Акуми ступает внутрь и зовет:
      - Ошии! Сэцуке!
      Призрачная надежда. Надежда-призрак. Полупрозрачная обманщица.
      - Ошии!
      Безнадежно. Кто мог выбраться оттуда?! Какие шансы спастись в уличном хаосе?!
      - Сэцуке! Сэцуке!
      Девочки тоже нет. Маленький, испуганный, одинокий ребенок. Что же случилось с тобой? Забилась от страха под кровать? Или бежишь куда-то среди озверевших людей - крошечный, беззащитный зверек?
      Акуми тяжело сползает по стене и садится на порог. В неуверенном свете, который сочится через приоткрытую дверь, видна аккуратно составленная обувь. Девушка расстегивает ботинки и стаскивает с ног. Блаженное освобождение.
      Ремиссия. Так это назвала Мико - служительница смерти? Ремиссия. Тотальная обесточенность. Акуми выпита до самого донышка. Даже самый тяжкий труд, даже самая безумная любовь неспособны так истощить тело. Бедную Акуми выжали, как лимон.
      Таблетки. Должны быть таблетки. Стеклянный пузырек. Она его потеряла. Она его должна была потерять. Должна. Но чудом, невозможным чудом он покоится в ее руке. Лежит на ладони. Язык чувствует горечь. Крошечная таблетка - небольшая, неуверенная искорка в остановившемся механизме тела.
      Акуми ждет. Замершее было сердце вновь начинает свою бессмысленную работу. Зачем все это? Она должна дождаться, говорит себе Акуми. Она должна дождаться, несмотря ни на что. Все. Больше идти некуда. И незачем...
      В комнате кто-то есть.
      Акуми открыла глаза и прислушалась. Мертвая тишина. Но так опытный лоцман ощущает под пенистой поверхностью моря коварные зубы рифов, чуя их напряженную близость по невыразимым признакам, по миллиону крохотных деталей, соединение которых и дает неопровержимую уверенность. Кто-то прячется в темноте, под густой вуалью бесконечной ночи.
      Девушка лежит на кровати Сэцуке, прижимая к груди ее большого мягкого медведя. Почему именно здесь? Акуми не знает. Не помнит. Она старается не шевелиться и почти не дышать.
      Тяжелое, свинцовое присутствие чужака. Чего-то постороннего и потустороннего. Акуми чудится, что она ощущает его запах. Липкий, ужасающий запах безумия.
      - Мне никогда не нравилась моя жизнь, девочка, - тихий шелест раздается одновременно со всех сторон. Акуми погружена в чужой голос, облеплена им, точно муха клейкой паутиной.
      Только со стороны кажется, что тонкие нити непрочны. Но в них стальная крепость, изнуряющая, обессиливающая безжалостность. Муха многое смогла бы рассказать, если бы ее спросили. Точно так же изнуряющ этот чужой голос. Он пригвоздил Акуми к кровати, распял ее на ней и лишь бессильная игрушка эфемерной защитой лежит на груди девушки.
      - Я всегда мечтал о чем-то другом, девочка... Тебе самой никогда не казалось, что сны - лишь кусочки нашего общего мира? Что все мы оказываемся в общей реальности, иногда более прекрасной, а порой и более безобразной, чем мир бодрствования?
      Легкое движение, и около кровати обрисовывается плоский силуэт.
      - Если это так, то какой прок в жизни, девочка? Ты заснешь и окажешься там навсегда. Там тоже реальность, там тоже мир. Он гораздо лучше, уж поверь мне.
      Чернильная, густая рука тянется к горлу Акуми. Девушка не может пошевелиться. Липкие пальцы обхватывают шею.
      - Не надо, - шепчет Акуми. - Прошу вас, не надо...
      В узком ручейке случайного лучика света вспыхивает стальное жало.
 
      17
      Ангел смерти и дракон. Черное и белое. Любовь и ненависть. Друг и враг.
      Агатами рвется из объятий гибкого тела. Черные когти вонзаются в белоснежную кожу, и алые струи крови растекаются по неподвижному золотистому океану. Черные крылья неистово машут, пытаясь освободить ангела смерти из драконьей хватки.
      Ближний бой. Нет даже мгновения на принятие решения, нет мгновения на интуицию. Здесь невозможно защититься, каждый удар противника неотразим.
      Зубы впиваются в черное плечо, и антрацитовая слизь заполняет горло дракона. Ужасно, отвратительно, но челюсти продолжают сжиматься. Агатами визжит и бьется, полосуя тело Рюсина.
      Черный и алый дождь крупными каплями повисает в безмятежном море анимы. Боль, словно молния, разбивает клубок. Короткая передышка. Блаженное свободное парение в золотистом струении души мира. Души, окончательно расколотой на несоединимы части, разбитой и безвозвратно испорченной.
      Ангел злобно шипит, кожистые крылья расправлены за спиной угрожающим капюшоном ядовитой кобры, рваная рана на плече затягивается, и сквозь исчезающие рубцы проглядывает нечто бурлящее, раскаленное, как будто лава после извержения втягивается обратно в поры земли.
      Отрава растекается внутри драконьего тела. Проклятая кровь смерти впитывается в каждую клеточку, вонзается безжалостными иглами в мышцы, высасывает из них силу.
      Предательская слабость охватывает Рюсина, пелена заволакивает взгляд, он видит Агатами, которая протягивает к нему в мольбе руки, ее израненное тело рождает столь сильную жалость, что мальчик готов зарыдать, кинуться в ноги, обнять девочку за колени, вымаливая себе прощение...
      Ангел смерти хохочет и хищной птицей обрушивается на дракона. Они падают в бездну. Чудовищное создание седлает белоснежное тело, с наслаждением запускает когти в дракона, но гибкий и могучий хвост обвивается вокруг шеи Агатами, сдавливает ее железной петлей, легко срывает крылатую тварь со своей спины и отшвыривает в золотистую пучину.
      - Тебе не одолеть меня, милый Рюсин, - говорит Агатами.
      - Это мы еще посмотрим, Агатами, - возражает Рюсин и ставит на перекрестье гладкий белый камешек.
      - Ты никогда не был силен в игре, - усмехается Агатами и делает ход. Классический "глаз дракона". Черные камешки окружают белые, и безжалостная рука сметает их с доски.
      Агатами поднимает один из камешков и приставляет его к своему правому глазу. Сощуривается.
      - Я вижу это, мой милый Рюсин, я очень хорошо вижу! Она сама пришла к тебе в ту ночь, маленькая, наивная девочка!
      Рюсин сжимает кулаки, ногти вонзаются в ладонь. Он смотрит на доску. Каждый белый камешек - чья-то жизнь. Каждый черный камешек - чья-то смерть.
      - Ты никогда мне не рассказывал о ней, Рюсин, - с деланным упреком говорит Агатами. Ее крылья той давней, полузабытой ночью охватывают мальчика.
      - Не надо, - просит Рюсин. Но Агатами безжалостна.
      Две стрелы сталкиваются. Удар страшен. Кровь выплескивается из горла и заливает подбородок Рюсина. Агатами отводит руку для нового удара. Рюсин взмахивает когтистой лапой, и черное лицо ангела смерти обезображивается глубокими, расходящимися ранами. Агатами прижимает ладони к глазам, наклоняется, и Рюсин видит как меж пальцев сочиться нечто черное, густое, дымящееся.
      - Она была славной девочкой, - говорит Агатами разорванным ртом. Слегка поджившие разрезы вновь расходятся, черная слизь струится по подбородку и капает на доску. - Хочешь знать, почему она умерла, Рюсин?
      - Ты дурак, Рюсин, - плачет Дун Ми. - Ты дурак и не знаешь, что имя твое проклято!
      Рюсин протягивает руку, пытаясь утешить девочку, но это лишь видение. Призрак давно минувшего.
      Дун Ми достает из-под подушки платок и смотрит на него.
      - У тебя нет никаких шансов, Рюсин... Ты - слабак... Выносить жемчужину бессмертия может только один. Сильнейший! - девочка накидывает платок на шею. - Если я не сделаю это с собой, то мне придется сделать это с тобой, Рюсин. Понимаешь?
      Она так близко и так реальна. Рюсин чувствует ее запах, ее тепло, видит слипшиеся от слез ресницы.
      Девочка наматывает кончики платка на указательные пальцы, крепко сжимает кулаки и...
      - Нет!!! - кричит Рюсин, но Агатами открывает рот и ложит на язык белый камешек.
      - Ам, - говорит она и глотает. - Не скажу, что это было приятно, милый Рюсин, но мне хотелось сделать для тебя нечто особенное. - Агатами прижимает руку к горлу, морщится и делает еще одно глотательное движение. - Твердый камешек, - объясняет она окоченевшему от ненависти Рюсину.
      Дракон метит в горло, в черную гортань, где еще шевелится теплая, нежная и невинная жизнь. Ангел смерти беспечен в своем смехе. Он отколол безумно ловкую шутку! Он раскрывается, он от восторга готов объять золотые небеса, он забыл о драконе...
      Челюсти смыкаются на шее ангела смерти, рвутся жилы и мышцы, огненная магма проступает на поверхности и стекает на грудь бурным, торопливым потоком могучего извержения. Когти дракона впиваются в спину, и кажется, что непримиримые враги наконец-то отбросили свою ненависть, сошлись в экстазе любви, все теснее и теснее прижимаясь друг к другу.
      Дракон неумолимо стискивает клыки, что-то твердое и гладкое попадается между ними. Оно! Похищенная и проглоченная жизнь! Белый камешек в бесконечной партии света и тьмы.
      Рывок, и поверженный ангел, раскинув крылья, плавно падает в золотистую пропасть. Голова запрокинута назад, бесстыдно обнажая страшную рану на месте вырванного горла.
      Рюсин смотрит на окровавленный камешек, который лежит у него в ладони. Осторожно сжимает его в кулаке. Чувствует его тепло.
      Агатами лежит рядом в луже крови. Руки прижаты к горлу, лицо обезображено.
      Рюсин трогает ее за плечо...
 
      18
      - Здесь? - спросил Каби и еще раз сверился со схемой.
      - Здесь, должно быть здесь, - прохрипел Ошии, трясущейся рукой пытаясь вытереть с лица пот.
      - Я сам пойду, - упрямо повторил Дои, а Ханеки вздохнула.
      Узкий, похожий на крысиный лаз, коридор остался позади. Сколько они по нему ползли? Долго, очень долго. Всю жизнь. И вы называете это коридором?! Там нельзя ни выпрямиться, ни встать на четвереньки, ни лечь на живот, потому что в тело немедленно вонзаются острые кронштейны, сконструированные каким-то умником именно так, чтобы причинять максимальную боль. Поэтому приходилось передвигаться в совершенно невозможной позе, опираясь лишь на обмотанные тряпками ладони и на обмотанные тряпками колени.
      Но проклятые штыри норовили найти малейшую прореху между витками импровизированной обмотки, зацепиться за малейший лоскуток, гвоздями впиваясь в колени, или раз за разом вырывая клок из защищающего тела тряпья.
      Особенно тяжело пришлось Ханеки, на которой из одежды к тому времени остались лишь лифчик и трусики. Предложенные Ошии рубашка и брюки оказались столь велики для миниатюрной девушки, что пролезть в них сквозь кабельную магистраль было бы невозможно.
      Кронштейны царапали голую кожу сотнями разъяренных кошек, впивались острыми когтями в тело при малейшем неверном движении. Едкий пот заливал раны, хотелось лечь плашмя на дно этой норы, не обращая ни на что внимания, лишь бы избавиться от грызущей стальными челюстями боли в животе, руках и ногах.
      Дои положили спиной на пластину из оргстекла, и он помогал тянувшим его Ошии и Каби, отталкиваясь пятками от дна, перехватывая руками нависающие над ним скобы и подтягиваясь, насколько это у него получалось.
      Теперь Ханеки сидела на полу, обхватив голые плечи руками. Белье окончательно превратилось в грязные обрывки, но ей наплевать. Хотелось вечно сидеть вот так и не шевелиться. Главное, чтобы ее оставили в покое. Пусть идут, куда хотят, но она, Ханеки, останется здесь. Навсегда.
      - Зато будет, о чем вспоминать, - пробормотал Дои. Он несколько раз пытался сесть, но мир немедленно приходил в столь быстрое вращение, что казалось, если не принять горизонтальное положение, то Дои центробежной силой вырвет с его места и унесет куда-то в бесконечность. - Представляешь, Ханеки?
      - Нет, не представляю, - вяло ответила девушка.
      Дои через силу улыбнулся.
      - Будем встречаться и вспоминать, как выбирались из этих подземелий... как я большую часть времени был в отключке... как Каби сверлил стену... как лезли сквозь магистраль...
      - Как Ханеки разделась донага, - добавил Каби.
      - Не отвлекайся, - сказал Ошии. - Попробуй следующий код.
      Каби стилом написал на экране новую комбинацию иероглифов, но лампочка продолжала упрямо гореть красным цветом.
      - И кто это додумался для различных уровней опасности придумывать различные коды доступа! - Каби от раздражения плюнул. - Теперь гадай, что им взбрело в голову объявить - угрозу пожара или наводнения!
      - Попробуй наводнение, - философски сказал Дои.
      - А почему наводнение? - спросил Каби.
      - Потому что пить очень хочется, - ответил Дои.
      Каби набрал код угрозы наводнения. Лампочка неуверенно мигнула и медленно налилась зеленым цветом. Щелкнули замки, и тяжелая круглая крышка отошла в сторону, открывая вход в широкий туннель, также сплошь опутанный разноцветными проводами. По дну пролегали узкие рельсы.
      - Ура, - сказал Каби. - Почти дошли.
      - Почти - не считается, - сказал Ошии.
      Ханеки вдруг заплакала. Ледяной стержень в душе, который беспощадно вымораживал все паникерские мысли, все сомнения, страхи, и на который опирались воля и стремление жить, выжить, растаял, расплылся грязноватой лужей, и от внезапного тепла ожили и страхи, и сомнения, и отчаяние. Девушка рыдала и никак не могла остановиться.
      Ошии присел рядом и прижал ее голову к себе, обнял за трясущиеся исцарапанные, в грязных разводах плечи, гладил по спине, но истерика не прекращалась. Конечно, слова утешения тут бесполезны, надо переждать приступ.
      - Я пригоню тележку, - сказал Каби и пошел вглубь туннеля.
      Здесь было намного холоднее. Поначалу казалось приятным, что ветерок из вентиляционных щелей остужает разгоряченную кожу, но затем по телу поползли мурашки подступающего озноба, мокрый комбинезон ледяным языком забирал последние остатки тепла, Каби попытался ускорить шаг, но ноги отказывались двигаться быстрее.
      - Спасибо, - сказала сквозь слезы Ханеки. - Спасибо. Мне уже легче.
      Девушка вытерла ладошкой глаза и щеки и посмотрела на руку. Какая же она грязная! Тело как будто покрыто толстым слоем подмокшей пыли. И любое движение скатывает ее в противные, трущиеся комки. Неужели бывает такое счастье, как горячая ванна? Или душ?! Да, стоит лишь выбраться из смертельной переделки, и тут же к человеку возвращаются самые обычные желания. Сразу хочется помыться, одеться, попить, поесть и завалиться в чистую постель...
      - Как ты себя чувствуешь? - спросил Ошии у Дои.
      - Можно сказать - замечательно, - пробормотал Дои. Кто-то невидимый вновь принялся ввинчивать в виски и затылок ржавые шурупы.
      Ошии вздохнул и сел рядом с Ханеки.
      - Какие мы все хорошие, - улыбнулась девушка.
      - Почему? - спросил Ошии.
      - Потому что... потому что... не знаю, - призналась Ханеки. - Но я это чувствую. Мы столько всего преодолели и не раскисли... почти...
      - Это называется - сохранили присутствие духа, - сказал Дои. - Меня всегда интересовало - что может значить: сохранить присутствие духа. Теперь я знаю.
      - И что же это значит? - спросила Ханеки.
      - Это когда трое тащат на себе четвертого, - объяснил Дои.
      - Тогда в следующий раз вы потащите меня, - сказала Ханеки. - Я тоже хочу понять, что значит сохранить присутствие духа.
      Дои растянул губы в подобии улыбки.
      Из открытого люка послышался гул. Затем что-то звякнуло, и голос Каби объявил:
      - Поезд до энергостанции прибывает на первый путь. Отсчет вагонов начинается с головы поезда. Посадка осуществляется согласно купленным билетам.
      Каби перешагнул через комингс, держа в руках охапку пакетов. Сам он был укутан в плед и подпоясан широким ремнем.
      - Пришлось разграбить аварийный склад, - объяснил Каби. - На какие только преступления не приходится идти, лишь бы добиться поцелуя девушки.
      - Я тебя поцелую, - пообещала Ханеки, вытряхивая из пакета теплый комбинезон. - Если захочешь. Отвернитесь все, пожалуйста!
      - Ханеки, - обиделся Каби, - какие могут быть церемонии? Мы теперь как самые близкие родственники, - но, тем не менее, отвернулся.
      - На энергостанции кто-нибудь есть? - спросил Ошии, влезая в комбинезон.
      - Я никого не видел, шеф. Наверное, эвакуированы.
      Все оделись и общими усилиями втиснули в комбинезон Дои, который, морщась от боли, уверял, что ему хорошо и так, в старом. Места на платформе электровагонетки хватило лишь на то, чтобы устроить Дои. Ханеки и Ошии пришлось сесть по краям, свесив ноги. Каби втиснулся в жесткое седалище пилота и потянул рычаг. Вагонетка тронулась с места.
      - Так бы до самого дома ехать, - мечтательно сказала Ханеки.
      Через некоторое время впереди появился следующий люк.
      - Приехали, - сказал Каби.
      - Слишком быстро, - сказал Ошии, спрыгнул на пол и помог спуститься Ханеки.
      - Давайте еще туда-сюда прокатимся, - предложил Дои.
      - Как-нибудь в следующий раз, - пообещал Каби. - Целый день только и будем делать, что кататься на вагонетке. И по коридорам лазить. Повторим, так сказать, свой путь спасения.
      - Нет уж, без меня, - сказала Ханеки.
      Ошии и Каби осторожно взяли Дои под руки и спустили его вниз.
      - Что будем делать теперь? - спросила девушка.
      - Идти дальше, - сказал Ошии. - Мы с Каби поведем Дои, а ты пойдешь впереди.
      - А если там кто-то все же есть? - спросил Дои. У него появилось ощущение, что неведомый ему издеватель, исчерпав запас ржавых винтов, теперь прицепил его голову к длиннющей веревке и принялся медленно раскручивать ее по кругу.
      - Кто там может быть? - пробурчал Каби. За время их пути веса в Дои нисколько не уменьшилось, а даже, пожалуй, прибавилось. Почти забытая острая боль вернулась на облюбованное ею в коленях место.
      - Группа ликвидации, например, - сказала Ханеки. - А у нас нет оружия.
      - У нас есть целый "мех", - сказал Каби.
      - Действительно, - вспомнил Ошии, - здесь полагается держать дежурный "мех".
      - Зачем? - спросила Ханеки.
      - Да какая разница! - воскликнул Каби. - Главное, что здесь есть машина, и мы можем ею воспользоваться.
      Электростанция представляла собой громадное круглое помещение с несколькими ярусами галерей. Внизу возвышались упрятанные в защитные кожухи генераторы, а по полу, сложенному из свинцовых шестиугольных плит шли предупреждающие надписи.
      Эскалаторы были выключены. Надоедливо взвывала и утихала сирена. Проблесковые маяки, установленные по периметру каждого яруса, резали полумрак синими и красными вспышками.
      - Он должен быть там, - показал Каби, перегнувшись через перила. - За третьим генератором. Рядом как раз видны направляющие катапульты.
      - Вижу, - подтвердил Ошии. - Тогда нам всем нужно спускаться вниз.
      - Вниз - не вверх, - заметил Каби.
      - Чем я могу помочь? - спросила Ханеки.
      - Не мешать, - сказал Ошии.
      - А чем я могу помочь? - поинтересовался Дои.
      - На шею не давить, - простонал Каби.
      - Не уроните меня, - попросил Дои. - Я себе еще пригожусь.
      Они стали медленно спускаться.
 
      19
      Механический ангел проснулся.
      Граница сна и яви столь тонка, что новорожденное существо не заметило ее. Стальное яйцо все еще охватывало свернувшееся тело ангела, потоки анимы покачивали его на своих волнах, ожидая, когда наконец-то треснет плотная скорлупа, выпуская в свет и душу творения новую Волю и новую Идею.
      Вращались шестерни, натягивались пучки тросов, открывались заслонки, расправляя затекшие за время долгого сна мышцы. Существо потягивалось и ворочалось в стальной колыбели, выискивая то единственное положение, когда достаточно немного напрячься, и скорлупа окончательно лопнет, распадется.
      Теплые и ласковые импульсы омывали сверкающее тело, шевелили каждое перышко в железных крыльях, осторожно подталкивая ангела, нашептывая ему: "Пора! Пора! Пора!". Новый день Творения наступил. Сжавшийся в множество точек-городов мир готов, как и сам механический ангел, распрямиться, разлиться, вернуться в старые берега обновленным океаном.
      Это будет иная вселенная. Исчисленная до последнего кванта, нескончаемая вереница причин и следствий, начало которой находиться в стальных механических руках, а конец уходить в холодное пространство мироздания. На эту нить, и только на нее, нанизано все, что произойдет под новыми небесами.
      И если ангел соизволит вернуть под механические своды эфирных сфер каких-то других существ, которых можно назвать людьми, то смеяться они будут только от щекотки, а плакать - от боли...
      - Где мы? - спросил Тэнри.
      - В мире тезиса механического ангела, - сказала Сэцуке.
      Они парили над плоской, как стол, равниной, покрытой песком, тускло мерцающим в лучах багрового светила. Слышался шелест ветра и странный звук, словно тысячи змей шуршали в прошлогодней листве.
      - Смотри! - показал Тэнри.
      Голая равнина внезапно взорвалась тысячами, миллионами дымчатых фонтанчиков, песок зашевелился, ощетинился мириадами блестящих игл, которые проступали сквозь свинцовую почву, тянулись к низкому небу. Багровые отблески стылого солнца пятнали их тонкие стебли, которые уже ветвились, схлестывались, переплетались друг с другом, тонкие пластинки железных листьев расправлялись и звенели от порывов ветра.
      - Здесь очень холодно, - сказала Сэцуке и обхватила себя за голые плечи. - Здесь очень холодно и пусто.
      Тэнри прижал ее к себе, и они заскользили над металлическими всходами, выискивая место, где можно опуститься на песок. Но равнина казалась бесконечной. Она опуталась непроницаемой щеткой стальных растений, и было очевидно, что стоит лишь коснуться их, и механические руки схватят тебя, притянут вниз и распнут на иглах-стеблях.
      - Там что-то есть! - показал Тэнри.
      Вдалеке, на самом горизонте, пологая линия нарушалась редкими темными пиками, словно горы осмелились сломать гармонию безграничной равнины.
      Багровое солнце бесстрастно смотрело на полет крошечных созданий. Они держались за руки, и холодные лучи вечного заката ледяными мазками ложились на их голые спины. Откуда они вторглись сюда? Что позабыли? Вселенная взирала бесконечностью разноцветных паучьих глаз на двоих детей, и они чувствовали ее равнодушный взгляд.
      Но механический ангел спокойно восседал на своем небесном престоле. Сколько времени прошло с тех пор, как сотворен дивный новый мир! И ничто, никакая случайность не нарушала могучей предсказуемости точнейших законов. И если два человека оказались здесь, то и они подчинялись неумолимому закону.
      - Похоже на высокие дома, - сказала Сэцуке. - Высокие дома на берегу моря.
      Стальные колоссы устремлялись в небо, сплетались из множества труб различных размеров и диаметров, пронизывались большими и малыми отверстиями, и ветер, дующий с моря, омывающего их подножья, извлекал из титанических органов печальную, тягучую мелодию.
      - Они мертвы, - сказал Тэнри. - Мне кажется, что когда-то они были живы, но теперь мертвы.
      - Здесь нет ничего живого, здесь только машины, - скорбно сказала Сэцуке.
      Пятна ржавчины расползались по бокам колоссов. Упрямый ветер вырывал пригоршни красного песка из застарелых ран и бросал их к подножию машин. Пройдут еще миллионы лет, и море, бризы, шторма окончательно источат мертвые башни.
      Пляж был так же пустынен - узкая полоска, зажатая между зеркальной поверхностью моря и ощетинившейся иглами равниной.
      Сэцуке присела около воды и опустила ладонь в вязкую волну.
      - Теплая, - сказала девочка.
      - Хочешь искупаться?
      Сэцуке стряхнула капельки и поднялась.
      - Нет. Не хочу. Море такое же мертвое, как и все остальное.
      Небо внезапно потемнело, ветер усилился, поднялись волны и обрушились на пляж тяжелыми, свинцовыми тушами. В воздухе повисла влажная взвесь, по поверхности моря поползли серые шапки тумана, выбрались на сушу и растеклись между растениями-иглами белесыми реками.
      Сэцуке прижалась спиной к груди Тэнри, он обхватил девочку руками, защищая от непогоды.
      - Смотри, - сказала Сэцуке. - Там, над морем...
      Черная точка возникла над горизонтом. Она быстро приближалась, увеличиваясь в размерах.
      - Птица, - неуверенно предположил Тэнри.
      Точка расплылась, теперь можно было различить мерно взмахивающие крылья, делающие чересчур правильные, механические движения.
      - Ангел, - сказала Сэцуке и еще теснее прижалась к Тэнри.
      Гигантские крылья замерли, изогнулись, стальное тело понеслось низко над водой, срезая высокие волны и взметая тучи брызг, пока, наконец, не легло на море, не распласталось по нему, и не исчезло на мгновение под свинцовой поверхностью.
      Затем море вздыбилось, взорвалось раскаленными гейзерами, взметнувшимися под небеса, тягучая оболочка порвалась, выпуская стальной крылатый плод из своих ледяных пучин.
      Ангел опустился на колени и приблизил лицо к стоящим неподвижно Сэцуке и Тэнри. Крылья распростерлись в стороны, почти скрыв небо, и в опустившейся тьме сияли лишь глаза макрибуна. Стальные пальцы рук вонзились в песок, ударив по одной из колоссальных башен, и та медленно начала крениться, издавая ужасающий скрип, рассыпаться, а порыв ветра извлек из ее ржавых труб последний предсмертный аккорд.
      - Вы довольны? - спросил ангел, и голос его был неожиданно певуч и прекрасен. - Вы довольны миром, которому предстоит родиться?
      - Он ужасен, - сказала Сэцуке.
      Тэнри промолчал. Он внезапно понял, что ангел обращается только к Сэцуке. Она здесь главная гостья, а он, Тэнри, лишь ее почетный караул.
      - Он ужасен, - повторила девочка, - потому что в нем нет ничего живого.
      - Именно поэтому он так прекрасен, - возразил ангел. Накатывающийся прибой шумел, омывая его громадные пальцы и колени. Тусклая вода бежала по взрыхленному песку, прокладывая быстро оплывающие русла. - А жизнь... Почему бы вам не стать частью того, что вы называете жизнью? Остаться здесь, измениться и положить начало новому, совершенному человечеству?
      Крылья ангела взмахнули, сошлись в вышине, открывая путь холодному свету солнца. И Тэнри увидел самого себя. Он был старше, гораздо старше, чем сейчас. И Сэцуке была взрослее. Они шли по берегу, держась за руки, иногда заходя вглубь воды, так что она доставала до бедер, то выбегая на песок.
      - Почему ты тогда согласился, Сэцуке? - спрашивал взрослый Тэнри. - Тебе ведь никогда не нравился этот тезис?
      Сэцуке смеялась.
      - Зато мы здесь вместе! Наши дети заполнят механический мир дружбой, любовью, горем, печалью. Вдруг и в этом есть хоть какая-то надежда?
      - Мы не сможем остаться такими, какими были, - говорил Тэнри. - Мы изменимся. Точнее, не мы, а наши потомки... Что, если и любовь у них станет механической? Что, если дружить они будут только так, как дружат шестеренки в машине?
      - Я не понимаю тебя, Тэнри, - отвечала взрослая Сэцуке.
      - Я сам себя не понимаю, - признавался Тэнри. - Но здесь даже нет смерти. Мы будем существовать вечно!
      - Ты же знаешь, что смерть умерла, - улыбалась Сэцуке, но что-то злое появлялось в ее усмешке. - Она умерла очень давно. Или ты еще скучаешь по ней?
      Взрослый Тэнри остановился. Взрослая Сэцуке смотрела на него. Что-то новое появилось в ее глазах. Она что-то знала, тайное, скрытое до поры. В ней была сила, и взрослый Тэнри ощущал ее. Он почувствовал, что руки налились тяжестью. Он посмотрел на ладони и ужаснулся. Тончайшая амальгама растекалась от кончиков пальцев, струилась к запястьям, уходила к плечам.
      - Ты видишь это, Сэцуке?! - вскрикивает взрослый Тэнри. - Мы скоро сами станем мертвыми механизмами! Разве этого ты хотела?!
      Видение исчезло.
      И вновь тьма пала на окружающий мир.
      - Нет! - крикнула Сэцуке. - Нет! Ты ничего не получишь от меня!
      Ангел склонился еще ниже, его пасть распахнулась, открывая раскаленную бездну, наполненную бесконечным частоколом высоких стальных игл, на которых наколоты, словно бабочки, тысячи, тысячи, тысячи человеческих тел. Они были еще живы, они корчились в муках, а между наконечниками игл и нёбом ангела вспыхивали ослепительные молнии, гальванизируя нагие тела.
      Стоны, крики, плач смешивались с оглушающим громом, кровь стекала по гладким бокам кольев, сливалась во множество рек и устремлялось в стальное горло механического ангела.
      И тут Сэцуке увидела, как на одной из игл извивается Агатами, ее голова запрокинута, безумные глаза смотрят на бывшую подругу, а сухие губы шепчут:
      - Помоги мне... помоги мне... помоги...
      Сэцуке рванулась вперед, но Тэнри крепко удерживал ее. Сэцуке рвалась, билась, царапалась, но руки мальчика стальным кольцом охватывали ее.
      - Нет, Сэцуке, нельзя, нельзя! - кричал Тэнри, а ангел смеялся.
 
      20
      - Как в добрые старые времена, - сказал Идзуми, оглядывая приборную панель.
      - За исключением того, что теперь придется пилотировать консервную банку, - сказал Танаки и подключил наушники.
      - Судьба причудлива, - согласился Идзуми и потер подбородок, на котором еще желтели застарелые синяки. - Хорошо, что мне еще челюсть не сломали.
      - "Альбатрос", "Альбатрос", взлет разрешаю, - зашипел синтезированный голос. - Ваш коридор - "Ф", расчетное время выхода на цель - сорок три минуты.
      - Вас понял, Центральный, коридор - "Ф", расчетное время - сорок три минуты. Начинаю разгон, - сказал Танаки.
      - А как там наша милая Юри? - мечтательно спросил Идзуми. - Нам ее будет не хватать, кэп.
      - Не отвлекайся, - строго сказал Танаки.
      Обтекаемое тело скользнуло по взлетной полосе, мягко легло на плотную волну, бетонное поле резко ушло вниз, стоявшие рядами ракетоносцы сжались, превращаясь из гигантских машин в крошечных насекомых, а сверху наплывало золотистое сияние анима-коридора.
      Машина набрала высоту и легла на курс. Глубоко внизу раскинулись серо-зеленые многоугольники городских пригородов, по царапинам дорог тянулись ряды машин. Если приглядеться, то можно было увидеть, как чуть впереди бежит треугольная тень ракетоносца.
      - Кэп, а почему вы согласились? - спросил Идзуми.
      - О чем ты? - спросил в свою очередь Танаки, хотя прекрасно понял - о чем. Вот об этом. И еще о ракетах, упрятанных в брюхе бомбардировщика и дожидающихся стартовой позиции.
      - Вы знаете, - сказал Идзуми.
      - Наверное, потому, что надо что-то делать. Я не хочу умирать.
      - Вы эгоист, кэп, - усмехнулся Идзуми. - Но не мне вас упрекать. Я сам такой. Я люблю, когда вокруг люди, когда рядом Юри, когда вы что-нибудь бурчите. Я люблю мир.