Эй, прячьтесь!

– Кто? – не на шутку удивился Гедрюс. – Что ты плетешь?

– Сам ты плетешь! Да еще дырку залепил… Хотел, чтоб он задохнулся. Ты не знаешь, как он мяукал… Бедный котик…

– Какой котик?!. – завопил Гедрюс, даже Кудлатик испугался. – Там мышь была, а никакой не котик…

«Неужели, – подумал он, – Мудрик сумел превратиться в кота?!»

– А может, там был не кот? – спросил он. – Какой он с виду? Серый, полосатый или еще какой?

– Не притворяйся… – ответила Расяле, уже не зная, лжет Гедрюс или говорит правду. – И не серый, и не еще какой, а Черныш! Вот и Кудлатик может подтвердить. А как я перепугалась, просто ужас!.. Только б не заболеть!..

– Это правда не я, – сказал Гедрюс, заглянув в улей. – Они сами нарочно своего кота сюда запихали.

Расяле все тараторила – как она встала и увидела возле улья Кудлатика, как, успокоив его, услышала, что внутри кто-то воет и скребется, как с трудом откинула крышку улья… Гедрюс почти не слушал – у него даже сердце зашлось от мысли: «Януте разболтала им о гноме и мыши, которую вчера видела в улье!..» Этого Гедрюс от нее никак не ожидал.

И потом – еще более страшная мысль: «Съел Черныш Мудрика или не съел? Кто это может теперь сказать?..»

Расяле, выложив все, что знала, позвала Гедрюса завтракать, но тот только покачал головой, вздохнул и подавленно предложил:

– Орехов не хочешь? На, подставь ладошки…

– Черныш вернулся! Черныш! – закричала Януте за окном. – Кис-кис-кис…

Мама Микаса за столом резала кубиками грудинку для бабки. Услышав такую новость, она отрезала кусок с воробьиную голову и выбежала во двор: «Где же страдалец, невинно оклеветанный, приговоренный к смерти?.. Хороший коташа, где-то он был, чего натерпелся!..»

– Кис-кис-кис! Ешь, котик, ешь.

Кот Черныш даже опешил – не жизнь, а как в сказке у Мудрика. Его мучителей мальчиков не видать, а Януте Черныш не осуждал: хороший кот должен читать мысли своих хозяев. Вот как сейчас… Можешь смело ходить, задрав хвост, и пользоваться милостями истосковавшихся по тебе, раскаивающихся хозяев.

В это время Джим с Микасом, ни о чем не догадываясь, направлялись к Гедрюсу вызволять своего кота. Шли и рассуждали:

– Спешить не будем, – сказал Джим. – Пускай сам Гедрюс его найдет в улье.

– А вдруг уже нашел? Гедрюс рано встает.

– Хорошую выкинули штуку, правда?

– Хорошую, – согласился Микас. – Бабку заработали и котика спасли.

– Я знаю, что делаю…

– Ты – голова… В школе, небось, пятерку получить – раз плюнуть?

– А как же! – ответил Джим. – В школе я и не такие шутки выкидываю.

– Жалко… – сказал Микас. Он подумал, что двоюродный брат скоро уедет, а ему снова придется ходить в школу,

– Чего жалко?

– Не знаю…

– Хорошую шутку отмочили, ох хорошую!..

Они вошли во двор и увидели, что Расяле, повиснув на костылях, заглядывает через окно в комнату.

– Расяле! – позвал Микас. – Что ты туда глядишь?

– На Гедрюса смотрю, – ответила она. – Ничего не ест, молчит… Мамы нет – а он лежит и плачет.

– Что это с ним? – спросил Джим. – Идем, надо его проведать.

– Расяле, – на всякий случай спросил Микас. – Наш кот Черныш к вам не приблудился?

Та гневно посмотрела на Микаса и погрозила пальцем.

– А тебе достанется! Ох достанется!

– За что?

Расяле еще сама не знала за что, но чувствовала, по глазам видела, что это за гости. Смотрят с хитрецой и хоть бы один про ее ногу спросил. А что до кота, так по всему видно, Гедрюс правду говорил: сами засунули его, а теперь ищут…

– Нет вашего кота… – решила она схитрить. – Засунули его, а он и задохнулся за ночь.

– Сочиняешь… – не поверил Микас.

– Не суди по себе! – (Этому ответу Расяле научилась у Гедрюса, и наконец-то он пригодился!) Могу место показать, где похоронили. Я уже цветочки посадила…

Джим поверил, даже присвистнул и сказал Микасу:

– Так, может, домой потопали? Хотели как лучше, а видишь, не получилось… Но бабку все равно готовят… Придем, хоть поминки устроим.

Расяле, чтоб не рассмеяться, присела и принялась ощупывать гипс на ноге.

– Болит? – наконец-то догадался спросить Микас.

– Еще бы! Сколько натопталась, пока кота хоронили!

Услышав голоса, вышел Гедрюс – заплаканный, головы не поднимает.

– Слышал, ты хвораешь, – заговорил Микас. – А мы пришли на картофельную бабку звать.

– Расяле, – мрачно сказал Гедрюс, – спусти с цепи Кудлатика. Натравлю – чтоб и духа их тут не было.

– Ты чего это! – удивился Джим. – Ведь наш кот задохнулся, не ваш.

– Гедрюс, – торопливо вставила Расяле, – я им уже сказала, что мы Черныша похоронили.

Но Гедрюс не клюнул на эту удочку.

– Ваш кот моего гнома съел! – закричал он, схватив Микаса за плечи, и тряс до тех пор, пока сам не заплакал.

– Какого еще гнома?! – теперь настала очередь удивляться Расяле.

– Правда – какого еще гнома? – присоединился к ней Джим. – Нам Дженни говорила, там мышь была. Так уж тебе жалко мыши?

– Какое ваше дело! – отрезал Гедрюс. – Чего к нам притащились со своим котом! Как разбойники – ночью…

– Вот оно как?.. – Джим весело потер руки. – А кто наших лисят выпустил? Думаешь, не знаем, что ты ночью к нам на сеновал лазил? Хочешь, Януте позовем? Хочешь?

Теперь уж и Расяле рассердилась на Гедрюса: освободил Микасовых лисят – не рассказывает, поймал гнома – не говорит. Спросишь его: «Гедрюс, где твои очки?» – молчит. «Плачь теперь! Никогда больше тебе не скажу: «Гедрюкас».

Гедрюс понял, что Януте разболтала все – что было и чего не было… Он мог, конечно, ответить Джиму, что Януте сама открыла дверцу клетки, где были заперты лисята, но Гедрюс никогда еще ни на кого не ябедничал. Поэтому и теперь он поступил как мужчина, не стал «топить» Януте.

– Лисят выпустил, кота нашего задушил, а сейчас Микасу рубашку порвал! – возмущался Джим.

– Не надо было его сразу хоронить, – печально сказал Микас. – Может, Черныш еще бы и очухался.

– Очухается… Жмите домой, там ваш кот! – наконец выложил всю правду Гедрюс.

– Вот это Расяле!.. Вот врушка!.. – обрадовался Разбойник. – Пошли все к нам бабку есть, ладно?

– Когда захотим, сами испечем, – ответила за обоих Расяле.

– Жаль, жаль… – закончил невеселый разговор Джим. – Какие-то вы вареные, прямо инвалиды… Бабка бы вам сейчас не помешала. Чао!

Гедрюс молчал.

– Чао! – повторил Микас.

Гедрюс снова не поднял головы. Расяле хотела, конечно, разузнать, что означает это «чао», но она решила не спрашивать Гедрюса. Не первый раз наказывая своего братца молчанием, Расяле умела сдерживаться.

Дилидон еще на рассвете хотел послать разведчика и разузнать, что нового на хуторе, а главное, успокоить Мудрика.

– Потерпит Мудрик до вечера, ничего с ним не станется! – немедленно возразил Бульбук. – А чтобы вечером все шло гладко, надо инструмент готовить, а не разведчиков рассылать.

Дилидона никто не поддержал, и ему пришлось уступить. Бульбук не командир, но раз уж он хочет, пускай готовит этот поход. Бульбук так часто пререкался с ученым, что иногда казалось: они вот-вот станут заклятыми врагами. А теперь силачу представился случай доказать Мудрику свои братские чувства и продемонстрировать кстати, что значит хорошая тренировка.

Бульбук отыскал палку и, заставив всех потрудиться в поте лица, привязал к ней камень – с куриное яйцо величиной. Таким тараном прошибешь не только окно, но, пожалуй, и стену улья. Правда, вскоре выяснилось, что этот снаряд для гномов тяжеловат. До хутора они впятером его не дотащат. А если и дотащат, то у них не хватит сил, чтоб поднять и раскачать его.

Бульбук снова выступил с длинной речью, обозвал всех неженками да хлюпиками и принялся сооружать другой таран, полегче. Пока подобрали камень, пока привязали и приладили петли, чтоб ухватиться, стало смеркаться. Осталось совсем мало времени, чтоб закусить, передохнуть и – в поход – освобождать Мудрика.

Дайнис, хоть и трудился наравне со всеми, каким-то образом успел сочинить новую походную песню.

– Может, испробуем новый марш? – неожиданно сказал он, когда вечером все собрались, чтобы нести таран.

Все согласились – ведь хорошая песня никогда не помешает. Поскольку никто еще не знал ни мелодии, ни слов, Дайнису пришлось петь одному:

Вот мы идем, за гномом гном,

И громким голосом поем:

Эй, прячьтесь!

От ваших лап или копыт

Опасность гномикам грозит.

Эй, прячьтесь!

Большие звери и зверьки,

Медведи, лоси и хорьки,

Эй, прячьтесь!

– И мальчики-озорники! – прилепил строчку весьма довольный Бульбук.

– Погодите! – закричал Мураш. – Ведь договорились – это МЫ должны прятаться, а не они!

– Зачем нам прятаться? – изобразил удивление Дайнис. – Мы же никому дурного не делаем!

И он затянул второй куплет:

Эй, великаны, прочь с пути!

Позвольте маленьким пройти!

Эй, прячьтесь!

Освободите нам проход,

Смотрите – наш отряд идет.

Эй, прячьтесь!

Припев подхватили уже все:

Прячьтесь скорее,

Волки, хорьки!

Лоси, медведи

И барсуки!

– И мальчики-озорники! – упорно твердил Бульбук.

– Договаривались, договаривались, – снова пробормотал Мураш, – а он – бац, и снова все перевернул…

– Пой, пой! – сказал командир. – Еще куплет есть?

– Есть!

Вот Мудрик с Оюшкой идут

За Дилидоном и поют:

Эй, прячьтесь!

Эй, убери копыто, друг,

Идут Мураш, Дайнис, Бульбук.

Эй, прячьтесь!

– А Живилька-то нету! – подхватили Бульбук с Дилидоном.

– И Мудрик наш пропал… – закончил Мураш.

– Ой-ой-оюшки… – застонал парикмахер. – Рано мы распелись, ой, рано…

– Слишком лирично!.. – сказал Бульбук. – Походная песня должна быть бодрая, чтоб вдохновляла. И опять же – зачем подчеркивать, что Дилидон – командир. Хватит уже. Нельзя ли как-нибудь по-другому… Ну, скажем, вот так:

Долой копыто, лапу спрячь –

Марширует Бульбук-силач

И прочие товарищи…

– Конечно, можно и так! – согласился Дилидон.

– Теперь он себя выпятил… – сказал Дайнис. – Чем это лучше?

Но Бульбук не растерялся:

– Раз говорим: «Убери копыто!» – так уж надо их как следует пугнуть… Ведь и у нас есть силачи! Верно?

Но тут за стволами деревьев в лунном свете сверкнуло озеро, забелела новая крыша дома Гедрюса, пора было кончать песни и споры. Оставшийся до улья путь гномы прошли молча, и каждый думал – только бы удалось…

Подошли гномы, смотрят – а это что такое?! Леток улья не залеплен! А где же пленник? Где Мудрик?

– Говорил же я… – прошептал Дилидон. – Говорил, надо послать разведчика…

– Зайдем, может, следы обнаружим, – предложил Дайнис.

– Эй, есть там кто?! – постучал Бульбук в стену.

– Ага, заходите! – откликнулся из улья ученый. По-видимому, он только что оторвался от книги.

– Раззява! Совсем очумел! – закричали гномы, забравшись в улей. – Чего ты тут расселся? Ведь леток отковыряли!

– Знаю, – ответил Мудрик. – Все думают, что меня здесь нет, и никто не лезет. Кот удрал, мышь сбежала – такая тишина – читай, сколько душе угодно.

– Тишина!.. – не выдержал Бульбук. – Двое суток мы трудились в поте лица, а он тут прохлаждается! Пошли отсюда, пока всех не замуровали.

– Погодите, погодите! – отмахнулся ученый. – Кажется, я нашел… только что… Вот послушайте!

«Рожденный соловьем, соловьем и угаснет. На золотое зерно не клюнет, угрозами не заставишь его умолкнуть и не петь. Помолчит, выслушает твои увещевания и продолжит соловьиную песнь. Никогда не будет подражать ни дрозду, ни жаворонку, ни иволге. Только ДРУГИЕ, быть может, пожелают петь по-соловьиному. Один-другой из добрых побуждений, или сами того не ведая, настолько ему уподобятся, что и соловьи их не отличат от своих. Что ж, пускай живут и поют с ними».

Мудрик, приближаясь к цели, все повышал голос да растягивал слова – казалось, он сейчас запоет…

– «Но если самые близкие пожелают его вернуть… – Мудрик перевернул страницу, – вернуть…»

А на новой странице было изображение соловья. Какой-то шутник пририсовал соловью красный петушиный гребень и черные шпоры. Мудрик нетерпеливо пробежал, взглядом соседнюю страницу… А там речь уже шла о другом. О лягушках…

Значит, самая нужная страница, которую столько времени искал Мудрик, была ВЫДРАНА!

– Как это выдрана? – не мог поверить Дилидон. – Кто же ее выдрал? И почему?..

Даже невозмутимый ученый на сей раз вышел из себя и горько повторял, качая головой:

– Выдрана… выдрана…

– Это уж работа Живилька, не иначе, – решил Дайнис. – По дорисованному гребню видно.

Бульбук даже побагровел от гнева.

– Как вы хотите, ребята… Из-за одного этого надо вернуть Живилька – чтоб хоть раз выдрать хорошенько неслуха.

– Ой-ой-оюшки… Только не говори так, не говори…

– А что прикажешь говорить?

– Он ведь бумажных голубей делал, я знаю…

– Как не знать… Сам его научил! – вспомнил Мураш.

– Тише, не сердитесь, – попросил Оюшка. – У меня еще есть несколько… на память… из вещиц Живилька. Голубок и…

– Го-лубо-ок… – передразил его Бульбук. – А где же этот твой голубок?

Парикмахер со вздохом расстегнул курточку и достал из-за пазухи плоскую берестяную коробочку с завязками. По тому, как осторожно он распутывал узелки и как бережно держал в руках, было видно, что Оюшка хранит в нем то, что ему всего дороже.

В коробочке был и платок Живилька, который он называл своей «записной книжкой», и бумажный голубь. Он был сделан как раз из недостающего листа! Мудрик аккуратно выровнял страничку, вставил на место клочок, оторванный для хвоста голубя, и, нагнувшись к свече, прочитал:

– «Но если близкие пожелают его вернуть… – напомнил он начало предложения, – а их должно быть не менее семи, попытайтесь применить такой метод:

Когда взойдет полная луна, встаньте все семеро над ручьем, который полюбился соловьям, в том числе и ЕМУ, и, произнеся вслух его имя, бросьте в воду по подарку, хоть и недорогому, но выбранному от всего сердца, – и ни с кем не советуясь, что дарить.

Поющий с соловьями неожиданно вспомнит близких, сердце его дрогнет, он подумает о горе покинутых отца, матери, сестер и братьев, друзей!.. С этой мыслью он вдруг забудет свою песнь и уж, верно, возвратится к своим. Неизвестно только, будет ли он с ними счастлив…»

– Вот и всё, – закрыл книгу Мудрик. – Все поняли?

– Чего тут не понять, – улыбнулся Мураш. – Ни в озеро нырять, ни через костер прыгать не надо…

– Только вот последняя фраза мне не нравится, – признался Дилидон. – Как там сказано?

– «Неизвестно только, будет ли он с ними счастлив…» – повторил Мудрик.

– Конечно, неизвестно, – подхватил Дайнис. – Если мы собираемся его сечь…

– Хватит шутить! – одернул их Бульбук. – В книге сказано: семеро, а нас только шестеро.

– И правда шестеро! – удивился Оюшка. – Всегда бывало семеро.

– Расяле на помощь позовем! – сказал Дилидон.

– Тоже мне… близкая… – негромко проворчал Бульбук, наверное, все-таки понимая, что лучшего помощника им не найти.

Выбравшись из улья, они задрали головы и уставились на небо – не прозевали ли они полнолуние, в книге ведь сказано, что должна быть полная луна.

– Идет к полнолунию, – обрадовался Мудрик и объяснил другим: – Если серп месяца повернут так, что получается буква «С», значит, луна стареет. А теперь, как видите, серп смотрит в другую сторону, и, если пририсовать к нему черточку, получится «Р». Значит, луна растет. И еще будет расти два дня.

СЕМЬ ПОДАРКОВ

Хорошо, что Микасова мама с Януте спекли в тот день большую бабку. Не успели все сесть к столу, как за окном затарахтел мотоцикл. Это отец Джима и Януте приехал за детьми. Микасов дядя погостил в деревне денек, покатался с детьми на лодке, сходил по грибы, а в воскресенье утром забрал детей и уехал. Микас втиснулся в коляску к Януте и проводил их до шоссе.

На развилке дядя притормозил и, не заглушая мотора, высадил Микаса. Януте и Джим были в шлемах, в огромных мотоциклетных очках, и Микас даже растерялся – не зная, как же теперь с ними расцеловаться. Его глаза – верно, от встречного ветра, – наполнились слезами, но Джим потряс ему руку и твердо сказал:

– Ну, будь мужчиной. Не хнычь!

– Не-ет… – промямлил Микас и торопливо чмокнул Януте в стекло очков. – В добрый час.

– До весны! – бодро добавил дядя, похлопав его по плечу. – Эх ты, разбойник… Учись получше!..

– Спасибо, – неизвестно за что поблагодарил Микас, но они, наверное, не расслышали.

Он еще раз вдохнул полной грудью вкусный запах бензина, помахал вслед мотоциклу и свернул на проселок, который вел к дому Гедрюса. Микас думал, что его приятель все еще дуется, но Гедрюс сегодня был просто совсем другой человек: веселый, приветливый и очень обрадовался Микасу.

(Это Расяле, успев завести какие-то новые секреты, успокоила Гедрюса, – она уже знала, что Мудрик жив и здоров. Но больше Гедрюс не вытянул из нее ни слова.)

– Тебе письмо! – сказал Микас, отведя Гедрюса в сторону.

– От кого?

– Прочитаешь – увидишь, – ответил Разбойник и вытащил из кармана сложенную треугольником записку.

Удивляясь и краснея, Гедрюс прочитал:

«Гедрюкас!

Ты мне нравишся. Потому што ты интиресный мальчик и хороший товариш. Напиши мне письмо.

Дженни»

– Это же ты писал! – сказал Гедрюс, – он вспомнил, что Януте только в этом году пойдет в школу.

– Я, – подтвердил Микас. – Но она меня просила.

– Честное слово?

– Ясно, честное…

– По ошибкам понял, что твоих рук дело… – довольный буркнул Гедрюс.

– Где ошибки, где?! Она к нему всей душой, а он ошибки ищет!..

Но Гедрюс, говоря по правде, сейчас не об ошибках думал. Он жалел, что не пошел тогда есть бабку, и радовался, что Януте догадалась ему написать. Пускай с ошибками, пускай рукой Микаса-Разбойника…

– А адрес где?.. – вдруг спохватился Гедрюс.

– Ты же сейчас писать не будешь. Когда нужно будет – скажи. Дам.

– Ты все-таки завтра принеси мне, ладно?

– А сам не можешь прийти? Дорогу забыл? – горько» упрекнул одинокий Разбойник.

Наконец договорились: завтра рано утром они встретятся: на полпути между хуторами, пойдут по грибы. Гедрюс попросил Микаса поговорить с Расяле. Чтой-то она такая молчаливая стала? Чтоб только не вздумала снова со скирды прыгать!..

Скоро сказка сказывается,

Да не скоро луна показывается… —

срифмовал Дайнис, переделав известную пословицу. А луна была им сегодня ох как нужна!

– Вечно ты со своими стихами!.. – упрекнул озабоченный Мураш. – Чтоб только дождя не было…

Небо так плотно обложили тучи, что даже солнце под вечер совсем закрыло. А что уж говорить о луне!

– Давайте вспомним, – сказал Дилидон, – когда она вчера взошла?

– Когда мы освобождали Мудрика, – вспомнил Бульбук, – луна была над деревьями. Чуть-чуть правее меня….

– Смотри, не ошибись! – пошутил Дайнис. – Может, не луна была правее, а ты был левее луны?

Но тут на него прикрикнул даже Мудрик: надо, мол, отнестись к делу серьезно.

– Давайте не ссориться, – заступился за Дайниса Дилидон. – Добрые дела надо делать весело!

– Кто знает… – отозвался Бульбук. – Может, мы, желая добра, причиним зло?

– Да он же замерзнет зимой без нас! – вспомнил Оюшка. – Помните, какой Живилёк был непрактичный?

– Смотрите на луну, смотрите на луну, – то и дело повторял Мудрик.

– Пойдем потихоньку, а? – предложил кто-то. – Может, главное не луна, а наши подарки?

Не спуская глаз с неба и потому спотыкаясь то о хворостинку, то о торчащие корни дерева, то о вывернутый гриб, гномы добрели до мостков неподалеку от того места, где недавно тонула Хромуша. Здесь они огляделись, – а Расяле-то нет! Может, она вообще не придет?

– Толковый командир давно бы выслал разведчика… – заявил Бульбук, пытаясь взглядом раздвинуть тучи.

– Я сам бегал, – ничуть не обидевшись, ответил Дилидон. – Расяле сказала – будет вовремя.

– Да уж, прискачет на одной ноге…

– Мне кажется, пора. Больше ждать нельзя! – сказал Мудрик и предложил Дилидону первым бросить свой подарок.

Тот осторожно вытащил из-за пазухи веточку можжевельника с семью зелеными ягодами и сказал:

– Вы помните, тогда было шесть зеленых ягодок, а седьмая, черная, досталась Живильку… Мне больно об этом вспоминать. Пусть эта веточка подскажет ему, что мы, как зеленые ягодки, должны быть все вместе, на одной ветке… Гномы подождали, пока речка не унесла ягодки, и взглянули на Мудрика. Тот вынул из-за пазухи ту самую страничку, которой не хватало в книге, дрожащими руками снова сделал бумажного голубя и пустил его по воде.

– Я полагаю… – взволнованно сказал ученый, – все ясно без лишних слов…

Гномы промолчали, хотя, если говорить начистоту, подарок Мудрика каждый понял по-своему. Может быть, бумажный голубь должен был напомнить Живильку о его проделках? Или он, как письмо, выражал последнюю надежду его друзей? Голубь, больше похожий на чайку, опустился на воду и поплыл на поиски того, кому был предназначен.

Гномы огляделись – Расяле все еще не было.

– А я брошу заячью горошину, – заявил Мураш. – Живилёк спрашивал: «Хочешь орех? Вот…» – и совал заячью горошину. А сам так смеялся, что нельзя было на него сердиться. Пусть она напомнит ему…

Кое-кому из гномов такой несерьезный подарок не понравился, но все знали, что в этом случае советы давать нельзя. Кто что придумал – хорошо ли, плохо ли, – уже не изменишь.

А Расяле нет как нет…

Оюшка в сильном волнении снова открыл свою берестяную коробочку, вынул носовой платок Живилька, завязал на нем узелок, чтобы тот не забыл к ним вернуться, и бросил в речку. Хотел что-то сказать, но от волнения не смог слова вымолвить, только откашлялся и отошел в сторону.

Бульбук, не говоря ни слова, скинул курточку, снял башмаки, принялся стягивать рубашку… Все подумали, что он, сняв верхнюю одежду, налегке побежит искать Расяле. Но силач решил подарить Живильку «себя»! Так надо было понимать его странный поступок.

– Через час вернусь! – сказал он друзьям и плюхнулся с мостков в речку.

– Живилёк, Живилёк!.. – кричал Бульбук. Он плыл то брассом, то кролем, то на боку, то на спине, намереваясь доплыть до самого озера.

Остался Дайнис, последний из гномов, а Расяле все не было…

Поэт, художник и композитор развернул небольшой пергаментный свиток с нотами и запел:

Мы – гномы, гномы, гномы.

Дружим уже давно мы.

Пусть льется наша песенка

и улетает вдаль.

Там наш дружок летает.

Его нам не хватает!

От этого, наверное,

и в песенке печаль…

Он уже хотел было бросить свиток в воду, но Дилидон попросил:

– Не бросай. Давай все вместе споем…

И тут – как часто бывает в книгах, а еще чаще в жизни – в последнюю минуту, ковыляя, словно Хромуша, появилась запыхавшаяся Расяле.

– Не могла… – сквозь слезы объяснила она. – Сказала, иду ноги мыть, но все из-за этого гипса… Поймали, подарок мой отобрали. Говорят: «Нальем в таз – дома помоешь…»

– А что ты несла? Почему отобрали? Кто отобрал? – стали спрашивать гномы.

– Я контраба-ас… хотела… Вынесла, спрятала в огороде. А тетя Алдуте приехала и говорит: Криступас будет играть… В город увезут… А я так хотела Живильку…

Теперь бедняжка расплакалась, слезы, словно неспелые ягодки клюквы, катились по желтым и лиловым полосам ее платьица. Было даже слышно, как они звонко шлепаются в речку.

Гномы стали успокаивать ее. Один сказал, чтоб Расяле бросила в воду все равно что, например, ленту… Но другой тут же напомнил, что советы давать нельзя, и Расяле заплакала еще горше.

Кто знает, может, эти «неспелые ягодки клюквы» и были самым искренним, самым драгоценным подарком? Внезапно все почувствовали, или им только показалось: что-то случилось. Что-то стало не так… Горестно застонало дерево, державшее на сучьях своего поваленного бурей соседа… Из объятий туч наконец вырвался розовый месяц. Елка, словно слезу, обронила в воду шишку.

Но Живилька все не было. И никто не знал, КАКИМ ОБРАЗОМ он должен появиться и вернуться к ним. Гномы стояли и ждали.

– Ты иди, – сказал Дилидон Расяле.

– Пойду, – кивнула Расяле и снова принялась рассказывать, что приехала тетя Алдуте на «Волге», что Криступас будет учиться музыке, и потому тетя увезет дедушкин контрабас…

Правда, рассказала она и кое-что новое:

– Тетя хочет, чтобы я тоже поехала в город. Гедрюс пойдет в школу, а мне скучно будет одной дома сидеть, чтоб я лучше поехала… Если б еще Живилёк нашелся… А то я на самом деле… Мне уже пора, я прямо не знаю…

– Чего ты не знаешь? – спросили гномы.

– Может, нам попрощаться? Вдруг Живилёк захочет попеть до утра соловьем… Я лучше его дома подожду… А послезавтра, наверное, уеду.

– Хорошо, – ответил Дилидон. – Мы все к тебе придем, если Живилёк найдется. Спокойной ночи. Спасибо, что пришла.

– Спокойной ночи, – ответила Расяле и, всхлипывая, заковыляла домой.

Гномы еще долго стояли и ждали какого-нибудь знака, по которому можно было бы судить, возвращается ли Живилёк. Но лес молчал, луна снова погрузилась в облака, и гномы озябли от ожидания и тревоги.

– Слишком мы верили в удачу, – вздохнул Мураш. – Всегда так бывает…

– Тс-с! – сказал Дилидон. – Птичка прилетела! Соловей! Живилёк!

Птичка пискнула на ветке ивы и, взлетев, села на перила мостков.

– Да она по-воробьиному чирикает! – тихонько удивился Мураш.

Оюшка шепнул:

– А ты хочешь, чтоб сразу по-нашему… Так долго пел соловьем!

– Почему мы шепчемся? Живилёк, это ты? – громко спросил Дилидон.

Полевой воробышек вспорхнул и улетел. И снова все почувствовали, как им холодно.

– Пойдем, огонек разведем. Сядем и подождем его, – предложил Дайнис, и все согласились.

Но едва они, покинув мостики, взобрались на пригорок, в кустах кто-то крикнул:

– Эй! Подождите! Меня не оставляйте!

У гномов даже ноги подкосились. Вот где он, Живилёк! Они обернулись с сияющими лицами и принялись оглядываться, стараясь понять, из какого куста донесся крик.

– Живилёк! – не своим голосом взвизгнул Оюшка.

Но из темноты вынырнул Бульбук! Сердитый, он нес в охапке свою одежду.

– Где Живилёк? – спросил он.

– Ах, это ты! – воскликнули гномы. – А мы-то думали, Живилёк.

– Думали, думали… А про меня, конечно, забыли? – трясясь от холода, торопливо одевался Бульбук.

– Ты так быстро вернулся, – удивился Дилидон. – Ничего не заметил?

– Вода холодная… – ответил Бульбук. – Расяле, конечно, так и не дождались?

– Дождались. А вот Живилька все нет и нет. Разведем лучше огонек, еще подождем.

Вскоре они, как шесть волшебников, уселись в круг. Легкое и грациозное, посредине плясало пламя. Сбросив белое покрывало дыма, оно, танцуя, окрашивало в розовый цвет то одного, то другого волшебника-гнома и проворно выхватывало у него из рук хворостинку, кусочек бересты или горстку ароматной хвои.

Они отдали огню все, что насбирали, потом каждый гном подыскал кочечку или бугорок мха, чтоб положить голову. Они легли и, устав за день, мгновенно заснули. На них тихо опускались слетавшиеся на свет костра ночные мотыльки, прикрывая их теплыми бархатными крыльями, и гномы все глубже погружались в сладкий сон. Верно, поэтому никто из них не увидел, когда и как у огня появился Живилёк, долго летавший с соловьями. Скорей всего, как и тот раз, он, не раздумывая, бросился в пламя. И уже не поднялся из него птицей, а, опалив крылышки, упал рядом со спящими товарищами и тоже уснул.

Гномы пробудились на рассвете. Огонь погас; деревья, листья папоротника, травинки – весь лес посеребрила росистая паутина. Было дивно красиво вокруг, и гномам показалось, что они все еще видят сны. Поэтому Дилидон ничуть не удивился, увидев рядом с собой спящего Живилька.

Даже всеведущий Мудрик, не веря глазам своим, трогал землю, тряс головой и никак не мог понять, что это – такой яркий сон или красочная явь.

– Давайте-ка еще поспим, – пробормотал Мураш. —

Сны такие чудесные…

Но почему это – закроешь глаза и все чудеса исчезают?

Наконец проснулся и Живилёк. Странное дело – он вел себя так, словно и не пропадал никуда, и не мог сказать друзьям, как он здесь очутился.

– Ну, как и все. Не знаю…

– А что соловьем летал, знаешь?

– Что-то такое снилось… А вам тоже что-нибудь снилось?

И гномы опять решили, что сон не кончился и они все еще спят. Что ж, раз спишь, надо лежать…

Полежали, перевернулись на один бок, потом на другой. Солнце поднялось над деревьями, проснулся лес, а им все не верится.

– Если и дальше будем раздумывать, – наконец твердо сказал Мудрик, – то вся жизнь покажется сном! Время вставать да радоваться. Живилёк нашелся!

И тихонько шепнул друзьям:

– Только не расспрашивайте его, как он был соловьем. Он знает еще меньше нашего.

Весь следующий день, с самого утра до обеда, а после обеда до сумерек, в лесу галдели, аукались грибники. Толстая-претолстая тетушка Алдуте – ну такая вся круглая, прямо всем теткам тетка, со своей свитой собирала белые, подосиновики, рыжики и молодые подберезовики.