- У вас железное сердце, Принц, - заметил Авель.
      Итиро дернулся, попытался перекатиться на бок, но Авель опустил ему на живот молот и навалился всем телом.
      - Не торопитесь, Принц. Я только приступил к делу.
      Могучий удар окончательно нарушил ритмичную работу сердца - насос с перебоями всхлипывал, на рубашке Итиро расползлась липкая клякса. Принц попытался заслониться руками, но безжалостный молот ударил по ладоням, разбил преграду и высек из стальной пластины сноп искр.
      - А вы старомодны, Принц, - сказал Авель, вытирая со лба пот. - Вы остановились на старом добром благородном железе, а не стали имплантировать себе всякие пластиковые штучки. Хороший выбор, ничего не скажешь. Придется с вами повозиться.
      Казалось, что с каждым ударом черная тень палача прибавляет в росте, вес его молота увеличивается, а обрушивается он на грудь Итиро все сильнее и сильнее. Закаленный металл уставал. Пластина глубже и глубже прогибалась внутрь, насос уже не гудел, а непрерывно хрипел, сквозь отверстия в выбитых заклепках брызгала раскаленная смазка и проступали студенистые хлопья полиаллоя.
      Авель уже ни о чем не говорил, с размеренностью молотобойца опуская тяжелое оружие на распростертое тело. Пот градом катился по его лицу и стекал по шее. Вся рубашка была мокрая, тонкий шелк прилипал к могучим мышцам, четко прорисовывая их рельеф. Лицо исказилось в жуткой усмешке, сквозь оскаленные зубы вырывалось тяжелое дыхание.
      Наконец пластина отлетела, звеня по мраморным плитам, Авель отбросил молот, нагнулся, ухватился покрепче пальцами и вырвал механическое сердце Итиро.
      - Ничего личного, Принц, - сказал Авель, пытаясь восстановить дыхание и разглядывая запутанное переплетение трубок и проводов, - ничего личного. Я лишь восстанавливаю справедливость.
 
      2
      Индиговое море. Белоснежный песок. Бриз. Ветер теребит волосы. Похоже на ласковое поглаживание, если бы в здешнем зефире была хоть капелька жизни. Но воздух стерилен. Почти ничем не пахнет. Почти. Не считая тяжелого привкуса крови, которая все еще сочиться из разорванного горла Агатами. Рюсин сидит рядом на коленях и смотрит, как черно-красная жидкость вяло, но упорно выдавливается между тонкими пальцами девочки, стекает на песок и собирается в одну большую лужу с лакированной поверхностью.
      Слез у Рюсина нет. Они закончились. Вот еще одно печальное открытие - слез у человека гораздо меньше, чем крови. Горе иссякает раньше, чем иссякает жизнь. Остается только сидеть и ждать. Сидеть и ждать.
      Агатами лежит на боку, и прилипший песок осыпается с голого тела. Глаза закрыты, а кожа почти неотличима от траурного цвета расстилающегося влево и вправо пляжа. Белизна постепенно охватывает всю ее, остаются лишь небольшие розовые пятна на животе и бедрах. Когда истают и они, то все будет кончено, подумал Рюсин.
      - Все и так кончено, Рюсин, - сказал голос, и тяжелая ладонь опустилась на плечо мальчика. - Здесь уже не над чем скорбеть. Ненависть сделала свое дело, и теперь ей не место под последними небесами.
      Рюсин передернул плечами, избавляясь от прохладного прикосновения.
      Человек опустился рядом и внимательно оглядел Агатами.
      - Странно, - покачал он головой. - Даже татуировки прошли.
      Рюсину стало неприятно, что тот вот так пялится на обнаженную, умирающую Агатами.
      - Уходите, - процедил мальчик. - Уходите отсюда.
      - Адам, - сказал человек. И объяснил:
      - Я - Адам, и я не могу отсюда никуда уйти, Рюсин.
      - Все равно, уходите, - упрямо сказал мальчик.
      Адам тронул пальцем лужу крови, растер оставшуюся на подушечке алую каплю.
      - Твоя подружка сама выбрала такой путь, Рюсин. Кто-то из вас должен был умереть.
      Ледяная рука сжала сердце мальчика. Ему показалось, что если сейчас он что-нибудь скажет, то тут же расплачется от тоски и раскаяния, утонет в коварном море самобичевания, размазывая кровавые слезы. Поэтому он лишь сильнее сжал кулаки. Белый камешек притаился в ладони.
      - Мне жаль, Рюсин. Поверь, мне очень жаль, что все так получилось, - уголки губ Адама скорбно опустились. - Но Бессердечный Принц низвержен, низвержены и его макрибуны. Возможно, если бы Итиро и Никки-химэ придумали Ад и Чистилище, то у нас была бы хоть какая-то надежда на искупление, но...
      Рюсин зарычал. От отчаяния, от ненависти к сверкающей золотом, прекрасной, коленопреклоненной, но абсолютно холодной фигуре. Ему хотелось вцепиться зубами, когтями в гладкую кожу Адама, обезобразить ее укусами и царапинами.
      - Но мы могли бы заключить с тобой соглашение, Рюсин, - сказал Адам. Его рука погладила Агатами по щеке. - А точнее, исполнить наконец-то то, о чем было уговорено еще в легендарные времена.
      - Я не понимаю, - прошептал Рюсин.
      Адам взял горсть песка и просыпал его тонкой струйкой на плечо девочки. Крохотные песчинки скатывались по невысоким холмикам грудей.
      - Ты все должен понимать, Рюсин, - с мягким упреком сказал Адам. - Тебе не хочется об этом думать, но даже у меня порой кончается терпение. Я устал, Рюсин, очень устал от бесконечной цепи рождений и умираний, от нескончаемых метаморфоз, которые почему-то называют бессмертием. Мои творцы неудачно пошутили, хотя... - Адам задумался. - Возможно, здесь заключался тонкий расчет. Как знать!
      - Что вам нужно?
      Адам повернулся к Рюсину. Фиолетовые глаза пристально смотрели на мальчика.
      - Жемчужину бессмертия, дракон, жемчужину бессмертия. Таков был договор между мной и вашим народом.
      - У меня ничего нет, - сказал Рюсин.
      Адам встал, стряхнул с колен песок и похлопал мальчика по плечу:
      - Встань.
      Рюсин поднялся. Адам почти что нежно обнял его и повернул лицом к индиговому морю. Стерильный воздух внезапно набрал вкус, и ноздри защекотал просоленный ветер.
      - Так пахнет море, - объяснил Адам. - Многие из людей уже не застали то время, когда их мир был подвешен ни на чем, когда Солнце каждый день вставало из-за горизонта, когда не было никакой техиру, а анима свободно пронизывала мироздание, воплощаясь в бесконечности живого и неживого. Потерянный рай... Наверное, рай только и может быть таким - потерянным...
      Рюсин оглянулся и увидел, что Агатами лежит на густой траве, вокруг растут деревья, сквозь полог солнечных лучей пролетают, оглушительно посвистывая, большие разноцветные птицы. По бледной коже девочки бегали крошечные муравьи.
      - Мир был совсем другим, - продолжил Адам. - Другим был и я. Другими были те, кто рождался от меня. Но... Но мироздание оказалось лишь заводной игрушкой, и даже боги не могли ничего с этим поделать, - Адам наклонился, сорвал травинку и сунул ее кончик в рот.
      Рюсин почувствовал невероятную слабость. Голова кружилась от непривычных запахов. Мельтешение самых неожиданных красок, в которые окрашивалась тенистая чащоба благодаря мерцанию солнечных лучей и перелетающим стаям свистящих птиц, утомляло глаза. Хотелось зажмуриться, лечь на землю, сжаться, скорчиться в крохотный, незаметный комочек.
      - Даже я утратил свою вечность. Знаешь что такое вечность, Рюсин? Постоянное пребывание в неизменности. Прекрасный покой! Но... но и мне пришлось участвовать в безумном спектакле Конца Света, сжиматься до размера безмозглого рыбообразного эмбриона, а затем начинать карабкаться по крутой эволюционной лестнице до головастика, до беспомощного уродца, выдавленного из тесной утробы безжалостными родовыми судорогами.
      Зашевелились кусты, и оттуда выглянула длинная мордочка какого-то рыжего зверька. Зверек принюхивался, нос его забавно шевелился. Рюсин смотрел, как житель леса осторожно выбрался из своего укрытия, посмотрел на них с Адамом плутоватыми глазами и подбежал к Агатами. Принюхался еще раз, осторожно лизнул языком струйку крови. Рюсин рванулся к девочке, но Адам схватил его за руку и удержал на месте.
      - Подожди, Рюсин.
      От пальцев Адама по телу мальчика растекалась что-то густое, вязкое, холодное, ему казалось, что он постепенно превращается в статую - неподвижную, равнодушную.
      Из кустов показался второй зверек, третий. С деревьев слетались птица, садились на распростертую Агатами, переступали по ней, клевали. Шевелилась рыхлая земля, и оттуда выбирались черные создания с розовыми носами, выползали длинные черви, многоножки. Вскоре все тело девочки укрыло живым шевелящимся ковром.
      Мелькали в клювах и пастях кровавые куски, черви вгрызались между черных и рыжих зверей и выползали оттуда лоснящимися от крови, раздутыми и ленивыми. Тут же подлетали птицы и клевали их, отчего извивающиеся твари взрывались, словно мыльные пузыри, разбрызгивая ошметки кольчатых тел.
      - Вечный круговорот природы, - сказал Адам. - Из праха выходим и в прах обращаемся. Чтобы родиться, надо умереть. Превратиться в слабоумную развалину, рассыпаться под бременем самых отвратительных недугов... Испытать все унижение дряхлости только ради того, чтобы вновь стать безмозглым головастиком в чьем-то чреве!
      Лил дождь, светило солнце, и прогретая земля, деревья окутывались плотными клубами тумана, которые розовыми столбами поднимался сквозь листву к небу. Увядала и зеленела трава. Кости белели, затем желтели, покрывались патиной. Любопытные зверьки изредка подбирались к останкам, но, разочарованные, вновь продолжали бег по своим делам.
      Адам подошел к тому, что когда-то было Агатами, и поднял череп.
      - Печальная картина, не так ли Рюсин?
      - Ее надо похоронить, - оцепенение постепенно проходило, оставляя после себя лишь легкий налет печали.
      Адам небрежно отбросил череп:
      - Ни к чему возиться с мертвецами, Рюсин. Агатами вернулась ко мне, и теперь от нее зависит, захочет ли она возродиться. От нее и от тебя. Где жемчужина, дракон?
      Рюсин протянул вперед руки и разжал ладони. Белый камешек сверкнул в луче света.
      - У меня есть только это. У меня нет никакой жемчужины...
      Адам расхохотался.
      - Бедное дитя, которое не осознает, чем же оно в действительности обладает!
      Рюсин посмотрел на камешек. Глупый камешек от настольной игры. Эфемерная жизнь Ду Мин, которую он пытался спасти.
      - Дай это мне, - потребовал Адам.
      Рюсин сжал кулак.
      - Дай это мне, - повторил Адам и сделал шаг к Рюсину.
      Лес исчез, они вновь оказались на пустом берегу, а тело Агатами все также лежало на песке.
      - Нет, - сказал Рюсин и отступил назад. Ноги еще не слушались, и мальчик упал.
      - Не делай глупостей, Рюсин, - предупредил Адам. - Прежде всего, успокойся и не делай глупостей.
      Еще шаг вперед. Требовательно протянутая рука. Раскрытая ладонь, повелевающая положить в нее жемчужину.
      - Это был древний договор, - напомнил Адам. - Договор между Императором и драконами.
      - Вы лжете! - крикнул Рюсин. - Вы лжете! Договор был нарушен! Я все видел!
      Еще шаг.
      - Что ты мог видеть, глупый мальчишка? Когда ты появился на свет, кости твоих предков давно обратились в прах!
      Индиговые волны все сильнее ударяются о берег. Кажется, что это миллионы рук цепляются за песок, миллионы пальцев бессильно скребут, пытаясь возродить рас-творенные в первичном океане тела. Лишенное телесного облика человечество сквозь каждую индиговую каплю смотрит на своего прародителя.
      - Договор был нарушен, - упрямо повторяет Рюсин. Дальше отодвигаться некуда. Позади него Агатами.
      - Мальчик, - нежно говорит Адам, - ты стараешься понять вещи, над которыми я думал вечность. Ты стараешься найти справедливость, которой нет в мироздании. Ты глуп и наивен!
      Рюсин не отвечает. Больше нет времени на болтовню. Он поворачивается к Агатами, разжимает ей рот и вкладывает жемчужину внутрь, ложит на распухший, почерневший язык.
      Адам прыгает. Рука бьет Рюсина по спине, словно воду расплескивая кожу и мышцы, погружается в тело мальчика, и тот чувствует, как безжалостные пальцы смыкаются на его сердце. Странное ощущение. Кто-то посторонний поселился внутри и хозяйничает там. Каждое движение причиняет ужасную боль, но Рюсин не может ни закричать, ни застонать. Он лишь разевает рот выброшенной на берег рыбешкой.
      Нужно только одно - протолкнуть камешек поглубже, в горло, пробиться сквозь плотную пробку свернувшейся крови, разодрать кончиками пальцев нечто вязкое, ледяное, мертвое...
      - Агатами! - хочет крикнуть Рюсин, но Адам дергает руку. В ней трепещет окровавленное сердце, выбрасывая из разорванных аорт последние порции крови. Рюсин валится на девочку, а из разверстой дыры на спине продолжают хлестать алые потоки.
 
      3
      - А ведь мальчик был прав, - сказала Никки-химэ. Ее прохладная ладонь легла на плечо Адама. Адам прижался к ней щекой.
      - Вы здесь, Великая Мать.
      Никки-химэ рассмеялась.
      - Давно ты меня так не называл!
      Волосы Принцессы распущены, и море купает золотые пряди в своих волнах. Никки-химэ сбрасывает туфли.
      - Помоги мне, - говорит она Адаму, которые все еще смотрит на лежащих детей. - Там сзади должна быть молния на платье... Ты сегодня очень любезен, сын мой.
      Платье падает на песок, Никки-химэ переступает через него и блаженно потягивается.
      - Как хорошо! Я чувствую, что здесь хорошо. Жаль только, что мне не дано это увидеть.
      Принцесса заходит по колено в воду, опускает пальцы в соленые волны, которые медленно накатываются на нее, ласкают бедра и живот.
      - Они все здесь, Адам? - спрашивает Никки-химэ.
      - Да, Великая Мать, - отвечает Адам.
      Никки-химэ зачерпывает и подносит воду к лицу.
      - Каждая капля - отдельная жизнь, - говорит она, кончиком языка касается индиговой жидкости. - Великий океан первожизни, возможность каждого вновь воплотиться, обрести телесность... Чего же ты хотел, Адам?
      - Жизни, - сказал Адам. - Жизни для всех. Мироздание для человечества, бескрайнее, бездонное, мир без богов и без демиургов. Мир человека.
      - Что такое человек, Адам? - грустно спросила Никки-химэ. - Что он есть, как не подобие тех, кто его сотворил! Ты же хочешь превратить его в подобие тех скотин, что бродят по полям и жуют траву.
      - Человек - кровоточащая душа. Человеку не нужно оправдание его существования. Достаточно, что он есть. А смыслом свою жизнь и жизнь вокруг него он наделит сам, без вашей помощи.
      - Но для этого пришлось кое-кого лишить этой самой жизни, - Никки-химэ повернулась и медленно вышла на берег. Намокшие волосы тянулись за ней плотным шлейфом.
      - Я желал бессмертия не для себя, Великая Мать, - сказал Адам. - Я желал бессмертия для всего человечества. Каждый в отдельности был бы смертен, но как единое целое... Для нас не существовало бы преград. Мы бы заселили все миры, все холодные и раскаленные планеты, нашу кожу ласкали бы разноцветные солнца, мы бы основали новое царство, царство человека!
      - В твоем растворимом человечестве кое-чего не хватает, Адам, - усмехнулась Никки-химэ.
      - Вы имеете в виду сфироты? Эти жалкие подделки, именуемые душой? Они ни к чему. Каждый будет обладать душой. Они будут рождаться и умирать, и никто не уйдет обиженным. Вы были не слишком щедры, одаряя людей так называемой душой, великая мать!
      - Я говорю не о сфиротах, - покачала головой Никки-химэ. - Смотри, Адам!
      Океан застыл. Его индиговая поверхность натянулась, напряглась, словно живот, внутри которого зрел плод. Затем взрыв потряс пустыню вод, мириады колоссальных смерчей взметнулись в розовое небо, воздух наполнился соленой влагой, а океан продолжал исторгать, извергать. Казалось, что это продлится вечность, что запас жизней неисчерпаем, но вот вода стала отступать от берега, сначала медленно, неуверенно, как будто надеясь на прекращение катаклизма, но затем все быстрее и быстрее, обнажая белоснежное ложе.
      Там, в вышине, бурлили потоки, окутанные туманными шапками. Выли ветры, разрывая небеса и сбрасывая пригоршни раскаленных звезд в пучины индиговых вод. Ослепительный свет растекался стремительными ручьями в глубокой синеве, закручиваясь в могучие спирали.
      А там, где только недавно плескался океан, проступало, выпячивалось нечто громадное, титаническое, невообразимое. Оно еще скрывалось за безумием шторма, пряталось в мерцающем свете падающих звезд, глубокие тени лежали на нем. Но бушующий хаос успокаивался, и становилось все отчетливее видно - что же скрывал в своей бездне океан первожизни.
      - Ты видишь его, Адам? - спросила Никки-химэ.
      - Да, Великая Мать...
      - Опиши мне его!
      - Но...
      - Рассказывай, что ты видишь! - потребовала Принцесса. Поднявшийся ветер высушил ее волосы, и они развевались по ветру длинной золотой рекой.
      - Я вижу... вижу существо, которой распростерто на обнажающемся дне океана. Вода множеством смерчей уходит в небо, а внизу остается только оно...
      Никки-химэ шагнула к Адаму и взяла его за руку.
      - Продолжай.
      Испуганным дитя Адам вцепился в узкую ладонь Принцессы.
      - Я никогда не видел такого... Похоже, что существо мертво. Его грудь рассечена крест-накрест... У него огромное алое тело... почти человеческое тело, великая мать...
      - Так и должно быть, - печально сказала Никки-химэ, - оно должно быть мертво... в начале был Заговор.
      Принцесса отпустила Адама, шагнула вперед и склонилась над распростертым на влажном ложе существом. Ее тонкие пальцы скользнули по лицу, притронулись к ужасной ране на груди, остановились на сжатых в кулаки руках.
      - Отдай мне то, что ты пыталось забрать, безымянное, - прошептала Никки-химэ. - Умоляю тебя...
      Она безуспешно пыталась разжать пальцы существа, она чувствовала исходящий изнутри жар, но ее руки бессильно скользили по мокрой алой коже.
      - Верни мне... верни... - отчаянно шептала Принцесса, слезы катились из ее пустых глазниц, ветер бил в лицо, взметая длинную золотистую челку и открывая обезображенный рубцами лоб. - Тебе уже не о чем беспокоиться, безымянное, все свершилось так, как ты хотело...
      Длинные ногти скребли по алой коже, оставляя на ней глубокие царапины, пальцы постепенно разжимались, уступая яростному напору Слепой Принцессы. Наконец ей удалось отогнуть мизинец и безымянный, подцепить остальные и распрямить ладонь существа. Она отчаянно ощупывала ее, но рука была пуста.
      - Нет... нет... не может быть... - бормотала Никки-химэ. - А если они потерялись? - Слепая Принцесса упала на колени и принялась безнадежно ощупывать песок вокруг себя. - Где же они? Где же они? Где они?!!!
      Это был ужасный крик отчаяния. Принцесса распростерлась на обнаженном ложе первоокеана и зарыдала.
 
      4
      - Почему вы плачете, Принцесса?
      Голос холоден. В нем нет ни капли сочувствия. Так механический будильник своим звоном пробуждает человека к новому дню. Ничего личного. Только служба.
      - Почему вы плачете, Принцесса?
      - Уйди, - сказала Никки-химэ, приподнялась и села. Ее волосы облекли тело почти непроницаемой золотой накидкой. - Уйди, сын бездны!
      - У меня есть имя, Слепая Принцесса, - сказал голос.
      - Оно не интересует меня. Твое настоящее имя - самозванец!
      - Это не так, Слепая Принцесса, - мягко сказал голос.
      - Не называй меня слепой! - крикнула Никки-химэ.
      - Но вы ведь слепы, Принцесса! Когда-то вы были ослепительно прекрасны, Никки-химэ, особенно прекрасны были ваши глаза... Они сияли, как звезды, а их цвет... он был неописуем!
      - Что ты можешь знать об этом, самозванец, - бессильно сказала Никки-химэ.
      - Я знаю все, - сказал ледяным тоном голос, - я знаю все, Принцесса, все, кроме Истины!
      Никки-химэ устало провела рукой по лицу, расправляя челку и прикрывая то место, где когда-то были ее глаза.
      - О какой Истине ты толкуешь, сын бездны?
      - О той Истине, с которой все началось, Слепая Принцесса. О той Истине, которая лишила тебя глаз, а Принца - его сердца.
      - Вот и спрашивай Принца, сатана, - сказала Никки-химэ. - Может быть, он тебе что-то расскажет.
      - Он уже ничего не расскажет, Слепая Принцесса, - с наигранной скорбью сказал голос. - Он больше ничего не расскажет.
      Никки-химэ почувствовала, как кто-то тронул стылыми пальцами ее волосы, раздвинул их плотный полог и запечатлел на плече ледяной поцелуй. Даже не поцелуй, а - печать, ледяную, пронизывающую до самого сердца печать.
      - Почему? Почему он больше ничего не скажет?
      - Он низвержен, Принцесса. Он окончательно низвержен... Его механическое сердце не выдержало мук совести. Оказывается, даже боги подвержены этой болезни.
      - Ты это сделал, сатана? - опустила голову Никки-химэ. - Хотя, о чем я спрашиваю... конечно, ты.
      - Вы остались последней, Принцесса. Только вам известна Истина. Скажите мне ее, и тогда вы будете вознаграждены!
      - У тебя нет ничего такого, в чем бы я нуждалась, - гордо сказала Никки-химэ. - Изыди, тварь!
      Голос рассмеялся. Надменно, высокомерно, оскорбительно.
      - С каких это пор ваши собственные глаза стали вам безразличны, Принцесса?!
      - Ты лжешь! - крикнула Никки-химэ. - Ты лжешь!
      - Я смотрю на них, - наставительно поправил Принцессу голос. - Я смотрю на них и любуюсь ими, Принцесса. Они прекрасны, они сверкают, как тысячи звезд! Вечность нисколько не повредила им. Ни единого тусклого пятнышка!
      - Отдай мне их! Отдай!
      - Вы как дитя, Принцесса. Вы требуете назад свою игрушку и ничего не хотите вернуть взамен.
      - Я все отдам, - прошептала Никки-химэ. - Я отдам все, что ты хочешь, сатана.
      - Истину, Принцесса, Истину! Ведь это ваше желание завершить мир, опровергнуть тезис Итиро и тезис Адама. Но для подведения черты нужна Истина!
      - Я скажу...
      Ледяная рука погладила Принцессу по голове. В этом касании нет ни одобрения, ни поощрения, лишь знак того, что палач находится рядом. Он готов выслушать признание, вынести приговор и привести его в исполнение.
      - Я скажу, - повторила Никки-химэ.
      - Говорите, Принцесса!
      - Я. Я! Я!!!
      Голос помолчал, а затем с раздражением спросил:
      - Что вы имеет в виду, Принцесса?
      - Я, - заплакала Никки-химэ, - я есть Истина. Я - та сила, в бездне которой родилась идея Заговора, я - та сила, в бездне которой Заговор обрел свой лик, я - та сила, которая совратила Второго из Трех, и Заговор стал Истиной! Я есть Истина!!!
      Слепая Принцесса рыдала.
      - Ты слышала это, дитя? - спросил голос.
      - О чем ты толкуешь, сатана? - сквозь слезы сказала Никки-химэ.
      - Я обращаюсь не к тебе, Слепая Принцесса, - строго сказал голос. - Так ты слышала все, дитя?
      - Да. Да, я слышала все, - сказал второй голос.
      Никки-химэ подняла голову и протянула руки:
      - Сэцуке? Сэцуке, ты здесь, дитя мое?!
      - Она не твое дитя, Принцесса, - возразил голос. - Итак, каково будет твое решение?
      - Верни им все, Авель.
      - Ты не ошибаешься, Сэцуке? Ты сама слышала признание. Они виновны. Они виновны не только в содеянном, они виновны в том, что грех предательства и убийства стал основой их Творения! Сколько сфирот они обрекли на бессмысленные муки!
      - Верни им все, Авель.
      - Сколько раз они пытались убить тебя, дитя! Вспомни собственные страдания, страдания тех, кто был рядом с тобой!
      - Верни им все, Авель.
      - Ты сказала.
      - Я решила.
      Неимоверная боль пронзила пустые глазницы Слепой Принцессы. Никки-химэ закричала от ужаса, и неизвестно что было больше в нем - ужаса муки или ужаса первого взгляда. Исчезла столь привычная тьма, она переполнилась, насытилась красками, безумным хаосом цвета. Принцесса встала, пошатываясь, и чья-то рука обняла ее за талию, удерживая на ногах.
      - Вот мы все вместе, - сказал Авель. - Как в старые добрые времена.
      Никки-химэ огляделась. Ее поддерживал Итиро. Рядом стояли смущенно улыбающаяся Сэцуке и Авель.
      Вокруг простиралась белоснежная бесконечность.
      - Я ничего не понимаю, - сказала Принцесса. - А где Третий?
      - Вы изволили назвать меня сатаной и сыном бездны, Ваше Высочество, - церемонно поклонился Авель. - Однажды мне надоело пребывать мертвым, и я так же решил обрести воплощение в вашем мире.
      - Вся Троица... - сказала Никки-химэ. - Но Сэцуке? Почему это бедное дитя не возвращено в сфироты?
      - Я не принадлежу сфиротам, - ответила Сэцуке. - Я - часть вас всех, Итиро, Никки-химэ, Авель.
      - Я, кажется, начинаю понимать, - задумчиво сказал Итиро. - Вы то, что делает нас единым, то, что превращает все три ипостаси в Троицу?
      - Да, Принц, - сказала Сэцуке. - Я - ваш сосуд, форма, лик, софия. У меня много имен.
      - Тогда что мы будем делать? - спросила Никки-химэ. - Может быть, на этот раз мы начнем как-то по-другому?
      - Нет, - сказал Авель. - Нас больше не будет.
      - Но почему?! - воскликнул Итиро. - У нас есть опыт. Он ужасен и печален, но... Теперь мы не сделаем старых ошибок.
      - У нас больше нет анимы, - сказал Авель. - Мы теперь не властны над Творением.
      - Где же она? - спросила Никки-химэ.
      - В надежных руках, - улыбнулась Сэцуке. - В очень надежных руках.
 

ЭПИЛОГ