Спокойствие. Не заводись. Не огрызайся. Дыши ровнее.

–Открою тебе тайну, Фрэнклин. Пять часов крутить руль черт знает во сколько раз увлекательней, чем пять часов сидеть сиднем и любоваться, как это делает кто-то другой.

Он развернулся ко мне спиной, немыслимо изогнувшись. Я покосилась на него – самое время извлечь из-под сиденья пончики. Но Фрэнклин наверняка услышит шуршание целлофана. Почему я не позаботилась об этом заранее? И зачем только пончики вечно заворачивают в этот чертов целлофан? Чем плоха, например, бесшумная фланель?

Мое раздражение настоятельно требовало выхода в действии, движении, скорости. Я воткнула в прикуриватель штепсель антирадара и тут же скривилась от пронзительного писка. Где-то поблизости окопалась дорожная полиция. Едва затих сводящий зубы писк, я прибавила газу и понеслась стрелой, обходя редкие попутки одну за одной. Похоже, на этом шоссе одна я выдавала сто двадцать миль в час.

Фрэнклин по-прежнему демонстрировал мне спину, обтянутую рубашкой из чистого хлопка, которую следовало стирать исключительно мягким средством, слегка подкрахмаливая лишь воротник и манжеты, гладить только вручную и доставлять из прачечной домой на плечиках.

У меня в мозгах что-то ослепительно вспыхнуло – наверное, сигнальный огонь, указующий дорогу возмездия. Каждую неделю, как заведенная, я таскала ворох его грязных рубашек в химчистку мистера Ван Хо – “единственный человек на свете, Барбара, который умеет обращаться с мужскими сорочками”, – а потом бережно везла обратно чистые. И для чего? Для того чтобы ледяная стерва стаскивала их, идеально выстиранные и выглаженные, с моего распаленного мужа? Но где доказательства? Их нет. Пока нет.

Из отчетов детективного агентства следовало, что Фрэнклин и Эшли почти неразлучны и в избирательном штабе, и на собраниях, и в ресторанах. Но при всем желании я не могла усмотреть в этом ничего предосудительного. Как-никак она работает на него.

Детектив Хэлси, куда менее доверчивый, почти не сомневался – они трахаются в отеле. Оказывается, на средства кампании был снят маленький номер для гостей и жертвователей из других штатов. Я об этом даже не подозревала, сыщики разнюхали. Агитационные разъезды Фрэнклина по штату также внушали Хэлси большие подозрения. В ближайшие пару недель он твердо рассчитывал добыть обличающие фотографии.

От таких мыслей разболелась голова и весь мир заслонила мечта о глотке кофе. Перед выездом я успела проглотить всухомятку пончик и теперь мучилась из-за куска теста, застрявшего где-то в пищеводе. Так, в пяти минутах езды – автобар под соблазнительным названием “Оазис”. Господи, как я хочу кофе!

Ага, я буду лакать коричневую бурду в “Оазисе”, а Фрэнклин в это время оккупирует руль. И что тогда делать? Покорно залезть в машину? Или остаться торчать на обочине со своей идиотской гордостью? А Фрэнклин окатит меня выхлопом и двинет в лагерь один. “Простите, дети, так вышло, но я приехал без мамы. Она не пожелала вас проведать – ума не приложу почему. Дайте я вас поцелую, мои дорогие!” Я даже поежилась, представив эту сцену. Нет уж, лучше не испытывать судьбу. Я стиснула зубы и пронеслась мимо благословенного “Оазиса”.

Из-за горизонта над унылой равниной всплыла махина колеса обозрения. “Прекрасная Америка” – гигантский парк развлечений. Скоро стали различимы причудливые ажурные конструкции аттракционов, похожие на огромные скелеты ископаемых чудищ.

Рикки и Джейсон обожали этот городок. Целых десять лет я вывозила их сюда каждое лето. Поначалу подыскивала развлечения поспокойнее: рельсы, по которым неспешно катятся разрисованные вагончики, карусели с лошадками и собачками. Потом пришло время лобовых столкновений на автодроме, дикого визга на русских горках и прочих экстремальных удовольствий.

В последние годы Рикки и Джейсон предпочитали отрываться в компании сверстников, и мое участие свелось к роли извозчика. Разумеется, приятели моих детей тоже не сироты. Но их матери заняты на работе, или у них нет машины, а если есть, то слишком маленькая, не хватает мест и ремней безопасности. А может, не находится времени или желания отвечать за орду чужих детей и так далее и тому подобное.

Что же касается отцов, то главы семейств, тянущие домашний воз наравне с женами, до сей поры встречались мне только на журнальных страницах. В наших краях такие не водятся. Во всяком случае, ни один не пожелал сесть за руль и отвезти детей в “Прекрасную Америку”. Так что я загружала в свой фургон всю компанию, а на месте раскладывала в тенечке шезлонг и наслаждалась покоем в обществе книги и пачки сигарет.

Фрэнклин присоединился к нам лишь однажды, пристыженный рекламным роликом. Телевизионный папочка самоотверженно жертвовал воскресной партией в гольф и трансляцией футбольного матча, чтобы свозить семейство в “Прекрасную Америку”, чем несказанно всех осчастливил.

Наши дети были слишком малы и не понимали, что к чему в рекламе и в жизни. После первого же круга в фанерном самолете Фрэнклина затошнило. Он отполз на скамейку под деревьями и объявил, что ровно через час уберется из этого проклятого места с нами или без нас. После чего мы носились как угорелые, пытаясь впихнуть в этот несчастный час как можно больше удовольствий.

Вот они, сияющие огнями гигантские буквы над входом: “Добро пожаловать в Прекрасную Америку”. Разноцветное великолепие, подпорченное черными оспинами перегоревших лампочек. Надо же, никогда прежде не замечала эти уродливые язвочки.

Я прибавила газу и пронеслась мимо. Рикки получила права, и отныне мне незачем сюда приезжать. Вот и еще один кусок моей жизни засох и отпал, словно лоскут линяющей кожи. Чем заменю его? Растет ли под этой старой кожей новая, или, облиняв, я останусь ободранной, голой и беззащитной?

Молчание давило на плечи, туманило мозги. Я ссутулилась, от неудобной позы заныли руки. Вдруг поймала себя на том, что голова безвольно мотается то вправо, то влево, как у тряпичной куклы, а щеки и ярусы подбородков весело подпрыгивают на каждой выбоине. Так и заснуть недолго! Я встряхнулась и нашарила панель автомагнитолы.

Это устройство в машине Фрэнклина оказалось до того навороченным, что я никак не могла включить его. Наконец, по чистой случайности, нашарила нужную кнопку, и по мозгам мощной волной ударил агрессивный, шершавый панк. Фрэнклин вскинулся как ужаленный, прикрутил громкость. Напоследок угостил меня взглядом, полным раздражения, после чего снова отвернулся к окну.

– Почему я всегда во всем виновата? – обратилась я к его спине. – Это не моя машина, не моя кассета и не моя громкость.

Я вытянула кассету и с недоумением прочла наклейку: “Рамонес”. Всю жизнь Фрэнклин слушал Жан-Пьера Рампаля[14] с его барочной флейтой, прилизанный коммерческий джаз, струнные концерты, баллады Саймона и Гарфункеля. Откуда взялись эти панки “Рамонес”?

Я зацепила зубами магнитную ленту и рванула на себя. Пленка спуталась безобразным узлом. Я с удовлетворением швырнула кассету под ноги и пнула под сиденье, где скучали забытые пончики. Внутренности взбунтовались, требуя допинга. Черт с ним, с целлофаном! Выхватила пакет, разодрала упаковку и закинула пончик в рот, словно таблетку нитроглицерина. Прикончив все, что было в пакете, слегка пришла в себя, уже спокойно включила радио и поймала программу психотерапевта Джин Уайт. Она неизменно составляла мне компанию, когда я отвозила детей в воскресную школу.

“Мне не приходилось встречать мужчин, читающих любовные романы”, – снисходительно обронила Джин. Порой ее тянуло поучать своих собеседников, независимо от возраста и личных заслуг.

“О, вы заблуждаетесь. – Негромкий голос ее гостьи звучал мягко и примирительно. – Просто они не попадались вам на глаза с книжкой в руках. А вот несколько моих поклонниц заставали своих мужей с моими романами. Они глотали страницу за страницей”.

“Давайте лучше поговорим о сексе”, – нетерпеливо перебила Джин.

“Предпочитаю говорить о любви”.

“Так разъясните нашим слушателям разницу между тем и другим”.

“Секс-это гениталии и половые акты. Как раз об этом пишут Мастерс и Джонсон. Физиологические ощущения, позы...”

– Что за чушь! – с отвращением буркнул Фрэнклин.

“... Психология сексуальных переживаний препарируется под микроскопом, в мельчайших подробностях. Читаешь какого-нибудь новомодного прозаика и голову ломаешь: что это – история любви или медицинский справочник? Меня же попросту клонит в сон от нудных детальных описаний, кто там кого и каким именно способом”.

Фрэнклин передернулся, но смолчал.

“А что такое любовь? – вдохновенно журчала романистка. – Это и возвышенная тоска, и влечение, мечта и надежда. Это огонь, вспыхивающий в сердце женщины, когда она встречает его, единственного. Если же он недоступен, если соединиться невозможно, пламя становится разрушительным и пожирает ее. Ее мысли, чувства захвачены только им. Всегда и везде: у мойки с грязной посудой, за стиркой детских футболок. Она вся погружена в свою страсть и не в силах этому противостоять. Вот что такое любовь! Именно об этом я пишу, и моя задача – создать что-то вроде электрического поля, объединяющего героя и героиню, чтобы читатель, угодив в него, уже не мог оторваться от книги до счастливой развязки”.

– Да что это за бред? – не вытерпел Фрэнклин.

– Интервью.

– Черт, я не о том!

– Тогда о чем? Почему ты никогда ничего не скажешь прямо?

Вопрос вырвался сам собой. Лишь спустя секунду я сообразила, что в точности повторила слова Мака. Мак... Меня окатило жаром.

– Нашла бы лучше какую-нибудь музыкальную станцию.

– Мне нравятся ток-шоу.

– С каких это пор?

– Сколько помню себя.

– Что-то не замечал раньше, чтобы ты слушала подобную болтовню.

– Просто я всегда выключаю радио, едва ты возникаешь на пороге кухни. Знаю ведь, что терпеть их не можешь.

– Так какого черта не выключишь теперь?

– Я веду машину. А ты все эти годы внушал мне, что выбирать станцию – право водителя. Поскольку сегодня ты впервые угодил на пассажирское место, до сих пор мне приходилось слушать твою музыку, твой футбол, твой бейсбол, твои биржевые сводки и твои выпуски новостей.

– Не думал, что это такая жертва.

– Настоящая мука. Но ты убедил меня, что именно так и никак иначе настоящие муж и жена должны вести себя в машине. И раз ты сам придумал эти правила, изволь подчиняться.

Неизвестная романистка, которую мне с таким трудом удалось отстоять, продолжала:

“Заметьте, в большинстве мои читатели как будто довольны своей сексуальной жизнью. Секса у них предостаточно, а вот любви не хватает катастрофически. И в моих романах они ищут именно любовь, потому и читают их. Они видят в героине задатки притягательной и цельной личности, понимают и разделяют ее потребность быть любимой, желанной. Слава богу, сейчас я могу вывести на страницы романа женщину куда более сильную и яркую, чем, скажем, пять лет назад. Многие до сих пор считают, что героиня любовной истории должна быть хрупкой и безвольной игрушкой в руках судьбы. Нет!

Современная героиня – это прежде всего личность, незаурядная, независимая...”

– Идиотка, – сказал Фрэнклин. – Полный бред.

Разрядившись, он затих в оскорбленном молчании. А я без помех дослушала интервью. Программа окончилась как раз перед заправкой, где я собиралась долить бак и уточнить дорогу. Подрулив к колонке, я отстегнула ремень и стала выбираться наружу.

– Подержи пистолет сама, дешевле выйдет, – процедил сквозь зубы Фрэнклин, не сдвинувшись с места.

– Дешевле, только я вся пропахну бензином, а потом буду грязными руками обнимать детей. Так что как хочешь, а я иду в магазин, куплю карту.

– На кой черт тебе сдалась карта? Мы же сто лет ездим по этой дороге.

– Ага, и всякий раз плутаем, – холодно бросила я через плечо.

Я зашла в туалет, потом купила и на месте сжевала “Сникерс”, залив его стаканом отвратного кофе. До лагеря еще двадцать пять километров. Купила в сувенирной лавке совершенно немыслимую вещь – пару громадных, белых с черными точками, игральных костей на тесемочке. Вернувшись в машину, подвесила побрякушку к заднему стеклу. Фрэнклин продолжал разыгрывать оскорбленного и до возражений не снизошел.

Я напрасно тревожилась, что он узурпирует руль. Грызя колпачок золотого “Паркера”, он штудировал газеты. Вдруг парень с бензоколонки застанет невозможную картину – женщина рулит, а мужчина скучает рядом. А так все понятно: мужчина загружен важной работой и поэтому доверил руль женщине. Я-то знала, что Фрэнклин не может читать на ходу – его тут же начинает тошнить. Он имитировал деятельность ровно до тех пор, пока мы не выехали с автозаправки.

Наконец тягостный путь остался позади. Я свернула на разбитую грунтовую дорогу к лагерю и пристроилась в хвост бесконечной очереди таких же родительских автомобилей. Цепочка машин еле-еле ползла по колдобинам, нетерпеливо сигналя.

– Ты не забыл, какие у нас с тобой планы на завтрашний вечер?

Фрэнклин помусолил ноготь большого пальца и нехотя буркнул:

– Не могу.

– Ты обещал.

Он посмотрел на меня:

– Да ты мне уже плешь проела! Сколько раз повторять, сейчас я занят. Дойдет до тебя когда-нибудь или нет? Я и сюда-то непонятно за каким чертом приперся!

Мой гнев оказался не таким шумным, но столь же неистовым:

– Проведать. Наших. Детей. – И прибавила уже спокойнее: – Если ты отказываешься идти к доктору Мэйз, я сейчас же говорю детям, что подаю на развод.

– Развод?..

– И в самом деле подам, если наплюешь на наш уговор. Не сомневайся.

Он подался ко мне, насколько позволял ремень безопасности:

– Ну и что ты после этого за мать?!

Я тоже всем корпусом развернулась к нему, втайне содрогнувшись от страха, что кофейный аромат не заглушает запаха шоколада:

– Ответь лучше, что ты за отец!

– Господи, Барбара, неделей раньше, неделей позже... Какая разница? Дети так счастливы в лагере, а ты вздумала испортить им каникулы. Ну почему тебе так хочется отравить нам всем жизнь?

Осторожно маневрируя среди машин, я выплевывала свою ярость в негромких выкриках:

– Нет, Фрэнклин! Это тынарушаешь слово, тыотказываешься пойти к семейному консультанту. А чувством вины должна маяться я?

Кое-как воткнув машину на свободное место, я вырвала ключ из зажигания и спросила, не поворачивая головы:

– Так пойдешь? Или я говорю детям, что между нами все кончено.

– Барбара, я не узнаю тебя.

– Может, ты никогда и не знал меня. Может, я перестала быть собой, когда вышла за тебя замуж.

– Вот как? Кем же ты тогда была все эти семнадцать... нет, восемнадцать лет?

– Кем ты хотел меня видеть. Кем обязана была стать, как мне тогда казалось. Идеальной женой, идеальной матерью, идеальной машиной для вытирания пыли. Я думала, что в этом и состоит долг замужней женщины...

– Так и есть. – Фрэнклин снова подался ко мне, его голос теперь окрасился вкрадчивыми нотками: – Послушай, я вовсе не считаю домашний труд пустяком. Это серьезная работа, такая же, как и все прочие. Но ты сама ее выбрала. Ты ведь только об этом и мечтала – иметь семью, детей, вести дом. Или забыла?

– Нет... – Я растерялась.

– Так за что ты меня проклинаешь? Я всего лишь помог тебе осуществить твои мечты.

– Но послушай, ты же все перевернул с ног на голову...

Он вылез из машины. Сразу за стоянкой в толпе детей подскакивали от нетерпения и отчаянно махали руками Рикки и Джейсон. Оба едва не перепрыгивали через веревочное ограждение, за которое им запрещено было выходить.

– Так пойдешь со мной к доктору Мэйз? Или сказать детям, что мы расстаемся?

– Пойду. Может, хоть она сумеет вправить тебе мозги. Потому что мне это точно не удастся.

Фрэнклин захлопнул дверцу и зашагал прочь от меня, к толпе детей. С каждым шагом он разворачивал плечи и двигался все свободнее – будто сбрасывал тяжесть. Дети прорвались через ограждение и повисли на отце. Я сглотнула слезы.

Хрипя и задыхаясь, я вскарабкалась на крыльцо викторианского особняка, выкрашенного в жизнерадостный васильковый цвет. Какие-то жалкие пять ступенек, а я чуть богу душу не отдала. Дверь открыла вылитая провинциальная учительница – проволочная оправа, мудрый прищур, задушевная улыбка.

– Мистер и миссис Аверс? – Она встретила нас как давних знакомых, не смущаясь нашим мрачным молчанием. – Милости прошу, я доктор Мэйз. Входите же, входите.

Я робко переступила через порог. Фрэнклин, обычно вышагивающий на корпус впереди меня, на этот раз плелся сзади. Гостеприимная хозяйка тугим мячиком покатилась через захламленную прихожую, прокладывая нам путь в завалах разномастной обуви.

Следуя за ней, я взглядом выхватывала из живописного хаоса то одинокую стоптанную балетную туфельку из трогательно-розового атласа, то громадные армейские ботинки в нашлепках рыжей грязи. Из-за трюмо боязливо выглядывали тапочки-зайчики с мохнатыми ушами, в углу стояли ковбойские сапоги с лихо задранными носами.

Тесная сумрачная прихожая внезапно вывела в просторный холл, обшитый резными дубовыми панелями. На самом парадном месте высилась скульптура, отдаленно напоминающая жирафа. Нечто выгнутое, скрученное и свинченное из железных прутов, проволоки и обрезков кровельной жести, в шее угадывался хромированный бампер кадиллака. Со скульптуры беспорядочно свисали пляжные полотенца, футболки, безразмерный джемпер, шляпы, шали, шарфы. На одном из крюков болтался шлем с эмблемой “Чикагских медведей”, на втором криво торчал лоснящийся от старости цилиндр с помятыми полями.

Пахло горячим тестом и пряностями, апельсиновой цедрой и воском для полировки мебели. Я вдыхала ароматы дома моей мечты. Вот он, дом, где есть все, что нужно для счастья, – мама, папа, дети, и все безумно любят друг друга и живут долго-долго. Вожделенная и несбыточная мечта сироты.

Наконец мы оказались в уютном кабинете с книжными стеллажами от пола до потолка. Полки прогибались под двойными рядами книг.

Судя по измочаленным корешкам, все это богатство служило не для декора, а действительно использовалось по прямому назначению. Исключение составляла одна опрятная полка прямо за докторским столом, плотно уставленная нарядными новенькими книжками. Ее разгораживали на три части картонки, подписанные фломастером: “Это ее”, “Это его”, “Это наши общие”.

– Не подозревала, что вы еще и писательница, – недоуменно пробормотала я. Почему Кэтлин это утаила? Она выложила мне всю подноготную доктора. -Ваш муж тоже писатель?

Боюсь, даже профан мог догадаться, что таилось за моим светским любопытством. Тревога.

А вы-то сами счастливы в браке, доктор? Под силу вам разобраться, что я делаю не так?

Но миссис Мэйз скрыла свою проницательность.

– Ну, писатели – это слишком сильно сказано! – Она небрежно махнула в сторону полки. – Так, отчеты для специалистов. Крысы в лабиринтах, всякая статистика, не более. Располагайтесь, прошу вас, кому где нравится!

Фрэнклин проследовал в дальний угол, сунул руки в карманы и привалился к книжному шкафу. Во всем этом ясно читалось: “Черт с вами, отбуду повинность и бегом на волю” Я присела на краешек стула прямо напротив докторского стола.

– Хотите чаю? – непринужденно предложила она.

Я вежливо отказалась.

– А вы, мистер Аверс?

Фрэнклин посмотрел на часы:

– Нельзя ли поскорее покончить со всем этим?

– Прошу вас, для начала буквально пару слов о том, почему вы здесь.

– Почему я здесь? – издевательски переспросил Фрэнклин. – Да пожалуйста! Потому, что моя жена взялась меня шантажировать. Если откажусь пойти, она заявит детям, что мы расстаемся. Ну и добилась своего.

– Я бы этого не сделала, – жалко запротестовала я, обращаясь не столько даже к доктору, сколько к мужу. – Просто не знала, как уговорить тебя.

Доктор что-то черкнула в блокноте.

– Похоже, для вас это очень важно, миссис Аверс. Попробуйте объяснить почему.

– Между нами все пошло наперекосяк...

– Почему вы так решили?

Я беспомощно развела руками. По-моему, буквально все кричало о неблагополучии – да что там, о полном крахе нашего брака. Я сосредоточилась, уткнув подбородок в стиснутые кулаки. В памяти вертелся вихрь обид, унижений, оскорблений, и вдруг из него вынырнул ответ:

– Между нами словно выросла глухая стена.

В углу презрительно фыркнули. За последние месяцы Фрэнклин так наловчился это делать, что мог бы выиграть чемпионат по фырканью.

– Фрэнклин какой-то отчужденный. Словно без конца думает о чем-то другом...

– Чертовски метко подмечено. Первые разумные слова. – Он приблизился к столу доктора Мэйз, налег на него обеими пятернями. – Знаете, где я должен сейчас быть? В своем избирательном штабе. Представьте себе, я не в игрушки играю, а баллотируюсь в сенат. А еще возглавляю адвокатскую контору. На мне как раз висит страшно запутанное дело.

Унылым эхом я повторила последнюю фразу. Выходит, ему до сих пор не понятно, что мы делаем у семейного консультанта...

– Вы это уже слышали? – Чтобы обратиться ко мне, доктору Мэйз пришлось вытянуть шею и выглянуть из-за Фрэнклина.

– Практически весь последний месяц и уж точно весь вчерашний день, когда мы ездили проведать детей в лагерь. Почти все время Фрэнклин просидел в машине, корпя над бумагами.

– Скажи спасибо, что я вообще сумел вырваться в этот чертов лагерь.

– Фрэнклин вылез из машины, чтобы пообедать с нами и минут пять поболеть за Джейсона на футбольном матче. При этом всем говорил, что очень занят и надо бы заняться делом.

– Политику иначе нельзя, – сказал Фрэнклин, глядя в окно. – Нельзя скрывать, что пашешь как вол. Люди должны видеть, что ты напряженно думаешь, даже когда играешь с детьми. – Он повернулся к доктору: – Моя жена замкнулась на собственных переживаниях, в своем собственном мирке и понятия не имеет, что происходит в моем.

– Вы не пытались ей это объяснить?

– А чем, черт возьми, я сейчас занимаюсь? Повторяю это снова и снова. Моя жизнь – открытая книга. Мне нечего скрывать!

– Разве вас кто-то обвиняет? Право, ни к чему так горячиться.

– Ах, прости-и-и-ите! – протянул Фрэнклин. – Видимо, я должен расслабиться и постараться получить удовольствие. Это Барбара рвалась к вам. Вот и помогите ей разобраться с ее проблемами.

– Вы как будто знаете проблемы своей жены...

– Хотите, поделюсь опытом? – И Фрэнклин начал загибать пальцы, перечисляя мои дефекты: – Барбара похоронила подругу и никак не могла опомниться. (А в голосе отчетливо слышалось: Эта жирная дура вконец раскисла)Потом она бросила курить и стала кидаться на людей (была просто дурой, а теперь стала стервой).Потом безобразно растолстела (обжиралась как свинья)и окончательно наплевала сперва на свой внешний вид (то есть опустилась), апотом на дом и на семью. – Фрэнклин умело выдержал паузу. – Хватит для начала? (Теперь понятно, почему жирная дура оказалась у разбитого корыта?)

– Будет от чего оттолкнуться, – сдержанно ответила доктор и повернулась ко мне с улыбкой: – Миссис Аверс?

В горле у меня засел гнусный горький комок.

– Все это правда.

– Правда, да не вся.

Фрэнклин прошелся по кабинету. Я сосредоточенно разглядывала корешки книг позади миссис Мэйз. В углу маятник старинных часов отмахивал последние минуты моей семейной жизни.

– ... Ни с того ни с сего стала обвинять меня во всех смертных грехах. Что ни сделаю, все плохо. Я слишком много работаю, слишком засиживаюсь в конторе, слишком часто пропадаю на заседаниях и митингах. Третирую ее, недооцениваю, ничего не делаю по дому и так далее. А потом еще удивляется, отчего это вдруг я не рвусь домой с работы.

Пестрые корешки двоились и расплывались, в глазах резало, словно под веки сыпанули песка. Но я упорно смотрела на книги, пытаясь запомнить порядок, в каком они стоят. Словно от этого зависела моя жизнь.

– Почему бы не рассказать доктору Мэйз о нашем с тобой празднике в отеле “Риц”?

– Опять ты за свое?

Фрэнклин остановился. В гнетущей тишине маятник неотвратимо отсчитывал секунды, словно бомба с часовым механизмом.

– С меня хватит, Барбара. (Тик-так.) Хочешь разобраться со своими проблемами? (Тик-так.) Бога ради, только без меня. (Тик.) А я сыт по горло и больше не собираюсь торчать тут, пока ты делаешь из меня козла отпущения. (Так.)

Он небрежно кивнул доктору Мэйз и вышел из кабинета. Тик-так, тик-так, тик-так... Ж-жах! Книжные корешки помчались в безумном хороводе, и от целого мира остался один только звук удаляющихся шагов. Вот Фрэнклин пересек холл, прихожую, спустился с крыльца. На песчаной дорожке я его потеряла. Взревел мотор, и коротко взвизгнули колеса. Все стихло.

– Конец. – Я ткнулась лицом в ладони.

– Вот, – доктор подтолкнула ко мне коробку с платками, не сводя с меня внимательных глаз. – Понимаю, вы сейчас расстроены...

Я хохотнула между судорожными всхлипами:

– Кэтлин говорила, что вы избегаете сильных выражений.

Она улыбнулась:

– Ну, вы ведь многого ждали от этой консультации. Мечтали начать все сначала...

– Все-таки зря я это затеяла. Сейчас у нас и правда не все ладится, но так было не всегда. Просто у Фрэнклина слишком уж трудное время. Прежде он не был таким.

Не был?! О боже...

–Незачем извиняться за поведение Фрэнклина, миссис Аверс. Вы не отвечаете за его слова и поступки.

– Нет? Да вы посмотрите на меня! – Я раскинула руки в стороны, предъявляя все свои жировые отложения. – Мы ведь ищем корень зла. Так вот, я не виню Фрэнклина. И хочу, чтобы вы поняли, почему он стал таким. Прежде он был милым и внимательным.

Когда ты была стройной блондинкой и тебе было ближе к тридцати, чем к сорока.

Явысморкалась и полезла в сумочку за ключами, забыв, что на машине уехал Фрэнклин.

– У нас еще есть время, миссис Аверс. Не спешите. Давайте обсудим, что вы сейчас чувствуете. Возможно, вам станет легче.

– Я... я не хочу обсуждать свои чувства.

– Ладно. – Она повернулась в кресле. – Тогда давайте поболтаем... о ваших туфлях.

– О моих туфлях? – Я тупо посмотрела на свои туфли и лишь через пару секунд, оценив шутку, усмехнулась. – Я не смогу обсуждать Фрэнклина за его спиной.

– Вы хотите себе помочь? И потом, он сам сделал выбор и ушел.

– Но...

Доктор Мэйз внимательно смотрела на меня поверх очков в металлической оправе и молчала. Казалось, она не знает, как вытащить меня из лабиринта, в котором я заблудилась.

– Что ж, – заговорила она наконец, – обсудим другие проблемы. Насколько я поняла, ваши дети в летнем лагере...

Я еще раз высморкалась и кивнула.

– Девочки или мальчики?

– Ну... каждого по штуке.

– И вчера вы их навестили? Как все прошло?

– Это... отдельная история...

Тут пришлось прерваться и промочить горло. Я наполнила стоявший на столе стакан и подрагивающей рукой поднесла к губам. Направляясь сюда, я не собиралась делиться подробностями кошмарной поездки. Но что-то важное менялось во мне прямо на глазах – во всяком случае, мои представления о том, что можно и что нельзя обсуждать с доктором.

– А у вас есть дети?

– Четверо.

– Никогда не получали от них по лбу собственными сентенциями?

– Постоянно.

– Вчера Барбара-худышка вернулась, чтобы уесть Барбару-толстуху. Боже, мой голос, мои интонации, мой отвратительный сарказм, моя ненависть... И все это изливала на меня родная дочь. Смотрели “Изгоняющий дьявола”? Ну, где демон вселился в маленькую девочку и нечеловеческим голосом изрыгал проклятия ее устами? В Рикки точно вселилась я сама полугодичной давности. Она настолько стыдилась моего вида, что не рискнула даже приблизиться ко мне прилюдно. Отвела в сторону и выдала по полной программе: я просто тряпка, нет во мне ни капли гордости, я совершенно опустилась, ну и так далее...

– И что вы ей на это ответили?

– А что тут можно ответить? Она права.

– Итак, муж и дочь на вас ополчились. И вы, похоже, с ними солидарны. А что же сын?

– Джейсон? Он обрадовался мне. Но я случайно услышала – о боги, как же больно! – как он объясняет приятелям, что я его тетя.

– И смолчали?

– Посмотрите на меня. Я же кошмар семьи. Я не хотела позорить его...

– Это он вас опозорил. Неужели вы всегда ставите чувства своих близких выше собственных?

– Да, конечно...

Откуда-то из глубины дома, вроде бы со второго этажа, донеслись приглушенные гитарные аккорды. Я перевела взгляд на окно. С ветки клена на меня смотрел маленький кардинал с ярко-красной грудкой. Вдали, над озером, сверкали паруса сер-фингистов. Я вытерла платком лицо и повторила:

– Да. Я ведь мать.

Ее голос был едва слышен:

– А вам никогда не казалось, что незачем списывать все проблемы на лишний вес? Что, возможно, они возникли гораздо раньше, когда вы еще были стройной?

– Чушь! Пока я была стройной, все шло отлично. Фрэнклин меня любил, дети мною гордились. Черт, да я сама гордилась собой.

– И с мужем вы были очень близки?

– Да, мы... ну, болтали о том о сем.

– О чем-то личном?

– В основном о делах. О всяких домашних заботах. О друзьях, детях...

– И никогда не обсуждали свои чувства, переживания, проблемы?

– Нет, ничего такого мы не обсуждали.

– Нет? Но почему?

– Трудно сказать. Наверное, мой муж не так воспитан. Да и я тоже. Мама умерла, когда я родилась, отец, журналист, был вечно занят. Сколько себя помню, мы обсуждали только политику, события в мире. Словом, то были настоящие, серьезные беседы.

– Мужские беседы.

– Да. Все остальное отец считал трепом, годным только для женских журналов.

– Мило.

– Такой уж он был человек. И потом, для задушевных разговоров была Сара-Джейн.

– Сара-Джейн?

– Моя подруга.

Сара-Джейн умерла, а Фрэнклин бросил.

– После той ночи, когда она умерла, жизнь моя словно полетела под откос. Я бросила курить и начала набирать вес.