Эй, прячьтесь!

– Дорогие гномы! – торжественно начал он. – Сегодня нам предстоит разобрать два весьма сложных и злободневных вопроса. Первый из них особенно затруднителен, я бы даже сказал, взлохмачен… До сих пор наша скромная деятельность основывалась на известном изречении Дилидона: «Делай добро, и будет хорошо». Но сейчас всем уже ясно, что получилось просто ой-ой как плохо… Живилька нашего нет как нет, а достопочтенный Мудрик, как мы сегодня узнали, попал в неволю. Но ужаснее всего, мои дорогие друзья, что все эти злосчастия от нашей доброты сердечной!

– Давай короче! – нетерпеливо прервал Бульбук. Но оказалось, что Оюшка за словом в карман не полезет.

– «Короче, еще короче!» – крикнул лысый боровик парикмахеру, а тот – чах! – и срезал ему шляпку… – Бросив эту остроту, председательствующий продолжил: – Итак, сегодня предстоит обсудить, как же нам жить дальше рядом с могущественным и часто несправедливым человеком. И если, конечно, хватит пороху, предстоит решить еще один вопрос – как спасти Мудрика. Вот и все. Если никто не желает чего-нибудь добавить…

– Я желаю! – Бульбук сегодня явно решил верховодить. – Предлагаю выбрать нового командира!

– Но ведь командир избирается общим собранием гномов, – не согласился председатель. – А здесь, как видите, не хватает Живилька и Мудрика.

– А мы их никогда не увидим, если будем слушаться Дилидона. Требую слова!

– Слово предоставляется Бульбуку, – сказал Оюшка и сел на еловую шишку.

– Дело до того уж ясное, – заговорил Бульбук, поглядывая на Дилидона, – что и объяснять, пожалуй, не надо. Разве что Дилидону, ведь из-за него мы погубили Живилька! Вздумал, благодетель этакий, подарить мальчишке очки!.. Волшебные! Такие, в которых он бы нас разглядел, а разглядев, – поймал да засунул в улей. Может, и не поймал бы еще – Мудрика ведь в лесу так просто не возьмешь, – но наш командир позвал его с собой, и оба потащились в сад. Нашел Дилидон спящего очкарика и давай дергать его за ухо… Мол, вставай, дружище, освободи несчастных лисят (тоже нашел нам друзей!..). А Гедрюс, оказывается, давно их поджидал – дурачков-добрячков. А как же! На такого несмышленыша интересно и самому посмотреть, и другим показать. Вся беда в том, что в неволю угодил не Дилидон, который это заслужил, а самый умный, самый незаменимый гном нашего отряда, знаток иностранных языков и мыслитель Мудрик.

– Давно ты его стал ценить? – не вытерпев, спросил Дилидон.

– Пусть говорит, – сказал парикмахер. – Каждому дадим слово.

– С этой минуты, – разглагольствовал Бульбук, – я предлагаю всех крупных животных, в том числе и человека, считать своими врагами! А в друзья запишем лишь тех из двуногих, четвероногих или там шестиногих, которые слабее нас или под стать нам.

– Не слишком ли много врагов получается? – спросил Оюшка. – С врагами-то ведь надо бороться.

– Вот и будем воевать! Как пчелы. Сам погибай, но жалом врага пронзи! Но я еще не кончил!.. Вместо благодеяний пора начать тренировки. Мудрик как-то поведал одну историю… В лесу жил человек, и случилась у него беда: сгорел хлев, а волки задрали корову. Осталась маленькая телка, которая пряталась в кустах. Человек боялся, как бы волки не утащили и ее, и каждый вечер брал телку на спину и заносил на чердак. Прошло два года, телка превратилась в корову, а человек как ни в чем не бывало продолжал заносить ее по вечерам на чердак…

Гномы фыркнули.

– Не верите? – рассердился Бульбук и огляделся, собираясь подтвердить свои слова делом. Хотя ближе стояли Дайнис и Мураш, Бульбук подошел к Дилидону, обхватил его за талию, поднял и отшвырнул на несколько шагов на мох,

– Вот! – сказал он остальным. – Теперь видите, что значит тренировка! Если бы все мы начали носить ранцы и каждый день подкладывали в них по камешку да по камешку… Через год мы бы шутя опрокинули улей.

– Значит, это и есть твое серьезное предложение? – спросил Оюшка.

– Конечно серьезное! А как только освободим Мудрика, сразу же выбираем нового командира. И еще, пора сочинить другой марш. «Дили-дили-дилидон впереди ведет отряд…» – насмешливо пропел Бульбук и, плюнув, закончил свою речь.

– Ой-ой-оюшки… – покачал головой парикмахер, осуждая Бульбука за грубость, и увидел, что руку поднял Дайнис. – Слово нашему поэту. Попросил бы говорить без этой вольной борьбы – даже если сила так и прет…

Дайнису это замечание было ни к чему. Он говорил не без ехидства, но спокойно и даже улыбался.

– Я не мог понять, почему Бульбук хочет все свалить на одного Дилидона, и подумал, что Бульбук сам желает стать нашим командиром! Признаюсь, – тут Дайнис усмехнулся, – я немного испугался… Я словно увидел себя и своих друзей с грузом камней в ранцах, а вокруг нас – столько врагов, что не знаешь, кого первого жалить. Нет, нет! – подчеркнул Дайнис, – ты не сердись, Бульбук, но заранее говорю – за тебя я голосовать не буду.

– Эх ты… – покачал головой Бульбук. – Одно слово – поэт…

– Благодарю тебя, – ответил Дайнис. – А ты – тяжелоатлет. Но хорошо бы ты иногда тренировал и свою память. Тогда бы не пришлось напоминать, что ты говорил о Гедрюсе весной…

– А что ты сам предлагаешь? Что? – нетерпеливо прервал его Бульбук.

– Прежде всего надо обсудить твое предложение, – ответил Дайнис. – Если послушаться Бульбука, всех, кто сильнее нас, мы должны объявить врагами, а других одолеть и стать властелинами жуков, воробьев и мух, так? А на мой взгляд, один человек не похож на другого! Как и птица на птицу, да и гном на гнома. Вспомним хоть дедушку с контрабасом или Расяле, которая никогда не делала нам ничего дурного.

– И хорошего тоже! – снова не выдержав, вмешался Бульбук.

– Или вот давайте поднимем глаза и взглянем на Ворона. Вы же знаете – пока он там сидит и молчит, мы можем здесь смело кричать. Наши добрые дела, да и вообще добро – семена, которые всходят не сразу. Несмотря на все несчастья, я стою на своем: делай добро и будет хорошо. А если выйдет не очень хорошо – надо постараться сделать еще лучше. Такая уж наша гномья доля… Благодарю за внимание!

Хоть Дайнис и завершил свою речь весьма изящно, председатель остался недоволен.

– Если тебя слушать, получается, что нам и собираться не стоило. Значит, продолжать в том же духе, и ладно? Петь старую песню?! А? Так тебя понимать?

– Насчет марша, – ответил Дайнис, – беру вину на себя – мне так написалось. А Дилидон даже сердился…

– Сперва сердился, потом согласился! – крикнул Бульбук.

– Ладно. Надоел этот, сочиним другой…

Потом слова попросил Мураш, который все время молчал и беспокойно щипал мох.

– Я – коротко, – сказал он. – Надо учиться у природы, а эти наши споры – просто, чтобы лясы поточить… Любая тварь при виде человека убегает и кричит каждому, кого встретит: «Эй, прячьтесь!» Кто ни крикнет – зверь или птица, большой или малый – эти слова понятны всем: «Эй, прячьтесь!» Ясно же, что с человеком не повоюешь, а дружить с ним – все равно, что служить ему.

– Можно словечко? – крикнул Дайнис.

– Пожалуйста, – разрешил Оюшка.

– Смотря как служить, – Дайнис подчеркнул слово «как». – Даже канарейки, не говоря уже о лошадях, собаках, кошках да пчелах, делают людей друзьями. Не всех, конечно, но некоторых людей именно животные делают людьми!

– Не знаю… – развел руками Мураш. – Если нам хочется стать канарейками, то Мудрик, пожалуй, добился своей цели, и нам незачем его спасать. Но для меня нет ничего страшнее, как видеть птицу или белку, или другого зверька в клетке. Лучше погибнуть, чем своими мучениями радовать того, кто тебя пленил.

– Верно! – крикнул Бульбук, да так громко, что даже Ворон на вершине ели вздрогнул.

– Ну что ты кричишь?.. – пожурил Бульбука Оюшка. – Хочешь, чтобы, услышав тебя, звери задрожали и закричали: «Эй, прячьтесь!»?

– Вот именно!.. – подхватил Мураш. – Бульбуку порой хочется, чтобы все его боялись. Я предлагаю держаться середины: давайте по возможности делать добро, но не забывать и о лозунге: «Эй, прячьтесь!»

Мураша поддержал Дилидон, – он сказал, что ему нечетко добавить. Гномам следует соблюдать осторожность, но для освобождения Мудрика все-таки стоит воспользоваться услугами Расяле. Кто, как не она, откроет замурованный леток?

– Нет! – запротестовал Бульбук. – Мы не вправе больше рисковать своими. Завтра смастерим какой-нибудь инструмент, призовем на помощь Ворона, Ежа и, как только стемнеет…

«…в поход!» – хотел добавить Бульбук, но наверху неожиданно каркнул Ворон:

– Эй, прячьтесь!

Повторять не пришлось. Когда по лесной тропе приблизились Джим и Микас, несшие в торбе кота, гномы уже скрылись в чаще. Одни бежали, испугавшись неожиданного крика, другие радуясь, что подвернулся случай кончить надоевшие споры.

СКАЗКА О ДВУХ КОРОЛЯХ

После резкого разговора с гномом, Гедрюс в тот день больше не подходил к улью, и Мудрик призвал всех узников немедленно взяться за работу. Полосатая гусеница перестала стонать и прилежно пряла нить для своей постельки, а мышь сгрызла еще орех и принялась за стенку улья. Доска попалась толстая, но из мягкого дерева, и, по расчетам ученого, до утра, самое последнее до полудня, мышь должна была прогрызть ее насквозь.

И вот вечером, когда по крышке барабанил дождь, а в улье кипела работа, Мудрик неожиданно услышал шаги и таинственное шушуканье. Это были Микас с Джимом. Они сняли крышку улья и принялись вытряхивать туда из торбы пленника. Кот Черныш, которому понравилось в мешке, царапался, мяукал и долго не давался. Наконец они закрыли улей крышкой и, хихикая, убежали. Кот, даже не осмотревшись, куда он попал, завыл и заметался между рамами.

– Ой, полегче! Ты здесь не один! – предупредил его Мудрик, потому что кот одним ударом хвоста вышиб у него из рук книгу. Черныш в ответ подцепил когтем гнома за шиворот и, ощерившись, процедил сквозь зубы:

– А ты кто такой?

– Сам видишь… – ответил Мудрик. – И не вздумай срывать злость на нас!

– А вот и вздумаю!.. – пригрозил кот.

– Пусти! – повелительно сказал гном. – Мы такие же узники, как и ты.

– Но меня-то за что? За что меня сюда упрятали? – вопил кот, в отчаянии заглядывая в леток. – Сколько себя помню, все меня уважали и ласкали. Никаких пакостей я людям не делал… Эй ты, малявка! Слышишь, что тебе говорят?

– Слышу. И не кричи так, пожалуйста. А то уши лопнут.

– И пускай лопнут! Хорошо тебе, если знаешь, за что сидишь… Эй, на по-омощь! Лю-юди! – выводил Черныш.

Вопил он, однако, не теряя достоинства. В его завываниях слышалась нотка горечи, и, как всякий хороший певец, Черныш завершил свою арию душераздирающим воплем:

– По-моги-ите! Не вино-вен я…

– Браво! – захлопал в ладоши Мудрик. – Брависсимо!

– Тебе-то хорошо, – снова сказал кот. – Видать, знаешь, за что сюда попал.

– Если тебе от этого станет легче, – ответил ученый, – я могу сказать, в чем можно тебя обвинить…

– Неужели… – не то удивился, не то пригрозил кот.

– Говоришь, любили тебя, ласкали… – стал объяснять Мудрик, заслонив собой сомлевшую от страха мышку. – Спрячь-ка для начала когти и скажи, уважаемый, любил ли ты сам хоть кого-нибудь?

– Люби-ил… – нетвердо протянул кот.

– Правда?.. Всех людей и животных побольше себя ты делил на полезных и бесполезных. А всех, кто тебя меньше, – на съедобных и несъедобных. Разве не так?

– Сейчас я тебе отвечу, отве-ечу… – пообещал кот и поточил о раму когти.

– Наловчился мурлыкать, – продолжал Мудрик, – да ластиться, чтобы хозяйка налила тебе молока или чтоб Микас почесал за ухом. А если кто брал тебя за лапу, она казалась такой мягонькой, даже мягче хвоста.

– Мне приходилось втягивать когти! – крикнул Черныш. – Я любил людей и буду любить – только б меня выпустили!

– Только б выпустили да молоком угостили… А вылакаешь мисочку – хвост трубой, и любви конец. Мурлычащий моторчик выключен – и все.

Тут Черныш даже рассмеялся – очень уж точно Мудрик его описал.

– А вот пес – он действительно любит. Сытый или голодный, бьешь его или гладишь – пес лицемерить не станет и тебя не предаст.

– Он – раб! Холуй! Ничтожество! – злобно ворчал кот.

– Сомневаюсь… – покачал головой Мудрик. – Это твоя дружба больше смахивает на угодничество. Только не сердись, пожалуйста… Можно и так сказать: твоя ласка – это плата человеку за кров и еду.

– Какая плата?! – с возмущением крикнул Черныш. – А мышей кто ловит?! Когти ему не понравились… А что бы я без них делал?

– А чем тебе мыши не угодили?! – не выдержав, пискнула мышь. – Что тебе эти бедняжки сделали?..

– А-а! – обрадовался кот. – Тут и мыши есть!.. Ну-ка, выходи, выходи, голубушка, покажись…

– Не трогай ее, – сказал Мудрик. – Я убедительно тебя прошу!

– Как это – не трогай? Целый день не евши – и не трогай…

– Да пойми же, мы все здесь – узники. Если начнем друг друга пожирать…

– А может, попробуем, а?.. Вы тут, как погляжу, орехами лакомились, а меня чем угостите?

– Если нас кормят, значит, принесут чего-нибудь и тебе, – старался успокоить его Мудрик. – Будь добр, потерпи хоть до утра.

– А может, меня и пустили сюда… добрые люди… зная, что я проголодался, а?..

– Тогда скажи на милость, почему они меня здесь заперли? – спросил ученый. – Ведь не похоже, что я гожусь тебе на обед или даже на ужин…

– Да, не очень… – согласился Черныш, оценив взглядом Мудрика. – Для начала достаточно и мыши.

– Не спеши, – не уступал гном, – потерпи до утра, выспись как следует.

– Да я же голоден, черт возьми! Понял? А тут еще мышь – как мне заснуть?

– Я тебе сказку расскажу… И договоримся так: если завтра тебя не покормят – так и быть – хоть обоих ешь!

– Ладно. А о чем сказка?

– О двух королях.

– О королях… – разочарованно сказал Черныш. – Королей скоро совсем не останется, а коты были и будут. Расскажи лучше о котах.

– Будет в сказке и кот, будет! – пообещал Мудрик.

Вздохнул, отложил книгу и, не спеша, принялся рассказывать.

– Жил-был однажды в некоем государстве король. Было у него кресло, которое все называли троном, железная шапка, которую все называли короной, черная лошадь, которую все называли вороным конем, рыжая борода и все такое прочее.

– А бороду как называли? – спросил Черныш.

– Только бороду и называли по-настоящему бородой, а все прочее… Но не в этом суть. Король был злющий, сердился, что трон скрипит, бесился, что корона тяжела, гневался, что конь великоват, а сам он маловат… Пока вскарабкаешься в седло, где-то что-то непременно хрустнет… Поэтому король завел телегу, которую, конечно, велел называть каретой, нанял кучера и, поглаживая бороду, стал разъезжать по своему королевству.

– А кот где? – спросил Черныш.

– Кот впереди, – пообещал Мудрик и сделал знак мышке, чтоб та продолжала свою работу.

– Собрался как-то король в гости. Дело было летом, на дорогах – пыль столбом. Король ворчал, потому что от пыли побелели корона, борода и все такое прочее. Вдруг лошадь понесла, кучер закричал: «Тпру, тпру!», но та мчалась вскачь, пока телега не задела за государственный столб и не опрокинулась. Самодержец шмякнулся в канаву, корона куда-то укатилась. Кучер кое-как поставил опять на колеса опрокинутую телегу и трясется – ноги дрожат, руки дрожат и все такое прочее…

«Ах ты, такой-сякой да этакий! – крикнул король, отобрав у кучера кнут. – Коня удержать не можешь!..»

«Да понесла, ваше величество… Какая-то муха залетела ей в ухо…»

Но король не слушал оправданий. Отхлестал кнутом кучера, велел выпрячь коня, самому встать в оглобли и везти себя домой – в мятой короне да с лохматой бородой в гости ведь не явишься. И пока кучер тащил, король кричал: «Ну-у!» и знай щелкал кнутом у него над головой.

Под вечер усталый кучер пришел к себе домой. Смотрит: миска с кашей под подушкой, а жена расстелила на столе шелковый платок, побросала в утюг горячих углей и гладит наряды. Увидев мужа, утюг – в сторону, на стол – кашу, ложку и все такое прочее: «Милости просим, муженек, угощайся».

Кучер положил на подоконник трубку, попробовал, а каша-то подгорела! Не шкварками, не ячменным зерном, а паленой шерстью отдает…

«Это еще что? – говорит кучер. – Свинья и то такое жрать не станет».

«Не сердись, – просит жена. – Куры в огород забрались, пока их выгнала, каша и пригорела. Думала, ты не разберешь».

«Ах, вот как? Не разберу!..» – Кучер выбросил миску с кашей в окошко, поддел ногой стул, стул опрокинул горшок, горшок разбился, а хозяйка выбежала во двор за тряпкой, чтоб вытереть разлившееся молоко.

Кот облизнулся и снова спросил:

– А кот где? Где кот, спрашиваю?

– Сейчас, сейчас! – ответил Мудрик и продолжал рассказ. – Кучер схватил с подоконника трубку, не знаю, нарочно или нечаянно сыпанул на платок искры, выругался по-извозчичьи и повалился на кровать спать.

Хозяйка между тем смотрит: у изгороди кашу пес уплетает. Думал бедняга – ему за верную службу такой вкусный обед выдали, потому, завидев хозяйку, подбежал к ней и хотел лизнуть, если не в щеку, то хоть в локоть.

«Пошел!» – крикнула на него хозяйка да еще ногой поддала.

Пес, заскулив, перекувырнулся и, поджав хвост, улепетнул под куст смородины. А там как раз отдыхал петух, до самого гребня утонув в пыли.

«Вон! Тут мое место!» – пролаял пес и цапнул петуха за хвост. Тот, кукарекнув, бросился в сторону, но три самых красивых его пера так и остались в собачьей пасти.

«Как я в таком виде курам покажусь?» – заохал петух, бочком пробираясь вдоль забора и боясь на открытое место выйти… И тут он видит…

– Кот! – догадался Черныш.

– Он самый, кот! – ответил Мудрик. – Добрый кот. Сидит, настроение чудесное, только что сытно отобедал, аккуратно усы расчесал. Сидит и улыбается, думает, что бы это приятное петуху сказать. А тот как заорет:

«И ты еще надо мной издеваешься!» – Да как долбанет клювом кота, тот едва не ослеп, бедняжка.

Кот ужас до чего рассердился, хорошенько наточил когти об опрокинутую корзину и решил: «Ну погоди!.. Раз он со мной так, пойду сейчас и, кого ни встречу, задеру. Курицу – так курицу, свинью – так свинью, и все такое прочее…» Идет по двору, идет по полю и знай рыскает глазами, кого бы задрать, на ком бы злость сорвать…

У самого леса, в зарослях вереска, шуршит мышь-полевка: сама такая серенькая, а по спине – коричневая полоска. Кот присел, подкрался поближе и увидел еще троих мышат, таких юных и неопытных, что они пищали от восторга при виде каждого цветка и букашки.

Кот еще плотнее прижался к земле и ждет, чтоб мышонок вылез из вереска на мох, а то о колючий вереск еще глаза себе выколешь да усы поломаешь.

– Что правда, то правда! – со знанием дела сказал Черныш.

– Вскоре на серебристый мох с жужжанием опустился шмель, усталый, сладко пахнущий медом. «Ух ты!» – завизжал мышонок и бросился посмотреть на шмеля вблизи. Кот – прыг-скок, цап-царап! – и мышонок готов!.. Придушил и оставил на съедение муравьям или воронам. Сам-то он был только зол, а не голоден, и собирался еще задушить зайчонка, куропатку и все такое прочее…

Мышата плакали, а старая мышь сердито отчитала их – чтоб впредь они – такие-сякие да этакие глядели в оба. Потом велела утереть слезы, отвела к гнезду шмелей и сказала:

«Ешьте тут все, что только найдете – детву, мед, а я вас постерегу».

Слетелись шмели-няни и стали умолять мышь, чтобы она пожалела их, чтоб оставила хоть немножко меда, который они с таким трудом добыли, по капельке на самом краю света набрали!

«Нет в мире жалости, – заявила им мышь. – Если не верите, спросите у кота».

– А почему не у… петуха? – спросил кот Черныш.

– «А почему не у пса?» – ответил бы петух… Но вернемся к нашим шмелям. Одни, не найдя больше родного гнезда, бросились в озеро и утопились, а другие с жалобным жужжанием полетели искать справедливости.

А один шмель, за слезами и пылью не разбирая дороги, летел-летел и угодил прямо в ухо лошади. Гнедая понеслась вскачь через девять гор да девять долин, пока не зацепилось колесо и не опрокинулась телега.

А это была карета и ехал в ней король в гости. Карета бац, король шмяк, а золотая корона – тр-р-р – в канаву.

– Дальше уже знаю! – сказал кот. – Король запряг кучера и счастливо вернулся домой.

– А вот и нет, – ответил Мудрик. – Это был уже другой король… Покряхтывая да поскрипывая, он встал и сказал:

«Однако удачно мы опрокинулись! Карета цела, руки-ноги целы, но куда мою корону черт уволок?»

«Вот она, – сказал перепуганный кучер, обтирая поло» сермяги пыльную корону. – Не казните, ваше величество…»

«Велика печаль!» – ответил король, сели они в карету и покатили дальше.

Вечером возвращается кучер домой, смотрит – жена шелковый платок гладит.

«Да брось ты его! – говорит муж. – Будто не видишь, что платок с подпалиной. Если вкусно накормишь, куплю тебе новый – с золотой бахромой, в серебряных лилиях».

Жена подняла подушку, поставила дымящуюся миску на стол и говорит:

«Сойдет и этот платок без серебряных лилий, каша-то у меня малость подгорела».

Кучер попробовал – правда… подгорела каша. Жена виновато смотрит и говорит:

«Ты не сердись… куры огурцы поклевали – пока их с огорода выгоняла, каша и подгорела».

«Велика печаль!.. – по-королевски ответил кучер. – Вынеси-ка эту кашу собаке и радуйся, что изба наша не сгорела».

Жена унесла кашу во двор, а муж в это время вытащил из кармана сермяги новый платок в серебряных лилиях да с золотой бахромой и расстелил вместо старого на столе. Вот обрадуется жена, когда увидит…

Увидел пес хозяйку с кашей, так обрадовался, что бросился к хозяйке и миску из рук выбил. Глиняная миска – шмяк! – и нет ее, разлетелась, а привезли-то ее из самого Вильнюса, с большой ярмарки.

Пес перетрухнул, хвост поджал, даже присел в ожидании заслуженной кары. Но хозяйка только потрепала его за бархатное ухо и говорит:

«Да ешь ты, не бойся… Велика печаль… Не вор украл, сама разбилась».

Каши было много, и пес позвал петуха, петух кликнул кур. Все угощались, зобы набили, еще и воробьям досталось.

– А кот? – приоткрыв глаз, спросил Черныш.

– Ты спи, спи, – ответил Мудрик. – Пес позвал кота, но тот отказался есть вместе с собакой из одной да еще расколотой миски. Кот видел, что хозяйка в добром настроении, подбежал к ней и, поставив хвост трубой, проводил ее в избу.

Этот шельмец знал за собой грешок, потому что не раз уже забирался в чулан и отъедал по кусочку копченой колбасы. Раньше или позже воровство это должно было открыться.

И открылось. Увидев новый платок, хозяйка даже взвизгнула от радости. Обняла мужа, расцеловала и говорит:

«У меня еще круг колбасы припрятан. А ты голоден. Сейчас принесу и угощу!»

Кот почуял, что его дело плохо – забрался за печку, глаза закрыл и мурлычет: «Мур-р» да «мур-р» – и так ласково, так нежно, как только умеет.

Возвращается хозяйка с обгрызанной колбасой и говорит:

«Вот ворюга кот… Видишь, что натворил! Где же он спрятался? Сейчас я ему…»

«Велика печаль… – снова сказал кучер. – Отрежь» обгрызанный конец и брось ему. И нам хватит».

Черныш в полудреме сладко облизнулся и, вздохнув, поудобней положил голову.

– Не знаю, как бы ты поступил на его месте, – продолжал Мудрик, – но тот кот до того был взволнован, что… в один прекрасный день вышел прогуляться, нечаянно наступил мышке на хвост и вежливо сказал: «Виноват, сударыня!»

«Пожалуйста, – ответила мышь. – Как приятно, что хоть изредка встречаются благовоспитанные прохожие».

Потом созвала своих детей, детей своих детей и детей детей своих детей и сказала им следующее:

«Благовоспитанная и цивилизованная мышь, дорогие дети, никогда не будет разорять гнездо шмелей, как бы сладко оно ни пахло клевером, чебрецом, вереском и всем таким прочим… Слушайте и зарубите на хвостах: чем больше шмелей, тем больше клевера, чем больше клевера, тем больше коров, чем больше коров, тем больше молока, чем больше молока, тем вежливее коты, чем вежливее коты, тем спокойнее нам живется. Ясно?»

Кот уже почти храпел, но кивнул головой. Вряд ли он слышал что-нибудь, но Мудрик добросовестно кончил сказку:

– Как приятно, что и в этом улье встретились такой благовоспитанный кот и такая умная мышка…

Пока он рассказывал сказку, мышь успела прогрызть больше половины доски. Теперь все зависело от того, какой сон увидит Черныш и когда он проснется.

Мышь тихонько грызла дальше, а гном зажег свечу и принялся вслух читать свою книгу, чтобы Чернышу казалось, что сказка еще не кончилась.

Все как будто было рассчитано, спланировано, предусмотрено, никаких неожиданностей быть не могло. Но жизнь именно в такие минуты и любит выкинуть какую-нибудь штуку. Иногда добрую, иногда злую. Выкинет и смотрит, как ты – человек или гном – станешь выкручиваться…

Примерно так случилось и с пленниками улья. Мышь сообщила Мудрику, что в доске появилась крохотная дырочка, ученый захлопнул книгу, прокрался мимо усов кота к выходу… И вот новость: улей-то с двойными стенками! А в промежутке между ними – белый мох.

Мышь даже расплакалась от досады. А Мудрику что оставалось делать? Пришлось ее успокаивать…

– Выше хвост, – сказал он, – устрой для себя во мху норку, чтоб, проснувшись, Черныш не мог тебя достать, и работай дальше!

– А ты? – пискнула мышь.

– А я?.. – почесал макушку гном. – Скажу ему, что он спросонья уже съел тебя. А меня попрошу поберечь на ужин…

БУМАЖНЫЙ ГОЛУБЬ

– Ах вы, сони! Еще не встали! Микас! Джим! Бока отлежите. А Гедрюс, я видела, давно уже по грибы успел сходить. Полное лукошко белых набрал… Чтоб у меня – раз-два – и умываться!

Мама Микаса вошла в чулан, где спали дети, и с этих слов начался еще один богатый приключениями день, имя которому Пятница.

– А сегодня какие новости? – хриплым со сна голосом спросил Джим.

– А какие вам новости нужны? А-а!.. Есть, а как же. Отец говорил, что лисица у нас в сарае жила, в той стороне, под хворостом нора выкопана.

– Ну и ну! – удивился Микас. – Может, она еще там!

– Ищи ветра в поле… Зря вы утопили Черныша. Я даже всплакнула… Свалили все на беднягу… Славный был кот.

Микас с Джимом довольно переглянулись.

– Ох уж эти мальчишки… Такие жестокие! – села в кровати Януте, позабыв за ночь, что именно она вчера предала Черныша.

– Тетушка, а тетушка… – сказал Джим, выбравшись из постели. – Какая нам будет награда, если мы Черныша выудим?

– Как это – выудим? Куда же вы его дели? Смотрите у меня, не мучайте несчастного кота!

– Мы?!. – удивился Джим.

– Если б не папа, мы бы ни за что его не утопили, – хитрил Микас. – Сами велели и сами слезы проливают.

– Утопили вы его или нет? – уже без шуток спросила мама.

– Ну… Если награды не будет, можете петь «за упокой»…

– Ах вы!.. А какая вам еще награда нужна? Шельмецы…

– Ну хотя бы картофельную бабку на обед…

– А картошки начистите?

– Слышишь, Дженни? – спросил Джим. – Картошки начистишь?

– Ну знаете! – крикнула Януте. – Вы кота топили, вы и чистите!

– Вставайте, вставайте! Начистите картошки, и будет вам бабка. Только смотрите, верните мне Черныша.

Едва хозяйка ушла, и Януте стала допытываться, куда же все-таки мальчишки дели кота. Гадала так, гадала этак, а они – все нет да нет.

– Начистишь картошки – скажем. А если нет – страдайте оба: ты тут, а кот там…

– Где – там?

– Там… Можно сказать, в аду, – дразнил сестру Джим.

И чем веселей хихикали мальчики, тем больше мрачнела Януте, дулась, сердилась и наконец заплакала.

Когда Джим с Микасом, умывшись в озере, прибежали завтракать, Януте уже сидела на низеньком стульчике и, не поднимая головы, чистила большие лиловые картофелины.

Гедрюс в то утро действительно убежал на рассвете по грибы, но белых он набрал меньше, чем показалось Микасовой маме. По пути домой Гедрюс завернул в орешник и нарвал для своих пленников орехов. Может, Мудрик на пустой желудок станет сговорчивей? Тем более, если Гедрюс извинится за вчерашнее неучтивое поведение и угостит его молоком, медом да орехами…

Мальчик хотел попросить его только об одном – чтоб Мудрик согласился вечерком или перед обедом – как ему удобнее – ответить на их вопросы. Пришли бы Януте с братом, Микас, Расяле, стали бы все чинно вокруг улья и каждый по очереди спросил бы о чем-нибудь Мудрика. Гном ответил бы на вопросы – вот и вся пресс-конференция (Гедрюс все-таки вспомнил это слово!)… А после нее гнома наградят орехами и конфетами, и он сможет отправиться куда ему угодно.

Довольный своей затеей, Гедрюс уже хотел заглянуть к Микасу и спросить, что они собираются сегодня делать. Но мама Микаса как раз возвращалась с фермы, сказала, что «ее бездельники еще дрыхнут», и спросила:

– А что им передать?

– Ничего, – ответил Гедрюс. – Я сам позднее зайду, может, застану дома,

– Застанешь. Я их засажу картошку чистить. Приходи обедать, картофельной бабкой угощу…

– Спасибо, – поблагодарил Гедрюс. – Может, и приду.

Так оно и бывает, Джим выпрашивает в награду бабку, а бабка, оказывается, и без того запланирована! И все довольны.

Гедрюс, весело стряхивая босыми ногами росу с травы, вернулся домой и, еще издали увидев рядом с ульем Расяле и Кудлатика, понял, что «пресс-конференция» не состоится…

– Ах ты, бесстыдник! Бессердечный! Врунишка! – бранилась Расяле. – Что ты натворил? Я так перепугалась… Ну так перепугалась…

– А почему? Что случилось?

– Я тебе покажу! Он еще притворяется, что ничего не знает… Как прыгнет – такой страшный, чернющий!.. А как он мяукал! Как царапался, бедняжка, кабы ты знал…