– Это предложение Эдкама, – буркнула герцогиня. – Он говорит, что свежий воздух и холод должны взбодрить его и усилить сопротивляемость организма. Залезайте скорее, пока мы не замерзли до смерти.

Мария забралась в карету, опустилась на сиденье рядом с Салтердоном и поставила свой чемоданчик на пол. Нащупав плед, она плотнее завернула колени герцога.

– Вы дрожите, – ласково сказала она и сжала своими мерзнущими пальцами его одетые в перчатки руки.

Карета, запряженная гарцующими белыми меринами арабской породы, двинулась вдоль аллеи. Кучер свистел и щелкал кнутом.

– Не нужно кутать его, – сказала герцогиня. – Он не ребенок, мисс Эштон.

– Но он недостаточно здоров, чтобы выдержать такой холод, ваша светлость. Ему нужно время, чтобы окрепнуть.

Закутанная в норковый и лисий мех герцогиня посмотрела на Марию своими серыми, как окружающий их пейзаж, глазами и приподняла бровь.

– Он герцог Салтердон, милая. И происходит из мужественного и сильного рода. Вот уже восемьдесят лет, как я в любую погоду ежедневно катаюсь верхом. То же самое делал и его дед, когда был жив.

– И умер от пневмонии, – внезапно пробормотал Салтердон, чем немало удивил и Марию, и герцогиню. – И я был бы вам чрезвычайно благодарен, если бы перестали вести себя так, как будто меня здесь нет. Может быть, моя речь… немного замедленна, но я вполне способен говорить за себя сам.

Взглянув на Марию, он вскинул густые темные брови. Она не поняла, означал ли этот жест гнев или насмешку. В этот момент Мария могла думать лишь о сильном волнении, охватившем ее при звуках его голоса. Она вдруг поняла, что все эти последние недели денно и нощно молила Господа, чтобы услышать эти чарующие звуки, а теперь, когда это произошло, она уезжает и больше никогда не услышит его.

Она откинулась на спинку сиденья и плотнее завернулась в плащ. Глаза у нее начали слезиться, в носу хлюпало. Пальцы правой ноги – там, где протерся носок туфли – быстро стали неметь. Но все это казалось ей второстепенным по сравнению с внезапно охватившим ее желанием расплакаться. Задрожав всем телом, она крепко зажмурилась.

Салтердон отвернул один край пледа и накинул ей на колени, а затем взял за руку и притянул к себе.

– Ближе, – сказал он, – пока вы совсем не замерзли.

– Нет, – она замотала головой, отказываясь подвинуться. – Я в полном порядке.

– Ваше упрямство полезно для меня, но не для вас. Ладно, попробуем зайти с другой стороны: мне холодно, мисс Эштон. Идите ко мне под плед… тепло вашего тела согреет меня, и я не умру от пневмонии.

– Хорошо, – ответила она и прикусила губу. – Если так…

Мария неохотно придвинулась к Салтердону и застыла, словно аршин проглотив, пока он оборачивал плед вокруг ее бедер и талии, следя, чтобы руки девушки оказались внутри.

– Так лучше? – слабо улыбнулся герцог. Она кивнула.

Снегопад усиливался. Снежные вихри кружились, скрывая извилистую дорогу.

Салтердон вопросительно взглянул на Марию. Ее щеки, нос и подбородок покраснели, в голубых глазах блестели слезы. А рот…

Он отвел глаза и нахмурился.

– Скажите, мисс Эштон, – подала голос герцогиня, – что у вас в чемодане?

– Мои вещи, разумеется. Салтердон переглянулся с герцогиней. Некоторое время они ехали молча, наблюдая, как снег белым одеялом укрывает окрестности. Когда они оказались у перекрестка дорог, одна из которых вела в Хоуорт, а другая углублялась в долину, где вдали светились крошечные желтые окна в домах арендаторов, кучер направил лошадей по извилистой дороге в сторону, противоположную от Хоуорта.

Мария наклонилась вперед, всматриваясь в дорогу, ведущую в Хоуорт, а затем перевела взгляд на Салтердона. На ее длинных ресницах блестели хлопы: снега. Кристаллики льда, словно бриллианты, сверкали в ее пепельных волосах. Трей ничего не сказал, а лишь подмигнул девушке и ободряюще пожал ее руку под пледом. Ее глаза расширились, губы чуть-чуть приоткрылись, маленькая ладошка раскрылась и крепко стиснула его пальцы. От ее улыбки холодный воздух, казалось, потеплел, а хмурое небо стало светлее.

В этот момент он вдруг сообразил, что никогда раньше не сжимал руку женщины, чтобы просто ободрить ее. А когда кучер свистнул и направил лошадей к маленькой деревушке с белыми домиками, выстроившимися, как два ряда зубов, вдоль замерзшего озера, Салтердон понял, что они с Марией продолжают держаться за руки.

– Надеюсь, осмотр позволит нам лучше разобраться в его состоянии, – сказал Эдкам, идя по коридору чуть впереди Марии. Она едва поспевала за ним, держа в руках поднос с пузырьками и медицинскими инструментами. – Так вы говорите, милая, что не заметно никаких улучшений в том, что касается его способности управлять нижней половиной тела?

– Нет, – ответила она.

Он покачал головой и нахмурился.

– Не могу понять почему. Удар по голове вполне мог привести к нарушению работы мозга, но я не вижу причины его неподвижности. Короче говоря, нет никакого физического повреждения, мешающего ему прямо сейчас встать со стула и выйти через дверь.

– Он отгородился от мира в умственном и эмоциональном плане. Может, и физическом тоже?

Эдкам задумался и снова покачал головой.

– Возможно. Но этот человек – герцог Салтердон, милая. Наследник одного из богатейших состояний Англии. У него было все: молодость, здоровье, красота. И у него были обязательства, ведь так?

Эдкам прошел дальше по коридору и исчез за дверью комнаты Салтердона. Мария следовала за ним, вспоминая как днем вышла на порог дома и обнаружила, что Салтердон сидит в карете, потупив взгляд и дрожа от холода, и от него пахнет вином. Она опять переживала те знакомые и волнующие чувства, которые нахлынули на нее, когда она поняла, что остается в Торн Роуз. А когда их экипаж катился по извилистой дороге, и герцог продолжал держать ее за руку, она на мгновение погрузилась в глупые мечты о том, что они любовники и совершают романтическую прогулку по заснеженным долинам.

Глупая девчонка.

И еще она вспоминала, как он обнял ее тогда, возле пианино. Его объятие было таким нежным, что она прямо-таки растаяла от тепла его рук и тела.

Вероятно, напряжение последних недель совсем расстроило ее нервы.

А воспоминания о том, как ее рука лежала у него между ног, ощущение жара и…

– Мисс Эштон, вы идете? – послышался голос врача из комнаты Салтердона.

Мария перевела дыхание. Не заболевает ли она? Все тело дрожало, как в лихорадке.

Комната встретила ее резким запахом лекарств, от которых щипало в носу и слезились глаза. Вокруг кровати Салтердона, придвинутой к гудящему камину, были разложены красные горячие угли. Рядом стояла Молли, готовясь вылить на них едко пахнущую жидкость. Угли шипели, и от них поднимался пар.

– Идите сюда, мисс Эштон, – позвал Эдкам. – Быстрее.

Мария осторожно пробралась сквозь клубы пара к столику, куда указал Эдкам, и поставила на него поднос с инструментами. Затем она повернулась к кровати и замерла.

– Герцогиня говорила, что вы ухаживали за больным братом, – сказал Эдкам, выливая себе на ладонь маслянистую жидкость. – Значит, вы способны помочь мне.

Она проглотила застрявший в горле ком и слегка кивнула.

– Хорошо, – наклонил голову Эдкам и откинул закрывавшую Салтердона простыню.

Герцог лежал на животе, полностью обнаженный. У него были широкие плечи, тонкая талия и узкие бедра.

Его ягодицы были круглыми и крепкими, а великолепной формы ноги от середины бедра и ниже были покрыты черными жесткими волосами.

– Мисс Эштон?

Она заморгала и заставила себя посмотреть на Эдкама, который протягивал ей флакон с маслом.

– Втирайте в нижнюю половину тела. Пар раскроет поры, и лекарство будет лучше впитываться. От тепла кровообращение усиливается, кровь приливает к костям и мышцам, и, кроме того, делает мышцы более гибкими и эластичными.

Мария обогнула кровать, и как раз в этот момент Молли вылила на угли чашку с водой. Одежда Марии мгновенно промокла и прилипла к телу, а воротник платья стал напоминать петлю. Оглянувшись, она увидела прищуренные глаза служанки и ее злорадную улыбку. Молли поняла замешательство Марии и наслаждалась им. Набрав полную грудь воздуха, Мария вылила теплое масло из ладони на спину Салтердона. Жидкость на секунду застыла, образовав сверкающую в свете лампы лужицу, а затем струйкой потекла вдоль позвоночника. Девушка нерешительно протянула руку и одним пальцем остановила масло. Прикосновение было таким легким, что она не заметила бы его, но Салтердон напрягся, затаил дыхание и сжал пальцами простыню.

Закрыв глаза, она провела своими блестящими от масла руками по его талии, упругим ягодицам, по тыльной стороне бедер. Мария с силой втирала масло, массировала его крепкое тело с ровной и гладкой кожей. Она почти не видела, что происходит вокруг нее, не слышала разговора, не обращала внимания на Молли, которая время от времени выливала на угли едкую жидкость, отчего плечи Марии скрывались в облаке пара.

Это тело принадлежало не мальчику, вроде Пола, чье возмужание остановила жестокая рука кузнеца. Тело Пола было бледным и мягким.

Это было даже не тело Тадеуса, вернее, то, что она успела рассмотреть, когда он занимался любовью с Молли.

Мария затрепетала. У нее перехватило дыхание, и она почувствовала непреодолимое желание убежать. Но она продолжала втирать и массировать, с наслаждением ощущая пальцами его скользкую и теплую кожу. Она рассматривала его тело, как довелось немногим другим женщинам, отмечая крошечный шрам на левом бедре. И необычную россыпь коричневых родинок на правой ягодице.

– Мисс Эштон?

Она заморгала и медленно подняла взгляд на Эдкама.

– Я сказал, что его нужно перевернуть.

– Перевернуть? Эдкам кивнул.

Молли издала тихий смешок и плеснула лекарство на угли. В воздух взметнулся столб пара, окутав лицо Марии и не давая ей дышать.

– Ты, наверное, думаешь о Теде, – наклонилась к ее уху Молли, – Так вот, хочу тебе сказать, что черта с два тебе удастся заполучить его. Ему, конечно, нравится ощущать на своей коже тоненькую струйку масла, но лить ее буду я. Более того…

– Эй, – перебил Молли Эдкам, – протяните мне руку, пожалуйста. – Похоже, мисс Эштон устала.

– Ладно, – ответила служанка и, оттолкнув Марию, подошла к нему.

Боже милосердный, что это вдруг на нее нашло? За последние недели она не раз видела Салтердона полураздетым, часто касалась его. Она ухаживала за ним: кормила, брила, расчесывала гриву спутанных волос, делала ему маникюр. А теперь она застыла у его постели, боясь пошевелиться или вздохнуть, странно взволнованная оттого, что увидит этого человека обнаженным, коснется его тела.

Вздернув подбородок, она схватила Молли за руку и оттащила в сторону.

– Благодарю вас, но я прекрасно справлюсь сама. Они перевернули его.

Мария отвернулась, толкнув ведерко с углем и опрокинув кувшин с водой. Она успела поймать его, прежде чем он упал со стола, прижала к груди и закрыла глаза.

– Масло, мисс Эштон, – раздался голос Эдкама.

Мария медленно поставила кувшин на место и повернулась к кровати, с облегчением обнаружив, что чресла Салтердона обернуты махровым полотенцем. Подняв на него глаза, она увидела, что он смотрит на нее, только на нее. Взгляд его серых глаз был затуманен, прядь темных волос прилипла к влажному лбу, лицо блестело. А губы… один угол его рта был опущен, а другой приподнят, как будто Салтердон боролся с собой, как во время таких частых вспышек ярости.

Мария с трудом протянула руку, казалось, что рука весит целую тонну – за маслом, вылила его из бутылки на ладонь, подождала, пока оно потекло между пальцами, а затем прижала ладонь к животу Салтердона чуть ниже пупка.

По телу его пробежала дрожь, мышцы живота напряглись.

Она размазала масло по его животу и бедрам и принялась энергично втирать, пока ее пальцам не стало больно. Все это время Эдкам добродушно болтал, восхищаясь тем, что за год неподвижности тело герцога прекрасно сохранилось.

Мария коснулась розоватого шрама на его бедре. Он был размером с ее ладонь.

– Ожог? – спросила она, обращаясь скорее к самой себе, чем к Салтердону.

– Да, – кивнул он. – Ожог.

– Как это произошло?

– Когда мне было десять лет, мы с родителями и братом путешествовали по Дальнему Востоку. На обратном пути во время шторма наш корабль загорелся. На меня упала горящая мачта. Отец спас меня.

– Ваши родители погибли.

– Первой была мать. Она утонула.

– А вы остались живы.

Брови Салтердона сомкнулись, глаза стали мрачными и отрешенными. Казалось, прошлое поглотило его. Мария заметила, что во взгляде его мелькнул ужас, тело окаменело от страха.

– Акулы, – наконец прошептал он безжизненным голосом. – Они добрались до тех, кто не сгорел и не утонул. Мы четверо суток провели в море, уцепившись за обломок дерева, который мог выдержать только троих. Поэтому нам приходилось по очереди плыть в воде. У меня от ожогов начался жар, и когда наступил мой черед, отец прыгнул в воду вместо меня… А ночью появились акулы…

Его голос прервался. Тишина, казалось, становится все напряженнее, сгущается, как сумерки за окном. Перед внутренним взором Марии возникла картина бушующего моря, ужаса и крови, становившаяся еще более реальной от окружавшей Салтердона атмосферы незаживающей душевной раны и сознания собственной вины. Она начала понимать – о да! – причины его постоянной злости и враждебности.

Он винил себя в смерти отца.

– Вокруг нас то и дело раздавались крики, – сказал он тихим грудным голосом. Его лицо исказилось до неузнаваемости: глаза расширились, ноздри трепетали, губы раздвинулись, обнажив белые зубы. Все тело его стало твердым, как камень. – Вода была неподвижной, как стекло, а ночь необыкновенно светлой. Над черным волнистым горизонтом висела полная луна. Отовсюду доносились мольбы мужчин, женщин и детей: «Господи, спаси». От криков боли и ужаса кровь стыла в жилах.

Салтердон сглотнул. Не отрывая взгляда от Марии, он безжизненным голосом продолжал рассказ.

– Неожиданно из глубины всплыло чудовище и перекусило отца пополам. Когда это случилось, мисс Эштон, я смотрел ему прямо в глаза. Он даже не вскрикнул. Он был слишком гордым.

Салтердон закрыл полные муки глаза. Дыхание его сделалось затрудненным.

– На его месте должен был быть я, мисс Эштон. Если бы он в ту ночь не занял мое место, то теперь был бы жив, наслаждаясь положением, которое дает герцогский титул, достойный его великих предков. Он был чертовски хорош в этой роли. Всегда благоразумный. Рассудительный. Самый умный человек из тех, кого я знал. В мгновение ока в десятилетнем возрасте я стал герцогом Салтердоном. И мне, черт возьми, нужно было быть достойным репутации отца, как джентльмена, как главы семьи, героя, пожертвовавшего жизнью ради своих близких… А я больше всего хотел свободы, чтобы наслаждаться беззаботным детством.

Он опять умолк. И только тогда они обнаружили, что остались в комнате одни. Когда ушли Эдкам и Молли? Красные мерцающие угли продолжали согревать и освещать комнату, но облака пара постепенно рассеивались, оставляя после себя лишь холодную сырость, которая проникала в складки одежды Марии, пробирая до костей.

Когда в последний раз она осмеливалась дышать?

Когда она успела сесть на край кровати, почти неприлично прижавшись к его телу?

Когда она нашла его руку и успокаивающе сжала ее, так же, как он делал это сегодня днем?

Когда она утонула в этих темных глазах, погрузилась в его мучительные воспоминания, так что сердце замирало, а дыхание прерывалось?

Когда он перестал быть для нее просто пациентом?

Когда он превратился в мужчину из плоти и крови, заставив ее забыть обо всем и так обострив чувства, что она даже через платье ощущала жар его обнаженного тела? Как будто к ее бедру прикасались раскаленным железом. Несмотря на то, что ему исполнилось тридцать пять, тело у него было, как у юноши. Мария подумала, что даже в самом расцвете юности он выглядел точно так же. Разница только в глазах, где прятались усталость, страдание и гнев. С замиранием сердца она вдруг поняла, что чувства, которые она испытывает, не имеют ничего общего с жалостью или даже с нежностью и состраданием сиделки к своему пациенту.

Мария смутилась. Она попыталась отпустить его руку, но он не позволил. Его горячие и влажные пальцы удерживали ее, как ни пыталась она высвободиться, не теряя достоинства.

– Отпустите меня, – она повторила попытку. «Отпустите», – мысленно умоляла она, но ее тело – ее вероломное тело – само в жажде близости тянулось к нему.

Он провел ее рукой по своему животу. Ладонь Марии размазала последнюю маленькую лужицу масла вокруг пупка и скользнула по дорожке блестящих темных волос, уходящей л од полотенце.

– Мне, наверное, нужно позвать Гертруду, – еле слышно сказала Мария. Она не отрывала взгляда от их сцепленных рук, скользнувших вверх по его широкой груди к твердым соскам цвета меди, а затем опять вниз к животу, и еще ниже, пока кончики ее пальцев не коснулись полотенца.

– Не хочу Гертруду, – ответил он.

– Но она точно так же может…

– Она далеко не так красива.

Мария вся вспыхнула, взглянув ему в лицо… эти глаза, губы, которые насмехались над ней, дразнили, проклинали ее. Казалось, он собирается сказать что-то такое, что окончательно лишит ее присутствия духа. Воздух вокруг них как будто звенел от напряжения, и она поняла, что больше не в силах переносить заполнивших все ее существо чувств: страха, волнения, нежности… и необычного наслаждения. А потом…

Свободной рукой он обнял ее за шею, крепко ухватил пальцами за волосы и притянул к себе так, что ее соски слегка коснулись его груди. Их лица, губы оказались совсем близко. Разум приказывал ей сопротивляться, но тело не слушалось. Следовало сказать, что, хоть он и герцог, а она наемная прислуга, он не имеет права обращаться с ней, как с какой-нибудь дешевкой, вроде Молли.

И нельзя путать ее с теми женщинами, которым льстят его небрежные знаки внимания. Но она молчала.

Мария попыталась облизнуть пересохшие губы, но язык ее был таким же сухим и шершавым.

Что он делает?

Зачем?

Разве он не замечает ее чувств?

Конечно, нет. Откуда? Она сама только что поняла это…

Он притянул ее ближе и поцеловал, грубо, настойчиво. Его язык проник ей в рот, сплетясь с ее языком, лишая возможности дышать и отнимая остаток сил. Свободной рукой он просунул ее ладонь под полотенце к той незнакомой и запретной части своего тела… всего лишь легкое касание…

Вскрикнув, она вырвалась и бросилась к двери.

– Разве я так ужасен, мисс Эштон? – его громкий голос, в котором слышались горечь и гнев, заставил ее остановиться на пороге. Он хрипло рассмеялся. – Можете не беспокоиться. Мои ухаживания не пойдут дальше. Негодяй, разбивший мне голову, превратил меня в евнуха, мисс Эштон. Знаменитый лондонский распутник, соблазнитель невинных девушек и непревзойденный разрушитель семейных уз наконец получил по заслугам.

Хлопнув дверью, она убежала к себе в спальню. Разве он не замечает ее чувств?