Красотки в неволе

      Первая куча предназначалась Анне. Причем громадная – сразу и не поднимешь. Лиза ухватила половину вещей и повернулась к Анне.
      – Я положила свой любимый серый кашемировый свитер. Не отдавай его в химчистку, просто стирай в холодной воде.
      Она улыбнулась подруге, но та взирала на нее с ужасом.
      – Я этого не возьму!
      – Что? – Лиза не могла скрыть огорчения.
      Наверное, не нужно было прибавлять сюда старую одежду. Кому нужны чужие обноски?
      – Но почему?
      – Потому что не верю, что ты скоро умрешь.
      – Ах, это. Можешь мне поверить, умру.
      Анна скрестила на груди руки:
      – Если ты умрешь, я буду вечно хранить как самое дорогое сокровище все, что ты оставишь мне в завещании. Но до тех пор мне нужна только ты.
      Джульетта тоже скрестила руки:
      – Я согласна с Анной.
      Лиза с досадой повернулась к Дейдре:
      – Вразуми их, Дейдра. Ты здесь единственная реалистка.
      – Если ты полагаешь, что верить в твою скорую смерть – значит быть реалисткой, то я не реалистка. Хотя рецепт твоего лимонного печенья взяла бы. Пол его обожает.
      – Дейдра! – возмутилась Джульетта. – Ты не возьмешь рецепт лимонного печенья!
      – Рецепт лимонного печенья – ерунда! – ска ала Дейдра. – Главное – Лиза должна научиться с большим оптимизмом смотреть на жизнь. И в этом мы ей поможем.
      – Я дьявольски устала от оптимизма. До тошноты устала. – Лиза опустилась на диван, уронив на пол одежду, салфетки, компакт-диски и книги, которые держала в охапке. – Я всю жизнь была оптимисткой, всю жизнь была до невозможности собранной. Сильно это мне помогло?
      Она закрыла лицо руками и зарыдала. Она их не видела, только чувствовала – чья-то рука легла на спину, чья-то сжала плечо, чья-то гладила по волосам.
      – Послушай, – нарушила молчание Дейдра. – Мы не дадим тебе умереть. Мы придем, когда тебе будут делать операцию. Мы присмотрим за твоими детьми и будем заботиться о тебе до тех пор, пока ты не выздоровеешь.
      – На самом деле вы не хотите этого делать, – сквозь слезы проговорила Лиза.
      – Неужели? Мы, черт возьми, твои лучшие подруги! А ты как думала?
      Как она думала?
      – Я думала, вам будет противно. Думала, я перестану вам нравиться.
      Дейдра покачала головой:
      – Ты мне не нравишься —я тебя люблю.
      – Я тоже люблю тебя, – сказала Джульетта.
      – И я тоже! – эхом повторила Анна.
      Теперь они ждут, что Лиза в свою очередь скажет, что любит их. Но ей хотелось сказать совсем другое.
      « Такой?Вы любите меня такой?»

27. Дейдра

      – Пол?
      Дейдра, в майке и трусиках, сидела в кровати и уплетала мороженое прямо из коробки. Сегодня первый раз ходила к стоматологу – предстояло нечто среднее между удалением зубного камня и операцией на десне. Заморозка почти отошла, и боли она почти не чувствовала – она-то боялась, что будет гораздо бол нее, – но все равно, кроме мороженого, в рот ничего не лезло.
      Жарко. Первый по-настоящему жаркий вечер в этом году. Всего за шесть недель погода от внезапной метели перешла к щедро усыпанной цветами весне и наконец добралась до удушающей жары лета. Удивляться нечему – Джерси. В противоположном конце спальни Пол у окна возился с кондиционером, чтобы можно было спокойно спать.
      – Сейчас, одну минутку. – Он приподнял тяжелое устройство, подтолкнул его влево, и оно, наконец, встало на свое место в оконной раме.
      Весь в поту, Пол отошел от окна:
      – Уф!
      – Тебе помочь?
      Обычно они делали это вдвоем, но сегодня после визита к зубному она на правах болящей получила освобождение.
      Пол отряхнул руки:
      – Нет, вроде сам справился.
      Он воткнул толстый провод удлинителя в розетку, нажал кнопку пуска и отступил, когда кондиционер заработал. В ноги Дейдре ударила струя холодного воздуха, она накинула простыню.
      – Пожалуй, я лучше выключу этого зверя, – сказал Пол. – Обожаю смотреть на твои ноги.
      – Не смей! – Дейдра улыбнулась, чуть нервничая.
      С тех пор как она вернулась, они занимались любовью всего несколько раз. Нельзя сказать, чтобы она не радовалась возвращению. Нашла учительницу пения – молоденькую мамашу, которая только что переехала в Хоумвуд из города. Начала петь в женском хоре. Получала колоссальное удовольствие (больше, чем раньше, – поразительно!) от общения с детьми. За те месяцы, что Дейдра провела в городе, они подросли, стали более самостоятельными. С ними теперь так занятно. Да и снова оказаться рядом с Полом совсем неплохо.
      Но заниматься с ним сексом по-прежнему не хотелось.
      – Я собиралась спросить тебя о Лизе. – Дейдра поспешила перевести разговор на тему более интересную, чем ее ноги. – Как думаешь, она выкарабкается?
      Дейдра много времени проводила с Лизой: возила ее на анализы и на приемы к врачу, помогала с детьми и по хозяйству. Сейчас Лиза в больнице. Два дня назад ей сделали операцию на печени – восемь часов под наркозом. Все прошло хорошо – нашли и удалили всего один пораженный участок. По мнению врачей, с раком они справились. Теперь здоровая часть печени начнет восстанавливаться и, если раковые клетки не выскочат где-нибудь еще – строго говоря, раковые клетки, обнаруженные в печени у Лизы, – это клетки рака матки, перебравшиеся сюда из первоначального места, но кто знает, где еще они могут прятаться (печень, как правило, страдает в первую очередь), – так вот, если больше нигде ничего нет, с Лизой все будет замечательно. Если, конечно, она ненароком не попадет под автобус.
      Пол присел на кровать и вздохнул:
      – Я ведь терапевт, не онколог.
      – Все равно, что ты думаешь? Честно.
      Он снова вздохнул, на этот раз глубже:
      – Смертность от рака печени страшно высокая. Но в данном случае все развивается по наилучшему сценарию. Патологические изменения удалось остановить. Лиза молодая и в остальном здоровая женщина. Если кому и суждено справиться с подобной болезнью, так это ей.
      Дейдра покачала головой:
      – Рядом с ней я чувствую себя маленькой – жалуюсь на свой дурацкий зуб, как ребенок.
      Пол ласково улыбнулся и взял Дейдру за руку:
      – Можешь пожаловаться на зубик мне.
      – Лиза не перестает меня поражать. Сегодня была у нее в больнице. Лежит, отовсюду торчат трубки, а она заказывает купальники для ребятишек.
      Пол засмеялся:
      – В этом вся Лиза. Голубой, красный, зеленый и розовый?
      – Нет. Странно, но с тех пор как заболела, она совершенно отказалась от своей цветовой системы. Говорит, все равно эта система теряла смысл, когда вещи переходили по наследству от старших к младшим. Представляешь, она разрешила детям самим выбирать цвета.
      – Анархия!
      – Точно. Ей, правда, не очень нравится, что Мэтти требует фиолетовый с желтыми цветочками костюм для серфинга.
      – Лучше уж пускай думает о костюмах для серфинга, чем о смерти.
      Смерть. Как страшно, когда говорят о смерти твоей подруги. Дейдра поежилась. Пусть даже только о возможной смерти и пусть даже эта мысль постоянно сидит в твоей собственной голове. Она всегда здесь, эта жуткая мысль, – когда размышляешь о болезни Лизы, когда добиваешься, чтобы за ней как следует ухаживали, когда помогаешь ее домашним справиться с неизвестностью. Возможность смерти приобрела почти осязаемый образ. С оглядкой на нее Дейдра принимала решения, делала тот или иной выбор.
      «Не забывай, – твердила она себе, – убедись, что делаешь именно то, что хочешь сделать».
      – Просто голова кругом, как все переменилось, – вздохнула Дейдра. – До сих пор не могу поверить: Анна разводится и ждет ребенка, Джульетта разводится и, кажется, влюблена, Лиза на больничной койке. Смешно сказать, из всех нас только у меня жизнь какой была полгода назад, такой и осталась.
      – Что же тут смешного?
      Глянув в его доверчивое лицо, Дейдра сообразила: Пол понятия не имеет, о чем речь. Его не было в ресторане полгода назад, когда она объявила, что ненавидит его; он не в курсе ее немузыкальныхфантазий касательно Ника и более увлекательной жизни.
      А сейчас, когда она дома и уже не помышляет о том, чтобы бросить мужа и пуститься на поиски приключений, сказать ли ему правду? Бог свидетель, она хочет, чтобы их отношения стали более прочными и честными. Но значит ли это, что она должна исповедаться во всех своих прошлых грехах? Может, достаточно по клясться самой себе, что отныне она будет вести себя хорошо?
      – Это я заварила всю кашу, я захотела петь, – сказала Дейдра, от души надеясь, что ее не разразит гром.
      Все-таки это была правда, хотя и не вся правда.
      – Остальных собственная жизнь более или менее устраивала.
      – Просто ты единственная говорила об этом вслух. – Пол нахмурился и покачал головой. – Теперь совершенно ясно – ни одна из них не была до конца счастлива.
      – А Лиза? Она же не сама выбрала себе рак, не сама устроила крутые перемены в жизни.
      – В определенной степени – сама, – возразил Пол. – Не она решила сотворить себе рак, но, заболев, она сама решила изменить жизнь.
      – Верно. Но вот что меня беспокоит. Всегда ли мы знаем, что для нас лучше? Я хочу сказать – вот мы изменяем что-то, но, может, изменить нужно не это, а совсем, совсем другое. Взять меня. Кинулась в музыку, собралась стать певицей. А вдруг мне надо было идти в медсестры или что-нибудь в этом роде? Работали бы вместе с тобой здесь, в Хоумвуде…
      Пол похлопал ее по руке и поморщился:
      – Ты это уже пробовала, милая. Ясно как божий день, это занятие не для тебя.
      Дейдра его почти не слушала. Ей в голову пришла неожиданная мысль: она мечтала изменить свою любовную жизнь, сменив мужчину, а на деле все, что ей нужно, – изменить взаимоотношения с Полом. Остановка за малым: она и раньше не знала, как это сделать, и сейчас не знает.
      – Я рада, что вернулась.
      – Рада?
      В чем, в чем, а в этом-то она не сомневалась.
      – Мне надо, чтобы ты знал, Пол. Я здесь, потому что так захотела.
      – Правда?
      – Правда.
      А если бы она, как Лиза, думала, что ей осталось прожить полгода или год? Вернулась бы домой в этом случае? Раньше, до вылазки в Нью-Йорк, Дейдра точно знала, как проведет последние месяцы на этой земле: начнет прыгать с парашютом, объедет весь мир – словом, совершит все, на что прежде не хватало смелости.
      Теперь другое дело. Единственное, чего она хочет и чего всегда безумно боялась, – это жить здесь и любить свое семейство. И влюбиться, наконец, в этого мужчину, которого обожает!
      Пол притянул ее к себе, прижал. Сердце гулко стучало прямо ему в грудь. Руки Пола поползли вниз, обхватили ее бедра.
      – А этого ты тоже хочешь? – прошептал он.
      Она лишь кивнула – слова застряли в горле.
      Его объятия стали жарче, пальцы скользну ли под резинку трусиков. Она закрыла глаза и сделала то, что делала всегда, – начала представлять себе Ника.
      Нет! Так нельзя! Она заставила себя открыть глаза. Это несправедливо по отношению к Полу, к их браку, к ней самой, в конце концов. Больше этого не будет.
      – Погладь меня, Пол.
      Он вытянул руку и опустил ладонь между ее ног. Ах ты, господи, вот неумеха…
      – Нет. – Дейдра взяла его руку и направила. – Вот так.
      Его пальцы касались ее то слишком грубо, то так легко, что она почти ничего не чувствовала.
      Но должно же, должно получиться! Что делать? Если она разозлится или будет нетерпеливой, станет только хуже. Одно ясно: больше она не желает лежать рядом с собственным мужем и при этом далеко от него, в воображаемом мире, не желает получать удовольствие со всем не от того, что происходит в постели.
      В голове мелькнуло смутное воспоминание.
      – Знаю!
      Куда же она это засунула? В укромное место, чтобы не нашли близнецы и случайно не наткнулся Пол. Молодец! Отличное место! Они точно никогда не найдут. Самой бы отыскать. В ящике с бельем нет, под ночными рубашками нет, под колготками нет, в старинной деревянной шкатулке, где лежат паспорта, тоже нет… Ага! Вот где! Лежит себе спокойненько под шелковым бельем, которое она надевала на свадьбу и с тех пор больше никогда. Давнишний подарок Лизы – «маленький дружок». Умница Лиза не забыла снабдить его батарейкой, и, разумеется, самой долгоиграющей. Дейдра повернула рычажок, и «дружок», ожив, застрекотал.
      – Что это такое? – с кровати спросил Пол.
      Дейдра с улыбкой показала машинку.
      – Что же это?
      – Не волнуйся. – Дейдра стянула через голову майку, стащила трусики и забралась на кровать. – Увидишь, нам обоим понравится.

28. Лиза

      Лиза растянулась на одеяле, подставив лицо лучам горячего солнца. Наконец-то лето. На верное, следовало бы позаботиться о солнцезащитных средствах, но по непонятным причинам она чувствовала себя совершенно неуязвимой. Она пережила рак матки и рак печени – поправка: маточныйрак печени, как ни странно это звучит, особенно учитывая, что у нее вообще больше нет матки, – и теперь полагала, что уж рак кожи ей точно не грозит. В следующем месяце она побеспокоится о защите от солнца. В следующем месяце она обо всем побеспокоится. А сейчас хочется просто расслабиться.
      Где-то во дворе жужжала косилка Томми. На то время, что она была в больнице, и потом, когда несколько недель приходила в себя дома, попутно проходя курс химиотерапии, Томми взял отпуск и с утра до ночи ухаживал за женой и детьми, выполнял самое необходимое по дому. А двор запустил. В конце концов, явился Пол и скосил густую весеннюю поросль. Однако через две недели трава снова была детям по колено. Сад заполонили сорняки. Но сегодня утром Томми наконец нашел время и привел лужайку в божеский вид. Коротенькая жесткая стерня щекотала Лизе спину даже сквозь рубашку и одеяло. Сейчас Томми возился с травой вдоль подъездной дорожки и, без сомнения, блаженствовал.
      С закрытыми глазами Лиза прислушивалась к детской болтовне неподалеку. Они притащили краски и огромные листы бумаги. Томми разрешил им надеть купальники.
      – Когда закончат рисовать, побегают под разбрызгивателем и снова будут чистыми, – объяснил он.
      Именно так всегда рассуждала ее мать. Лизу такое легкомыслие неизменно доводило до белого каления, но в теперешнем размягченном состоянии она только улыбнулась.
      На лицо упала тень. Облако? Нет, не похоже. Лиза приоткрыла глаза. Над ней стоял и пыхтел Генри. В руке он держал длинную тонкую кисточку, с ее кончика угрожающе свисала капля красной краски. Помедлив, капля шлепнулась Лизе на щеку.
      – Ничего страшного, – поспешила сказать Лиза, надеясь сразу пресечь возможные слезы Генри.
      Он снова запыхтел, продолжая пристально ее разглядывать.
      – Тебе что-то нужно, милый?
      Он зашептал, но так тихо, что пришлось переспросить.
      – Я сказал – можно мне покрасить твою голову?
      Что? Потребовалось некоторое время, что бы до нее дошло. Простая, по сути, просьба, но как-то не рассчитываешь услышать ничего подобного, а потому сразу и не сообразишь, о чем речь. Покрасить? Ее голову? Она подняла руку к голове. Вот оно что: косынка, которой она по-пиратски повязала свой лысый череп, свалилась. Ну, разумеется. Кто сможет устоять перед таким холстом!Кто, имея под рукой краски и кисти, не испытает искушения раскрасить его? А почему бы нет? Хуже, чем сейчас, все равно выглядеть невозможно.
      – Конечно, дорогой. – Лиза села, чтобы сыну было удобней. – Уверена, ты сделаешь меня очень красивой.
      Очень медленно он наклонился к самому ее уху:
      – Значит, можно?
      – Да! – рассмеялась она. – Можно!
      – Она сказала – можно! – радостно закричал Генри братьям и сестре, которые, очевидно, ожидали решения.
      Только недавно Лиза осознала: Генри казался самым застенчивым и впечатлительным из всей оравы, но на самом деле во многих случаях был и самым отважным. Именно ему остальные поручали трудные просьбы и решение спорных вопросов. Удивительное сочетание прямоты и обнаженных чувств делало его неотразимым ходатаем.
      Вся четверка, хихикая, окружила ее с кистями наизготовку. Лиза почувствовала на макушке первый мазок – холодный, влажный и густой, как лосьон. Мягкие кисточки. Даже приятно. Она прикрыла глаза и отдалась новым ощущениям.
      Было время – очень краткий период, – когда ее мать уже заболела, но еще никто не понимал, что она умирает. Тогда она воспринимала собственную болезнь как одну из возможностей получить удовольствие. Таково было ее жизненное кредо. Она лежала в кровати, обложенная подушками, а дети, с Лизой во главе, таскали ей шоколадное мороженое, массировали плечи и шею.
      – М-м-м! – наслаждалась она. – Разве это не чудесно? Разве я не самая счастливая мать в мире?
      При воспоминании об этом глаза под закры ыми веками обожгло слезами. Лиза редко позволяла себе вспоминать эту черту характера матери, – черту, которую обожала и по которой отчаянно тосковала. И раньше, и сейчас. Будь мама жива, Лиза, не колеблясь ни секунды, призналась бы ей во всем. Мама протянула бы к ней полные руки, Лиза забралась бы на ее пухлые колени и рассказывала, рассказывала о каждом своем ощущении, о каждом переживании. До тех пор, пока не стало бы ясно как божий день: это все чепуха; главное – здесь ее любят, здесь ей ничто не грозит.
      – Мамочка, почему ты плачешь? – встревожился Генри.
      Лиза вытерла щеки.
      – Просто вспомнила свою маму.
      Генри плюхнулся на траву рядом с ней, его мокрая кисточка оставила разводы на ее одежде.
      – А кто была твоя мама?
      – Ее звали Маргарет.
      – Это меня так зовут! – закричала Дейзи. – Маргарет Мэри Рид, сокращенно – Дейзи.
      – Так звали и мою маму, только ее называли Пегги, а не Дейзи. И фамилия у нее была не Рид, а Мэлоуни.
      – Мэлоуни-пустякоуни! – захохотал Мэтти.
      – Пустякоуни-чепухоуни! – подхватил Уилл.
      – Прекратите, – одернул детей Томми. – Мама рассказывает что-то важное.
      Он выключил косилку и с улыбкой сверху вниз смотрел на Лизу.
      – Да! – Генри перебрался к ней на колени. – Рассказывай.
      – Ладно… – начала Лиза, обнимая Генри и судорожно соображая, что бы такое им рассказать, чтобы они не испугались. – Она обожала мороженое. А еще она любила, когда мы все, вместе с моими сестрами и братом, устраивались на диванчике у окна и целый день ели мороженое и играли в разные игры.
      – Совсем как ты, мамочка, – улыбнулся Генри.
      Он видит ее такой? Она такой стала? Господи, что может быть приятнее!
      – Да, как я.
      Генри крепко обхватил ее обеими руками, и тут Томми спросил:
      – Кто хочет под разбрызгиватель?
      – Я! – завопила Дейзи и помчалась на середину лужайки.
      Генри пулей сорвался с ее коленей и вместе с братьями бросился догонять сестру. Томми отвернул кран. Пронизанные солнцем струи воды взмыли в воздух. По траве кругами с визгом носились дети, а над ними плясали крошечные радуги.
      Подошел и сел рядом Томми. Он смотрел куда-то выше ее лба и ухмылялся.
      – Что такое? – спросила она.
      Он поднял брови.
      – Томми! В чем дело?
      Он густо захохотал:
      – Прости, но твоя голова…
      – О господи! – Она быстро провела рукой по засохшей до состояния корки краске. – Я и забыла.
      – Выглядит очень мило.
      – Бесподобно, не сомневаюсь.
      – Шикарно! – Он наклонился и поцеловал ее.
      Врет, конечно. Но она ему благодарна за это. Даже если ее больше устроила бы правда, это не значит, что она не способна оценить ловкую увертку, искусную выдумку.
      Он присел на одеяло, и она привалилась к нему, ощутила его надежную основательность.
      – Как ты себя чувствуешь?
      Она чуть было не выдала свое обычное «отлично», но сдержалась. Весь месяц она экспериментировала: раскрывала очередной маленький секрет и напряженно ждала реакции Томми.
      И каждый раз было ясно: он не возненавидел ее, он не собирается бросить ее теперь, когда узнал правду. И с каждым разом желание отодвинуть занавес еще дальше становилось сильнее.
      – Устала, – честно ответила Лиза. – Сидеть здесь на солнышке восхитительно, но из меня как будто стержень вынули. Эта неизвестность… Лечение закончено, а что потом?..
      Курс химиотерапии позади, и врачи решили сделать перерыв – посмотреть, каковы будут результаты. Лучше ей станет или хуже.
      – Теперь ты пойдешь на поправку.
      Оптимист чистой воды. Таков Томми. В значительной степени это и привлекло ее к нему с самого начала. Оптимизм ей, безусловно, нужен. В определенной мере. Но только не в том случае, если под ним, как под сахарной глазурью, скрывают правду.
      – Может быть, – сказала она. – Очень на это надеюсь.
      Они сидели, окутанные солнечным теплом, а вокруг скакали дети. Что может быть естественнее, зауряднее, но бывало ли так раньше? Похоже, ни разу. Выходные, если погода была хорошая, обычно посвящались походам в парк или устройству новой дорожки в саду, барбекю на открытом воздухе или покраске сарая. И ни когда, никогда они не сидели на солнышке просто так, ничего не делая.
      – Слушай-ка, а как твоя книга? – вдруг вспомнил Томми. – Пока я в отпуске, может, снова поработаешь над ней?
      Лиза рассмеялась:
      – Вряд ли я могу учить людей жить.
      – Можешь, еще как можешь. Теперь ты знаешь о жизни даже больше, чем раньше.
      Поначалу она было решила не придавать словам Томми значения, как очередной порции сахарной глазури, но потом подумала: а ведь правда. Только теперь, первый раз в жизни, она поняла: надо просто жить, просто любить мужа и детей, быть счастливой – или несчастной, если придется, – но не прятаться от живой жизни со всеми ее переживаниями за вихрем лихорадочной деятельности.
      Да, теперь она знает гораздо больше, но, если дело дойдет до книги, слов потребуется совсем немного.
      «Как жить. Вдохните. Выдохните. И будьте счастливы».

29. Анна

      Анна сидела на металлическом диванчике-качалке на крыльце и ждала Дамиана. Попросила его зайти, поговорить о бракоразводном договоре. Клементину отослала к Дейдре поиграть с близняшками, а сама надела свободные штаны и широкую рубашку навыпуск – дабы скрыть новую округлость в фигуре. Допустить хоть какие-то подозрения с его стороны, прежде чем условия развода будут выработаны и все бумаги подписаны, никак нельзя. Перво-наперво надо сделать все, чтобы он никоим образом не смог заполучить Клементину. Позаботиться, чтобы он не зацапал новенького ребенка, можно и попозже. Под широкой рубашкой, кстати, очень удобно спрятать магнитофон, на который она запишет их разговор.
      Его шаги Анна услышала за полквартала. Сколько лет этот звук наполнял ее предвкушением радости, сейчас же так ударил по нервам, что стоило огромного труда усидеть на диванчике. «Возьми себя в руки, – приказала она себе, – ты ко всему готова». Да, легко сказать. Анна вытерла о рубашку вспотевшие ладони.
      Заметив ее, он даже не подумал улыбнуться. Просто поднялся на крыльцо и уселся напротив нее в плетеное кресло-качалку. Анна продолжала раскачиваться, предоставляя ему заговорить первым. (Кто бы знал, чего это ей стоило!)
      – По телефону ты сказала, что готова все решить, – начал Дамиан.
      Анна кивнула.
      Он растянул губы в улыбке:
      – Мои условия тебе известны: деньги за дом, сберегательный счет, ежемесячные выплаты.
      – Алименты, – поправила Анна.
      – Называй как хочешь, – зло бросил он.
      Она сжала в руке подол рубашки и откашлялась.
      – Видишь ли, дело в том, что никаких алиментов не будет. И сберегательного счета или денег за дом – тоже.
      – То есть?
      – Никаких денег нет. Я ушла с работы, Дамиан. Там все равно намечалось сокращение. Вероятно, я могла бы продержаться еще пару месяцев, предложить выкупить свои акции, но я сказала – нет. Я решила уйти сразу, Другой возможности может не представиться.
      – Ничего не понимаю…
      – Мой ресторан! – воскликнула Анна.
      Как здорово! Еще веселее, чем она ожидала! У нее даже перестали потеть ладони.
      – Ты всегда предпочитал забывать, что я хочу этим заняться. У нас выставили на продажу ресторан – «Клеопатру», то самое французско-египетское местечко, где мы однажды встречались на «ужине мамаш». Хозяева долго не протянули, и я поняла – его надо брать.
      – Браво, – сухо отозвался Дамиан. – И что это меняет?
      – Видишь ли, никаких алиментов быть не может, поскольку у меня нет постоянного дохода. И никаких сбережений тоже нет! Я все вложила в ресторан. Пенсионный фонд в том числе.
      – От этого есть очень простое средство – я подам в суд.
      – Разумеется. Ты вправе подать в суд, – согласилась Анна. – Не знаю, правда, насколько это тебе поможет, принимая во внимание все те деньги, что мы вбухивали в твои фильмы на протяжении многих лет. Только справедливо, что теперь я возьму на свое дело хотя бы одну десятую.
      – Остается еще дом…
      – А дом я, видишь ли, заложила. Нужны были деньги для покупки лицензии на продажу спиртного.
      Ага! Удар попал прямо в цель. Анна не смогла сдержать улыбки.
      – Тебе это кажется смешным? Посмотрим, как ты запоешь, когда я по суду получу опеку над Клементиной.
      – Не думаю, что у тебя остались какие-нибудь основания для этого иска, – хладнокровно возразила Анна. – Я ведь теперь буду все время дома, а работать только по вечерам и к тому же прямо здесь, в Хоумвуде.
      Дамиан смотрел на нее со злостью.
      – Поглядим, что станет с твоей уверенностью, когда я увезу Клементину в Англию.
      Какое счастье, что у нее за плечами школа многолетней работы в серьезном учреждении, которая научила ее все предвидеть и заранее готовить ответ на любой мыслимый вопрос.
      – Вряд ли это возможно. Я уже поговорила с иммиграционными службами, и они внесли Клем в список несовершеннолетних, чьи родители угрожали их похитить и вывезти из страны.
      – Я не угрожал.
      – Разве? А только что? Магнитофон все зафиксировал.
      – Сука, – прошипел Дамиан. – Ничего не подпишу!
      – Ах-ах-ах! Новые угрозы?
      Дамиан в упор смотрел на нее, и она заставила себя не отводить глаз. Неожиданно выражение его лица смягчилось.
      – Когда ты начала так меня ненавидеть?
      Такой простой вопрос – и первые искренние слова, которые она от него услышала за бог знает сколько дней, – заслуживает такого же правдивого и бесхитростного ответа.
      – Я никогда не испытывала к тебе ненависти. Просто поняла, что должна уйти от тебя. А я ведь очень тебя любила. Пришлось притвориться, что ненавижу, чтобы было не так больно уходить.
      Его темные глаза стали еще теплее. Он смо рел на нее с тем чувством, которое раньше она считала любовью.
      – Ты еще любишь меня?
      Очевидно, он хотел услышать «да». «Да» означало бы, что еще есть шанс, даже теперь, вернуться друг к другу, забыть выросшую между ними вражду.
      Но правда состояла в том, что, хотя она не испытывала к нему ненависти, она его и не любила. Больше не любила.
      – Нет, – сказала она.
      Он вздохнул:
      – По заслугам мне. Я все испортил, Анна. Да, все испортил… – Не дождавшись ответа, он продолжил: – Мне жаль, знаешь. Вряд ли для тебя это имеет какое-либо значение, но мне правда жаль. Я скучаю по тебе.
      И снова она сказала правду:
      – Я тоже по тебе скучаю.
      – Но не настолько…
      – Нет, не настолько.
      – Значит, конец. Завершим все формальности, подпишем бумаги и пойдем каждый своей дорогой.
      Все? Полная и безоговорочная капитуляция? Не может быть!
      – Ты подпишешь?
      – Да, подпишу.
      Она сидела и смотрела, как он изучает первую страницу, ставит в нижнем углу свои инициалы, переходит ко второй странице, проделывает то же самое. Только на последней странице договора, где излагались условия встреч с дочерью, вышла задержка.
      – Хм-м… – протянул он.
      Рука с авторучкой зависла над бумагой.
      – Это то же самое расписание, которым мы пользовались с самого начала, – заметила Анна.
      И, удержавшись, не стала напоминать: то самое, на котором ты настоял.
      Дамиан сунул ручку в рот и стал грызть в задумчивости.
      – Это нужно изменить, – наконец сказал он.
      – Что ты хочешь изменить?
      В голове сразу закрутились возможные компромиссы: в договоре речь идет о каждых вторых выходных, можно было бы давать ему Клементину на еще один дополнительный вечер или вместо двух недель летом – на три недели. Главное, чтобы опекуном оставалась она, а с этим он, похоже, уже согласился.
      – Дело вот в чем. Я, скорее всего, перееду в Лос-Анджелес. Стало быть, не смогу видеться с Клем так же часто, как раньше. Так часто, как мне хотелось бы.
      – Правда? – только и смогла она выдавить.
      – Да, и, боюсь, скоро. Понимаешь, мы на шли в Голливуде кинопрокатчика для «Невесты на продажу». И теперь, похоже, «Служанка для президента» в любой момент может получить зеленый свет – в главной роли Куин Латифа, а не Вупи Голдберг, чтоб ты знала, – так что моя штаб-квартира перемещается на Побережье.
      – Дамиан, это же… – Анна подбирала нейтральное слово, – удивительно.
      Просто удивительно – он в конце концов добился своего. И именно сейчас. А ведь до этого момента он не обмолвился ей ни словом. Значит, в самом деле собирался идти до конца и выжать из нее максимум возможного, имея в кармане собственную многомиллионную сделку.
      Вдох, выдох. Только бы не вспылить. Вдох, выдох. В этом есть свои плюсы: он будет далеко, можно спокойно начать новую самостоятельную жизнь. Со своим ребенком. Со своими детьми.
      – Ты много поработал, чтобы достичь этого, – припомнила она свой старый верный рефрен. – И ты это заслужил, я знаю. Какое расписание тебя устроит?
      – Я подумывал объединить несколько дней между съемками. Скажем, неделю каждые три месяца или около того. Это был бы лучший вариант.
      У Анны аж дыхание перехватило. И только-то? Она сама об этом и мечтать не могла. Чем меньше общения, тем лучше, вот только Клементина будет разочарована.
      – Само собой, – продолжал Дамиан, – если дела приведут меня в Нью-Йорк, ты не станешь упираться и разрешишь провести с ней лишний вечер.