Дука Ламберти (№2) - Предатели по призванию

– Да, да! – Голос стал раболепный, умоляющий. – Он часто сюда приезжал.

– Один?

– Нет, почти всегда не один.

– А с кем?

– Ах, с девушкой!

– С одной и той же или менял их?

– С одной и той же.

– Как она выглядела?

– Высокая красивая брюнетка.

Как Дука ни старался не повышать голоса, но тут сдержаться не смог: уж очень его бесила тупость этих людишек.

– Не заставляйте меня терять терпение! – заорал он, поднося кулак к лицу старичка. – Вы отлично знаете, что эта та самая девушка, которая погибла в машине вместе с Сильвано Сольвере, что их изрешетили пулями ваши грязные покровители, охраняющие этот грязный притон для миланских бездельников!

– Да, да! – залепетал старичок, в страхе отворачивая голову от грозно нависшего кулака (жаль его – такой старый, беспомощный перед этим разбушевавшимся полицейским). – Я как раз хотел сказать, что это она.

– Она – кто?

– Джованна Марелли, его любовница.

Была любовницей, надо же различать мертвых и живых.

– Значит, Сильвано Сольвере со своей любовницей Джованной Марелли приезжал сюда, – сказал Дука, мгновенно успокаиваясь. – А зачем? – Странный вопрос, но этим канальям иногда полезно задавать вопросы.

– П-пообедать.

Вот именно, что же еще делать в ресторане «Бинашина»?

– А еще зачем?

Старичок секунду помедлил, прежде чем исповедоваться в своих грехах.

– Ну, еще они поднимались наверх.

– Ага, – кивнул Дука.

Старичок заерзал на постели.

– Лежите, не двигайтесь, иначе вам станет плохо. И хорошенько обдумайте свой ответ.

– Это все, больше я ничего не знаю, – всхлипнул старичок. – Потом они уезжали, и больше я ничего не знаю.

Он как будто говорил искренне, однако, когда имеешь дело с этими людишками, нельзя полагаться на «как будто».

– Постарайтесь припомнить все, а то ведь сердце в ваши годы такое слабое. – Он снова подошел к раковине и открыл кран. – И не надо кричать – хуже будет. Если вы станете надеяться на своих покровителей, а не на полицию, то вам всегда будет хуже.

Старичок не закричал. Округлившимися глазами он глядел, как Дука намачивает полотенце; дыхание его участилось, и он заговорил быстро-быстро:

– Он иногда приезжал сюда с девушкой, чаще днем, как все, но иногда и вечером, ей-богу, я больше ничего не знаю, а имя запомнил, потому что его подзывали к телефону, вы верно угадали, именно так я узнал, что его зовут Сильвано Сольвере, а больше я ничего не знаю.

Дука с яростью закрыл кран и, держа в руке голубенькое полотенце, с которого капала вода, подошел к кровати.

Тогда старичок затряс головой и благоразумно открыл Дуке последний тайник своей низкой душонки:

– Мне его порекомендовали.

Быть может, многое повидав на своем веку в своем не слишком благопристойном окружении, он научился разбираться в людях и определять, кто способен на убийство, а кто нет, или же просто почувствовал в глазах этого странного полицейского решимость дойти до последней точки.

– Что это значит?

– Ну, позвонили друзья и попросили, чтоб я оказал ему особое внимание. – Ему даже удалось улыбнуться, несмотря на весь свой ужас (теперь он испытывал не просто страх, а ужас, поскольку мокрое полотенце может выглядеть грознее, чем пистолет).

– И кто же они, ваши «друзья»? – Задав этот вопрос, Дука сделал еще три вещи: выронил на пол полотенце, мягко взяв за руку владельца «Бинашины», усадил его на постели и, наконец, порывшись в карманах, вытащил шариковую ручку и единственную отыскавшуюся у него бумажку – карточку футбольной лотереи за прошлую неделю с четырьмя угаданными номерами. – Напишите имена и адреса людей, от которых вы получили рекомендации.

– Я ничего не знаю, за три года я их видел всего несколько раз, у меня есть только номер телефона – на случай, если мне понадобится им что-то сообщить.

– Напишите.

Старичок нацарапал несколько цифр на карточке.

– Смотрите не ошибитесь; если вы потом скажете, что ошиблись, предупреждаю – я вам не поверю.

Старичок с грустью покачал головой.

– Я знаю, когда можно обманывать, когда нет. – Он вяло откинулся на постели: было видно, что у него не осталось никаких сил, ни моральных, ни физических. – Я ведь не бандит, а повар, я никогда не лез на рожон и всегда хорошо готовил – к примеру, соус для лазаньи[5] я держу на огне целую неделю, трижды за ночь встаю и помешиваю его, – на том и нажил свои капиталы, а уж комнаты – это в придачу, единственное мое прегрешение, да и то безвинное, все они, клиенты, знаете, кто-нибудь сытно пообедает и говорит мне: я, мол, хорошо пообедал, выпил, не могу сейчас садиться за руль, нет ли у тебя комнатки, где можно передохнуть, и не дай Бог откажешь – сразу грозятся, дескать, растрезвоним по всему свету, что кормят зесь погано, а дерут втридорога, ну и втравили меня, дальше – больше, а я старый человек, мне покой нужен, хотите верьте, хотите нет, это чистая правда, все клиенты – такие дикари...

Дука дал ему выговориться; любопытный экземпляр – можно сказать, личность: любит деньги, как все, но не лишен и своей философии; правда, ему, Дуке, нужна информация, а не философия.

– А при каких обстоятельствах вы познакомились с этими «друзьями»? – Одно он уже знал наверняка: мокрое полотенце окончательно убедило владельца «Бинашины» говорить только правду – возможно, такие методы и не слишком педагогичны, зато действенны.

– Однажды, три года назад, они приехали сюда. Мы тогда только-только открылись, а карабинеры тут же прикрыли заведение, потому что застукали парочку наверху. И вот они буквально вломились в запертую дверь.

Старичок все еще дышал неровно, а губы стали совсем синие: обидно будет, если он отдаст концы, прежде чем все выложит.

– Закажите-ка себе крепкого кофе.

– Но у меня сердце, я уже двадцать лет не пью кофе.

– А сейчас надо выпить.

Между двумя кушетками стоял маленький изящный внутренний телефон – видимо, на случай, если потребуется предупредить парочку о приходе полиции, чтоб успели хотя бы одеться, а еще для того, чтобы парочка могла заказать себе по стакану на посошок, прежде чем отправиться в греховное путешествие.

– Один крепкий кофе, и побыстрей, – приказал он фальшиво любезному женскому голоску, прозвучавшему в трубке, и обернулся к хозяину: – Так, и что же потом?

Потом трое синьоров, вломившихся в закрытый ресторан, были неприятно удивлены: «Вот тебе на, такой прекрасный ресторан, о нем столько говорят, мы специально сюда приехали, чтобы своими глазами убедиться, а он закрыт, как же так?» Старичок объяснил, что карабинеры застали у него наверху парочку и теперь не только ресторан прикрыли, но, к сожалению, и самого владельца собираются посадить за решетку. «Да ну, ерунда, – сказали трое. – Если они будут прикрывать все места, где привечают влюбленных, то придется закрыть даже Паданскую равнину. Вы не волнуйтесь, у нас есть связи, мы за вас похлопочем».

– И что потом? – твердил Дука, как ребенок, которому не досказали сказку.

Потом они сдержали слово: через два дня он получил временное разрешение на открытие ресторана.

– Через два дня?! – Дука ушам своим не поверил.

– Да, через два дня.

Честные бедняки шесть месяцев ждут патента, чтобы продать с телеги полцентнера гниющих яблок, а эти за два дня в обход карабинеров, в обход полиции, в обход властей сделали ему лицензию на открытие дома терпимости, борделя, вагона-ресторана, смежного со спальным. Дука стиснул зубы.

– А вам не приходило в голову, что эти подонки сами же и настучали на вас карабинерам, прежде чем «спасти»?

Старичок улыбнулся при слове «подонки»: видно, и сам не очень жаловал своих покровителей.

– Да, я сразу догадался, ведь так просто ничего не делается, но они были любезны, даже от вознаграждения отказались, попросили только, если кто приедет сюда от них, оказать ему внимание и денег не брать – они, мол, потом сами расплатятся.

И действительно, время от времени его предупреждали по телефону, что брюнет в сером костюме, с бутоном в петлице, придет с девушкой, тоже темноволосой, одетой так-то и так-то, и этим двоим необходимо остановиться у него дня на два, так, чтобы не слишком бросаться в глаза; и он скоро понял, что в его ресторане устроили «базу», а еще понял, что, если не хочет, чтоб ему переломали кости, лучше им не отказывать; это они очень вежливо дали ему понять однажды за столом: был, дескать, один не слишком приветливый тип, а один из них, человек немного нервный, возьми да и переломай ему все кости – и, когда рассказывали про «неприветливого», смотрели на него не мигая, так что поневоле поймешь.

Наконец этот старый, отчаявшийся, запуганный до смерти и уставший от жизни человек сделал последнее признание: иногда его «друзья» оставляли здесь чемоданы, а затем другие люди приходили и забирали их.

– И эти чемоданы выглядели всегда одинаково, да? Скажем, зеленые, из кожзаменителя, с металлической окантовкой?

– Да-да, – пробормотал старичок, – именно такие.

Раздался стук; за дверью Дука обнаружил двухметрового официанта с подносом, на котором стояли чашечка кофе и сахарница.

– Спасибо. – Он взял поднос и захлопнул дверь перед носом у верзилы. – Этого вам тоже порекомендовали «друзья»? – Он подсластил кофе, но совсем чуть-чуть. – Сахара надо как можно меньше – быстрей подействует.

– А сердце? – Старичок взглянул на кофе почти с таким же ужасом, как на мокрое полотенце.

– Пейте, вам говорят. – Одну руку он опустил старичку на плечо, а другой поднес ему к губам чашечку. – Значит, этого официанта вам тоже порекомендовали «друзья»? Сначала выпейте, потом ответите.

Старичок не выдержал натиска, выпил кофе и сказал:

– Таких у меня двое. Ничего не делают, даже посуду мыть не обучены, только за мной следят. – Он вымученно улыбнулся. – Можно, я опять прилягу?

Дука помог ему вытянуться на постели.

– Так насчет тех чемоданов...

Насчет тех чемоданов старичок покорно и без утайки все ему рассказал. Сильвано Сольвере был у него несколько раз, четыре или пять, а с чемоданами – дважды, да-да, они были зеленые, с металлической окантовкой, наподобие баулов, но бывали и другие – кожаные или полотняные, причем очень старые, потертые.

– А может, внутри этих старых чемоданов были как раз те маленькие баулы с металлической окантовкой? – предположил Дука.

Старичок заулыбался:

– Знаете, мне и самому это приходило в голову.

Конечно, всякому придет: ведь хитрость есть форма умственной отсталости, недостаток ума болваны возмещают ловкостью рук. Старичок между тем сообщил, что Сильвано Сольвере впервые оставил у него чемоданы со словами: «За ними зайдет мой друг», – и даже не объяснил, как звать этого друга и как он выглядит.

– А дальше что? – спросил Дука, наблюдая, как медленно приоткрываются врата истины.

А дальше приехал адвокат Туридду Сомпани, бретонец с сицилийским именем, и забрал чемоданчик, оставленный Сильвано. Он тоже никогда не появлялся в одиночестве, обязательно с женщиной – либо с разными молоденькими, настолько молоденькими, что годились ему во внучки, потому что адвокату уже за шестьдесят было (правда, с «внучками» он тоже наверх поднимался, в номера), либо, как без обиняков выразился владелец «Бинашины», со старой содержанкой.

– Наверно, – опять высказал предположение Дука, – это та самая, что попала с ним вместе в аварию здесь неподалеку?

– Да, та самая.

В тот вечер, когда произошла авария, они у него ужинали – адвокат Туридду Сомпани со «старой содержанкой» и какой-то молодой женщиной, по-видимому приезжей. Старичок повторил за Дукой слово «авария», даже не улыбнувшись, точно не уловил скрытой в нем иронии, а может, и уловил, но не подал виду, чтоб его и в эту историю не впутали.

– Значит, оставлял чемоданчик всегда Сильвано Сольвере, а забирал – всегда адвокат Сомпани.

– Так точно, всегда, – подтвердил старичок (выпитый кофе подействовал на него так благотворно, что он опять уселся на постели). – Бывало, они приезжали и просто так, пообедать, но никогда не платили.

А маршрут-то у чемоданчиков был довольно длинный: пунктом отправления служила мясная лавка, оттуда девушка – земля ей пухом – относила их в парфюмерный магазин, из парфюмерного магазина товар забирали она же или Сильвано Сольвере, последний доставлял чемоданчик в «Бинашину», куда затем являлся Туридду Сомпани, востребовал – и с концами. А однажды вечером этот путь еще продлился: девушка забрала чемоданчик из парфюмерного магазина и принесла на дом к врачу, который взялся «подготовить» ее к первой брачной ночи; забрать чемоданчик и отвезти в «Бинашину» должен был Сильвано Сольвере. Но забрать не сумел, потому что в тот же вечер его самого забрала смерть на дне Большого подъемного канала вместе с девушкой. Так чемоданчик и остался у него, Дуки.

– Как вы себя чувствуете?

– Лучше. – Кофе очень укрепил силы старичка.

– Тогда опишите мне второго официанта, протеже ваших друзей.

– Такой же высокий, как и тот, что кофе приносил, только блондин... а все остальные у меня ростом пониже.

– Ладно, их мы пока не тронем.

– Нет уж, заберите, а то их хозяева узнают, что я проболтался, и убьют меня.

– Они так или иначе узнают, – разъяснил Дука. – Вы тотчас же позвоните своим «друзьям» и расскажете обо всем, что здесь произошло. Доложите, что нагрянули полицейские и под угрозой удушить мокрым полотенцем вытянули из вас всю правду, умолчали вы только про этих верзил – липовых официантов. То, что эти двое останутся на свободе, наряду со звонком о визите полиции, послужит доказательством вашей лояльности.

Старичка, по-видимому, этот план не очень устраивал.

– Но если я им позвоню, они тут же исчезнут. – И спросил одними глазами: вам-то это зачем?

– Именно этого я и добиваюсь – пусть суетятся, пусть почувствуют, что у них земля под ногами горит. – Он пожал плечами. – Для чего мне тратить силы на их арест, ведь через месяц их снова выпустят? А так они хотя бы ненадолго избавят Милан от своей гнусной деятельности.

Он не до конца раскрыл карты: слишком дорогое удовольствие. Про себя он рассудил иначе: «друзья», конечно, поймут, что старичок заложил их полиции, и наведаются сюда разделаться с ним, а ему только и надо выманить их из берлоги.

– Они, конечно, исчезнут, но прежде устроят мне варфоломеевскую ночку, – сказал старичок.

– Не думаю, а если и так, мы вас без охраны не оставим. Когда они явятся сюда, здесь их будет поджидать сюрприз.

Дука без сожаления покинул старичка, которого мучили горестные сомнения, и комнату, бывшую свидетельницей стольких «любовных идиллий», спустился по лестнице, не удостаивая своим вниманием эстампы, выполненные почти что в английской манере, вышел в сад и снова проник в шикарную конюшню. Официанты и официантки прямо с картин Тулуз-Лотрека всем скопом уселись за самый длинный стол под присмотром Маскаранти, а глаза у того были как два револьверных дула.

– Я переписал их имена и адреса, – сообщил Маскаранти, понизив голос, – подойти к телефону не позволил, а всех клиентов наладил обратно.

– Ну что ж, теперь я думаю, мы можем с ними распрощаться. Он вышел на улицу, добрался до стоянки и сразу же сел в машину, на место рядом с водительским: за руль он садился только в самых крайних случаях. Минуту спустя явился Маскаранти.

– Куда едем?

– В Павийскую обитель. Что-то давно я туда не наведывался.

– А я и вовсе не был никогда. Но говорят, там очень красиво.

4

Да, там было очень красиво, правда, обитель оказалась закрыта: весна делает всех рассеянными, и они начисто забыли, что обители тоже работают по расписанию, пришлось довольствоваться экскурсией вокруг стен, за которыми, конечно, не были видны большой внутренний двор, куда выходят окна келий, и собор с хорами, и маленький дворик, и библиотека, и трапезная, и старая ризница с известным триптихом из слоновой кости работы... нет, не припомнишь чьей, и весь этот мир, бесконечно далекий от сегодняшнего, находящийся как бы в ином измерении. Совершив обход, они вернулись на площадь и остановились в раздумье перед двумя тратториями. Дука выбрал более современную, деревенскому стилю он не доверял.

– Съедим по сандвичу и позвоним.

По телефону он сообщил Карруа, что нащупал преступное гнездо – «Бинашину», и вкратце изложил свою беседу со старичком, опустив, естественно, эпизод с полотенцем.

– Часика через два пришлю туда опергруппу, – сказал Карруа. (Итак, в «Бинашине» будет поставлен еще один капканчик.)

– Хорошо, спасибо, – отозвался Дука.

– На здоровье, – хмыкнул Карруа, а потом язвительно добавил: – Только смотри не ошибись: этого ты не можешь себе позволить не только с ними, но и со мной! – Заключительное «со мной» прозвучало, как рев слона, после чего слон повесил трубку.

Здесь, поблизости от закрытой обители, в отнюдь не деревенской траттории, даже с некоторой претензией на роскошь, самым сложным оказалось получить два сандвича с колбасой и маринованным перцем: бармен, официант и кассирша ни в какую не желали снизойти до такой мелкой услуги и долго препирались, пока Маскаранти не ворвался в кухню, размахивая полицейским удостоверением, и не потребовал два сандвича с колбасой, а сверху по ломтику маринованного перца, причем немедленно, а не после дождичка в четверг; при слове «полиция» сандвичи с поразительной быстротой материализовались из воздуха, и Маскаранти вновь направился к кассе заплатить за них и за две бутылки пива, после чего вернулся к машине, где его поджидал Дука; открыв дверцы, они поели в этом зеленом, Богом забытом уголке, под кронами деревьев, покрытых светлыми, только что народившимися листочками.

За едой Дука пролистал две вчерашние газеты, которые обнаружил в машине. На первой полосе «Нотте» красовался заголовок: «Соблазнен любовницей, изуродован ножницами и брошен на дно озера!» – с непременным восклицательным знаком. «Коррьере д'информационе» предлагала эту новость в несколько иной версии:

«Завлечен любовницей в ловушку, удушен и брошен на дно Адды». Таким образом, в двух заметках обнаружились расхождения в том, что касается местонахождения трупа и способа убийства: согласно «Нотте», убийство было совершено ножницами и жертва брошена в озеро; «Коррьере» же настаивала на удушении и утоплении в реке, в Адде.

– Мы теперь не носим финок, клинков и сабель, поэтому убиваем тем, что под руку попадает, – констатировал Дука. – Если, к примеру, находимся в машине, берем из бардачка гаечный ключ и – хрясть по шее обходящему нас справа. А дома, у мирного очага, выбираем что-нибудь из предметов домашнего обихода; например, пятьдесят – шестьдесят ударов ножницами – отличный способ прикончить приятеля, не вернувшего нам долг.

Колбаса оказалась на вкус более чем сомнительной, а перец отдавал скорее скипидаром, чем уксусом, но в этом вряд ли можно кого-либо винить.

Раздел городской хроники радовал мелкими, безобидными новостями дня. «Нотте» ограничивалась заголовками типа «Невеста за три тысячи лир позирует порнографу» и «Найден череп – судя по всему, бродячего сапожника». А «Коррьере» излагала, без особых, правда, эмоций, подробности нападения на магазин радиотоваров на улице Орефичи; заголовок гласил: «Разыскиваются хулиганы, стрелявшие по витрине». Три идиота из-за двух кинокамер и радиоприемника открыли стрельбу, и теперь им грозит пожизненная каторга.

Дука расправился с подозрительным сандвичем, осушил бутылку пива и покачал головой.

– Когда же наконец все поймут, что времена изменились, что Милан теперь – большой город? Многие до сих пор уверены, что Милан кончается у Порта-Венеция и люди там, как в деревне, живут и хлеб жуют. Вот Марсель, Чикаго, Париж – это да, это крупные центры с разветвленной сетью преступности, а в Милане отдельные олухи все ищут так называемый «местный колорит». Неужели не ясно: при населении в два миллиона жителей ни о каком местном колорите не может быть и речи, ведь в такой большой город стекаются подонки со всех концов света – и психи, и алкоголики, и наркоманы, и просто отчаявшиеся бродяги, которые, чтоб разжиться деньгами, берут напрокат револьвер, грабят машины или врываются в банк с криком: «Все на пол!» – как в кино. Конечно, рост городов дает определенные преимущества, но этот процесс влечет за собой огромные, необратимые изменения...

Маскаранти протянул ему пачку сигарет, но он помотал головой – дескать, не курю, бросил.

– К примеру, то, что теперь называют попыткой перераспределения доходов... Ничего себе перераспределение! Это же вооруженные банды военного образца с множеством плацдармов и убежищ, они разбросаны повсюду и готовы на все. Вот мы случайно наткнулись на «Бинашину», а сколько таких баз и в провинции Милана, и даже за ее пределами, но все вокруг огромного сладкого порога – Милана! А почему? А потому, что здесь, в Милане, деньги, и сюда они приезжают добывать их любыми способами, в том числе и автоматом. – Он снова помотал головой. – Кстати, об автомате, вернемся-ка домой: не сегодня-завтра они выяснят, где он, и придут за ним. Хотел бы я дожить до этого дня.

Дука сжал кулаки и взглядом приказал Маскаранти заводить мотор. Жаль, обитель придется посетить в другой раз.

Дома зеленый чемоданчик с металлической окантовкой все так же стоял на виду в прихожей. Вот это первый большой капкан, куда зверь сунет лапу. Чемоданчик интересовал многих, и они не заставили себя ждать.

Приехала женщина в черном, с пучком на затылке, еще не старая, но до срока состарившаяся, та самая, которая твердила, что ничего не знает. Он хорошо сделал, что оставил ей адресок: она наконец решилась и приехала из Романо-Банко.

Полдень давно миновал, погода стояла почти жаркая, на площади Леонардо да Винчи дул лишь легкий ветерок, под солнцем кружился невесомый пух, за которым и наблюдали они с Маскаранти, когда она позвонила в дверь. Дука открыл, она вошла и сразу увидела чемоданчик на самом видном месте, явно его признала: им даже почудилось, что она вот-вот расплачется, но она не расплакалась, а сказала:

– Он так и не позвонил, не объявился, я не знаю, что с ним.

Дука провел ее в кабинет и усадил.

– Мне надо знать все, иначе я не сумею вам помочь. – Потом взглянул на нее пристально, но не сурово, потому что и без того видел, как она страдает. – Я не друг Сильвано, я из полиции. Мы многое уже знаем, но нам надо все.

При слове «полиция» она вздрогнула, но не телом, а лицом, кожей лица, как лошади. И наконец-то расплакалась.

5

Потом она заговорила, утерев слезы, потому что перед исповедником не плачут, а то, что она собиралась рассказать, побуждаемая своей тревогой и взглядом Дуки, было именно исповедью. Полиция уже кое-что знала про нее: зовут Роза Гавони, родилась в Ка'Тарино сорок девять лет назад – таким образом, в деле фигурируют уже три уроженки Ка'Тарино – она, Роза, потом девушка в красном рединготе по имени Джованна Марелли и, наконец, Адель Террини, упокоившаяся вместе с Туридду Сомпани на дне Павийского канала (нет, эта Ка'Тарино положительно не простая деревушка); но женщина в черном поведала им нечто, о чем полиция знать не могла и что в протокол не вписывается. Она знала Ульрико, Ульрико Брамбиллу, с тех пор, как ему исполнилось три, а ей двенадцать, это она водила его гулять в луга в окрестностях Ка'Тарино, как все деревенские девчонки с пяти лет таскают малышей, потому что матери или стирают, или прислуживают, или работают на фабрике. Их семьи, как все семьи Ка'Тарино, были бедны, но они – из самых бедных, и Ульрико уже с шести лет «подрабатывал» на краже кур.

Может, между ними никогда бы ничего и не возникло (все-таки разница в возрасте), если б не война; однако после 8 сентября 1943 года в этих краях появились немцы, и он ушел в партизаны – партизанил в Корсико, Бучинаско, Романо-Банко, Понтироло, Ровидо, каждую ночь спал на новом месте, и везде его привечали: одно из его прозвищ было Бычок, и многие девушки, а то и замужние женщины, грешили с ним, согрешила и Роза Гавони, но по любви, а не из похоти, как прочие, – именно так она выразилась: «не из похоти».

По окончании войны Бычок Ульрико Брамбилла (когда она рассказала об этом, на изжелта-бледном лице с темными кругами у глаз выступила краска стыда) быстро разбогател, поставляя девушек американским солдатам: неграм подыскивал блондинок, пожилым офицерам – малолеток. Грязный промысел, ничего не скажешь, но она про это узнала лишь потом, когда он открыл лавку в Ка'Тарино и бросил занятие, которое ему самому было ; не по душе.

– Вы уверены, что бросил? – спросил Дука. (Может быть, мясные лавки – только прикрытие?)

Роза Гавони побожилась, что бросил и занялся исключительно мясной торговлей: дела шли хорошо, он почти сразу открыл лавку в Романо-Банко, а потом одну в Милане и еще одну в Бучинаско. Она ему помогала, все эти годы была служанкой, кассиршей, экономкой, женой, да, одно время он поговаривал о том, чтоб повенчаться, но потом словно забыл об этом, да она и не настаивала – понимала, что на девять лет старше и отцвела раньше времени, и, когда он обручился с Джованной Марелли, слова поперек не сказала, только попросила, чтоб он после свадьбы оставил за ней место кассирши в Романо-Банко, и Ульрико проявил благородство: в самом деле, не могла же она, почти старуха, вернуться в Ка'Тарино после такого позора – столько лет жила невенчанной в доме у мужчины, который так на ней и не женился.

Да, подумал Дука, нет пределов человеческому унижению, иногда оно просто граничит с безумием; взять хотя бы вот эту Розу Гавони: двадцать лет жила с человеком, который пользовался ею во всех смыслах, небось и жалованья-то как следует не платил, а когда нашел себе другую, она всего лишь попросила, чтоб ее не выгоняли, чтоб оставили кассиршей. Любопытное существо – человек, но его, Дуку, сейчас интересует главным образом чемодан. Он принес из прихожей чемодан и открыл его, положив на пол у ее ног.

– Вот, – сказал он и нервно потряс перед ней стволом автомата. – Мне надо знать об этом все.

И все узнал.

Сперва она ничего не подозревала, кроме того, что он, Бычок Ульрико, ездит в Геную на машине и к вечеру возвращается с чемоданом, часто вот с таким, зеленым, но иногда и с другим; а однажды вечером он напился, стал плакать и признался ей, что очень боится, очень; она спросила – чего, и он все-все ей рассказал.

Стало быть, скромная, усталая, забитая женщина знает все о преступной деятельности: пьяный и напуганный мужчина доверил ей опасную тайну. Что ж, поглядим, много ли ей известно.

– Когда начались эти переезды? – спросил Дука.

Она ответила четко и деловито, как типичная ломбардка, которая всегда знает, что делать, и все делает на совесть:

– Чуть меньше трех лет тому назад.

Значит, рассказывать придется долго.

– А почему за чемоданами Ульрико ездил именно в Геную?

– Потому что их переправляли из Франции.

– Из Марселя?

– Да, из Марселя.

Так, уже теплее: Туридду Сомпани – бывший француз, и оружие тоже поступало из Франции.

– Кому Ульрико передавал чемоданы? – Он это уже знал, но на всякий случай решил проверить.

– Сильвано.

– А Сильвано кому должен был их передавать?

– Одному адвокату, Туридду Сомпани.

Совершенно точно: женщина говорит правду. Пойдем дальше.

– И куда же сбывал их Туридду Сомпани? – Он ведь тоже должен был их куда-то сбывать, не приобретал же он их из собственного арсенала?

– Этого и Ульрико толком не знал, – сразу ответила она. – Но оттого он так и боялся, что Сильвано однажды ему сказал: мол, товар уходит в Альто-Адидже.

Скажите пожалуйста, какие джентльмены, значит, они поставляют оружие террористам! Подонки! Ладно, пойдем дальше.

– А зачем Ульрико за это взялся? Доходное дельце, верно?

Глаза, обведенные темными кругами, гневно сверкнули.

– Он ки лиры на этом не имел, да и за миллиард не взялся бы. Они его заставили.

– Как?

– Эти люди оказали ему большую услугу в конце войны и потом несколько раз спасали, когда он ввязывался во всякие махинации, и, если бы он не согласился, они бы его разорили, а то и похуже.

Дука взглянул на Маскаранти.

– Слыхали?

Маскаранти кивнул.

– Пожалуйста, немедленно позвоните Карруа, пусть он этим лично займется.

Маскаранти снова кивнул.

– Скажите ему: оружие поступает из Франции, из Марселя. Пункт назначения – Альто-Адидже, террористические группы. – Канальи, гнусные канальи! – Итак, маршрут: Ульрико Брамбилла забирает товар у неустановленных лиц в Генуе, передает его Сильвано Сольвере через свою невесту Джаванну Марелли, а Сильвано Сольвере в свою очередь передает его Туридду Сомпани, который через базу в «Бинашине» переправляет оружие в Альто-Адидже. Идеальный план, не подкопаешься, кому в голову придет, что автоматы и взрывчатку для террористических вылазок везут столь удобным путем – морем из Франции и потом через Италию? К тому же мы ни черта не знаем ни о тех канальях, которые сплавляют оружие из Франции, ни о тех, которые снабжают им террористов. Но пусть Карруа сам их устанавливает, потому что иначе... – Он покосился на чемодан: в нем полно обойм, но как же можно, закон запрещает убивать подонков, предателей по призванию, напротив, в их распоряжении всегда адвокаты, судебный процесс по всем правилам, присяжные и приговор, проявляющий снисхождение к психически неуравновешенным лицам, зато можно без всякого на то разрешения изрешетить двух патрульных карабинеров, выпустить обойму в рот банковскому служащему, который не торопится сдать преступникам кассу, можно отстреливаться в толпе, смываясь после ограбления, – все это можно, а вмазать по морде розовощекому сукину сыну, наживающемуся на подобной мерзости, – ни Боже мой, закон запрещает, «неужто вы так ничего и не поняли у Беккариа?