- Да,- сказал Риверс,- нам говорили, что он нашел какие-то цветы и очень заботливо за ними ухаживал. Но согласитесь, мистер Картер, что это, мягко говоря, еще не делает вас пригодным для роли, которую вы сейчас играете. - Ни для какой я роли не пригоден. Скажу по совести, эти пришельцы вряд ли могли выбрать худшего представителя. Но тут есть два обстоятельства, с которыми волей- неволей надо считаться. Во-первых, кроме меня, никого нет под рукой, я - единственный человек, который побывал в том мире. Во- вторых, и это очень важно, они мыслят не так, как мы, они просто не могут думать по- нашему. То, что с их точки зрения разумно и логично, с нашей, может быть, просто глупо. И наоборот, наши самые блестящие рассуждения могут им показаться вздором. - Понимаю,- сказал Риверс.- Но, хотя вы откровенно признаете, что не годитесь на роль дипломата и посредника, вы все же за нее взялись. Не объясните ли нам, почему именно? - У меня нет другого выхода. Положение таково, что надо попытаться поскорее установить хоть какое-то взаимопонимание между нами и тем народом. Не то начнется хаос, и тогда с ним уже не совладать. - Что вы имеете в виду? - Сейчас весь мир напуган,- сказал я.- Нужно как-то объяснить, что же происходит. Нет ничего хуже бессмысленных случайностей, беспричинных страхов, а покуда тот народ считает, что для взаимопонимания что-то делается, они, я думаю, оставят этот барьер как есть и ничего другого не предпримут. Сейчас они, по-моему, ничего нового не затевают. Я надеюсь, что положение хуже не станет, а тем временем, может, мы с ними до чего-нибудь и договоримся. Мне махали руками другие репортеры, и я дал одному знак говорить. - Фрэнк Робертс от №Вашингтон пост¤,- представился он.- У меня вопрос относительно этих переговоров. Насколько я понял, чужаки хотят получить доступ в наш мир, а взамен предлагают нам пользоваться богатым запасом знаний, собранных ими за долгое время. - Все правильно,- сказал я. - Для чего им нужно, чтобы мы их к себе пустили? - Я и сам не вполне понимаю. Видимо, только через нашу Землю они могут двигаться дальше, в другие миры. Похоже, что все эти смежные миры расположены в определенном порядке и надо идти подряд, перескакивать нельзя. Честно признаюсь, вся эта премудрость мне не по зубам. Сейчас можно сделать только одно: согласиться вести с ними переговоры. - Кроме общего предложения вступить в переговоры, вам не известны какие-либо конкретные условия? - Нет. Может, какие-то условия и существуют. Но я их не знаю. - Однако сейчас у вас есть... ну, скажем, советник. Нельзя ли задать вопрос непосредственно этому вашему мистеру Смиту? - Вопрос? - встрепенулся Смит.- Принимаю ваш вопрос! Он явно обрадовался, что и на него обратили внимание. Не без опаски я передал ему микрофон. - Говорите прямо в эту штуку,- предупредил я его. - Знаю. Я наблюдал. - Вы отлично владеете нашим языком,- сказал ему корреспондент №Вашингтон пост¤. - Немножко. Механизм учил меня. - Можете вы что-нибудь прибавить относительно особых условий? - Не ухватываю,- сказал Смит. - Есть ли какие-то условия, на которых вы и все народы других миров будете настаивать, прежде чем прийти к соглашению с нами? - Единственно только одно. - Какое же? - Проливаю свет. У вас есть явление, называется война. Очень плохо, конечно, но можно исправить. Рано или поздно народы вырастают из детства и перестают играть войной. Он помолчал, обвел всех взглядом. Журналисты молча ждали. Наконец кто-то - не корреспондент №Вашингтон пост¤ - сказал: - Да, конечно, в войне хорошего мало, но при чем тут... - Сейчас отвечаю,- сказал Смит.- У вас очень много расщепительного... не отыскиваю слово... - Расщепляющихся материалов,- подсказал кто-то. - Совсем верно. Расщепляющиеся материалы. У вас их много. Так один раз было в одном другом мире. Когда мы пришли, уже ничего не осталось. Никого живого. Нигде совсем ничего. Было так печально. Всякая жизнь погублена и кончена. Мы опять устроили там жизнь, но об этом так печально думать. Не должно случиться здесь. Значит, мы необходимо настаиваем: такие расщепляющиеся материалы разделить далеко, в разных местах, в каждом месте немножко. - Э, постойте-ка! - закричал кто-то из репортеров.- Вы требуете разделить расщепляющиеся материалы. Как я понимаю, вы хотите, чтобы мы рассредоточили запасы, разобрали бомбы и чтобы в одном месте могло храниться лишь самое ничтожное количество. Чтобы нельзя было собрать никакой бомбы, так, что ли? - Вы очень скоро понимаете,- сказал Смит. - А откуда вы узнаете, что материалы и вправду рассредоточены? Может, какое- нибудь государство скажет, что оно выполнило ваше условие, а на самом деле все останется, как было? Почем знать? Как вы это проверите? - Будем наблюдать. - У вас есть способ как-то обнаружить расщепляющиеся материалы? - Так, совсем правильно,- подтвердил Смит. - Ну, даже если вы будете знать... скажем так: вы обнаружили, что где-то остались большие количества, не рассредоточенные... и как вы поступите? - Распустим их в воздух,- скамью Смит.- Очень громко обезвредим. - Но... - Мы назначаем окончательное время. Непременно в такой день все запасы разделить. Пришел такой день, и в некотором месте запасы все равно есть, тогда они авто... авто... - ...автоматически. - Спасибо, очень добрый. Это самое слово, никак не мог достать. Они автоматически взрываются в воздух. Настила неловкое молчание. Я понимал, репортеры гадают: может, их провели, разыграли? Может, они просто попались на удочку ловкого мошенника в каком-то дурацком жилете? - Уже наш механизм совсем точно показывает, где есть все запасы,- небрежно заметил Смит. - Ах, черт меня подери! - охрипшим от волнения голосом выкрикнул кто-то. - Та летучая машинка времени! И тут они как с цепи сорвались - наперегонки бросились к своим машинам. Никто нам больше слова не сказал, никто и не подумал с нами попрощаться: они спешили сообщить миру новость. Ну, вот и все, подумал я с горечью. Я был точно выжатый лимон. Теперь пришельцы вольны нагрянуть к нам, когда им вздумается и как вздумается, человечество будет в восторге. Они не могли бы найти лучшего способа добиться своего - никакие доводы, уговоры, никакие посулы и приманки не принесли бы им такого быстрого и верного успеха. Эта новость вызовет бурю ликования во всем мире, миллионы людей потребуют, чтобы их правительства немедля согласились на это единственное выставленное пришельцами условие, и никто не станет слушать никаких здравых и трезвых советов. Любое соглашение между нами и пришельцами, если это не пустые слова, а договор, который можно осуществить на деле, непременно должно бы строиться на практической, реальной основе, чтобы было какое-то равновесие и возможность проверки. Каждая сторона обязуется внести свой вклад - и твердо знает, что, нарушив обязательства, неминуемо должна будет понести определенное наказание. А теперь конец всякому равновесию и всякой проверке, дорога пришельцам открыта. Они предложили то единственное, чего жаждали народы - не правительства, а именно народы, во всяком случае, верили, что жаждут этого превыше всего на свете - и, конечно, будут этого требовать, и ничем их не остановишь. И все это обман. Меня обманом заставили пронести на Землю ту машинку, меня прижали к стене, так что поневоле пришлось просить о помощи,- и помощь явилась в лице этого самого Смита, по крайней мере он в ней участвует. И его сообщение о единственном условии пришельцев тоже едва ли не обман. Все это старо, как мир. Люди ли, пришельцы ли - все одинаковы. Если чего захочется позарез - добывают правдами и неправдами, не стесняются, тут уж все средства хороши. Где нам с ними тягаться. Они с самого начала умели нас перехитрить, а теперь мы и вовсе выпустили вожжи из рук, и на этом Земле - крышка. Смит удивленно смотрит вслед убегающим репортерам. - Что такое? Будто не понимает. Ох, свернуть бы ему шею... - Идем,- сказал я.- Отведу вас в муниципалитет. Ваш приятель сейчас там лечит людей. - Но почему так бегут? Почему так кричат? Какая причина? - Еще спрашивает!- сказал я.- Вы же сами заварили эту кашу. 2З. Я вернулся домой - и застал там Нэнси, она ждала меня, сидя на крыльце. Она вся сжалась, затаилась, одна против всего мира. Я увидал ее издали и ускорил шаг, никогда в жизни я так ей не радовался. Во мне все смешалось: и радость, и смирение, и такая нахлынула безмерная, еще ни разу не испытанная нежность, что я едва не задохнулся. Бедная девочка! Нелегко ей. Дня не прошло, как она вернулась домой, и вдруг в ее родном доме, в том Милвиле, какой она помнила и любила, все полетело в тартарары. Из сада, где, наверно, все еще росли на кустиках крохотные пятидесятидолларовые бумажки, донесся крик. Я отворил калитку, услыхал этот яростный вопль да так и застыл. Нэнси подняла голову и увидела меня. - Это ничего, Брэд,- успокоила она.- Это просто Хайрам. Хигги велел ему сторожить деньги. А в сад все время лезут ребятишки, знаешь, мелюзга лет по восемь, по десять. Им только хочется сосчитать, сколько денег на каждом кусте. Они ничего плохого не делают. А Хайрам все равно их гоняет. Знаешь, иногда мне его жалко. - Хайрама жалко? - изумился я. Вот уж не ждал: по-моему, можно пожалеть кого угодно, только не Хайрама.- Да он же просто болван и гад. - Но этот болван и гад что-то хочет доказать всему свету, а что - и сам не знает. - Что у него силы, как у быка... - Нет,- сказала Нэнси,- совсем не в том суть. Из сада во весь дух выбежали два мальчугана и мигом скрылись в конце улицы. Хайрама не было видно. И вопли затихли. Он свое дело сделал: прогнал мальчишек. Я сел на ступеньку рядом с Нэнси. - Брэд,- сказала она.- Все очень нехорошо. Все идет как-то не так. Я только головой мотнул: конечно, она права. - Я была в муниципалитете,- продолжала Нэнси.- Там это ужасное существо, эта сморщенная обезьяна всех лечит. Папа тоже там. Помогает. А я просто не могла оставаться. Это невыносимо. - Ну, что уж тут такого плохого? Этот... это существо - называй как хочешь,- вылечил нашего дока Фабиана. Док опять на ногах, бодрый, будто заново родился. И у Флойда Колдуэлла больше не болит сердце, и... Ее передернуло. - Вот это и ужасно. Они все как будто заново родились. Стали крепче и здоровей, чем когда-либо. Он их не лечит, Брэд, он их чинит, как машины. Колдовство какое-то. Даже непристойно. Какой-то сухой, морщинистый карлик оглядывает людей, не говоря ни слова, просто обходит кругом и оглядывает со всех сторон, и совершенно ясно, что он их не снаружи осматривает, а заглядывает в самое нутро. Я это чувствую. Не знаю как, но чувствую. Как будто он залезает к нам внутрь и...- Она вдруг оборвала на полуслове.- Ты меня прости. Напрасно я так говорю. Это даже как-то не очень прилично. - Вообще наше положение не очень приличное,- сказал я.- Пожалуй, придется менять свои понятия о том, что прилично, а что неприлично. Пожалуй, очень многое придется менять и самим меняться. И это будет не слишком приятно. - Ты говоришь так, как будто все уже решено. - Боюсь, что так оно и есть. И я повторил ей то, что Смит сказал репортерам. На душе немного полегчало. Больше я ни с кем не мог бы поделиться. Слишком угнетало ощущение собственной вины, всякому другому, кроме Нэнси, я постыдился бы хоть словом обмолвиться. - Зато теперь не бывать войне,- сказала Нэнси.- Во всяком случае, такой войне, какой все на свете боялись. - Да, войне не бывать.- Меня это почему-то не очень утешало.- Но с нами может случиться что-нибудь еще похуже войны. - Хуже войны ничего не может быть. Ну, конечно, так будут говорить все и каждый. Может быть, они и правы. Но теперь на нашу Землю явятся пришельцы - и, раз уж мы это допустили, мы в их власти. Они нас провели, и нам нечем защищаться. Цветам довольно к нам проникнуть - и они могут вытеснить, подменить собою все растения на всей Земле, а мы и знать ничего не будем, не в наших силах это обнаружить. Стоит их впустить - и мы уже никогда ничего не будем знать наверняка. А с той минуты, как они заменят наши растения, они наши хозяева и повелители. Ибо весь животный мир на Земле, в том числе и человек, существует только благодаря земным растениям. - Одного не пойму,- сказал я.- Ведь они могли всем завладеть и без нашего ведома. Немного времени, немного терпения - и они все равно захватили бы всю Землю, а мы бы ничего и не подозревали. Ведь некоторые уже попали в Милвил, пустили здесь корни. Им необязательно оставаться цветами. Они могут обратиться во что угодно. За сто лет они подменили бы собой каждую ветку и листок, каждую травинку... - Может быть, тут важно время, какой- то срок,- сказала Нэнси.- Может быть, им почему-то нельзя ждать так долго. Я покачал головой. - Времени у них вдоволь. А захотят - так добудут еще, они умеют им управлять. - Ну, а если им что-то нужно от людей? Вдруг у вас есть что-то такое, чего им не хватает? Общество, состоящее из растений, само по себе ровно ничего не может. Они не передвигаются, и у них нет рук. Накопить бездну знаний - это они могут, и мыслить, и обдумывать, строить любые планы. А вот осуществить эти планы и замыслы им не под силу. Для этого им нужны товарищи и помощники. - Помощники у них и сейчас есть,- напомнил я.- Сколько угодно. Кто-то смастерил же для них ту машинку - №машину времени¤. А доктор, похожий на обезьянку? А верзила Смит? Нет, помощников и сотрудников Цветам хватает. Тут кроется что-то другое. - Может быть, жители тех миров - обезьянки, великаны - не то, что им нужно.- сказала Нэнси.- Может, они переходят из одного мира в другой потому, что ищут какое- то другое человечество. Самое подходящее для них. Ищут подходящих товарищей и сотрудников. Вдруг мы и есть самые подходящие. - Наверно, все другие оказались недостаточно злыми и подлыми,- вырвалось у меня.- Возможно, они ищут злобное племя, племя убийц. А мы и есть убийцы. Может, им нужны такие, чтоб набрасывались, как бешеные, на новые миры и всюду несли разорение и гибель,- беспощадное племя, свирепое, ужасное. Ведь если вдуматься, мы ужасны. Наверно, Цветы так и рассчитали, что, если они объединятся с нами, их уже никто и ничто не остановит. Вероятно, они правы. У них - богатейшие запасы знаний, могущественный разум, а у нас - понимание физических законов, чутье ко всякой технике: если все это объединить, для них и для нас не останется ничего невозможного. - А по-моему, совсем не в том дело. Что с тобой, Брэд? С самого начала мне казалось, что эти Цветы, на твой взгляд, не так уж плохи. - Может, они и не плохи. Но они столько раз меня обманывали, и каждый раз я попадался на удочку. По их милости я - пешка, козел отпущения. - Так вот что тебя точит. - Я себя чувствую последним мерзавцем,- признался я. Мы еще посидели молча. Улица лежала тихая, пустынная. За все время, пока мы сидели вот так рядом на крыльце, мимо ни разу никто не прошел. - Не понимаю, как люди могут обращаться к этому чужому доктору,- вновь заговорила Нэнси.- Меня от одного его вида жуть берет. Кто его знает... - Мало ли народу верит знахарям и шарлатанам,- сказал я. - Но это не шарлатанство. Он и вправду вылечил доктора Фабиана и всех остальных. Я совсем не думаю, что он жулик, только он страшный, отвратительный. - Может быть, мы ему тоже страшны и отвратительны. - Тут еще другое. Слишком непривычно он действует. Никаких лекарств, инструментов, никакой терапии. Он просто смотрит на тебя, влезает в самое нутро - безо всякого зонда, но все равно ты это чувствуешь,- и пожалуйста, ты совершенно здоров... не просто вылечился от болезни, а вообще совершенно здоров. Но если он так легко справляется с нашим телом, как насчет духа? Вдруг он может перекроить и наши души, весь строй наших мыслей: - Некоторым гражданам города Милвила это было бы совсем не вредно. Хигги Моррису, например. - Не шути этим, Брэд,- резко сказала Нэнси. - Ладно. Не буду. - Ты так говоришь просто, чтобы отогнать страх. - А ты говоришь об этом так серьезно, потому что стараешься сделать вид, будто все очень просто и обыкновенно. Нэнси кивнула. - Только я зря стараюсь,- призналась она.- Совсем это все не просто и не обыкновенно. Она поднялась. - Проводи меня. И я проводил ее до дому. 24. Когда стало смеркаться, я пошел к центру города. Сам не знаю, чего меня туда потянуло. Должно быть, просто я не находил себе места. Слишком большой и слишком пустой у меня дом - никогда еще он не был так пуст,- и слишком тихо все по соседству. Ни звука, лишь изредка, урывками, откуда-то донесется неестественно громкий, механически усиленный голос - то взволнованный, то наставительный. Во всем Милвиле наверняка нет такого дома, где не слушали бы сейчас последних известий по радио или по телевидению. Но когда я включил было у себя в гостиной телевизор и попробовал смотреть и слушать, мне стало совсем невмоготу. Комментатор - один из самых популярных - разглагольствовал с необычайным хладнокровием и уверенностью: @№...никакой возможности проверить, действительно ли приспособление, которое сейчас вращается в нашем небе, в состоянии сыграть роль, для которой, как уверяет наш гость из другого мира, мистер Смит, оно предназначено. Оно многократно было замечено радарными установками и всякими наблюдательными пунктами, но похоже, что, по тем или иным причинам, они сразу же теряют его из виду; были также сообщения, и как будто вполне достоверные, о случаях визуального наблюдения. Но более точных и определенных сведений пока получить не удалось. В Вашингтоне, очевидно, полагают, что неизвестному существу,- а нам ничего не известно ни о его личности, ни о расовой принадлежности,- едва ли можно просто поверить на слово. Видимо, сегодня в столице ждут дополнительных заявлений, исходя из которых возможно будет прийти к более обоснованным выводам, и лишь после этого, вероятно, будет обнародовано какое-либо официальное сообщение. Такова, разумеется, версия для широкой публики: что делается за кулисами, можно только догадываться. И смело можно сказать, что то же самое происходит во всех столицах на всем земном шаре. Совсем иное настроение царит вне правительственных сфер. Новость повсеместно вызвала бурю восторга. В Лондоне стихийно возникли манифестации, по улицам движутся веселые, праздничные шествия; Красная площадь в Москве заполнена шумной, ликующей толпой. Как только новость распространилась, во всех странах в церкви и храмы начал стекаться народ, спеша вознести благодарственные молитвы. В народных массах не чувствуется ни малейших сомнений и колебаний. Как у нас, в Соединенных Штатах, так и в Англии, во Франции, да и во всем мире простые люди приняли странное заявление пришельцев за чистую монету. Потому ли, что человеку свойственно верить в то, во что хочется поверить, или по каким-то иным причинам, но факт остается фактом: недоверие, которым не далее как сегодня утром встретила новость широкая публика, рассеялось с поразительной быстротой. По-видимому, общественное мнение отнюдь не склонно учитывать какие-либо привходящие обстоятельства и предполагаемые осложнения. Перед вестью о том, что отныне ядерная война невозможна, все остальное стало мелким и ничтожным. Это лишь показывает, в каком молчаливом, быть может, подсознательном, но страшном и тягостном напряжении жило до сего дня человечество...¤@ Я выключил телевизор и пошел бродить по дому; быстро темнело, шаги мои непривычно гулко отдавались в пустынных комнатах. Хорошо этому благодушному, самодовольному комментатору сидеть где-то там, за тысячу миль, в ярко освещенной студии и, по-актерски играя отлично поставленным голосом, неторопливо рассуждать о том, что происходит. Хорошо им всем, всем, кроме меня, даже здесь, в Милвиле, сидеть и слушать его рассуждения. А я не могу слушать... просто выдержать не могу. Отчего я терзаюсь, виноват я, что ли? Может, и виноват, ведь не кто-нибудь, а я принес на Землю ту машинку, не кто-ни будь, а я привел Смита на пресс-конференцию у барьера. Я свалял дурака - ох, какого же я свалял дурака! - и мне чудится, что всему свету это известно. А может, после разговора с Нэнси в глубине души у меня зреет уверенность, что есть какая-то малость, какой-то пустяк, случайность, неясное побуждение или мелкое обстоятельство, которое я прозевал, которое никому из нас не удается заметить и понять,- и если бы только уловить эту крупицу истины, все разом станет просто и ясно, и в надвигающейся перемене мы увидим некий смысл? Я искал эту неизвестную величину, туза, который нежданно обернется козырным, неприметную малость, которую все мы проглядели и которая, однако, сулит последствия необычайной важности,- искал и не находил. А может быть, я все-таки ошибаюсь. Может быть, ее и нет, этой спасительной неизвестной величины. Просто мы попали в капкан и обречены, и надеяться не на что. Я вышел из дому и побрел по улице. Идти никуда не хочется, но надо: может, от ходьбы, от вечерней свежести прояснится голова. За полквартала от дома я услыхал постукивание. Оно как-будто приближалось, а вскоре я различил какой-то белый ореол, который словно бы подскакивал в такт этому мерному стуку. Я остановился и смотрел, не понимая, а постукивание и вздрагивающий белый круг все приближались. Еще минута - и я понял: навстречу, в ореоле снежно-белых волос, шла миссис Тайлер, опираясь на неизменную палку. - Добрый вечер, миссис Тайлер,- сказал я как мог тихо и ласково, чтоб не испугать старуху. Она остановилась, повернулась ко мне. - Это Брэдшоу, да? Я плохо вижу, но я узнала тебя по голосу. - Да, это я. Поздно вы гуляете, миссис Тайлер. - Я шла к тебе, да только прошла мимо твоего дома. Забывчива стала, вот и прошла мимо. А потом вспомнила и повернула обратно. - Что я могу для вас сделать? - Так ведь все говорят, ты видел Таппера. Даже погостил у него. - Это верно,- признался я. Меня даже в пот бросило, я со страхом ждал следующего вопроса. Она придвинулась ближе, закинула голову, всмотрелась мне в лицо. - А правда, что у него там хорошая служба? - Да,- сказал я,- очень хорошая. - И начальство ему доверяет? - Да, так я понял. Я бы сказал, ему доверен немаловажный пост. - Он что-нибудь говорил обо мне? - Да,- солгал я.- Он про вас спрашивал. Сказал, что все хотел вам написать, да уж очень занят. - Бедный мальчик, он всегда был не мастер писать. А выглядит он хорошо? - Очень хорошо. - Я понимаю, он на дипломатической службе. Кто бы подумал, что он станет дипломатом. По совести сказать, неспокойно мне за него было. И понапрасну беспокоилась, глупая старуха - ведь правда? - Да, конечно,- сказал я.- Он вполне преуспевает. - А когда он собирается домой, не говорил? - Пока не собирается. По-видимому, он очень занят. - Ну что ж,- весело сказала миссис Тайлер.- Теперь мне незачем его искать. Можно и отдохнуть. Не надо выбегать каждый час на улицу смотреть, не идет ли он. Она повернулась и пошла было прочь. Миссис Тайлер,- сказал я,- позвольте, я вас провожу. Становится темно. - Да что ты! - возразила она.- Зачем меня провожать? Я ничего не боюсь. Раз я знаю, что Таппер жив и здоров и хорошо устроился, мне теперь ничего не страшно. Я стоял и смотрел ей вслед, белый ореол ее волос мелькал в темноте, постукивала палка; длинной, извилистой тропой брела она в мире своих грез. Что ж, так лучше. Хорошо, что она может из грубой реальности создать для себя что-то причудливое и отрадное. Я стоял и смотрел ей вслед, пока она не скрылась за углом и стук палки не заглох в отдалении, потом повернулся и пошел в город. В торговом квартале горели фонари, но огни в магазинах уже погасли - тревожный знак, ведь обычно почти все они торгуют до девяти. А сейчас даже №Веселая берлога¤ и кинотеатр - и те закрыты. В муниципалитете горел свет, у входа слонялись несколько человек. Видно, прием больных подходит к концу. Любопытно, что думает обо всем этом доктор Фабиан. Уж наверно, старика возмущает и ужасает такое неслыханное врачевание, хоть оно его же первого исцелило. Поглядел я, поглядел, засунул руки глубоко в карманы и поплелся по улице, сам не зная куда и зачем. Что делать, куда девать себя в такой вот вечер? Сидеть дома, уставясь на мерцающий экран телевизора? Уединиться с бутылкой и медленно, но верно напиваться? Отыскать приятеля или соседа, охочего до пустопорожних разговоров, и судить и рядить с ним все о том же, толочь воду в ступе? Или просто забиться в угол потемнее и покорно ждать, что будет дальше? Я добрел до перекрестка; на улице, что уходила вправо, горел на тротуаре яркий прямоугольник: из какой-то витрины падал свет. Что за притча? А, понятно, это редакция нашей №Трибюн¤, должно быть, там сидит Джо Эванс и разговаривает по телефону; наверно, ему звонят из Ассошиэйтед Пресс или из №Нью-Йорк таймс¤ и других газет и требуют самых наиновейших новостей. У Джо сейчас хлопот по горло, мешать ему не надо, но, может, он не будет против, если я на минутку загляну. Джо и впрямь говорил по телефону, он сгорбился за письменным столом, прижимая трубку к уху. Закрывая за собою дверь, я легонько стукнул ею, Эванс поднял голову и увидел меня. - Одну минуту,- сказал он в трубку и протянул ее мне. - Джо, что стряслось? - спросил я. Потому что явно что-то стряслось. Лицо у Джо было ошеломленное, он уставился на меня расширенными, невидящими глазами. На лбу проступали капельки пота и скатывались до бровей. - Это Элф,- еле выговорил он непослушными губами. - Элф,- сказал я в трубку, все еще не сводя глаз с Джо Эванса. Лицо у Джо такое, словно его только что ударили по голове чем-то большим и очень тяжелым. - Брэд! - закричал Элф.- Брэд, это ты? - Ну да, я. - Где ж ты был? Я сколько времени тебя разыскиваю. Звонил по телефону - никто не подходит... - А что случилось, Элф? Ты, главное, не волнуйся. - Ладно, постараюсь не волноваться. Постараюсь поспокойнее. Очень мне не понравился его тон. Сразу слышно - человек здорово напуган и пытается подавить страх. - Ну, рассказывай,- поторопил я. - Насилу добрался до Элмора. Дороги забиты - жуть! Ты сроду такого не видал, что тут творится на дорогах. Всюду военные патрули, заставы... - Но ты все-таки добрался. Ты мне и раньше говорил, что едешь в Элмор. - Ну да, все-таки добрался. По радио услыхал про ту делегацию, которая ездила разговаривать с тобой. Сенатор, генерал и прочие. А когда попал в Элмор, слышу, они остановились в этой... как ее, черт... в №Кукурузе¤, что ли... забыл, как называется. В общем, я подумал - не мешает им знать, что делается у нас в штате Миссисипи. Может, тогда они лучше разберутся, что к чему. И пошел в эту самую гостиницу к сенатору... думал, сумею с ним поговорить. А там сумасшедший дом. Народу кругом - не протолкнешься, полиция сбилась с ног, старается навести порядок. Репортеров - туча, кто с блокнотом, кто с микрофоном, кто с телекамерой... в общем, к сенатору я так и не пробился. Но с одним человеком я все-таки поговорил. В газетах были фотографии, и я его узнал. Дэйвенпорт его фамилия. - Биолог,- сказал я. - Ну, да. Ученый. Я припер его к стенке и объясняю - мне, мол, непременно надо видеть сенатора. Толку от него было чуть. По-моему, он даже не слыхал, что я ему говорил. Смотрю, он какой-то перевернутый, белый как полотно и пот с него ручьями. Может, вам нездоровится, спрашиваю, может, я могу вам чем-нибудь помочь? Тут он мне все и выложил. Наверно, у него просто с языка сорвалось. Может, он после и пожалел, что проболтался. Но он был до черта зол, вот и не стерпел, в ту минуту ему было на все наплевать. Понимаешь, он был прямо вне себя. В жизни я такого не видал. Вцепился в меня, держит за отвороты пиджака, придвинулся нос к носу, спешит, захлебывается словами, чуть ли не пена изо рта. Если б его совсем не перевернуло, он бы нипочем ни стал так разговаривать, не такой он человек. - Ну что ты тянешь! - взмолился я.- Объясни толком! - Да, я забыл сказать: тут как раз объявили про летающее блюдце, которое ты с собой приволок. Радио только о том и трещит. Как эта штука выслеживает запасы урана и прочего. Ну вот, я стал говорить этому биологу, для чего мне надо повидать сенатора, и про лабораторию в Гринбрайере. Вот тут-то он и вцепился в меня, чтобы я не удрал, и давай выкладывать. Мол, это условие, которое выставили пришельцы, чтоб мы раскидали ядерные завесы,- это гроб, хуже некуда. Мол, Пентагон решил, что эти пришельцы нам угрожают и надо их остановить. - Элф...- пролепетал я. У меня подкосились ноги, я уже понимал, что будет дальше. - Мол, надо их остановить, пока они не захватили большей территории, а для этого есть только одно средство - сбросить на Милвил водородную бомбу. Элф задохнулся и умолк. Я молчал. Просто не мог выговорить ни слова, будто меня расшиб паралич. Мне вспомнилось, какое лицо было у генерала во время нашего разговора нынче утром, и как сенатор сказал мне: №Мы вынуждены на вас положиться, друг мой. Мы в ваших руках¤. - Брэд! - с тревогой позвал Элф.- Алло, Брэд! Ты слушаешь? - Да,- сказал я,- слушаю. - Дэйвенпорт сказал - как бы из-за этого нового способа выслеживать ядерные запасы военная братия не кинулась нажимать кнопки... мол, они сообразят только что надо действовать поскорей, а то никакого оружия не останется. Он сказал - это все равно, как будто идет человек с ружьем в руках, а навстречу дикий зверь. Без крайности убивать зверя неохота, а может, зверь еще вильнет в сторону и стрелять не придется. Ну, а допустим, человек знает, что через две минуты останется без ружья: оно рассыплется, пропадет, мало ли... тогда волей-неволей пойдешь на риск и выстрелишь, пока ружье еще не пропало. Придется убить зверя, пока ружье еще у тебя в руках. - Значит, теперь Молвил и есть дикий зверь,- сказал я ровным голосом, я и не думал, что сумею говорить так спокойно. - Не Милвил, Брэд. Просто... - Ну, конечно, не Милвил. Ты это скажи людям, когда на них сбросят бомбу. - Этот Дэйвенпорт прямо не в себе. Он не имел права мне ничего говорить... - А по-твоему, он точно все знает? Утром они с генералом крепко поспорили. - По-моему, он знает куда больше, чем успел мне сказать. Он говорил минуты две, а потом прикусил язык. Видно, спохватился, что не имеет права болтать. Но он вот на чем помешался. Он думает, военных может остановить только одно: гласность. Общественное мнение. Мол, если про этот их план узнает много народу, поднимется такая буря, что они не посмеют ничего сделать. Во- первых, люди возмутятся, это же гнусное, хладнокровное убийство, а главное, все равны пришельцам - тут кому угодно обрадуешься, лишь бы они покончили с этой проклятой бомбой. Ну, и твой биолог хочет раскрыть секрет. Он так прямо не сказал, но, видно, он о том и хлопочет. Я уверен, он подкинет эту новость кому-нибудь из газетчиков. У меня все перевернулось внутри, задрожали колени. Я прижался покрепче к столу, чтобы не упасть. - Это безумие, весь Милвил сорвется с цепи. Я же утром просил генерала... - Как - просил генерала! Черт подери, неужели ты знал?! - Конечно, знал. То есть не знал, что они на это пойдут. Просто - что есть у них такая мысль. - И ты никому ни слова не сказал?! - А кому говорить? Чего бы я добился? И потом, это ж не было твердо решено. Так - предположение... на самый крайний случай. Погубить триста человек, зато спасти три миллиарда.