Я поискала красноречивые мелочи, что выдают присутствие в доме женщины. Ни единого следа. Легкое покрывало из лоскутков чуть смято, четыре большие подушки дремлют в изголовье. Я не спала почти двое суток. Эта одинокая постель манила покоем, так и хотелось рухнуть на прохладную простыню и забыться.

Мы миновали ванную, ненадолго заглянули в последнюю комнату – скромный кабинет с письменным столом, компьютером и богатым выбором справочников. Мак целенаправленно увлекал меня в кухню.

– Остался сегодня без обеда, – пояснил он, выгружая банки, свертки и пакеты из холодильника. Монументальный и неохватный стол посреди кухни в окружении стульев превращал вместительное помещение в своего рода банкетный зал.

Я растеклась на первом попавшемся стуле с удобной высокой спинкой и уставилась на ловкие руки Мака. Он откупорил бутылку бургундского, наполнил два бокала, вложил один в мои вялые пальцы.

– За первого гостя в этом доме. – Он приблизил свой бокал к моему, мы чокнулись.

– Первого? Я слышала, у тебя есть подруга…

Он рассмеялся.

– Я сам пустил этот слух. Чтобы отпугнуть одну приятную сослуживицу.

– Я польщена. Ладно, выпьем за твой новый дом.

– Лучше за добрых друзей.

Мы выпили на брудершафт. Как только я опустошила бокал, губы Мака легко коснулись моих.

– Мак!...

– За дружбу.

Он отодвинулся и через мгновение уже бодро стучал ножом. Вскоре стол заполонила всевозможная снедь, нарезанная кубиками, кружочками или соломкой, на плите в сотейнике зашипело масло. Вино в бокалах не переводилось. Едва мы прикончили бутылку, Мак попросил меня открыть вторую, чтобы вино “продышалось”. Когда он обжаривал лук и чеснок, со мной случилось неизбежное – из пустого желудка вино беспрепятственно перекочевало в голову.

– Если ты меня простишь...

С бессвязным бормотанием я вывалилась из кухни. Собиралась в ванную, умыться ледяной водой, но ноги решили по-своему и принесли меня в спальню. Последним сознательным усилием я постаралась не промахнуться и не упасть мимо кровати.

Кофе. Цикорий. Гренки. М-м-м... Снова бабушка вскочила чуть свет и на кухню – повкус-нее накормить отца перед работой. Я зарылась лицом в подушку.

Нет, что-то не то. Наволочка пахнет непривычно. К обонянию подключился слух и тоже сообщил – комната звучит совсем не так, как моя спальня. Жужжание кондиционера, чье-то пение за стеной...

Я открыла глаза. Солнце свободно лилось в широкие окна, в которых покачивались на ниточках хрустальные шарики. Они ловили солнечные лучи, ослепительно вспыхивали, разбрасывая повсюду пригоршни пляшущих радуг. Рядом послышались знакомые неровные шаги, и я быстро нырнула под подушку.

– Проснулась?

– Нет.

Мак приподнял подушку, долго изучал мою физиономию и с сочувственным вздохом снова ее накрыл:

– Понятно. Есть вещи, которых лучше не видеть.

– Спасибо.

– Не знаю, что ты обычно делаешь в ванной по утрам, но у тебя ровно пять минут.

– И что потом?

– Завтрак. Сервирован в гостиной.

Я подождала, пока его шаги затихнут в отдалении, и лишь тогда решилась пробраться в ванную.

Старинное зеркало в овальной латунной раме затуманилось от времени, отчего научилось смягчать резкие линии и проглатывать неприятные детали. Но даже в таком милосердном варианте мое отражение полностью подтвердило худшие опасения. Вокруг глаз траурной каймой размазана тушь. Лицо опухло. Интересно, сколько я проспала? Жаль, под рукой нет кабинета косметической хирургии.

Мак постучал в дверь:

– Нашла все, что нужно?

– Вряд ли у тебя есть молочко для снятия макияжа.

– Свежего нет, – рассмеялся Мак и ушел. Я подалась к зеркалу, вгляделась в туманную дымку, ободряюще кивнула:

– Ладно, Барбара, выглядишь так себе. Но ты такая, какая есть. И поверь старому другу, этого достаточно. – Я улыбнулась отражению, скорчила самоуверенную рожу. – “Кстати, детка, я раздобыл для тебя тот большой мост в Бруклине!” Ха, верится с трудом, но приятно!

Изведя полбанки вазелина, я все-таки одолела засохшую тушь. Умылась прохладной водой, вместо увлажняющего крема тонким слоем размазала по лицу все тот же вазелин. Расческа нашлась всего одна – хлипкая, тоненькая, она сразу же застряла в моих спутанных космах. В шкафчике под раковиной обнаружилась зубная щетка в упаковке. Я энергично чистила зубы, когда в дверь снова застучали.

– У тебя еще десять секунд. Да, под раковиной, кажется, завалялась новая щетка.

– Опоздал. Уже попользовалась твоей.

Он с рыком убрался прочь.

Завтрак оказался роскошный. На низком столике расположились свежая клубника, йогурт, теплые оладьи с отрубями и крепкий кофе в неограниченных количествах. Мы устроились на ковре в ворохе ярких подушек и неторопливо смаковали еду. Было всего шесть утра. Я проспала пятнадцать часов.

– Редкая удача для простого парня, – усмехнулся Мак, глянув на меня.

– Наверное, гордишься, что мне так уютно и легко с тобой. Чтобы я вот так запросто завалилась спать в чужом доме...

– И проспала шикарный ужин – морские гребешки под соусом из мидий. Я не решился тебя будить. – Он вдруг уставился в чашку, словно видел кофе впервые в жизни. – Мелькнула, правда, мысль, как там твой муж...

– Он в отъезде, – ответила я слишком громко и слишком поспешно.

– Собирает деньги. Но он ведь мог звонить, а тебя всю ночь не было дома...

– И все-таки ты меня не разбудил.

– Нет. – Мак осторожно вытянул из моих волос прядь и намотал на палец.

Каждый нерв моего тела напрягся в ожидании.

– Сидел на краешке кровати и смотрел, как ты спишь. Любовался и убеждал себя, что должен разбудить тебя. – Его пальцы скользнули по моей щеке, легко коснулись губ. Я поцеловала их – не раздумывая, не колеблясь. – Но разбуди я тебя, ты могла бы уйти. – Он заключил мое лицо в ладони. – А так хотелось, чтобы ты осталась. – Я закрыла глаза. Вкрадчивое прикосновение губ – к одному веку. – Хотелось проснуться рядом с тобой. – К другому... – И чтобы ты, проснувшись, увидела рядом меня.

Он уже целовал меня в губы, бережно опуская на ковер, и я растворялась в поцелуе. Обняв Мака, потянула его за собой. Его ладонь с нежной настойчивостью скользила по бедрам, забираясь все выше. Свободное платье не стесняло моих движений, не мешало открыться навстречу его ласкам.

Его умелые прикосновения становились все более требовательными. Меня отрезвил мгновенный приступ стыда – мое тело ужаснет его... Вот сейчас он с отвращением отпрянет, “вспомнив” о каком-нибудь неотложном деле. Например, что записан к стоматологу. Но нет...

Внезапно меня отвлек какой-то непонятный треск. Я открыла глаза и поразилась – Мак надорвал зубами упаковку презерватива. Никому из моих прежних партнеров и в голову не приходило позаботиться обо мне. С девятнадцати лет я исправно глотала таблетки и никогда прежде не видела, как мужчина надевает презерватив. Любопытство слегка рассеяло сладкий дурман, и краешком разума я уловила, что сейчас произойдет.

Впервые в жизни я собираюсь изменить мужу и едва могу поверить, что все это наяву. Я наблюдала за Маком как зачарованная. Он заметил это и обволок меня таким взглядом, что разом излечил от последних сомнений и ложного смущения. Легко и свободно я предложила ему свою помощь, и он с благодарностью ее принял.

Откуда только взялось идиотское убеждение, будто “резинки” губят всякую романтику сексуальных отношений? Надевая презерватив, я испытала одно из самых чистых и сильных сексуальных переживаний в своей жизни. Я нетерпеливо привлекла его к себе, но Мак медлил.

– Барбара, ты правда этого хочешь?

– Все жду приступа раскаяния, и ничего похожего. Только об одном и жалею: что это не случилось раньше, когда я была худой.

Он рассмеялся и поцеловал меня, а потом мы набросились друг на друга, как измученные жаждой путники кидаются к воде. К черту увертюру, любовные игры могут подождать. Мы оба слишком истосковались по любви и желали одного – чувствовать друг друга, соединиться, раствориться один в другом. Казалось, до сих пор я была лишь осколком, частью себя самой, но сейчас обретала целостность. Мое тело, казавшееся Фрэнклину неповоротливой бесчувственной глыбой, чутко отзывалось на каждое движение Мака, творившего с ним настоящие чудеса...

Нас разбудил звонок. Телефон стоял на столе, прямо над моей головой. Я слепо нащупала трубку, передала ее Маку и едва не подскочила от его возбужденного крика:

– Что?! Когда?

Он резко сел – в глазах характерный репортерский блеск – и зашарил по столу. Я подсунула ему блокнот и карандаш.

– Ясно... Да, понял! Буду через двадцать минут.

Он перебросил мне трубку, весело поцеловал в нос.

– Возле кабака О'Хары, в багажнике машины, только что нашли тело Фрэнки Лоренцо! – Он уже застегивал верхнюю пуговицу рубашки. – Прохожие почувствовали вонь.

С возгласом отвращения я уткнулась носом в подушки. Мак мягко притянул меня к себе, поцеловал, и в одном его взгляде было столько любви, что у меня перехватило дыхание. Восхитительно и... больно. Никто, никогда так на меня не смотрел. За всю мою жизнь – ни один человек. А ведь все прочие мои поклонники могли изливать любовь не одним, а двумя глазами...

– Дождешься меня?

– Да ты что. Дел невпроворот.

– Понимать это как “да”? – Он рассмеялся.

– Нет. Понимай это как “нет”. И нечего на меня так смотреть!

– Злишься, потому что убегаю?

– Не путай меня со своей бывшей. Я ведь знаю, что такое репортер уголовной хроники. Все мои чары, вместе взятые, меркнут перед набитым пулями трупом мафиози, тухнущим в багажнике!

– Его зарезали.

– Какая разница. Но не только у репортеров уголовной хроники бывают неотложные дела. Так что до вечера, Мак. Ты ведь задолжал мне ужин и так просто от меня не отделаешься.

– Сегодня же верну долг. Погоди-ка...

Он протянул мне связку ключей, обещал обернуться до шести – “а впрочем, как получится, но если что, позвоню”, – поцеловал на прощанье и исчез.

Если утюг у Мака и имелся, я его не нашла. Заскочить домой переодеться? Убью впустую часа два – придется мчаться назад через весь город к зданию суда. Ладно, вывешу платье в ванной. Пока приму душ, оно разгладится само собой от пара. Я забралась под душ и не спеша растерлась губкой – шершавой и одновременно нежной. Совсем как ладони Мака.

Без пятнадцати девять я стояла в плотной толпе на автобусной остановке, защищенная от окружающих ощущением счастья. Я люблю замечательного мужчину, а он любит меня. Что за восхитительное чувство – хранить подобный секрет...

Почему не взяла свою машину? Причин много. Если она останется на стоянке возле дома Мака, придется вернуться. И даже зайти к нему – чтобы отдать ключи. А уж если окажусь там... Прежде я часто воевала с собой, буквально принуждая прислушаться к внутреннему голосу и поступить себе во благо. Бог знает, почему я вечно норовлю действовать как “должно”, а не так, как действительно нужно мне самой.

Сейчас внутренний голос со всей определенностью заявлял – мне нужен Мак. Как легко и естественно все произошло. Оказывается, любить друг друга – совершенно в порядке вещей. Как меня угораздило дожить до морщин, не догадываясь об этом?

Подполз автобус, уже порядком набитый. Стиснутая со всех сторон, я копила энергию для борьбы. До судебного архива доберусь как раз к открытию конторы Фрэнклина. Нужно разобраться с делами всех клиентов, имена которых я узнала. Неизвестно, сколько на это уйдет времени. А время работает против меня. Фрэнклин знает, что я зачем-то проникла в его кабинет и рылась в секретных папках. Он не успокоится, пока не выяснит, зачем мне это понадобилось. А узнав, сделает все, чтобы меня остановить.

В зеркальных дверях Центра Дейли отразилась счастливая женщина с идиотской улыбкой во все лицо. Отец всегда предупреждал – игрок в покер из меня никудышный. Только в кабине лифта между седьмым и восьмым этажом безоблачное настроение несколько подпортила одна здравая мысль: меня ведь могут попросту выставить вон. Мак уверял, что судебные отчеты выдаются всем желающим. Но он-то здесь свой человек. За годы репортерства рассовал по карманам полезных людей столько десяток и двадцаток, что наверняка заимел какие-то хитрые ходы и даже не подозревает об этом.

Полагаясь на инструкции Мака, от лифта я повернула направо и шла, пока не уперлась в читальный зал судебного архива. Я сразу узнала его по описанию – обширное помещение с рядами столов, прямо у входа длинная конторка, уставленная компьютерами и подставками с белыми листками. Наверное, это и есть бланки заказов.

Стараясь поменьше озираться, я вытащила один листок, отошла в сторонку и в столбик переписала номера подозрительных дел. Сомнения не одолели моего лучезарного настроения – назад к конторке я подлетела как на крыльях.

Очевидно, идиотизм заразителен. Служитель заулыбался в ответ, без возражений принял бланк, куда-то исчез и вскоре вернулся с кипой папок. Я изнывала от нетерпения, но папки перекочевали на дальний конец стойки, где ими занялась сонная женщина.

– Номер вашего адвокатского свидетельства? – спросила она, занося в компьютер пометки с папок.

– Я... у меня его нет. Так вышло... понимаете, я не адвокат...

– Выносить папки из зала запрещается. Детали моей биографии ее нисколько не интересовали. – Можете сесть за любой стол, а когда закончите, сдадите дела.

– Спасибо.

Подхватив увесистую стопку, я быстро прошла в читальный зал. Работа предстояла большая.

Все двенадцать дел сданы в архив в течение двух последних лет, большинство закрыто в последние несколько месяцев. Папки раздувались от документов. И самое любопытное – списки исковых требований, с которыми Фрэнклин первоначально обращался в суд от имени клиентов.

Иск Люсинды Пэйн был составлен на пять миллионов долларов. Я развернула листок с данными, списанными у Фрэнклина в кабинете. Что мы имеем? Маленькая галочка – “дело закрыто” – и решение суда: выплатить истцу двести тысяч долларов. Всего двести тысяч? Если глаза меня не подводят, это значит лишь одно: Фрэнклин запродал Люсинду за одну двадцать пятую той суммы, на которую реально тянуло ее дело. Он пошел на сговор с ответчиками и сбавил размер компенсации, лишь бы поскорее закрыть процесс. Но даже этих денег она не получила – потому что господин адвокат присвоил их.

Все прочие дела были на относительно небольшие суммы – от пятнадцати до тридцати тысяч. И по всем без исключения компенсация составила лишь малую часть от начальных требований. Скорее всего, Фрэнклин намеренно выбирал негромкие дела, опасаясь привлечь внимание партнеров. Их адвокатская контора ворочает миллионами, и что для нее эти несколько исчезнувших тысяч? Капля в денежном море.

Судя по дате, первым опытом стало дело Люсинды Пэйн. Вот когда Фрэнклин обзавелся начальным капиталом для политической гонки. А дальше потянулась череда менее крупных дел, которыми он латал свои финансовые дыры. Похоже, в последнее время его расходы росли как на дрожжах – целых три разбирательства за два месяца. Эшли ведь помешана на дорогостоящих проектах. Из кожи вон лезет, делая карьеру, а Фрэнклин готов на все, лишь бы угодить ей. Механизм обдирания клиентов отработан до мелочей, и оба довольны.

Чем больше я узнавала, тем более начинала негодовать, тем яростней клокотали во мне отвращение, гнев и обида. К полудню я покончила с выписками из последнего дела и свалила папки на конторку. Шутить и порхать мне больше не хотелось. Я вышла в яркий солнечный день, словно шагнула в бездну, где царят вселенский холод и черная пустота.

Выходишь замуж за сильную и властную личность, за прирожденного лидера и победителя, потому что этот человек напоминает тебе отца. Хватаешься за его пиджак, как за хвост синей птицы, и мчишься следом, вперед к богатой и блестящей жизни. Просто хватаешься, и все, не выбирая, не размышляя, – ведь он один такой. Пробивной, агрессивный, излучающий энергию. Он все вокруг способен перекроить под себя.

И вот ты несешься по жизни во весь опор, выполняя все то, что должны, по-твоему, делать жены великих мужей. Что конечно же делала бы и твоя мать, будь она жива. Ты безжалостно кроишь себя наново, лишь бы угодить ему, создаешь для него идеальный дом – тихую гавань, надежный тыл, где его обожают и превозносят, где он царь и бог. Здесь все поют ему дифирамбы, все твердят – наш папочка самый чудесный, самый умный, самый-самый, так что он и сам начинает в это верить. И эта убежденность преображает его жизнь.

И вот он даже вне дома оказывается богом. О, он само совершенство – в твоих глазах. Поэтому ты неустанно отдаешь ему всю себя без остатка. Такая честь для тебя – быть частью его успеха, ведь это и твой успех! Ну разве все наши знакомые не зеленеют от зависти, глядя на нас – богатых, преуспевающих, знаменитых Аверсов? Идеальная пара. Конечно, не без проблем – а у кого их нет, этих мелких временных трудностей? Да, представьте себе, говорят, он крал деньги бедняков, своих клиентов, такой вот огорчительный факт. Видите ли, не желал отказываться от привычного образа жизни, от всей этой роскоши, которая так ему шла!

Не помню, как я ехала в автобусе, как вышла на нужной остановке, купила пакет арахиса, забрела в зоопарк. Все это происходило как-то помимо меня. Если оказалось бы, что по дороге я убила несколько человек или справила нужду прямо на тротуаре, мне нечего было бы сказать в свое оправдание.

– Простите, ваша честь, – только и смогла бы я заявить в суде. – Я угодила в абсолютную, беспредельную, мертвую пустоту, время для меня остановилось. Я вышла из архива, а потом бродяжка толкнула меня, когда я сидела на скамейке в зоопарке. А что происходило между этими двумя событиями, совсем не помню.

– Вы были в шоке? – поинтересовался бы судья.

– В шоке? Что за вялое, беспомощное определение. Ничего общего с тем сверхъестественным, неописуемым, совершенно ни на что не похожим состоянием, в котором я находилась. Или не находилась... Не была я ни в каком шоке. Нет, даже не так! Я нигде не была. Просто отсутствовала. Меня вообще не было. Я ушла в свою прошлую жизнь, ни крохи себя не оставив в нынешней. Жизнь даже не раскололась пополам – она просто исчезла. Тех двух или трех часов, о которых вы спрашиваете, ваша честь, для меня не существовало. Я бы и сейчас была там...

– Где? – Судья окончательно сбит с толку.

– Там. Нигде. Если бы не попрошайка, которая выпихнула меня назад, в реальность.

– Вы очень грубо с ней обошлись, подсудимая!

– Да. Видите ли, она сунулась ко мне в неудачное время.

– Леди? – Кто-то вовсю теребит меня за плечо. – Эй, леди!

Тряска сменяется толчками. Плечо жестоко ломит – похоже, трясут меня уже давно. И вонь, смрадный дух города. Больше нет ничего.

– Леди, у тебя все дома?

Непроглядная черная пелена рассеивается. Проступают какие-то контуры. Это моя рука, застывшая на весу, точно в трупном окоченении. В пальцах стиснут одинокий арахисовый орешек. Какого черта я держу его? Прямо передо мной, за решеткой, расхаживают слоны. Меня озаряет – я в зоопарке, собираюсь угостить слонов арахисом. Это все.

– Эй, леди! – Меня опять трясут. Забыв опустить руку с орехом, я стремительно разворачиваюсь и сшибаю мучительницу со скамейки. Только тогда мне и удается ее разглядеть. Сухонькая бродяжка неопределенного возраста, замотанная в тряпье. Она кубарем летит на землю и робко приподнимается, трясясь от страха и обиды. Я хватаюсь за руку – ноет, будет синяк. Какая-то перепуганная женщина поспешно уводит толпу дошколят.

– Чего толкаешься? – гневно кричу я на бродяжку.

– Вы не ели орехи.

– Тебе-то что?

– Вы их не захочете. И звери не захочут. Я подумала, может, мне отдадите. Могла и спереть, а чего, и запросто даже. Вы бы и не увидели.

Как она узнала? Я угрюмо киваю.

– Ну? – Она смотрит на меня с бесконечным терпением.

– Что “ну”?

– Можно мне орехи?

Перевожу взгляд на свои колени и действительно вижу пакет арахиса, почти полный. Протягиваю его бродяжке:

– Да, конечно. Я и забыла про них. Все правильно, ты запросто могла спереть орехи. – Усаживаю ее на скамейку. – Но у тебя есть принципы. Есть сила воли, есть честность.

– В самую точку.

Передних зубов у нее нет. Попрошайка запихивает орех за щеку и смачно хрустит. Я вытаскиваю из сумочки двадцатку и сую ей в карман:

– За честность. Она должна вознаграждаться. А бесчестность – бесчестность должна быть наказана.

– В самую точку!

На обратном пути я зашла в ближайший магазин, грезя о паштете, сыре-бри, ветчинном рулете и хрустящем французском батоне. Я не ела с шести утра и изголодалась до дрожи в коленях. Ноги сами несли меня к прилавкам с пирожными и конфетами – что значит привычка, доведенная до состояния рефлекса. Но в последний момент включились мозги. Я затормозила у стойки с йогуртами. Крохотный стаканчик “Данона”, и я сумею дождаться Мака. Обидно перебивать аппетит – Мак обещал пиршество. Я не знала, есть ли у него прохладительные напитки, поэтому на всякий случай прихватила две бутылки диетической шипучки.

Я вообще многого не знала – что он любит, чего не любит... Странно. Столькому еще предстоит научиться. Вот только хватит ли сил начать все с нуля? Снова притираться друг к другу, искать компромиссы... Хотя это, наверное, не так уж трудно, если твой партнер с радостью добивается того же? Строить отношения – это все равно что взбираться на горную кручу. Но совершать восхождение в связке куда проще, чем в одиночку. Особенно если напарник не виснет на канате беспомощным грузом, пытаясь стащить тебя вниз.

Мак еще не вернулся. Я вынесла из гостиной брошенные с утра тарелки. Несколько ягод, оставшихся от завтрака, покрошила в йогурт и долго, тщательно перемешивала. Устроившись в кресле, поглазела в окно на парк. Что теперь? Как обычно поступает женщина, выяснив, что ее муж и отец ее детей грязный вор? Наверное, бросает обвинение ему в лицо. Ну же, Барбара, смелее. Ты обязана очистить американскую судебную систему от этого человека.

Для начала я позвонила в избирательный штаб Фрэнклина – узнать его расписание на сегодня. Особых надежд на успех не питала, он мог запретить своим служащим разговаривать со мной. Однако наивная девчонка не только отвечала на мои вопросы, но просто из кожи вон лезла, пытаясь угодить уважаемой миссис Аверс. Сведения сыпались из нее как из рога изобилия: мистер Аверс сегодня обедает с группой фермеров, а вечером у него банкет – постарается убедить своих сторонников еще немного раскошелиться. Название отеля, номер апартаментов и телефон дались мне без боя.

Уже прощаясь, я словно бы спохватилась:

– Ах да, Эшли просила разузнать, какое вино предпочитает губернатор штата. (Чтоб тебя черти поджарили, алчная стерва!)Будьте любезны, подскажите, в каком номере она остановилась?

Девушка была сама любезность. Я окончательно уверилась, что работа Эшли над имиджем Фрэнклина не прекращается ни днем ни ночью. Они поселились в смежных номерах. Наглый подонок – не потрудился хотя бы ради приличия заказать номера на разных этажах.

Неожиданно накатила свинцовая, равнодушная усталость. Я обмякла в кресле, неуверенно посматривая на телефон. Изящные, под старину, настольные часы мозолили глаза символом утекающего времени. Ажурная стрелка обегала мраморный циферблат, отсчитывая секунды. Мне вдруг представился Фрэнклин – трехкомнатный “люкс” полон шикарных вещиц, шкаф ломится от рубашек ручной работы и итальянской обуви. Баловень судьбы с разорительными вкусами.

И всегда под рукой неиссякаемый источник денег на комфортную жизнь.

Но это же несправедливо. И я, именно я обязана положить этому конец. Беда в том, что дело касается не только меня, Фрэнклина и ограбленных им людей. Есть еще Рикки и Джейсон. Недопустимо, чтобы они пострадали.

Полчаса пролетело в напряженном раздумье. Решение явилось совершенно блистательное и оказалось настолько ясным и бесспорным, что я не колебалась ни секунды. Сорвав трубку, набрала номер апартаментов Фрэнклина и с веселой ненавистью отправила в рот полную ложку йогурта.

– Фрэнклин Аверс.

Я торопливо сглотнула, поперхнулась и неудержимо раскашлялась прямо в трубку.

– Это я. – Вместо голоса вышел какой-то придушенный хрип. – Подожди...

– Барбара, ты? Черт, да отвечай же!

– Не в то горло попало...

Не знаю, что ему удалось понять. Может, решил, что я заделалась крестной матерью и отрабатываю особый, замогильный мафиозный голос. Как бы там ни было, в тоне Фрэнклина поубавилось спеси.

– Где ты, черт побери? Я уже сутки тебе названиваю!

– Миссис Пэйн умерла.

– Какого черта ты вломилась в мой кабинет? Зачем копалась в бумагах? Немедленно верни ключи, слышишь?

– Минутку...

Я отложила орущую трубку и прошла в кухню. Взяла бутылку шипучки, стакан, даже достала из морозильника лед. И в кухне, и в коридоре оказалось по телефону, но я предпочла вернуться в гостиную, к мягкому креслу и роскошному виду на парк.

– Решила промочить горло.

Очередная порция ругательств. Я без суеты наполнила стакан, отпила.

– Повторяю, миссис Пэйн умерла.

– Что ты мне мозги пудришь? Я спрашиваю, за каким чертом ты вломилась в контору и избила мисс Мамфорд и телефонистку!

– Она лежала в дрянном пластмассовом гробу – в таком, знаешь, с разводами под мрамор. А ведь была женщиной со вкусом, с чувством собственного достоинства. По-моему, ей куда больше подошел бы сосновый, ручной работы. Но видишь ли, мистер Пэйн мог себе позволить только пластмассовый.

Фрэнклин притих.

– Ты что, была на похоронах?

– Самое меньшее, что я могла для нее сделать. Мистер Пэйн заходил к нам позавчера вечером.

– Какого черта ему надо было?

– Как он объяснил, сообщить тебе о смерти миссис Пэйн. На самом деле ему просто нужен был кто-то рядом. – Фрэнклин настороженно молчал, будто ожидая подвоха. – К тому же миссис Пэйн нравилось, как я пишу. Вот мистер Пэйн и попросил меня написать в память о ней.

– Барбара, ответь, что ты делала в моем кабинете!

– Ты прекрасно знаешь. Пыталась выяснить, почему деньги по давно закрытому делу все еще не добрались до кармана мистера Пэйна.

– Ты ни черта не смыслишь! Это сложный, запутанный процесс, еще предстоит утрясти кучу юридических формальностей...

– Ох, Фрэнклин, – оборвала я почти с жалостью, – я ждала от тебя большего. Если не можешь сказать правду, постарайся хотя бы лгать поубедительней.

Я развернула список обворованных клиентов и зачитала все двенадцать фамилий. Словно бикфордов шнур подпалила. На том конце телефонного провода воцарилось мертвое молчание, но я чувствовала – вот-вот бабахнет взрыв. Где-то там, у Фрэнклина, скрипнула дверь, женский голос спросил, что стряслось. Представляю, как энергично он на нее замахал, – гостья убралась без звука, только дверь грохнула.

– Барбара, давай успокоимся.

Я отлично знала этот менторский тон. Утомленно потирая переносицу и с раздражением доказывая собеседнику, что он законченный идиот, Фрэнклин обычно тянул время и копил силы для нового наскока. Но я – то видела его насквозь – даже забавно.

– О, сейчас папа Флэнклин лассказет маленькой Балбале пло взлослые дела, да?

– И как я терпел тебя столько лет? Непостижимо. Я никого не ограбил, вбей это в свою дурную голову!

– Вряд ли Пэйн, Кэдбери и все прочие с тобой согласятся.

– Такие дела могут тянуться годами, и никто не гарантирует успеха...

Хлопнула входная дверь, в прихожей зажегся свет. Мак. Он прошел в гостиную, поцеловал меня в губы и молча удалился, деликатно оставив меня наедине с телефоном.

– Они пока и не ждут своих денег. И потом, треть моя. Еще две трети я просто-напросто занял – на время, разумеется. Верну сполна, еще и с процентами. Не будь ты дурой, тут все чисто.

Ни извинений, ни раскаяния. Ну, понадобились ему деньги, он их и присвоил. Мой без пяти минут бывший муж грабил бедняков и даже не считал нужным этого стесняться.

– В одном ты прав, Фрэнклин. Действительно, уму непостижимо, как ты терпел меня столько лет. И мне чертовски повезло, что ты наконец-то убрался.

Но его не волновали мои эмоции. Его волновали только мои планы.

– Обойдешься без глупостей, правда?

– В смысле, не натравлю ли на тебя полицию? Глазом бы не моргнула, если бы не дети. Но они и так из-за нас настрадались. Так что успокойся, Фрэнклин, тюрьма тебе не грозит. Я придумала кое-что получше.

– Не глупи! До сих пор ты не жаловалась на жизнь. Шикарный дом, роскошные тряпки, элитные рестораны – ты ведь обожала все это. Только и знала, что деньги из меня тянуть. Ты виновата, что мне пришлось воровать.

– Как, Брут, и в этом?

– Сука, ты просто бесишься, что я тебя бросил! Отыграться решила?

– Как, однако, забавно устроены твои мозги, Фрэнклин. Ты по уши в дерьме, а чувством вины должна терзаться я?

– Не смей ничего делать, пока не вернусь!

– А когда вернешься?

– В следующее воскресенье.

– Отлично. Буду дома. И подготовлю для тебя потрясающий сюрприз.

– Барбара! Речь идет о моем будущем...

– И о моем. А также о будущем наших детей. Почему твои интересы всегда на первом месте?

– Предупреждаю тебя...

Трубка полетела на рычаг. Меня трясло.

– Ты в порядке? – Мак сунул мне в руку стакан.

– Это Фрэнклин. Мы слегка разошлись во мнениях.

Мак недоверчиво качнул головой.

– Ладно, мы дико поскандалили.

– Уже лучше.

Он не стал ничего выспрашивать. Отошел к стереосистеме, выбрал диск, и флейтовый концерт Вивальди подхватил нас. Я закрыла глаза, нырнула в чистые волны музыки. Мак осторожно пододвинул стул и уселся вплотную, ласково поглаживая мою руку.

– Что это?

Я растерянно заморгала. Музыка смолкла, а Мак больше не гладил меня по руке – он вчитывался в список, что я бросила на столе. Легкомысленная дура. Я выхватила у него бумажку.

– Здесь имя Люсинды Пэйн... Мне это все не нравится.

– О чем ты? – сфальшивила я.

– То дело, что я изучал для тебя... Там было соглашение о прекращении разбирательства. Значит, процесс по иску Люсинды Пэйн давно закончен. Не знаю, сколько она отсудила, но я видел ее гроб, одежду Пэйна, машину и уверен – им не перепало ни цента из этих денег.