Так они и лежали, нераспакованные, в подвально кладовке. Фотографии отца я могла помыслить лишь в одном-единственном месте – на стене его кабинета. Там они для меня и оставались. Но настоящая стена, которую я пожирала сейчас глазами, хранила мгновения уже из жизни Кэмерона. Пробираясь через отдел новостей, я еще могла тешиться иллюзией, что былое живо. Оказалось, я лишь подглядывала за ним в щелочку. Теперь дверь в мое прошлое с безнадежным грохотом захлопнулась.

– Вот, подарок тебе принесла.

Я растянула губы в легкомысленной улыбке и небрежно кинула кейс на чистый и строгий редакторский стол. Замки щелкнули слишком резко. Совладав с трясущимися руками, аккуратно извлекла из кейса плотный конверт со статьями. Спокойней, Барбара. Даже Кэмерону незачем знать, что каждая страница щедро удобрена твоим потом, что любое слово легло на лист и сцепилось с другими словами после сотен правок. Пусть никто и не подозревает об этой добровольной пытке по восемь часов в день – даже больше, если учесть изматывающую предрассветную бессонницу. Я утешалась надеждой, что ежедневные тренировки в подобном режиме укрепят мою “журналистскую жилку” и дальше дело пойдет быстрее, но на легкие победы уже не рассчитывала.

Кэмерон уселся в кресло и деловито открыл конверт.

– Присаживайся.

– Ты собрался читать прямо сейчас?

Он понимающе взглянул на меня, помедлил, взвешивая на ладони жалкую стопку бумаги:

– Барбара, это же не “Война и мир”. Потерпи десять минут. И не дергайся так, выпей кофе.

– Кто у вас тут занимается связями с общественностью? Передам ему кое-какие материалы о кампании Фрэнклина.

– Второй ряд, дальний стол. Звать Спирз.

Достав из кейса папку с бумагами Фрэнклина, я вышла из кабинета. Дурнота разыгралась не на шутку. В желудке что-то билось и клокотало, словно я наглоталась живых жуков и теперь они скреблись внутри, пытаясь вскарабкаться по стенкам пищевода.

Какой злобный дух насвистел мне в ухо, будто после семнадцатилетнего перерыва я еще способна что-то написать? Редактирование школьных стенгазет и горстка заметок – вот и вся моя “журналистика”. Колонка “Спросите Барбару”? Так это чистой воды викторина. Игра в вопрос-ответ, требующая одного – элементарного поиска информации.

А Сидни Крайгер – перебежчик, которого я дерзнула заменить, – всматривался в мир проницательным и ироничным взглядом, пропускал его через себя, объяснял и высмеивал. Каждый день! Он выдавал блистательные тексты даже по выходным. Я просто-напросто рехнулась.

Спирз оказался очаровательным длинноногим созданием по имени Соня с огненной шевелюрой и личиком энергичной куклы Барби. Многолетние наблюдения и математический дар позволили нам с Сарой-Джейн вывести формулу для расчета интеллектуального коэффициента таких вот Сонь. Формула выглядела просто и изящно: ИК = вес (в килограммах) – рост (в дециметрах) + возраст. Сонины 49 кило, метр восемьдесят три и 21 год обеспечивали ей сомнительное достижение в 52 балла. Для сравнения: мой ИК уже сейчас равняется девяноста четырем и обещает расти вместе с годами и жировыми складками. Наша формула не была идеальной, но, как правило, попадала в самое яблочко. Поэтому, навскидку произведя расчет Сони Спирз, я приклеила на лицо радужную улыбку и запаслась терпением. Говорить придется предельно медленно и отчетливо, подбирая самые доходчивые слова.

– Привет. Я...

– Дочь Кейси Марлоу! Кэмерон упомянул, что ждет вас сегодня, так что я сразу догадалась: это вы.

Я едва не поперхнулась первым из заготовленных коротких предложений. Проворно выпорхнув из-за компьютера, она улыбнулась мне сверху вниз и протянула руку. Маникюр у нее оказался отменный, ладонь крепкая, сухая и прохладная. Меня кольнула неловкость за собственную невротическую лапу – горячую, потную.

– Как я рада познакомиться с вами, – приветливо тараторила Соня, усадив меня к столу. – Ваш отец здесь настоящая легенда. Любой новичок прежде всего узнает, кто такой Кейси Марлоу, а уж потом все остальное. У “стариков” не переводятся потрясающие истории о нем, но мне пока что не все их позволено слушать. – Она непринужденно сыпала словами и выглядела абсолютно искренней. – Клянусь, я как-нибудь нашпигую “жучками” соседний бар, где все они толкутся, и уж тогда наслушаюсь баллад без купюр. И я безумно счастлива, что вы согласились взяться за колонку Сидни.

Она смолкла ровно на столько, чтобы прикурить сигарету. В стерильном воздухе обновленного отдела новостей потянуло родным дымком. Я проследила направление дыма и переместилась вместе со стулом так, чтобы тянуло на меня.

– Я пока не...

– Да это же не человек, а прыщ на заднице! Непогрешимый, видите ли, пророк-обличитель. Однажды кто-то из наших сочинил воззвание к известному скульптору – не увековечит ли тот откровения Сидни золотыми буквами на белом мраморе. Ну и взбесился же он! Словом, если бы не вы, Кэмерон до сих пор колотил бы лапками, как перевернутый на спину жук.

– Я всего лишь одна из... Но Соня, оглушив меня характеристикой блистательного Сидни, продолжала горячиться:

– Да, я забегаю вперед. Но он вправду ужасно хочет, чтобы вы вернулись. Ужасно! Я слепила ему пару статей – проклятье, не я одна, мы все пытались, – да вышла заминка. Какой темы ни коснусь, она тут же начинает отдавать политикой.

– Кстати, о политике, – моментально среагировала я. – Раз уж я здесь, хочу разгрузить почту и самолично передать вам вот эти бумаги.

Я подсунула Соне материалы Фрэнклина (должна заметить, именно он настоял на таком способе доставки). Она курила, по диагонали пробегая страницы. Новейшая супервентиляция Кэмерона пожирала дым прежде, чем я успевала приобщиться благодати. Дождавшись от Сони особенно глубокой затяжки, я изготовилась, подалась к ней и все-таки заглотнула капельку никотина.

Девушка резко раздавила в пепельнице высосанный до фильтра окурок и кинула бумаги на стол. Что-то в ее нежном фарфоровом лице неуловимо изменилось, стало жестче и официальнее.

– Разумеется, я освещаю деятельность вашего супруга. Недавно довелось свести и личное знакомство. Недели три назад он устраивал прием в своей штаб-квартире. – Она смущенно запнулась. – Стыдно признаться, но не припомню, чтобы видела вас там.

– В тот вечер у меня возникли неотложные дела, – с апломбом заявила я, гадая про себя, о каком именно числе может идти речь. Фрэнклин не счел нужным сообщить мне. Хотя какая разница? Из вечера в вечер мои “неотложные дела” не менялись. Скорее всего, у меня было пылкое свидание с позавчерашней пиццей.

– Ваш супруг... э-э... неординарная, масштабная личность. – На сей раз Соня тщательно подбирала слова. – Жить с таким – миссия особая и далеко не простая. Я проговорила с ним всего несколько минут и то была буквально сметена его напором.

Ладно, несколько минут – еще не интрижка.

Странные мысли, Барбара.

–Эта его главная пиарщица кажется настоящей тигрицей.

Я соорудила понимающее лицо и поспешно закивала.

– Как ее зовут? – добила меня Соня.

– Все пиарщицы похожи друг на друга, как близнецы. Вам не кажется?

И под дулом пистолета я не смогла бы вывернуться ловчее. Заслуженной наградой послужил звонкий, заразительный хохот журналистки. Соня Спирз начинала мне нравиться. Еще немного, и я прощу ей даже длинные ноги, красоту и энергичность.

Перевалив через критическую точку, беседа устремилась в более безопасное русло. Соня выразила убежденность, что мой “неординарный, масштабный” муж без ума от моего возвращения в газету. Я подавила горький смешок. На самом деле Фрэнклин так разорялся, что чуть из штанов не выпрыгнул. Какого черта я не пошла разливать суп в благотворительную столовую или в отделение для лежачих больных? Как посмела пренебречь шансом помелькать у всех на виду и завоевать для него несколько лишних голосов? Впрочем, он без колебаний попытался обернуть себе на пользу мои завязки в газете.

Надо ли объяснять, что я не стала распространяться об этом перед Соней? Мы простились, и я отбыла, заручившись ее обещанием “воспользоваться предложенными материалами, если представится такая возможность”.

Кэмерона я в офисе не обнаружила. Зато там сидел Мак, поглощенный спортивным разделом сегодняшнего номера. Хороший костюм вместо привычных мятых тряпок, в которых он совершал моционы по нашему кварталу. Мак явно постригся у дорогого мастера – из тех, кто не старается “окультурить облик”, а просто стрижет. Заметная перемена за ту пару недель, что мы не виделись. И все же в нем сквозила некая первобытная свобода, пусть даже обузданная и загнанная под хрупкую скорлупку цивилизованности. Слишком мощная фигура, слишком много вкрадчивой силы в каждом движении...

– А, это вы, фантом из тумана. Вовремя. Большое жюри предъявило обвинение придуркам, с которыми я так несчастливо столкнулся. Вот думаю отметить это дело, так что присоединяйтесь.

– По-моему, это был грузовик.

– Грузовик, разумеется. За рулем которого сидел настоящий ас. Кое-кому пришлось не по нраву, что я расследовал смерть моего друга.

– Вы морочите мне голову.

– Чушь. Предлагаю сделку – вы идете со мной на ланч, а я вам все рассказываю.

– Нет, не могу. Должна кое-что обсудить с Кэмероном.

– Ваши статьи?

Я подавила стон.

– И много уже народу знает об этом?

– Давайте посчитаем. Он зачитывал куски мне, одному лифтеру, трем уборщицам, курьеру из службы доставки горячих обедов и... да, точно, абсолютно каждому, кого удалось изловить. И кстати, впервые после вероломства Сидни Крайгера улыбался.

Сукин ты сын, Кэмерон, выволок меня на посмешище. Я давно отвыкла от непринужденности, царящей в отделе новостей, где все друг другу братья и ничего не удается скрыть. Одно хорошо: похоже, Кэмерон нашел статьи терпимыми.

– Вы удивлены?

– Дело в том... Эта писанина – если честно, я и не надеялась, что она на что-то сгодится Кэмерону. Я слишком давно оставила журналистику...

Мак недоверчиво прищурился, разглядывая меня.

– Так, значит, Кэмерон считает, что я на что-то еще гожусь?..

– При чем тут Кэмерон? Ясчитаю, что годитесь. – Он запнулся. – Я залез в архив, понабрал ксерокопий всех ваших статей...

Я закашлялась.

– Знаете, Кэмерон малый хоть куда, но по вечерам у него скучновато. А до дискотек я пока не дозрел. Вот меня и осенило – посмотрим, какой вы были, пока не превратились в королеву домоводства. Засыпал и просыпался с вашими статьями. Некоторые образчики “Спросите Барбару”, конечно, тошнотворны, но в целом просто здорово. Разве что слегка отстает от жизни...

Мак выдвинул негнущуюся ногу и рывком встал, опираясь на толстую палку. Явно идет на поправку, уже избавился от костылей. Он сгреб со стола толстый маркер и непринужденным жестом распахнул ежедневник Кэмерона на первой попавшейся странице. Я зачарованно наблюдала, как он выводит послание. Он был мощным, костистым и таким широким в плечах, что свободного покроя пиджак выглядел на нем узковатым. Воображение сделало головокружительный кульбит – Мак, скинувший все эти путы цивилизации, так сказать, в первобытном естестве, лежит в постели с ворохом моих статей.

Тем временем записка для Кэмерона была составлена. Она оказалась лаконичной и выразительной: “Заходил. Похитил Барбару. Мак”.

– Идемте, секретное оружие “Глоб”.

С этими словами меня выдернули из кресла и выволокли из безопасного угла. По праву раненого Мак обнял меня за плечи. Очевидно, он уже не нуждался в дополнительной опоре – на меня пришлась только тяжесть его руки, но и этого оказалось достаточно, чтобы начать воскресать.

– И куда мы направляемся?

– Отмечать признание ваших статей и низвержение моих врагов.

– А как же Кэмерон?

– К несчастью, он нас отыщет.

– У меня почти нет времени. На два назначена важная встреча.

Мы уже вошли в лифт.

Надеюсь, он не станет выспрашивать подробности. Встреча-то с гипнотизером. Лучше откусить собственный язык, чем признаться в этом.

–Что ж, – острый взгляд на часы, – придется пить быстро, только и всего.

Захлопнув за собой дверь бара, мы поневоле остановились, слепо щурясь в темноте и дыму. Пока глаза привыкали к особенностям местного освещения, нас заметили.

– Эй, да это Мак! – крикнул кто-то.

– Молодец, Мак! – неслось со всех сторон.

– Ну и задал ты этим ублюдкам!

Мой спутник отшучивался, здоровался, жал руки, хлопал по плечам. Оживленная клубящаяся толпа вынесла его к самой стойке, оттеснив меня в сторону. Я старалась не высовываться. Это был его триумф, и разделить его с Маком должна была журналистская братия, к которой я уже не принадлежу. Или еще не принадлежу?

Пока я размышляла, Мак заграбастал мою руку и целеустремленно захромал сквозь толпу, ведя меня за собой. У дальней стены бара были устроены закутки с хлипкими реечными перегородками, слишком просторные для отдельных кабинетов. Мак пробрался в один из них, тяжело опустился на скамейку, служившую тут сиденьем, усадил рядом меня и блаженно оперся спиной о стену. А когда двое-трое репортеров плюхнулись рядом с нами, я оказалась вплотную притиснутой к Маку. Еще пятеро журналистов расположились напротив, а остальные сгрудились вокруг стола, перекидываясь шутками и забрасывая Мака вопросами.

Воздух в переполненном баре звенел и колыхался – не воздух, а эфир, осязаемая субстанция, объединяющая все и вся общим током энергии жизни, в котором сливались воедино острые, будоражащие впечатления, оживляя давно похороненные воспоминания: кисловатое выдохшееся пиво, пощипывание крепкого табака на языке, резкие запахи чесночного хлеба и твердого тертого сыра. Чудесным образом, словно из ничего, рождались живые диалоги, бурные споры, молниеносно разрастаясь, как причудливые тропические цветы.

Я не заглядывала сюда с тех пор, как вышла замуж. Фрэнклин впадал в тоску и хандру в окружении этих людей, не желавших поддаваться его властной энергетике. Он терял опору под ногами, пытаясь обсуждать достоинства своей новомодной гоночной машины с человеком, собственноручно подкрасившим вмятины на “шевроле” 58-го года выпуска.

Фрэнклин наслаждался принадлежностью к касте избранных, имеющих собственные ложи в бенуаре. Мои же приятели-репортеры были из тех, кто свистит и вопит на галерке. Они не понимали друг друга, как разные формы жизни.

– Я сел впереди, в самом центре, – рассказывал Мак. – Уитни и Макуорту пришлось бы упереться взглядом в стену, чтобы не видеть меня. Пусть хорошенько запомнят, чьи показания упрятали их за решетку.

Вопросы так и сыпались. По счастью, на меня не обращали внимания. Никто не мешал мне сидеть с бессмысленной улыбкой рядом с Маком.

В последний раз такие вот медленные токи парализовали меня в пятом классе школы, когда робкий одноклассник Дэниэл Гринберг неуклюже повернулся и вдруг чмокнул меня в щеку в безопасной темноте кинозала. Я тогда онемела от целой бури чувств, главным из которых было растерянное изумление – что это со мной творится? Отчего я с ног до головы защелкала электрическими разрядами, как лейденская банка? Сейчас начиналось то же самое, только сила тока оказалась не в пример больше и заряд мощнее.

Кто-то спросил у Мака, когда он возвращается в Феникс.

– Зависит от одного обстоятельства, – неопределенно ответил он, слегка сжав мое плечо.

Что за обстоятельство, Мак?

Мы выпили по первой, причем заказанный мною бокал шабли по пути к столу превратился в двойное виски. Официант водрузил на середину стола блюдо с закусками, от заведения. Возбуждение, охватившее меня, должно было отбить аппетит, но почему-то не отбило. Острые сардельки, крохотные огнедышащие перчики-чили, сыр всевозможных родов так гармонично сочетались со вкусом виски.

Дальше мы пили по второй, потом по третьей. Столько я не пила с той ночи, когда оплакивала Сару-Джейн. Тогда я вышвырнула сигареты в озеро. На этот раз, надеюсь, обойдется без эксцессов.

Окончился обеденный перерыв. Поредела и распалась толпа, репортеры потянулись к выходу, утаскивая в бумажных пакетах съестные припасы на остаток рабочего дня. В баре стало просторно и тихо. Едва начали разбредаться наши соседи по скамейке, я принялась потихоньку отползать от Мака.

Непринужденно обнимая меня одной рукой и не прерывая захватывающего рассказа, он мягко, но решительно пресек мои трепыхания. Драматические подробности суда и всего, что ему предшествовало, захватили меня всерьез, вырываться и убегать не было ни причин, ни желания. Я уже и забыла, как хорошо чувствовать рядом живого человека. Такая простая штука – рука на плече, а как много значит...

Убаюканная теплом Мака и выпитым виски, я соскользнула в уютный сумеречный переход между явью и сном. Голос Мака проникал сюда откуда-то издалека и кружил вокруг меня на мягких синих крыльях.

– Забавно, насколько меняется все на этом свете, когда побываешь на том. Привычные ценности оборачиваются чепухой, важное и неважное принимаются играть в чехарду. Теперь стремишься остановить, удержать то, что прежде покорно проводил бы глазами...

– Например, что? – зачарованно спросила я у синих крыльев.

– Например, тебя, – эхом отозвались они. – Тогда, ночью, я только взглянул на тебя и сказал себе: “Вот самая прекрасная женщина на свете”.

В теплых сумерках я мечтательно кивнула, не удивляясь и не бунтуя:

– Еще бы. Я ведь была окутана туманом. В густом тумане я смотрюсь особенно выигрышно.

Крылья сложились. Мак встряхнул меня за плечо:

– Ты когда-нибудь перестанешь изводить себя самоедством?

От такого наскока я слегка протрезвела. Разве я самоедка? Мак коснулся губами моего лба. Тот самый братский поцелуй, к которому Фрэнклин с некоторых пор свел нашу супружескую жизнь. Как же этот, другой, умудрился вложить в него совсем не братские чувства?

– Услышав комплимент, Барбара, ты должна сказать: “Спасибо, Мак, у тебя безукоризненный вкус”.

– Отвяжись, Мак Паркер! – Я попыталась вырваться. – И кстати, сколько времени?

– Расслабься, на свою встречу ты давно уже опоздала.

Я застонала. Кэтлин мне башку открутит – это ее гипнотизер, она столько меня к нему пихала. Мак увлеченно топил позвякивающие кубики льда в своем стакане, а наигравшись, с детской непосредственностью слизнул с пальца каплю виски.

– Ты женат? – спросила я внезапно.

Эй, Барбара, с чего вдруг такой поворот?

–Был женат. Мирна с Кэмероном постарались – все надеялись упорядочить мое существование. Нормальная домашняя женщина, очень милая. Я честно пытался ей объяснить, что такое репортер уголовной хроники. Но это так же бессмысленно, как объяснять слепому, какого цвета небо. Она твердо рассчитывала получить такую же семью, как у Мирны и Кэмерона. Но уголовный репортер – это одно, а все остальные люди – совершенно другое.

– И как все развивалось?

– Мне без конца звонили подозрительные типы, причем в самое неурочное время, я немедленно срывался, а возвращался глубокой ночью или на рассвете и заставал ее в истерике. Очередной ночной звонок решил все. Знакомый коп шепнул, что в водонапорной башне обнаружены два трупа, возможно жертвы убийства. В четыре утра я помчался туда делать репортаж. Это оказались два сбежавших от родителей подростка – перепились, обкурились, забрались на башню и сорвались. Тела порядком покисли в воде, выглядели соответственно. Три часа спустя я приполз домой, раздавленный и едва вменяемый. Жена вылетела мне навстречу – по ее мнению, я скоротал приятную ночь на стороне.

Он тронул мою ладонь горячими пальцами.

– У тебя жар.

– Я ни разу не изменил жене, даже в мыслях. Но в тот раз отдал бы все на свете, чтобы она была права. Даже измена лучше зрелища этих маленьких мертвых тел... Жаль, что с семьей у меня не задалось, не такой уж я завзятый волк-одиночка. Но этот брак был обречен с самого начала.

Мак залпом допил свой стакан. Потом склонился к моей руке, которую так и не пожелал выпустить, и один за другим перецеловал все пальцы, даже мизинец не пропустил. Я не шевелилась. Точно то была чужая, посторонняя рука. Боже, что я здесь делаю...

Счастливая мать и супруга, не знавшая бед,

Которую муж не позвал на парадный обед

На завтрак, на ужин...

На кой он мне нужен?

Пусть катится к черту! Привет!

Ты пьяна, Барбара. Нужно встать и уйти.

–Здесь душно, – выдавила я, выдернула руку из вкрадчивых пальцев Мака и вышла из бара.

Единым духом преодолев половину лестничных маршей, ведущих на мост, я вдруг развернулась и сбежала вниз, нырнув в благословенную тень прибрежной улочки. Там зашагала взад-вперед, как неугомонный маятник. Ни малейшей передышки, пока дурь из мозгов не выветрится.

Порывы ветра от реки перекатывали мусор под ногами, закручивали в крошечных смерчах пустые сигаретные пачки, пестрые обертки, какие-то бумажные обрывки. За линией ветшающих причалов пьяно бормотала вода. Наверняка можно разобрать, пронумеровать и разложить по полочкам тот хаос, что клубится в голове и в сердце. Можно сообразить, что же, собственно, происходит, и подобрать правильные слова, которые все обозначат и разъяснят, но разумная часть моей личности куда-то подевалась.

– Барбара!

Голос Мака заставил меня замереть. Под мостом отчаянно забилось гулкое эхо, вплетаясь в скрежет хлопающих на ветру железных ворот на причалах, в равнодушный гул улицы кверху от реки. Мак торопился ко мне, криво закусив губу и приволакивая больную ногу. Я не кинулась прочь, но и навстречу не поспешила. Потерянно стояла и ждала, внутренне сжавшись в комок.

– Мне не за что извиняться, Барбара...

– Мы просто слишком много выпили.

– Выпивка здесь ни при чем. Все неизбежное случается – в свой срок.

– Чего ты хочешь, Мак?

– Всего. То есть нет, ничего... Дьявол, сам не знаю. Наверное, чтобы ты меня выслушала. Чтобы получше меня узнала и сама открылась мне.

Мимо промчалась машина, обдав нас хриплым вздохом саксофона – душераздирающий довоенный блюз. Верно, чтобы ощутить себя героиней мелодрамы, не хватало только музыкального сопровождения. Он – израненный, непонятый, одинокий. Она – слабая, сентиментальная, пышнотелая. И замужняя к тому же...

– Мак, я замужем.

– Чепуха!

– И не таскаюсь по любовникам.

– Считай я иначе, Барбара, хоть на секунду, разве перестал бы заглядывать к тебе на огонек после отъезда Софии? Как представлю, что одна торчишь в этом пустом стерильном доме, сразу хочется напиться или подраться. За милю обхожу его стороной, а ноги сами несут меня к твоим дверям!

– Мак...

– Знаешь, это ведь мой давний принцип – держаться подальше от замужних женщин. Но свидание со смертью все перевернуло. И встреча с тобой... А что до твоего замужества, Барбара, так я ведь не слепой. Ты не столь лучезарно счастлива в браке, как представляет себе Кэмерон.

Повисло молчание. Мак испытующе уставил единственный глаз прямо мне в душу и терпеливо ждал возражений. Я кусала губы. Протестовать и возмущаться не было ни сил, ни смысла.

– Ты очень много для меня значишь, Барбара. Хорошо, что сумел тебе об этом сказать. А теперь, если хочешь, я уйду.

– Да, – послушно выдохнула я. – Пожалуйста.

Он постоял еще немного, потом развернулся и захромал прочь.

Тут меня и прорвало. Слезы хлынули в три ручья, они рвались из самой души, выжигая в ней огненные дыры.

Обратная электричка ползла еле-еле. Я сидела в углу, на стыках стукаясь головой о стенку вагона. Размечталась, что готова вернуться в реальную жизнь? Да за годы, прожитые в роли миссис Совершенство, я почти разучилась думать, чувствовать и поступать как нормальные живые люди.

Лицо Мака всплывало и гасло среди бликов в черном стекле. Меня неотвязно преследовала одна деталь в его исповеди о разрыве с женой. Та женщина уверила себя, что Мак ей изменяет. А он не изменял – разве только с работой, которой отдавался с непостижимой для нее страстью. Разве не то же самое получается у нас с Фрэнклином? Разве не выношу я ему, безвинному, молчаливый приговор?

Нет, интрижки Фрэнклина – миф, вздорная выдумка. А есть и реальность – семнадцать лет брака, двое детей. Если это в человеческих силах, я вдохну в свой брак живые токи, которыми упивалась сегодня в баре. Никогда еще я не ощущала себя такой нужной, такой желанной. А если бы Мак не был столь щепетилен и все-таки заглянул на огонек, смогла бы я сказать: “Уйди, пожалуйста”?