах было очень неудобно. В отличие от лыж - короткие, широкие и тяжелые. Совершенно не скользят по снегу. Можно только шагать. Снег под ними слегка проваливается. Но без этих нехитрых приспособлений мы барахтались бы в снегу по пояс. Первому продвигаться было гораздо труднее, чем второму, который ступал в уже готовый, уплотненный след. Поэтому договорились меняться местами.
      Поначалу первым шел Бизон. Доверившись его знаниям и опыту, я беспрекословно семенил за ним. Стало совсем темно. Только белизна снега позволяла продвигаться вперед. Вообще-то не вперед, а назад. Сначала шли на север. Необходимо было запутать погоню. В ушах звучала лагерная песня: «…Мы с тобою бежали, ожидая тревоги, ожидая погони и лая собак».
      Тревога уже была. Собак и погони пока не слышно. Самое главное - заблаговременно обходить зоны. А они расположены в шахматном порядке. И наверняка их охрана уже в курсе дела. Издалека зону не видно. Электричества в тайге нет. Вместо лампочек Ильича на колючей проволоке развешаны консервные банки из-под свиной тушенки (солдаты питаются лучше зеков). Наполненные соляркой и зажигаемые по вечерам, они дают довольно тусклый свет, которого тем не менее достаточно для освещения пространства между угловыми вышками. Но главную опасность представляют не часовые на вышках, а собаки. Эти животные почуют нас задолго до того, как мы их увидим. Поэтому расслабляться не стоит
      - Бизон! Реже мечи! Ты чего, стометровку сдаешь?
      - Сека, мы с тобой вроде не по парку культуры гуляем. Лучше пулю в лобешник получить? Или чтобы собака ползадницы отгрызла?
      - Так выдохнемся быстро! - возмутился я.
      - Ништяк , ночью отдохнем, - парировал Бизон. - Ты и так столько времени в балане провалялся. Не сачкуй, врубай четвертую!
      - Давай хоть перекурим!
      - Хорошо, - согласился Бизон.
      Остановившись, мы присели на полусгнившее дерево. Я достал спички и попытался прикурить папиросу. Но мои старания не увенчалась успехом. Высохшие к этому времени головки из серы разлетались в разные стороны при каждой попытке получить огонь. Бизон, взяв у меня коробок, вынул спичку и, прижав ее головку большим пальцем к коробку, с усердием чиркнул. Сера загорелась прямо у него на пальце. Моментально прикурив, он окунул свой почерневший палец в снег.
      - Да, здесь ватку не закатаешь. Пеньков нет, - с сожалением покачал головой Бизон.
      - Что за вопрос? Свалим лесину, и порядок.
      - Конечно, какой разговор? Смотаемся обратно в оцепление за лучком. Чифирку у костерка заварим. Побазарим с конвоем заодно, как лихо мы мимо него в баланах прокатились. Вот лопнет со смеху! Ты не знаешь, Сека, почему у высушенных папирос вкус такой отвратный? Вроде, никуда с них ничего не подевалось, а вкус другой. Может, махорочки лучше завернем?
      - Тебе не кажется, Бизон, что, пока ты свой отупелый язык шлифуешь, мозги твои идиотские давно уже через уши вытекли? Помакай пальцем в ухо, попробуй! А махорочка нам может еще пригодится для легавых, когда придется в шнифты сыпануть. И вообще, бросай окнарик . У тебя уже фабрика горит . Трогаем! Мы шли, упиваясь свалившейся на нас свободой. Шли в неизвестность. Может быть, в Рай, а может быть, в Ад.
 

      Пятьсот к илометров - тайга.
      По ней бродят дикие звери.
      Вход, правда, свободен туда,
      Но выход захлопнули двери.
Из тюремного фольклора

 

В ТАЙГЕ

      Продираться сквозь кусты, одновременно проваливаясь в снег, было неимоверно трудно. На этот раз я шагал впереди, а Бизон тащился за мной. Стояла глубокая ночь. Бледная луна сквозь тучи и снежную сыпь слегка освещала мрачные стволы деревьев, загадочные кустарники, седые овраги. Наши импровизированные рюкзаки несколько замедляли ход и создавали определенный дискомфорт, но это ни в коей мере не входило в сравнение с тем наслаждением, которое испытывали мы, имея возможность свободно вышагивать, временами скользить по снегу, в любой момент размахивать руками, сгибаться и разгибаться по желанию и вообще чувствовать себя полностью свободными. Приятная истома разливалась по всему телу.
      Как все-таки странно устроен человек. После злополучного пребывания в бревне я стал ощущать счастье от того, чего ранее не замечал вовсе. И это ощущение, прекраснее которого я не испытывал никогда, полностью заслоняло собой все остальное. И смертельную опасность, затаившуюся за каждым кустом в виде дикого зверя или человека с карабином, и возможность в любой момент провалиться в никогда не замерзающее под предательским мхом болото, и полнейшую непредсказуемость завтрашнего дня.
      Наконец мы повалились друг на друга от изнеможения.
      - Все, - наконец выдохнул Бизон. - Спим пару часов.
      - Ты что, совсем сдурел? А волки и другие занятные зверюшки?
      - Да кому мы такие дохлые нужны?
      - Нет, Бизон, давай по очереди. И костер надо поддерживать.
      - Тогда, Сека, заваливайся, а я пока костерок запалю. Как невмоготу станет - пихну тебя.
      Не дав себя долго уговаривать, едва успев скинуть наволочные рюкзаки и сунуть их себе под голову, я моментально завалился на спину. В тот же момент провалился в темноту…
      Нежное покачивание заставило меня открыть глаза.
      - Ну, Бизон, меня так только нянька в детстве будила!
      - Понимаешь, Сека, костерок развел, присел на минутку и вырубился, - виновато шмыгнул носом Бизон. - Только сейчас оклемался.
      Я осмотрелся вокруг. Было позднее утро. Проспали мы минимум часов пять. Рядом валялись разбросанные потухшие останки костра. А вокруг них - все несъедобное содержимое наших разодранных в клочья наволочек. От пищи не осталось ни крошки. Даже ларечные банки тресковой печени волки разгрызли на части и вылизали досуха. Всюду - в радиусе метров десяти - их следы. Видно было, как волки катались по снегу, очевидно отнимая друг у друга добычу. Испарина выступила у меня на спине.
      - Каюк, Бизон. Хана нам. Приплыли.
      - Ладно. Хорошо хоть нас не сожрали. Придется выходить на поселки. Может, перепадет что? Деньги-то есть.
      - Засунь их себе в задницу. Выйти сможем только раз. И прямо оттуда - на зону. Но уже не на свою. На штрафняк пойдем. Если доведут.
      - Без жратвы же не дойдем, - угрюмо заметил Бизон.
      - А голодовку забыл, как пятнадцать суток держали?
      - Так двигаться в конце уже не могли!
      - Ничего, только первые трое суток жрать охота. А потом - нормалек, - успокоил его я.
      - Нам же идти больше месяца. Не по асфальту топаем!
      - Ну так дернули. Чего базарить?
      Собрав оставшиеся пожитки и кое-как увязав их в разорванные наволочки, мы снова тронулись в путь.
      Довольно скоро нам стало понятно, что добровольная голодовка и вынужденный голод отличаются друг от друга, как небо от земли. В первом случае гонор, задор, мощное желание настоять на своем придавали нам силы. Кроме того, мы спокойненько валялись на нарах и травили анекдоты. К тому же в тепле.
      Теперь ситуация совершенно иная. На пятые сутки ноги стали заплетаться. Все тело кричало от холода. Кисти рук онемели. В голове сумбур. Все, что можно было запихнуть себе в рот, мы уже перепробовали. Пытались есть сухой мох, извлекая его из-под снега. Пробовали даже варить его в жестяной банке на костре. Результат один и тот же - желудок ни в какую не хотел воспринимать столь экзотическую пищу. Измельченная и сваренная кора сосны колом вставала в горле. Какая-то часть проникала в желудок и создавала иллюзию некоей сытости, но толку от этого было мало. Один раз, правда, страшно повезло. Разгребая снег, Бизон наткнулся на целую россыпь изъеденной муравьями прошлогодней замерзшей брусники. Свирепо разгрызая ягоды, мы вдруг почувствовали, что наши зубы начали шататься.
      Правда, в зоне цинга тоже несколько беспокоила заключенную публику. Там с ней боролись, употребляя каждый день на завтрак кружку особо приготовленного отвара из сосновой хвои. Да лекарь давал какие-то таблетки. Здесь же почему-то ни кора, ни мох не производили никакого эффекта. Наверное, потому, что не было таблеток.
      Еще несколько дней пути. Сколько именно, мы уже не могли сосчитать. Меню несколько разнообразили сосновыми шишками и сушеной листвой. К этому времени обошли стороной поселок Вожаель и направились на юг. В воздухе запахло дымком. Внезапно Бизон бросился на землю.
      - Ты чего там потерял? - просипел я и сам удивился своему хриплому, загробному голосу.
      - Не потерял! Нашел!
      В дрожащих руках совершенно непохожий на себя Бизон судорожно сжимал трупик какой-то полусгнившей птички.
      - Не вздумай жрать!
      Но было уже поздно. Мой друган вцепился зубами в пернатое существо. Из-под изъеденных цингой десен брызнула кровь.
      Еще через несколько суток нашего марша снег стаял окончательно. Повеяло южным теплым ветерком. Солнце стало пригревать довольно интенсивно. Давно уже были брошены снегоходы и валенки. Днем мы все чаще стали делать передышки, а ночью, по очереди дежуря, жгли костер. Однажды ранним утром проснувшийся Бизон дико заорал:
      - Сека! Я ничего не вижу!
      - Ну и что? - спокойно возразил я. Взойдет солнце - увидишь.
      Мы оба поняли, что это такое. В народе называется «куриная слепота». Довольно частое явление в то время на северных зонах. То ли от недоедания, то ли от нехватки витаминов, а может быть, еще от чего-нибудь человек вдруг перестает видеть в полумраке и даже при электрическом свете. Улавливается зрением только раскаленный волосок лампочки, и ничего более. В пасмурную погоду также почти ничего не видно. Зато в ясную, когда взойдет солнце, все нормально. Со временем, при сносном питании, все проходит. Но когда оно будет, сносное-то?
      А пока мы больше не сможем шагать в сумерках или при пасмурной погоде. Это настоящая катастрофа. Тем более что кончались спички. В последние дни Бизон приловчился бритвой расщеплять спички вдоль на четыре части. Вместе с серой. В глухой тайге пеньков не было. Ватку не закатаешь. Курево у нас уже кончилось, что причиняло нам страдания не меньшие, чем голод. Одной спички хватало на четыре костра.
      Еще несколько дней пути, и нам стало абсолютно ясно - пришел конец. Утром кожа и кости, которые остались от нас, сделали несколько безрезультатных попыток подняться на ноги. Волки, преследовавшие нас уже несколько дней, стояли поодаль и терпеливо ждали.
      - Ну что? - прошептал Бизон. - Нагулялись на свободе? Пора и честь знать.
      Несмотря на довольно теплую погоду, наши изможденные тела неимоверно страдали от холода. Для того чтобы разжечь костер, необходимо было собрать хворост. Но сил на это уже не осталось. По-видимому, процесс принял необратимую форму. Мы лежали на расстеленной телогрейке, обнявшись, чтобы сохранить хоть какое-то тепло. Разговаривать не хотелось. Думать - тоже. Полное безразличие.