* * *

Налетел шальной ветер, подхватил посреди улицы клочок газеты и понес, как змея, над крышами. Шугалий смотрел на трепещущую в воздухе бумажку, пока та не исчезла где-то за деревьями. Сунул руки в карманы пиджака и зашагал по мощенному кирпичом тротуару, подставив спину ветру. Он был уверен, что именно эта улица выведет его к озеру, но оно неожиданно блеснуло справа между домами, и Шугалии повернул в узкий переулок, где на спорыше паслись белые откормленные гуси. Они недружелюбно загоготали и неохотно расступились, а огромный гусак даже попытался ухватить его за брюки.

Озеро начиналось сразу же за домами, и Шугалии остановился пораженный. Он слышал, что Светлое озеро называют Полесским морем, и относился к этому скептически, — каждый, хваля свое, склонен к преувеличениям, но озеро действительно раскинулось до горизонта, сливалось с ним, и ветер гнал по нему высокие волны с белыми барашками.

Присмотревшись, Шугалии различил чуть левее узкую черную черточку противоположного берега, и все же первое впечатление бескрайности не покидало его; он прислонился к обшарпанной ветром одинокой иве и долго стоял, глядя, как накатываются на чистый песчаный берег высокие волны.

Представил, как неуютно сейчас где-нибудь на середине озера даже в большой рыбацкой лодке, как бросают ее волны, как зачерпывает она бортом холодную шипящую воду. С такой стихией шутки плохи, и, как он узнал, в бурю даже на больших моторных лодках рыбхоза редко рискуют выходить на озеро. А что уж говорить об обычных плоскодонках…

Увидев неподалеку в заливчике несколько причаленных лодок, Шугалии направился к ним. Залив отделяла от озера широкая песчаная коса, но волны перекатывались через нее, раскачивали лодки, они терлись исцарапанными бортами друг о друга, и в них хлюпала грязная вода.

Лодки были похожи как близнецы: просмоленные, с поломанными решетками на дне, отполированными, почерневшими сиденьями и разбитыми отверстиями для уключин. Только одна выделялась среди них: выкрашенная синей масляной краской, с багажником на носу, запертым большим замком. Даже цепь, прикреплявшая лодку к вбитому в берег железному шкворню, отличалась от других — те давно уже проржавели, а эта, хорошо смазанная солидолом, блестела, и капли воды скатывались с нее.

Лодки принадлежали обитателям приозерных домов — это Шугалии определил сразу. Доски за кормой были приспособлены для крепления подвесных моторов, и от зажимов на них остались четкие следы. На берегу не было укрытий для моторов, их каждый раз снимали с лодок и тащили домой. А попробуй пронести хотя бы несколько сот метров двухпудовую железяку!

Шугалии огляделся вокруг и направился к нарядному дому с мансардой. Ворота усадьбы были открыты, из них выезжал самосвал. Он натужно заревел, обдав Шугалия острым запахом навоза, — хороший хозяин летом заботится о навозе. Загорелый человек с выцветшими на солнце волосами и сильными, жилистыми руками неторопливо запирал ворота. Шугалии поздоровался, и человек ощупал его острым вопросительным взглядом. Не ответил, лишь чуть наклонил голову, и это можно было истолковать и как приветствие, и как нежелание начинать пустой разговор..

— Хорошая у вас лодка, — уверенно начал Шугалия. — Небось сами смастерили?

Человек посмотрел на него исподлобья.

— Не продается, — бросил он сухо.

— Это ваша — синяя?

— Ну, моя… Откуда знаете?

Шугалии кивнул на синие ворота.

— Такого же цвета. А лодка хорошая. На такой хоть сейчас выходи на озеро.

А вы нездешний. — Губы у человека растянулись в чуть заметной иронической улыбке, словно все, кто не имел счастья жить в Озерске, были людьми низшего сорта.

— Нездешний, — вздохнул Шугалий.

— Я и вижу — курортник! — оживился человек. Посмотрел на Шугалия внимательнее, будто оценивал — чего стоит. Очевидно, приезжий оставил хорошее впечатление, потому что спросил: — Может, квартиру ищете?

— По делам я. Остановился в гостинице.

Хозяин усадьбы сразу потерял интерес к Шугалию.

Что-то недовольно пробормотал и взялся за ручку калитки.

— Так я о лодке, — остановил его Шугалий. — Порыбачить. Само собой разумеется, я заплачу.

Человек оглянулся.

— А грести умеете?

— Разве у вас нет мотора?

— Ого, чего захотел! Мотор денег стоит… Весла дам, и все. Рубль в час.

— На веслах далеко не уплывешь…

— Мотор не дам! — категорично отрезал хозяин. — Каждому давать — сам на мель сядешь.

— А если с вами? — сделал еще одну попытку Шугалий. — Вместе с вами порыбачить?

Человек задумался только на мгновение.

— Цена такая же, — решил. — Завтра, если озеро успокоится.

— У вас такая большая лодка…

— Озеро не любит нахальных…

— А смелых?

— Тебе, парень, вижу, скромности не занимать!

— В Крыму мы ловили ставриду…

— Так и катись в Крым! — вдруг озлился хозяин. — Тоже мне умник.

— Извините, но я считал, что в море…

— Не знаю, как в море, а у нас волна злая. Да и лодки — плоскодонки.

— Почему же килевых не делаете?

— Втрое дороже, а зачем? В непогоду рыба все равно не ловится.

— Как вас величать?

— Ничипором Спиридоновичем. А насчет рыбалки, если погода будет, не сомневайся. Тут ребята на спиннинг по десятку щук вытаскивают. А вы из области?

По какому делу к нам, если не секрет?

Обсуждая вчера с подполковником Ятко план действий в Озерске, они решили, что Шугалию не стоит выдавать себя за кого-то другого — это только осложнило бы расследование. Однако зачем этому слишком уж деловитому выжиге знать, что разговаривает с капитаном госбезопасности.

— Из милиции, — ответил Шугалий.

Лицо у хозяина удивленно вытянулось.

— Так, может, зайдете? — распахнул он калитку. — Вот это гость. Милиция из области по пустякам не ездит…

— А-а, — явно преуменьшил свою миссию Шугалий. — Всякое бывает. Вот утонул у вас один на той неделе…

Хозяин хитро покосился на Шугалия: мол, задуривай головы другим, а мы не лыком шиты, — разве у нас в районе своей милиции нет, чтобы заниматься утопленником?

— Озеро у нас серьезное, — произнес он значительно, — а летом курортники наезжают. Туристы патлатые костры жгут, водки назюзюкаются и — в воду…

У нас утопленники — не диво.

Опровергнув таким образом версию Шугалия, он уставился на капитана, — что, мол, теперь запоешь? — но тот решил не разубеждать хозяина.

— Ветврач у вас утонул, может, слышали? — спросил Шугалий.

Ничипор Спиридонович оживился.

— Знал его, хороший был ветеринар. Когда корова у меня заболела…

Болезнь коровы, очевидно, была событием в жизни дядьки, и он собирался обстоятельно рассказать о ней, но это не устраивало капитана.

— Странно… Вот вы говорите, что в бурю с озером не шутят… А ветврач это хорошо знал, в Озерске же родился…

— Мы и сами удивляемся. Бывает, неожиданно налетит ветер, может, и у него было такое цыганское счастье.

— Или лодка плохонькая.

— Поговаривают теперь про этот случай много чего, так слыхал, что делал лодку ветеринару Балега, а Балеговы лодки лучшие в Озерске. Я тоже хотел ему заказать, да дорого берет, черт бы его побрал, пришлось самому. Видели, какая красавица, Балеговой не уступит.

— Конечно, не уступит, — потешил его самолюбие Шугалий. — Ну, стало быть, до завтра…

Он ушел, чувствуя, что Ничипор Спиридонович провожает его долгим взглядом, небось жалеет, что загнул про рубль в час, старый воробей, на метр под землей видит, а тут не отличил капитана милиции от обычного курортника…

Эта мысль почему-то развеселила Шугалия, и он оглянулся: Ничипор Спиридонович действительно стоял у калитки и смотрел ему вслед. Шугалий махнул на прощанье только рукой.

Капитан миновал гостиницу и вышел на центральную улицу города. Официально Озерск назывался городом, однако был скорее городком — одноэтажный, весь в садах, с городским парком, как называли тут сквер с несколькими скамейками. Только на центральной площади трехэтажный универмаг с гастрономом внизу да несколько двухэтажных домов поблизости на нарядных асфальтированных улицах: райком партии, райисполком, разные районные учреждения и организации, в том числе и райотдел госбезопасности, где в шестнадцать часов у Шугалия была назначена встреча с лейтенантом Малиновским.

По указанию руководства лейтенант должен был взять в райотделе милиции материалы предварительного следствия по делу о гибели ветврача Андрия Михайловича Завгороднего. Согласно официальной версии, выдвинутой следователем милиции, Завгородний погиб на прошлой неделе в результате несчастного случая во время рыбной ловли.

Утром стояла тихая погода, ничто не предвещало бурю, и ветврач отправился на озеро. Очевидно, он так увлекся рыбалкой, что не заметил перемены погоды или надеялся, что буря будет кратковременной, но сильный ветер поднял большую волну, лодку раскачивало, и Завгородний, выбирая снасти или по какой-то другой причине, поскользнулся, ударился головой о сиденье или борт и потерял сознание. Лодка, став неуправляемой, перевернулась, и ветврач погиб.

Версия была подкреплена медицинской экспертизой. На затылке Завгороднего действительно обнаружена рана, но не смертельная. Ветврач был еще жив, когда очутился за бортом, — в легкие попала вода, значит, еще дышал, вероятно, пытался выплыть, но силы оставили его.

Что и говорить, убедительная версия, и никто не опровергал ее. Но через несколько дней после похорон сын ветврача, аспирант Львовского университета Олекса Завгородний, разбирая отцовские бумаги, нашел черновик письма. Точнее, не письмо, а только его начало, всего несколько слов на чистом кусочке бумаги:

«17 августа 1974 г. В областное управление государственной безопасности. Сообщаю, что я стал предметом…» — последние три слова зачеркнуты и вместо них: «в мой дом приехал…» Снова зачеркнуто, и с новой строки:

«У меня был весьма неприятный разговор, который, полагаю, должен заинтересовать компетентные органы. Во время войны…»

На этом письмо обрывалось. Видно, что-то помешало Завгороднему дописать его или он просто был слишком издерган, чтобы собраться с мыслями. Сунул его под бумаги в средний ящик письменного стола.

А на следующий день, в воскресенье, 18 августа, погиб на озере.

Это письмо и явилось причиной поездки в Озерск оперативного работника областного управления госбезопасности капитана Миколы Константиновича Шугалия.

До шестнадцати часов было еще достаточно времени, и Шугалий решил зайти в библиотеку. Чувствовал, что в Озерске придется задержаться, а заснуть без хорошей книжки не мог: что бы ни было, а должен почитать перед сном хоть четверть часа. Надеялся, что районная библиотека выписывает «Роман-газету», а в последнем номере помещен роман о сложной судьбе офицера, который через много лет встретился с немкой, — когда-то они любили друг друга, но жизнь разлучила их…

Библиотека помещалась на втором этаже старого дома, в ней было пусто, двое или трое подростков сидели в читальном зале, а библиотекарша стояла у окна и наблюдала за чем-то, должно быть чрезвычайно интересным для нее, потому что не оглянулась на скрип двери. Только когда Шугалий вежливо кашлянул, вздохнула и повернулась к капитану — посмотрела изучающим взглядом. Очевидно, знала всех своих читателей, вероятно, даже всех жителей городка; посещение незнакомца то ли заинтересовало, то ли обеспокоило ее, но она притушила блеск глаз, ни о чем не спросив, подошла к барьеру — стояла и смотрела молча, и бесцветные ресницы чуть-чуть вздрагивали.

Она не произвела впечатления на Шугалия. Тонкая, с продолговатым лицом и узкими бледными губами — может быть, они никогда не растягивались в доброжелательной улыбке, — библиотекарша смотрела сурово, будто стояла на страже всех своих книжных сокровищ и готова была своей узкой спиной защитить их от непрошеных гостей.

Шугалий несколько смутился под ее недружелюбным взглядом. Переступил с ноги на ногу, совсем как школьник, и спросил, могут ли в библиотеке выдать книжку человеку, попавшему в Озерск в командировку.

— Каждый имеет право пользоваться читальным залом, — сухо ответила библиотекарша.

— Но ведь, — возразил Шугалий, — в часы, когда читальный зал открыт, я должен работать… В конце концов, за меня могут поручиться…

Библиотекарша покачала головой.

— У нас печальный опыт, — пожаловалась она, — и никто не позволит нам разбазаривать государственный книжный фонд. — В этих словах прозвучала такая убежденность, что Шугалий невольно смутился, как человек, действительно покусившийся на казенное имущество.

— Жаль, — только и сказал он.

— А кто за вас поручится? — вдруг спросила библиотекарша, и в острых глазах ее блеснуло любопытство.

— Начальник райотдела милиции вас устроит?

Суровое выражение лица библиотекарши немного смягчилось.

— Так вы… С этого и начинали бы… — Библиотекарша улыбнулась, и капитан вдруг заметил, что ее губы подкрашены, правда, какой-то бледно-розовой помадой, но все же подкрашены, и шелковую кофточку украшает бантик.

Узнав, что именно хочет почитать приезжий, библиотекарша посмотрела на него с уважением, и Шугалий догадался, что сама она уже читала роман и по достоинству оценила его, — это, безусловно, свидетельствовало в ее пользу.

Оформляя книгу, она время от времени смотрела в окно. Очевидно, что-то там интересовало ее, и Шугалий незаметно посмотрел на улицу, но ничего заслуживавшего внимания не увидел. Домики с мансардами, перед одной из калиток остановились две женщины с сумками. Та, что в цветастом платье, поставила сумку между ног, из нее выглядывала утка, небось не такое уж чудо в Озерске домашняя утка, чтобы заинтересовать библиотекаршу.

Шугалий осторожно взял «Роман-газету», не свернул ее небрежно, как делал это дома, улыбнулся библиотекарше на прощанье и тоже получил в ответ улыбку.

Лейтенант Малиновский уже ждал Шугалия. Он солидно встал из-за стола, и капитан, даже не разглядев его до конца, понял, что лейтенант привык все делать солидно, не спеша и с чувством собственного достоинства.

Малиновскому было немного за тридцать. На нем был темно-синий костюм областной швейной фабрики, не очень дорогой, но и не совсем дешевый, должно быть парадный, и воротничок белой нейлоновой сорочки стягивал синий галстук в белый горошек, — Малиновский явно уважал старших по званию и с надлежащим вниманием и почтением воспринял приезд Шугалия в район.

Правда, лейтенант нервничал.. Об этом свидетельствовал безмолвный вопрос, застывший в его глазах, и поспешность, с которой он поправил и без того безукоризненный узел галстука. Положил руки ладонями на стол, большие сильные руки с обручальным кольцом на пальце, — белые манжеты высунулись из рукавов, и Шугалий отметил, что стянуты они серебряными запонками с искусственными бриллиантами, — серебро от времени потемнело, а стеклянные многогранники переливались на солнце, поблескивая почти как настоящие драгоценные камни; эту игру цветов заметил и лейтенант, она понравилась ему, и Малиновский немного поднял руки, искоса следя за веселыми искорками. В то же время он не сводил выжидательного взгляда с капитана — субординация не позволяла начать разговор первому, а Шугалий тоже молчал, откровенно разглядывая лейтенанта, с которым раньше встречаться не приходилось.

Малиновский в принципе понравился ему: тяжеловатые, словно вырубленные топором челюсти, большой нос и прямоугольные скулы делали его лицо почти квадратным, большой подбородок, — все это свидетельствовало о воле и упорстве; такого трудно обескуражить, а если уж что-нибудь вобьет в голову, то будет отстаивать до конца. Вообще Шугалий считал это недостатком для оперативного работника — таким обычно не хватает смекалки и гибкости, широты воображения, но они последовательны в разработке основных версий, их трудно сбить с определенного пути, они скрупулезны в рассмотрении и анализировании фактов, что и делает их прекрасными помощниками, образцовыми исполнителями.

Уловив напряженный взгляд Малиновского, капитан заметил, как у него чуть-чуть подрагивают скулы.

Шугалий начал ровным тоном, медленно, будто давно знал лейтенанта и давал ему очередное задание:

— Мы получили черновик заявления Завгороднего, и нам с вами поручено установить подлинную причину его смерти.

Желваки у Малиновского напряглись, он немного помолчал и ответил:

— Я внимательно изучил материалы, полученные в райотделе милиции. Обвинить следователя в небрежности трудно. По крайней мере, ничто не давало ему оснований заподозрить убийство. Завгородний рыбачил обычно либо один, либо с Ивасютой, метранпажем нашей районной типографии. Это подтверждают сестра Завгороднего и его сын, а Ивасюта в воскресенье был дома.

— А следователь уверен, что Завгородний в тот день рыбачил?

— Он взял из дому спиннинг и садок для рыбы.

— Когда поехал на рыбалку?

— Около шести. — Желваки Малиновского снова заиграли, и он сказал: — В материалах следствия, правда, есть упоминание о том, что сестра Завгороднего сообщила, будто на рассвете к ним кто-то заходил.

Я разговаривал со следователем. Говорит, что не придал этому значения. Подумал, может, кто-то из соседей по каким-нибудь делам. Мол, для чего убивать?

Завгородний в Озерске тридцать лет ветврачом, ну, корову кому-нибудь не вылечил или акт в колхозе отказался подписать, но ведь за это не убивают…

— Конечно, не убивают, — согласился Шугалий. — Следовательно, в милиции считают, что это просто несчастный случай?

Малиновский только пожал плечами.

— Но ведь это письмо Завгороднего к нам…

— До письма мы дойдем. Вы знаете, кто именно приезжал к Завгороднему накануне?

— Знаю.

— А следователь знал?

— Да.

— И это не вызвало у него никаких… — Шугалий поискал слово, — никаких раздумий?

Малиновский только развел руками.

Шугалий расстегнул верхнюю пуговку сорочки и ослабил галстук.

— На улице ветер, а тут жарища, — пожаловался он.

Лейтенант встал, распахнул окно, и в комнату ворвался холодный влажный воздух, пахнувший озером.

— Не считаете ли вы, — спросил капитан, — что именно это посещение было причиной письма Завгороднего в областное управление госбезопасности?

— Безусловно. Если бы что-нибудь другое, почему раньше не писал? Тут и ребенку понятно: приехал двоюродный брат из Канады, что-то требовал от Завгороднего или вербовал его — тот и начал писать нам.

Это было логично, и Шугалий согласился с лейтенантом. Правда, в прошлую субботу в Озерск в гости к Андрию Михайловичу Завгороднему приезжал его двоюродный брат Роман Стецишин, который еще в конце войны вместе с отцом — бандеровским куренным атаманом — удрал в Канаду. Теперь по приглашению родных приехал в область. Областное отделение «Интуриста» выделило в его распоряжение «Волгу». Стецишин приехал в Озерск около полудня и вернулся в областной центр после шести.

Шугалий успел поговорить с шофером, возившим Стецишина. Приехав к Завгороднему, тот отпустил шофера до четырех часов; водитель воспользовался этим, чтобы искупаться в озере, потом пообедал в чайной и ровно в четыре вернулся в дом Завгороднего.

Стецишин уже ждал его, правда, не возле усадьбы двоюродного брата, а чуть дальше, и никто не провожал его. Шофер еще удивился: для таких приезжих всегда устраивают застолье, и выходят они под мухой в сопровождении родственников, знакомых и незнакомых, целуются и обнимаются на прощанье. А этот канадец стоял, опираясь о ствол огромного ореха, молча сел в машину и приказал возвращаться в город. Правда, спиртным от него несло, но он не разговорился, как бывает с людьми навеселе: молчал почти всю дорогу, как и прежде, когда ехали в Озерск, — что ж, это не удивило шофера: успел насмотреться всякого, к тому же разговоры с пьяным мало радовали его.

Расспрашивая водителя, Шугалий поинтересовался, в каком настроении возвращался Стецишин из Озерска — был взволнован, мрачен или раздражен, может, был весел, — но водитель не заметил ни мрачности, ни раздражения: канадец был совершенно спокоен, под конец дороги начал, кажется, дремать, у гостиницы вежливо попрощался с ним и пытался сунуть трояк «на чай», но шофер не взял, и Стецишин около половины седьмого вечера поднялся в свой номер на третьем этаже.

Есть ли вообще какая-нибудь связь между его посещением Озерска и смертью Завгороднего?

— Вот что, — встал Шугалий и застегнул сорочку, — ваши предположения, лейтенант, небезосновательны. Бывает такое стечение обстоятельств, что только за голову хватаешься. Кстати, может, в милиции правы и Завгородний — жертва несчастного случая. Все может быть, лейтенант, извините, как ваше отчество?

— Называйте просто Богданом… — Щеки у лейтенанта порозовели, и Шугалий понял, что Малиновскому и правда будет удобнее, если его будут называть так.

Прищурил на лейтенанта хитрый глаз, спросил:

— А что говорят в поселке?

— О Завгороднем?

«О папе римском», — захотелось сострить, но Шугалий лишь нетерпеливо щелкнул пальцами, и лейтенант понял всю неуместность своего вопроса.

— Есть один слушок… — начал он неуверенно, — по-моему, глупости, но людям рот не заткнешь…

— Я хочу знать все, что вам известно о деле Завгороднего, — сухо проговорил капитан, и Малиновский сразу весь подобрался, чуть не вытянулся, встав.

— Говорят, — ответил он, — что Завгороднему отомстили. Два года назад был у нас процесс… О деле Кузя слышали?

— Заготовителя?

— Его… Судили двоих Кузей — братьев. Старшему дали пятнадцать лет, а младший отделался легким испугом. Три года общего режима. Я бы ему, сукиному сыну, не меньше пяти строгого закатил!..

— Может, именно поэтому вас и не выбирают судьей? — засмеялся Шугалий. — Но при чем здесь Завгородний?

— Он первый заподозрил Кузей. Дел со скотом от Завгороднего не утаишь. Сигнализировал прокурору…

Шугалий в общих чертах знал о деле заготовителей, орудовавших в Озерске. Механизм преступления был очень прост. Заготконтора выплачивала заготовителям определенный процент от стоимости проданного скота. У старшего Кузя по селам близлежащих районов были свои агенты, скупавшие скот у крестьян, — этим людям платили половину положенной суммы, а вторую половину Кузь клал в карман. Младший Кузь был одним— из его доверенных лиц.

— И младший Кузь, выйдя на свободу, угрожал Завгороднему? — догадался Шугалий.

— Люди слышали, прямо говорил: убью! Я ему, падлу, мол, брата никогда не прощу. Да и за себя расквитаться не мешает…

— Как звать?

На этот раз Малиновский уже не спросил — кого?

Уверенно ответил:

— Панасом.

— Живет в Озерске?

— На той стороне Озера. Село Ольховое.

— Тогда вот что. Я хотел бы поговорить с Завгородними, а вы поезжайте в Ольховое и попробуйте выяснить, где был Панас Кузь восемнадцатого августа. С самого утра. Его самого не тревожьте, соседей расспросите. Привлеките дружинников.

И все же Малиновский догадался, что его отстраняют от главного. Насупился, но Шугалий не обратил на это внимания. Хотел встретиться с сестрой и сыном ветврача наедине — ему хотелось откровенного и непринужденного разговора, если такой разговор вообще может состояться с людьми, подавленными тяжкой утратой.

За проволочной свежепокрашенной сеткой, огораживавшей усадьбу, цвели георгины. Их было много; опираясь друг о друга, создали живую изгородь, ласкавшую взгляд буйством и неповторимостью красок.

От калитки к дому вела узкая бетонированная дорожка, обсаженная розами, и Шугалий удивился вкусу хозяев усадьбы — белые и красные розы создавали коридор, который можно увидеть разве что во сне.

А застекленную веранду оплели лианы, усеянные тысячами лиловых, розовых и белых цветов. Шугалий видел такое впервые в жизни, сперва даже не поверил, что такое чудо можно встретить на Полесье.

Капитан шагнул на высокое крыльцо, но вдруг заметил между клумбами женщину — она срезала гладиолусы и так увлеклась этим, что даже не заметила пришельца. Шугалий окликнул ее, она распрямилась и поправила цветастый платок. Женщина была высокой, стройной; она спрятала в карман фартука секатор, которым срезала цветы, прижала букет к груди и направилась по узенькой дорожке к крыльцу, даже не спросила, кто такой Шугалий и какое у него к ней дело.

Издали она показалась капитану молодой: шла легко, как девушка, но из-под платка выбилась седая прядь, а открытую загорелую шею прорезали неглубокие предательские морщины.

«Сестра Завгороднего», — догадался Шугалий и вежливо поздоровался.

Она удивленно подняла на него высокие, словно нарисованные, брови, похоже, хотела спросить, зачем этот незнакомец так бесцеремонно вторгся в усадьбу, но Шугалий опередил ее.

— Если не ошибаюсь, Олена Михайловна Завгородняя? — Женщина кивнула, и Шугалий продолжал: — Я из областного управления госбезопасности, капитан Шугалий, и если у вас есть время…

Женщина смотрела на него отчужденно, словно не понимая, зачем пришел к ним работник госбезопасности, но вдруг повела головой, пришла в себя и кивнула на дверь.

— Входите, — сказала она неожиданно низким, грудным голосом, как пропела, — на веранде вам будет удобнее, а я сейчас…

Она прошла мимо капитана, указала на легкое модное кресло, стоявшее у открытого окна, положила гладиолусы на стул рядом и исчезла за матовой, с узорами дверью.

Шугалий огляделся. Веранда длинная, застекленная от самого пола, сплошь занавешенная шторами с многоцветными фантастическими узорами. На стене, обшитой дубовыми панелями, несколько тарелок с персонажами гоголевских «Вечеров на хуторе близ Диканьки», широкий диван у противоположной стеклянной стены, а перед ним полированный стол.

Шугалий выглянул в окно. Под верандой цвели розы, за ними виднелось покрытое гуцульским покрывалом кресло-качалка, покрывало было примято, и толстая книга лежала прямо на траве. Видно, ее только что читали, потому что рядом стоял стакан с недопитым чаем, он еще не остыл, от него еле заметно шел пар.

Скрипнула дверь, Олена Михайловна вернулась.

Она сняла фартук; была в платье из такого же шелка, как и платок, и в туфлях на низком каблуке. Поставила гладиолусы в высокую, из толстого желтоватого стекла вазу и села на диван в глубине веранды, одернув на коленях коротковатое для ее возраста платье. Ничего не сказала, только выжидающе смотрела, и Шугалий увидел в ее глазах то ли тревогу, то ли глубоко спрятанный страх. Впрочем, он мог и ошибиться, женщина сидела довольно далеко от него, в темном углу, и лицо ее менялось от солнечных отблесков, пробивавшихся сквозь узорчатые шторы.

Капитан хотел, чтобы Олена Михайловна сидела рядом на стуле, но был в гостях и должен был довольствоваться, по крайней мере на первых порах, скромной ролью непрошеного гостя. И все же он передвинул кресло чуть правее, ближе к столу, коснулся темного, почти черного цветка, поласкал кончиками пальцев бархатный лепесток и спросил:

— Кажется, «туркана»? — Когда-то и от кого-то слышал, что существует такой сорт темно-красных гладиолусов, этим, фактически, и исчерпывались его познания в цветоводстве, но был уверен, что такое неожиданное начало разговора ему только на пользу: всегда стремился найти что-нибудь такое, что позволило бы преодолеть барьер отчужденности между незнакомыми людьми, а сестра Завгороднего, безусловно, любила цветы. Действительно, Олена Михайловна удивленно блеснула на него глазами и возразила:

— Нет, это достаточно редкий сорт — «элегия».

Капризный цветок, требует легких почв и подкормки, но красив, не правда ли?

— Очень, — искренне подтвердил Шугалий и кивнул на открытое окно, за которым свисали цветущие лианы. — Впервые вижу, мне нравятся.

— Это клематисы. По-народному — ломонос, я посадила три куста и не жалею. Достала во Львове, а тут, в Озерске, уже очередь за отростками.

— Сами ездили во Львов? — поинтересовался Шугалий. — За цветами?

Женщина только пожала плечами, и это было красноречивым ответом на удивление капитана: мол, в поисках красивого цветка можно преодолеть и значительно большее расстояние.

Шугалий передвинул стул еще немножко дальше от стола, теперь он лучше видел лицо Завгороднеи.

Подумал, что годы все же милостиво обошлись с ней: за пятьдесят, а лицо моложавое и глаза не потухли.

— Вы все время жили с братом? — спросил он и заметил, как помрачнела Олена Михайловна, — видно, этот вопрос был не из приятных. Правда, ее нельзя было назвать некрасивой, а в молодости, вероятно, очаровала не одного — лицо несколько удлиненное, глаза большие и широко поставленные, теперь усталые, с паутинкой морщин, разбегавшихся к скулам.

— После войны все время в Озерске, — ответила она. Олена Михайловна поняла подтекст вопроса Шугалия, потому что добавила после паузы: — Так уж случилось, что все с братом и с братом… — Она махнула рукой с деланным безразличием, и Шугалий догадался, что эта женщина пережила какую-то личную драму, которая и наложила отпечаток на всю ее жизнь, ибо что же еще может вынудить двадцатилетнюю девушку замкнуться в доме брата.

Но расспрашивать было неудобно, и капитан положился на случай, не столько, правда, на случай, как на длинные языки знакомых и соседок Завгородней, которые уже давно перемыли косточки по-девичьи стройной старой деве.

Сочувственно покачал головой.

— Такая трагедия, — произнес он, — и мне, право, неловко…

— Делайте свое дело, — прервала его Олена Михайловна довольно решительно; у нее все-таки был характер, и капитану это понравилось.

Начал прямо:

— Вы знаете, конечно, содержание письма, найденного вашим племянником в ящике письменного стола покойного Андрия Михайловича? Как считаете, что побудило его написать это?

Женщина покачала головой.

— Не имею представления, — Не связано ли это письмо с визитом Романа Стецишина?

— Не думаю.

— Он — ваш родственник?

— Двоюродный брат. Мы не виделись с сорок четвертого года.

— Переписывались?

— Андрий Михайлович писал несколько раз.

— А вы?

— Нет.

— Почему?

Олена Михайловна неуверенно пожала плечами.

— Не о чем было писать.

— Но ведь брат…

— У них — своя жизнь, у нас — своя.

— И все же рады были увидеться?

Женщина как-то странно посмотрела на Шугалия.

— И это, действительно, интересует вас?

— Даже очень.

— Конечно, рада. Целая жизнь прошла, интересно…

Но, — махнула она рукой, — в воспоминаниях все всегда лучше.

— Хотите сказать, что встреча с двоюродным братом разочаровала вас?

— Я этого не говорила.

— Но намекнули.

— Очевидно, я все еще под впечатлением гибели Андрия Михайловича. А Роман мало изменился.

— Не постарел?

— Кого же из нас щадит время? Просто остался почти таким, каким был.

— Почему он отступил с гитлеровцами?

— Вероятно, вы знаете, что его отец был куренным УПА.

— Знаем, — подтвердил Шугалий. — Но ведь, насколько нам известно, сам Роман Стецишин не был членом ОУН.

— Он хотел учиться в университете, и все прочее мало интересовало его.

— Почему же не остался?

— Вряд ли сына куренного атамана приняли бы в университет.

— Но ведь и в Канаде он не смог учиться.

— Так уж судьба сложилась. В конце концов, ему там неплохо. У него типография, но ведь вы, должно быть, знаете об этом не хуже, чем я…

— И он доволен жизнью?

По лицу женщины пробежала тень.

— Да. Сказал, что у него все есть.

— Неужели можно иметь все?

— И я так думаю. Хотя… — Она обвела рукой вокруг себя. — Кажется, тут есть все. И ничего больше нам не надо.

— Так-таки — ничего?

— Я не отказалась бы от сортовых роз…

— Стецишин требовал чего-нибудь от Андрия Михайловича? — неожиданно спросил Шугалий и увидел, как нервно шевельнулась женщина.

— Ну что вы!

У Шугалия сложилось впечатление, что Олена Михайловна заволновалась.

— Может, Стецишин просил о какой-то услуге?

— При мне — нет. Понимаете, я — хозяйка, хлопотала по дому, у нас не принято, чтобы на столе было пусто.

— Ему понравилось у вас?

— Разве у нас может не понравиться? — это прозвучало так уверенно, что Шугалий даже несколько смутился.

— Конечно, — согласился он, — вы чудесная хозяйка, и я давно не видел таких райских уголков. Кстати, я хотел бы поговорить и с Олексой Андриевичем. Он дома?

Лицо Олены Михайловны просветлело.

— Разве что ужинать прибежит.

— Где-то задерживается?

— Девушка у него. И пусть будут вместе, легче ему с ней… Так любил отца…

— Местная девушка?

— В библиотеке работает.

Шугалий вспомнил библиотекаршу с тонкими губами и подумал, что вряд ли Олекса влюблен в нее.

— Я только что был в библиотеке… — начал он.

— Нина сегодня выходная. Собирались в лес на велосипедах. Олекса вернется вечером. Если не будет ужинать у Бабинцов.

— Нина Бабинец?

— Дочь нашего аптекаря. Училась во Львове в культпросветтехникуме, а Олекса…

— Аспирант университета. Профессор Захаржевский высокого мнения о нем.

— Успели поинтересоваться… Зачем?

Наступила очередь Шугалия пожимать плечами.

Его сейчас интересовало все о семье Завгородних, даже мелочи. Но Олена Михайловна явно уклонялась от разговора о встрече со Стецишиным, и это беспокоило его.

— О чем же беседовал Андрий Михайлович со Стецишиным? — спросил он прямо.

— А о жизни… Роман начал хвалиться: у него машина-люкс и в доме кондиционер. Но ведь в Озерске такой воздух — зачем нам кондиционер? И «Жигули» Андрию предлагали, но он не захотел. Вот говорит… простите, говорил, когда Олекса закончит аспирантуру, подарю ему, а по нашим лесным дорогам лучше на бричке. Любил лошадей, да будет земля ему пухом, добрый был человек, такие сейчас редко встречаются.

— Когда Роман Стецишин ушел от вас? — Собственно, Шугалий знал, что в четыре часа шофер заехал за ним, но канадец уже ждал машину.

— Точно не помню, что-то около трех.

— Следовательно, был у вас с двенадцати до трех.

Времени, чтобы наговориться, вдоволь… Андрий Михайлович не спорил со Стецишиным? — Смотрел на женщину и думал: где же был канадец от трех до четырех? И почему ушел, не дождавшись машины?

— Мы вспоминали юность… — Шугалию показалось, что глаза Олены Михайловны затуманились. — В последний раз виделись, когда были юными. Роман с Андрием учились в одной гимназии, и мы дружили.

Хорошие были годы, — вздохнула она, — жаль, что молодость не возвращается…

Шугалий решительно пересел на стул, стоявший в двух шагах от Олены Михайловны, спросил, пристально глядя на нее:

— Что предлагал вам Роман Стецишин?

Женщина не отвела взгляда. Ответила не колеблясь:

— Приглашал к себе. Сказал, что может прислать вызов, чтобы погостили.

— Больше ничего?

Олена Михайловна опустила глаза.

— Может, когда меня не было… — сказала неуверенно. — Я отлучалась на кухню.

— Конечно, — согласился Шугалий и спросил: — Вы не поссорились со Стецишиным?

— Ну, что вы!

— Итак, он ушел в три… Вы провожали его?

Олена Михайловна посмотрела на капитана, и он заметил в ее глазах растерянность.

— Роман сказал, что хочет пройтись пешком, — ответила она. — Посмотреть на озеро…

— И вы не составили ему компанию?

— Мы хотели, но он отказался. Сказал, что машина ждет его на площади и что хотел бы побыть в одиночестве.

— Странные желания бывают у людей, — согласился Шугалий и увидел, как щеки Олены Михайловны покрылись розовыми пятнами.

— Да, Роман изменился, — сказала она, и вдруг черты ее лица стали твердыми.

— В чем же это проявилось? — спросил Шугалий с интересом.

Олена Михайловна задумчиво потерла щеку.

— Мужчины либо грубеют, либо становятся самовлюбленными, — сказала она, будто пожаловалась.

— А конкретнее?

— Роман был красивым юношей… А теперь — владелец типографии, — ответила неопределенно, но Шугалий понял, что именно она имела в виду. — У него трое детей и кондиционер в доме. Настоящий хозяин. — Это было сказано с раздражением, а может быть, с завистью?

Шугалий задумчиво переспросил:

— Трое детей, говорите? И дети уже, должно быть, взрослые ?

— Взрослые, — ответила Олена Михайловна, и ее лицо сделалось вдруг жалким и совсем старым. — А у нас — один Олекса.

Шугалий помолчал. Сказал бодрым тоном:

— Ничего, скоро придется вам с внуками возиться.

— Дай-то бог! — вырвалось у женщины, и капитан сочувственно посмотрел на нее, поняв, сколько неистраченного душевного тепла сохранилось у нее.

— Нельзя ли осмотреть дом? — попросил он.

Олена Михайловна сразу и с явным облегчением встала.

— Я приготовлю вам кофе, — сказала она. — Или, может быть, хотите есть? Так накормлю обедом.

— Спасибо, уже обедал в чайной, — отказался Шугалий. — А кофе выпью с удовольствием.

— Говорят, в нашей чайной неплохо готовят. — Олена Михайловна остановилась в прихожей. Тут стояла вешалка для верхней одежды; у зеркала, занимавшего едва ли не треть стены, примостилась тумбочка с телефоном; рядом — низкое удобное креслице. — Но такого кофе, как у нас, — продолжала женщина, — в Озерске не попробуете. Проходите в гостиную, я сейчас.

Капитан вошел в большую комнату, на которую указала Олена Михайловна. У ветврача и его сестры был неплохой вкус, в гостиной это сразу бросилось в глаза. Мебели мало: сервант, стол со стульями, тахта, широкие и глубокие кресла перед журнальным столиком — собственно, все. Но красочные шторы удивительно гармонировали с таким же веселым ковром почти на весь пол, а стены украшали акварельные пейзажи, вставленные в легкие дубовые рамки.

На большинстве акварелей было изображено озеро: камыши и чистая вода за ними, грозовые тучи над берегом, солнце отражается в зеркале озера и черная точечка лодки в уголке. Шугалий не очень-то разбирался в живописи, но рисунки понравились ему, были в них чувство, непосредственность и влюбленность в природу. И краски ласкали глаз.

Шугалий догадался, кто писал акварели, и громко спросил Олену Михайловну, гремевшую в кухне посудой:

— И как это вас хватает на все? Хозяйство, цветы, живопись…

На кухне воцарилась тишина.

— А-а, — ответила она негромко, но Шугалий отчетливо слышал каждое слово. — Олекса уже шесть лет во Львове, а мы с Андрием… — Она вдруг всхлипнула; Шугалия даже удивляла ее подчеркнутая сухость и выдержка, но вот не выдержала и всхлипнула, очевидно, потому, что была в кухне одна, в присутствии капитана скрыла бы свои истинные чувства — была женщиной сильной, с твердым характером и в то же время натурой эмоциональной и страстной: разве черствый человек сможет так тонко чувствовать природу и воссоздавать ее в своих рисунках?

Ветер гнул за окнами деревья: Шугалий стоял у окна, видел, как трепещет листва, и вдыхал острый запах кофе…

Олена Михайловна принесла полный кофейник и две маленькие чашечки, поставила на журнальный столик. Шугалий свободно вытянулся в кресле, а она примостилась на диване с ногами, сбросив туфли, совсем по-домашнему, видно, это было проявлением доверия с ее стороны и свидетельствовало о непосредственности натуры. Капитан был приятно удивлен.

Шугалий отхлебнул глоток и правда вкусного кофе и спросил:

— Вы когда-нибудь работали, Олена Михайловна?

Женщина поболтала серебряной ложечкой в чашечке, подняла глаза.

— Когда-то окончила кулинарный техникум, — ответила она, — работала в столовой рыбзавода, но Андрий заставил бросить. А теперь зовут шеф-поваром в чайную, и придется идти. Ребенка надо поддерживать.

— Какого ребенка? — не понял Шугалий.

— Олексу во Львове…

— Он — ребенок? — засмеялся капитан.

— Совсем еще ребенок, — уверенно подтвердила она, и Шугалий понял, что вряд ли кто-нибудь переубедит ее.

— Вам нравится Нина Бабинец? — спросил он.

— Девушка как девушка. Современная. — Олена Михайловна доброжелательно улыбнулась, но в последнем слове Шугалий все же уловил негативный подтекст. — Я не возражаю. Андрий, правда… — запнулась она.

— Был против? — Олена Михайловна не ответила, но Шугалий не обратил на это внимания. — Ваш брат никуда не отлучался после отъезда Стецишина? — спросил он.

— Нет.

— Разговаривал по телефону?

— Кажется, нет. Вечером я поливала цветы и могла не услышать.

— Говорил, что собирается на рыбалку?

— Рано лег спать. В десять его окно уже не светилось. А утром его разбудил Чепак.

— Кто? — Шугалий поставил чашечку, чтобы не расплескать кофе. — Какой Чепак?

— Северин Пилипович, ветфельдшер. Помощник Андрия. Он тут в конце улицы живет.

— Когда это было?

— Около пяти. Уже рассвело. Я еще дремала, но услышала звонок, а потом голос Северина Пилиповича.

— Где ваша комната?

Олена Михайловна показала на прихожую, откуда на второй этаж вела деревянная лестница.

— Там моя и Олексы комнаты.

Шугалий еле скрыл волнение. О Чепаке он услышал впервые. Лейтенант Малиновский оказался настоящим растяпой, и Шугалий мысленно обругал его. Правда, лейтенант говорил о каком-то соседе, который заглядывал к Завгородним на рассвете. Капитан недоверчиво переспросил:

— Из вашей комнаты слышно, что делается тут?

— Конечно.

— И вы уверены, что это был Чепак?

— Кто же еще? Хриплый голос, да и о корове говорил…

— О какой корове?

— Наверно, о больной. Я не прислушивалась, еще спала, и просыпаться не хотелось.

— Они ушли из дому вместе?

— Может быть.

— Прошу вас припомнить. Это очень важно.

— Заснула я сразу. Да, вероятно, ушли, — слышала, как стукнула калитка.

Шугалий на несколько секунд задумался. Вдруг Олена Михайловна сказала:

— Кажется, ошибаюсь. Возможно, Андрий остался, или это во сне слышала его шаги? — потерла пальцами виски. — Нет, не могу утверждать с уверенностью.

— Почему не сказали лейтенанту Малиновскому о Чепаке?

— Сказала, однако он не обратил внимания. Северин Пилипович часто бывал у нас.

— Но ведь так рано…

— Иногда и ночью.

— Да, у ветеринаров жизнь беспокойная. А не пошли ли они рыбачить?

— Андрий на спиннинг ловил, а на него не всегда поймаешь. Северин Пилипович — человек практичный и свое время ценит. Он спиннингом не балуется.

Шугалий подумал, что этот аргумент не очень убедителен, но промолчал.

Чепак! Кто такой Чепак, и не связан ли его утренний визит с приездом Романа Стецишина? Но тогда Стецишин должен был видеться с Чепаком. Тем более что живет ветфельдшер почти рядом.

Спросил:

— Чепак давно в Озерске?

— Видно, и родился здесь.

— Стецишин знает его?

— Почему бы не знать? Тут все знают друг друга.

Конечно, мог и забыть — родных иногда забывают, а чужих… — Олена Михайловна отпила кофе и сказала неожиданно, без всякого перехода: — А вы зря Чепака подозреваете, он порядочный человек, сами узнаете, когда освоитесь тут. Все равно что Олекса пришел бы или я сама.

Шугалий кивнул, хотя Олена Михайловна не убедила его. Сколько было случаев, когда на вид самые порядочные люди оказывались негодяями и даже преступниками, — он привык верить только фактам, проверять факты, взвешивать факты и делать из них выводы.

Напомнил:

— Вы обещали показать мне дом.

— У нас нет замков.

— Но…

— Ну, хорошо, пойдемте на второй этаж.

Винтовая деревянная лестница с резными перилами вывела их в небольшую прихожую с двумя дверями.

Олена Михайловна открыла их.

— Вот эта — моя, — ткнула пальцем направо, — а северная — Олексы. Прошу сперва ко мне, — она пропустила капитана и остановилась в дверях. Видно, вторжение малознакомого человека не очень понравилось ей: нетерпеливо постучала кончиками пальцев по косяку и сказала прямо: — Я не принимаю гостей, и тут у меня… Не выношу любопытных.

— Но ведь я здесь вовсе не из любопытства, — немного обиделся Шугалий.

Он остановился посреди комнаты, осматриваясь вокруг. Шкаф, трюмо, простая кровать и фотографии на стенах. Много фотографий, простых, любительских, но увеличенных и отпечатанных на хорошей бумаге, и портретов, сделанных профессионалами.

Большое фото мальчика в матроске с испуганными глазами, чуть сбоку тот же мальчик уже в школьной форме, а напротив двери, наверно, уже студентом — на мотоцикле, в шляпе и в перчатках с раструбами.

Сама Олена Михайловна — девушкой и в зрелом возрасте. Она и правда была красавицей. Но со всех фотографий смотрела грустно, словно не видела в жизни ничего веселого, сказочная царевна Несмеяна.

Только на одном снимке Олена Михайловна улыбалась: стояла рядом с братом и держала на руках маленького Олексу; смотрела на него нежно, и, если бы Шугалий не знал, что мать Олексы умерла во время родов, мог бы подумать, что на фото изображена счастливая супружеская пара с ребенком.

Капитан хотел уже выйти из комнаты, но его внимание привлекло пятно на стене, четырехугольник на обоях прямо над кроватью; должно быть, и тут висела фотография, которую сняли совсем недавно.

— Чудесные снимки, — сказал он. — Сами делали?

— Нет, у нас есть один мастер в Озерске… — Олена Михайловна смотрела отчужденно; видно было, что любопытство Шугалия и его вопросы раздражают ее.

Капитан притворился, что не замечает этого.

— А то фото сняли совсем недавно? — он ткнул пальцем в пятно на стене. — Кто тут был сфотографирован?

— Выцвело на солнце, и я заказала репродукцию! — Олена Михайловна игнорировала вторую часть вопроса.

Шугалий задержался в комнате еще с минуту; у него было ощущение, что увидел какой-то отрезок жизни этой женщины, но сделал это нетактично, будто заглянул в замочную скважину.

— Извините, — сказал он наконец вполне искренне и вышел из комнаты.

Он постоял немного на пороге комнаты Олексы.

Тут ничто не удивило его: низкая кушетка, письменный стол, заваленный журналами, учебниками и тетрадками, стеллажи с книгами, книги на подоконнике, на шкафу и даже на полу у кушетки, стереорадиола с большими динамиками по углам, и среди всего этого бедлама большая хрустальная ваза с красными и белыми розами на журнальном столике.

Розы были только что срезаны, и Шугалий знал, кто поставил их здесь. Оглянулся на Олену Михайловну — она тоже заглянула в комнату, и глаза ее потеплели.

Он потянул носом.

— Газ, — сказал уверенно, — вы выключили газ?

Женщина всплеснула руками, заторопилась вниз по лестнице. Капитан дождался, пока она добежала до кухни, несколькими пружинистыми шагами достиг ее комнаты и спросил оттуда:

— Ну что?

— Вам показалось, — услышал он. — Только напугали.

Шугалий медленно спустился по лестнице. Олена Михайловна не могла ошибиться, только что он слышал ее вполне отчетливо: таким образом, и она вряд ли не узнала бы хриплый бас Чепака.

Чепак… Чепак… Северин Пилипович Чепак, ветеринарный фельдшер…

Шугалий попрощался с Оленой Михайловной, вышел на улицу и быстро зашагал к центру. Заглянул в райотдел госбезопасности и попросил срочно, к утру, подготовить справку о Чепаке.

На фасаде районного Дома .культуры висело огромное объявление, приглашавшее на танцевальный вечер с развлечениями: аттракционы, лотерея, вопросы и ответы о любви и дружбе.

Обычные танцульки, догадался капитан, однако решил пойти. Вечер все равно был свободен, и на танцах можно с кем-нибудь поговорить, услышать, что говорят в городке о случае на Светлом озере.

Как оказалось, ответов о любви и дружбе на танцевальном вечере не было, поскольку не было вопросов.

Наверно, это устраивало и культработников — в свой актив они все равно добавили еще одно воспитательное мероприятие, и молодежь, которой надоели сентенции лекторов, взятые из популярной брошюры общества «Знание».

Кружились в вальсе пары, раскрасневшиеся от стремительного движения, взглядов, прикосновений, разговоров. Шугалий, надевший новый яркий галстук, подумал, что вряд ли в танцевальных залах больших городов оркестры еще играют вальсы, а тут, как оказалось чуть погодя, танцевали даже «барыню», танцевали, правда, как-то модерново, но увлеченно и весело.

Капитан немного постоял, осматриваясь. Зал темноватый, у стен ряды сдвинутых деревянных кресел.

Оркестр из трех человек: ударник, электрогитара и саксофон. И девушек вдвое больше, чем парней. Они танцевали друг с другом, и все же некоторые из них стояли по углам, переговариваясь между собой и делая вид, что танцы не очень-то интересуют их: просто заглянули в Дом культуры ради приятных разговоров с подругами. Среди них Шугалий заметил и свою сегодняшнюю библиотекаршу, вспомнил ее глаза, сжатые губы и решил пригласить ее на танец. Хотел, конечно, танцевать не с ней. Вон кружится, полузакрыв глаза, брюнетка со стройными ногами; такая даже коротким взглядом пробьет самую мощную броню равнодушия.

Но девушки уже не для вас, уважаемый капитан, — у вас дома своя стройная брюнетка… Интересно, что бы подумала Вера, увидев его на танцульках? Она умница и поняла бы, что потянуло его сюда вовсе не желание познакомиться с какой-нибудь районной красоткой. Но глубины ревнивого женского сердца вряд ли когда-нибудь будут окончательно исследованы, и где-то там, в каком-то уголке, вероятно, останется маленькая, маленькая горчинка…

Шугалий вздохнул и направился вдоль стены к библиотекарше. Шел и смотрел на девушек, которые, увидев его маневр, заволновались, хотя внешне почти ничем не проявили этого.

Библиотекарша деланно засмеялась, поправляя прическу, ее подруга, низенькая блондинка, покосилась на капитана, обмахиваясь платочком, и только третья не отводила откровенно выжидательного взгляда и улыбалась смущенно и взволнованно. Лицо у нее вытянулось, когда Шугалий остановился перед библиотекаршей, и он решил в следующий раз непременно пригласить ту девушку.

Библиотекарша небрежно положила руку на плечо Шугалию, будто оказывала большую милость, но капитан успел перехватить торжествующий взгляд, брошенный ею на подруг.

— Вы чудесно танцуете! — сказал Шугалий, решив сразу завоевать благосклонность девушки. — Кстати, знаете обо мне не так уж и мало, а мне неизвестно даже ваше имя.

— Надия.

— Одно из красивейших имен, — убежденно сказал Шугалий, потому что оно и действительно нравилось ему.

Библиотекарша ответила едва ощутимым пожатием руки, теперь капитан не сомневался в ее доброжелательности и решил бесстыдно подсластить пилюлю:

— Удивляюсь я вашим ребятам, — начал он, сам презирая себя за ложь, — вы танцуете удивительно легко, я давно не чувствовал такого удовольствия, а они…

Надя растянула губы в пренебрежительной усмешке.

— Дурачье, — произнесла зло, — провинциальные, невоспитанные дураки, чего от них ждать?

Очевидно, она и в самом деле думала так, и Шугалию стало неловко: откуда у девушки столько злости?

— К сожалению, дураки существуют везде, — дипломатично ответил он. — Но ведь у вас в Озерске так много красивых девчат!

Библиотекарша восприняла это как комплимент себе.

— Где вы их видели? — манерно улыбнулась она.

Шугалий не ответил, сделав таинственное лицо.

Этого было достаточно для девушки, шея ее покрылась розовыми пятнами.

— Хотите почитать Сименона? — спросила она вдруг, и Шугалий понял, что она оказывает ему большую услугу.

— У меня и без Сименона голова кругом идет, — пожаловался он. — Кстати, — кивнул на двух девушек у стенки, — это ваши коллеги из библиотеки?

— Нет, это Света и Рая с рыбзавода.

— А библиотекарши не танцуют?

— Если бы! — раздраженно ответила она. — Взгляните, вон что выделывают! — указала на высокую девушку, кружившуюся с парнем в модном клетчатом пиджаке.

Шугалий узнал брюнетку со стройными ногами и решил, что обладает довольно-таки неплохим вкусом, если сразу обратил внимание на девушку, вызывающую неприязнь у Нади. Присмотрелся к партнеру брюнетки и узнал Олексу Завгороднего. Такое же открытое лицо, как на фотографии в комнате Олены Михайловны, такая же спокойная, доброжелательная улыбка. И девушка ему под стать.

— Кто это? — спросил, хотя и заранее знал ответ.

— Нинка… — пренебрежительно сказала Надя. — Нинка Бабинец, работает в читалке. И как ей не стыдно?

Девушка танцевала, как и все, только юбка была у нее короче, чем «мини» остальных районных модниц, на палец или на два, но ведь она вернулась из Львова, самого Львова, где точно знают, на сколько можно укорачивать юбку.

Вальс кончился, и Шугалий повел Надю к креслам.

Объявили перерыв, во время которого в соседней комнате можно было выиграть в лотерею бутылку шампанского. Капитан не соблазнился призом и присел возле библиотекарши. Смотрел, как идет к ним через весь зал Нина Бабинец, взяв Олексу под руку и заглядывая ему в глаза: должно быть, не видела, кроме него, никого и не хотела видеть.

Девушка была красива — бледное лицо под копной черных волос, правда, черты лица мелковаты, но выразительны, и глаза сияли от счастья и нежности, как черные звезды. «Но разве звезды бывают черными?» — подумал Шугалий и, глядя на Нину, понял, что бывают, изредка, но попадаются.

Они остановились перед Надей, и Нина о чем-то спросила у нее. Шугалий думал, что она ответит так же свысока, неприязненно, как и говорила о ней за глаза, но Надино лицо расплылось в благодушной улыбке, и она сказала что-то ласково, чуть ли не нежно, будто разговаривала с лучшей подругой.

Это было так неожиданно, что Шугалий даже задвигался на стуле, — библиотекарша оказалась опаснее, нежели он думал, и капитан пожалел женщин, которым приходится общаться с ней.

— Какая славная ты сегодня, Ниночка, — щебетала она, — я просто восхищена, и нет в нашем захолустье краше.

Она сказала «в захолустье», конечно, не без подтекста, чтобы хоть как-то принизить девушку, но та не обратила на это внимания, — Боже, какой вальс! — сказала Нина. — Всю жизнь танцевала бы!

— Как крыловская стрекоза?

— Пусть так. За один такой вальс, — влюбленно взглянула на Олексу, — полжизни не жалко.

Надино лицо вдруг искривила злоба.

— Не споткнись! — почти крикнула она. Нина удивленно посмотрела на нее, но Надя уже поняла свою ошибку. — Туфли у тебя… — тут же поправилась она, — на таких каблуках, что страшно. Импортные?

— Мэйд ин Бобруйск… — улыбнулся Олекса.

— Ты все шутишь! — Надя бросила на него острый взгляд, и Шугалий заметил, как увлажнились ее глаза.

У него блеснула догадка, но он не поверил — неужели?

Да, сомнений быть не могло: Надя неравнодушна к Олексе Завгороднему и не может простить сопернице ни красоты, ни счастья, написанного на ее лице. Но влюбленным не дано замечать чувства других, и Олекса ответил вполне серьезно:

— Нашла шутника! Я за этими туфлями два часа в очереди простоял.

— Чего не сделаешь ради… — Надя запнулась. Верно, хотела сказать «любимой», но произнесла: — … ради моды.

— А мне нравятся… — Вероятно, Нинины ножки понравились бы Олексе даже в лаптях, в конце концов он был прав, да и туфли были вовсе не плохи.

Кто-то выиграл в лотерею шампанское, потому что из боковой комнаты донеслись восхищенные возгласы и сразу бабахнула пробка.

— Я бы тоже выпила шампанского, — сказала Нина.

— Но ведь тут нет буфета.

— Может, в чайную… — нерешительно предложила Нина.

Надя сверкнула глазами.

— И ты хочешь, чтобы Олексу увидели сейчас в чайной? — спросила она осуждающе. — Честно говоря, я удивляюсь, что вы пришли сюда. Прошла только неделя… — Больнее уколоть было невозможно: парень побледнел, и лицо у него вытянулось.

— Правда, — ответил он смущенно, — прошла только неделя… Но ведь Нине так хотелось потанцевать!

— Разве ощутишь чужое горе! — поучающе сказала Надя и махнула рукой так, что все поняли: нет, она не такая и не позволила бы Олексе танцевать через неделю после смерти отца.

— Андрий Михайлович был веселым человеком и никогда бы не осудил нас… — Нина сделала попытку оправдаться, но улыбка сошла с ее лица и глаза стали грустными.

Оркестр заиграл «барыню». Олекса взял Нину под руку, но она решительно отстранилась. Надя выжидательно посмотрела на Шугалия, однако он никак не среагировал на ее намек — сидел и смотрел, как через зал, бесцеремонно расталкивая танцующих, направляются к ним двое парней. Один из них за несколько шагов поманил Надю, та с готовностью встала и пошла ему навстречу, другой остановился перед Ниной.

— Пошли, Нинка! — положил ей руку на плечо.

Девушка повела плечом, но парень не отпускал ее.

— Отцепись! — Олекса резким движением сбросил руку парня с Нининого плеча.

— Ты смотри, — удивился тот, — оно еще ерепенится! — Парень был на голову выше Олексы, коренастый, но неуклюжий. Он растопырил пальцы, приблизил к лицу Олексы. — Тебя сейчас не будет здесь, понял?

Схаваю тебя и не замечу…

Олекса не отстранился.

— Видишь, Нина не хочет танцевать. И не будет, я не позволю. Иди проспись, от тебя за полкилометра несет.

— Смотри, оно заговорило! — изобразил удивление парень. — Кто оно такое, Нинка? Трепло заезжее. Тебе что, своих не хватает?

— А ну, мотай отсюда! — Олекса побагровел от ярости. — А не то сейчас выведут.

— Выйдем! — предложил тот. — Давай выйдем, мне здесь разговаривать с тобой неудобно.

Нина стала рядом с Олексой.

— Слушай, Петро, — сказала спокойно, — я сейчас позову дружинников.

— Плевать я хотел на твоих дружинников. — Все же парень невольно оглянулся. Но тут же стиснул огромный кулак, заорал на Олексу: — Ты наших девчат не трогай. Мало тебе львовских? А то голову свернем и обратно не поставим! Усек?

Олекса сжал зубы. Обнял Нину за плечи, и жест этот был красноречивее любых слов.

— Не слушаешься, значит?.. Я тебя предупредил! — Парень качнулся, будто хотел оттолкнуть Олексу со своей дороги, но вместо итого резко повернулся и пошел к выходу.

Завгородний с возмущением посмотрел ему вслед.

Отстранился от Нины.

— Подожди меня здесь, — решительно сказал он. — Я с ним поговорю…

— Нет, — она крепко схватила его за руку. — Ты что, с ума сошел?

Плечи Олексы опустились.

— Пошли… — предложил он. — Не могу я тут…

Нина тревожно посмотрела на двери, за которыми исчез Петро.

— Немного подождем…

— Я его не боюсь, — понял ее колебания Олекса.

— Ты не знаешь Петра. Лучше с ним не связываться.

— Значит, дрожать перед каждым хулиганом?..

— Его все в Озерске боятся.

— Пошли… — махнул рукой Олекса. Он потащил Нину к выходу.

Шугалий заметил, что товарищ Петра бросил Надю посреди зала и поспешил за ними. Что ж, решил капитан, без его вмешательства не обойтись. Быстро пересек зал и вышел в пустой вестибюль. За Олексой и Ниной уже хлопнула дверь, и товарищ Петра успел выскользнуть за ними.

Петро стоял неподалеку от Дома культуры, опершись спиной о ствол дерева и засунув руки в карманы.

Олекса увидел его и остановился. В нескольких шагах от него остановился и второй парень.

Петро сказал издевательски:

— Чего же ты испугался, щенок? Иди в мои объятия, и тебе станет клёво! Мои объятья не хуже Нинкиных…

Олекса оглянулся на второго парня и увидел в дверях Дома культуры Шугалия.

— Ого, а вас уже трое! — на мгновение заколебался, взял Нину за руку и отступил в сторону. — Один на один испугался?

— Ты у меня потявкай! — Петро оторвался от дерева, лениво сделал шаг. — Видел размалеванные морды?

Нина потащила Олексу обратно. Однако путь к отступлению уже был перекрыт.

— Подожди… — Олекса освободил руку и вдруг легко, даже как-то грациозно бросился на второго парня.

Тот не успел уклониться, Олекса схватил его за руку и швырнул через себя. Парень неудобно упал на бок, верно, не успел даже сообразить, что случилось.

Петро, как рассвирепевший медведь, двинулся на Олексу. Вероятно, тому пришлось бы плохо, но Шугалий уже загородил Олексу и властно сказал:

— Милиция! Прошу прекратить безобразие!

— Какая еще милиция! — не сразу сообразил Петро. — Не суйся не в свое дело, не то хуже будет!

И все же он остановился, колеблясь, и Шугалий воспользовался этим.

— Ступайте отсюда, — приказал он, — а то задержим и будем судить за хулиганство.

— Охота была связываться! — поднялся с асфальта второй парень. — Пошутить уже нельзя!

— Я тебе за такие шутки!..

— А я что?.. Я — ничего…

— А чего он к нашим девчатам цепляется? — сделал попытку оправдаться Петро.

— А тебе какое дело? — взорвалась Нина.

— Нашла фраера… — пробормотал Петро. — Мы тебе еще припомним. — Он пытался отступить с достоинством, насколько это было возможно в его положении.

Повернулся и пошел, не глядя на товарища, который плелся следом.

Только теперь Олекса повернулся в Шугалию.

— Вы правда из милиции? — спросил он.

— Лучше бы поблагодарил человека! — Нина с любопытством смотрела на Шугалия.

— Не все ли равно — откуда?

Шугалий отозвал Олексу в сторону и отрекомендовался, объяснив, для чего приехал в Озерск, и почувствовал, как тот сразу внутренне напрягся. Что ж, конечно, мало приятного в том, что кто-то начнет копаться в твоей жизни, а парень оказался неплохим, и капитан решил быть с Олексой предельно деликатным. Тем более что он сам информировал органы госбезопасности об отцовском письме. Кто знает, как повел бы себя на его месте другой? Может, и не придал бы значения черновику или, наоборот, не захотел бы неминуемых хлопот, связанных с расследованием, и уничтожил бы черновик письма.

— Проводим девушку домой, — предложил Шугалий. — Потому что те двое…

— Не так уж и страшно! — В этих словах Олексы не было бравады, и капитан спросил:

— Занимаетесь самбо?

— У нас в университете кружок…

— А вы его ловко положили.

— Пижонов надо учить.

— Но ведь можно напороться и на нож…

— В Озерске вряд ли. Я Петра знаю. На это не пойдет.

— Вы уже шесть лет не живете в Озерске, и я бы на вашем месте…

— Все лето тут. Да и на зимние каникулы приезжаю. Отец все время в разъездах… был, — с горечью поправился он, — и тетке надо помогать.

— Хорошая она.

— Не то слово — хорошая! А вы уже успели побывать у нас?

— И так много времени потеряно зря.

— Если бы я раньше поинтересовался отцовскими бумагами…

Шугалий незаметно коснулся его локтя, и Олекса осекся.

— Какими бумагами? — спросила Нина. — Ты не говорил о них.

— Деловая переписка, — уклончиво пояснил Олекса. — Тебе не интересно.

— Мне все интересно.

— Мелочи, — он махнул рукой, — всякие карантинные мероприятия.

— Завтра утром разберем их, — сказал Шугалий.

Они миновали библиотеку и остановились перед калиткой, сваренной из толстых железных прутьев.

Дом Бабинцов стоял в глубине густого сада, в больших окнах горел свет.

— Зайдем? — предложила Нина.

Олекса не ответил. Ему явно не хотелось расставаться с девушкой, однако Шугалий имел намерение еще поговорить с ним.

— А вам на работу совсем близко… — Шугалий сделал вид, что не слышал слов девушки.

— Когда надо, мать просто кричит Нине, — засмеялся Олекса. — «Борщ на столе, остынет!»

— Чаю попьем… — девушка открыла калитку, — а кто хочет горячего борща…

— Завтра, — твердо возразил Шугалий, — борщ завтра, а сегодня мы с Олексой должны поговорить.

Нина обиженно закрыла калитку, Олекса с сожалением посмотрел ей вслед и повернулся к капитану.

— Пойдем к нам?

— Проводите меня до гостиницы.

— Тут два шага.

— А у меня только два вопроса. Отец говорил вам о приезде Романа Стецишина?

— Да. Он еще месяц назад получил письмо из Канады. Вообще они не переписывались, может быть, писали раз в пять лет, отец почему-то не очень любил дядю Романа…

— А Олена Михайловна?

— Не знаю. Хотя… В ее комнате висело фото…

— Видел, — подтвердил Шугалий. — Не хватает одного снимка.

— Фотография тети с дядей Романом. Давнишняя, когда они были еще совсем молодыми.

— Конечно, ведь не виделись тридцать лет. Почему Олена Михайловна сняла фото?

— Мне было неудобно спрашивать.

— Понимаю. Не говорила, что произошло между ними и Стецишиным?

— Считаете, что отец поэтому и сел писать письмо к вам? Мне тоже так кажется… Спрашивал у тетки, говорит, ничего не слышала и ничего не знает. Да и правда, что могло случиться?

— И все же что-то случилось, — раздумчиво сказал Шугалий. — А с Чепаком вы знакомы?

— Кто же его не знает? Отцовский помощник и товарищ.

— Товарищ?

— Отец его уважал. Северин Пилипович с женой часто приходили к нам.

Они подошли к гостинице.

— До завтра, — Шугалий похлопал Олексу по плечу, — будь здоров, парень, — перешел он на «ты», — завтра утром я зайду к вам. А теперь — спать, устал я немножко…

Верно, сказал неправду, так как еще читал, а потом лежал в постели с открытыми глазами, пока сон все же не сморил его.

Дом ветлечебницы стоял за высоким деревянным забором на краю городка. Шугалий сразу узнал Чепака, хотя на фотографии, которую показали капитану в райотделе госбезопасности, тот был значительно моложе.

А может, это белый халат придавал Чепаку какую-то врачебную суровость и старил его, потому что ветфельдшер двигался живо и глаза блестели совсем молодо.

И все же Чепаку было уже за пятьдесят. С утра Шугалий познакомился с его биографией — собственно, знакомиться было не с чем. Родился Чепак в Озерске, отец его работал на городской лесопилке, мать — судомойкой в ресторане. На лесопилку незадолго до войны поступил и Северин. В начале сорок третьего года гитлеровцы сожгли лесопилку, несколько рабочих были арестованы, а девять человек, в том числе и Северин Чепак, ушли в леса, где и создали костяк небольшого партизанского отряда, действовавшего в районе Озерска и Любеня.

Летом сорок третьего года каратели вместе с отрядом куренного Стецишина, воспользовавшись данными, полученными от предателя, подосланного бандеровцами к партизанам, разгромили отряд, прижав его к черным болотам. Предателя так и не нашли. Только трем партизанам удалось спастись, в том числе и Северину Чепаку — он как раз был послан на связь с подпольщиками в Любень, райцентр километрах в семидесяти от Озерска.

Прочитав это, Шугалий остановился. Чепак был в Любеке, когда каратели с бандеровцами громили отряд. Случайно ли? А теперь сын куренного Стецишина приезжает из Канады в Озерск.

Но при чем тут Завгородний? Ведь во время войны Андрий Михайлович был во Львове…

Дальше вся биография Чепака укладывалась в один абзац. После войны окончил ветеринарное училище и вот уже почти тридцать лет работает в озерской ветлечебнице. И работает неплохо — все им довольны!

…Чепак делал укол собаке, которую держала полная женщина в грязных туфлях. Пес вертелся, женщина не могла удержать его, и фельдшер повернулся к Шугалию.

— Помогите! — не попросил, а приказал он, и капитан безропотно придержал пса за задние ноги.

Чепак сделал укол и обратился к Шугалию:

— Чем могу служить?

— У меня личное дело, Северин Пилипович, и хотел бы поговорить с глазу на глаз.

— Там вас устроит? — Чепак ткнул пальцем на скамейку под яблоней. — Я только шприц отнесу. — Он вернулся сразу и сел вполоборота к Шугалию, положив на колени большие руки с набрякшими синими венами.

Капитан предъявил ему удостоверение. Чепак внимательно изучил его, Шугалию показалось, что даже слишком внимательно, вернул и снова положил руки на колени, смотрел в глаза капитану и ничем не проявлял своего волнения.

— Мне поручено выяснить обстоятельства смерти ветврача Завгороднего, — начал Шугалий, не отводя взгляда, — и я хотел бы узнать, зачем вы приходили к Андрию Михайловичу восемнадцатого августа утром, в пять?

— Погодите, когда же это было — восемнадцатого?

В конце концов, какое это имеет значение. В последнее время по утрам я вообще не заходил к Завгородним.

— Это было в день смерти Андрия Михайловича.

— Вот оно что! — Зрачки Чепака сузились и высокий чистый лоб покрылся морщинами. — А я думаю, что это меня госбезопасность беспокоит! Думаете, убили Андрия Михайловича?

— Давайте условимся, Северин Пилипович, вопросы буду задавать я.

— Ваше право, товарищ, ваше право…

— Итак, утром восемнадцатого?..

— В пять утра я был еще дома. В начале шестого пошел на Светлое озеро.

— Кто это может подтвердить?

— Жена еще спала, — рассудительно сказал Чепак, — а живем мы возле озера. Через огороды тропинкой прямо к берегу. Может, кто-нибудь и видел, надо расспросить соседей.

Шугалий чуть улыбнулся.

— А где вы были накануне между тремя и четырьмя часами дня?

Чепак потер лоб, и он снова разгладился.

— В субботу то есть? В два мы обедали, потом отдыхал. Выходной был у нас, — пояснил он, — мы по субботам работаем, но Андрий Михайлович сделал выходной. В праздники работали, так отгуливали.

— Жена была дома?

— Пообедали вместе, потом она по магазинам пошла.

— Когда вернулась?

— А кто ж ее знает? У нее надо спросить — думаю, около пяти.

— И от трех до четырех часов никто не заходил к вам?

— Спал я, может, кто-нибудь и стучал.

— Со Стецишиным не виделись?

Капитан увидел, как зашевелилась кожа на лбу у Чепака, но глаз не отвел и ничем больше не проявил своего волнения.

— Каким Стецишиным? У нас в Озерске были только одни Стецишины, но исчезли… Давно исчезли, где-то в Америке, говорят.

— Когда вернулись в воскресенье с рыбалки? — Шугалий умышленно менял вопросы, чтобы не дать Чепаку возможности сосредоточиться.

— Вечером. Ветер нагнал волну, какая же рыбалка в бурю?

— С кем рыбачили?

Краем глаза капитан увидел, как вздрогнули пальцы Чепака. Вздрогнули и снова замерли.

— Один. На лодке ходил к острову.

— Поймали что-нибудь?

— Да, клевало. Несколько щук, лещи, окуньки. Ну, красноперки.

— Уху варили?

— Кого тут удивишь ухой?

— Ваша правда, — согласился Шугалий. — А кто еще рыбачил у острова?

— Не видал я никого. Камыши там, в камышах стоял, а рядом — никого.

— Когда каратели громили ваш партизанский отряд, — без всякого перехода спросил Шугалий, — вы, кажется, были в Любеке? Почему так произошло?

— Вот оно что! — У Чепака обиженно задрожали губы. — Вон оно что, я начинаю понимать, почему госбезопасность занимается этим делом. После войны меня уже спрашивали про это, но были свидетели, что командир отряда послал меня на связь в Любень.

— А я в этом и не сомневался. Но какое-то странное стечение обстоятельств: куренной Стецишин с карателями уничтожают партизанский отряд, в это время в Любеке…

Чепак предостерегающе поднял руку.

— Я понял, — перебил он. — Теперь вы про Ромка Стецишина спросите. Правда, через тридцать лет приезжает сын бандеровского куренного — что-то тут не ладно… Откуда мне известно про приезд Ромка, хотите знать? А кто у нас не знает про это? Озерск — не область, это у вас интуристы гостиницы заполонили, а у нас все на виду. Андрий Михайлович говорил, что Ромко приедет, вот откуда знаю. И про отряд расспрашиваете!.. Не раз уже спрашивали, но вот что… Свидетели у меня остались. Я в Любень болотами подался, а каратели через два часа начали наступление на отряд.

Понимаете, два часа… Документ есть, заместитель командира отряда в живых остался, в Залещиках сейчас живет, он вам подтвердит. Макар Войновский, в райисполкоме работает.

Шугалий почувствовал: Чепак говорит правду; и связанная им цепочка уже порвалась. Но ведь Олена Михайловна утверждает, что слышала голос Чепака в пять утра в воскресенье И вообще в воскресенье до полудня никто не видел Чепака.

Встал.

— Прошу вас в течение дня не отлучаться из ветлечебницы.

Фельдшер одернул полы белого халата, ничего не ответил, и Шугалий, идя к калитке, ощущал на затылке его тяжелый взгляд.

Малиновский уже ждал капитана и, видно, о чем-то узнал, потому что в его глазах Шугалий заметил нетерпение. Сказал, улыбаясь:

— У вас такой вид, Богдан, словно выследили убийцу, и нам остается только арестовать его. Ну, что там у вас?

Малиновский встал из-за стола. Сегодня на нем был уже не праздничный костюм, и галстук в горошек тоже остался в шкафу.

— Кузь в воскресенье на рассвете шел с канистрой, — сказал он. — С канистрой к озеру.

— Ну и что?

— Как — что? Нес бензин, таким образом, выходил на озеро.

— Мог бросить канистру в лодку и вернуться домой.

— Нет. Я видел его лодку. На носу багажник, но маленький. Канистра не влезет.

— А где он хранит мотор?

— Сарайчик у них на троих на берегу. Он и еще двое им пользуются…

— Вот там и оставил канистру.

— Нет, я разговаривал с ними. Зенон Каленик пришел на берег в половине седьмого. Лодки Кузя не было. Потом Кузя видели в селе уже после девяти.

— А этот Каленик?..

— Хотел лодку смолить, но начался ветер. Вернулся домой в семь.

Шугалий сделал какие-то заметки в блокноте с темно-красной кожаной обложкой. Любил красивые блокноты и ручки. Всегда носил с собой две или три шариковых с разноцветными стержнями. Сотрудники капитана знали: если Шугалий записывает что-нибудь Красными чернилами, стоит внимания. Но Малиновский не знал этого и равнодушно наблюдал, как капитан выводит на чистой страничке несколько красных цифр. Нарисовал да еще и поставил между ними черту.

— А вы сами видели Кузя? — спросил он.

— У них там забегаловка, — объяснил Малиновский, — чайной называется. Кузь в компании сидел.

— О чем разговаривали?

— Да ни о чем. Пьяная болтовня.

— Голос? — с интересом спросил Шугалий. — Какой у Кузи голос?

— Обыкновенный.

Капитан нетерпеливо щелкнул пальцами.

— Бас, тенор, дискант? Хриплый?

— Тонкий голос, и сам он длинношеий. Говорит, будто булькает. С хрипом булькает.

— С хрипом?

— Может, простужен.

— Мог и простудиться, — согласился Шугалий. — У вас над озером как задует…

— Еще говорили — хоронится Кузь…

— Как «хоронится»?

— В селе все замечают. К озеру огородами прошел, а улицей ближе. И не приглашает к себе.

— Раньше приглашал?

— Не очень.

— Вот видите.

— Но ведь и на рыбалку ездит один. Раньше компаний не чурался, а теперь преимущественно один.

— Но ведь в чайной сидел не один.

Малиновский пожал плечами.

— Народ говорит…

— Кто этот народ?

— Ну, Каленик. Еще этот, — заглянул в записную книжку, — Лопатинский. Напротив усадьбы Кузя живет.

— Любопытно. — Шугалий поиграл стерженьками ручки, высовывая и задвигая их. — А теперь, лейтенант, соберите мне сведения о Чепаке. Знаете такого?

— Ветфельдшера? При чем тут Чепак?

— Расспросите соседей: может, кто-нибудь видел его в субботу днем, возможно, от трех до четырех к нему заходил Роман Стецишин. И что делал Чепак в воскресенье на рассвете?

— Я думал, что Опанас Кузь заинтересует вас.

— Никуда не денется ваш Кузь.

— Конечно, не денется. Но Чепак?

— Олена Михайловна Завгородняя утверждает, что Чепак заходил к ним на рассвете в воскресенье.

И что Андрий Михайлович, очевидно, ушел с ним.

Таким образом, кто-то был у Завгородних рано утром в воскресенье. Может, и не Чепак, он утверждает, что не виделся с Андрием Михайловичем, но алиби у него нет. Поищите его вы, лейтенант, это очень важно.

А я — снова к Завгородним.

— Попробуйте яблок, Микола Константинович. — Олена Михайловна высыпала из фартука прямо на стол с десяток больших плодов. — Это мелба, как раз сейчас поспевают. Таких в Озерске не найдете, Олекса привез аженцы из Львова, и второй год плодоносит.

Шугалий выбрал краснобокое, с сизым отливом яблоко, надкусил. Сладкое и пахнет медом.

— Когда придет Олекса? — спросил он.

— Только что выскочил. Мотор испортился, а надо поливать цветы, вот за какими-то запчастями и побежал. Сказал, через часок вернется. А вы пока ешьте яблоки, вот журналы…

Олена Михайловна озабоченно засеменила к открытой двери веранды, но Шугалий остановил ее.

— Я хотел бы, Олена Михайловна, — сказал он, следя за тем, какое впечатление произведут его слова, — взглянуть на фотографию, которую вы убрали из своей комнаты.

Она резко обернулась и бросила встревоженный взгляд, как ребенок, сделавший недозволенное.

— Мне не хотелось бы… — неуверенно возразила. — Для чего вам?

— Олекса сказал, что вы сфотографированы с Романом Стецишиным.

— Ну и что же! Он же мой двоюродный брат.

— Тем более.

Она пожала плечами и молча вышла из комнаты.

Принесла большое фото в рамке, молча положила на стол возле яблок.

— Роман был красивым юношей, правда? — спросила она — Теперь он толстый и лысый… — засмеялась неестественно громко.

Действительно, Роман Стецишин в двадцать лет мог влюблять в себя девушек: высокий, глаза большие, прямой нос и нежный овал щек, которые, должно быть, ласкала не одна женская рука. Смотрел на Олену Михайловну уверенно и немножко свысока. А ее глаза прямо-таки излучали восхищение и любовь.

Шугалий перехватил взгляд женщины и заметил в нем печаль.

— Извините, я бы не хотел причинять вам боль, но вы любили его? — спросил он.

— Какая теперь боль! — махнула рукой Олена Михайловна. — Давно перегорело.

Капитан подумал, что Олена Михайловна сейчас не совсем искренна: ведь фотография недавно висела в ее комнате.

— И вы все время ждали его? — спросил он.

— Ну что вы! Просто не могла избавиться от иллюзий.

— Но ведь тридцать лет! — Шугалий понял свою бестактность и поправился: — Вы удивительная женщина, Олена Михайловна.

— Обыкновенная.

— Но он же оказался…

— Большинство мужчин такие…

— Стецишин обидел вас?

— Роман — воспитанный человек, даже чрезмерно воспитанный.

Наконец-то Шугалий понял ее.

— Вы ненавидите его?

— Просто он перестал для меня существовать.

— Почему?

— Многое можно простить, но не подлость!..

— Олена Михайловна, — попросил капитан, — расскажите, что тут произошло. Почему вы не хотите быть откровенной со мной?

— Олекса… — заговорила она тихо. — Тут речь шла об Олексе, а вся моя жизнь в нем.

— Неужели Олекса где-то оступился?

— Вы же видели его… — покачала она укоризненно головой. — Он не может оступиться.

— Так что же останавливает вас?

— Не хотела, чтобы подлость коснулась его. Бывает же, пойдет молва, и человек, сам не подозревая об этом, ходит запятнанный.

— Даю вам слово!..

— Что ж! Только договоримся — не травмируйте Олексу. Он о чем-то догадывается, и таиться от него вряд ли следует, но зачем выворачивать всю эту грязь? — Олена Михайловна перевернула снимок изображением вниз. — Роман написал нам заблаговременно, что приедет в Озерск…

Андрий Михайлович смотрел на сестру с сочувствием. Он понимал ее и жалел: знал, что произойдет сейчас, через несколько минут или полчаса, что сегодняшний день будет не самым светлым в ее жизни, а он любил Олюсю, и даже мысль о том, что кто-то может причинить ей боль, была нестерпима для него.

Зачем им это свидание? Зачем Роману ехать сюда?

Он давно забыл об Олюсе и никогда не вспоминает ее, — кто же в пожилом возрасте серьезно относится к юношеским увлечениям?

А изнервничавшаяся и возбужденная ожиданием Олюся надела свое лучшее платье, сделала новую прическу и, пробегая мимо зеркала в прихожей, встревоженно оглядывала себя. А он ничем не мог помочь ей.

Что ж, этот день им надо пережить…

Андрий Михайлович поставил на стол бутылки с водкой, коньяком и вином. Кажется, все есть. Даже полное блюдце красной икры, — пришлось звонить Олексе, он достал во львовском ресторане и передал со знакомыми. А рыбы Олена наготовила вдоволь: заливная, фаршированная, жареная. И копченый угорь. Улыбнулся: тут на взвод голодных солдат, а Олена тащит еще холодец и маринованные грибы.

Заурчал мотор на улице, и белая «Волга» остановилась возле дома. Андрий Михайлович увидел, как у сестры задрожали руки, пристроила блюдо с холодцом на край стола и оперлась о спинку стула. Андрий Михайлович мягко и нежно обнял ее за плечи, краем глаза следя, как вылезал из «Волги» мужчина в сером костюме и желтых туфлях. Осторожно подтолкнул сестру к двери, и она ушла, сложив руки на груди и глядя неподвижным взглядом прямо перед собой: вероятно, ничего не видела и не слышала.

Роман уже шел к крыльцу между штамбовыми розами, с любопытством озираясь вокруг. Лысый, в очках с роговой оправой, грузный, но не толстый, двигался легко. Широко улыбается и машет рукой, в другой — небольшой коричневый чемодан. Изменился, конечно, но Андрий Михайлович узнал его сразу. Сбежал с крыльца, обнялись, и Роман похлопал двоюродного брата по спине, прижавшись щекой к щеке. Андрий Михайлович хотел и расцеловаться, но, неуклюже чмокнув Романа, застеснялся и отстранился, заглядывая в глаза.

— Вот и увиделись, слава богу, с приездом в наши края!

Видел, как застыла на крыльце Олена — прижала руки к бокам, стоит неудобно, лицо покрылось морщинами, а Роман смотрит на нее как на совсем постороннюю.

«Не узнал, — догадался Андрий Михайлович. — Боже мой, не узнал… Что же теперь будет?»

Он сделал шаг к крыльцу, словно желая отгородить Олену от Романа, заслонить ее, протянул сестре руку, приглашая сойти в сад, но та стояла, смотрела, и губы ее дрожали.

— Олюся! — наконец узнал ее Роман. Так они с Андрием еще в детстве называли ее, и то, что он не забыл этого, тронуло Олену Михайловну, она улыбнулась и протянула Роману руку. Он несколько театрально поднялся на крыльцо, поцеловал ее пальцы, огрубевшие от работы в саду, без колец, но с накрашенными ногтями — с утра Олена Михайловна бросила все и побежала в парикмахерскую.

Роман внимательно разглядывал ее. Вероятно, Олена Михайловна что-то прочитала в его глазах, потому что посуровела и напряглась, и все же заставила себя улыбаться — вымученно, одними губами.

— А ты совсем не изменилась, Олюся, — как-то фальшиво-бодро заговорил Роман, видно было, что сказал это просто из вежливости.

— Чего уж там! — Олена Михайловна наконец перестала улыбаться. — Не говори глупостей, мы уже стали старыми, и я не нуждаюсь в комплиментах.

— Но ведь… — сделал еще одну попытку Роман Стецишин, но не докончил. — Рад видеть тебя, Олюся, оставайся всегда такой.

— Постараюсь, — спокойно ответила та, и Андрий Михайлович вздохнул с облегчением: кажется, сестре не очень больно. Она пошла вперед легкой походкой, и, слава богу, никто в эту минуту не видел ее лица.

— Прошу в комнаты, — произнесла, не оборачиваясь, — а я сейчас… — Она зашла в кухню и остановилась за дверью, сжав пальцами виски под седыми волосами, поднятыми в высокую прическу.

Стецишин обошел гостиную мягкими, кошачьими шагами, ощупывая внимательным взглядом элегантную мебель, ковер над тахтой с разбросанными по ней подушками, вышитыми вручную. Схватился обеими руками за спинку стула, молча, бесцеремонно осмотрел стол с закусками и бутылками и сказал с уважением:

— А ты неплохо устроился, Андрий. Я даже представить себе не мог, что так хорошо. Может, стал коммунистом?

Андрий Михайлович весело расхохотался:

— Мусор у тебя в голове, Роман, — на телеге не вывезешь. Неужели ты действительно думаешь, что у нас хорошо живут только коммунисты?

— Ты всегда умел угождать. Помнишь, даже физик, как его, Кныш, так и он ставил тебе пятерку.

А я как ни старался…

— Физику надо было учить, — поучительно поднял вверх указательный палец Андрий Михайлович. Они посмотрели друг на друга и засмеялись — от воспоминания о временах, когда самым большим позором была схваченная у сурового физика двойка, и от удовольствия, что наконец-то встретились через столько лет и не очень постарели и что, если бог даст, у каждого впереди еще лет двадцать, а то и тридцать, конечно, меньше, чем уже за плечами, но, ежели умело распорядиться годами, жизнь будет еще долгой, долгой и удивительно приятной.

Роман Стецишин еще раз пробежал глазами по столу, потер руки и заметил:

— Ты угощаешь так, будто у тебя в банке по меньшей мере миллион. У нас только очень богатые люди могут позволить себе икру, и даже я…

— Вылетел бы в трубу? — снисходительно перебил его Андрий Михайлович. — А мне некуда вылетать, и банковских счетов у нас нет.

— Но ведь в случае чего…

— Скоро на пенсию, и нам с Оленой хватит.

Олена Михайловна принесла запотевший сифон с газированной водой.

— Я думала, уже закусили, а они… Справедливо говорят, мужчины только считаются молчаливыми, а переговорят любую женщину. Гость проголодался в дороге, а ты…

Роман не заставил себя долго приглашать: взял из блюда кусок карпа в томате, с жадностью опорожнил полный серебряный бокал темно-коричневой настойки.

Довольно зажмурился и обвел всех взглядом.

— Что это? — спросил он. — Лучше шотландского виски.

— Наш фирменный напиток, — похвастался Андрий Михайлович. — Ореховка.

— В магазинах не видел.

— И не увидишь.

— Самогон?

— Ну что ты! Когда грецкие орехи еще зеленые, размельчишь их и зальешь водкой. Потом полстакана концентрата на бутылку «Экстры».

— Лекарство, — прибавила Олена Михайловна. — Говорят, в двадцать раз больше витаминов, чем в черной смородине.

— Ого! У нас можно сделать бизнес.

— Патент отдаю бесплатно, — благодушно улыбнулся Андрий Михайлович.

Роман потянулся еще за ореховкой. Налил полный бокал, лизнул края и зачмокал губами от удовольствия, даже понюхал, видно, не шутил, и перспектива заработать на новом напитке действительно привлекла его.

— Вы не знаете Америку, — торжественно изрек он, — у нас неограниченные возможности, если разумно повести дело! Реклама!.. Нужны деньги на рекламу, но если удастся заинтересовать солидные фирмы… — решительно проглотил водку и закусил бутербродом с икрой. — Давно не пил и не ел так вкусно. Я привез вам кое-что, — кивнул на дверь, — чемодан на веранде, и хоть немного компенсирую ваши расходы…

Олена Михайловна переглянулась с братом. Щеки у нее покраснели. Но Андрий Михайлович сделал успокаивающий жест, и она положила Роману свежего ароматного салата из огурцов и помидоров.

— Ты с ума сошел, — забыл, как тут угощают?

Тот заморгал под очками.

— У нас не привыкли тратиться на чужих, — ответил он.

— Какой же ты чужой? А если бы и чужой? Жалко икры или рыбы?

— Но ведь вы истратили половину заработка Андрия!

— Хватит… Зачем нам деньги?

— Говорили же, что у вас нет банковского счета…

— Три тысячи на сберкнижке.

— И это за всю жизнь? Наш ветврач…

— У нас, у вас… — не очень вежливо перебил его Андрий Михайлович. — У вас этот участок сколько будет стоить? Сколько, спрашиваю, тысяч? А мне сельсовет бесплатно дал.

— А ты что — за Советы?

— А почему бы и нет?

— При этих Советах люди какими-то полоумными стали. Или вам приказано так разговаривать? Но нас же никто не слушает?.. — Он испуганно оглянулся.

— Кому нужно за тобой следить? — Андрий Михайлович энергично подцепил вилкой копченого угря, с аппетитом пожевал. — Наслушался разных небылиц, будто мы тут и дышать уже не можем…

— Да еще как дышите…

— Полной грудью.

— Вот сказанул: полной грудью… Вбили в голову за тридцать лет, а ты же на наши собрания ходил…

— Какие еще собрания?

— ОУН забыл? Организацию подлинных украинцев!

— Постой, кажется, ты не был членом ОУН. Твой отец состоял в ней, а ты…

— Я всегда сочувствовал свободным украинцам, и, по-моему, мы вместе…

— Свобода — превыше всего! — торжественно воскликнул Андрий Михайлович. — Помнишь, как кричали на собраниях?

Стецишин вытер салфеткой губы, выпил газированной воды, отодвинул вилку.

— У меня, собственно, есть к тебе дело, — сказал, не сводя взгляда с Андрия Михайловича. — Но лучше поговорить на трезвую голову.

— Я помешаю? — хотела уже встать Олена Михайловна, но брат удержал ее:

— У меня от тебя нет секретов.

— Конечно, какие уж тут секреты! — согласился Стецишин. — Секреты от других, а мы — свои люди.

Олена Михайловна увидела, как он сверкнул глазами и нервно потер руки под столом. Перевела взгляд на брата. Тот вынимал кости из рыбы, но, увидев, как заволновался Роман, тоже положил вилку и выжидательно откинулся на спинку стула.

В комнате воцарилась тишина. Олена Михайловна вдруг почувствовала, что может произойти что-то неприятное, а она не хотела этого, ей было неудобно оттого, что этот совершенно чужой и непонятный мужчина в роговых очках почему-то назывался Романом и когда-то она любила его. Точнее, она и сейчас любила его, но не сегодняшнего, а того, давнишнего юношу с зелеными глазами. Никак не могла установить связь между тем Романом и этим человеком, который украдкой потирал под скатертью вспотевшие ладони.

Внезапно подумала, что он мог бы быть ее мужем и у нее были бы дети от него, и эта мысль ужаснула ее: да, этот совсем чужой человек со слезящимися глазами приходил бы к ней ночью и прикасался бы к ней, целовал и требовал от нее ласк. Но это было немыслимо, так немыслимо, что Олена Михайловна вдруг тихо рассмеялась, и этот смех прозвучал странно.

Стецишин с удивлением посмотрел на Олену Михайловну, а она махнула рукой и продолжала смеяться, теперь ей было удивительно легко, потому что смех снял внутреннее напряжение последних дней и окончательно исцелил ее: теперь она могла смотреть на Романа как на первого попавшегося прохожего на улице: с любопытством и вопросительно, даже иронически, ибо что же, кроме иронии, может вызвать мужская надутость и самодовольство?

Олена Михайловна перестала смеяться так же внезапно, как и начала.

— Мы тебя внимательно слушаем, Роман, — сказала она с облегчением. — Какое у тебя дело?

Стецишин снял очки, повертел их, держа за дужку.

— Мне, собственно, не хотелось бы выглядеть невеждой, — начал он в раздумье, — возможно, вы тут ориентируетесь лучше меня, но у меня поручение от нашей организации — проинструктировать достойных бойцов старой гвардии. Точнее, подчеркнуть некоторые аспекты нынешнего положения и той тактики, которой мы должны придерживаться на современном этапе. — Произнеся эту длинную и велеречивую тираду, он, очевидно, почувствовал то ли растерянность, то ли страх, что его не поняли, потому что надел очки, внимательно и холодно посмотрел на родственников.

Олена Михайловна заерзала на стуле, сиденье которого вдруг показалось ей неудобным и твердым.

— От какой же организации у тебя поручение к нам? — спросил Андрий Михайлович.

Олена Михайловна увидела, как брат нервно смял край накрахмаленной скатерти, оставив на ней складки, и поняла, что Андрий сейчас взорвется. Но Роман ничего не заметил или был настолько погружен в свои мысли, что вообще не мог ничего заметить. Он продолжал, поблескивая очками:

— Мы с тобой, Андрий, всегда высоко ставили национальное самосознание, и ты должен знать, что организация украинских националистов никогда не прекращала своего существования и своей борьбы. От ее имени я и говорю с тобой.

Олена Михайловна увидела, как запылали красными пятнами щеки Андрия. Но он ответил Роману сдержанно:

— Я никогда не принадлежал к вашей организации…

— Забыл, как мы с тобой ходили на собрания организации? Как ты аплодировал ораторам?

— Почему же, не забыл. Но сейчас стараюсь не вспоминать. Молодые были, глупые…

— Не такие уж и глупые, — усмехнулся Роман. — Ну хорошо, я понимаю, ты вынужден таиться, но мы как-никак братья… Со мной можешь быть откровенен.

— А я и не таюсь.

— Тогда должен понять меня.

— Тебе трудно разобраться…

— Никакой сложности. Весь мир понимает ситуацию…

— Весь мир? И ты приехал ко мне за поддержкой?

К маленькому человеку из маленького города.

— Через малое достигнем большого. И я надеюсь на тебя, Андрий, очень надеюсь.

— Зачем это, Роман? — вмешалась Олена Михайловна. — Ты все еще живешь прошлым.

— Вы не знаете, какое у меня настоящее. И что может ожидать вас.

— Давайте лучше выпьем, — сказал Андрий Михайлович. — И хорошо закусим. — Он придвинул к себе блюдо с холодцом, положил на тарелку большой кусок, но аппетит был уже испорчен, лишь поковырял вилкой и потянулся к рюмке водки. Выпил одним духом и не закусил.

Роман по его примеру тоже налил себе полную рюмку, но пил маленькими глоточками, бросая озабоченные взгляды. Может быть, водка придала ему новые силы, ибо, закусив копченым угрем, начал снова:

— Нас, украинцев, всегда угнетали, поэтому мы и должны объединяться. Мой покойный отец, — он вытер салфеткой вспотевший лоб, — да будет земля ему пухом! — с оружием в руках отстаивал это единство, и история не забудет его.

Олена Михайловна замахала руками, вспомнив кровавые расправы подчиненных Стецишина над мирным населением, но брат положил ей руку на плечо, и она поняла, что он просит не перебивать Романа. И правда, пусть говорит, все равно не убедит, а они хотя бы узнают, на какие ухищрения идут теперь заокеанские националисты.

— Но теперь с оружием уже ничего не сделаешь, — вздохнул Стецишин, и чувствовалось, как ему хотелось, чтобы было наоборот, — теперь против государства не попрешь, оно тебя раздавит и не заметит, что наступило. Но потихоньку, помаленьку и вода камень точит. Кстати, мы рассчитываем на вас, особенно на ваше влияние на Олексу. Знаем, что штудирует науки во Львовском университете и скоро станет профессором. Очень надеемся на него.

Олена Михайловна почувствовала, как похолодело у нее сердце.

— Вот оно что… — прошептала она. — Куда руки — протягиваешь? — посмотрела на брата с удивлением, потому что тот сидел, как и раньше, выпрямившись и смотрел куда-то в окно, будто и не слышал Романа.

Думала, что сейчас он взорвется гневом, но вместо этого уголки его губ опустились, и он с горечью произнес:

— Хотел бы я, чтобы Олекса сейчас послушал тебя!..

— Жаль, — согласился Стецишин, — правда, жаль, и у меня была надежда встретиться с ним тут. Кстати, — он вдруг осекся и сурово посмотрел на Олену Михайловну. — Не могла бы ты сварить нам кофе? — попросил он.

Она поняла, что Роман хочет избавиться от нее, но зачем? Олена Михайловна бросила взгляд на Андрия, однако тому, очевидно, было безразлично, останется сестра или нет. Встала.

— Ладно, будет вам кофе, но Олексу я не отдам…

Андрий Михайлович ничем не выразил согласия с категоричным заявлением сестры, сидел какой-то отчужденный, а Роман блеснул в ее сторону очками и тоже промолчал. Она хлопнула дверью и в раздражении отправилась в кухню: на ее характер, так выставила бы этого самоуверенного канадца за дверь. И чего ждет Андрий?

Пока грелась вода, она нервно шагала по кухне.

Еще какие-нибудь два часа назад она ждала этой встречи и боялась ее, а теперь пусть бы поскорее уезжал, оставил бы их в покое, потому что ничего, кроме неприятностей, визит Романа не может принести.

За закрытой дверью гостиной сердито гудели мужские голоса. Олена Михайловна слышала, как Андрий вдруг чуть не сорвался на крик, а Роман бормотал что-то успокаивающее. Сдержалась, чтобы не выйти в коридор и не послушать. Потом укоряла себя, надо было все-таки послушать, но врожденная деликатность не позволила; Олена Михайловна только увеличила газ, чтобы быстрее заварился кофе, и не заметила, как пена подняла крышку кофейнлтса и погасила огонь.

Когда она вошла в столовую, спор между мужчинами достиг апогея. Роман сидел, откинувшись на спинку стула, с открытым ртом, словно ему не хватало воздуха, и грозил Андрию кулаком. А тот стоял, вцепившись обеими руками в край стола, будто хотел одним движением опрокинуть его со всей посудой и закусками на Романа.

— Не знал, что он такой подлец! — воскликнул Андрий Михайлович с нескрываемой злостью. — Весь в крови, а выдает себя за добропорядочного. И ты ставишь его мне в пример! Знаешь, сколько тогда в Любене?..

Андрий Михайлович не заметил сестру, но острый запах свежего кофе возвестил о ее появлении, и он оглянулся. Встряхнул стол так, что зазвенела посуда, оттолкнул стул, давая дорогу сестре.

— Знаю… — не обратил внимания на ее появление Роман. — Тогда отцовские хлопцы гуляли в Любеке всю ночь, и не одна голова…

— А сколько детей! — крикнул в отчаянии Андрий Михайлович. — Они хватали младенцев за ноги и разбивали им головы!

— Неизбежные издержки гражданской войны… ровным тоном возразил Роман.

— И после этого ты хочешь обратить меня в свою веру? Веру убийц! И ставишь в пример этого подонка, с которым я имею несчастье состоять… — Андрий Михайлович, не договорив, схватил чашку с горячим кофе, отхлебнул и обжег губы, но только поморщился и жадно глотнул еще раз.

Стецишин двумя пальцами взял чашку за тоненькую дужку, с удовольствием понюхал кофе и осторожно помешал ложечкой.

— Ты не клала сахар? — спросил у Олены Михайловны так, будто ничего не произошло и они заканчивают этот торжественный обед в его честь в такой же доброжелательной и приятной атмосфере, в которой он и начался.

Олена Михайловна не ответила Роману, однако, должно быть он и не требовал ответа, потому что сразу же снова уставился на Андрия.

— Не горячись, — сказал он, — мы же интеллигентные люди и должны сдерживать нездоровые страсти.

— И он называет это нездоровыми страстями! — повернулся Андрий Михайлович к сестре. — Открыто склоняет меня к измене и называет мое возмущение нездоровыми страстями!

— Я не требовал от вас никакой информации, и прошу уважаемого пана..

— Никакой я не уважаемый пан, — не дал ему договорить Андрий Михайлович. — Привыкли: прошу пана, я очень извиняюсь… Не мешает ли вам узел на петле, прошу извинить? И ногой табуретку из-под уважаемого пана… Да, ты не требовал от меня информации, это правда. Но ты учил меня, как бить под ложечку свой народ, как подрубать то, что объединяет и цементирует нас, нашу дружбу и единство. А ты под него тихой сапой…

— Забудем этот разговор. — Стецишин начал нервничать. Поставил чашечку, не отхлебнув кофе, на его лбу выступил пот.

— Зачем же забывать! Позиция вашей организации достаточно ясна, но она не найдет поддержки в нашем доме, неужели ты этого не понял? Во всем Озерске, на всей Украине, и передай это вот так, как слышишь, твоим единомышленникам!

Стецишин медленно встал. Вынул клетчатый, аккуратно сложенный платок, вытер губы и молча спрятал в карман. Вежливо поклонился, но говорил хрипло, и плохо скрытая ярость прорывалась в его словах:

— К сожалению, у меня ограниченное время, и я должен…

Никто не ответил ему, и он направился вокруг стола к двери, неуклюже протиснулся между сервантом и креслом, изобразив на лице улыбку, открыл уже дверь, но остановился в последний момент.

— У меня подарки, и я хотел бы…

Теперь не выдержала Олена Михайловна:

— Купить нас за модный свитер? Или нейлоновую кофточку из магазина уцененных товаров?

Змеиная улыбка снова скользнула по лицу Стецишина.

— А ты была когда-то вежливее, Олюся, — не удержался, чтобы не уколоть на прощание. — И красивее…

Увидев, что Андрий Михайлович схватил стул, Стецищин быстро проскользнул в переднюю…

Шугалий понимал, как нелегко Олене Михайловне рассказывать. Сидел молча, не перебивал и ничего не уточнял. Когда она кончила свой рассказ, попросил:

— Повторите, пожалуйста, что вы услышали, когда вернулись с кофе. Если возможно, припомните дословно.

Олена Михайловна сказала:

— Я и сама удивляюсь: какой-то негодяй, с которым у Андрия были отношения… — Она зажмурила глаза и повторила услышанное от брата в тот трагичный день: — Он сказал: «С которым я имею несчастье»…

— Работать? — уточнил Шугалий.

— Нет, он этого не говорил.

— Ссориться? Встречаться? — предложил варианты Шугалий. — Человек, причастный к событиям в Любене. Вы слышали о них? Когда бандеровцы Стецишина напали на райцентр?

Олена Михайловна кивнула не очень уверенно.

— Кажется, это было в начале сорок пятого?

— В конце сорок четвертого, — уточнил Шугалий и подумал, что надо срочно выяснить, где тогда находился Чепак.

Эх, Чепак, Чепак… Перед тем как бандеровцы громили его партизанский отряд, ходил на связь в Любень… А теперь Андрий Михайлович Завгородний узнает, что кто-то из его знакомых причастен к любенской трагедии сорок четвертого года! Он так и сказал Роману Стецишину: «Ты ставишь в пример этого подонка, с которым я имею несчастье…» А Роман Стецишин, поняв, что выдал своего сообщника, поспешил сразу к Чепаку, предупредил, и тот в воскресенье убил Завгороднего.

«А если Чепак в декабре сорок четвертого не был в Любеке?» — остановил себя капитан. Спросил:

— Ну, а дальше? Как вел себя Андрий Михайлович, когда Стецишин ушел от вас?

— Помогал мыть посуду.

— А вечером?

— Поливал цветы.

— Никуда не ходил?

— Был в скверном настроении. Я предложила посмотреть новый фильм — не захотел.

— И вам не любопытно было узнать, о чем он говорил со Стецишиным, когда вы готовили кофе?

— Конечно, любопытно, но Андрий рассказал бы сам.

— Уверены?

— Он от меня ничего не скрывал. Просто Андрию надо было сначала все самому обдумать, знаете, после душевных потрясений люди иногда цепенеют и нужно время, чтобы открыться. В тот вечер он рано ушел к себе, теперь я знаю почему: хотел написать письмо вам, но не смог. Я же говорю — оцепенел.

— Больше вы не виделись с братом? — спросил Шугалий.

— Почему же? Вечером я предложила Андрию чаю, он всегда пил чай с вишневым или крыжовенным вареньем, вскипятила чайник и заглянула в кабинет.

Не захотел. «Не до чаю сейчас, говорит, налей лучше рюмку водки». Я принесла с бутербродом. Выпил, но закусывать не стал. «Иди, говорит, Олюся, пора спать».

— Что-то Олексы не видно, — встал Шугалий. — Так я вечером, с вашего разрешения…

Олена Михайловна вытерла несколько яблок, подала капитану.

— Мы всегда вам рады, — сказала, не поднимая глаз и не очень искренне, но Шугалий понял ее: только что исповедовалась с полной откровенностью, и ей не хочется смотреть в глаза тому, перед кем открыла Душу.

Шугалий смущенно сунул яблоки в карман пиджака, они некрасиво выпирали, и капитан иронически посмотрел на свое отражение в зеркальном стекле серванта. Решил, что на улице сразу съест эти яблоки.

— Я на озеро, — предупредил зачем-то Олену Михайловну, хотя ей вовсе не обязательно было знать, как он распорядится своим временем до вечера.

— Купаться?

— Покатаюсь на лодке.

— Сказали бы Олексе, он бы… Хотя мотор у Чепака на ремонте.

«Снова Чепак, — подумал Шугалий. — И почему это вы, уважаемый Северин Пилипович, так часто напоминаете о себе?»

..Лодка шла, задрав нос и оставляя за собой пенистый след. Шугалий перегнулся через борт, окунув в воду ладони. Крикнул Малиновскому, примостившемуся на самом носу:

— Остановите там, где нашли лодку Завгороднего.

Знаете где?

Лейтенант только кивнул в ответ, и Шугалий удобнее уселся, подставив голую грудь теплому упругому ветру.

Слева медленно приближался заросший камышом остров с одиночными деревьями, прямо по ходу лодки вдали уже угадывался берег с чуть заметными домиками. А справа, куда ни глянь, — безграничная гладь изумрудной воды.

Миновали остров, и Малиновский дал знак, что надо поворачивать направо. Ничипор Спиридонович круто вырулил, и лодка легла на правый борт, чуть не зачерпнув воды. Почти сразу же лейтенант замахал руками, приказывая остановиться. Мотор несколько раз чихнул и затих.

— Где-то здесь, — недовольно пробормотал Малиновский. Сегодня лейтенант был сердит на весь мир.

Полдня бродил по усадьбам соседей Чепака, но ничего путного так и не узнал. А капитан, выслушав его доклад, промолчал: не обругал и не похвалил, не рассказал даже, что делал у Завгородних, только сухо приказал: «Поедем на озеро». И все. А зачем на озеро?

Уже по дороге Шугалий счел возможным объяснить Малиновскому, что хотел бы побывать на месте, так сказать, происшествия, где была найдена лодка Завгороднего.

А зачем, спросить бы. Будто вода сохраняет вещественные доказательства. Если что-нибудь и есть, то на дне, а глубина тут — метров семьдесят, попробуй достать!..

Но лейтенант ничего не сказал Шугалию: в конце концов, дисциплина есть дисциплина, и надо сохранять субординацию.

Лодка остановилась, покачиваемая ею же вызванной волной. Шугалий спросил у Малиновского:

— Здесь?

— Угу…

— Лодка была опрокинута?

— Да.

— А ветер откуда был?

Малиновский неопределенно пожал плечами, и Ничипор Спиридонович, внимательно прислушивавшийся к их разговору, ответил вместо него:

— В то воскресенье? Когда ветеринар погиб? С того берега дуло.

— Если бы лодка перевернулась здесь, ее бы снесло?

— Эва! Чуть не к нашему берегу. Шторм целый день лютовал.

— А лодка найдена в понедельник в первой половине дня именно здесь. Значит…

— От того берега сносило, — категорично произнес Ничипор Спиридонович.

— Это верно, — согласился Малиновский.

— Следовательно, — повторил Шугалий, — несчастье случилось там, — ткнул пальцем в сторону села, вырисовывающегося на горизонте.

— У Ольхового, — подтвердил Малиновский.

— А где найден труп?

— С полкилометра отсюда, ближе к восточному берегу.

— Лодка плавала на поверхности, а труп… Что вы можете сказать по этому поводу лейтенант?

— Что его убили, выбросили за борт, а потом уже опрокинули лодку.

— Когда началась буря в то воскресенье? — спросил Шугалий у Ничипора Спиридоновича.

— Утром. Точно помню, еще наш завбазой в семь ко мне пришли, рыбачить, значит. Они на рассвете встать не могут, так что в семь пришли, а ветер уже волну нес. Еще ругался: в кои веки соберешься, а тут — буря.

— Давайте, уважаемый, к берегу, — показал Шугалий на деревья на острове. — Устроим один эксперимент.

Ничипор дернул за ремень, запуская мотор. Тот сразу же завелся — не мог не завестись, у Ничипора Спиридоновича все было отрегулировано, и Шугалий, верно, потерял бы к нему половину уважения, если бы мотор хоть раз чихнул.

Лодка двинулась, теперь капитан сидел лицом к корме, смотрел, как сноровисто рулит Ничипор, в то же время вычерпывая из лодки воду, неизвестно как попавшую сюда. Это был непорядок, и Ничипор Спиридонович, вычерпав досуха, вытер дно тряпкой и только после этого задвинул на место деревянные решетки.

— Вода всюду есть, — сказал он, будто открыл великую истину. — Разве что на Луне нет, а вот на Марсе небось есть. Атмосфера, говорили по телевизору, там есть, а если атмосфера есть, так и вода должна быть.

— А тебе что до этого? — отозвался Малиновский, оказывается, прекрасно слышавший разговор, несмотря на рокот мотора.

— Вода — это жизня. Значит, на Марсе жить можно.

— Может, полетишь?

— Меня жизня устраивает и тут.

Шугалий уже знал, что Ничипор Спиридонович работает сторожем на базе райпотребсоюзэ и что пошел он туда, чтобы не считали тунеядцем и чтобы иметь много времени: отдежурил сутки, двое — свободен.

Раздевшись, Шугалий вошел в воду, удивляясь ее прозрачности. Погрузился по горло и все же видел на дне, кажется, каждую песчинку. В шаге от себя заметил двух больших озерных раков, хотел притянуть одного пальцами ноги, но рак оказался проворнее, в последний момент ущипнул палец клешней, капитан инстинктивно отдернул ногу, и рак исчез в глубине.

Шугалий засмеялся от удовольствия и поплыл, резко выбрасывая руки и время от времени погружая лицо в теплую воду. Потом нырнул с открытыми глазами, достал руками дно и увидел какую-то небольшую рыбку: она испуганно юркнула в сторону, а Шугалий вынырнул, как кит, пустил изо рта фонтанчик воды и поплыл к берегу.

Малиновский тоже искупался и выкручивал свои длинные трусы, а Ничипор уже лежал на солнце, не шевелясь.

— Снимите мотор с лодки, Ничипор Спиридонович! — приказал Шугалий.

— Зачем? — недовольно шевельнулся тот.

— Я же сказал— проведем эксперимент.

— С мотором?

— С лодкой.

— Лодки не трожь! Не дам, она мне еще нужна.

— Ничего не случится с вашей лодкой, уважаемый.

Вы бы смогли ее перевернуть вверх дном?

— Зачем?

— Просто так, ради спортивного интереса.

— Нет.

— А ради этого интереса? — недвусмысленно пошевелил указательным и большим пальцами Малиновский.

— Если заплатите, почему бы и нет?

— Я попрошу вас, если, конечно, не возражаете, — вмешался Шугалий.

Ничипор Спиридонович засопел и полез в лодку.

— Держи… — Он передал Малиновскому через борт тяжелый мотор.

Вынес на берег бак с горючим, вынул весла из уключин, сложил аккуратно на берегу. Остановился, поддернув трусы выше пупа, и все же они доставали почти до колен, солидные трусы райпромкомбината.

— Давайте, — махнул рукой, — ставьте свой скримент…

Шугалий чуть оттянул лодку от берега, где вода доходила ему до груди. Навалился на борт, но лодка даже не зачерпнула воды. Несколько раз повторял свой маневр, но безрезультатно. Позвал Малиновского, но и вдвоем они не смогли опрокинуть лодку.

— Подтяните к берегу, — наконец счел возможным вмешаться Ничипор Спиридонович. — На глубине и втроем не управиться.

Они подтянули лодку к берегу, и Шугалий, напрягшись, наконец перевернул ее. Отдышался и с трудом оттолкнул на глубокую воду.

— Можете переворачивать обратно, — подтолкнул лодку к берегу.

— И это называется — скримент… — разочарованно произнес Ничипор Спиридонович. — У меня бы лучше спросили, я бы вам и задаром объяснил.

Вдвоем с Малиновским они начали вычерпывать из лодки воду, а капитан ходил по колени в прозрачной воде, радуясь и ее чистоте, и теплу, и запаху свежескошенной травы на острове. Видно, тут росла зубровка, потому что пахло пряно и сладко, и этот запах настраивал его на лирический лад.

Малиновский вычерпал всю воду в носовом отсеке, сел на борт и закурил.

Ничипор Спиридонович бросил черпак на дно и ушел в глубь острова.

— Не задерживайся, за лишнее время не заплатим! — бросил ему вслед Малиновский, но старик даже не оглянулся. Он вернулся скоро, видно, угроза Малиновского все же подействовала, — держал в руке закопченный, но совсем еще целый котелок.

— Засоряют остров… — осуждающе сказал он, но не смог скрыть удовольствия от находки. — Шатаются тут всякие!

— Две недели стояли, — сказал Малиновский.

— Двенадцать дней, — уточнил Ничипор. — Во вторник снялись.

— Кто? — поинтересовался Шугалий.

— Двое из Львова. На острове палатки ставить нельзя, а у этих было разрешение из лесничества.

— Жили на острове в палатке?

— Хорошая палатка, — одобрительно сказал Ничипор Спиридонович. — Немецкая. Оранжевая с голубым. Спальня на «молнии», никакой комар не залетит.

— Вы знаете их!

— Крючки у них хорошие, не магазинные, сами делают или достают где-то. На «Москвиче» приехали, машину в Ольховом оставили, а жили тут.

— Машину, говорите, в Ольховом… — задумчиво сказал Шугалий. — И уехали во вторник?

— Я тут во вторник рыбачил… сам видел, как снимались. Ребята рыбу ловить умеют, с центнер лещей навялили. Особенно Володька.

— Володька? И знаете — откуда?

— Володька Маковей с автобусного завода. Другой, кажется, с телевизионного или с электролампового.

Виктор — рыжий такой.

— Рыжий, это точно, — подтвердил Малиновский. — Я видел, мы тут неподалеку рыбачили.

Шугалий с минуту подумал и, дождавшись, пока Ничипор Спиридонович отошел к лодке, сказал Малиновскому:

— Автобус на Львов идет около десяти. Поедете им, завтра, в крайнем случае послезавтра, привезете сюда этих туристов, Володьку и Виктора — так, кажется? В конце концов хотя бы одного из них.

Вернемся, и я согласую этот вопрос с руководством.

Вечером Шугалий связался с начальником райотдела милиции и попросил, чтобы его сотрудники подготовили справку, кто из озерчан жил когда-то в Любене и когда переехал в Озерск.

Позвонил в областное управление госбезопасности и попросил срочно переслать материалы о бандеровской акции в Любене в конце сорок четвертого года.

Вернувшись в гостиницу, поужинал приобретенной еще утром бутылкой кефира и булочкой; кефир был теплый и невкусный. Шугалий не допил его, оставил бутылку и принялся готовить постель, когда кто-то осторожно постучал в дверь.

— Войдите! — крикнул капитан и застыл с покрывалом в руках; меньше всего надеялся увидеть сейчас Чепака.

Чепак стоял в открытой двери, держал в руках скомканную хлопчатобумажную кепку, смущенно мял ее и стыдливо улыбался.

— Заходите, пожалуйста, — капитан придвинул стул. — Честно признаюсь, кого-кого, а вас не ждал.

Чепак сел и сразу успокоился. Положил на колени кепку и вопросительно посмотрел на Шугалия, продолжавшего стоять. «Сейчас он пригласит меня сесть», — мелькнула у капитана мысль, бросил покрывало на кровать и сел верхом на стул, опершись подбородком на спинку.

— И напрасно не ждали, — начал Чепак без всякой подготовки. — Вы что же, думаете, будете собирать на меня материалы, а Чепак будет сидеть сложа руки?

Дудки, не на того напали!

— Какие материалы? — изобразил недоумение Шугалий, но Чепак не позволил ему поиграть в кошки-мышки.

— Будто я не знаю, о чем расспрашивал Малиновский соседей? Вы бы подсказали лейтенанту, как надо, — грубо работает…

— А зачем нам скрываться? — возразил Шугалий. — Пока что факты против вас: боюсь, что вам придется серьезно защищаться. Я же спрашивал вас, чем можете опровергнуть утверждение Завгородней, что она слышала ваш голос утром восемнадцатого августа.

— Затем и пришел, товарищ капитан. Не хотел я говорить — неудобно перед товарищами, приходится выдавать их, да что поделаешь! Не мог я быть утром у Завгородних, потому что еще в субботу вечером мы отправились в Пилиповцы. Село на том берегу, километрах в пятнадцати. Ну, а у одного из компании — сеть. Сетью рыбу ловили, и выдавать их неудобно.

— А нас запутывать удобно? — рассердился Шугалий. — Мы из-за вас знаете сколько времени могли потерять?

Чепак снова скомкал кепку.

— Черт попутал… — повторил он растерянно. — Я же сетью не ловлю. А тот знакомый из Камня привез сеть — новую, капроновую. Ну, и закинули…

— Фамилия?

— Того, из Камня?

— И не только его, а всех из вашей браконьерской компании, — не удержался от того, чтобы не подколоть, Шугалий.

— Точно, браконьерской, — не обиделся Чепак. — Пускай штрафуют. Сраму сколько будет, по всему Озерску шум пойдет! Я им, сукиным сынам, говорил, но не послушались.

— Кто был с вами?

— Еще двое. Этот — из Камня — Иван Марчук.

Работает на кирпичном заводе мастером, кирпичный там один, легко найдете, потому что адреса не знаю.

И Яков Сахаров, здешний, на Красноармейской живет, дом сорок восемь. Товаровед универмага.

Шугалий записал фамилии в блокнот.

— И когда вернулись в Озерск?

— Ветер с утра поднялся, какая уж тут рыбная ловля! Так, поймали чуточку… А потом шторм начался, не рискнули через озеро идти, до вечера под Пилиповцами стояли, пока ветер не утих. Уже ночью вернулись.

— Мы проверим то, что вы говорите, — встал Шугалий, давая понять, что вопросов у него больше нет.

Дождался, пока Чепак закрыл за собой дверь, и тихо рассмеялся. Кажется, аргументы Чепака разрушили первую так хорошо уже построенную версию, и это должно было бы смутить капитана, но он, наоборот, почувствовал облегчение. Ведь этот несколько мешковатый ветфельдшер подсознательно понравился ему, и ошибиться было бы неприятно. А ошибаться Шугалию приходилось, не так уж и часто, но все же приходилось, и каждый раз капитан чувствовал, будто его предательски надули.

Что ж, на сей раз интуиция не подвела его, и если люди действительно подтвердят алиби Чепака, он только порадуется за него.

Шугалий залез под прохладную простыню, смял подушку, чтобы была тверже, подложил под щеку и долго лежал с открытыми глазами.

Сегодняшний день не прошел напрасно. Во-первых, они абсолютно достоверно установили, что смерть Завгороднего произошла не от несчастного случая.

Тело ветврача нашли приблизительно в том же районе озера, где и плавала перевернутая лодка.

Если бы Андрий Михайлович ударился сам затылком и упал за борт, его тело сразу погрузилось бы в воду и осталось приблизительно в том же месте.

А лодку снесло бы к озерскому берегу. Следовательно, ветврача убили, вернее, оглушили первым же ударом, выбросили потерявшего сознание за борт, а потом добрались до камышей в районе Ольхового, перевернули там лодку, имитируя катастрофу, — ветер снес ее на середину озера.

Интересно, подумал он, найдет ли Малиновский кого-нибудь из этих львовских туристов, может, видели лодку с двумя людьми, ведь Завгородний должен был пройти мимо острова. Может, даже видели лица людей в лодке? Все может быть, но самое главное — установить, где был Стецишин чуть ли не час в Озерске семнадцатого августа. Мог просто пройти к озеру, зайти в магазин, в парикмахерскую, наконец, посидеть в скверике. Но кто-то же должен был видеть его в это время — между тремя и четырьмя. Не так уж и много в Озерске жителей, ну, десять тысяч, не больше. Кстати, подумал он, а что, если Роман Стецишин ходил посмотреть на дом, принадлежавший его родителям, где теперь разместился детский сад? Может, он предался каким-то сентиментальным воспоминаниям юности?

Вряд ли, судя по рассказу Олены Михайловны, но чего не бывает в жизни!

Капитан знал, что даже закоренелые преступники умиляются и раскисают, вспоминая детство. А тут человек не был в родных местах тридцать лет.

Шугалий перелистывал страницы дела, присланного ему из области, и перед глазами предстала та страшная декабрьская ночь сорок четвертого года.

Все началось с того, что в области получили информацию, будто банда куренного атамана Стецишина находится на лесном хуторе в сорока километрах от Любеня. Сообщили также, что бандеровцы заночуют на хуторе и утром снимутся, чтобы передислоцироваться в другое место.

Командир небольшого Любенского гарнизона (в его распоряжении была неполная рота внутренних войск) получил приказ окружить хутор ночью и ликвидировать банду. Операцию провели молниеносно — в одиннадцать ночи рота на машинах двинулась в район хутора, окружила его и на рассвете атаковала. Но бандеровцев на хуторе не было. Приблизительно же через час после того, как машины с бойцами оставили Любень, на городок напали бандеровцы.

Они были прекрасно информированы, головорезы из отряда Стецишина. Шли, почти не прячась, — прежде всего ворвались в районные отделы госбезопасности и милиции. В райотделе госбезопасности дежурный успел заблокировать двери и, пока их выламывали, передал в область сигнал тревоги. Но было уже поздно.

С любенской ротой связи не было, подняли солдат, дислоцированных в Озерске, но прошло почти три часа, пока они добрались до Любеня.

Три часа кровавого разгула бандитов.

У куренного Стецишина был подробный список и адреса районных активистов, поэтому бандеровцы вламывались прежде всего к ним. Подымали с постелей, измывались, насиловали женщин и девушек, расстреливали из автоматов. Не щадили ни женщин, ни детей.

В начале четвертого утра грузовики с солдатами из Озерска наконец добрались по разбитым лесным дорогам до Любеня. Как только на его окраинах завязалась перестрелка, солдаты пытались окружить Любень, чтобы не выпустить бандеровцев из города, но банда Стецишина начала быстро отходить. Ей удалось оторваться от преследователей и затеряться в окрестных лесах.

Весной остатки банды перебазировались в предгорья Карпат, потом с боями пробились на территорию Польши. Но в ту декабрьскую ночь несколько бандитов из отряда Стецишина попали в плен, а среди них и некий Ворон из службы безопасности. Выдержки из протоколов допросов арестованных лежали сейчас перед Шугалием.

Ворон показал, что куренной Стецишин имел в Любене своего тщательно законспирированного агента по кличке Врач. Даже служба безопасности не знала настоящей фамилии этого агента. Акция против Любеня была разработана с помощью Врача. Ему удалось через верного человека передать ложный сигнал в область о расположении отряда Стецишина. Когда же любенская рота двинулась на операцию, он лично встретился в заранее условленном месте с куренным и сообщил, что город остался беззащитным.

Следователи, допрашивавшие бандеровцев, пытались узнать хотя бы какие-нибудь приметы Врача, но безрезультатно, — очевидно, Ворон говорил правду: тот был личным агентом Стецишина, и куренной никому и никогда не раскрывал его.

Тогда же, в конце сорок четвертого и в начале сорок пятого годов, органы госбезопасности незаметно проверили всех медицинских работников Любеня, но прозвище Врач могло быть и условным, по крайней мере подозрительного среди любенских медиков не оказалось.

И вот теперь, через тридцать лет, по всей вероятности, любенский Врач появился в Озерске. Человек, с которым общался Андрий Михайлович Завгородний.

Шугалий еще раз просмотрел составленный в райотделе милиции список людей, переехавших в разное время из Любеня в Озерск. Семнадцать фамилий, из которых капитан оставил лишь одну. Шестнадцать абсолютно вне подозрений. Тринадцати в сорок четвертом году было от двух до четырнадцати лет, трое вообще родились после сорок четвертого года. Только одного следовало проверить.

Евген Маркович Луговой. Бригадир рыболовецкой бригады, 1921 года рождения. В декабре 1944 года был шофером грузовой машины, принадлежавшей Любенской районной больнице.

Шугалий решил встретиться с Луговым сразу.

Шофер машины районной больницы… Может быть, поэтому и «Врач».

Совсем уже собрался ехать на рыбозавод, когда позвонил из Львова Малиновский. Шугалий слушал его приглушенный расстоянием голос и думал, что лейтенант,, должно быть, никогда так активно не работал: только одиннадцать часов, добрался же до Львова лишь на рассвете, успел —перекусить где-то в забегаловке и уже выяснил положение и звонит в Озерск. Такую оперативность следовало поддержать, и Шугалий, выслушав Малиновского, сказал:

— Молодец, Богдан, поздравляю вас с успехом. Говорите, Виктор с электролампового завода в отпуске и уехал на юг? Жаль, но пусть себе загорает спокойно.

А Владимира привезите сюда. Я жду вас вечером, лейтенант, вместе с Владимиром, разумеется.

До рыбозавода было довольно далеко, начальник райотдела госбезопасности уехал в какое-то село, и Шугалий попросил машину в милиции. Ему дали старый, видавший виды «Москвич», должно быть, автомобилю давно надо было сделать капитальный ремонт, потому что мотор чихал и из выхлопной трубы шел дым, как из дизеля, но бравый шофер, заметив колебания капитана, высунулся из окошечка и заверил:

— Не бойтесь, доедем, эта стерва масло жрет, но тянет. — Он дал газ, чтобы продемонстрировать, что «стерва» еще имеет в запасе лошадиные силы, мотор затарахтел на всю улицу, но именно этот грохот почему-то придал Шугалию уверенности, и он потянул на себя дверцу.

Рыбозавод был расположен, вопреки логике, довольно далеко от озера, и выловленную рыбу возили от прибрежного зловонного барака на машине. Конечно, если было что возить.

Директор, которого предупредили о визите Шугалия, ждал его возле барака. Пожав руку, сразу же начал жаловаться, что в последние дни рыбозавод плана, к сожалению, не выполняет, ибо план зависит и от погоды, и от многих-многих других факторов, даже чуть ли не от настроения рыбы, но там, в области, на это не обращают внимания, им подавай центнеры и центнеры, хотя, если не обновлять рыбпоголовья (он так и сказал: «рыбпоголовья»), откуда же взяться улову?

Директорский катер качался на волнах рядом, у причала, неплохой скоростной катер, который небось выдерживал тут, на Светлом озере, любые штормы.

Шугалий спросил, где сейчас бригадир Евген Маркович Луговой, и почувствовал облегчение, узнав, что тот рыбачит в пятнадцати километрах отсюда, под Пилиповцами, а у него, директора, сейчас, к сожалению, нет времени…

Под Пилиповцами озеро выгибалось круто влево, создавая большой залив. Шугалий еще издали увидел рыбацкие лодки-баркасы, вдвое больше, чем плоскодонки городских жителей. Они стояли у берега, а рыбаки растягивали на колышках сети для просушивания.

Катер причалил к специально оборудованным мосткам, Шугалий выпрыгнул на причал, закачавшийся у него под ногами, и увидал, как отделился от толпы рыбаков и пошел ему навстречу высокий, широкоплечий мужчина в голубой майке и белых полотняных брюках, босой и без шляпы. Наверно, ждал какое-то рыболовное начальство, но, увидев незнакомца, остановился на полдороге, стоял, независимо положив руки в карманы и почесывая большим пальцем правой ноги щиколотку левой.

— Товарищ Луговой, Евген Маркович? — спросил Шугалий, остановившись и с любопытством разглядывая его.

— Ну да, Луговой, — с достоинством ответил крепыш и протянул большую, как лопату, руку. Смерил Шугалия оценивающим взглядом: — Откуда будете, потому как, извиняюсь, раньше не доводилось…

— Не доводилось, — подтвердил капитан, предъявляя удостоверение: — Я из госбезопасности. По делу ветврача Завгороднего.

Говоря это, пристально смотрел на Лугового, но на лице бригадира не дрогнул ни один мускул.

Луговой сказал:

— Я знал ветврача и жалею, что так случилось.

Уважаемый был человек.

— Откуда знали Андрия Михайловича?

— В одном городе живем.

— Город не так уж мал.

— Старожилы мы.

— Вы, кажется, из Любеня?

— А вам откуда это известно?

Шугалий пожал плечами так, что Луговой понял всю неуместность своего вопроса. Ответил:

— Когда-то жил в Любеке. После войны.

— Тут лучше?

— Человеку хорошо там, где его нет.

— Грех про Озерск такое говорить.

Луговой ковырнул голыми пальцами ноги теплый сухой песок. Спросил, бросив взгляд на капитана:

— А вам, собственно, что нужно? Может, рыбы?

— Нет, рыбой не интересуемся.

— Знаем… Сперва про жизнь, а потом все равно про рыбу, — усмехнулся бригадир. — Но где теперь возьмешь рыбу? Браконьер за хорошего леща рубашку снимет. Вот и едут к нам… А сегодня улов был хороший: центнера три с гаком.

— Лещи? — полюбопытствовал Шугалий.

— Несколько щук больших, сазаны да белая мелочь — красноперки, подлещики. — Вынул из замусоленного кармана пачку дорогих болгарских сигарет с фильтром. — Угощайтесь, капитан.

По всем признакам он должен был курить «Памир» или, по крайней мере, «Приму», но «Стюардесса» тут, на берегу Светлого озера, в глухом Полесье… Шугалий и в области уже давно не видел таких сигарет: осторожно вытащил из пачки одну, заметив:

— Богато живете!

— Угощают… — Луговой ловко выбил заскорузлым пальцем сигарету и себе.

— Уважают?

— Сазанов больше уважают…

Шугалий не надеялся на такую откровенность, посмотрел Луговому в глаза, и оба засмеялись.

— У меня к вам, Евген Маркович, несколько вопросов, — сказал капитан.

— Так прошу в дом.

Оттуда несло тухлой рыбой, и Шугалий поморщился. Бригадир сразу же повернул обратно.

— У нас вон там, под деревьями, скамейка стоит, в затишке, мешать не будут.

Направляясь к скамейке, Шугалий спросил:

— Где вы были, Евген Маркович, в субботу и воскресенье семнадцатого и восемнадцатого августа?

Луговой остановился и сказал, снисходительно глядя на капитана:

— Вот оно ч-то… Капнул кто-то на меня? У нас слух пошел: убили ветврача… А ежели убили, то должен быть убийца. На меня наговаривают?

— Но вы не ответили…

— Мы уже десять дней в Пилиповцах. — Бросил окурок, затоптал голой пяткой. — Всей бригадой.

— И никуда не отлучались?

— Ребята в село за пивом ходят, а у меня и без того разных дел много.

— Значит, семнадцатого и восемнадцатого августа были тут, в бригадной усадьбе.

— Если можно это назвать усадьбой… Восемнадцатого буря была, мотор ремонтировали. Помпа отказала, греться начал. Полдня просидели.

— А накануне?

— С утра сети выбрали, отдыхали и «козла» забивали. Вечером снова за сети. Эй, Микола и Степан, идите-ка сюда, — крикнул он парней, ремонтировавших сети. — Расскажите товарищу, что делали семнадцатого и восемнадцатого. — Он деликатно отошел в сторону, чтобы даже своим присутствием не влиять на подчиненных, и через несколько минут Шугалий убедился в безупречном алиби Лугового. Подошел к скамейке, на которой сидел бригадир.

— А кто капнул? — неожиданно спросил тот. — Конечно, — вздохнул он, — не скажете, но все равно дознаюсь и морду набью. Пускай потом судят за хулиганство, но, ей-богу, набью!

Шугалий закурил и начал издалека:

— Вот вы из Любеня, а мне рассказали, как в сорок четвертом бандеровцы…

— Это вы про нападение Стецишина?

— Ага, слышал, что бандеровцы полгорода вырезали.

— Ну, полгорода — это брехня, но по официальным данным что-то около двухсот убитых.

— И вы были в ту ночь?..

— Был. — Глаза у Лугового потемнели. — Был, черт бы их побрал, и еле выбрался из переделки. Если бы помощь опоздала, и я бы там лежал.

— Работали шофером в больнице?

— А вы успели изучить мою биографию.

— Просто заглянул на заводе в отдел кадров. Вы сами об этом писали…

— Листок учета?

— Анкетные данные. Иногда за одной строчкой…

— Точно! — оживился Луговой. — Вот и в ту ночь…

— Расскажите.

— Зачем это вам?

— Но ведь такое невозможно забыть.

— Невозможно, — согласился Луговой. — Сколько буду жить, не забуду. Я тогда только из армии демобилизовался. Тяжелое ранение. Легкое зацепило… — Он пожал плечами, и Шугалий увидел у плечика майки белый рубец. — Рана еще не совсем зажила, да попросили в больнице пошоферить, людей нет, а им какуюто списанную машину выделили. Почему же не выручить — пошел. А в ту ночь бандеровцы и на больницу напали. Слава богу, у главврача знакомые офицеры ночевали. Три автомата да у сторожа карабин. Я из этого карабина двоих уложил. Кое-как отбивались, пока из Озерска помощь не пришла. Медалью меня еще наградили — «За отвагу». На фронте о ней мечтал, а получил в тылу.

С Луговым все было ясно, но Шугалию хотелось еще посидеть тут, в тенечке, может, угостили бы ухой, — из ведра, висевшего над костром рядом со скамейкой, шел аппетитный запах, да надо было ехать; капитан нехотя встал, и Луговой сразу угадал эту его нерешительность.

— Уха уже готова, — подмигнул он, — и у нас найдется… — Растопырил большой палец и мизинец, показывая, что именно у них есть, и капитану тоже захотелось выпить рюмочку, даже проглотил слюну, но все же отказался.

— Ну хорошо, капитан, — совсем уж фамильярно похлопал его по плечу Луговой, переходя на «ты», — ты не того… не думай, что я хочу подольститься, не надо мне, но парочку сазанов…

— В гостинице их зажарить?

— Может, у кого-нибудь из знакомых…

— Нет, нет…

— Жаль. Будешь уезжать, загляни. Я тебе угрей подброшу. Хоть жену удивишь.

— Еще испугается, никогда не видела.

— Так свистни, когда будешь отчаливать. И не думай, что у нас шарага леваков — заплатишь, что положено.

— А я и не думаю, — ответил Шугалий, но все же вспомнил бригадирскую «Стюардессу». Должно быть, надо иметь огромную выдержку, чтобы, имея дело с сазанами и угрями, дымить «Памиром». Наверно, Луговой со своими ребятами не совсем придерживаются всех параграфов, приказов и постановлений, и все же бригадир был симпатичен Шугалию; капитан на прощанье с удовольствием пожал ему руку.

Он вернулся в Озерск под вечер. Еще издали увидел: на площади перед гостиницей маячит Олекса.

Заметив капитана, обрадовался:

— Я вас уже полчаса жду.

Шугалий предложил Олексе пообедать в чайной.

— И вы хотите, чтобы я накликал на свою голову грозу? — сказал тот. — Знаете, что будет, когда София Тимофеевна узнает о таком моем падении?

— Кто такая София Тимофеевна?

— Моя будущая теща.

— Тещу следует уважать, но держать на расстоянии.

— Мы будем жить во Львове.

— Полтораста километров для хорошей тещи — не расстояние, — пошутил Шугалий.

— Но сегодня, надеюсь, вы не откажетесь познакомиться с нею. Учтите, вас ждет не простой обед…

— В вашей чайной варят такие борщи, что за уши не оттащишь.

— Не говорите этого Софии Тимофеевне, она начнет вас презирать.

— Но удобно ли это?

— Они с Федором Антоновичем приглашали нас обоих. И очень настойчиво.

— Если настойчиво приглашали, отказываться грешно. Но ведь скоро шесть…

— Федор Антонович как раз вернулся с работы.

— Тогда не следует испытывать его терпение.

Федор Антонович, коротконогий лысый мужчина, лет пятидесяти с гаком, наверно, увидел их из окна, потому что вышел на крыльцо и ждал, придерживая спиной открытую дверь.

— А Соня как раз начала накрывать на стол, — сказал он вместо приветствия. — Слыхал о вас от Олексы, — сказал, глядя как-то сбоку. И капитан так и не понял, приветствует Федор Антонович его приезд в Озерск или наоборот. — Прошу в хату, потому что перед борщом полагается… — Он быстро потер ладони и отступил от двери, уступая гостям дорогу.

«Хата» Бабинцов оказалась более чем комфортабельной. Пол в большой светлой гостиной покрывал цветастый ковер, и Шугалий еще раз вытер ноги о лохматый коврик.

Федор Антонович легонько подтолкнул его сзади.

— Проходите, уважаемый, и не обращайте внимания, у нас скромно, по-местечковому… — Он самодовольно хохотнул, тут же опровергая версию о местечковой скромности. Видно, ему понравилась и нерешительность Шугалия, и то, как капитан осматривал стены прихожей, обклеенные импортными ситцевыми обоями и украшенные оленьими и лосиными рогами.

Капитан подумал, что рога не очень идут к таким обоям, но промолчал и осторожно ступил на ковер.

Сразу ощутил какое-то неудобство, вероятно потому, что у них с Верой не было ни одного ковра, все время не хватало денег; в конце концов, можно было бы уже и приобрести, но всегда что-то мешало. Однажды даже приценились в универмаге — неплохой цветастый ковер, как раз к их мебели, и сравнительно недорогой, но пока возвращались за деньгами, Вера передумала:

Варюша перешла в пятый класс и совсем уже выросла из старой шубки, — лучше они купят девочке шубку, а ковер подождет.

А тут в передней лежит толстый китайский ковер с фантастическими цветами — вот тебе и аптекарь!..

Шугалий подумал, что Федор Антонович небось придерживает дефицитные лекарства и получает с них какой-то «навар», но сразу же устыдился своей мысли, — его встречают как самого почетного гостя и будут угощать обедом, а он уже начал подсчитывать доходы хозяина…

На пороге комнаты, из которой пахло чем-то вкусным, стояла Нина.

Она улыбалась им, чуть ли не излучала из себя радость. Шугалий не сразу сообразил, что у этой радостной улыбки вполне конкретный адрес, но, даже осознав свою ошибку, не мог расстаться с иллюзией, что хоть какая-то малая толика Нининой приветливости принадлежит и ему.

На девушке было простенькое платьице — штапельное или ситцевое — синее, в белую горошину, обшитое по вырезу кружевом. То ли платье шло Нине, то ли девушка была так хороша, что могла не обращать внимания ни на фасон, ни на моду, но Шугалий невольно залюбовался ею. Нина заметила это, покраснела, но не очень, должно быть, привыкла к восторженным мужским взглядам.

Большая комната на первом этаже, где был сервирован для обеда стол, тоже была обклеена ситцевыми обоями — бледно-розовые цветы на светлом фоне, а на тумбочке у окна в хрустальной вазе стояли белые и розовые гладиолусы: они словно подчеркивали утонченность узоров на стенах, и Шугалий догадался, что именно такие, нежных оттенков гладиолусы поставила тут Нина, а может, и у хозяйки дома тоже утонченный вкус.

Капитан поискал ее глазами, но не нашел. Вместо хозяйки увидел Федора Антоновича, перебиравшего бутылки в зеркальном, освещенном электрическими лампочками баре серванта. Когда Бабинец отлучился, капитан так и не заметил, но факт оставался фактом — Федор Антонович успел надеть домашнюю куртку, роскошную стеганую куртку из темно-зеленого атласа, с гладкими шалевыми бортами. Она делала его еще импозантнее, он как-то посолиднел, и улыбка у него стала торжественнее, хотя, как определил Шугалий, в то же время куртка сковывала его движения, — видно было, что он не часто надевал ее, должно быть, лишь в торжественных случаях, по крайней мере подобных сегодняшнему.

— Прошу вас, — Федор Антонович не без гордости поднял граненую бутылку с длинным горлышком, — есть виски, настоящее шотландское виски и лед к нему.

Олекса, кажется, не против, лично я отдаю предпочтение водке с перцем, а что вам по вкусу, Микола Константинович?

Шугалий понял, что хозяин напрашивается на комплимент, — он внимательно осмотрел бутылки в баре: поцокал языком, коснувшись бутылки, на этикетке которой куда-то бежал по своим делам шустрый шотландец в красном фраке.

— »Джонни Уокер»! Это фирма! Если позволите…

— О боже мой, для чего же все тут стоит? — засуетился Федор Антонович. — Разрешите, я вам со льдом, потому что содовой в нашей глуши…

Шугалий пригубил ароматный напиток с чуть заметным привкусом самогона. Федор Антонович стоял лицом к окну, и только теперь Шугалий понял, чем удивил его хозяин, — у него были белые глаза. Они были удивительно прозрачны, казалось, сквозь них можно было увидеть, что делается за Федором Антоновичем, и даже странно было, как можно что-то видеть глазами, не отражающими света,.

Но Федор Антонович видел, и видел неплохо, потому что дождался, пока Шугалий отопьет, и подлил ему еще виски.

— За наше знакомство, — поднял он бокал, — приятное знакомство, ведь Нинуся рассказала, как вы выручили их там в тот вечер у клуба от проклятых хулиганов.

Он указал Шугалию на стул и сам сел рядом, сразу принявшись угощать его.

— Должен признаться, — сказал он с улыбкой, — что в этом доме, извините за откровенность, любят поесть. Я сам не чураюсь плиты и вовсе не стыжусь этого. Уверен, что дичь, например, может готовить только мужчина. Ну, как бы вам это объяснить? Дичь требует остроты, вина или уксуса, перцу и иногда пряностей, даже запах здесь имеет значение, а женщины с их склонностью к сладкому и парфюмерии вряд ли смогут приготовить ее. Кстати, сегодня у нас вепрятина. Конечно, не то, не то… Мороженое мясо — это уже не то… — Выпятил губы и осуждающе помахал в воздухе короткими, поросшим-и рыжими волосами пальцами. — А пока прошу вас отведать этих помидоров. Раннего посола, с чесноком и сельдереем, и в дубовой бочке. — Федор Антонович взял двумя пальцами большую красную сливу и, зажмурясь, высосал ее, оставив сморщенную кожуру. — Помидоры хороши только из дубовой бочки, кстати, огурцы тоже. Позвольте я налью вам еще рюмочку под грибочки. Возьмите из этой тарелки, прошу вас: соленый рыжик — лучший гриб, белый по сравнению с ним…

Он таки был прав, и Шугалий отдал должное и соленым рыжикам и действительно вкусным помидорам.

Вдруг Федор Антонович вскочил.

— Борщ готов, — сказал он уверенно. Откуда он узнал об этом, так и осталось для Шугалия загадкой, но действительно в двери появилась женщина с огромной фарфоровой супницей. Она поставила ее на середину стола, улыбнулась Шугалию и сама представилась:

— София Тимофеевна.

Шугалий встал, не зная, выходить ли ему из-за стола, чтобы пожать хозяйке руку, или ограничиться поклоном, но она сама разрешила его сомнения.

— Сидите, пожалуйста, у нас без церемоний, всегда рады гостям…

— И закармливаем их! — весело засмеялась Нина.

— Лучше бы помолчала. — Мать сердито сверкнула на дочку глазами и снова улыбнулась Шугалию: — Диеты не признаем и вам не рекомендуем. — Взяла его тарелку и начала наливать борщ. — Какая же это жизнь без еды?

Шугалий с любопытством смотрел, как проворно орудует она половником. От Софии Тимофеевны веяло домашним уютом и покоем, должно быть, она была абсолютно убеждена в том, что ее образ жизни — самый лучший, и никому бы не удалось разубедить ее.

Капитан посмотрел, как шепчутся, не обращая внимания на закуски и борщ, Нина с Олексой, как Олекса небрежно ковыряет вилкой соленый рыжик, лучший на свете гриб, и ему стало смешно. Однако все же с аппетитом доел борщ.

— Еще тарелочку? — заметила это София Тимофеевна, но Шугалий отказался.

А Федор Антонович попросил добавки, отхлебнул из ложки, положил ее и спросил у Нины:

— Ты снова не будешь есть?

— Мы же договорились, папа…

— И как же вы станете жить?

— А мы будем покупать пельмени в пачках, — не без иронии ответил Олекса, но Федор Антонович не принял его тон.

— Хоть отправляй с вами тетку Олену…

Олекса переглянулся с Ниной.

— Свадьба откладывается, мы же условились.

На год.

— А как тетка О лена?

— Она на все согласна.

— Но вы же не можете ютиться в общежитии.

— Снимем комнату.

— И никаких перспектив?

— Да. Вряд ли скоро дадут квартиру!

— Значит, будете скитаться по углам…

— Какое это имеет значение? — вмешалась Нина.

— Эвва, деточка моя! — всплеснула руками София Тимофеевна. — Оно, конечно, дело молодое… Но не иметь своего гнездышка!

— Кооперативного, трехкомнатного гнездышка, — улыбнулся Олекса.

— А я, уж извини меня, на твоем месте не смеялся бы. — Федор Антонович с недовольным видом хлебнул борща. — Жизнь надо устраивать сразу.

— Как-нибудь образуется.

— Все как-нибудь, как-нибудь… — Федор Антонович проглотил ложку борща, зачерпнул еще, но вылил обратно: — Я это к тому, что есть покупатель дома.

Олекса непонимающе посмотрел на него.

— Какого дома?

— Вашего.

— А как же тетка .Олена?

— Возьмете с собой.

— Но ведь тут вся ее жизнь. Сад и цветы…

— Жизнь, мой мальчик, это такая штука…

— Тетя никогда не согласится.

— Если ты не попросишь…

— И вы хотите, чтобы я лишил ее всего?

— Я ничего не хочу, — вдруг рассердился Федор Антонович. — Я только знаю, что и вам было бы лучше с Оленой Михайловной, и ей с вами. Она тебя любит и будет счастлива.

— Мы будем приезжать к ней летом.

— Разве у нас мало места? — обвела рукой вокруг себя София Тимофеевна. — А тетке Олене будет скучно одной. Да и зачем ей такой дом.

— Пусть сама решает.

— Но ведь половина дома принадлежит тебе.

— Нет, — понял ее Олекса, — я на это не пойду.

— Жаль, покупатель хороший, — вздохнул Федор Антонович, — где еще такого найдешь? Но тебе виднее.

Подавай, мать, вепря, потому что наш гость… — Он повернулся к Шугалию, — скоро умрет с голоду. И не забудь о брусничном варенье. Без брусничного варенья, извините, вепрятина совсем не вкусна.

Шугалий развел руками в знак своей полной неосведомленности в этом деликатном вопросе, а Федор Антонович извинился за неинтересные для гостя разговоры. Вепрятина действительно оказалась вкусной.

Шугалий поймал себя на мысли, что не отказался бы еще от куска мяса, однако решительно отодвинул тарелку.

Федор Антонович предложил завершить обед кофе.

Честно говоря, Шугалию больше нравился компот, поданный детям, но как-то не хотел ронять себя в глазах Федора Антоновича и согласился выпить кофе.

Дети, допив компот, побежали в сад. София Тимофеевна ушла варить кофе, а Федор Антонович предложил гостю перейти в кабинет.

Одну стену кабинета занимали стеллажи с подписными изданиями, у окна стоял шкаф со стеклянными дверцами; он был заполнен какими-то пробирками, фарфоровой и фаянсовой посудой, пакетиками и коробочками, напоминавшими о профессии Федора Антоновича. На столе стояли аптекарские весы, валялись мешочки с травами. И в кабинете пахло травами; Шугалию был приятен горьковато-сладкий запах полыни, и он с удовольствием расположился в кресле у журнального столика.

Федор Антонович сел напротив, непринужденно вытянув ноги, и придвинул гостю пачку сигарет. Прищурился, и глаза у него потемнели, а может, это только показалось капитану, потому что Федор Антонович повернулся к окну, и они снова сделались белыми и прозрачными.

— Как подвигаются ваши дела, капитан? — спросил он небрежно, лишь бы начать разговор. — Мы тут все надеемся, что вы найдете преступника, убившего нашего друга. Олекса рассказал мне о записке Андрия Михайловича…

«Языкастый паренек, — недовольно подумал Шугалий. — Хотя, это же его будущий тесть, зачем от него скрывать?»

— Андрия Михайловича уважали в Озерске, — продолжал Бабинец, — и нам очень жаль… Лучшего свата я бы не хотел…

Шугалий промолчал, давая возможность Федору Антоновичу выговориться.

— У нас тут прошел слух, что Андрию Михайловичу отомстили. Есть у нас некий Кузь… Наверно, слышали. И надо сказать, что-то здесь нечисто. Такие люди, как Кузь, могут пойти на все…

— Откуда вы его знаете?

Федор Антонович несколько смутился.

— Фактически я его не знаю, но слышал…

София Тимофеевна принесла кофе и сразу же исчезла, оставив мужчин одних. Федор Антонович поставил на стол бутылку армянского коньяка. Шугалий отказался, и Бабинец не настаивал. Капитан отхлебнул кофе и сказал, что такой коньяк могут позволить себе только люди с достатком.

— А мы не бедные, — ответил Бабинец.

— Даже не представляю, сколько получает заведующий аптекой.

— Не так уж и мало, учитывая прогрессивку, — улыбнулся Федор Антонович. — Но вы правы — на коньяк не хватает. Да я еще и с лекциями выступаю и печатаюсь… — Он быстро снял со стеллажа две брошюры о лекарственных растениях.

— Теперь это модно.

— Химией увлекаемся, а о природе забываем, — поучительно произнес Бабинец, и Шугалий не мог не согласиться с ним. И все же подумал, что гонорара за две брошюры вряд ли хватило бы на ковры и армянский коньяк. А если каждый день устраивать такие обеды…

Однако конечно же не каждый, и вепрятина и соленые рыжики поставлены на стол для него. И все же какоето неприятное ощущение того, что столкнулся с чемто не совсем порядочным, едва ступив на роскошный ковер в прихожей, не только не исчезло, а стало еще отчетливее, и Шугалий быстро допил кофе и распрощался с Федором Антоновичем.

На следующее утро возле райотдела госбезопасности остановился запыленный «Москвич» с львовским номером. Шугалий улыбнулся: Малиновский неплохо устроился, — вернулся в Озерск вместе с Володей и на Володиной машине. И действительно оба они ждали его в райотделе.

Владимир Маковей, высокий и худой брюнет, похожий то ли на цыгана, то ли на армянина, посмотрел на Шугалия весьма неприязненно и пробормотал, что некоторые не умеют уважать время рабочего человека, который занимается важным государственным делом — сборкой автобусов.

— Но ведь ты еще в отпуске, — возразил Малиновский.

— Может, я не имею права на отдых? — не без ехидства спросил Маковей. — А полдня гнать собственную машину…

— Во-первых, не полдня, а три часа. Во-вторых, могли воспользоваться автобусом. Надеюсь, вас никто не заставлял использовать личный транспорт? — полюбопытствовал Шугалий.

— Но ведь он сказал, — Маковей бесцеремонно ткнул пальцем в Малиновского, — что я смогу тут порыбачить. А как потом рыбу во Львов тащить?

— Конечно, — поддержал его Шугалий, — и место в гостинице вам уже заказано. Машину можете оставить тут, в гараже райотдела, или в гостиничном дворе.

— Лучше уж в гостиничном, — решил Володя, — люблю, чтобы была под рукой. Но все же чего вам от меня надо?

— Завтра… завтра, товарищ Маковей, а сейчас отдыхайте.

— Я бы мог сегодня блесну побросать…

— Кто же вам запрещает? Бросайте на здоровье, а когда понадобитесь, мы вас найдем.

Володя уехал, а Шугалий спросил у Малиновского:

— Устали?

— Не от чего! Машина хорошая, ехали без приключений.

— Тогда вот что: найдите сейчас Якова Сахарова, товароведа универмага. Чепак ссылается на него, — восемнадцатого утром под Пилиповцами ловили рыбу сеткой, поэтому и не признался сразу. Возьмите у него показания А я в Камень — разыскивать третьего из их компании. Какой-то Иван Мирчук, мастер кирпичного завода. До завтра, Богдан, встретимся утром в райотделе.

Комары кусали нещадно, и Шугалий отмахивался от них камышинкой.

— Вы, капитан, вкусный, — пошутил Маковей, — видите, над вами целые тучи, а на меня с лейтенантом — ноль внимания.

— Лучше уж быть вкусным… — смерил Шугалий Володю ироническим взглядом.

— Нежели таким скелетом, как я? — захохотал Володя, ничуточку не обидевшись. Задрал рубашку, пошлепал себя по впалому животу. — Вот таким, — уточнил Маковей, — что позвоночник через живот прощупывается.

— И лещи тебе на пользу не идут, — сказал Малиновский.

— А мне и так хорошо. Девушки жирных не любят. На толстом брюхе джинсы не держатся.

— Ну что ж, начнем смотреть и вспоминать, — предложил Шугалий. — Где стояла ваша палатка?

Маковей показал на осокорь неподалеку от берега.

— Под этим деревом.

— А лодка?

— Вот здесь. Чуть левее. Мы забили железный шкворень и привязывали ее к нему.

— Согласно протоколу, составленному следователем райотдела милиции, — перешел Шугалий на официальный тон, — вы с гражданином Виктором Борисовичем Солнцевым утром девятнадцатого августа обнаружили в Светлом озере в километре к востоку от острова перевернутую лодку ветеринарного врача Завгороднего.

— Но мы тогда не знали, что это лодка Завгороднего, — перебил его Маковей. — Просто лодка с подвесным мотором плавала вверх дном.

— Вы прибуксировали ее к берегу и сообщили органам власти?

— Председателю Ольховского сельсовета.

— И ничего возле перевернутой лодки не увидели?

— Ничегошеньки. Это уже днем, когда милиция начала искать утопленника, тогда они что-то выудили.

— Весло, — уточнил Малиновский.

— Да, — согласился Шугалий, — а накануне, восемнадцатого августа, видели кого-нибудь на озере?

— Буря ведь была. Кто же пойдет?

— Я прошу хорошенько вспомнить, так как это очень важно: утром восемнадцатого августа, между пятью и шестью часами, кто-то проезжал мимо острова?

Володя задумался.

— Утром ветер уже гнал волну, — начал он припоминать. — Мы собирались порыбачить спиннингами, но какая же рыбалка в такую непогоду? Принялись уху варить. Я рыбу на берегу чистил. Тогда и лодка прошла. К Ольховому, в ту сторону, по крайней мере.

Лодку здорово качало, но шла быстро.

— Сколько человек было в лодке?

— По-моему, двое.

— Подумайте и вспомните поточнее.

— Двое.

— На каком расстоянии от острова прошла лодка?

— Из Озерска на Ольховое идут по прямой. Около километра от острова.

— Точно, — подтвердил Малиновский.

Шугалий задумчиво посмотрел на него.

— Вот что, Богдан, — предложил он, — заводите мотор и проедьте мимо острова на Ольховое. Так, будто едете из Озерска. А мы посмотрим отсюда.

— Сегодня видно лучше.

— Сделаем поправку на видимость.

Малиновский развернул лодку, дал полный ход, и она словно встала на дыбы. Действительно, у Завгороднего была хорошая лодка, да и мотор после ремонта работал безотказно. Олекса еще вчера передал ключ Малиновскому, намекнув, что у него свободный день, — Нина собиралась с родителями на чьи-то именины, но Шугалий вежливо отказал ему. Мол, пусть лучше помогает тетке по хозяйству.

Лодка стала уже точечкой на горизонте — Малиновский гнал ее теперь в Ольховое. Постепенно лодка увеличивалась, и на чистом небе четко вырисовывались ее очертания.

— Смотрите, видно, что в лодке только один человек! — Маковей прикрыл глаза ладонью, внимательно вглядываясь в даль.

— Верно, — согласился Шугалий, — теперь видно.

— Я даже увидел тогда — в их лодке был велосипед.

— Да ну?.. — не поверил Шугалий.

— Точно говорю: что-то блестело на солнце. Присмотрелся — на носу велосипед.

— Конечно, будет блестеть — много никелированных деталей.

— Я еще подумал: зачем везти велосипед через озеро?

— Всякие бывают прихоти у людей… Но как же он мог блестеть, когда была буря?

— Ветер гнал волну, но не дождило. С утра было холодно. И потом, до середины дня, пока не нагнало туч. А дождь пошел уже вечером, когда ветер утих.

— Во что были одеты люди в лодке?

— Разве можно было разглядеть?

— К сожалению, нельзя, — вздохнул Шугалий. — Я думал, что они шли ближе к острову.

— Приблизительно на таком же расстоянии, как сейчас Малиновский.

Шугалий подумал, что из лодки тоже не могли не заметить людей на берегу. Следовательно, преступник подождал, пока лодка отдалится от острова, и лишь тогда ударил Завгороднего. Километрах в двух отсюда, потом течением утопленника снесло южнее.

Но велосипед? Почему в лодке был велосипед?

Олекса Завгородний ездит на велосипеде, значит, это велосипед Андрия Михайловича.

— В то утро не видели других лодок на озере? — спросил капитан.

Маковей немного заколебался.

— Кажется, была еще одна. Но не могу утверждать — пятнышко какое-то, может чайка. Да и отлучался я в шалаш.

— А куда это пятнышко двигалось — в Озерск или в Ольховое?

Володя подумал и пожал плечами.

— Вот чего не могу, того не могу сказать…

— Спасибо, товарищ Маковей, вы очень помогли нам.

— Что видел, то видел…

Малиновский уже подруливал к берегу, и на песок накатывались поднятые моторкой волны. Шугалий пропустил вперед Володю, не замочив ног, прыгнул на нос, приказал лейтенанту:

— В Ольховое.

Не доезжая до села, капитан велел выключить мотор. Малиновский сел на весла, и они долго шныряли по прибрежным камышам, — Шугалий надеялся найти место, где преступник переворачивал лодку. Должен был сделать это подальше от людских глаз, в камышах, и не мог не вытоптать их. Однако поиски так ничего и не дали, и к полудню капитан сдался.

— Обедать, — приказал он. — Кажется, Богдан, вы говорили, что тут есть чайная?

— Хуже чем районная.

— Гуляшом накормят?

— Яичница всегда есть.

— Я согласен на яичницу, — облизнулся Володя. — И на кусок жареной рыбы.

— Может, еще и на сто граммов? — ехидно спросил Малиновский.

Маковей бросил на него подозрительный взгляд и не попался на удочку.

— Нет, — гордо отказался он, — мы с товарищем капитаном при исполнении служебных обязанностей.

— Так я тебе и налил бы… — пошел на попятный Малиновский.

Лейтенант напрасно хулил сельскую чайную. В ней нашлись и рыба, и ветчина, и вареные яйца, был даже горячий борщ и отбивные с зеленым горошком — настоящие отбивные, занимавшие почти всю тарелку, и поэтому буфетчица положила гарнир уже сверху, тоже не жалея ни горошка, ни жареной картошки.

Володя раскраснелся, но съел все до конца, до последней горошины, и Шугалий, осиливший едва ли половину сельской порции, проникся к нему еще большим уважением: это ж надо так — через живот позвоночник прощупывается, а отбивной как не бывало!..

Пообедав, Шугалий попросил Малиновского показать дом Кузя. Он стоял на центральной улице, а вокруг росли вишни.

Через дорогу — нарядный домик; вдояь забора из жердей сплошь росли подсолнухи, длинная ровная шеренга подсолнухов, свесивших желтые головы на улицу и рассматривавших прохожих.

Шугалий вынул красную записную книжку, полистал странички.

— Усадьба Лопатинского? — спросил лейтенанта.

— Да.

— Зайдем.

Лопатинского не было дома, но старенькая бабушка объяснила, что найти его можно в колхозной мастерской, она вышла к подсолнухам и даже показала, как пройти к мастерской напрямик, огородами: совсем рядом видна была почерневшая тесовая крыша.

Маковей оказался деликатным человеком, понял, что может помешать чекистам, и попросил разрешения побыть возле моторки. Шугалий только похлопал его по плечу, и Володя поплелся к озеру с твердым намерением поспать где-нибудь в тенечке.

Лопатинского долго искать не пришлось: ремонтировал задний мост «ЗИЛа» прямо возле эстакады, куда загнали машину. Он уже знал лейтенанта, с достоинством и тщательно вытер руки ветошью, с любопытством посмотрел на Шугалия и, узнав, кто хочет поговорить с ним, рассудительно произнес:

— Почему ж не поговорить? Можно и поговорить, ежели нужно… Чем сможем, тем и поможем.

Они сидели возле железной бочки с ржавой водой, где плавали окурки. Шугалий угостил Лопатинского сигаретой с фильтром, тот аккуратно взял ее черными от машинного масла пальцами, глубоко затянулся и откинулся на спинку скамейки, сбитой из необструганных досок, почерневших от времени. Вообще все тут казалось Шугалию темным: и затоптанная тракторными гусеницами трава, и черные деревянные стены мастерской, даже синий комбинезон Лопатинского замаслился до черноты. Только белела сигарета в темных пальцах, и были удивительно белыми ровные зубы Лопатинского; он улыбался, и капитану было приятно смотреть на него: открытый взгляд, умные глаза и доброжелательная улыбка. Молчит, ожидая вопросов, небось знает себе цену, ведет себя с достоинством, нет в нем суетливости и угодливости, которые выдают людей с мелковатой душой или не совсем чистой совестью.

Шугалий решил начать откровенный разговор, без намеков и умолчаний. Ему уже не раз приходилось встречаться с людьми этого типа, знал, что на них можно положиться, даже доверить тайну, и они часто помогали капитану. К сожалению, подумал Шугалий, ему приходится иметь дело, главным образом, с отбросами человеческого рода, но что поделаешь — такая уж у него профессия, кто-то ведь должен исполнять и эти обязанности. Тем более приятно было капитану видеть умные глаза и приветливую улыбку.

Сказал, так же приветливо улыбнувшись и подсев к Лопатинскому поближе:

— Вот надеемся на вашу помощь, Степан Степанович.

— Почему же не помочь? Если только смогу, — повторил он. — У нас одно дело — я машины ремонтирую, вы что-то другое делаете, тоже нужное. Такова уж жизнь…

— Лейтенант Малиновский уже спрашивал вас о Кузе. Что он делал утром восемнадцатого августа? Где и с кем был? Не приезжал ли кто-нибудь к нему накануне или восемнадцатого на рассвете?

— Эва, сколько вопросов сразу! Давайте помаленьку. Первый — что Кузь делал утром восемнадцатого августа?

— Да.

— Мне на работу в шесть заступать, жена будит в пять Кузь в эту пору уже во дворе возится. В пять еще темно было, но я видел его.

«Значит, он не мог быть в это время в Озерске, — подумал Шугалий, — и к Завгороднему заходил кто-то другой». Спросил:

— И что же делал Кузь?

— Что-то вынес из сарая — и огородами к озеру.

Мимо моего двора. А переулком ближе и удобнее.

Я еще удивился: зачем полную канистру дальней дорогой переть?

— Почему считаете, что канистра была полной?

— А для чего на озеро пустую нести? За водой?

Так ее в колодце хоть залейся. И знаете, когда полную несут — руку оттягивает.

— Логично, — согласился капитан. — И что, думаете, было в канистре?

— Бензин, что же еще?

— Допустим, действительно, бензин. Значит, Кузь заправил бак и куда-то поехал.

— Точно, поехал.

— Видели?

— А он мотор завел. Он у Кузя кашляет, пока не разогреется. И дергать надо долго, магнето плохое.

Прогрел и уехал. Ветер уже поднялся, кто же будет рыбачить? Волна шла еще небольшая, ехать можно, а рыбачить — ни-ни.

— Куда мог поехать?

— Кто ж его знает, может, в Озерск… Но навряд ли. В девять уже был дома. У него крепящий болт полетел, так приходил ко мне в мастерскую.

— Не расспрашивали, куда ездил?

— А на что это мне? Если б знать… Небось в «Серебряный бор». Турбаза у нас, может, слышали?

— Между Ольховым и Пилиповцами?

— Точно. Какие-то дела там у Кузя, несколько раз видел — туда шастает.

— Семнадцатого августа никто к Кузю не приезжал?

— Не видал.

— А не слышали, чтоб Кузь угрожал ветврачу?

— Тому, что утопился? Это уже все знают, ветврач махинации Опанасова брата раскрыл, да и у самого Опанаса рыльце в пушку. Три года дали, однако отсидел лишь полсрока. Когда вернулся, похвалялся: я, мол, ветеринару не прощу, за Опанасом Кузем ничего не пропадает, ни хорошее, ни плохое!

— И как вы считаете, мог он осуществить свои угрозы?

Лопатинский покачал головой.

— Пустое. Этот Опанас — трепач.

— Человек иногда такое делает, что никогда не подумаешь.

Лопатинский промолчал, но было видно — остался при своем мнении.

— Не могли бы вы оказать нам одну услугу? — спросил Шугалий после паузы.

— Ежели это мне под силу.

— Восемнадцатого утром кто-то мог в камышах возле вашего села перевернуть лодку. Перед бурей или во время нее. Потом оттолкнул лодку на чистую воду, и ее снесло в озеро. Надо найти место, где вытоптан камыш.

— Много времени прошло, — возразил Лопатинский. — Примятый камыш поднялся, а сломанный он мог вырвать с корнем.

— То-то, — вздохнул Шугалий, — мы сегодня искали и не нашли это место.

— Я посмотрю.

— И вот что, — добавил Шугалий. — Возможно, что тот человек вез в лодке велосипед.

Лопатинский кивнул.

— Поискать следы?

— С восемнадцатого не было ни одного дождя. Может быть, и остались.

— Попробую.

— Кстати, у Кузя есть велосипед?

— Даже два. У него и у жены.

— Мы вам благодарны, Степан Степанович, и прошу нас извинить…

— За что же извиняться? Чем смогу, помогу. И не только я — мы с ребятами камыши прочешем.

Шугалий забеспокоился:

— Не хотелось бы, чтобы много народу знало…

Слух пойдет…

— Не волнуйтесь. У меня два товарища — люди надежные и умеют язык за зубами держать.

— Так я на вас надеюсь!

Шугалий пожал Лопатинскому руку, с удовольствием отметив, какая она крепкая и шершавая.

— Вот это человек, — сказал Малиновский, когда они возвращались на берег.

— Наши люди — ого-го! — засмеялся Шугалий. — Народ!

— Любому шею свернет!

— Не любому, — возразил Шугалий. — Он сперва разберется — что и к чему! А рука какая сильная… и шершавая. Вот и у меня когда-то такие же были.

Я до юрфака тоже слесарем был.

— В гараже? — совсем не удивился Малиновский.

— В депо.

— Мой отец тоже в депо работал. Сейчас на пенсии.

— Каждого из нас ждет пенсия, Богдан.

— Вот уж не подумал бы, что вы ждете ее. Что ж, дослужитесь до полковника… — Он улыбнулся так, что Шугалий понял — это главная мечта Малиновского.

В конце концов, почему бы и нет? Ведь недаром говорят, что плох тот солдат, который не мечтает о генеральских погонах.

— Завгородний не посадил бы Кузя к себе в лодку, — неожиданно без всякого перехода сказал Малиновский.

— Да, не посадил бы, — согласился Шугалий.

— Но Кузь мог перехватить его утром на берегу и ударить веслом.

— Конечно мог.

— Однако Кузь, может, и не причастен к этому делу.

— Я тоже думал об этом.

— И тогда Завгороднего убил кто-то другой.

— А вы уже совсем отказались от версии о несчастном случае?

— Отказался.

— А я еще нет.

— Вы?!

— Все может быть, Богдан.

— Но ведь наши данные…

— Девяносто девять сотых, Богдан. А если остается хотя бы одна сотая…

— То есть пока не поймаем убийцу?

— Ищи и найдешь! — оптимистически сказал Шугалий.

— А все-таки найдем, — подтвердил Малиновский, и в тоне его не было ни капли сомнения.

Воскресный базар в Озерске всегда собирал много народу. Подводы из окрестных сел заняли всю площадь; тут прямо с возов продавали свиней и птицу, овощи и фрукты. Визжали поросята, гоготали гуси, резко и недовольно кричали индюки, и вдруг сквозь весь этот гвалт прорвалось и повисло над базаром петушиное пение.

Шугалий остановился, пораженный: казалось, любой звук потонет в базарном шуме, а петух перекричал всех. Но тот вдруг оборвал свое пение, будто устыдившись собственной голосистости.

Капитан походил между подводами, наблюдая, как торгуются люди, хотя и не собирался ничего покупать.

Просто любил базары, шум толпы, ее возбуждение, деловитость и даже какую-то праздничность, любил смотреть, как суетятся женщины — каждая стремится купить быстрее и дешевле, боится, что именно того, что ей нужно, не будет или перехватят из-под носа.

А степенные мужчины долго прицениваются, рассматривают товар и обязательно купят не то, чего хотелось бы жене; тут же, на базаре, по этому поводу возникают ссоры, но долго спорить недосуг; говорят, что на другом конце площади поросята почему-то дешевле, и женщины бросаются именно туда, хотя подсознательно понимают, что гоняются за химерой.

Шугалий перешел к деревянным столам с широкими проходами между ними. Миновал рыбный ряд, немного постоял у полуторапудового сома; тот свисал с обеих сторон стола, доставая хвостом и головой до земли, и мордастый, с красным носом мужчина победно смотрел на людей, выражавших свое восхищение его добычей, — такие красавцы сомы даже в Светлом озере попадаются крайне редко.

На соседнем столе лежала куча красных, только что сваренных раков, и Шугалий не смог пройти мимо: купил полтора десятка, решив заглянуть в чайную, куда привезли несколько бочек «Жигулевского».

Больше покупать было нечего. Капитан перешел в ряд, где торговали ягодами, дал себе самому слово обязательно купить перед отъездом ведро брусники — Верочка любит брусничное варенье, а вепрятина с брусникой у Бабинцов была действительно хороша.

Воспоминание о жене несколько опечалило Шугалия: который уже день он в Озерске, а так и не позвонил домой. Вечером надо непременно заказать разговор. Сегодня воскресенье, и Вера дома. Последнюю неделю ночевала в больнице и сейчас отдыхает. Посмотрел на часы — уже проснулась, поэтому решил позвонить сразу: зачем дожидаться вечера?

Шугалий заспешил, словно уже услышал сонный Верин голос совсем близко, так, что можно дотронуться до ее теплого плеча. И на минуту захотелось бросить все — лишь бы сидеть рядом с Верой, смотреть, как причесыва-ется: рукава рубашки опустились, а у нее такие полные и нежные руки. Вера смотрит на него и улыбается только уголками губ; и что за жизнь такая: он дома — она на дежурстве, она дома — он в командировке.

И кто знает, когда ему удастся распутать этот проклятущий клубок?

Шугалий протолкался к воротам, где суровая женщина в мужской соломенной шляпе взимала плату с желающих что-нибудь продать на базаре, и тут увидел Олексу с Ниной. Они стояли чуть поодаль, Олекса держал сетку с картошкой и луком, держал ее как-то неудобно, в полусогнутой руке, а левую положил Нине на плечо и что-то говорил ей — быстро и горячо, может быть, о чем-то умолял. А она не смотрела на него, и глаза у нее были заплаканные.

Народу тут мало, Шугалий подошел совсем близко, мог уже слышать, что говорил Олекса, остановился почти рядом, но они не обратили на него никакого внимания, очевидно не видя и не слыша ничего и никого, занятые только собой.

— Никуда ты не поедешь, — говорил Олекса, заглядывая Нине в глаза, — я не хочу, чтобы ты ехала, и не отпущу тебя.

— Но ведь ты не понимаешь…

— Я все понимаю, и тетка Олена уже сказала тебе…

Хочешь, завтра пойдем в загс?

— Неудобно. На нас уже смотрят…

— Пусть смотрят, лишь бы нам было хорошо.

Шугалий заметил, что Олекса, когда волнуется, краснеет и губы у него смешно выпячиваются, совсем как у ребенка.

— И что ты говоришь! — Нина сердито сбросила его руку со своего плеча. — И как ты можешь так говорить?

Надька ославит на весь город, и люди перестанут здороваться с нами.

— Если бы отец был жив, он понял бы нас!

— Так это же отец!

— И люди поймут.

— И все же нехорошо это. Уеду в Любень.

— А как же я?

— Будешь приезжать ко мне.

— Я не могу без тебя. Оставайся у нас. Тетка Олена никогда не поступит некрасиво, все это знают.

— Я бы осталась, но…

— Вот и хорошо…

— Нет, уеду в Любень.

— Никуда не отпущу тебя! — Олекса бросил сетку с овощами прямо на землю и взял девушку за руки, будто она и правда могла вот так сразу уйти.

Шугалий сделал шаг вперед. Олекса скользнул взглядом, как по незнакомому, заморгал, узнал, улыбнулся капитану, все еще не выпуская Нининых рук.

— Что случилось? — спросил Шугалий.

Олекса снова заморгал, вопросительно посмотрел на девушку и отпустил ее руки.

— Она… — нерешительно начал юноша, словно ожидая Нининого разрешения говорить; девушка опустила глаза, и он воспринял это как разрешение. — У нас такое случилось… Нина ушла из дому.

— Как это — ушла? — не понял Шугалий.

— Они… то есть ее родители, хотят… Понимаете, они нам сказали… — Олекса переступил с ноги на ногу, и Шугалий понял, что юноше неудобно при Нине осуждать ее родителей Нина подняла глаза.

— Говори уж все, — сказала она. — Жадные они, вот… Жадные, а мы не можем…

Олекса положил ей руку на плечо, словно защищая.

— Они хотят, чтобы мы продали дом, — объяснил он уже спокойнее. — И об отцовской лодке договорились, нас даже не спросили. Я думаю, зачем это Федору Антоновичу ключ от лодки, а он, оказывается, покупателю вчера показывал. И Нине скандал устроили, чтобы требовала у меня…

— Не могу я там жить и не вернусь, — со слезами в голосе сказала Нина, — потому что все о деньгах да о деньгах! Сколько стоит, сколько дают… А мне сказали, что я глупа и должна прежде всего подумать о себе, что двадцать пять тысяч на дороге не валяются.

— Столько дают за дом, — уточнил Олекса. — Но ведь половина — тетина. Федор Антонович даже к ней ходил, уговаривал ее.

— И уговорил?

— Разве тетю надо уговаривать? Она согласна на все.

— Но ведь мы не хотим! — решительно вмешалась Нина. — Она все нам отдает, а сама? Пока кооператив построим, где она будет жить? А они говорят, какое нам дело, как-нибудь перебьется…

Шугалий вспомнил белые глаза Бабинца и представил, как тот разговаривал с дочерью.

— Федор Антонович, — заговорил Олекса, — подсчитал, сколько потратил на Нину, и сказал об этом ей…

— И сколько же? Неужели вел бухгалтерию? — Шугалий хотел превратить все это в шутку, но Нина не поняла его.

— Сто рублей в месяц, — ответила она. — Вот сколько я стою. Не считая шубы и платьев.

— И вы решили облегчить родителям жизнь? По крайней мере с материальной стороны?

— Смеетесь? А мне не до смеха!

— Можно ли смеяться над этим? — сразу отступил Шугалий. — Но, может быть, вы неправильно поняли отца?

— А-а… — Видно было, что девушке тяжело говорить об этом, но все же ответила: — Он учил меня жить. Чтобы Олена Михайловна свои деньги отдала нам, а потом… Ну, чтобы устроилась на работу, а там дадут квартиру или место в общежитии. И чтобы деньги положили на мое имя.

Шугалий покачал головой.

— Вот это предусмотрительность! А на чье имя кладет деньги сам Федор Антонович?

— Они с матерью — душа в душу.

— Когда Нина сказала, что уйдет из дому, — перебил Олекса, — Софья Тимофеевна предупредила, что ничего ей не даст. Вот так, в чем была, и ушла.

— Ничего мне от них не надо!

— Может, у вас нет денег?

— У меня есть, — возразил Олекса.

— А послезавтра у нас зарплата, — прибавила Нина.

— Кстати, как же ты можешь уехать к бабушке, если работаешь? — Видно, Олекса нашел главный козырь, потому что посмотрел на Нину с видом победителя. — Не имеешь права уйти без предупреждения.

— А я договорюсь.

— Скажите ей, — в голосе юноши появились умоляющие нотки, — скажите ей, Микола Константинович, что нельзя ей ехать в Любень!

— Бабушка живет одна и будет рада.

— Обрадуешься! — рассудительно возразил Олекса. — Пенсия небольшая…

— У нее сад и огород. А я на работу пойду.

— Так тебя в библиотеке и ждут!

— Где-нибудь устроюсь.

— И ваши родители раньше жили в Любеке? — полюбопытствовал Шугалий.

— Жили когда-то.

«Почему Бабинцов не было в списке тех, что переехали в Озерск из Любеня?» — подумал Шугалий и спросил:

— Когда это было?

— Что? — не поняла Нина.

— Когда родители жили в Любене?

— Давно. Меня еще и на свете не было. Я уже в Озерске родилась.

— А в Озерск откуда родители приехали?

— Из Долины на Ивано-Франковщине. Там после войны жили. А бабушка в Любеке осталась.

— Тетя Олена предлагает Нине поселиться у нас.

Столько комнат пустует! — заметил Олекса.

— А что люди скажут?

— Тебя Надя волнует?

— А хотя бы и Надя!

— Не обращайте на нее внимания, — посоветовал Шугалий. — Живите, как сердце подсказывает.

— Я ей все время это втолковываю, — обрадовался Олекса, — что никто нас не осудит.

Нина робко посмотрела на Шугалия.

— Если уж и вы!..

— Неужто я советую плохое?

— Я хотела сказать, что вам со стороны виднее.

— Виднее, — согласился Шугалий. — Берите свою картошку и идите домой, не то Олена Михайловна не успеет приготовить обед.

— Я сама приготовлю, — заявила Нина.

Олекса посмотрел на нее и, поняв все, засмеялся от радости. Подхватил сетку с овощами.

— Приходите к нам обедать, — пригласил он Шугалия, — мы будем ждать. — Потащил Нину за руку, и они побежали, не оглядываясь.

Капитан смотрел им вслед, улыбался, но улыбка не была радостной. Помахал целлофановым мешочком с раками и подумал, что плакало его пиво. И все же раков было жаль — купил в киоске газету и завернул, чтобы не было видно. С пакетом под мышкой направился в библиотеку.

Надя стояла на лестнице и доставала какую-то книгу с полки. Оглянулась на скрип двери и, увидев Шугалия, одернула и без того не очень короткую юбку.

С книгой в руках проворно соскочила на пол, блеснула глазами, но ответила на вежливое приветствие Шугалия едва заметным кивком. Выдала книгу посетителю и принялась наводить на полках порядок, никак не реагируя на присутствие капитана, вероятно, все еще сердилась на него за то, что так бесцеремонно оставил ее на танцах. А Шугалий стоял, опершись на барьер, и тоже молчал, следя за быстрыми движениями библиотекарши.

Наконец Надя не выдержала:

— Принесли «Роман-газету»?

Шугалий покачал головой, и Надя, догадавшись, что капитан пришел не за книгами, оставила свои полки. Поправила прическу и подошла к барьеру, выпятив груди и высоко подняв голову, не шла, а несла свои прелести.

— Есть к вам дело, Надя, — начал Шугалий, пытаясь быть неофициальным, просто человек пришел за помощью или советом, — и надеюсь, вы не откажете мне.

— Охотно. — Девушка манерно протянула Шугалию руку.

Капитан пожал ее не очень сильно. Надя положила обе руки на барьер и пошевелила пальцами, будто намереваясь что-то схватить.

Шугалий чуть отодвинулся от барьера. Кивнул на окно.

— Это тут живет Нина Бабинец? — спросил он. — В доме с красной крышей?

— Будто не знаете? — иронически прищурилась Надя. — Были же в гостях… И хорошо вас накормили?

Она была прекрасно информирована, и Шугалий надлежащим образом оценил это.

— Вы умны и наблюдательны, — польстил он ей. — У вас хорошая память. Скажите, вы случайно не работали в субботу семнадцатого августа?

Из-за стеллажей высунулось курносое женское лицо, должно быть еще одна библиотекарша. Посмотрела на Шугалия светлыми любопытными глазами, улыбнулась и исчезла. Надя недовольно проводила ее взглядом.

— У нас только Нина Бабинец работает через день.

На полставки она. В субботу ее не было, а я всегда тут, кроме понедельника.

Шугалий придал своему лицу таинственное выражение, взглядом подозвал Надю к окну. Должна проникнуться важностью дела и не путаться в ответах.

— У вас стол у самого окна, вы видите, что делается на улице. Может, заметили, не заходил ли к Бабинцам семнадцатого августа, примерно в три часа или в начале четвертого, пожилой мужчина в сером костюме? Полный и лысый, с коричневым чемоданом.

— В роговых очках? — Надя ни на мгновение не поколебалась.

— У вас не память, а кибернетический центр.

— Видела. Я еще удивилась: совсем незнакомый человек, а в Озерске мы почти всех знаем…

Шугалий переплел пальцы, с хрустом сжал их.

— И долго этот человек пробыл у Бабинцов?

У Нади забегали глаза: небось не хотела признаться, что все время следила за домом.

— Ну… Я точно не скажу… Мне книги надо выдавать, а в субботу читателей больше. Кажется, ушел минут через тридцать — сорок.

«Какая точность! — отметил Шугалий. — В четыре уже успел вернуться и ждал машину неподалеку от усадьбы Завгородних…»

— Кто-нибудь может заменить вас? — спросил он. — Ибо нам с вами надо зайти в райотдел госбезопасности.

Надя округлила глаза.

— Зачем?

— Ваши показания очень важны, и мы должны надлежащим образом зафиксировать их.

— Тоня! — крикнула она. Когда курносая девушка высунулась из-за стеллажей, приказала: — Подежуришь в абонементе, так как мне надо… — бросила многозначительный взгляд на Шугалия и решила не уточнять, по какому именно делу отлучается.

Когда они вышли на улицу, Надя обогнала Шугалия на полшага, сбоку заглянула ему в глаза и спросила:

— А что это за некто в сером?

Шугалий вспомнил, с каким гонором она вела себя с ним во время первого посещения, но не стал отплачивать ей той же монетой.

— Сам еще не знаю, и мы с вами это выясним.

— Но ведь я его раньше никогда не видела.

— И я не видел.

— Думаете, преступник? Я всегда считала, что эти Бабинцы…

— Неужели? — не удержался Шугалий от иронии.

— Но если вы уже занялись этим делом!..

— Никакого дела еще нет, просто должны выяснить, действительно ли заходил один человек к Бабинцам.

— И для этого надо отрывать человека от работы!

— Неужели вы так заняты? В библиотеке сегодня не очень много посетителей.

— Наши обязанности не ограничиваются только книговыдачей, — сухо отрезала она, и Шугалию стало ясно, что спорить с Надей бессмысленно.

Они молча дошли до райотдела, и капитан предложил девушке посидеть в приемной. Вместе с начальником райотдела, еще молодым и улыбчивым майором Суховым, они разложили на столе десять снимков. Десять человек — пятеро в очках — смотрели с фотографий, и четвертый слева был Роман Стецишин.

Сухов пригласил свидетелей, а Шугалий ввел в кабинет Надю. Библиотекарша не колебалась ни секунды: ткнула пальцем в четвертое слева фото.

— Этот, — сказала она твердо, — этот человек приходил к Бабинцам днем семнадцатого августа.

Шугалий с Суховым составили протокол, Надя и свидетели подписали, и капитан отпустил свидетелей.

Спросил библиотекаршу:

— Ну, а потом? Когда этот человек ушел, к Бабинцам никто не заходил?

— Через несколько минут Федор Антонович куда-то поехал на велосипеде.

— В какую сторону?

— Вниз по улице. К озеру.

— А когда вернулся?

— В шесть я ушла с работы, но его еще не было.

— Почему так считаете?

— Федор Антонович велосипед ставит у крыльца.

Не было его в шесть.

— Спасибо. Не смеем вас больше задерживать.

Надя нерешительно пошла к дверям, словно колеблясь, и на пороге остановилась.

— Все? — спросила она. — Это все, что вам было нужно?

— Спасибо, — учтиво поклонился Шугалий, — все.

Он догадывался, почему Надя задержалась. Надеялась, что начнут расспрашивать, обрадуются, а тут — все. Наверное, чувствовала себя почти униженной, ибо сердито сверкнула глазами и хлопнула дверью.

Шугалий переглянулся с Суховым.

— Характер… — неопределенно сказал майор.

Шугалий перевел взгляд на фотографии.

— Но что бы мы делали без нее?

— Ну и тип этот Бабинец! Это же надо — столько лет прятался!

— Ты уже уверен?

— Аптекарь — это раз… — загнул палец Сухов. — Бандеровская кличка «Врач» — сходится. В декабре сорок четвертого находился в Любеке, а теперь встретился с сыном куренного атамана Стецишина. Ты знаешь, что это такое и какой шум создастся вокруг этого дела? Готовь майорские погоны!

— Если бы за каждое доведенное до конца дело нам присваивали звания… — махнул рукой Шугалий. — Скоро мы одни только комплименты друг другу будем говорить. А дело только начинается.

— Да, начинается, — согласился Сухов. — Надо установить, где был Бабинец в то воскресенье утром.

— Только осторожно. Чтобы он ничего не заподозрил.

— Аптека работает круглые сутки, и Бабинец часто дежурит по ночам.

— Ясно одно: приходил утром к Завгородним не он.

Олена Михайловна узнала бы его голос. Но ведь направился куда-то после отъезда Стецишина.

— Думаешь, связывался с сообщником?

— А черт его знает, должно быть, так. Стецишин выдал Бабинца Завгороднему, и тут уж не до шуток.

— Но ведь Завгородний мог сразу же позвонить нам.

— Конечно, мог, и тогда Бабинец или кто-то другой уже не гуляли бы на свободе. Однако у них было несколько шансов, и они воспользовались ими.

— Я сам пойду в аптеку, — предложил Сухов.

— А я к Завгородним.

Шугалий вспомнил заплаканные глаза Нины, и ему стало неприятно. Как сейчас разговаривать с девушкой? И как у этой пары вообще все сложится? Если их предположения подтвердятся и Бабинец причастен к гибели отца Олексы, не полетит ли все вверх тормашками? Жаль — такие хорошие ребята!

Капитан уже встал, чтобы идти, но зазвонил телефон, и Сухов передал ему трубку. Шугалий услышал далекий и взволнованный голос Малиновского:

— Вы слышите меня, товарищ капитан? Дела такие… Понимаете, у Кузя видели блесну Завгороднего!

— Какую блесну? — не понял Шугалий.

— Понимаете, неопровержимое доказательство…

— Что за блесна?

— Завгородний был одним из лучших спиннингистов в Озерске. Он сам делал блёсны. Из серебряных ложек, я в этом не совсем понимаю, но, говорят, и правда уникальные блесны. И щуки на них брали — дай бог! Всего было несколько таких блесен, и одну из них сегодня видели в багажнике лодки Кузя.

— Кто видел?

— Мне сообщил об этом Лопатинский. А видел, кажется, Каленик. Они вместе на берегу сарайчик держат — Кузь и Каленик. Так вот, Каленик и видел блесну.

— Откуда знает, что блесна Завгороднего? Был знаком с ветврачом?

— Я этого еще не успел установить. Услышал о блесне и сразу же звоню. Думал, что вам интересно будет услышать.

— Конечно, интересно, Богдан. — Шугалий задумался на несколько секунд. — Я сейчас выезжаю к вам.

Ничего не делайте без меня. — Шугалий подумал, что лейтенант может обидеться, и подсластил пилюлю: — Мы вместе с вами обдумаем, что предпринять. И предупредите Лопатинского, чтобы никому не говорил о блесне. Кузь не должен знать, что нам известно о ней.

— Понятно.

— А если понятно, то ждите. Буду через час-полтора.

Сухов, поняв, что пришло важное сообщение, выжидательно уставился на Шугалия.

— Слушай, ты рыбу ловишь? — спросил у него Шугалий. — Спиннингом?

— Тут почти все ловят, а я что — рыжий?

— Конечно, не рыжий, — согласился Шугалий. — И какими блеснами пользуешься?

— Да всякие есть…

— Завгородний, говорят, был известен среди рыбаков.

— Умел ловить, это все знали.

— И еще, говорят, свои блесны имел…

— Это из серебряных ложек?

— Значит, и ты слышал. Такую блесну видели сегодня у Кузя.

— Ого!

— И я думаю — интересно. Вот что, нужно постановление на обыск у Кузя.

— Сейчас заедем к прокурору.

— От него я прямо в Ольховое. Машиной. А тебя прошу разыскать Олексу Завгороднего и доставить его туда же. Напрямик на моторке. Должен опознать блесну.

— Да, на моторке быстрее, — согласился Сухов.

Малиновский ждал Шугалия на берегу. Стоял, расставив ноги, как монумент; капитан увидел его издали.

— Ну, что тут делается, Богдан?

— Жду вас.

— Это я вижу. А Кузь?

— Крышу дома чинит.

Капитан удовлетворенно хмыкнул.

— Хотелось бы побеседовать с этим Калеником, или как его там?

— Зенон Хомич Каленик, — четко ответил Малиновский, будто отрапортовал. — Кладовщик местного колхоза «Полесье». Сейчас в кладовой.

— Далеко?

Малиновский ткнул пальцем в сторону деревянной церкви без куполов.

— Вот это и есть кладовая.

Зенон Каленик оформлял документы на машину огурцов; он сверкнул глазами на незнакомых посетителей, извинился и быстро закончил оформление накладной. Отдал документы шоферу и предложил гостям сесть. Сам не сел: поправил воротничок несвежей сорочки, стоял, опершись спиной о плохо побеленную стену, и сверлил глазами Шугалия и Малиновского. Человек он уже был пожилой, лет под шестьдесят или даже больше, но еще крепкий.

Большие мозолистые руки высовывались из коротковатых рукавов пиджака, воротничок сорочки был тесен для его красной бычьей шеи, — небось швырял полуцентнерные мешки как игрушки.

Услышав, кто именно к нему пришел, улыбнулся и спросил:

— По какому делу, извините?

Шугалий пристально посмотрел на него.

— Говорят, вы видели в моторке Кузя блесну Завгороднего?

Каленик насупился.

— Ну, видел, так что?

— Где видели?

— Наши лодки рядом стоят. Опанас утром в багажнике что-то искал, смотрю — ветеринарова блесна.

— Откуда знаете, что ветеринарова?

— Как-то с ним рыбу ловил. Ну, тот и хвастался… Мол, серебряная блесна, и щуки на нее здорово берут.

— И брали?

— Не врал. Оно и правда, рыба настоящую снасть любит, голыми руками ее не возьмешь.

— Да, рыба теперь умной стала…

— Я и говорю, — обрадовался Каленик, — к рыбе подход нужен. А у ветеринара голова была, а не глиняный горшок.

— А может, — вмешался Малиновский, — он подарил блесну Кузю?

— Все может быть… — Каленик так пожал плечами, что было видно: он не одобряет наивности лейтенанта.

— Кому говорили о блесне? — спросил Шугалий.

— А что — нельзя?

— Никто вам не запрещает, но мы должны знать.

— Лопатинского на берегу видел…

— А Кузя не спрашивали, откуда блесна?

— Что я — дурак?

Шугалий встал, попросил Каленика:

— Позовите, пожалуйста, Лопатинского и пройдите на берег. Встретимся возле лодок.

В дверях Шугалий оглянулся. Каленик смотрел им вслед. Тяжело вздохнул, как человек, выполнивший неприятную обязанность, взял огромный амбарный замок и начал запирать кладовую.

— Как с понятыми? — спросил Шугалий у Малиновского, когда они немного отошли.

— Все в порядке. Там рядом живут колхозный бригадир и пенсионер один…

— Тогда к Кузю…

Опанас Кузь менял на крыше конек. Сидел, свесив босые ноги, как всадник, и даже равномерно покачивался. Примерившись, согнул под прямым углом жесть, оглядел ее со всех сторон, вытащил из кармана гвоздь, и тут-то его и окликнул Малиновский:

— Добрый день, уважаемый! Не могли бы вы на минутку спуститься?

Кузь вздрогнул, испуганно оглянулся, вцепившись обеими руками в гребень, и гвоздь покатился по шиферу. Узнал Малиновского, и лицо его внезапно искривилось злобой, но только на какое-то неуловимое мгновение. Кузь сразу овладел собой, стукнул молотком по жести, пригоняя, и хмуро пробурчал:

— Дело у меня…

— Да и мы по делу.

Кузь еще раз стукнул по жести, но так, для порядка, сунул молоток в карман и осторожно начал спускаться по лестнице. Он нащупал пальцами ноги перекладину, оперся потрескавшейся пяткой— и вдруг скользнул вниз легко, будто и не касался перекладин.

— Чего надо? — неприязненно спросил, опершись плечом о лестницу, как бы подчеркивая этим, что согласен поговорить тут, у дома, и никуда не пойдет.

— Вот товарищ капитан из области, — объяснил Малиновский. — Он желает посмотреть на вашу лодку, Опанас Лукич.

— Лодка как лодка, что в ней интересного?

— Конечно, но возникла срочная необходимость посмотреть.

Кузь втянул голову в плечи, как-то сразу уменьшившись, но ответил вызывающе:

— У меня нет времени. И вы не имеете права. Где постановление прокурора?

— Вот, прошу ознакомиться, — подал ему документ Шугалий.

Кузь даже не взял его в руки, посмотрел издали и пошел не к калитке, а наискось по усадьбе к забору.

Перепрыгнул его, еле прикоснувшись в жерди кончиками пальцев. Шугалий тоже перепрыгнул через забор, а Малиновский перелез солидно, предварительно осмотрев, не запачкает ли брюки.

Кузь быстро шел посредине улицы по ненаезженному песку, и следы вились за ним, словно живые: двигались и бежали за босыми ногами и никак не могли отлипнуть от них.

У причала Шугалий увидел Сухова с Олексой Завгородним. Олекса хотел было подойти к капитану, но Сухов остановил его.

— Погоди-ка, парень, — сказал он, — ты нам понадобишься позже.

Малиновский привел понятых.

— А где же Лопатинский с Калеником? — спросил Шугалий.

— Вон едут, — кивнул в сторону левады Малиновский.

И верно, на берег, подпрыгивая на кочках, выскочили два велосипедиста. Каленик аккуратно поставил свою машину возле рыбацкой хижины, а Лопатинский бросил прямо на траву. Протягивая капитану руку, он незаметно подмигнул, отзывая в сторону, но Шугалий сжал ему локоть, и Лопатинский понял его. Сделал шаг назад, с любопытством оглядывая присутствующих.

— Гражданин Кузь, — приказал Шугалий, — прошу вас открыть багажник моторки.

— Зачем?

— Прошу открыть.

Кузь вошел в воду, намочив штанины, подтянул лодку к берегу. Отпер багажник и стал рядом, всем своим видом показывая, что не понимает, для чего все это делается.

— А теперь, — продолжал Шугалий, — достаньте блесну, взятую вами у ветврача Завгороднего.

Кузь подтянул мокрые штаны и схватился за рукоятку молотка, торчавшую из кармана.

— Какую блесну? — отступил он на шаг.

— Которую вы взяли у Завгороднего.

Кузь сморщил лоб, делая вид, что только теперь понял, чего от него хотят.

— А идите вы ко всем чертям! — воскликнул он с такой непосредственностью, что Шугалий подумал, что этот человек далеко не прост. — Нет у меня никакой блесны. То есть, — поправился он, — есть блесны, но мои, понимаете — мои!

— Мы, гражданин Кузь, все понимаем, и я бы не советовал вам вводить нас в заблуждение, — сурово сказал Малиновский.

Кузь вдруг улыбнулся, но с его лица не сходила настороженность.

— Вас введешь! — ответил он. — Насмотрелся уже!..

Но ведь никакой блесны Завгороднего у меня нет, и вы не поймаете меня на этом.

— Позовите Олексу Завгороднего, — приказал Сухов Малиновскому.

Тот привел парня, и Шугалий обратился к нему официальным тоном:

— Товарищ Завгородний! Вы знаете отцовские блесны. Посмотрите, нет ли их в этой лодке.

Юноша нагнулся над багажником, Кузь сделал шаг к нему, и Шугалий предостерегающе поднял руку, вспомнив о молотке в его кармане.

— Назад! — приказал он. — И отдайте мне молоток.

Кузь отступил и швырнул молоток на песок. Малиновский подобрал его и стал рядом, отрезав Кузю путь к бегству. Этот маневр оказался своевременным, так как в этот момент Олекса как-то растерянно выпрямился и протянул руку, на ладони которой лежала блесна.

Кузь метнулся в сторону, но Малиновский успел схватить его за руку.

— Спокойно! — приказал он.

— Вы не имеете права! — завопил в отчаянии Кузь.

— Чего не имеем права?

— Подбрасывать мне чужую блесну!

— Ну, знаете… — Малиновский даже растерялся от такой наглости. — Все же происходит при свидетелях!

Кузь тупо обвел взглядом присутствующих. Махнул рукой.

— Эх… — только и сказал он безнадежно.

— Товарищ Завгородний, — спросил Сухов, — это правда блесна вашего отца?

— Да, — вздохнул юноша.

— Чем можете доказать?

— Вот тут, возле крючков, отец метил свои блесны. — Он подал блесну майору. — Видите, буква «А».

Шугалий подошел, с любопытством принялся разглядывать блесну. Вдруг вытащил из багажника несколько блесен, разложил на носу лодки вместе с серебряной. Подозвал Каленика, остановился с ним в двух шагах от моторки.

— Прошу вас показать, где блесна Завгороднего.

Тот немного поколебался.

— Вот та, крайняя, слева… Хотя, нет, средняя, извините, точно — средняя, с меньшими крючками.

— Все верно, — одобрил Шугалий и повернулся к Кузю. — Как попала она к вам?

— Ничего не понимаю… — покачал тот головой. — Ерунда какая-то, я это честно говорю и прошу мне верить.

— Мы верим только фактам, и они против вас.

— Все против меня… Всегда все против меня! — Кузь в отчаянии схватился за голову.

— А кто угрожал Завгороднему? — не удержался Малиновский.

У Кузя опустились руки и посерело лицо.

— Вот оно что! — понял он наконец. — И вы считаете?..

— Мы просто хотим знать, откуда у вас блесна Завгороднего? — повторил Шугалий.

— Если бы я это знал!

— Кому же еще знать, как не вам?

— Думайте что хотите. Не видел я Завгороднего, и эта блесна черт знает откуда…

— Тогда мы вынуждены задержать вас. Для выяснения обстоятельств. А сейчас мы составим протокол об изъятии вещественных доказательств.

Малиновский принялся писать протокол, а Шугалий, поймав выжидательный взгляд Лопатинского, кивнул ему.

Они отошли к рыбацкой хижине, и Степан Степанович, увидев, что никто их здесь не услышит, вытащил из кармана обломок велосипедной спицы.

— Вот нашел поблизости от камышей, — объяснил он. — В километре отсюда. Там по ним кто-то хорошо потоптался и зацепился потом велосипедным колесом за корягу. Вот спицу и выломал.

Шугалий внимательно осмотрел ее. Видно, дефект был в металле, потому что вырвало не из гнезда — какая-то частичка стрежня должна была остаться в нем. Кроме того, спица лежала в траве недавно, так как не успела заржаветь. Капитан бережно завернул ее в газету, подумал и попросил:

— Надо бы присмотреться к велосипедистам в селе.

У кого спиц не хватает…

— Точно, — подтвердил Лопатинский, — и мы это сделаем.

— А следов шин не осталось?

— Вам меду, так уж и ложкой…

— Не мешало бы. Честно говоря, не помешало бы, потому что топчемся на месте. — Говоря это, хитро прищурился: не мог же сказать о Бабинце и о том совершенно новом повороте, который, вероятно, приобрело дело Завгороднего. — Топчемся на месте, Степан Степанович, — повторил он, — и единственная надежда на вашу помощь.

— А Кузь? — обескураженно пожал плечами Лопатинский. — Ведь у него нашли блесну! Разве это не доказательство ?

— Косвенное, — вздохнул Шугалий. — А нам нужны прямые и неопровержимые доказательства.

— Тоже скажете — косвенные!..

— Ничего не поделаешь, Степан Степанович, блесна пока ни о чем не говорит. Завтра Кузь вспомнит: нашел, мол, валялась на берегу, а я положил в багажник и позабыл… Вот вам и доказательство!

— А спица?

— Тоже косвенное доказательство. Но с помощью косвенных улик добываются неопровержимые.

— Хотите сказать, что…

— Надо найти велосипед, в котором не хватает именно этой спицы.

— Мы с ребятами посмотрим.

— Если можно, побыстрее.

— Но ведь, — Лопатинский будто извинялся, — работы много. У меня газик сейчас…

— Как уж выйдет, Степан Степанович, мы и так вам очень благодарны.

— Пустяки…

Подошел Каленик.

— Я еще нужен? — спросил он.

— Прошу вас со Степаном Степановичем подъехать к сельсовету. Надо еще поговорить.

— Так я вытащу свою лодку на берег, а потом на минутку забегу домой. Пока вы дойдете… Я еще не обедал, совсем замотался.

Шугалий кивнул в знак согласия. Он и сам еще не обедал и, вспомнив, как вкусно готовят в сельской чайной, предложил Сухову и Малиновскому:

— Зайдем в чайную? Может, варениками накормят…

— Нет, я в райцентр. Есть еще одно неотложное дело… — Сухов пожал Шугалию руку и зашагал к машине, на заднее сиденье которой уже посадили Кузя. Майор уселся рядом с шофером, помахал рукой.

— До вечера.

Лопатинский посмотрел вслед машине, сказал Шугалию:

— Так вареников хотите? Тетка Орыся сделает, из сельсовета позвоним, у нас тетка Орыся золото. Вы идите, а я еще в мастерскую заеду, предупрежу там. — Он поднял с травы велосипед, покрутил заднее колесо, пробуя шину. — Подкачать надо, — пробормотал он. — Я вас догоню.

Шугалий с Малиновским направились в сельсовет.

Они уже проделали более половины пути — сельсовет был далековато, на противоположной стороне села, — когда Степан Степанович догнал их. Он был возбужден, глаза блестели, и капли пота стекали по вискам.

Шугалий сошел с тропинки, и Лопатинский соскочил с велосипеда.

— Каленик… — выговорил он, тяжело дыша. — В его велосипеде нет спицы. Он там его, возле рыбацкой хижины, оставил, смотрю, нет спицы в переднем колесе. Сломана, и кончик из гнезда торчит.

Шугалий хлопнул себя ладонью по лбу.

— Единица с минусом вам сегодня, Микола Константинович! Так опростоволоситься…

Знал же, что Каленик приехал на велосипеде, поставил его возле рыбацкой хижины; после сообщения Лопатинского должен был осмотреть машину. Но как-то позабыл — наверно, потому, что велосипед Каленика все время был на глазах и все уже привыкли к нему. Бывает же такое: нужная вещь лежит прямо перед твоим носом, а ты ищешь, мучительно вспоминая, куда мог ее положить…

— Каленик? — удивленно спросил он.

— Он, бандеровец проклятый!

— Почему бандеровец?

— Да был с ними. В сорок пятом сдался.

«Вот так штука! — подумал Шугалий. — Это становится любопытно».

— Что за спица? — наконец вмешался в разговор Малиновский.

Шугалий рассказал, в чем дело, и приказал лейтенанту:

— Сейчас Каленик придет в сельсовет. Задержи его, а я примерю спицу.

Действительно, кладовщик не опоздал.

— А вы быстро, — похвалил его капитан.

— Так я же на велосипеде…

— Но ведь собирались еще и пообедать.

— Борща похлебал. Не люблю, чтобы ждали меня.

— Прошу вас, лейтенант, у вас были какие-то вопросы к товарищу Каленику. А я сейчас вернусь.

Велосипед Каленика стоял у крыльца сельсовета.

Шугалий вынул обломок спицы, приложил. Сомнений быть не могло — именно с этого велосипеда.

Капитан вернулся в комнату, где Малиновский разговаривал с Калеником. Лейтенант вопросительно посмотрел на него.

— У вас все? — спросил Шугалий.

— Да.

— Так отпустите товарища Каленика, и в чайную.

Когда Каленик вышел, Лопатинский с ноткой обиды в голосе сказал:

— Но я ведь точно знаю — спица от его велосипеда.

Зачем же отпустили Каленика?

— Всему свое время, — предостерегающе поднял руку Шугалий. — Прошу вас никому ни слова, а мы с лейтенантом — в райцентр. Вареники отменяются.

Вернувшись в Озерск, капитан тотчас же позвонил в областное управление госбезопасности. Доложил руководству об обстановке, о своих планах.

Подполковник Ятко ответил, подумав:

— План ваших действий, капитан, одобряю. Завтра утром встречайте старшего лейтенанта Бурова. Он вам поможет.

— Благодарю вас, — обрадовался Шугалий. Знал Бурова как умного и инициативного работника и был доволен решением подполковника.

Шугалий с Малиновским и Буровым приехали в Ольховое в середине дня. Их уже ждали Лопатинский и председатель сельсовета. Захватив с собой двух понятых, направились в дому Каленика.

Усадьба обнесена высоким забором. Калитка громко хлопнула за Лопатинским, вошедшим последним. Слева, сразу у ворот, хозяин построил из шлакоблоков довольно большой сарай, дверь в него не была заперта, и Шугалий увидел полные, завязанные мешки. Рванулся и захрипел от злости кудлатый пес, цепь зазвенела, и пес едва не задохнулся, став на задние лапы.

Каленик вышел из дому, загнал пса в будку.

— В чем дело? — спросил он, тревожно сверкнув глазами. — Почему такое общество?

Шугалий вынул велосипедную спицу.

— Не помните, где потеряли ее?

Каленик хмыкнул:

— А почему я должен помнить? Дороги лесные, не напасешься этих спиц…

— Тогда я сам вам напомню. Не забыли, как зацепились за корягу, когда из камышей вылезали…

Ни один мускул не дрогнул в лице Каленика.

— На велосипеде в камышах? — вполне естественно переспросил он. — А зачем?

— Вот я и спрашиваю: зачем?

Каленик немного поколебался, вдруг пренебрежительная улыбка заиграла на его губах.

— Почему считаете, что это моя спица? — повысил он голос. — Что она — меченая? А я скажу — с твоего велосипеда! — ткнул пальцем в Лопатинского.

— У нас есть основания утверждать, что именно с вашего, — возразил Шугалий. Конечно, окончательно это установят эксперты, но лично у меня сомнений нет.

Вы вытащили из лодки Завгороднего свой велосипед, перевернули лодку, вытолкнув ее на чистую воду, вылезли из камышей и добрались до рыбацкой хижины.

— Ложь, — твердо возразил Каленик. — Теперь я вспомнил: действительно спица у меня сломалась, и я закинул ее в камыши.

— В каком месте?

— Возле хижины. Ну, чуть дальше, там, где начинаются камыши..

— Но ведь спица найдена приблизительно в километре от хижины…

— Это какое-то недоразумение.

— Возможно. Однако в связи с этим мы вынуждены осмотреть ваш дом и усадьбу. Прошу ознакомиться с постановлением прокурора.

— Ищите, — криво усмехнулся Каленик, — все равно ничего не найдете.

Дом Каленика состоял из двух комнат. В первой — драный диван и круглый стол. Этажерка и несколько стульев. На кухне — холодильник, но в сенях обычный ералаш: бочка со свежепосоленными огурцами, какоето тряпье на веревке, в углу, прямо на полу, куча молодой картошки. Шугалий подсел к этажерке, где стояло десятка два разных книг — справочник бухгалтера, сборник стихов, учебник по алгебре и несколько повестей… Папка с какими-то бумагами и альбом фотографий. Буров занялся бумагами, а капитан начал перелистывать альбом.

Фотографии Каленика — детские и в зрелом возрасте. Он с женой во время свадьбы. Суровый, изучающий взгляд. Несколько любительских снимков:

Каленик с большой щукой на берегу озера, Каленик косит сено, стоит в толпе колхозников у кладовой. Каленик среди отдыхающих в Крыму. Стандартные фото невысокого качества. Шугалий перевернул последнюю страницу альбома и хотел уже отложить его в сторону и вдруг увидел, что подкладка его повреждена: может, фабричный брак, а может, разрезано и аккуратно подклеено потом. Лезвием ножа поддел подкладку, она поддалась сразу, и капитан увидел в тайнике фото. Пожелтевшее любительское фото двух мужчин, о чем-то непринужденно беседовавших между собой.

Если бы этот снимок лежал в куче других, Шугалий, возможно, и не обратил бы на него внимания — какие-то знакомые Каленика, судя по одежде, военных лет: на одном, высоком и солидном, немецкий мундир без погон и петлиц, другой — низенький, коротконогий и лысый. Шугалий присмотрелся внимательнее: кажется, он видел где-то лысого коротыша, но где именно? Фото тридцатилетней давности, но черты лица удивительно знакомы.

Шугалий закрыл глаза и вдруг вспомнил. Да, сомнений быть не могло: с фотографии на него смотрел Бабинец, сам Федор Антонович Бабинец, озерский аптекарь.

А кто второй?

Шугалий огляделся: Каленик сидел в другой комнате и не мог видеть, что капитан нашел фотографии в альбоме. Шугалий засунул снимок обратно под подкладку и перешел с альбомом в спальню. Сел напротив Каленика, вытащил снимок, на котором тот был сфотографирован у кладовой.

— Кто это? — ткнул пальцем в первого попавшегося человека на снимке. — А это?

Полистав страницы, задал еще несколько вопросов, следя за тем, как настороженно смотрит на него Каленик. Закрыл альбом. Каленик облегченно откинулся на спинку стула, и тогда Шугалий быстро вытащил из-под подкладки фотографию с Бабинцом.

У Каленика округлились глаза, он отодвинулся вместе со стулом — впервые у него не выдержали нервы, но все же попробовал исправить ошибку — оглянулся на оперативников, перебиравших вещи в шкафу, и заметил:

— Нельзя ли поаккуратнее? Убирай потом за вами!

Шугалий положил снимок себе на колени так, чтобы Каленик мог видеть его. Спросил:

— Откуда он у вас?

— Когда-то… — пробормотал он, очевидно не зная, что сказать. — Да, когда-то, — наконец нашелся он. — Слыхали небось о грехах моей молодости? У бандеровцев я, значит, был, не скрываю. Вышел с повинной…

А это так, старое фото, хотел выбросить, да черт попутал — почему-то спрятал…

— Это Бабинец? А кто высокий?

Каленик шмыгнул носом.

— Наш командир, значит… Куренной, кто же еще?

Стецишин…

— Куренной Стецишин? — не поверил Шугалий.

— Он, а кто же еще? — повторил Каленик.

— А как попало это фото к вам?

— Так я сам и фотографировал. Случайно, значит…

Никто не знал, что Стецишин с Бабинцом встречались. Я и сфотографировал их незаметно на всякий случай.

Шугалий уже понял все.

— А после войны нашли Бабинца и показали ему фото. И он все время был в ваших руках?

У Каленика снова округлились глаза.

— Нужен он мне…

— Еще как нужен! Бабинец работал в Любеке и сообщил Стецишину, когда городской гарнизон оставил город. И тогда вы ворвались в Любень…

— Меня там не было, — быстро возразил Каленик. — Я оставался на базе.

— Разберемся, — весело сказал Шугалий. — Теперь мы во всем разберемся… Когда сделан снимок?

— А там карандашом на обороте отмечено.

Действительно, на обороте снимка с трудом можно было разобрать цифры:

«1943».

Шугалий спрятал фотографию.

— В субботу семнадцатого августа, — сказал он, пристально глядя на Каленика, — приблизительно в пять часов к вам приехал на велосипеде Федор Антонович Бабинец. Он сообщил, что дело дрянь, потому что сын Стецишина Роман, приехавший из Канады, случайно проговорился ветврачу Завгороднему о давнишних связях Бабинца с бандеровцами. Надо было действовать немедленно и энергично, и вы решили убрать Завгороднего. Не так ли?

Каленик внимательно слушал Шугалия. Он успел овладеть собой, сидел прямо и смотрел куда-то мимо капитана. Покачал головой.

— Все это пустые выдумки, — спокойно возразил он. — Я не видел Бабинца уже полгода, а может, и больше. Не видел и видеть не хочу.

— Вы виделись с ним еще вчера или сегодня ночью, — уверенно возразил Шугалий, — когда Федор Антонович передал вам блесну Завгороднего.

Каленик не шевельнулся.

— И надо же выдумать такое!.. Уже и блесну мне приписываете. Это, извините, бессмыслица.

— Не такая уж и бессмыслица, Зенон Хомич, и вы это очень хорошо знаете. Поздно увиливать, ведь все как на ладони!

— Это у вас на ладони!.. Блесна, Бабинец… Чихать я хотел на Бабинца! — взорвался он вдруг от злости. — Вы мне криминал не пришьете! Ну, что из того, что хранил фотокарточку? Хотел — и хранил. Разве это запрещено?

— Конечно, нет. Не запрещено, и вы хорошо придумали — сберечь фото. Сколько платил вам Бабинец?

Ежемесячно или одноразово? Не хотите отвечать?

Не советовал бы. А сейчас должны доставить вас в райцентр, сами понимаете, оставлять вас тут не можем.

Шугалий заглянул на кухню, где Малиновский осматривал шкаф.

— Составим акт об изъятии вещественных доказательств, — сказал он. — Потом отвезешь Каленика в Озерск. А мы с Буровым доберемся на моторке. Есть там у меня еще одно дело…

Лейтенант ни о чем не спросил, и Шугалий не стал объяснять. У него и правда не было времени, он ушел с Буровым к озеру.

Солнце уже цеплялось за верхушки деревьев, когда они вернулись в Озерск. Заперли моторку и направились к Завгородним. Вышел Олекса — думал, что капитан сразу зайдет к ним, но Шугалий задержался у калитки, внимательно разглядывая что-то на земле.

Тихо сказал несколько слов Бурову, и тот позвонил в райотдел госбезопасности.

Через несколько минут подъехала оперативная машина. Эксперт, прибывший на ней, сфотографировал землю возле калитки и уехал. Шугалий посмотрел ему вслед и предложил Бурову пообедать в чайной. Олекса, услышав это, запротестовал, но капитан категорически отказался: не мог представить себе, как он будет обедать и смотреть в глаза Нине, — ведь через час должен допрашивать ее отца.

Шугалий вроде бы уже привык к белым глазам Бабинца, и все же его не покидало чувство, что Федор Антонович не видит его.

Они сидели в кабинете Бабинца у открытого окна.

Сладкий запах каких-то цветов тревожил Шугалия, он пытался вспомнить, что это за цветы, и не мог, наконец вспомнил и даже удивился, что сперва не разобрал запаха маттиолы.

Шугалий заглянул к Бабинцам под вечер, когда сумерки уже окутали городок, и Федор Антонович включил торшер с большим круглым абажуром. Он освещал только часть комнаты возле кресел: молочнобелый приятный свет, не резавший глаза и создававший иллюзию интимности. Только иллюзию. Шугалий был напряжен как натянутая струна: прикоснись — и лопнет, а Бабинец удивлен и несколько растерян. Больше того: Шугалий видел в его глазах страх. Он знал, что Бабинец где-то в глубине души боится его, бодрится и сам себя уговаривает, что нет никаких оснований для тревоги, но все равно страх не отпускает его, леденит сердце, он уже привык к этому постоянному страху, ведь он сопровождает его около тридцати лет.

Но внешне Федор Антонович ничем не выдал своего страха. Благодушно улыбался, и лицо его излучало доброжелательность; Федор Антонович всем своим видом выражал, что готов в меру своих возможностей услужить гостю.

— Кофе? — спросил он. — И рюмку коньяка?

Шугалий отрицательно покачал головой.

— У меня к вам дело, и кофе только будет мешать.

— Кофе делает беседу содержательнее и рассудительнее, прочищает мозги и настраивает на деловой лад.

— И все же мне не хотелось бы… — поморщился Шугалий. Не мог же он сказать, что даже сама мысль о бабинцовском кофе внушает ему отвращение.

— А я с вашего разрешения… — Федор Антонович вернулся через несколько минут с полной чашкой действительно ароматного кофе, поставил на столик между собой и Шугалием; горьковатый запах на секунду забил капитану дыхание, он еле удержался, чтобы не проглотить слюну, и подумал, как побелеет Федор Антонович, когда он задаст только один вопрос, один короткий и конкретный вопрос: «Когда вы, уважаемый Федор Антонович, в последний раз виделись со Стецишиным?»

Шугалий пошевелился в кресле, но не позволил себе даже такой маленькой радости.

— Как хорошо пахнет маттиола, — заметил он.

Федор Антонович кивнул, соглашаясь, и все же сидел в кресле не расслабляясь и смотрел настороженно: слова Шугалия о каком-то деле к нему не могли не волновать его. Вдруг улыбнулся: какие же неприятные дела начинаются с разговора о цветах? Очевидно, этот дошлый капитан узнал о ссоре с дочкой и Олексой, — что ж, это их личное дело, и он никому не позволит совать в него свой нос.

А Шугалий действительно начал с этого:

— Сегодня я видел Нину, она была очень расстроена, и я подумал, что родители в таких случаях…

— У вас, кажется, маленький ребенок, капитан, — сухо перебил его Бабинец, — а известно, что малые детки — малые бедки… И мне хотелось, чтобы моя дочь, пока она ест мой хлеб, слушалась меня.

— Но ведь она совершеннолетняя и сама зарабатывает на себя.

— Полставки в библиотеке — знаете, сколько это?

— На питание хватит. Конечно, это не мое дело, но на Олексу с его теткой свалилось такое горе, что нехорошо обременять Олену Михайловну еще и хозяйственными делами.

— Когда-нибудь все равно придется заниматься ими…

— Когда-нибудь — не теперь…

Бабинец потер руки и захохотал.

— Странно, должность у вас не адвокатская и, должно быть, не часто приходится выступать в роли защитника…

— Напрасно так думаете. Мы защищаем наше общество, сами понимаете, от кого, и тут не до сантиментов. Но без гуманизма и доброты не представляю себе настоящего чекиста. Очевидно, ваша дочь не нуждается в защите. Просто вся эта ситуация возникла после вашего разговора с Романом Стецишиным, и я пришел для того, чтобы выяснить, какие проблемы вы решали с этим господином.

Говоря эти слова, Шугалий не спускал пристального взгляда с Бабинца. Федор Антонович ничем не выдал себя, он не побледнел и не покраснел, сидел прямо, не сводил глаз с капитана, и все же что-то в нем изменилось. Шугалий это сразу понял, но ему понадобилось несколько секунд, чтобы определить, что именно происходит с Бабинцом: у него потемнели глаза. Да, белые, неправдоподобно белые глаза Федора Антоновича вдруг стали почти черными, и Шугалий понял, до какой степени испугался Бабинец.

Но Федор Антонович не сдался.

— Имеете в виду того канадца? — переспросил он, и Шугалий знал, что эти две-три секунды нужны ему, чтобы придумать более или менее убедительную версию. Старый волк, опытный и опасный, а все же допустил ошибку, был уверен, что визит Стецишина остался незамеченным.

Однако Бабинец нашелся. Пренебрежительно махнул рукой.

— у меня там знакомые… Вот и передали сувенир — бутылку виски.

— Допустим, я вам поверю, — начал Шугалий, весело улыбаясь, — только на минуту допустим. Но все же прошу ответить: куда вы ездили на велосипеде сразу после визита Стецишина и где пропадали около двух часов?

— В лес, — ни на секунду не задержался с ответом Бабинец, — погода была хорошая, и я часто совершаю такие прогулки. Не знал, что туда уже нельзя.

— Чтобы встретиться с Калеником?

— у нас в аптеке много клиентов… Каленик?..

Что-то не припомню такого.

— А он вас хорошо знает. И даже хранит кое-что на память. Фотографию…

— У каждого свои чудачества.

— Довольно, Федор Антонович. Мы сейчас поедем в учреждение, которое, вероятно, не вызывает у вас расположения. Нам нужно выяснить много вопросов, и разговор будет долгим и не очень приятным для вас. — Шугалий высунулся в окно. — Машина уже ждет вас, вот постановление на арест, прошу ознакомиться.

Так уж полагается, Федор Антонович, и, надеюсь, вы знаете, чем вызваны такие крайние меры.

— Нет, не знаю, — ответил Бабинец, — все это — результат какого-то ужасного недоразумения.

— Что ж, бывает и такое, — согласился Шугалий. — Но очень редко. Будете иметь возможность увидеть вашего сообщника — вместе как-то приятнее и лучше вспомнить то, что улетучилось из памяти.

Шугалий уехал из Озерска через день. Перед отъездом они с Буровым встретились на берегу Светлого озера, — разве можно уехать из Озерска, не искупавшись и не отведав настоящей ухи?

Шугалий завел мотор, и они двинулись к острову, куда еще с утра отправился Малиновский; день хотя и будничный, но начальник райотдела в честь успешного завершения операции разрешил ему взять отгул, и лейтенант должен был уже приготовить уху.

Моторка шла быстро. Шугалий подставил лицо солнцу и щурился от удовольствия.

Малиновский стоял на берегу и улыбался так, что Шугалий догадался: рыбачья фортуна сегодня на стороне лейтенанта. И верно: Малиновский вытащил из воды самодельный садок с двумя или тремя большими щуками и полукилограммовыми окунями.

— Возьмете с собой, — сказал он тоном, исключающим всякие возражения. К тому же Шугалий и не возражал: знал, как обрадуется Вера свежей рыбе — щуки вон еще живые.

— Уха — во! — поднял большой палец лейтенант.

И действительно, от костра пахло удивительно вкусно. Шугалий съел полную миску прозрачной ухи и принялся за окуньков, а лейтенант налил ему еще миску, и Шугалий не сопротивлялся: когда-то еще доведется полакомиться такой?

Они утолили голод, и только тогда Малиновский спросил:

— Как экспертиза?

— Подтвердила, — лаконично ответил Шугалий и объяснил Бурову: — Каленик приехал к Завгороднему на велосипеде. На рассвете восемнадцатого августа.

Поставил велосипед у калитки, а перед этим ночью прошел дождь, и шины оставили следы. Эти следы сохранились и до сих пор — дождей ведь не было и там никто не ходил. Эксперты подтвердили: следы именно от велосипеда Каленика.

— Но ведь сестра Завгороднего говорила, что приходил Чепак, — заметил Малиновский.

— У Каленика такой же хриплый бас.

— Он уже сознался?

— У нас неопровержимые доказательства, вертелся как угорь, да что поделаешь? Все рассказал.

Малиновский положил ложку.

— А Бабинец? — спросил он.

— Бабинец, узнав от Романа Стецишина, что тот выдал отцу Олексы его тайну, чуть не умер от ужаса.

Но быстро опомнился и решил действовать. Поехал на велосипеде к Каленику, и они разработали план действий. Каленик был когда-то порученцем куренного Стецишина и знал о роли Бабинца в любенской трагедии. Хранил фотографию, чтобы шантажировать аптекаря, и тот подкармливал его. А деньги у Бабинца водились: к сожалению, есть еще дефицитные лекарства…

— Сукин сын, — выругался Малиновский.

— Провал Бабинца лишал Каленика одного из источников дохода, — продолжал Шугалий, — и тот решил помочь аптекарю. На рассвете поднял ветврача — мол, корова подыхает. В Ольховое на лодке быстрее и удобнее, преступники учли все, и Андрий Михайлович попал в их западню. Каленик захватил с собой молоток; после первого же удара Андрий Михайлович потерял сознание, и Каленик, еще живого, выбросил его за борт. Один доехал до берега, перевернул лодку в камышах, и волны вынесли ее в озеро.

— А если бы не было ветра? — полюбопытствовал Малиновский. — Бурю же не закажешь.

— Собирался незаметно добраться до берега, взять свою лодку и ночью отбуксировать моторку Андрия Михайловича.

— Рискованно. Могли заметить.

— Рассчитывали, что до вечера никто не станет разыскивать Завгороднего, а лодку можно спрятать в камышах. Но поднялась буря, и это помогло Каленику. Правда, потерял велосипедную спицу — должно быть, и не заметил, как наехал на корягу.

— А как же блесна? — спросил Буров. — Как попала к Кузю блесна Андрия Михайловича?

— Бабинец нашел покупателя на лодку Завгороднего. Он взял у Олексы Завгороднего ключи, пошли осматривать лодку, и Федор Антонович стащил блесну. Передал ее Каленику, а тот подбросил Кузю и донес на него, считая, что теперь уже Кузю не выкрутиться.

И верно: у того не было алиби, все было против него… Но все же мир не без добрых людей: и пока у нас есть такие, как Лопатинский, ни одному преступнику не замести следов.

— А какова штучка Бабинец! Этот старый хорек! — воскликнул Малиновский. — Убил Андрия Михайловича, а потом хотел еще и тетку Олексы обмануть!

— Его будут судить за все преступления, — убежденно сказал Шугалий. — Ничто ему не сойдет с рук!

— Ненавижу! — твердо произнес Малиновский. — Вечной ненавистью!

Он поднял крепко сжатый кулак, глаза у него потемнели, стали большими, и Шугалий, всматриваясь в них, видел, какова она — настоящая ненависть.