Все живое

.. - А ты сам?! И все твои друзья?! - Ну, а что было делать, Элф. Что бы ты сделал на моем месте? Раззвонил бы по всему Милвилу - и чтоб все посходили с ума? - Не знаю,- сказал Элф.- Сам не знаю, что бы я сделал. - Слушай, Элф, а сенатор сейчас где? В гостинице? - Думаю, там. Ты хочешь ему позвонить, Брэд? - Не знаю, будет ли толк. Но, может, стоит попробовать. - Тогда я кладу трубку. Вот что, Брэд... - Да? - Счастливо тебе... То есть... о, черт! Просто - желаю успеха! - Спасибо, Элф. В трубке щелкнуло - он дал отбой, теперь я слышал только гудение. У меня так затряслись руки, что я и не пытался опустить трубку на рычаг, а осторожно положил ее прямо на стол. Джо Эванс смотрел на меня в упор. - Так ты знал,- сказал он.- Все время знал. Я покачал головой. - Что они на это пойдут - не знал. Генерал обмолвился об этом как о последнем средстве, на самый крайний случай. И Дэйвенпорт на него накинулся... Я не договорил, я уже и не помнил, что хотел сказать. Слова теряли всякий смысл. Джо все не сводил с меня глаз. И вдруг меня взорвало. - Не мог я никому сказать, черт возьми! - заорал я. - Я попросил генерала, если уж ему придется на это пойти, так чтоб без предупреждения. Чтоб нам ничего не знать заранее. Просто вспышка - и все, мы бы, наверно, ее и не увидели. Ну, погибли бы, но одна смерть куда ни шло. А так умираешь тысячу раз... Джо взялся за телефон. - Попробую дозвониться до сенатора,- сказал он. Я сел. Пусто внутри. Точно меня выпотрошили. Джо говорит по телефону, а я не разбираю слов, будто на несколько минут создал отдельный крохотный мирок для себя одного (видно, в обычном мире, среди людей, мне уже нет места) и укрылся в нем, как укрываешься с головой одеялом. Худо мне, тошно, и зол я, и мысли путаются. ...Джо мне что-то говорил, а я даже не замечал этого, только под самый конец спохватился: - Что? Что такое? - Я заказал междугородный разговор. Нас соединят. Я кивнул. - Я объяснил, что дело очень важное. - Не знаю...- сказал я. - То есть как? Конечно же, это... - Не знаю, что тут может поправить сенатор. Не знаю, что изменится, если мы с ним и поговорим - я, ты, кто угодно. - Сенатор Гиббс - человек влиятельный,- сказал Джо. И он очень любит это показывать. Некоторое время мы сидели молча и ждали звонка. Что скажет сенатор? Что он знает о нашей судьбе? - А как быть, если никто за нас не вступится? Если никто не станет за нас драться? - вновь заговорил Джо. - Ну, а что мы можем? Бежать - и то нельзя. Никуда не денешься. Сиди и жди, пока в тебя трахнут,- очень удобная мишень. - Когда в Милвиле узнают... - Узнают из последних известий, как только это просочится. Если просочится. Телевидение и радио мигом сообщат, а все милвилцы прилипли к приемникам. - Может, кто-нибудь нажмет на Дэйвенпорта и заставит его прикусить язык. Я покачал головой. - Утром он был зол, как черт. Так и накинулся на генерала. А кто из них был прав? Да разве за такой короткий срок разберешься, кто прав, а кто нет? Издавна люди воевали с вредными жучками и саранчой, со всевозможными врагами урожая, со всякими сорняками. Воевали, как могли. Истребляли и уничтожали, как могли. Приходилось всегда быть настороже, чуть зазевался - и сорные травы тебя одолеют. Разрастутся в каждом углу, под заборами, среди живых изгородей, на пустырях. Они нигде не пропадут. В засуху гибнут злаки, чахнет кукуруза, а сорные травы, упорные и выносливые, знай растут и зеленеют. И вот появляется новая вредоносная трава, выходец из иного времени; быть может, она способна не только заглушить, вытеснить пшеницу с кукурузой, но и уничтожить человечество. Если так, остается одно: воевать с нею, бороться всеми средствами, как с любым зловредным сорняком. Ну, а если это не простой сорняк, а особенный, на редкость живучий? Если он отлично изучил и людей, и растения - и эти познания и способность применяться к любым условиям помогают ему выжить, как бы ожесточенно ни боролись с ним люди? Если его ничем другим не возьмешь, кроме высокой радиоактивности? Ведь именно так решена была задача, поставленная в той странной лаборатории в штате Миссисипи. И если задача решается так, Цветы могут сделать только один, самый простой вывод. Избавиться от угрозы радиации. А попутно завоевать благодарность и любовь человечества. Допустим, все так и есть. Тогда прав Пентагон. Раздался звонок. Джо снял трубку, протянул мне. Язык не слушался, губы одеревенели. С трудом я выталкивал из себя жесткие, отрывочные слова: - Алло. Слушаю. Это сенатор? - Да. - Говорит Брэдшоу Картер. Из Милвила. Мы сегодня утром разговаривали. У барьера. - Ну конечно, я помню, мистер Картер. Чем могу быть вам полезен? - Дошел слух... - Распространилось множество разных слухов, Картер. До меня тоже их доходит немало. - ...что на Милвил сбросят бомбу. Сегодня утром генерал Биллингс сказал... - Да,- не в меру спокойным тоном произнес сенатор, я тоже это слышал и был весьма встревожен. Но никаких подтверждений не последовало. Это всего лишь слухи. - Попробуйте стать на мое место, сенатор. Вам неприятно это слышать - и только. А нас это кровно касается. - Понимаю,- сказал сенатор. Я так и слышал, как он мысленно спорит сам с собой. - Скажите мне правду,- настаивал я.- Решается наша судьба. - Да, да,- сказал сенатор.- Вы имеете право знать. Этого я не отрицаю. - Так что же происходит? - Достоверно известно только одно. Между атомными державами ведутся совещания на самом высоком уровне. Это условие пришельцев, знаете, для всех - гром среди ясного неба. Разумеется, совещания эти совершенно секретные. И вы, конечно, понимаете... - Ну, ясно,- сказал я.- Обещаю вам... - Да нет, не о том речь. Еще до утра газеты наверняка что-нибудь пронюхают. Но мне все это очень не нравится. Похоже, что там пытаются прийти к какому-то соглашению. Учитывая настроения широких масс, я весьма опасаюсь... - Ох, пожалуйста, сенатор, только без политики! - Прошу извинить. Я не то имел в виду. Не стану от вас скрывать, я крайне обеспокоен. Я стараюсь собрать самые достоверные сведения. - Значит, положение критическое. - Если этот барьер сдвинется еще хотя бы на фут или случится еще что-либо непредвиденное, не исключено, что мы предпримем какие-то шаги в одностороннем порядке. Военные всегда могут заявить, что они действовали в интересах всего человечества, спасали мир от вторжения чуждых сил. Они могут также заявить, что располагают сведениями, которых больше ни у кого нет. Могут объявить эти сведения совершенно секретными и откажутся их огласить. Опубликуют какую-нибудь подходящую версию, а когда дело будет сделано, преспокойно подождут, пока пройдет время и все уляжется. Конечно, скандал будет страшный, но они это перенесут. - А вы сами что думаете? Чья возьмет? - Понятия не имею! - сказал сенатор.- Мне не хватает фактов. Я не знаю, что думают в Пентагоне. Не знаю, какие факты есть у них. Не знаю, что представители генерального штаба сказали президенту. Совершенно неизвестно, как поведут себя Англия, Россия, Франция. На минуту в трубке стало тихо и пусто. Потом сенатор спросил: - Не можете ли вы там, в Милвиле, со своей стороны что-либо предпринять? - Можем обратиться с воззванием,- сказал я.- Ко всем, широко. Через газеты, по радио... Мне показалось - я вижу, как он качает головой. - Это не поможет,- сказал он.- Ведь никому не известно, что происходит у вас, за барьером. Может быть, вы попали под влияние пришельцев. И, спасая себя, готовы погубить все человечество. Конечно, газеты и радио ухватятся за ваше воззвание, поднимут шум, раздуют сенсацию. Но это ни в какой мере не повлияет на решение официальных кругов. Только взбудоражит людей, повсюду в народе еще сильней разгорятся страсти. А волнений сейчас и без того хватает. Нам нужно другое: какие-то бесспорные факты и хоть капля здравого смысла. Он попросту боится, что мы спутаем все карты, вот в чем суть. Хочет, чтоб все было шито-крыто. - И притом, нет достаточно веских доказательств...- продолжал сенатор. - А вот Дэйвенпорт думает, что есть. - Вы говорили с Дэйвенпортом? - Нет, не говорил,- со спокойной совестью ответил я. - Дэйвенпорт в таких вещах не разбирается. Он - ученый, привык к уединению, вне стен своей лаборатории он теряется... - А мне он понравился. По-моему, у него и голова и сердце на месте. Эх, зря я это сказал: мало того, что сенатор напуган, теперь я его еще и смутил. Я дам вам знать, - сказал он довольно холодно.- Как только сам что-либо узнаю, извещу вас или Джералда. Я сделаю все, что в моих силах. Думаю, что вам не о чем тревожиться. Главное - старайтесь, чтобы барьер не сдвинулся с места, главное - сохраняйте спокойствие. Больше вам ни о чем не надо заботиться. - Ну еще бы, сенатор,- сказал я. Мне стало очень противно. - Спасибо, что позвонили. Я буду поддерживать с вами связь. - До свидания, сенатор. И я положил трубку. Джо смотрел вопросительно. Я покачал головой. - Ничего он не знает и говорить не хочет. Я так понимаю, ничего он и не может. Не в его власти нам помочь. По тротуару простучали шаги, и тотчас дверь распахнулась. Я обернулся - на пороге стоял Хигги Моррис. Надо же, чтобы в такую минуту нелегкая принесла именно его! Он поглядел мне в лицо, перевел глаза на Джо и снова на меня. - Что это с вами, ребята? Я в упор смотрел на него. Хоть бы он убрался отсюда! Да нет, не уйдет... - Надо ему сказать, Брэд,- услышал я голос Джо. - Валяй, говори. Хигги не шелохнулся. Он так и остался у двери и слушал. Джо рассказывает, а Хигги стоит истукан истуканом, глаза остекленели. Ни разу не пошевелился, не перебил ни словом. Наступило долгое молчание. Потом Хигги спросил: - Как ты считаешь, Брэд, могут они учинить над нами такое? - Могут. Они все могут. Если барьер опять двинется с места. Если еще что-нибудь стрясется. Тут его как пружиной подбросило: - Так какого черта мы тут торчим? Надо скорее копать. - Копать? - Ну да. Бомбоубежище. Рабочей силы у нас сколько угодно. В городе полно народу, и все слоняются без дела. Поставим всех на работу. В депо у вокзала есть экскаватор и всякий дорожный инструмент, по Милвилу раскидано десятка полтора грузовиков. Я назначу комиссию, и мы... послушайте, ребята, да что это с вами? - Хигги, ты просто не понял,- почти ласково сказал Джо.- Это ведь не какие- нибудь радиоактивные осадки выпадут, бомбу влепят прямо в нас. Тут никакое убежище не спасет. Такое, чтоб спасло, и за сто лет не построить. - Надо попробовать,- долбил свое Моррис. - Нам не зарыться так глубоко и не построить так прочно, чтоб это убежище выдержало прямое попадание,- сказал я. - А если даже и удалось бы, ведь нужен кислород... - Надо же что-то делать! - заорал Хигги.- Неужели просто сидеть сложа руки? Кой черт, нас же всех убьет! - Да, брат, плохо твое дело,- сказал я. - Слушай, ты...- начал Хигги. - Хватит! - крикнул Джо.- Хватит вам! Может, вы и опротивели друг другу, но действовать надо всем вместе. Выпутаться можно. У нас и правда есть убежище. Я вытаращил глаза - и тут же понял, куда он гнет. - Нет! - закричал я.- Так нельзя. Пока нельзя. Как же ты не понимаешь? Тогда мы загубим всякую надежду на переговоры. Нельзя, чтобы они узнали! - Ставню десять против одного, что они уже знают,- сказал Джо. - Ничего не понимаю! - взмолился Хигги.- Какое у нас убежище, откуда? - Другой мир,- объяснил Джо Эванс.- Смежный мир, тот самый, где побывал Брэд. В крайнем случае мы перейдем туда. Они о нас позаботятся, они нас не выгонят. Будут выращивать для нас еду, найдется распорядитель - приглядит, чтоб мы не болели, и... - Ты кое о чем забываешь.- перебил я.- Мы не знаем, как туда попасть. Было одно такое место в саду, но теперь там все переменилось. Цветов больше нет, одни долларовые кустики. - Пускай распорядитель и Смит нам покажут. Они-то уж наверняка знают дорогу. - Их уже нету,- сказал Хигги.- Они ушли к себе. Больных никого не осталось, и тогда они сказали, что им пора, а если нам понадобится, они опять придут. Я их отвез к твоему дому, Брэд, и они живо отыскали дверь или как это там называется. Просто пошли в сад, раз - и исчезли. - А ты найдешь это место? - спросил Джо. - Да, пожалуй. Я примерно знаю, где это. - Стало быть, надо будет, так найдем,- вслух соображал Джо.- Составим цепь, да поплотнее, плечом к плечу, и двинемся через сад. - Думаешь, это так просто? - сказал я.- Может, там не всегда открыто. - Как так? - Если б этот ход все время был открыт, у нас бы за последние десять лет куча народу без вести пропала,- стал объяснять я.- Там и детишки играют, и взрослые ходят напрямик, кому надо поскорее. Я всегда той дорогой хожу к доктору Фабиану, и не я один, там многие топают взад и вперед. Кто-нибудь уж как пить дать проскочил бы в эту дверь, если бы она всегда была открыта. - Ну, ладно, тогда давайте им позвоним,- предложил Хигги.- Возьмем один из этих телефонов... - Нет,- сказал я.- Просить у них помощи - это только на самый крайний случай. Ведь обратного пути, скорей всего, не будет, мы отколемся от человечества - и конец. - Все лучше, чем помирать,- сказал Хигги. - Не надо кидаться очертя голову,- продолжал я уговаривать их обоих.- Пусть люди сперва сами все обдумают и сообразят. Может, еще ничего и не случится. Нельзя же просить у чужих убежища, покуда мы не знаем точно, что другого выхода нет. Еще есть надежда, что люди и Цветы сумеют договориться. Я знаю, сейчас все это выглядит довольно мрачно, но, если останется малейшая возможность, человечеству никак нельзя отказываться от переговоров. - Какие уж там переговоры, Брэд,- сказал Джо.- Я думаю, эти чужаки никогда всерьез и не собирались с нами договариваться. - А все из-за твоего отца,- вдруг заявил Хигги.- Если б не он, ничего бы этого не случилось. Я чуть было не вспылил, но сдержался. - Все равно случилось бы. Не в Милвиле, так где-нибудь еще. Не сейчас, так немного погодя. - В том-то и соль! - обозлился Хигги.- Уж случилось бы, так не у нас, в Милвиле, а где-нибудь в другом месте. Отвечать было нечего. То есть, конечно, я мог бы ответить, но такого ответа Хигги Моррису не понять. - И вот что, Брэд Картер,- продолжал он.- Мой тебе добрый совет - гляди в оба. Хайрам так и рвется свернуть тебе шею. Думаешь, ты задал ему трепку, так это к лучшему? Совсем наоборот. И в Милвиле хватает горячих голов, которые с ним заодно. Во всем, что у нас тут стряслось, виноваты вы с отцом, вот как они считают. - Послушай, Хигги.- вступился Джо.- Никто не имеет права... - Знаю, что не имеет,- оборвал Хигги.- Но так уж люди настроены. Я постараюсь и впредь блюсти закон и порядок, но ручаться теперь ни за что не могу. Он опять повернулся ко мне: - Моли бога, чтоб эта заваруха улеглась, да поскорее. А если не уляжется, заройся поглубже в какую-нибудь нору и даже носу не высовывай. - Слушай, ты... Я кинулся к нему с кулаками, но Джо выскочил из-за стола. перехватил меня и оттолкнул. - Бросьте вы! - гневно крикнул он.- Мало у нас других забот, надо еще вам сцепиться. - Если слух про бомбу дойдет до наших, я за твою шкуру гроша ломаного не дам, - злобно сказал Хигги. Без тебя тут не обошлось. Люди живо смекнут.. Джо ухватил его и отшвырнул к стене. - Заткнись, не то я сам заткну тебе глотку! Он помахал перед носом у Хигги кулаком, и Хигги заткнулся. - Ладно, Джо,- сказал я,- закон и порядок ты восстановил, все чинно- благородно, так что я тебе больше не нужен. Я пошел. - Постой, Брэд,- сказал Джо сквозь зубы.- Одну минуту... Но я вышел и хлопнул дверью. Уже совсем смерклось, улица опустела. Окна муниципалитета еще светились, но у входа не осталось ни души. Может, напрасно я ушел? Может, надо было остаться хотя бы затем, чтоб помочь Эвансу урезонить Хигги - как бы тот не наломал дров? Но нет, что толку. Если бы я и мог что-то присоветовать (а что советовать? В голове хоть шаром покати) - ко всему отнесутся с подозрением. Видно, теперь уж мне никакого доверия не будет. Хайрам с Томом Престоном, конечно, целый день без роздыха внушали милвилцам - дескать, во всем виноват Брэдшоу Картер и давайте с ним поквитаемся. Я свернул с Главной улицы к дому. Все вокруг тихо и мирно. Набегает летний ветерок, покачиваются подвешенные на длинных кронштейнах уличные фонари, и от этого на перекрестках и на газонах вздрагивают косые тени. В комнатах жарко и душно - окна всюду распахнуты настежь; мягко светятся огни, урывками доносится бормотанье телевизора или радиоприемника. Тишь да гладь - но под нею таится страх, ненависть, животный ужас; довольно одного слова, неосторожного шага - и все это вырвется наружу, и начнется всеобщее буйное помешательство. Жгучая обида и негодование мучит всех: почему мы, только мы одни заперты в загоне, точно бессловесная скотина, когда все на свете свободны и живут, как хотят? Возмутительно, несправедливо, бесконечно несправедливо: почему загнали, заперли, обездолили не кого-то другого, а нас? Пожалуй, еще и тревожно, неприятно ощущать, что все на нас глазеют,только о нас и говорят, будто мы и не люди вовсе, а какие- то чудища, уроды. И еще, пожалуй, всех точит стыд и страх, а вдруг весь мир вообразит, что мы сами повинны в своей беде, что это плоды одичания и вырождения или кара за какие-то грехи? Не диво, если, влипнув в такую историю, люди жадно ухватятся за любое объяснение, лишь бы восстановить свое доброе имя, вновь подняться не только в собственных глазах, но и в глазах всего человечества и в глазах пришельцев; не диво, если они поверят чему угодно, и хорошему и плохому, любым слухам и сплетням, самой несусветной нелепице, лишь бы все окрасилось в ясные и определенные света: вот черное, а вот белое (хоть в душе каждый знает - все сплошь серо!). Ведь там, где есть белое и черное, там найдешь желанную простоту, тогда все легче понять и со всем удобней примириться. И нельзя их в этом винить. Они не готовы были к тому, что случилось, оно им не по плечу. Долгие-долгие годы они существовали скромно и неприметно в тихой заводи, вдалеке от широкого русла, где неслась и бурлила жизнь большого мира. Крохотные событьица милвилского житья-бытия непомерно разрастались в их глазах, становились историческими вехами: кто же не помнит, как сумасбродный мальчишка, младший из Джонсонов, врезался на ветхом семейном фордике в дерево на Улице Вязов? Или тот день, когда вызывали пожарную команду, чтоб снять кошку мамаши Джоунс с крыши пресвитерианской церкви (никто и по сей день не понимает, как угораздило кошку туда забраться)? Или случай, когда дядюшка Эндрюс с удочкой в руках заснул на берегу реки - и бултых в воду! Спасибо, мимо проходил Лен Стритер и вытащил его; тут уж сон со старика слетел, он так наглотался воды, что на силу отдышался (и пошли рассуждения: а что понадобилось там Лену Стритеру, с чего это его понесло на реку?). Из таких крупиц и складывалась жизнь со всеми ее треволнениями. И вот перед этими людьми предстало нечто большое, значительное, и они не в силах его постичь; то, что произошло, пока еще слишком огромно и непостижимо не только для них, но для всего человечества. Все слишком сложно, тут не отделаешься праздным любопытством, недоумением зеваки перед кошкой, бог весть как забравшейся на верхотуру,- вот почему им тягостно, неспокойно, в них разгорается досада и злость, того гляди - вспыхнет, прорвется открытой враждебностью, а тогда недалеко и до насилия... был бы повод для насилия, было бы на кого наброситься. Что ж, если придет минута, когда их ярость вырвется наружу, мишень готова - об этом постарались Хайрам Мартин и Том Престон. Идти уже недалеко. Я поравнялся с обителью нашего банкира Дэна Виллоуби - этакая огромная скучная махина из кирпича, с первого взгляда всякий догадается, что в таком доме может жить только тип вроде Дэниела Виллоуби. Напротив, на углу, дом старика Перкинса. С неделю назад сюда въехали новые жильцы. Это один из немногих домов у нас, в Милвиле, которые сдаются внаем, и обитатели его меняются чуть не каждый год. Никто даже не дает себе труда с ними знакомиться - охота время тратить! А дальше, в конце улицы, живет доктор Фабиан. Еще несколько минут - и я буду у себя, в доме с продырявленной насквозь крышей, в пустых гулких комнатах, наедине с вопросом, на который нет ответа, а за оградой будут меня подстерегать подозрительность и ненависть всего Милвила. На той стороне улицы хлопнула дверь, кто-то, громко топая, бежал по веранде. И тотчас раздался крик: - Уолли, нас хотят бомбить! Сказали по телевизору! Из темноты приподнялась большая сутулая тень - кто-то лежал на траве или на низко, у самой земли, расставленном шезлонге, я и не видал его, пока он не вскинулся на крик. В горле у него булькало, он силился что-то сказать и не мог. - Экстренное сообщение! - кричал тот, с веранды.- Сейчас передают! По телевизору! Второй, с шезлонга, вскочил и кинулся в дом. И я тоже кинулся бежать. Домой, во весь дух, не думая, не рассуждая,- ноги сами несли меня. Я-то думал, у меня еще есть немного времени, а времени нет. Не ждал я, что слух разнесется так быстро. Потому что это сообщение наверняка только еще слух: предполагается, что могут бомбить... говорят, что в самом крайнем случае на Милвил, может быть, сбросят бомбу... Но для нас тут разницы нет. Милвилцам все едино, они не станут разбирать, где слухи, а где факты. Только этого и не хватало, чтоб ненависть сорвалась с цепи. И все обрушится на меня да, пожалуй, на Джералда Шервуда... будь сейчас в Милвиле Шкалик, досталось бы и ему. Улица осталась позади; обежав дом доктора Фабиана, я помчался под гору, к сырой низине, где росли долларовые кустики. И уже на полпути спохватился: а Хайрам? Днем он сторожил эти кусты, вдруг он и сейчас там? С разгону я насилу остановился, пригнулся к самой земле. Наскоро окинул взглядом склон холма и низину, потом снова, уже медленно, стал всматриваться в каждую тень, подстерегая малейшее движение, которое выдало бы засаду. Вдалеке послышались крики; наверху кто-то бежал, громыхая по тротуару тяжелые башмаки. Хлопнула дверь, где-то, за несколько кварталов, взревел мотор и рванула с места машина. Из открытого окна слабо донесся взволнованный голос комментатора последних известий, но слов я не разобрал. Хайрама нигде не было видно. Я выпрямился и медленно стал спускаться дальше. Вот и сад, теперь напрямик. Впереди уже темнеют старые теплицы и знакомый вяз на углу, тот самый, что поднялся из давнего тоненького побега. Я дошел до теплиц, остановился на минуту - проверить напоследок, не крадется ли за мною Хайрам,- и двинулся было дальше. Но тут я услышал голос, он позвал меня - и я оцепенел. Оцепенел, прирос к земле... но ведь я не слышал ни звука! ~Брэдшоу Картер~, - вновь позвал беззвучный голос. И - аромат Лиловости... может быть, даже не аромат, скорее ощущение. Воздух полон им - и вдруг резко, отчетливо вспоминается: так было там, у шалаша Таппера Тайлера, когда Нечто ждало на склоне холма и потом проводило меня домой, на Землю. - Я слышу,- отозвался я.- Где ты? Вяз у теплиц словно бы качнулся, хотя ветерок чуть дышал - где ему было качнуть такое дерево. ~Я здесь~, - сказал вяз. ~Я здесь давно, долгие годы. Я всегда ждал этой минуты, ждал, когда смогу с тобой заговорить.~ - Ты знаешь? - спросил я. Глупо спрашивать, конечно же он знает - и о бомбе, и обо всем... ~Мы знаем~, - сказал вяз, ~но отчаянию нет места~. - Нет места? - растерянно переспросил я. ~Если мы потерпим неудачу на этот раз, мы попробуем снова. Возможно, в другом мире. Или, может быть, придется подождать, чтобы ради... как это называется?~ - Радиация, вот как это называется,- подсказал я. ~Подождать, чтобы радиация рассеялась~. - На это уйдут годы. ~У нас есть годы,~ был ответ. ~У нас есть время, сколько угодно. Нам нет конца. И времени нет конца.~ - А для нас время кончается,- сказал я, и меня захлестнула горькая жалость ко всем людям на свете и сильней всего - к самому себе.- И для меня наступает конец. ~Да, мы знаем~, сказала Лиловость. ~Мы очень о вас сожалеем.~ Вот когда пора просить помощи! Пора объяснить, что мы попали в беду не по своей воле и не по своей вине - пусть же нас выручают те, кто нас до этого довел! Так я и хотел сказать, но слова не шли с языка. Не мог я признаться этому чужому, неведомому, в нашей совершенной беспомощности. Наверно, это просто гордость и упрямство. Но лишь когда я попытался заговорить и убедился, что язык не слушается, лишь тогда я открыл в себе эту гордость и упрямство. №Мы очень о вас сожалеем¤,- сказал вяз. Но и жалеть можно поразному. Что это - подлинная, искренняя скорбь или так только, мимолетная, из чувства долга, жалость того, кто бессмертен, к бренной дрожащей твари в ее смертный час? От меня останутся кости и тлен, а потом не станет ни костей, ни тлена, лишь забвение и прах,- а Цветы будут жить и жить вовеки веков. Так вот, нам, кто обратится в тлен и прах, куда важней обладать этой упрямой гордостью, чем другим - сильным и уверенным. Она - единственное, что у нас есть, и только она одна нам опора. Лиловость... а что же такое Лиловость? Не просто цвет, нечто большее. Быть может, дыхание бессмертия, дух невообразимого равнодушия: бессмертный не может себе позволить о ком-то тревожиться, к кому-то привязаться, ибо все преходящи, все живут лишь краткий миг, а бессмертный идет своей дорогой, в будущее без конца, без предела,- там встретятся новые твари, новые мимолетные жизни, и о них тоже не стоит тревожиться. А ведь это - одиночество, вдруг понял я, безмерное, неизбывное одиночество,- людям никогда не придется изведать такое... Безнадежное одиночество, ледяной, неумолимый холод... во мне вдруг шевельнулась жалость. Как-то странно жалеть дерево. Но нет, не дерево мне жаль и не те лиловые цветы, а неведомое. Нечто, которое провожало меня из чужого мира, которое и сейчас здесь, со мной... жаль живую мыслящую материю - такую же, из какой создан и я. - Я тоже сожалею о тебе,- сказал я и, еще не досказав, опомнился: оно не поймет моей жалости, как не поняло бы и гордости, если бы узнало о ней. Из-за поворота улицы, идущей по бровке холма, на бешеной скорости вылетела машина, яркий свет фар хлестнул по теплицам. Я отпрянул, но фары погасли, еще не настигнув меня. Во тьме кто-то позвал меня по имени - чуть слышно и, кажется, пугливо. Из-за угла, не замедляя скорости, вывернулась еще машина, ее занесло на повороте, взвизгнули шины. Первый автомобиль круто затормозил и, содрогнувшись, замер возле моего дома. - Брэд,- снова чуть слышно, пугливо позвали из темноты.- Где ты, Брэд? - Нэнси?! Я здесь. Нэнси. Что-то случилось, что-то очень скверное. Голос у нее точно натянутая до отказа струна, точно пробивается он сквозь густой туман охватившего ее ужаса. Что-то неладно, иначе не мчались бы так неистово к моему дому эти машины. - Мне послышалось, ты с кем-то разговариваешь,- сказала Нэнси.- Но тебя нигде не было видно. Я и в комнатах искала, и... Из-за дома выбежал человек - черный силуэт на миг четко обрисовался в свете уличного фонаря. Там, за домом, были еще люди - слышался топот бегущих, злобное бормотанье. - Брэд,- опять сказала Нэнси. - Тише,- предостерег я.- Что-то неладно. Наконец-то я ее увидел. Спотыкаясь в темноте, она шла ко мне. Возле дома кто-то заорал: - Эй, Картер! Мы же знаем, ты у себя! Выходи, не то мы сами тебя вытащим! Я бегом кинулся к Нэнси и обнял ее. Она вся дрожала. - Там целая орава,- сказала она. - Хайрам со своей шатией,- сказал я сквозь зубы. Зазвенело разбитое стекло, в ночное небо взметнулся длинный язык огня. - Ага, черт подери! - злорадно крикнул кто-то.- Может, теперь ты вылезешь? - Беги,- велел я Нэнси.- Наверх. Спрячься за деревьями. - Я от Шкалика,- зашептала она.- Я его видела, он послал меня за тобой. В доме вдруг разгорелось яркое пламя. Окна столовой вспыхнули, как глаза разъяренного зверя. В отсветах пожара бессмысленно, неистово приплясывали и вопили черные фигуры. Нэнси повернулась и побежала, я кинулся за нею, и тут позади, перекрывая разноголосицу горланящей толпы, рявкнул оглушительный бас: - Вот он! В саду! Что-то дало мне подножку, я споткнулся и с разбегу ухнул в долларовые кусты. Колючие ветки царапали лицо, цеплялись за одежду, с трудом я поднялся на ноги, огляделся. Из отверстия в крыше, пробитого №машиной времени¤, взбесившимся фонтаном хлещет пламя. Все стихло, только рычит огонь, пожирая дом изнутри, вгрызаясь в балки и стены. А люди молча бегут вниз, в сад. Доносится гулкий топот, тяжелое, прерывистое дыхание. Наклоняюсь, шарю по земле - вот оно, то, обо что я споткнулся. Обломок деревянного бруса длиной фута в четыре, чуть подгнивший по краям, но еще крепкий. Дубинка. И на том конец. Но пока меня прикончат, один из них тоже распрощается с жизнью... а может быть, и двое. - Беги! - кричу я Нэнси, она где-то там, хоть ее и не видно. Осталось одно, еще только одно я должен сделать. Разбить, этой дубиной башку Хайраму Мартину, пока меня не захлестнула толпа. Вот они уже сбежали с холма, несутся по ровному месту, через сад. Впереди - Хайрам. Стою и жду с дубиной наготове; а Хайрам все ближе, на темном лице, точно белый шрам, блестят оскаленные зубы. Надо метить между глаз, расколю ему башку пополам. А потом стукну и еще кого- нибудь... если успею. Пожар разгорелся в полную силу, ведь дерево старое, сухое, даже и сюда пышет жаром. А эти уже совсем близко... Я крепче сжал дубинку, занес повыше, жду. Вдруг, в нескольких шагах от меня, они сбились, затоптались из месте... одни попятились, другие застыли, рты разинуты, глаза вытаращены, и в них - изумление, ужас. Уставились не на меня, а на что-то позади меня. И вот - шарахнулись, бегут со всех ног обратно, вниз, и еще громче, чем рев огня, их отчаянный вой... словно мчится и ревет перепуганное насмерть стадо, гонимое степным пожаром. Как ужаленный, оборачиваюсь... а, это те, из чужого мира! Черные тела поблескивают в дрожащих отсветах пожара, серебристые перья лохматых голов чуть колышутся на ветру. Они подходят ближе и щебечут, щебечут на своем непонятном, певучем языке. Не терпится им, черт возьми! Слишком поторопились, лишь бы не упустить хоть единую предсмертную дрожь объятого ужасом клочка нашей Земли. Не только сегодня - снова и снова вечерами они станут сюда приходить, станут возвращать послушное им время к этой роковой минуте. Нашлось еще одно место, где можно стоять и ждать, пока начнется зрелище, есть еще один призрачный дом, зияющий провалами окон, через которые можно заглянуть в безумие и ужас иного мира. Они приближаются, а я стою и жду, сжимая дубину, и вдруг опять - дыхание Лиловости и знакомый неслышный голос. ~Назад,~ говорит голос. ~Назад. Вы пришли слишком рано. Этот мир не открыт.~ Издали кто-то зовет, но ничего не различить а грохоте и треске пожара, в звонком, взволнованном певучем щебете этих беззаботных вампиров, проскользнувших к нам из лиловой страны Таппера Тайлера. ~Идите назад,~ повторил вяз, неслышные слова хлестнули, как взмах бича. И они ушли - исчезли, растворились в непостижимой тьме, во мраке более густом и черном, чем сама ночь. Вяз, который разговаривает... а сколько еще есть говорящих деревьев? Много ли здесь осталось от Милвила? Сколько уже принадлежит другому, лиловому миру?