Обычно мои предложения не встречают сопротивления со стороны Батиса, как например, когда я предложил вы­бить звездочку на капсулах пуль, чтобы сделать их раз­рывными, или сделать отверстия в гранитной скале у подножия маяка. В эти отверстия мы вставим допол­нительные колья, короткие и очень острые, и тогда чу­довища будут ранить о них свои ступни. Это тактика организации римского лагеря. Совершенно очевидно, что это не помешает им приблизиться, но хотя бы осложнит их действия. С другой стороны, когда мое нововведение было осуществлено, окружающий нас пейзаж стал еще более зловещим.
      После этого и до наступления темноты я располагаю свободным временем, если только здесь, на маяке, это выражение имеет смысл.
 
       1 февраля.
      Красивый закат. День исчезает, словно за горизонтом открывается театральный люк: светлый свод скользит туда, скрывается в нем, и задник сцены становится тем­ным. Словно гигантская кисть красит черной краской небо, а потом разбрасывает по нему мелкие крапинки звезд.
      Я нес караул и на рассвете вдруг увидел необычно мелкое чудовище, которое наблюдало за нами. Оно пря­талось очень искусно, и мне бы ни за что не удалось его заметить, если бы не одно обстоятельство: оно выбрало для наблюдения то самое дерево, на котором сидел я, когда хотел убить Батиса, – это его выдало. Я сидел на та­бурете и курил. Потом положил сигарету на перила бал­кона и не спеша прицелился. Чудовищу невдомек, что моя поза означает для него неминуемую смерть, оно продолжало сидеть на дереве, внимательно меня разгля­дывая. Я целился ему в сердце. Выстрелил. Тело начина­ет падать, срывая по пути листья, на какой-то момент я потерял его из вида. Запутавшись в ветвях, оно повисло над землей. Руки чудовища раскачиваются, оно мертво. Пуля пробила его грудь.
      Батис ругает меня за истраченный напрасно патрон. Я напоминаю ему историю с капканами. Разве стоило стрелять в чудищ, которые попали в ловушку и не пред­ставляли собой опасности?
      – Нам надо экономить, – говорит он, – боеприпасы – это жизнь.
      – Патроны появились здесь вместе со мной, – отве­чаю я, – мне их и тратить.
      Мы спорим всю ночь, как два мальчишки.
 
       2 февраля.
      Сегодня чудища целую ночь визжали, но не прибли­жались к нам – явление необычное. Я пробовал завести с Батисом разговор о нашей предшествующей жизни в Европе, но безуспешно.
      Установить сколько-нибудь откровенные отношения с этим человеком невозможно. Дело не в том, что Кафф уходит от разговора или что-то от меня скрывает. Про­сто спокойный и легкий разговор ему недоступен. Когда я рассказываю ему о себе, он слушает, кивая. Если спрашиваю что-нибудь о его жизни, он односложно отвеча­ет, вглядываясь в темноту, окружающую маяк. Это про­должается, пока я не отказываюсь от своей затеи. Представьте себе двух людей, которые спят в одной ком­нате и разговаривают во сне, – такова природа наших диалогов.
 
       5 февраля– 20 февраля.
      Ни-че-го. Это ни-че-го также включает молчание жи­вотины – она не поет, чему можно только радоваться. Мое общение с ней минимально. Она либо трахается с Батисом, либо занимается какой-нибудь несложной ра­ботой, стараясь держаться от меня подальше, потому что помнит о нашей первой встрече памятью побитого пса. Если ей нужно выйти с маяка, она неизбежно долж­на пройти мимо меня. Животина ускоряет шаг и отпры­гивает в сторону, как воробышек.
      Порой, разглядывая это существо, я содрогаюсь от омерзения. Краткое наблюдение позволяет заключить, что животина антропоморфна и теплокровна, страдает дальтонизмом, холемией и абулией. Но она так сильно напоминает человеческое существо, ее поведение так похоже на наше, что трудно удержаться от попыток ус­тановить с ней диалог. Однако затем наталкиваешься на ее куриные мозги: животина не смотрит на нас, не слу­шает наши разговоры – не видит и не слышит нас. Она живет в атмосфере полного одиночества – и именно в этом пространстве встречается с Батисом.
 
       22 февраля.
      Батис напился, что случается с ним очень редко. В од­ной руке – бутылка джина, в другой – ружье. Он танце­вал, как зулус, на гранитной скале у подножия маяка. Потом скрылся в лесу и не появился до самого вечера. Я тем временем поймал животину и отвел в угол, невзи­рая на ее сопротивление. Она была полужива от страха, ей было невдомек, что я хотел только пощупать ее че­реп. Голова этого существа совершенна. Я имею в виду абсолютную гладкость черепа, на котором нет ни едино­го бугра. Свод великолепно кругл, в то время как у лю­дей голова обычно несколько удлинена или сжата по бо­кам. Эта форма создана, чтобы выдерживать давление воды на глубине морей? У нее нет ни впадин врожденных преступников, ни шишек молодых гениев. Сюрп­риз для френолога: затылочная и теменная кости разви­ты совершенно нормально. Объем черепа несколько меньше, чем у славянок, и на одну шестую превышает размеры головы бретонской козы. Я взял ее за щеки и силой открыл ей рот. У нее нет миндалин, на их месте расположено второе небо, которое нужно этим сущест­вам, вероятно, для того, чтобы вода не попадала в горло. Она страдает аносмией и не чувствует запахов. Зато ее крошечные уши способны слышать звуки, которые для меня не различимы, способности этого существа подобны способностям животных семейства псовых. Она час­то замирает в неком подобии транса и в эти минуты не отдает себе отчета в происходящем, хотя, возможно, вос­принимает какие-то голоса, мелодии или призывы. Что именно слушает животина? Ответить на этот вопрос невозможно. Перепонки между пальцами ее рук и ног ко­роче и уже, чем у самцов ее племени. Она может раздви­гать пальцы под большим углом друг относительно друга, кисть человеческой руки гораздо менее пластич­на. Думаю, что чудища используют эту особенность для движения в воде: таким образом они могут грести силь­нее. Мне пришлось прибегнуть к паре оплеух, чтобы снять с нее свитер, ибо она сопротивлялась. Строение ее тела безупречно. Европейские девушки позавидовали бы такой фигуре – правда, чтобы появляться в свете, ей понадобились бы шелковые перчатки.
      Как метеорологу, мне известно, что наш остров распо­ложен в особой зоне океана, которую окружают теплые морские течения. Этот факт объясняет многое. Напри­мер, обилие наземной растительности, задержку первых снегопадов, время для которых уже давно настало, а так­же появление этих существ. Если бы они обитали во всех морях и океанах, человечество сохранило бы историчес­кие сведения о них в своих летописях: дело бы не обош­лось одними легендами. Однажды я прочел, что в крови рыб, обитающих в полярных широтах, содержатся веще­ства, противодействующие замораживанию. Возможно, у нее тоже есть что-то подобное в крови – это бы объяс­нило ее синий цвет. Если это предположение неверно, то как объяснить тот факт, что существа, живущие в холод­ных глубинах океана, не имеют толстого слоя подкожно­го жира? У нее мускулы классической статуи, гладкая ко­жа с зеленым отливом, как у саламандры. Представьте себе лесную нимфу в змеином наряде. Соски грудей – как черные крошечные пуговки. Я попытался положить карандаш под ее грудь, но он упал на землю: кажется, невидимые нити поднимают ее бюст кверху. С такими яб­локами Ньютону не удалось бы создать свою знамени­тую теорию. Поневоле вспомнишь французов, которые утверждают, что совершенная грудь должна умещаться в бокале для шампанского. Мышцы ее тела говорят о здоровье и энергии – корсеты здесь ни к чему. Таз бале­рины и плоский, невероятно плоский, живот. Ягодицы тверже островного гранита. Кожа на лице ничем не отли­чается от покровов других частей тела, в то время как у людей по коже щек невозможно судить о прочих участ­ках тела. Под мышками, на голове и лобке не видно ни следа корней волос. Бедра – чудо стройности – соединя­ются с туловищем так гармонично, что никакому скульп­тору не дано воспроизвести это совершенство. Что каса­ется лица, у нее египетский профиль. Тонкий и острый нос контрастирует со сферичностью головы и глаз. Лоб поднимается плавно, словно мыс над морем, никакому римскому профилю с ним не сравниться. Шея будто сри­сована с портрета утонченной девушки, созданного сред­невековым художником.
      Я отвел ее в темный угол. Безмозглое существо дро­жало от страха: так корове не дано понять, что делает с ней ветеринар. Я зажег свечку и стал приближать ее к глазам животины, а потом удалять от них. Яркий свет заставляет зрачки сужаться, они превращаются в узкие щелочки, как у кошки. Наблюдая это, я невольно почув­ствовал волнение: ее глаза, скорее круглые, чем оваль­ные, подобны волшебным синим зеркалам. В них отсве­ты янтаря. Глазное яблоко словно капля ртути. Я вдруг увидел там себя самого: я смотрел на нее, а получалось, что на самого себя. Мне захотелось прекратить опыт. Когда человек видит свое отражение в глазах чудовища, он испытывает головокружение. Кому-то это может по­казаться смешным. Однако пусть меня судит лишь тот, кто когда-нибудь пережил подобный опыт.
      Невозможно безразлично наблюдать за ней. Стоит до нее дотронуться, как интерес исследователя вдруг исчеза­ет. Едва коснувшись, рука отдергивается, точно от удара током. Один из наших основных инстинктов говорит о том, что прикосновение связано с теплом: холодных тел нет. Но ее температура ранит меня и причиняет боль. Она напоминает холод трупа, который уже покинула жизнь.
 
       25 февраля.
      Они появились. Их много. Обычно наша порция бое­припасов составляет шесть патронов, а сегодня мы ис­тратили восемь.
 
       26 февраля.
      Вместе с Батисом мы истратили девятнадцать патронов.
 
       27 февраля.
 
      Тридцать три.
 
       28 февраля.
 
      Тридцать семь.
 
       1 марта – 16 марта.
 
      Я слишком занят борьбой за свою жизнь, чтобы вес­ти записи. А о том, что я мог бы описать, лучше не со­хранять воспоминаний.
 
       18 марта.
      Штурмы постепенно становятся не такими яростны­ми. Сегодня я довольно долго осматривал со стороны леса маяк и наш балкон. Батиса мое занятие заинтересо­вало, и он присоединился ко мне, не говоря ни слова. Мы стояли рядом, плечом к плечу. Мои мысли занима­ло одно: я хотел увидеть маяк таким, каким видят его чу­дища, попытаться войти в тайники мозга этих крово­жадных существ, чтобы понять, каким они видят меня. Спустя некоторое время Батис сказал:
      – Ну, что ж, похоже, никаких изъянов в нашей оборо­не нет.
      И ушел.
 
       20 марта – 21 марта.
      Они наблюдают за нами, но не нападают. Сначала это вызывало во мне тревогу, но позднее она сменилась простым любопытством. Обычно мы видим лишь мель­кание теней. Иногда их можно различить между деревь­ями или на морском берегу. Когда луч маяка падает на одно из чудищ, оно тут же исчезает.
      Ночь постепенно расширяет свои границы. Сейчас в нашем распоряжении только три часа света. Осталь­ное время – владения ночи. Не успевая появиться, солн­це уже прощается с нами. Как выразить на бумаге весь ужас, который овладевает нами в этот момент? Даже в обычных условиях пребывание на острове само по се­бе могло бы означать для человека исключительный и страшный опыт. Присутствие чудовищ переносит этот эксперимент за пределы разумного. Может пока­заться невероятным, но порой промежутки между штурмами кажутся мне страшнее, чем сами штурмы. Внутри маяка, среди теней, отбрасываемых керосиновы­ми лампами, мы слушаем смешанный шум ветра, дождя и волн и ждем рассвета. Мы ждем его и ждем, не ведая, что наступит скорее: новый день или смерть. Никогда бы не подумал, что ад похож на такую заурядную вещь, как часы без стрелок.
 
       Конец марта.
      Неожиданно обнаружил, что Батис умеет играть в шахматы. Незначительный факт становится остров­ком цивилизации в море безумия. Три партии. Две ни­чьи и одна победа. Стоит ли писать о том, кто ее себе присвоил?
 
       4 апреля.
      Полдень. Мы играли в шахматы. Ночью на нас напа­дали шесть раз, волны атак сменяли друг друга. Я стре­лял так яростно, что затвор винтовки становился горя­чим. На сей раз это вызвано необходимостью, и Батис не ругался за безрассудную трату патронов.
 
       8 апреля.
      Я пытаюсь разыгрывать дебюты в романтическом ключе, но мои ходы разбиваются о защиту Каффа. В этом смысле он очень ловок. Он рокируется, и моя ата­ка теряет силу. Человек действует в жизни подобно то­му, как двигает фигуры на доске, тут нечего добавить. В каждом ходе видна сущность батисового или каффового – как вам больше понравится – характера.
      Чудища кричали сегодня за пределами круга, кото­рый очерчивает прожектор, во тьме. Словно стервятни­ки, дерущиеся за добычу. Потом они двинулись было к маяку, но их строй рассыпался еще до того, как мы вы­стрелили. Во всем этом есть какая-то тайна. Самое ужас­ное, что поведение чудовищ не поддается никакой логи­ке. Оно непредсказуемо.
 
       10 апреля– 22 апреля.
      Я размышлял о мотивах, которые привели меня на ос­тров. Мне хотелось найти покой пустоты. Но вместо тишины открылся ад, полный чудищ. Какие новые значения должны предстать перед моими глазами? Как правиль­но истолковать происходящее, следуя логике моего опеку­на? Я часто вспоминаю его. Но сколько ни задаю себе во­просы, сколько ни пытаюсь найти на них ответы, прихожу лишь к одному страшному и неопровержимому выводу: это чудовища, чудовища и еще раз чудовища. И нечего тут выдумывать, нечего искать, нечего объяс­нять.
 
       23 апреля– 24 апреля.
      Ужасные бои. Выстрелы в упор покрыли балкон брызгами синей крови и ошметками мозгов и кишок. Две ночи подряд чудища поднимаются к самой линии кольев, и нам приходится сталкивать их ударами каблу­ков, колоть ножами и рубить топором. В этой ситуации Батис проявляет дикую сторону своей натуры. Когда они приближаются слишком близко, а руки и ноги стра­шилищ цепляются за верхний ряд кольев, Батис бросает ружье и издает воинственный клич. Я отступаю на вто­рой план, продолжая стрелять, чтобы прикрыть его, а он хватает в одну руку свой гарпун, а в другую – топор. Од­ним орудием он колет, другим – рубит. Кафф ранит, ка­лечит и убивает с бешеной энергией, его руки подобны крыльям мельницы-убийцы. Он настоящий демон, яро­стный викинг, пират Красная Борода, берущий корабль на абордаж. В Батисе соединяются все эти персонажи и множество других. От его вида у меня мурашки бегут по коже. Мне бы не хотелось встретиться с таким вра­гом. Борьба происходит на самом деле, и я участвую в схватках здесь и сейчас, но все это подобно наркотиче­ским галлюцинациям. Когда всходит солнце, я испыты­ваю сомнения относительно своего психического здоро­вья. Наша жизнь на маяке невероятна; наша жизнь на маяке – самая абсурдная из всех эпопей. Она лишена смысла.
      Я прочитал свои записи. Они никогда не смогут пере­дать охватывающего меня порой отчаяния; любая, даже самая изощренная повествовательная техника не созда­ла бы ничего, кроме бледного образа того кошмара, ко­торому я пытаюсь придать словесную форму. Нам не уйти отсюда живыми, в этом нет сомнения. Я даже не уверен, увидим ли мы первый снегопад.
 
       2 мая.
      Я начинаю ощущать некую тень благодарности в по­ведении Батиса. Он ничем не выражает своего чувства, ни одно доброе слово не срывается с его губ, однако Кафф понимает, что мое присутствие помогает ему вы­жить. Он признается мне, что сдерживать атаки сейчас гораздо легче, чем раньше. Ни один человек на земле не смог бы противостоять в одиночку этим полчищам тва­рей, сбежавших из сумасшедшего дома морских глубин. Даже Батис.
      Однако жить так дальше невозможно. Наступит день, когда они возьмут нас числом.
 
       3, 4 и 5 мая.
      Все по-прежнему. Я не могу понять Батиса. Его душев­ное состояние, на мой взгляд, совершенно не соответ­ствует той опасности, которая нам угрожает. Чем отчаян­нее наше положение ночью, тем счастливее он выглядит днем. Это какая-то эйфория сражений, желание бросить­ся в пропасть. Кафф не желает понять, что бои на маяке – не рокировка на шахматной доске, и поражение хотя бы в одной из партий означает нашу гибель.
 
       6 мая.
      Ночью: выстрел Батиса задел мою руку. Пуля порва­ла рукав и вошла неглубоко. Но он стрелял в чудовище, которое на меня наседало, и мне остается только оправ­дать его действия и поблагодарить.
 
       7, 8, 9, 10 и 11 мая.
      Штурмы невероятно мощные. Нескольким чудови­щам удалось вскарабкаться по противоположной стене маяка и напасть на нас сверху, где кольев не так много. В полном смысле слова: они падали на нас как снег на го­лову. Мы стреляли вверх и вниз, откуда они тоже появ­лялись. Сейчас мы тратим в среднем пятьдесят патро­нов за ночь. Ни в одном страшном сне невозможно увидеть столько чудищ.
      Позже: серьезная ссора с Батисом. Он обвинил меня в том, что я не уделяю достаточно времени укреплению стен маяка стеклами и гвоздями. Я возмутился. Даже от нечего делать я работаю вдвое больше, чем он. Мы осы­пали друг друга ругательствами. Я обозвал его тупой скотиной и прокричал, что, кроме как трахаться, он ни­чего другого делать не умеет. Кафф грозился урезать мои права и впервые за все время назвал меня оккупан­том. Еще никогда мы не опускались так низко.
 
       12 мая.
      Чудовище вцепилось мертвой хваткой в правую ногу Батиса. Я хладнокровно убил его выстрелом в упор, но, падая, оно сорвало с ноги Каффа сапог и снесло ему пол­пальца. Он залечивал рану без единого стона.
      Но жить так дальше нельзя.

8